Глава 7 Есть женщины в русских селеньях

Я, с девочками, уже почти что вышла из города, когда сзади раздался мужской голос: «Уля! Подожди минутку. Ты куда же так торопишься?» Я замерла на месте, сердце ушло в пятки, и почти что онемевшим от страха языком начала быстро повторять про себя спасительное: "Господи помилуй".

Сзади подошёл мой бывший коллега, учитель физкультуры, и со словами: "Нельзя слабым женщинам такие тяжести таскать", подхватив мой узел с пожитками, малышку Галочку взяв на руки, пошёл с нами по улице на выход из города. Я, как заведённая кукла автоматически переставляла ноги, ещё не веря, что мы спасёмся. То, что учитель пошёл с нами, видимо очень нам помогло, потому что идущая полная семья с детьми, вряд ли смогла бы вызвать подозрения у снующих вокруг полицаев, которые наверняка искали одинокую женщину с двумя детьми.

Он довёл нас до окраины города и попрощавшись побежал в обратную сторону, по своим делам, мы же побрели по обочине пыльной дороги, в сторону Симферополя. Движение было весьма оживлённым и нас постоянно обдавали клубами пыли и гари проезжающие немецкие автомобили. Мы долго шли, брели уже из последних сил, спотыкаясь, и довольно-таки далеко удалились от города, пока один из грузовиков, с огромным фургоном и с наклеенным на нём красным крестом, не остановился, практически прижав нас к обочине.

Из кабины, грузно вывалился жирный вооружённый автоматом фашист с редкими зубами и притворной слащавой улыбкой на небритой физиономии. Резво подскочив к нам, на ломаном русском, он учтиво защебетал: "Нельзя фрау и киндерам ходить по дорога пешком, вас может быть задавить машина. Мы хотеть вас подвозить. Куда вы хотеть ехать? Мы едем в город Джанкой, в госпиталь. Нам наверняка по пути с вами."

- Спасибо, конечно. Но мы с девочками не поместимся у вас в кабине – робко пробормотала я, нутром чуя в его слащавых словах какой-то подвох.

- В кабина будете садиться только вы. Ваши киндер будут садиться в фургон, там есть уже много другие киндеры, мы их везём лечиться в госпиталь, в фургоне им всем очень удобно и весело будет ехать.

- Нееет. Не надо – жалобно простонала я, хотя смутно поняла уже, что выбора у меня никакого нет.

- Не надо бояться дядя немец, дядя есть очень добрый – проворковал фриц девчонкам, открывая двери фургона и подсаживая их туда, не обращая внимания на мои протестующие возгласы.

Меня же, взяв под локоть, весьма настойчиво он подсадил в кабину, где уже сидел довольно-улыбающийся, худой, шофёр-очкарик, и подпёр своим жирным, вонючим брюхом, так, что я оказалась зажата между ними как в ловушке.

- Фрау может уметь говорить по-немецки? – тоже на ломаном русском задал мне вопрос водитель, со слащавой улыбочкой.

- Нет. Я не понимаю немецкую речь – слукавила я, чувствуя какой-то подвох во всей этой истории.

- Яволь. Зэр гут – пробормотал жирный фриц и обратился к водителю по-немецки: «Вот видишь, как хорошо всё получилось, а ты не хотел останавливаться, партизаны с бандитами тебе всюду мерещатся. Теперь у нас и баба есть для развлечений, и ещё две пташки-донора к нашим десяти добавились. Завезём эту дуру куда-нибудь, где лес погуще, повеселимся вволю и там же её и прикончим.

- Нельзя нам в лес. Сколько можно это вдалбливать в твою тупую башку? Там полно недобитых бандитов. Который раз уже на наши одинокие машины нападают. Выкини ты эту шлюху на ходу, дома будешь веселиться, а дети её пусть останутся, лишняя кровь нам не помешает. А то ведь шкуры наши дороже любого веселья стоят. К тому же может быть она заразная какая. Нам ещё не хватало подцепить от неё какую-то гадость. Ох и не нравится мне эта твоя затея, предчувствую я, что добром она не закончится для нас с тобой.

 Я, с ужасом слушая их беседу, пребывала в предобморочном состоянии, не представляя, что могу сделать в этой безвыходной ситуации. При любом раскладе, с ними, с двумя, мне точно не справиться, но на себя мне уже было совершенно наплевать, а вот с девчонок моих высосут в госпитале всю кровь, и даже если они после этого ещё останутся живы, то участь их будет незавидна в обществе голодных фашистских мужланов.

Но их последние слова, на счёт моей заразности, неожиданно подсказали мне план дальнейших действий. Я, трясущимися от страха руками, вытянула из нагрудного кармана окровавленную тряпку с кровью Мешкова, так предусмотрительно засунутую когда-то Митей туда, и что было сил закашлялась в неё надрывным, чахоточным кашлем.

У водителя глаза наполнились животным ужасом, он так резко затормозил, что я со всей силы ударилась головой в лобовое стекло. Когда же машина остановилась окончательно, очкарик как кузнечик, одним прыжком выпорхнул на дорогу, и издалека, истерично завизжал жирному по-немецки: «Сейчас же пристрели эту гадину, и помой руки, прежде чем вернёшься обратно, или я тебя прямо здесь же и брошу, придурка любвеобильного. Да сделай это побыстрее, пока тут партизаны не появились ненароком.

- Да понял я, понял. Не ори так, сам ты придурок. Айн момент, и нет больше никакой заразы – недовольно пробурчал здоровяк, доставая откуда-то сзади автомат и взводя затвор.

- Ты точно полный придурок! Если ты её сейчас пристрелишь, то как мы потом определим которые из доноров её дети? Они наверняка тоже заразные. Если это всплывёт, то нас самих к стенке поставят, когда их в госпиталь привезём. Придётся всех тоже прикончить от греха подальше, а машину сжечь, свалив вину на партизан. Но как это потом объяснять командованию госпиталя, я себе просто не представляю. Тащи её лучше туда, пусть вытаскивает своих сучат наружу и отведи их подальше, прежде чем пристрелить, сволочь! Вечно ты куда-нибудь вляпаешься, придурок.

Выскочив из кабины, жирный повесил автомат на плечо и весьма учтиво подав мне руку произнёс: «Битте фрау, мы иметь небольшой технический перерыв, нам надо сходить… пособирать грибы. Вы должны найти свои киндер и ходить собирать с нами. Мы не разбираемся в ваших грибах.»

Я осознала, что это конец и выхода нет, но изо всех сил старалась не подавать вид, что всё понимаю из их беседы. Подойдя к открытой немцем двери фургона, я не своим голосом, хрипло, выдавила из себя: «Галя, Лёля, выйдите на минутку к маме, дядя немец нас просит показать ему наши цветочки, тфу, грибочки.»

Фриц самодовольно кивнул головой, но на всякий случай отошёл на шаг, от греха подальше.

Девочки с недоумением спрыгнули на дорогу, вопросительно глядя в моё бледное, без признаков жизни лицо, и мне даже показалось что они поняли, какая нас тут ожидает участь.

Немец, подталкивая меня дулом автомата, повёл нас к обочине, напевая какую-то весёлую песенку. Неожиданно я остановилась как вкопанная и резко повернувшись к фашисту на чистейшем немецком произнесла первое что взбрело мне в голову: «Я жена немецкого обер-лейтенанта, и он едет за вами вдогонку, вон уже видна его автомашина».

 Фриц от неожиданности открыл рот, опустил автомат и повернулся в ту сторону, куда я указывала пальцем. Этого мига было достаточно, чтобы я, со всей силы толкнула его двумя руками в живот. От неожиданности, а может от боли, тот сложился пополам и непроизвольно нажал на спусковой крючок автомата. Видимо отдача добавила ему инерции, и он покатился в придорожную канаву судорожно продолжая стрелять вверх, пока автомат и щёлкнул, выпустив последний патрон.

Схватив девчонок за руки, я кинулась бежать в поле. Они, почти не касаясь земли неслись за мной следом. Единственная мысль пульсировала в голове: «Только бы они не потеряли мою руку».

В любой момент я ожидала новых выстрелов, когда фриц перезарядит автомат, и от этого силы мои удесятерились. Вот уже мы влетели в посаженную возле дороги невысокую кукурузу и в последний миг перед новой очередью, рухнули на землю. Пули летели прямо над нашими головами, сбивали стебли и противно свистели. Не дожидаясь пока, немец подойдёт, мы по-пластунски поползли в сторону, в надежде что он нас не найдёт. И на наше счастье либо у него кончились патроны, либо он передумал нас убивать, но их машина завелась и звук её мотора стал медленно затихать вдали. Похоже, что мы снова спасены.

Девочки мои, с круглыми от ужаса глазами, видимо совсем потеряли дар речи, а я лишь прижала их к себе и крепко держала что бы они не разрыдались. Вроде бы мы спаслись. Но после такого быстрого бега не осталось сил даже пошевелиться. Так мы и сидели, тяжело дыша, когда внезапно сзади раздалось шуршание стеблей, и шаркающие шаги. Медленно обернувшись, я чуть не закричала от ужаса. Там стоял, самодовольно улыбаясь, мордатый фашист, он, направив на меня автомат, ехидно ухмыльнувшись произнёс: «Ты меня хотеть обмануть русский фрау, поэтому я буду тебья убивайт последней. Первыми я буду убивайт, твои маленький швайнэ. Смотри внимательно как я будет это делайт».

Я сгребла девочек в охапку, закрыла своим телом, и зажмурила глаза, скороговоркой повторяя спасительное: "Господи помилуй"! Немец дал короткую очередь, но видимо в воздух, чтобы подольше над нами поиздеваться, а я лишь сильнее прижала малышек к себе.

Тут, совсем неожиданно, где-то, видимо очень далеко, раздался одиночный винтовочный выстрел, я открыла глаза, у фрица прямо посреди лба появилась красная дырочка и он рухнул прямо у моих ног, навзничь, пару раз дёрнулся в судорогах и затих. Девочки, увидев это страшное зрелище, истерично завизжали, но я закрыла им рты, дабы не навлечь на нас новую беду.

Прошло совсем немного времени и снова стебли легонько зашуршали и над нами появился какой-то зелёный призрак, держа винтовку с оптическим прицелом наготове, а следом за ним ещё один. Присев рядом с нами на корточки, они сочувственно посмотрели на меня и один грустно произнёс: «Опоздай мы на пару секунд и тебе подруга не сладко пришлось бы тут».

-Спасибо ваааам, родненькиееее вы мои. От верной гибели спасли вы нас всех. Век буду за вас Бога молить – с завыванием пробормотала я скороговоркой, сквозь истеричное рыдание.

-Ну не плачь сестрица. Всё хорошо, что хорошо кончается. Немец один был?

-Было их двое. Этот и шофёр. Тот всё боялся, что партизаны на них нападут, а этот решил нас, наверное, догнать и убить. А шофёр видно струсил, этого бросил, а сам удрал. А этот гад похоже ничего не боялся, и видимо напрасно он не боялся – произнесла я, одной длинной бессвязной скороговоркой.

- Ну да. Отбоялся уже своё урод. Теперь ему только чертей в аду придётся бояться, допрыгался. А вы куда путь-дорогу держите, девчонки?

-Мы убежали из Севастополя, там всех жён и детей коммунистов, как нам сказала жена одного полицая, немцы собираются убить, но мы успели спастись…почти что. А эти фашисты нас затолкали в свой фургон и повезли в госпиталь что бы кровь нашу слить для своих раненых, они об этом открыто при мне говорили, думая что я не понимаю их язык, но я понимаю по-немецки и прикинулась туберкулёзницей, они побоялись заразиться и решили нас убить, но мы сбежали, почти что. Если бы не вы, то точно не спаслись бы. Мы идём в село Сокологорье, это сразу за Крымом, там моя тётка живёт. Надеемся у неё спрятаться от фашистов.

Парень удивлённо присвистнул: «Ну ты мать даёшь. Туда же километров больше ста ещё телёпать, а кругом всякая гадость бродит толпами, немцы, полицаи, да просто бандюки всякие. Нет у вас ни малейших шансов туда дойти.

- Может быть вы тогда нас с собой возьмёте, к партизанам? – слезливо взмолилась я.

- Да не можем мы вернуться. На задании мы тут. Приземлился к нам самолёт с Большой земли, небольшой такой, «кукурузник», и сломал винт. Тут, где-то недалеко за Симферополем возле деревни Сарабуз, был до войны аэродром с этими этажерками, возможно там такой же пропеллер найдётся.

Можем вас пока взять с собой, проводить немного, а если винт найдём, вы пойдёте дальше к своей тётке, а мы понесём тот винт назад. Простите, но вас не можем взять с собой. Слишком много тут всего на карту поставлено. Мы и так очень рисковали, когда не удержались, и фашиста вашего замочили.

Ребята взяли моих дочек на руки и мы, пригнувшись пошли недалеко от дороги, по кукурузному полю, к темнеющей вдалеке лесополосе. Когда где-то едва слышался звук работающего мотора, мы падали на землю и пережидали опасность, поэтому движение наше было крайне медленным, пока не дошли до жиденького лесочка. Дальше дело пошло веселее, и к вечеру мы прошли приличный отрезок пути, обходя стороной Симферополь в сторону аэродрома в Сарабузе.

Как стемнело ребята поделились с нами своим и так небогатым пищевым рационом, состоящим из пары сухарей и глотка воды из фляги. Галочка, младшая моя доча, не выдержала и чуть слышно плаксиво протянула в пол голоса: «Мамочка. Я очень хочу кушать, аж животик болит, он сильно булькает и плачет».



Один из ребят услышав этот детский стон, вытащил откуда-то из глубины вещмешка кусочек сахара, расколол его ножом пополам и дал девчонкам что бы как-то обмануть голод, с улыбкой и со словами: «Передай приветик своему животику, скажи ему пусть не плачет, а наслаждается вкусняшкой».

Ночь прошла без происшествий, только было страшно холодно, почти что зима наступила среди лета, видать человеческие страдания заставляют и саму природу страдать, а где-то под утро мы снова выдвинулись в путь. К рассвету вышли наконец-то на аэродром, вернее на то место, где он когда-то был. Там было всё разбомблено, разрушено, и поросло травой и кустарником. Похоже со времени отступления наших войск сюда так никто и не заглядывал. К нашему превеликому сожалению, все самолёты были сожжены, или разбиты и ни одного целого винта так мы и не нашли.

Как это ни прискорбно, но настало время расставаться. Ребятам надо было возвращаться в отряд, а нам идти дальше. Они отдали нам свой последний сухарь. Я попыталась было возразить, но один сказал: «Бери, бери сестрёнка, не скромничай, путь вам предстоит не близкий и никто вас там не подкормит, места здесь голодные и пустынные, только соль и морская вода кругом, а нам, с оружием, полегче себе будет раздобыть пропитание.»

 Мы попрощались и грустно разошлись в разные стороны. Войдя в лес за аэродромом, мы неожиданно наткнулись на стоящий там, практически целый самолёт с прекрасным, блестящим жёлтым, лакированным винтом, но было уже поздно, ребят нам было точно не догнать. Старшая дочка, Лена, спросила меня: «Мамочка, не этот ли винт дяди партизаны искали?»

- Этот доча, этот, но их уже не догнать нам, они ушли слишком далеко.

- Я догоню их мамочка – крикнула Лена и пока я соображала, что к чему, пулей рванула в обратную сторону.

Я попыталась было её остановить, но зацепившись ногой за корягу, упала, больно ударившись.

«Всё, пропала моя дочурка, больше я её никогда не увижу» - мелькнула в голове предательская мысль, но я изо всех сил взмолилась к Небу и попросила, что бы она вернулась живой и невредимой.

Мы с малышкой Галей ещё сидели под крылом самолёта и лили горькие слёзы, когда кто-то легонько тронул меня за плечо со словами: «Ну ты сестрёнка не рыдай шибко, тебе медаль положена, а ты вместо того, чтобы гордиться собой и радоваться, сидишь и сопли тут распускаешь».

Я встрепенулась от счастья, обернулась, и увидела их, всех троих, стоящих рядом, и у всех рот был растянут в счастливейшей улыбке, вплоть до самых ушей, как мне показалось. Мы кинулись обниматься, радости нашей не было предела.

Ребята рассказали, что присели подумать, как им жить дальше, и решили-таки вернуться за нами, чтобы проводить до озера Сиваш. Задание своё они всё равно провалили, хоть какое-то доброе дело решили сделать, и только-только повернули за нами, а тут навстречу им летит девчушка и кричит на всю округу: «Дяденьки-партизаны! Мы нашли вам винт»! Вот так мы к вам и вернулись.

Но, видимо, как неприятности по одной не ходят, так и приятности бродят целыми творческими коллективами, поэтому, когда ребята залезли в кабину, там обнаружился совершенно нетронутый неприкосновенный запас еды лётчика, и это было нашим спасением. Пока бойцы, чуть ли не голыми руками сдирали этот винт, хотя смекалки им было явно не занимать, и работа у них быстро спорилась, мы с девочками побродили по округе в поисках чего-либо съестного. Нашли немного мелкой земляники в лесополосе и это была неплохая прибавка к найденному пайку.

Когда мы вернулись, ребята, уставшие, но счастливые сидели рядом с завёрнутым в брезент винтом. «Как им беднягам удастся пронести такой груз много километров по тылам врага, незаметно?» - промелькнула у меня грустная мысль. От этой мысли я прямо вся поёжилась сочувственно.

Мы попрощались ещё раз. На этот раз надеюсь в последний. Партизаны указали нам направление и сказали, что солнце должно находиться всегда над нами справа, потому что там нет никаких ориентиров, озеро Сиваш, которое нам предстояло перейти вброд, оно хоть и мелкое, в самом глубоком месте по пояс мне будет, но зато это настоящая соляная пустыня, и там можно будет легко заплутать.

И мы снова разошлись в разные стороны. Вскоре начало чувствоваться приближение к воде, мы брели в полной тишине, иногда мимо пролетали потревоженные нашим появлением чайки. Ещё немного и под нашими ногами захлюпала солёная жижа. Как-то мы не подумали взять запас воды, а напрасно, июльское солнце ярко припекало, а вокруг расстилалось солёная бело-красноватая пустыня без признаков жизни. Ноги наши быстро пропитались соляным раствором и начали дико гореть и болеть. Девчонки мои сначала робко хныкали от боли, а потом начали рыдать навзрыд. Я пыталась их нести по очереди, но только сама выбилась из сил так, что дальше идти этих сил практически не осталось.

Как было бы обидно удачно выпутаться из стольких переделок и вот так глупо погибнуть в этом солёном болоте. Нет. Надо напрячь последние силы и идти вперёд, главное не заблудиться и не пойти по кругу, тогда мы точно тут останемся навсегда. Я прикрикнула на девочек, что бы они замолчали и шли вперёд, а у самой от этого защемило сердце.

Они, прямо как взрослые, стиснули зубы и осторожно что бы не сильно растирать раздувшиеся ноги, побрели дальше. Не знаю сколько мы так ползли, но однажды подняв голову, я неожиданно увидела на горизонте чахлые деревья и мы, собрав в кулак всю свою волю, пошли в этом направлении.

Почва под нами высохла, но ноги горели огнём, разъеденные солью, боль была невыносимой, девочки даже плакать перестали видать все слёзы выплакали уже. Дойдя до деревьев, мы заметили стадо барашек, лениво жующих жалкие клочки высохшей травы, приютившейся на островках свободных от соли.

Рядом с ними стоял, старик-татарин, в жёлтой шапке-тюбетейке, пристально наблюдая за нами. Когда мы поравнялись с ним, он старческим, скрипучим голосом произнёс: «Салам Алейкум детки. Далеко ли, дорогие, свой путь держите?»

-Здравствуйте дедушка. Мы идём к моей тёте в Сокологорье. Не подскажете как туда нам добраться?

-Ни как вы дети туда не доберётесь, с такими-то болячками на ногах. Садитесь, я вам сначала чуть здоровье поправлю, да ножки ваши подлечу, потом покажу куда идти.

-Спаси вас, Господи, дедушка. «Нет ли у вас глотка водицы нам попить?» — спросила я нерешительно, а мои девчонки жалобно, с надеждой, взглянули на него и жадно, обе одновременно, облизнули свои пересохшие губы.

- Ну как же без водицы то в степи? Есть конечно же – пейте на здоровье – сказал дедусь, развязывая бурдюк с водой.

Вода оказалась почти горячей от солнца и солоноватой на вкус, я её попробовала первой и отдала девчонкам, и они долго не могли остановиться, втягивая в себя эту живительную влагу.

Добрый старичок натёр нам ноги какой-то вонючей мазью, которая сразу сняла боль и опухоль и указал направление куда нам надо идти дальше.

Напоследок он пожелал нам удачи и посоветовал держаться подальше от проезжих дорог, со словами: «Старайтесь не показываться немцам на глаза, плохой люди они, шибко плохой, так и норовят кого-то обидеть и последнее забрать. Ещё хуже обижают людей, чем коммунисты в своё время обижали.»

Дальше наш путь проходил без приключений и к вечеру мы подошли к деревеньке с написанным от руки на куске доски мелом по-немецки, указателем, «Сокологорье». Постучались в знакомую с детства бабушкину хатку, оттуда выскочила тётя Муся, вся перепуганная и взъерошенная, но узнав нас, радостно всплеснула руками и сказала: «Родненькие вы ж мои девочки, как же вы сюда то добрались? Не иначе как вас сам Господь ко мне провёл сквозь все фашистские полчища.»