ТЕ П ЛО

2018

О Креублудоне можно было узнать несколькими способами. Если человек живёт возле него или же кто-то знакомый ему оттуда. Или если от туриста отвернётся удача и ему придётся прокладывать свой путь через город, а может какой-нибудь гений на пенсии решит отыскать на картах и глобусах маленькие города названия, которых будут казаться лишь слабым росчерком ручки.
Правда, был ещё один способ — самый простой. Мне не посчастливилось связать себя с ним: если человек родится здесь.
Сам по себе КреуБлудон весьма приятный на вид. Численностью в 12 тысяч жителей, он пробивается на несколько километров живой природой и заканчивается на окраинах, где видны густые леса, чистые озёра и горы. Маленькие дома построены практически вплотную друг к другу, так что способны вызвать лёгкую клаустрофобию, если посмотреть на ничтожное расстояние между их стен. Есть и широкие поля, на одном из которых размещён всего один дом. Он служит убежищем для охотников, преследующих животных с оружием в руках, на которых пока ещё не запрещена охота и фермеров, занятых разведением домашнего скота. Я любила эти поля, но больше всего мне нравилось находиться на пересечении двух мостов. Стоя на одном, по которому проезжали машины, я смотрела вниз на другую дорогу, наблюдая за нескончаемым движением. Особенно приятно было стоять там вечером, когда всю территорию освещали уличные фонари. Я дышала тем прохладным воздухом и он пробирал меня до самых костей.
— Саманта, ну сколько раз я говорила!
Традиционно моё наслаждение природой прерывал отчаянный крик матери и чувство, что я самая счастливая в мире, бесследно исчезало.
Я знала, что мама больше не волновалась, всегда зная, на каком именно месте меня можно отыскать. Когда-то давно она искала меня, пребывая в сильнейшей панике, которая передавалась каждому жителю города — настолько всепоглощающей она была. Именно они приходили за мной: живой и невредимой, небезразличные к чужой обеспокоенности. Несмотря на успешные «спасения» и опьяняющее счастье матери, всю территорию всё равно охватывал её гневный крик. Моё полное имя разносилось громким эхом, пробуждая во мне ещё больший детский страх.
Со временем гнев сменился недовольством, а после и вовсе превратился в отчаяние, но форма имени никогда не менялась. Мама поняла, что с насиженного места я никуда не денусь. Мы привыкли к такой жизни. Не найдя меня дома, она сразу шла к мосту, повторяла одну и ту же фразу, а я покорно делала вид, что всё поняла и возвращалась вместе с ней. Так продолжалось до восьми лет.
До восьми лет я, как и многие дети КреуБлудона, просыпалась с воодушевлением в утро любого из праздников, отмеченного красным в календаре. Атмосфера особенного дня была почти ощутима. Как правило, я просыпалась с мечтательной улыбкой на лице, сразу же откидывала одеяло на пол — от этой привычки до сих пор до конца не избавилась, и неслась прочь из своей комнаты на чердаке вниз по ступенькам, первым делом забегая в комнату матери.
Я пробегала мимо пустой просторной комнаты, которою никто не использовал. Мама говорила, что она вскоре станет моей, нужно лишь покрасить в ней стены и пол. Спустя несколько лет так и случилось, но комнате так и не стала принадлежать мне и это чувство оказалось самым тягостным, несмотря на ворох проблем, исходящих из этого хаоса.
У мамы я выпытывала каким будет этот день, прыгая на её тёмно-зелёном одеяле. Моему детскому восприятию было не понять, что если она верит в Бога, ходит в церковь каждое Воскресенье и изредка в другие дни, молясь перед каждым приёмом пищи, перед сном и сразу после пробуждения — она не видит будущее и поэтому не может ответить на вопрос.
С моего последнего вопроса о том, каким будет Особенный День, прошло восемь лет. Мне было четырнадцать и я больше не ощущала ту праздничную атмосферу. Единственное, что указывало на Особый День — моё ещё более испорченное настроение, чем обычно.
Не стало исключением и 13 июля, когда мой будильник на телефоне включил истерические визги, называющиеся музыкой, которые обычно будили в доме всех, кроме меня. Поэтому я не слишком удивилась, когда мой внутренний будильник призвал проснуться и первым, что я услышала стал недовольный голос Элизабет. Это было именем моей матери, которую я давно называла исключительно по имени. Она вряд ли заметила это хоть раз. Мой новоиспечённый отчим, которого я именно так всем до сих пор и представляю, вступил в брак с Элизабет ровно восемь лет назад. Я должна была понять суть этого брака с самого начала, зная, что его отыграли в Пятницу Тринадцатого.
— Если эта маленькая паршивка не спустится через десять секунд… — донёсся до меня голос Элизабет.
Меня бы это испугало, если бы я не знала, что через три, два, одну…
— Бетти. — Так звал её только Митчелл — Не будь так строга к ней. Она подросток, ей нужно немного побунтовать. Лучше иди ко мне, это наш день, моя милая.
Мой желудок выразил протест и я едва подавила рвотный позыв.
И это я слушаю восемь клятых лет. Мне не хотелось проходить мимо комнаты, которая так и не стала моей. Элизабет обещала, но жизнь бывает иронична до слёз.
— Сэм!
Она с радостным воплем выбежала из розовой комнаты, обнимая меня за ноги.
Ростом она едва дотягивала головой до моего живота и вечно называла меня кратким именем, от чего я уже давно отвыкла, слыша от Элизабет только полное, и следовательно ненавидя это мелкое недоразумение, которое любили сильнее, чем когда-либо меня саму.
Моя сестра Агата Мур, родившаяся в счастливом браке Элизабет и Митчела. Возможно, если закрыть глаза на мою ненависть к отчиму и этой ерунде, останется только зависть к Агате, ведь её рождение ждали с нетерпением (не я, конечно). Открыв свои бессмысленные и крошечные глазки, в которых я, едва овладев собой, узнала и мамин голубой оттенок, напоминающий море перед штормом, первым делом она увидела счастливых родителей. Они были ей рады. Не то, что мне, у которой первым воспоминанием стало то, как я лежу обнажённой на дорогом, но испачканном самыми разнообразными жидкостями ковре, в атмосфере нависшего молчания и нерешённых вопросов.
Тот ковёр позже выбросили, вероятнее всего жалея, что я сама в него завёрнута не была.
— Агата! — Голос Элизабет кардинально менялся, как только он не касался меня.
К ней подбежала сестра, весело щебеча о чём-то своём.
Я уже почти поверила в семейную идиллию, но увидев холодный взгляд, которым меня наградила Элизабет, поняла, что в неё не приглашена.
Ну и плевать. Я скорее проткнула бы свою глотку стержнем от ручки, нежели стала жаловать эту семью, которая, словно, по какой-то ошибке была мне родной по крови.
— Саманта, надеюсь ты успеваешь прихорошиться, — с ледяными нотками в голосе проговорила Элизабет с вымученной улыбкой, тонко намекая, что мне сейчас нужно удалиться в ванную и, желательно, в ней же утопиться.

Каждую годовщину своей жалкой свадьбы, на которую до сих пор приходило по неизвестной причине много людей с огромным кошельком, моя семья отмечала в банкетном зале. С внушительным количеством столов, просторной площадкой и немаленькой сценкой для выступлений — каждый год я ожидала увидеть там цирковую группу, заверяющую меня, что всё это не более, чем шутка.
Белоснежные скатерти на столах, на окнах красные занавески до пола из глянцевого светлого кафеля, а на потолке громоздилась величественная и сверкающая люстра. Годы проходили, а я всё также ждала, когда же она упадёт на меня.
— О! Боже! Мой!
Над толпой послышался пронзительный вскрик молодой женщины, одетой в дорогостоящее пальто от Зары и смехотворную голубую шляпу. Она тут же подбежала к Элизабет и начала махать перед её лицом раскрытыми ладонями так, словно увидела огромную розовую пиньяту.
— Ты выглядишь просто великолепно!
И что я ожидала? Что в этот раз всё будет по-другому? Даже эта женщина, чьё имя я так и не узнала, не меняла свой лексикон уже как несколько лет.
Хоть с враждебностью, но я вынуждена была признать, что Элизабет и правда неплохо выглядела на этот раз. Она знала, что к светлому и немного (совсем немного) небрежному каре подходило чёрное облегающее платье с вырезами по бокам, доходящее ей до самых каблуков босоножек. Митчелл прижимался своим бедром к ней, обнимая супругу за плечо.
Даже для Агаты, восьмилетней дурочки, которой по меркам нормальных людей должно было плевать на то, во что она одета, выделили пышное розовое платье. Скорее всего, его сняли прямиком с Диснеевской принцессы, в то время как я была одета в броское тонкое платье до щиколоток. Цветом оно походило на неестественную яркую мочу.
Я чувствовала себя брошенной и никому не нужной, словно снова очутилась на том противном и мокром ковре. Хотелось плакать и выть, но перед этим треснуть сестру за то, что она в упор не видела во что превратила мою жизнь. Но это чувство продлилось недолго. Вплоть до того, как Тристан не появился рядом со мной. Он постоянно подсказывал всем, что его имя пишется через А, а не О, когда другие окликали его. Причин, чтобы обратиться к нему находилось мало и в основном выигрывала одна из, а именно…
— Отсос за 300 грамм качественной марихуаны, — прошептал он над самым моим ухом, что для других показалось бы обычным флиртом, обрати они хоть какое-то внимание на меня.
И когда же такие как он поймут, что слово «качественная» не играет никакой особой роли? Главное ведь, что она у них есть и что она может стать твоей, а остальное уже неважно.
— Интерпретация шутки «триста — отсоси у тракториста»? — криво усмехнулась я, на секунду повернув голову в его сторону.
— Инпре… Чё?
Я вздохнула и просто вышла вслед за ним на улицу. Обернувшись, уверилась в том, что могла этого и не делать. Всё равно я не играю никакой роли в этом городе.
Тристан был слишком увлечён девчонками и собственным восхвалением, чтобы понимать стоимость трёхсот грамм марихуаны. Один косяк требовал всего лишь до грамма травки, из чего вытекало то, что за обычный отсос в кустах возле гниющего дерева с отвратительными попытками соблазнения, можно было сделать более трёхсот косяков.
А для смерти мне понадобилось бы 60 грамм марихуаны, хоть самый первый случай смерти от её передозировки был зафиксирован только год назад. То есть, двести сорок косяков служили бы для меня последней трапезой.
Каким бы не был Тристан тупоголовым, он понимал как укомплектовать марихуану. Сразу после того, как я проплевалась, он положил мне в руки маленький пакетик из какого-то бутика, на названия которого я никогда не обращала внимания. Вряд ли бы кто-то предположил, что в нём находятся несколько зиплаков марихуаны.
Я молча ушла от него, не думая, что он вообще это заметил. Как оказалось, его сальные светлые волосы, торчащие иголками в разные стороны, вытянутые и сверкающие то ли от пота, то ли от жира. И его костюм в дырках, который он где-то умудрился достать, ведь вряд ли его ему подарила семья — он был сиротой, тогда я видела в последний раз.
Спустя десять лет я узнала, что он утонул в городском пруду, после того как вкурил несколько косяков за раз. Что ж, его часто повторяемые слова о том, что он желает утонуть в наслаждении, приняли к сведению.
— Саманта, ты бы вышла куда погулять, не знаю… Вечно стоишь на одном месте, — обратился ко мне Митчелл с некой заботой в голосе, почти сразу же, как только я зашла обратно в зал.
— Ладно, ещё Элизабет, но ты-то куда…
Он тщательно, точно продумывая каждую деталь мимики и даже морщинку на лице, нахмурился, не понимая моих слов, и эта заминка помогла мне выбраться из его удушающей компании.
Гостьи танцевали, смеялись и обсуждали последние писки моды, но на деле обсуждали свежие сплетни. Мне пришлось отойти к столикам, где никого не было. Желание прополоскать рот было сильным, но видя, что никто почти и не выпил пунша, оставив парочку почти полных стаканов на столе, я не спешила его брать.
Именно в этот момент Агата и подошла ко мне, рассматривая своим невинным, как у тупой овцы, взглядом. А затем её глаза переместились к пакетику, который я сжимала в руках, возможно оберегая через чур сильно. Слишком много хороших вещей я утратила, чтобы терять и триста грамм марихуаны.
— А он неплохо её преподнёс, — как обыно прощебатала писклявым голосом Агата, улыбнувшись.
— Кого? — спросила я, едва сдерживая голос на обычной высоте, которая для меня всегда была слишком низкой, словно говорил какой-то трансвестит.
— Марихуану.
Если бы я выпила пунш, то захлебнулась бы им в тот самый момент. Но всё, что я смогла выдавить из себя — звуки, похожие на буквы «м…б…п…», смотря ошарашеным взглядом на свою восьмилетнюю сестру. Могло ли мне послышаться?
Но Агата вряд ли планировала это повторять, смотря на меня всё с той же беспечной улыбкой.
— Агата, я тебя обыскалась! — Засмеялась Элизабет, словно она не была в нескольких шагах от неё всю церемонию, подходя к ней сзади. — Идём, скоро принесут твой любимый десерт.
— Да, мамочка.
Впервые я была благодарна Элизабет за то, что она не обращала на меня никакого внимания. Мне оставалось только смотреть вслед Агате, которая шла, как ни в чём не бывало.

Дом выглядел пугающим, когда в нём никто не находился и нигде не горели лампы. Иронично, но тогда я боялась темноты. Вот только сбежав с церемонии, промямлив лишь Митчеллу о плохом самочувствии — о чём он конечно же не услышал, с колотящимся сердцем и тяжёлым дыханием от бега, я не придала темноте никакого внимания, взбегая по лестницам на свой чердак, словно за мной кто-то гнался.
Мой рекорд по самокрутке из марихуаны был около 12 секунд — я выяснила это месяц назад, но мне показалось, что в тот вечер, сидя на холодном полу, ведь никто не включил отопление, оставаясь в банкетном зале. Среди хаоса из одежды, ручек с бумагой и даже посудой, я скрутила её намного быстрее своего рекорда.
Но я уже не измеряла время.
Дьявол.
Будь проклята Агата, будь проклят Митчелл. Будь проклята Элизабет, позволившая изменить свой характер какому-то неудачнику, который не мог пройти мимо ни одной юбки, не важно прикрывавшей только задницу или скрывающей все ноги целиком.
Я сделала глубокую затяжку, сразу же чувствуя, как руки и ноги становятся ватными, словно сейчас взлетят, и с выдохом упала головой на подушку.