Морь

   Морь по-монгольски конь. Преодолев монгольскую границу, это слово узнаёшь одним из первых. При геологическом картировании Северной Монголии в 1960-е 1970-е годы мы пересаживались с машины на коней там, где кончалась степь, по которой наш грузовик ходил в любых направлениях, и начинались горы, тайга, конные тропы и бездорожье, монголами почти не освоенные.
   
   Разговор с самонным (поселковым) начальством об аренде лошадей начинался всегда одинаково: «Сколько у вас в колхозе лошадей?». «Примерно три-четыре тысячи», или: «Примерно шесть-семь тысяч». Это казалось неправдоподобным. Однако это была правда. Лошади, разбившись на небольшие табуны во главе с жеребцом, вели в степи самостоятельную никем не контролируемую жизнь. Сами кормились зимой, отыскивая малоснежные участки, рожали и воспитывали жеребят, гибли от волков, от бескормицы в суровые зимы или умирали от старости, становясь добычей многочисленных грифов. Когда на пути нашего грузовика возникал такой длинногривый дикий табун, он не убегал в сторону, а долго мчался параллельно машине, стремясь, во что бы то ни стало, обогнать её и пересечь автомобильный путь. Таким способом лошади уходят от окружающей их стаи волков.

   Иногда поступал заказ из Советского Союза на 300 или 500 лошадей. Тогда монгольские пастухи-перегонщики разыскивали нужное количество табунов и, не спеша, своим ходом перегоняли их заказчику через Эрзин в Туву или через Кош-Агач на Алтай. (Дальнейший перегон лошадей от Кош-Агача до Бийска подробно описан в одном из рассказов М.Веллера). Лошади в основном использовались в качестве корма на зверофермах, меньше для изготовления колбасы казы в мусульманских республиках. Входила конина также в рецептуру копчёных колбас, для чего её закупали и страны народной демократии. Но всё это была капля в море. Поголовье диких табунов не уменьшалось.

   Тем временем разговор с колхозным начальником продолжался: «А объезженные рабочие кони у вас есть?». «Как же, есть рабочий табун 300 голов, все объезженные спокойные». «Вот-вот, нам нужны именно такие, семь верховых, пять вьючных (самых тихих) и два конюха на три недели. Расплатимся сразу». «Да хоть пятьдесят! Завтра утром пригонят».

   Пастухи примерно знают, где гуляет рабочий табун, и на следующее утро нас ведут к небольшому загону из жердей, построенному недалеко от самона. Вблизи загона растёт несколько крупных лиственниц. Часа через два вдали показываются кони и пастухи с монгольскими арканами на длинных шестах. Гонят небольшую отбитую часть табуна - голов шестьдесят; зачем гнать весь табун, когда просили только двенадцать. С двух сторон пастухи направляют быстро приближающихся лошадей в открытые ворота загона. Гортанные крики, топот, стук задвигаемых жердей и около двадцати пленниц начинают метаться в загоне. Остальные проносятся мимо.

   Как мы уже успели узнать, все «тихие спокойные» лошади рабочего табуна в трёхлетнем возрасте были объезжены и с подстриженными гривами и хвостом выпущены обратно в табун. Некоторых после этого брали для каких-то надобностей, но к большинству рука человека больше не прикасалась.

   Начался отлов лошадей в загоне с помощью лёгких шестов с затягивающейся петлёй на конце. Это главное орудие монгольского пастуха - недаром оно изображено в руках всадника на государственном гербе МНР. Однако даже в тесном загоне заарканить «тихих» коней оказалось трудной задачей. Лошади отчаянно брыкались, вставали на дыбы, затягивая петли на своих шеях, храпели, падали на бок и переворачивались через спину. Представление весьма напоминало американское родео. Некоторые уже заарканенные и «придушенные» лошади продолжали бить ногами, и их приходилось выпускать. Родео продолжалось около трёх часов. Наконец тринадцать (с запасом) лошадей были пойманы, взнузданы и привязаны к толстым горизонтальным ветвям могучих лиственниц так, чтобы лошади стояли, задрав головы, и не могли их опустить. На вопрос, хороших ли, спокойных ли отловили коней, бригадир ответил: "Морь их сайн (очень хорошие). Немного машины боятся, костра боятся, палатки боятся, русского человека боятся, а в остальном - их сайн».

   Как боятся машин не только дикие табуны, но и объезженные кони под всадником, мы уже знали. Сблизившись с приближающейся машиной метров на пятьдесят, монгольские наездники спешивались, отпускали коня на всю длину одинарного повода (2–3м) и начинали гонять его по кругу. Конь мчался вокруг хозяина во весь опор, от страха раздувая ноздри. Он убегал от страшного рычащего чудовища, и ему это удавалось, - расстояние до машины всё увеличивалось, пока она не пропадала совсем. Только тогда всадник снова садился в седло.

   Седлали, а затем вьючили храпящих лошадей, не отвязывая от деревьев, с задранными мордами. Машину близко не подгоняли, вьючные сумы подносили на плече. Андрей Ильин - ветеран Тувинской экспедиции, Руслан Волков, объездивший немало коней на Алтае, да и прочие мои товарищи не были новичками в обращении с лошадьми. Я до Монголии работал в основном с оленями, зато ещё в институте имел третий разряд по конкуру. Одним словом, все мы считали себя профессионалами. Но первая попытка оседлать «тихих» коней закончилась в пользу МНР. Часть всадников в течение нескольких минут была сброшена на землю, и конюхи помчались в степь догонять освободившихся бунтовщиков. Тем же, кто удержался в седле, пришлось направить коней вверх по склону сопки и 20-30 минут выдерживать галоп со взбрыкиванием, пока лошади не выбились из сил.

   С вьючными лошадьми было ещё хуже. Монголы не вьючат лошадей, а перевозят грузы на верблюдах. Соединить навьюченных лошадей в связки не удалось ни нам, ни конюхам, и монголы погнали их по степи свободно, как они обычно гоняют табуны. Однако с первого раза невозможно все вьюки упаковать и затянуть так, чтобы ни одна кастрюля, ведро или кружка ни разу не брякнули. Лошадей, у которых что-то начинало звякать на спине, охватывало безумие. Они начинали скакать и брыкаться, пытаясь сбросить ЭТО со спины. Когда брыкунья со стуком и звоном проносилась мимо спокойной лошади, ту охватывало такое же безумие. Предлагаю читателю самому представить картину, описать которую не хватает слов. До первой стоянки всего в трёх километрах от самона мы довели семь лошадей, большинство пешком под уздцы. Остальных коней монголы ловили до ночи, а тазы, вёдра из привьючек и даже целые вьюки собирали по степи до следующего полудня. Большую часть «их сайн» лошадей вернули в рабочий табун. Ещё один день ушёл, чтобы собрать действительно пригодных для нашей работы коней.

   Каждая монгольская колхозная бригада, обычно это две-три юрты, пасла отару примерно в 400 баранов. При юрте четыре-шесть сарлыков (яков). Простокваша из жирного молока яков (тарык) и «пенка» (полумасло-полусметана) основные продукты летнего питания. Кстати, чистокровные яки встречаются здесь редко, как правило, в них течёт немалая доля крови обычных коров. Недалеко пасётся дюжина верблюдов; их используют три раза в год, когда юрта переезжает. Есть ещё кони, они свободно гуляют недалеко в степи, один обычно привязан  к высокой коновязи.

   Монгол со своим конём представляет единое целое, обе части которого понимают друг друга без слов. Иногда поздним вечером вблизи наших палаток раздавался топот. На свет костра из мрака выныривал всадник-монгол, спокойно возвращающийся домой в полной темноте, когда не видно ни дорог, ни троп. Почти в каждой юрте всегда есть запас архи - самогонки из молока, и поздний гость обычно бывал навеселе, а то и сильно пьян. Выкурив несколько маленьких медных трубок («ганс») у костра, задав интересующие его вопросы и получив ответы в меру наших знаний языка, он пытался сесть обратно в седло. Если это ему удавалось, монгол в любой степени опьянения на коне чувствовал себя уверенно, и лихая песня типа «что вижу, то пою» постепенно затихала вдали, показывая, что с наездником всё в порядке. Когда монгол не мог взобраться на коня, он мирно засыпал тут же на земле, не выпуская повода из руки. Умный конь стоял спокойно, дожидаясь, когда хозяин проснётся.

   Кроме хозяйского коня, лошадь есть у каждого члена семьи, включая старух и детей, когда они ездят в самон на учёбу. Правда, маленькие дети часто едут по двое на одной лошади. Вот этих-то лошадей и собирали для советских геологов гостеприимные хозяева. Отбирали самых спокойных коней у старух, детей и беременных женщин. Идея оказалась плодотворной и в дальнейшем использовалась в каждом самоне, где мы брали лошадей. Через несколько дней, которые уходили на притирку, мы лихо седлали и вьючили этих коней, не забывая при затяжке подпруги поддать коленом в хитро надутый живот, водили караваны по звериным тропам, ездили в конные маршруты и переходили реки вброд. На одном из коней восседала кызыльская повариха Анна Григорьевна, держа перед собой свою главную ценность – «квашонку». Эту тяжёлую деревянную кадку размером с большую кастрюлю, она ни за что не соглашалась сменить ни на какую более удобную посуду.

   Конечно работать с лошадьми мы не смогли бы без монгольских конюхов. Идеальным был вариант, когда для нас удавалось найти конюха тувинца. Кроме умения работать с лошадьми, каждый местный тувинец прекрасный охотник и знаток таёжных троп, что дано далеко не каждому монголу. Когда мы работали на одном из самых труднодоступных участков, вблизи слияния трёх крупных рек - Буса, Билина и Шишхида, нашим конюхом был пожилой тувинец Баазан. Он жил то в Монголии, то в Туве и неплохо знал русский язык. Его способность ориентироваться в тайге была поразительна. В широкую долину реки Бус с востока впадают десятки одинаковых притоков через каждые 1,5–2,0 км, но только по одному из них идёт караванная тропа. Вот Баазан ведёт наш караван без тропы по залесённой долине Буса. Восточный борт долины из-за высоких деревьев почти не виден. Неожиданно караван круто сворачивает и минут через двадцать мы входим в одну из узких боковых долин, где вскоре обозначается чёткая тропа. Проводник говорит, что тропа та самая - он её узнал. Ещё через три часа, уже на перевале, когда мы спешились, чтобы поправить вьюки перед спуском, мы узнали у молчаливого тувинца, что он проезжал этой тропой всего один раз с отцом. Шестилетним мальчиком около пятидесяти лет назад.

   Так же удивляли нас его охотничьи способности. Первого жирного марала тувинец застрелил в самом начале работы, и около десяти дней вся партия была на щедром мясном «пайке», что немаловажно при тяжёлом физическом труде. Баазан лишь очень удивлялся, что мы, в отличие от него, едим мало оленьего жира. «Много сала кушай - хорошо», - уговаривал он нас. Через десять дней конюх сказал: «Однако мясо скоро кончай. Надо олень стреляй!». Начальник партии ответил, что вяленого мяса ещё достаточно, а главное, предстоит переход на новый лагерь, и лошади, тяжело гружённые образцами, мясо нового оленя просто не поднимут. «Зачем мясо возить, - ответил Баазан. – Покажи, где будет новый лагерь». Озадаченный Ильин новый лагерь на карте показал. На следующий день мы последний раз ходили в маршруты со старого лагеря, а тувинец отправился на охоту. «Марал убил», - немногословно сказал он вечером. На следующий день, завершив длинный переход на новый лагерь, мы узнали, что олень был убит в одном километре от него единственной пулей в голову. Конечно, в Северной Монголии, граничащей с Тувой и Саянами, много непуганого зверя, однако не настолько, чтобы случай этот не казался мистическим.

   Попадались нам и другие конюхи. В 1972 году мы работали в бассейне р. Желтура. Аренда лошадей проходила по уже обкатанной схеме, за тем лишь исключением, что одним из двух конюхов захотел поработать молодой учитель-бурят, находившийся на летних каникулах и немного знавший русский язык. С конюхами мы подружились, и они часто сидели у нашего вечернего костра, прислушиваясь к разговорам. Как-то заговорили о сервисе в заграничных гостиницах, о котором мы знали только понаслышке. Неожиданно молчаливый конюх-учитель сказал: «Вот в Мадриде в пятизвёздочных гостиницах обслуживание прекрасное, а поспать нормально нельзя. Все они в центре, музыка, шум, толпа молодёжи и туристов гуляют до утра». Мы открыли рты, но воспитанно промолчали, подумав: «Начитанный!». В следующий раз учитель так же немногословно прокомментировал жаркую погоду: «У нас при тридцати градусах жить можно, а вот на Филиппинах при стопроцентной влажности я просто задыхался». Пришлось забыть о воспитании и «призвать парня к ответу». Оказалось, что в студенческие годы учитель хорошо играл в шахматы, которые в Монголии очень популярны и даже входят в перечень соревнований на летнем празднике «Надом», наряду со скачками, борьбой и стрельбой из лука. Конюх наш был чемпионом МНР среди студентов и несколько раз включался в национальную команду. Он действительно побывал на турнирах в Мадриде, Маниле и Рейкьявике и высказывался с полным правом.

   Коль скоро речь зашла о «Надоме», нельзя не рассказать о скачках - гвозде всей спортивной программы. Здесь лошади «правят бал». В самоне Улан-Ула, куда нас пригласили на праздник, десятки коней всех мастей стояли вдоль высоких коновязей, нежно положив головы друг другу на холки. То и дело проносились всадники, продолжавшие прибывать из дальних юрт. Некоторые использовали своих лошадей в качестве зрительских мест, посадив перед собой маленьких детей - сверху им видно лучше. Кормление детей из бутылочек с соской происходило здесь же в седле. Привели молодых статных коней без сёдел - это будущие участники скачек. Наконец появился «джигит» с флагом на высоком древке. Он разъезжает среди праздничной толпы, распевая что-то во всё горло. К нему постепенно присоединяются участники будущих скачек, и вот уже целая кавалькада с флагом и песней движется вокруг толпы. Так происходит «запись участников». Наконец «записались» все, и кавалькада шагом отправляется далеко в степь (6 км), к месту старта. Нет, «записались» не все! Вот ещё две маленькие девочки-всадницы в красных платьях рысью догоняют удаляющуюся группу.

   Я не оговорился, скакать будут дети - мальчики и девочки, девочек даже больше, от 7 до 12 лет. Английским скаковым клубам, которые отбирают жокеев по принципу минимального веса и нещадно заставляют их сгонять каждый грамм, и не снилась такая возможность! Нет на лошадях и сёдел, лишь к попкам детей привязаны небольшие подушечки. Между тем кавалькада скрылась из вида, и праздник идёт своим чередом. Соревнуются шахматисты, между которыми много живописных стариков. В стороне состязаются стрелки из лука. Лук один на всех, зато старинный - с обоих концов на него натянута кожа гадюки, порядком обветшалая. В центре «стадиона», перед трибуной для почётных гостей готовятся к схватке борцы. Они в узких плавках и коротких безрукавках, в сапогах и шапках с шишкой. Пока что борцы отдали шапки своим секундантам и принимают красивые позы, а старики-секунданты громкими песнями-импровизациями восхваляют доблести своих борцов - все сразу как на наших ток-шоу. Потом будет сама борьба, и после каждой схватки победитель будет исполнять «танец орла», надев свою остроконечную шапку.

   Празднично одетые люди, среди которых очень много детей всех возрастов, переходят от одних соревнующихся к другим, а больше просто гуляют, встречают знакомых, делятся новостями и сплетнями. Это один из немногих дней в году, когда родные, друзья и знакомые, рассеянные по юртам на огромном пространстве, могут повидаться и поговорить. Толпа очень живописна. И мужчины, и женщины одеты в национальные халаты-дели из блестящей ткани всех расцветок с традиционным узором в виде кругов-орнаментов. Точно в таких же ярких халатиках многие маленькие дети.

   Наиболее экзотичными деталями национального облика являются старинные пояса с набором, флаконы-табакерки для нюхательного табака и «буддийские» сапоги. Пояса и табакерки, несомненно, производились когда-то в Китае для торговли с монголами. Владеют ими одни старики, очень редко молодые мужчины, по-видимому, получившие раритеты в наследство.

   Китайские флаконы-табакерки размером с небольшой флакон для духов вырезаны из единого куска узорчатой яшмы, авантюрина, цветного агата или из монокристалла горного хрусталя. Весь внутренний объём вырезан через узкое горлышко, которое заткнуто также самоцветной пробкой с длинной ложечкой. При встрече старики набирают ложечкой нюхательный табак и угощают им друг друга. Кстати это куда более цивилизовано, чем при дворе Екатерины, где табак брали из золотых табакерок прямо щепотью.

   Старинные пояса с обоих концов имеющие большие бронзовые, а иногда и серебряные пряжки-застёжки, снабжены ножнами с двумя ножами и кожаной сумочкой с набором для разжигания огня. Дизайн не уступает дорогим кавказским изделиям. Здесь и чеканка, и гравировка, и чернение, и оправленные самоцветы. Большой нож предназначен для разных мужских работ, рубит и дерево, и бараньи кости. Маленьким виртуозно пользуются при еде недоваренного (сохраняются витамины!) мяса, беря зубами край большого куска и отрезая его молниеносным движением снизу вверх в одном миллиметре от носа. В кожаной сумочке лежат сухой трут и кремень, а кресалом служит донышко самой сумочки, в которое заделана полоска стали с насечкой. Классические старинные монгольские сапоги из мягкой кожи имеют задранные вверх носки - правоверный ламаист стремится не нарушать гармонию природы и, без надобности, не причиняет вреда не только животным и растениям, но и самой земле.

   Однако расчётное время финиша скачек приближается, и зрителей охватывает волнение. Особенно волнуются отцы «жокеев», некоторые из них уже поскакали им навстречу. Наконец на горизонте появляется облачко пыли. Вот уже видны отдельные всадники. Они быстро приближаются. Теперь волнение охватывает всю толпу. Забыты и борцы, и стрелки из лука. Последние сотни метров. Лошади буквально стелятся над сухой травой. Маленькие наездники составляют с ними единое целое. Финишной ленты нет. Всем и так ясно, что победила маленькая, на вид десятилетняя, девочка с красным потным возбуждённым лицом. Хотя я оговорился. На «Надоме» скачут и побеждают не наездники, а кони-трёхлетки. «Жокеи» лишь косвенно в этом участвуют. Правда и девочка не будет забыта. Она получит в собственность лошадь-двухлетку и совершит круг почёта.

   Между тем, отец девочки берёт плоскую длинную палочку, вроде линейки, заострённой на конце. Он быстро проводит ею по бокам коня-победителя. С острия брызжет струёй лошадиный спортивный пот. Морь выложился до конца.