Шкала низменности. Окончание

                Высшая мера социальной защиты


           Клетки для подсудимых ввели недавно, причем пока еще только на уровне областного и городского судов. Районные суды обходятся еще без них. Сейчас уже не вспомнить, чем руководствовалась юстиция девяностых, отделяя арестованных от зала железной клеткой. Ведь вроде тогда после тоталитарного советского строя мы шли на всех парах к демократии, а вот поди ж ты, начали с помещения ближнего в клетку как зверя. Советская юстиция, несмотря на все репрессии и расстрельные периоды все же обходилась без них. Сейчас клетки в тех же московских судах состоят уже не из железных прутьев, а из прочного стекла. Но факт остается фактом, впервые они появились в России в девяностых годах прошлого века на уровне судов, которые рассматривали дела особо тяжкой категории.

           Я в настоящий момент нахожусь в зале Ленинградского областного суда и сижу как раз напротив такой клетки, в которой находятся двое подсудимых, которых я обвиняю как прокурор в двух убийствах, совершенных ими как обозначено в инкриминируемых им статьях с «особой жестокостью». Кстати, то, что именно я представляю государственное обвинение по этому делу случай довольно редкий. Ведь я прокурор районный, работаю в районе, где на территории котельной воинской части подсудимые совершили первое убийство, там же и начато было расследование. Когда следствие было закончено и обвинение для этих двоих приобрело свой окончательных вид в виде статей, в которых содержится высшая мера, то по существующей практике обвинение должен был поддерживать на уровне областного суда соответствующий прокурор из отдела областной прокуратуры. Но в этом случае руководство доверило эту функцию обвинения мне – районному прокурору. Выступать с обвинительной речью в суде моего района дело для меня несомненно привычное. Здесь же другой уровень, Сам громадный зал судебного заседания своими размерами и высотой лепных потолков старинного здания на Фонтанке внушает трепет. Да и учитывая резонанс этого дела, народу в зале собралось под завязку.
           Процессуальная тонкость заключалась в том, что по первому эпизоду убийства, которое обвиняемые совершили путем сожжения заживо потерпевшего в печи котельной, трупа пострадавшего в деле не имелось. Никакие экспертизы, проведенные со всей научной тщательностью того времени не смогли установить факт сожжения. В ходе следствия оба дали признательные показания. Но сейчас на суде, на первом же заседании от них отказались, ссылаясь на оказанное на них давление в ходе следствия. Но собственно к этому я был готов. Еще когда  читал обвинительное заключение перед направлением дела в суд, предполагал, что и обвиняемые, и защита будут  этот эпизод отрицать. Ведь в случае прекращения дела в этой части у них на совести оставалось убийство женщины, которое они сейчас преподносили как убийство в «состоянии сильного душевного волнения», вызванного, якобы ее поведением. Это, конечно, явно не вязалось с жестоким способом лишения ее жизни, но при условии исключения первого преступного эпизода, речь в приговоре суда могла идти только о сроке заключения, но никак не о высшей мере.
          Я смотрю на подсудимых. Они оживленно что-то обсуждают между собой и со своими адвокатами, которых им предоставило государство. Те, конечно, работают за условно малую плату, которую им через несколько месяцев после суда оплатит казначейство судебного ведомства, но сам статус дела заставляет их трудиться на полном серьезе. Оправдание хоть и по одному эпизоду такого громкого дела – эта вещь репутационная, которая придает известность в юридических кругах. Хотя, конечно, на мой взгляд, сомнительную.
-        Итак, подсудимые, еще раз поясните свою позицию по предъявленному обвинению! – председательствующий судебной коллегии делает попытку побудить этих двух подонков к признанию, что явно облегчит ему вынесение вердикта.
-        Нет, Ваша честь, убийство женщины признается нами, но по поясненным нами же в суде обстоятельствам. К убийству по первому эпизоду мы отношения не имеем! – заученно отвечают они, нагло посматривая как в мою сторону, так и в сторону зала, откуда раздается возмущенный ропот множества собравшихся, среди которых родственники, друзья погибшего.
         На вдову потерпевшего, кутающуюся в черную траурную шаль, больно смотреть. Весь процесс она сидит с окаменевшим лицом, только изредка поднося платок к глазам. Во время перерывов ее под руки выводят из зала взрослые сыновья. Видимо держится или на каких-то волевых своих качествах или на таблетках.
         Сейчас мое выступление, я должен буду дать доказательственную оценку преступлений и запросить наказание. Причем сделать это нужно безэмоционально, как положено представителю государственного обвинения. Хотя произнести свою речь без совсем уже каких-то эмоций трудно. Оба подсудимых посматривают на меня исподлобья. Один, правда, не являющийся в их маленькой компании заводилой, все больше утыкается взором в пол, наверное, кое-какие остатки совести у него еще есть. Второй же, несмотря на свой дурацкий внешний вид (одет в синие тренировочные штаны, в которых, видимо, был и при задержании) нагло смотрит мне в глаза. На лице непонятная для меня высокомерная ухмылка. Ну что ж, пора!
       Прокурорское выступление разделяется на несколько частей. Изначально дается оценка общественной опасности инкриминируемого преступления, далее анализ доказательственной части, а потом уже запрос  меры наказания. Несмотря на специфичность этого дела, заключающейся в отсутствии трупа как главной улики при убийстве, я привожу суду факты схожести показаний подсудимых на следствии, совпадающих в таких деталях, до которых договориться при «оговоре» просто невозможно, привожу и косвенные улики в виде неожиданного исчезновения обоих с места происшествия. Такие два явления как исчезновение нормального социализированного гражданина, каким являлся потерпевший и бегство двух асоциальных личностей, не имеющих накануне побега средств к существованию, не может быть случайным! Большой объем оперативной работы сотрудников милиции, которые перетрясли буквально всех местных пьянчуг, в доме , где был обнаружен труп забитой насмерть женщины, дал плоды в виде показаний о каждодневных попойках этой парочки, именно попойках, а не скромном добытии жизненно необходимой дозы спиртного, как уверяли они. Это могло быть только  в случае завладения ими деньгами убитого, который перед исчезновением получил зарплату и отпускные. Во время моей речи рожи этих подонков меняются. Один совсем упирается взором в пол. Тот, что понаглее, выглядит растерянным и постоянно тычет своего адвоката в спину. Тот от него нетерпеливо отмахивается. Со вторым эпизодом проще. Каким бы ни было предсмертное поведение опустившейся потерпевшей, жестокий способ лишения ее жизни, когда бутылками из рук этих упырей были разорваны все внутренние органы, не может смягчить их участи.
-     И на основании изложенного, с учетом совокупности двух особо тяжких преступлений прошу суд приговорить обоих подсудимых к высшей мере социальной защиты – расстрелу! – я сажусь на свое место.
      Голова одного подсудимого окончательно падает куда-то между его колен, второй, перестав терзать адвоката, отрешенно смотрит в лепнину высокого потолка. Но самое главное не это. Я вижу глаза вдовы убитого. Впервые за дни суда в них появляется чувство, которое я бы назвал верой в справедливость.
               

                Эпилог

         Ленинградский областной суд согласился с позицией прокурора и приговорил двух «героев» данного повествования к смертной казни. Верховный Суд РФ оставил данное наказание в силе, а жалобы осужденных и их адвокатов без удовлетворения. Приговор был приведен в исполнение незадолго до введения Россией моратория на смертную казнь.