Моя первая почти любовь-2

МОЯ ПЕРВАЯ ПОЧТИ ЛЮБОВЬ-2(из цикла "Стокгольмский синдром")

К сожалению, на этот раз идиллия оказалась весьма короткой. Из домика вышла мама и позвала меня. Алексей пообещал подождать и никуда не уходить, пока я не вернусь. Правда, ждать ему пришлось довольно долго. Выяснилось, что мама звала меня для того, чтобы заставить прибираться. Даже здесь, на отдыхе, она ни на йоту не отступила от своих твёрдых принципов, и мы ежедневно тратили довольно много времени и сил на приборку той маленькой комнатки, в которой жили. И даже в этот день, несмотря на то, что я была с мальчиком, - а мама тут же выспросила малейшие подробности нашего с ним знакомства, - она не позволила дочери отлынивать от уборки.
Честно говоря, только спустя много лет я решилась придти к выводу, что это всё-таки была довольно не оправданная принципиальность, строгость и суровость со стороны моей матери. Но такая мелочь, как первое в моей жизни свидание с молодым человеком, не способна была поколебать твёрдые мамины убеждения. Существовали определённые «домашние обязанности», которые я должна была выполнять, наверное, даже в том случае, если бы наступил конец света. Самостоятельно и без моей помощи привести в порядок площадь, едва ли равную десяти квадратным метрам, моя мама была, разумеется, просто не в силах. И мое первое знакомство с мальчиком не было достаточно серьёзным оправданием для лени в глазах моей матери.
Наконец, наша крохотная комнатка была надраена до зеркального блеска, мусор выброшен, а Дина мирно уснула. Я выслушала от своей горячо любимой, но слишком уж суровой мамочки кучу наставлений по поводу того, как следует вести себя с молодым человеком, и была отпущена на прогулку.
Моя долгожданная «свобода» длилась едва ли больше часа. Проснулась Дина. И, конечно же, никто из моих добрых и милых родственников не мог немного поиграть со щенком, не дёргая его непосредственную хозяйку и не мешая ей. Ведь несчастная собака тоже была «моей обязанностью». И мама, с Диной на поводке, не поленилась прочесать всю территорию пансионата, чтобы найти молодых людей, уединившихся в каком-то укромном уголке, и вручить дочери собаку с суровыми строгими словами:
- Ты не забыла про своего друга?..
Даже тогда, при всей моей преданной и безумной любви к маме, мне было слегка не по себе от того, что она не позволила дочери даже в такой знаменательный для неё день хотя бы немного забыть о «своих обязанностях». Я никогда не смела отлынивать от них и всегда воспринимала их, как должное, но тогда в моей душе впервые зародился какой-то слабый протест против такого обращения. Мне стало немного обидно и даже стыдно перед Алексеем. И я чувствовала, что и он тоже, - хоть и не сказал мне ни слова об этом, - был слегка удивлён и задет такой шокирующей бесцеремонностью со стороны моих родственников. Что-то во всей этой ситуации было всё-таки не совсем правильным… Я просто физически ощущала это уже тогда. Но только вот тогда я ещё не понимала, что именно…
Неужели мама не могла в тот день самостоятельно прибраться в комнате, которая и без того была вылизана, не прибегая к помощи дочери?.. Неужели никто из родственников не мог присмотреть за щенком, который прекрасно занимал сам себя и, в принципе, не требовал никаких особых хлопот?.. Неужели нельзя было позволить родной дочери хоть на миг вырваться из рутинных повседневных оков и ощутить прелесть юности, первой влюбленности и первых трепетных желаний и ощущений?.. Нет. У дочери был определённый список «обязанностей». И нельзя было ни на миг позволить ей расслабиться.
И всё-таки этот чудесный день пролетел незаметно для меня. И он был на тот момент одним из самых прекрасных дней в моей жизни. Мы просто сидели рядом с Алексеем, держась за руки, и разговаривали. И на тот момент это казалось счастьем…
На следующий день мы оба уезжали. И у нас даже не было возможности как следует попрощаться. Мои родственники ждали машину, когда я увидела вышедшего из-за домика Алексея. Он остановился на некотором расстоянии от них, не решаясь подойти ближе или же попросту стесняясь моих родных. Я попросила отца подержать собаку, чтобы подойти к нему, но мой дорогой папочка отказал мне, причём, в довольно грубой форме. Естественно, ведь это было безумно трудно, - минуту подержать на поводке маленького щенка… Я, разумеется, занервничала, заволновалась и побежала к Алексею прямо с Диной на поводке. Мы успели перекинуться с ним буквально парой ничего не значащих фраз, и меня тут же позвали обратно. Пора было ехать. Задержаться хотя бы на пару минут ради моей первой любви, разумеется, не было никакой возможности…
В машине всю дорогу играла музыка. Все песни, как назло, были о любви, и мне хотелось плакать… Но на меня слишком пристально смотрела мама, не допускающая у меня внешнего проявления хоть каких-то отрицательных эмоций. Она ещё утром безапелляционно заявила мне:
- Надеюсь, никаких рыданий на прощанье не будет!
Так что с моей стороны было бы страшным преступлением сознаться, что мне плохо и грустно, - мама пресекла бы подобные чувства и эмоции на корню, да так, что мало не показалось бы. И я мужественно улыбалась всю дорогу, чтобы никто и никогда не догадался о моих страданиях…
Алексей мне так и не написал.
Первое время я очень переживала и ждала письма. Впрочем, наверное, я быстро забыла бы об этой встрече, если бы не моя собственная мама, которая каждый день по нескольку раз интересовалась, не написал ли мне мой друг, и, услышав отрицательный ответ, пускалась в пространные рассуждения о том, почему он так поступает. И эти её рассуждения снова напоминали мне мгновения нашей встречи, и моя растревоженная мамиными словами душа снова начинала страдать…
Нужно было просто перестать вообще говорить об этом, и тогда это мимолётное чувство очень быстро испарилось бы, не оставив даже следа в памяти. И я подсознательно прекрасно понимала это. Не так уж сильно я была пока ещё влюблена, и не так уж больно ранило меня на самом деле то, что мальчик так и не написал мне. Но мама снова и снова тыкала меня в это больное место. Ей словно доставляло какое-то извращённое удовольствие наступать на эту любимую мозоль дочери и травить ей душу рассуждениями о том, что же могло помешать Алексею написать ей. Наверное, она делала это не со зла. Наверное, этот вопрос действительно тревожил и беспокоил её, - даже гораздо сильнее, чем меня саму, - и она тщетно вновь и вновь пыталась найти ответ на него, не отдавая себе отчёта в том, что причиняет тем самым своей дочери лишнюю боль. Наверное… Потому что найти другое объяснение такому её поведению было просто невозможно.
Ведь не специально же она травила душу собственной дочери, заставляя её вновь и вновь переживать случившееся и плакать по ночам из-за человека, лица которого она сама давно уже не могла вспомнить?.. Кончено же, нет. Просто она переживала за свою дочь… И своими переживаниями превращала её жизнь в ад на протяжении многих-многих месяцев…
Правда, где-то через полгода, Алексей зачем-то прислал мне поздравительную открытку с Новым годом. Эта весточка тут же возродила в моей душе все былые надежды. И мама сказала мне, что я должна ответить ему, поздравив его с Рождеством. Она даже лично продиктовала мне текст поздравления, - такой, каким он должен был быть, на её взгляд. И я, не смея возразить, написала: «…Желаю тебе никогда не забывать своих друзей!», - хотя мне очень не хотелось этого делать. Я чувствовала, что совершаю ошибку, посылая такие слова. Да нет, я твёрдо знала, что совершаю эту ошибку. Возможно, если бы я написала что-то другое, Алексей ответил бы мне, и между нами ещё могла бы завязаться переписка. Но мама сказала мне, что необходимо написать именно эту фразу. И я не посмела ослушаться её.
Больше я об Алексее никогда не слышала. Да это было и не удивительно.
Это была одна из первых серьёзных ошибок, совершённых мной в жизни по велению мамы.