Нарцисс Араратской Долины. Глава 132

Художники, с которыми я дружил и общался в то время, были людьми разными; и одни, как полагается работникам кисти и карандаша, носили бороды, а другие – гладко брили своё лицо. В нашей вернисажной компании, художников-акварелистов, все были, в основном безбородые. Вадим Кляшев, правда, носил лёгкую небритость в виде диджеевской бородки. Продавец акварелей Игорь «Праздник» - тоже был брит и часто пользовался одеколоном, особенно когда бывал с похмелья; тихий и задумчивый Серёжа Долганов носил пушкинские бакенбарды, да и сам он сильно походил на печального поэта Пушкина; мрачноватый и саркастичный Боря Чижов бывал частенько просто небрит, и он ещё носил длинные рано поседевшие волосы, которые завязывал в хвост; маленький улыбчивый фотограф Саша Репин всегда брился и аккуратно стригся (и он тоже частенько бывал с похмелья); Худой и строго-молчаливый Валя Фёдоров тоже брился… Я в те времена тоже, в основном, брил своё худощавое лицо одноразовыми лёгкими бритвами «Шик», примерно, раз в три дня. Механической бритвы у меня так никогда и не появилось; как у моего папы, который всегда брился именно электробритвой. Это я к тому, что бород мы особо не отпускали, и даже, можно сказать, молодились.

                Хотя, тогда всем было не так уж и много лет: всем немного за тридцать. Все мы, торгующие акварельными картинками, родились в 1962-1966 годах: одни появились при Хрущёве, другие уже при Брежневе. Всё равно, тогда уже казалось, что молодость ушла безвозвратно и всё хорошее позади. И поэтому, надо сказать, юношеского глупого веселья особого среди нас не наблюдалось: ведь мы сюда, на этот вернисаж, приходили как на работу, а не просто потусить, поболтать и весело провести время. Разве что, когда была хорошая продажа, - шло расслабление, и многие находились под воздействием алкоголя, которым угощал тот, кто хорошо продался; чаще всего выпивали водку. Сильно выпивали далеко не все, но и трезвенников было мало. Малопьющими были Валя Фёдоров и Серёжа Долганов. Я тоже сильно не напивался, ибо умел себя контролировать, да мне и мало было надо; водку же я никогда не любил, ибо она на меня сильно и дурно действовала. Самая так называемая  психическая «разгрузка» происходила в воскресенье, во второй половине дня, когда вернисаж закрывался. И это было также самое драматичное время, если ты ничего не продал, и надо было возвращаться домой без денег; в печальных думах у кого бы занять немного на жизнь. В будние дни художники тоже стояли, но это было скучное и грустное зрелище. В рабочие дни покупатели там ходили редко; да и стояли, в основном, продавцы; они ходили туда-сюда, или тупо скучали сидя в своих машинах, в ожидании клиентов. Опять же, весной и летом было неплохо и в будние дни…

                Самым коммерческим из нашей компании был Чижов, что неудивительно, ибо он закончил «Сурик» (Московский художественный институт имени Сурикова). Чижов был настоящим мастером кисточки и акварели; он продавал, в основном, так называемые «колбасы». Это такие вот сильно вытянутые работы, небольшого размера (примерно 20 на 80 см), и именно на них сильно «западали» западные туристы. В его картинках чувствовалось сильное влияние одного известного югославского художника-примитивиста Ивана Генералича. Чижов и не скрывал, что он его копирует и как-бы по-своему развивает. Такие вот зимние деревенские мотивы с домиками и местными жителями. Незатейливо, весело и довольно трудоёмко.  Его «колбасы» быстро улетали, и Чижов редко уходил с пустым кошельком. Он был очень искусным и кропотливым автором. Лично меня удивляло его мастерство, и он был на голову выше нас всех и, возможно, даже на две головы. Работал быстро и аккуратно. Не воображал из себя непризнанного гения. Чижов был циник и немного мизантроп, но при этом был обаятелен. Любил выпить дорогого виски «Джонни Уолкера» и курил импортные сигареты. И на нас поглядывал немного сверху вниз. Мне он даже нравился своим высокомерием и барской вальяжностью. При этом он не был москвичом, - приехал в Москву из Ижевска. Был женат и супруга у него тоже окончила этот же художественный институт. Она рисовала портреты маслом на заказ. Была тиха и скромна. Иногда появлялась в конце дня на нашем вернисаже, ни с кем особо не общаясь. Она тоже была не из Москвы…

                Из Москвы у нас был только Вадим Кляшев, который жил в ближнем Подмосковье, в Реутово, и я про это уже писал: про то, как я с ним познакомился на Арбате в начале 1989 года. Ну и мы с тех пор как-бы общались, и даже одно время дружили. А все остальные были, в основном из далёкого удмуртского города Ижевска, - Чижов, «Праздник», Репин, Долганов. Валя Фёдоров, который тоже, как и Чижов, закончил «Сурик», прибыл в столицу откуда-то из Орла (если память мне не изменяет). Так что вся наша та компания была, как говорится, понаехавшая в Москву, которая всех примет и накормит. И никто из нас нигде не работал, и мы зарабатывали на жизнь на этом вернисаже, на Крымском валу; сей вернисаж кормил многих; и это было довольно хорошее время, позволявшее многим художникам существовать. Бандиты туда особо не захаживали, а если и захаживали, то «наезжали» на продавцов больших масляных картин (один раз я был свидетелем). Опять же, такое происходило крайне редко, несмотря на то, что времена были бандитские; но, бандиты, как бы, художников немного уважали; и видимо, поэтому вернисаж был довольно безопасным местом.

                Милиция на вернисаж тоже захаживала, с целью поживиться и проверить у художников документы на наличие московской регистрации. Это и было лично для меня самым нервным событием, так как я, в основном, эту регистрацию не имел. И полицаи, как правило, проверяли паспорта у художников с неславянской внешностью (такой вот наблюдался расизм); и частенько тех же армян и грузин отвозили в местное отделение милиции, чтобы составить протокол, оштрафовать и немного подзаработать. Лично я там ни разу так и не побывал. Забирали так же за распитие спиртных напитков, и поэтому открыто никто особо не распивал. В процессе задержания художников, не было какой-то там агрессии, - лично я не был свидетелем насилия со стороны властей: всё происходило довольно уважительно и даже вежливо. Возможно, уже в отделении что-то и происходило, за это я не ручаться не могу; особенно если художник был сильно пьян и вёл себя неподобающе. Но я сомневаюсь, что что-то ужасное там происходило: всё-таки это был центр Москвы, а не какая-то там дикая периферия. Опять же, я не хочу сказать, что московская милиция всегда была на высоте и не нарушала прав, так сказать, нашего человека. Просто лично я с произволом не сталкивался. Видимо, по причине своей славянской наружности лица; и того же русского Игоря «Праздника» останавливали часто, так как он был сильно похож на жителя Закавказья…

                Мой дружок Валера Шибанин тоже стоял на нашем вернисаже, но продавал свои работы в другом месте. Это был такой вот армяно-русский закуток или пятачок; ну и они там хорошо выпивали; и у них, надо сказать, атмосфера была подушевней и повеселее, чем у нас. Я туда иногда наведывался, где меня угощали водкой: они там пили только водку. Валеру все любили, за его миролюбивый нрав, и за его незлобивость. У них там иногда бывали какие-то разборки между собой, но Валера в этом не принимал участия. Мне там нравился один рыжий бородатый ереванский армянин, которого звали Аравик (у него было филологическое образование); он сам не рисовал, а торговал чужими работами. Аравик всегда пребывал в хорошем настроении и навеселе; и у него был брат художник, Сурен, который там тоже стоял; и который, как правило, находился в тихом меланхолическом настроении. А с остальными армянами я как-то не общался. Славяне же там все были в основном москвичи. Фамилий не помню. Помню только худого печального графика Носкова (он торговал маленькими офортами). Ну и там были ещё профессиональные акварелисты-пейзажисты, Костя и Илья. В общем, в той компании любили выпить и закусить. Наша компания называла их колхозниками. Это, наверное, наш Игорёк «Праздник» им дал такое смешное определение: «Пойду, схожу в колхоз, проведаю, как у них там». А расстояние между нами было всего-то шагов двадцать-тридцать…

                Бывший житель города Ижевска - Серёжа Долганов  был женат на москвичке и таким вот образом перебрался в Москву. Его жена когда-то работала в кино, гримёром, и у них были съёмки в Ижевске, - там она и познакомилась со своим будущим мужем. Долганов был единственным из нас, можно сказать, настоящим христианином и православным; он был крайне незлобивым и спокойным человеком; рисовал акварели с картами древней Москвы, довольно большого размера. И его работы были коммерческими и хорошо продавались, и он, таким образом, мог неплохо содержать свою семью, хотя и не разбогател. Жена у него была довольно нервная (москвички часто страдают этим) и её звали редким именем Кира. И у них был маленький сын. Несмотря на свою пушкинскую внешность, Серёжа совсем не был бабником и пьяницей. Он был погружён в какой-то свой мистический мир, и находился частенько в как-бы полусне. Долганов не осуждал моё увлечение астрологией: в нём не было этой заскорузлой зашоренности, которая свойственна многим нашим, так называемым, христианам. Тогда, в 1996 году, я с ним особо не общался, но потом я ему предложил снять у меня в мастерской угол, и он с большим удовольствием это сделал, и это произошло в начале осени 1998 года.

                Почему именно ему я предложил снять в мастерской угол?.. Видимо потому, что он вызывал доверие своей правильностью и предсказуемостью. Я не хотел в мастерской устраивать бардаки и распивочные. Всё-таки я всегда тянулся к Свету, несмотря на то, что был полон внутри себя тьмы и некой армянской печали. А Долганов потом в моей мастерской даже начал постоянно жить, ибо его супруга окончательно тронулась умом и выгнала его из дома. И он в мастерской прожил до 2005 года. А потом перебрался в город Переславль-Залесский, купив там старенький деревянный домик. Жена же его как-то трагично покинула наш мир от какой-то непонятной болезни, и Серёжа стал вдовцом с двумя мальчиками. В общем, жизнь у него довольно драматична; он так и не женился и живёт до сих пор в этом замечательном городке, на берегу Плещеева озера. По гороскопу Долганов – Рыба, ибо он родился 24 февраля 1964 года. И что самое интересное именно сегодня, когда я пишу этот отрывок своих воспоминаний, ему исполнилось 59 годков. Что тоже само по себя довольно странно и мистично, ибо я специально не подгадывал. Так вот получилось. В нашей жизни много мистики, но мы этого не замечаем, так как пребываем в руках невежества и глупого самодовольства…

                Саша Репин рисовал незатейливые акварельки с домиками, окошками и красными крышами в мрачноватой, слегка похмельной гамме. Он не был профессиональным художником, и в прошлом Саша занимался фотоискусством. Я не видел его фото-творчества, но по словам того же Игоря «Праздника», у Репина были авангардные работы, которые даже участвовали в зарубежных выставках. Саша снимал какие-то мрачные чёрно-белые фотографии в городе Ижевске, в стиле соц-арт. Потом почему-то ушёл из фотоискусства и начал рисовать незатейливые акварельки, чтобы прокормиться. Саша не был женат и довольно много выпивал; он снимал однокомнатную квартирку, где-то на краю юго-востока Москвы, где я был один раз у него в гостях. Ему тоже, как и мне, надо было каждый месяц платить аренду, и это его тоже психически выматывало. Саша частенько задерживал оплату, и у него росли многомесячные долги. Хозяйка у него даже арестовала все его дорогие фото-принадлежности, чтобы он случайно не сбежал. В общем, Саша часто пребывал в нерадостном настроении и поэтому радовал себя алкоголем. Многие фотографы, как и художники, спиваются: видимо общение с фотокамерой не даётся даром. Они чрезмерно погружаются в наш чувственный плотский мир, и поэтому сильно страдают; и даже во сне их мучают разные там наваждения, где они бродят с фотоаппаратом по лабиринтам своего греховного подсознания, пытаясь что-то там сфотографировать, гениальное и бессмертное. У меня тоже были такие сны, когда я увлёкся фотографированием. А тогда я не знал всего этого. Какая это страшная и опасная для психики болезнь...

                Валя Фёдоров рисовал тоже акварелью, и на картинках его в основном были изображены так называемые стрельцы или опричники времён Ивана Грозного. Были ещё какие-то другие темы, что-то там, на тему русских сказок в стиле Ивана Билибина. Валя был человеком крайне сдержанным и скромным; он родился, как и я, летом 1966 года, но на месяц позже, в начале августа. После окончания Суриковского института, Валя жил со своей симпатичной разговорчивой женой, художницей Оксаной, рядом со мной, на Покровском бульваре, в доме, где когда-то жил сам Исаак Левитан. Там были какие-то студенческие мастерские. Я у них был пару раз в гостях. С Валей крепко дружил Долганов, и они друг другу очень подходили своими темпераментами: тихие, спокойные художники с незлобивым характером. Валя потом тоже переедет жить в Переславль-Залесский, - в Москве он не останется. Я с Валей особо близко не общался, и мы как-то сохраняли дистанцию. Он таким и был человеком, немного походившим на стрельца, времён Ивана Васильевича. В нём чувствовалось что-то такое военное, правильное, молчаливое и волевое. Валя любил природу и рыбалку. Он писал маслом пейзажи, которые на вернисаж не выносил. А людей он, видимо, не особо любил, и на нашу «толкучку»  приходил только, чтобы заработать денег. И я его никогда не видел пьяным, хотя он мог немного выпить, и он не был таким уж аскетом, как тот же Долганов…

                Вадим Кляшев, как и я, создавал симпатичные акварельки со зверушками; и он был моим, как-бы, конкурентом: у нас покупали одни и те же клиенты (были даже постоянные). Вадим, в отличие от меня, умел торговаться и быстро цену не сбавлял. У него не было ежемесячных арендных плат за мастерскую, и он мог подождать лучшего предложения. Его работы были более попсовые и лёгкие. Я же иногда впадал в депрессию, и от этого мои коты и зайцы становились не такими радостными. Вадим же был всегда в довольно ровном и спокойном настроении. Этим-то мне он и нравился. Он не страдал приступами неожиданной неврастении и чёрной меланхолии. Он тоже, в основном, рисовал коров, котов и зайцев. Я же коров никогда не рисовал: рисовать Бурёнок с добрыми и глупыми глазами я так и не сумел себя заставить. А Вадиму было всё равно кого рисовать. В общем, он не страдал творческой гордыней, коей страдал я. Мне и так бывало тошно от чувства, что когда-то я рисовал странные чёрно-белые графики с эротикой, и меня многие за это уважали. А тут я стал обычным художником с ограниченным творческим репертуаром. На этом вернисаже не нужны были какие-то там авангардные работы; каждый рисовал то, что продавалось; и к тому же мы были ограничены в пространстве. Стояли все очень плотно, и у каждого был небольшой личный кусок. Тут уж не до творческих экспериментов и размахов…

                Ну и последний акварелист из нашей компании – это Игорь «Праздник» (фамилия у него была Останин). Про него я уже писал, - про его алкоголизм и не очень «добрый» характер. «Праздник» сам тоже немного потом начал рисовать, но, в основном, он продавал акварели ижевского художника и наркомана Саши Любимова. Очень достойные акварели рисовал этот загадочный художник, который иногда появлялся в Москве. Он рисовал романтичные средневековые замки и безлюдные города с многочисленными домиками. Игорёк на нём много зарабатывал; у них было такое вот многолетнее взаимовыгодное сотрудничество. По словам Игоря, Сашу надо было всегда ограничивать в деньгах, чтобы он окончательно не скололся (Любимов «сидел» на героине). Сам «Праздник» никогда не был наркоманом, - он был простым русским алкоголиком, который то держал себя в руках, то расслаблялся где-то на несколько дней: выпивать умеренно он вообще не умел. Игорь был прекрасный продавец, и он торговался до последнего доллара, и в этом он был полная моя противоположность (я торговаться вообще не умел). Я даже допускаю, что он обладал неким даром гипнотизёра. Ну и ещё он любил поэзию и даже сам сочинял странные стихи. Меня он уважал, но иногда надо мной шутливо подтрунивал, обзывал хачиком, и меня это тогда обижало. Ну да ладно, - с тех пор прошло много лет, и «Праздник» давно уже не на физическом плане (с весны 2004 год). Саша Репин тоже уже Там (где-то в 2005 году его не стало, по словам Долганова). А остальные акварелисты, с кем я стоял на вернисаже, еще вроде бы живы…