Лунная дорожка к берегу

Опоясывающая боль жалит разъяренным пчелиным роем. Рассудок мечется над губительным пламенем обреченным мотыльком. Мозг плавится от жара, сменяющегося ознобом. Хочется выть от ужаса и боли, но я терплю. Я жду Борьку. Он придет и непременно спасет, как спас меня от безысходности в далеком отрочестве.
 
- « -

Вот уж сколько лет прошло, а я до сих пор отчетливо помню дождливый сентябрьский день, когда столкнулся с отцом, выходящим из подъезда. Увидев меня, он побледнел, поставил на землю чемоданы, молча обнял, потом резко оттолкнул и поспешил к своей машине. Неожиданно я понял, что мой отец, самый понятливый, любящий и справедливый отец на всем белом свете, навсегда уходит из дома. Догадка обожгла и подхлестнула рвануть за тронувшейся машиной. Я летел по обочине и вопил, что меня нельзя бросать, что я не выживу без отца. Не догнав машину, упал в беспамятстве. Долго провалялся в горячке. Когда очнулся, у меня дергалась голова, а появившееся заикание уродовало речь.

В школе моя болезнь стала поводом для травли. Мне ставили подножки, когда я выходил к доске. Пунцовый от стыда и злости, я неуклюже поднимался с пола, и, на потеху классу, протяжно мычал, не в силах ответить урок. В столовой, мои мучители выбивали из рук поднос с едой. В перепачканной школьной форме я походил на страдающего клоуна, над которым глумились все, кому было не лень. Ровней этим баловням из благополучных семей я стать не мог. Ведь я был безотцовщиной и удобной мишенью для развлечений. Я был ущербным, неполноценным, прокаженным. Я был изгоем и неудачником, меченным дурной болезнью.

Полноценной личностью я себя чувствовал только на крыше соседнего дома, куда украдкой проникал по вечерам. Под темнеющим звездным небом было покойно и уютно. Там не дергалась голова. Там я не заикался, когда читал нараспев есенинские стихи. Там я мечтал о добрых переменах, понимая, что ждать помощи не от кого. Учителя смотрели на проделки моих извергов сквозь пальцы. Отец, переехавший в далекий северный город, окончательно исчез из моей жизни. Мать с горя начала пить, и в ее расписании не было для меня места.

В сентябре, в нашем классе появилась новенькая. Девочка была некрасивой и сразу получила кличку Чучело. За редкую рыжую челку в пол-лица, узенькое конопатое личико с острым подбородком, жидкие косицы с нелепыми бантами, за толстенные линзы очков, сквозь которые серые глаза казались неестественно огромными. Ее посадили за одну парту со мной, и эта угловатая девочка оказалась единственной доброй душой, принимавшей мои злоключения близко к сердцу. Когда она пыталась помочь мне подняться с пола или очищала платочком одежду от остатков еды, ее глаза наполнялись слезой, а подбородок дрожал от сострадания. Я даже был рад, когда через год, моя соседка по парте перевелась в другую школу. Ведь эта неуклюжая девчачья помощь неизменно развлекала моих мучителей, и я отталкивал от себя отважную защитницу, зная, что последующие издевательства непременно коснутся и ее. Каждый учебный день превращался в пытку. Я мечтал только об одном: незаметно просочиться в класс, и также незаметно исчезнуть. Но, на школьном крыльце меня частенько ждали обидчики, и я получал свою законную порцию синяков.
 
В эту тяжкую пору моей безрадостной жизни появился Борька. Мускулистый, приземистый, с пушком над губой, он раскидал малолетних мучителей в разные стороны, выудил из лужи очки моей хрупкой защитницы, поднял меня с земли, и проводил домой. Увидев пьяную, растрепанную мать, не сумевшую подняться с постели, Борька прошептал только одну фразу:
- Держись, брат… Теперь тебя никто не тронет… Помогу, чем смогу…-

- « -
Борька не обманул. Он ввел меня в свою команду, которая жестко мстила обидчикам безотцовщины. Каким был он сам, каким был я, каким было множество парней в моем родном городке. И я принял правила этой стаи, чтобы стать ровней, чтобы не быть битым, а бить самому, чтобы отводить от себя прицельное и несправедливое издевательство однокашников. Иногда в драке, мне приходилось слышать хруст сломанных костей школьных обидчиков, и я отбегал за угол, чтобы незаметно облегчиться от подступившей рвоты. Было противно и мерзко, но я терпел и, по совету напарника по банде, гасил сострадание водкой. Это была нечистоплотная круговерть приспособленчества и изворотливости, но она помогла мне завоевать в школе неприкосновенность.

Катиться вниз по наклонной плоскости было несложно и даже познавательно. К седьмому классу я неплохо ориентировался в доступных наркотиках. Тяга к ним началась с безобидной поездки на рыбалку. Разыскивая речку в незнакомом районе, наша дружная команда мстителей набрела на цветущее конопляное поле. Удивительные свойства этого растения было знакомо многим и мы, раздевшись до трусов, устроили забег по высоким зарослям. Яркое полуденное солнце нещадно жарило, обжигая наши, беспорядочно мечущиеся тела. Высокие упругие стебли конопли хлестали прогретыми банными вениками, а зубчатые края семипалых листьев царапали кожу, цепляясь за волосы и плавки. Но нам было весело. Мы были рады тому, что желтели на глазах. Падающая с растений пыльца щедро орошала наши оголенные торсы и, смешиваясь с потом, превращалась в драгоценное масло. Через пару часов мы  вернулись домой, где соскоблили с тел налипший янтарный слой. Местные умельцы приготовили из него удивительное снадобье, которое увлекло нас в иное измерение. В этом особом мире будоражили неиспытанные ранее сексуальные фантазии. Они погружали в состояние сладкой эйфории, избавляя от комплексов неполноценности, лишений, страданий и несправедливости. Волшебные ощущения невесомого полета наполняли нас яркими ракурсами видений, невероятным счастьем, наслаждением и удовлетворенностью.

Правда, после испытанных восторгов наступали периоды депрессии и физических страданий, но они с лихвой оправдывались незабываемым парением над затрапезной жизнью простого обывателя. На этих ощущениях без дозы можно было протянуть пару дней. Потом начинался упадок, неуправляемая злость заполняла душу и отравляла существование. Избалованное нутро жаждало получить очередную порцию дурмана, не допуская иных помыслов. Но рядом всегда оказывалась Борькина команда. С ее помощью изменилось мое отношение к жизни. Из беззащитного заики я превращался в монстра, который видел смысл существования только на дне бутылки или облатке дозы. Постоянная завеса дурмана искажала жизнь. Я даже не заметил, когда умерла мать. Она просто исчезла из моей жизни, усилив  злость одинокого волка.

- « -
Вот и сейчас, я корчусь в ломке. С нетерпением жду Борьку. Сознание предательски угасает от  страданий и оживает вновь, когда боль слегка отступает. Помочь может только доза, но ожидание ее поступления растягивается до бесконечности.

Слух предательски, с неизменной периодичностью выдает трель дверного звонка. Этот долгожданный сигнал я отчетливо слышу, но подползая к двери, всякий раз убеждаюсь в обманных импульсах слуха. Силы для перемещения по квартире быстро иссякают. Я остаюсь лежать в прихожей у приоткрытой двери.

Вдруг, в дверную щель, не касаясь пола, просочилось полупрозрачное существо в белых развевающих одеждах. Оно ласково коснулось моей растрепанной шевелюры. В размытых чертах странного лица, мне почудилась добрая, зовущая улыбка. Боль, скрутившая меня по рукам и ногам, разом отступила, и я увидел искристую лунную дорожку, проложенную от ночного светила к моей оголенной ноге. Захотелось встать и пробежать по зыбкому золоту к окну, распахнуть его, оттолкнуться от подоконника и улететь к зовущему мерцанию далеких звезд. Но дробный топот из общего коридора, нарушил нежную идиллию. Существо неохотно отступило от меня и растворилось во тьме. Лунная дорожка внезапно исчезла, как карандашная линия, стертая ластиком. Дверь распахнулась. Это был Борька. За его спиной белели врачебные халаты.

- « -
Помимо меня, в реанимации находилось еще два человека. Мычали и рвались в никуда больные люди, зафиксированные по рукам и ногам. Капельницы неуклонно отсчитывали микродозы лекарств, которые, попадая в поганую кровь, очищали ее от смертельной отравы. Приборы беззвучно отслеживали удары измученных сердец.

Я скорее ощутил, чем услышал, знакомое шуршание развевающих одежд, заплывших в реанимацию. Равнодушно коснувшись взглядом моего лица, знакомая дама проследовала к кровати у окна, где бился в судорогах больной. Гостья ласково гладила его по голове и что-то нашептывала на ухо. Страдалец покорно внимал словам дамы, затем затих, а через секунду в ночной тишине оглушительно заверещали датчики приборов. Вбежавшие врачи окружили бедолагу, пытаясь его реанимировать, затем втащили белую ширму и отгородили отмучившегося пациента от мира живых. Даже мои разжиженные мозги распознали в эфемерном существе тот тупиковый обрыв, ту черную бездну, куда неизбежно попадает наркоман, увязший в своих пристрастиях.

Боль из моего измученного тела уходила медленно. В голове еще долго звенели медные колокола, выбивая мучительные ритмы ломки. К букету страданий примешивалось горькое осознание своего скотского существования в последние два года. Но активное лечение снимало не только пыточную ломоту измученного тела, но и будило желание отпружинить от вязкого дна черной бездны, выплыть в светлые воды побережья и смыть налипшие нечистоты бесцельно прожитых лет. Истово захотелось сохранить оставшиеся крохи человечности, заглохшей в затянувшейся летаргии наркомании.

Выписавшись из наркологии, я узнал о Борькиной гибели. Его убили в драке, когда он пытался защитить мальца. Не заходя домой, я отправился на городскую окраину, где в частном доме, рядом с прудом, жила Борькина бабушка. Около кровати с больной старушкой хлопотала молодая беременная женщина.

- Вот и Лешенька зашел навестить старую бабку, - узнала меня баба Вера. 
- Проходи, голубок, к постели, не тушуйся. Видишь, сердцем сильно болею. Не хватает, видать, силушки моему мотору перемолоть все напасти. А их было в жизни – жуть сколько… Уж давно я должна бы от этих бед дух испустить, а, глянь, всех пережила. Мужа, дочку с зятем, внука. А теперь, хочешь, не хочешь, а надо поправляться. Сын Борькин скоро народится. Кто ж, кроме меня, поможет молодухе  его на ноги поднять. - 

Дыхание перехватило, когда молодуха, улыбаясь каждой веснушкой, повернулась ко мне лицом. Это была добровольная защитница из моего далекого отрочества, превратившаяся из нескладного Чучела в сероглазое очарование. Уродливые очки заменились линзами, а жидкие косицы преобразовались в венок из жарких одуванчиков. Только улыбка осталась по-прежнему доброй, жаждущей защитить все живое от лжи, предательства и несправедливости. Здесь, в Борькином доме, на крошечном островке душевной чистоты и лучистого света, невольно захотелось задержаться или остаться навсегда. Чтобы возродиться в отрока, вдохновенно читающего стихи, чтобы оттаять душой, чтобы дождаться первого крика новорожденного.

Возвращаясь домой поздним вечером, я невольно застыл около пруда. На водной глади сияла серебристая дорожка, проложенная к моим ногам услужливой луной. Искристый след ночного светила походил на волшебный указатель к желанной жизни. И в этой жизни, наполненной до краев чистыми помыслами, я постараюсь завоевать право стать отцом Борькиного сына, чтобы никто и никогда не посмел назвать его безотцовщиной.