Аристарх и гринги

АРИСТАРХ  И  ГРИНГИ
роман
***
            Они,  как  всякие  солдаты,  служили  родине  иль  боссам,  честно  и  по  рознь. Складывая  усилия  в  работе,  подспудно  враждовали,  потому  как  конкуренты.  А  это  значит,   долго  им  друг  к  другу  притираться    в  штате   специального  отдела  ЦРУ.
             Подполковник  Бикс,  закинув  ноги  на    походную  столешницу  и  лаская  нёбо  разведённым  виски,  в  ожидании  доклада  от  разведки, разглядывал  носки  ботинок.  А  капитан  Гонсалес  неторопливо  смаковал  переработанный  гондон  на  жвачку,  излагая  простенькие  мысли. Стараясь  не  толочь   пустое   в  ступе,  он  тихонько  говорил:
            - Мы   расставили  ловушки,  а  они  на  них  чихают,  обходят  и  хохочут. Выходит,  что   индейцы служат  им  и  нам. За  это  получая  баксы!
             -  Не  спорю,  всё  бывает  на  таких  фронтах.  И  ваши  контормеры?  Капитан! Вы  думали  над  этим?
             Гонсалес  выплюнул  резинку,  обрезал  кончик  у  сигары  и  сказал:
             - Армандо  серна-лань,  как  величают  его  там,  им, наверняка,  не  жадит. За  секреты  малостью  не  платят. По  мне,  так  тех  индейцев  повязать  и  яйца  им  поджарить  всмятку.  А  что  касается  военной  тайны  в  операции  супротив  партизан  этой  страны,  так  пусть  её  решают  тутошние  власти. Они  ведь  охраняют  красоту  фазенд  и  здешних  кабальеро. И  дам,  при  пышных  платьях  над  костями  ягодиц. А  наша  тут  задача, Арманду  отыскать. Если  по  секрету,  мы  водим  партизан  по  сельве  на  коротком  поводке  и  отпускать  на  них  горилл, - немного  обождать  придётся.
             На обороты  этой  речи   подполковник  усмехнулся  и  приподнял  стакан.
              - Вдруг  поводок  порвётся,  капитан, зависть  в  стороне  оставим, когда  доклад  начальнику  положите  на  стол. Гориллы  спецотдела  уж   сколько  дней  гоняют  партизан  по  сельве  и  карьерам,  а  результата  с  толком  нет. В итоге  операции  похвал  не  стоит  ожидать. Начальству  нужен  от  Арманды  скальп.  А  лучше -  правую  ладонь. Ты  слышал  о  таком?
             - Такой  параграф  есть  в  рассылках  указаний  ЦРУ.  Возможно,   я  читал  неуглублённо. Всё  кончится,  полковник, хорошо. Да, да,  не  сомневайтесь,  вы  уже  полковник.  Я  просчитал  ту  ординарность  при  раскладах  поощрений. А  мне  придется  в  капитанах  походить. Доклад  ведь  вы  положите  на  стол  начальству. А  что  касается  солдат   банановой  страны,  они  трудились  тоже  не  напрасно. Зарплата  им  идёт. Они  стараются,  я  тут  согласен,  толку  от  них  мало. Который  год  гуляет  революция  за  право  говорить  всем  правду,  и  чёрт  меня  возьми,  если  упустим  мы  теперь  победу.  А   здешним  солдафонам,  ещё,  пожалуй,  бесконечно  долго,   придётся  баксы  добывать.
             - Некстати,  может,  говорю, - прервал  тираду  капитана  подполковник, -  но  начинаю  верить  в  личную  звезду  Ормандо  Серны. Его  неуязвимость  в  тутошних  боях. Он,  кажется,  ни  разу  не  был  ранен!
             - Да  нет,  полковник!  На  этот  раз  ему  не  смыться. Мы  подгото-вились  нормально. Я  изучал  его  досье  и  выявил  его  изъян, - он  хитрости  лишён. Армандо  серна,  я  не  спорю,  образован,  начитался  книг.  Но  он  романтик,  предпо-читает  бегать  по  европам,  да  и  тут  живёт  при  кличке   лань,  а  я  прагматик!
            - Я  тоже  внимательно  штудировал  его  досье  и  надобно  заметить,  не  мало  восхищался  этим  парнем. У  него  натура  не  только  романтика, но  и  авантюриста. И  при   этом, - талантище  вояки! Когда  мне  предложили  возглавить  операцию,  я  поблагодарил  бога  за  ниспослание. - Напыщено  констатировал  подполковник,  придерживая  вислый  ус  и  опустошая  стакан  от  виски. – Но  я  заметил  себе,  что  особо  духариться  не  стоит,  потому  как  можно  неожиданно припомнить  нечто  из  буклета  данных,  и  изрядно   поплевать   в  салфетку. Сто  чертей   Арманде  в  глотку!
             В  это  время  в  палатку  вогнулся  начальник  разведки,  задом  брякнулся  на  стульчик  из  брезента  и  неохотно  доложил:
             - В  десяти  милях  отсюда  Армандо  с  молодцами  штук  на  двадцать  пять  двигает  вдоль  речки  на  восток. Думаю,  что  цель  его, перебраться  через  реку  и  смыться  в  горы. А  там  укрытий  много. И  пуля,  разве  рикошетом  может  его  взять.
             - Вы,  Смит,  как  всегда  бесподобны, - заметил  с  усмешкой  Гонсалес,  кидая   взгляд  на  опорожненный  стакан. - Конечно,  Армандо  полезет  в  Анды  и  от  боя  уклонится.  Когда  его  ему  навязывает  кто-то,  он  не  принимает  боя. Но  это  же  азы,  комроты!
             - Пора,  джентльмены,  его  хорошо  общипать  на  предмет  недостачи  боевых  единиц, -  Бикс  потянулся  за  сигарой  и  раскурив, красиво  пыхнул  парою  колец. - Давайте  посмотрим  на  карте,  куда  удобнее  ему  нести  молодые  ноги.  И  что  мы  сможем  для  Армандо  сделать,  чтобы  уйти  из-под  контроля  тутошних  солдат  и  нашего  отряда.
            - Несомненно,  он  двигает  сюда. - Палец  офицера   разведки  Баглея  ткнулся  в  точку  на  схеме. - А  если  мы  вышлем  туда  пару  батальонов  банановых  солдат? Они  смогут    остановить  партизан,  или  повернуть  вспять.
             - Пожалуй, неплохо, -  согласился  Бикс. - А  наши  гориллы  тем  временем  уже  будут  на  стратегической  тропе  на  перевале. Задумка  неплохая,  если  бы  противник  был  другой. А  против  нас  Ормандо  Серна! Чёрт  возьми! Он  и  хитёр  и  смел! Найдёт  оригинальный  выход,  на  тот  момент. Обрушит  скалы  на  тропу  и  всех  горилл  сметёт  в  ущелье,  или  успеет  смыться  в  сельву. А  там,  ищи-свищи. Разведку  с  воздуха  проси. Да!  Вы  тоже  приложите  свои  мысли! Парни!
             И  подполковник  снова  потянулся  к  фляге.
                - В  ваших  рассуждениях,  полковник  Бикс,  нормально  всё.  - Придвинулся  до  карты  капитан  Гонсалес,  и  усмехаясь,  продолжил. - Кроме  одного. Разведку  с  воздуха,  то  есть  вертолёты-самолёты,  надо  было  заказать  при  получении  приказа. Чтоб  уточнить  предметы  обсуждений. А  вы  промухали,  полковник. Но  дальше  промочу. Итог  докладывать  кому?  Вам, господин  начальник. И  я  не  отрекаюсь,  полковником  вам  быть!
              За  спинами  начальства  разведчик   и  старлей  Баглей  немного  похихикал  и  на  него  тотчас  оборотился  Бикс.
              - А  почему  ваши  сарказмы?
              - Потому  что  Армандо,  думаю,   сторонников  везде  имеет,  а  уж  на  территориях  траторий  и  пивных... - Алекс  Баглей  теперь  невольно,  но  снова  усмешкою  расщерил  узкогубый  рот. - Кругом  же  по  Америке  бушуют,  даже  втихаря,  протесты. И  вывод  просится  наружу  сам.
              - Выходит, революция  кругом,  а  с  нею  и  Армандо! -   Сказал  с  угрюмостью  Джон  Бикс.
              - Тут  как  не  согласиться?  А  нам  готовят  клизму,  при  результате  без  утехи  для  начальства.
               И  с  этой  мыслью  господин  Баглей  бросил  на  карту  с  золотым  пером  «Паркера».


                ***
              Особое   совещание  государственный  секретарь  Линдон  Джонсон 
проводил  у  себя. Он  сидел  прямой  и  сухой, как  всегда  в  элегии,  с  позументами  где  надо, из-под  приспущенных  бровей  поглядывал  как  устраивают  задницы  на  креслах шеф  над ЦРУ  "Ричард  Маленькое  Сердце" Хелмс, специальный  советник  президента  Джонсона  Уолт  Ростоу,  и  генерал,  ещё  один  Джонсон.

Начальник  штаба  сухопутных  сил  армии  США,  о  котором  говорили,  что  он  тоже  Джонсон,  но  не  тот. Остряки  ненавидели  его  за  высокомерие  и  частенько  находили  поводы  для  каламбуров  при  сравнении  власти  его  и  президента.
              - Излагайте  окончательный  план,  генерал, - будто  с  усталостью  приказал  госсекретарь,  опуская  сухую  руку  на  папку  с  документами. Содержание  он  только  что  изучил. На  досье  с  золотым  тиснением значилось:   "Серна". То  бишь,  «быстрый».
               Генерал  Джонсон  развернул  на  столе  небольшую  карту  Южной  Америки, разгладил  сразу  двумя  руками,  нацепил  на  нос  очки  и  достал  из  кармана  "Паркера".
               - Принципиальных  изменений  наш  план  не  претерпел, -  сообщил  он,  сухо  прокашливаясь  в  кулак. Врач  настоятельно  рекомендовал  бросить  курить,  но характера  Джонсону  не  хватало. Теперь  он  досадливо  поморщился  и  продолжал: - Мы  скорректировали  сроки,  уточнили  некоторые  детали, данные  дислокации  отрядов  здешней  революции,  численность  и  возможность  нахождения  самого  Армандо. Теперь  мы  совершенно  готовы  провести  победную   операцию  с  изъятием  Арманды  для  показательной  общественности  казни  преступника
               И  он  ткнул  "Паркером"  в  красный  флажок  на  карте.
               - Продолжайте, генерал,  восхищаться  планом, - заметил,  приглашая  жестом,  государственный  секретарь.
              - Продолжаю, - сухо  кивнул  Джонсон  иронии  хозяина  кабинета. - Специальный  отряд  уже  на  месте  акции,  главный  исполнтель  подполковник  Бикс  ожидает  последних  инструкций  в  приёмной. Как  только  президент  утвердит  план,  мы  приступим  к  делу   Арманды    ла  Серны,  фанатичного    коммуниста, аргентинца  по  национальности,  врача  по  образованию  и  солдата  по  духу. Купить  этого  человека  невозможно,  единственное  средство  успокоить  Америку, - убрать, лишив  жизни. Мы  собираемся  вместе  с  Армандо  уничтожить  и  отряды  партизан  в  горах,  по  сельве  и  всюду,  где  только  встретим. И  ещё  одна  необходимость.  Для  успеха  акции  наши  силы  должны  превосходить  во  всём  и  кратно. - Тут  генерал  разрешил  себе  передохнуть  и  повесить  на  губы  сарказма. Он  понимал,  что  только  полное  искоренение тутошнего  фанатизма  протестующих  могло  успокоить  окружающих  его  джентльменов. Им  важен  результат,  а  ему  возможное  повышение  в  имидже  на  службе. И  он,  опять  передохнув, опустил  на  столешницу  руку. - У  меня  всё.
              - Как  вы  полагаете, генерал. Базирование  людей  Арманды  в  этой  стране  не  станет  заковыкой  для  наших  отношений  здесь,  в  случае  тутошней  промашки?
                Этот  вопрос  задал  шеф  ЦРУ  и  поочерёдно  стал  оглядывать  выражения  физиономий  у  собравшихся.
                Джонсон,  собирая  мысли,  помял  подбородок. Вопрос  был  каверзой  не  для  него,  а  как  раз  для  начальника  конторы  ЦРУ. Потому  он  ответил  с  подспудной   выволочкой:
             - Сомневаюсь,  господин  Хелмс.  От  партизан  Арманды  сейчас  достаётся  досады  всем. А  мне,  так  вообще  большая  неприятность.  попробуй  обосраться  там   мои  гориллы.
                Генерал  погасил  улыбку  недовольства  и  взглянул  на  госсекретаря  уже  простецки. В  своё  время  и  он  предлагал  президенту  воспользоваться  ситуацией  и  взять  под  контроль  всю  эту  страну  вместе  с  бананами,  но  президент  почмокал  губами  и,  вызвав  госсекретаря,  показал  ему  предложение  начальников  штабов,  и  президент  и  секретарь госдепа решительно  его  отвергли. Сославшись  на  неприязнь  к  такой  оккупацци  международной  общественности  в  лице  "четвёртой"  власти. Журналюгам  только  дай  порвать  в  газетах  глотки.
               Теперь  Джонсон  решил  позволить  себе  задать  шпаковским   чинарям  неприятный  вопросик.
              - Скажите,  господа  из  тутошнего  дома. - Он  поднял  глаза  на  белый  потолок. - Почему  мы  до  сих  пор  не  можем  одолеть  вьетнамцев?  Они  далековато,  я  согласен,  война  там  дорогая.  Однако,  всё  же?!
               - Ну, генерал! -  засмеялся Ричард  Хелмс, потягиваясь  к  ящику  с  сигарами. - Это  знает  любой  школьник. Солдаты,  причём,  ваши  солдаты, генерал,  слишком  утомлены,  чтобы  сделать  небольшой  переход  от  бардака  до  передовой  и  там  немного  пострелять. К  тому,  жалуются  летуны,  им  часто  не  привозят  вовремя  мороженое. И  они  предлагают   применить  для    ускорения   победы  знакомую  япончикам  Малышку. А  применять  её  не  позволяют  обстоятельства  на  улицах  американских  городов. Там  баннеры  таскают  и  что-то  назидают.
             - Во-оот!  Бомбу  применять  не  позволяют    выборы  начальников  для  штатов,  боясь  электората, но   если  мы  введём  ваших  горилл  и  в  это  мини  государство,  то  получим  осложнения  и  тут.  Имеется  ввиду  Вьетнам. А  Армандо,  сидя  у  предгорьях  Анд,  кастаньетами   стучать  не  будет,  он  не  баба,  но  башмаками  постучит  о  камни  для  танго. А  что  касается  трусливости  солдат  у  красных  фонарей, то  следует  напомнить,  что  то  солдаты  наших  Штатов. Каких  набрали  там,  такие  и  воюют.
              В  тот  же  день  президент  Линдон  Джонсон  утвердил  план  по  уничтожению  Армандо,  а  вечером  генерал  Джонсон  пригласил  Бикса  и  вручил  поручение  правительства  США.
             - Дорогой  полковник  Бикс. Извините,  но  я  не  оговорился, - Начальник  улыбнулся  и  прихлопнул  ладашкой  папку. - Конечно,  если  ваши  усилия  не  пропадут  даром  и  победа,  как  где-то  говорят,  будет  за  нами. Но  если  победы  за  нами  не  будет  и  план  сорвётся,  то  вы  перестанете  быть  не  только  полковником,  но  и  офицером  войск  Соединённых  Штатов,  когда  минуете  к  тому  судебное  преследование  за  халатность. Ко  всему  этому  я  останавливаюсь  на  политическом  аспекте. Ибо  Америка  не  желает  иметь  под  боком  с  Юга  или  Севера  присутствия  коммунистических  банд. Довольно  с  нас  свободной  Кубы. Кроме  всего,  надо  приложить  старания  и  заставить  местных  горилл,  разделываясь  с  партизанами,  лишить  жизни  Апмандо. Нам  достаточно  будет  кинодокументов  и  фотографий,  если  не  возникнет  осложнений. А  если  возникнут,  наши  парни  поправят  для  гарантии  исполнения.
               И  не  вздумайте,  полковник,  затем  расписывать  свои  подвиги  на  каждом  углу  банановых  республик. Там  часто  случаются  тёмные  дела. Но  при  чём  мы? Остаётся  Армандо.  Что  и  как  с  ним? Пленить,  есеи  будет  ранен  в  бою? Расстрелять!.. Не  надо  тащить  его  трувп  в  Штаты  и,  тем  более,  отдавать  шайке  либеральных  шакалов. Никто  ведь  не  любит,  когда  вдруг  воскресают  где-то  убиенные  и  принимаются  жаловаться  на  житьё. А  всё  остальное  есть  в  инструкции  для  воплощения  плана.
                Утром,  с  одного  из  аэродромов  вблизи  Нью-Йорка,  с  единственным  пассажиром  на  борту  в  лице  подполковника  Джонса,  поднялся  специальный  самолёт  США  и  направился   в  Аргентину.

                ***

             Рассвет  задерживался за  кряжами  Анд, в  лесу  кричали  ночные  птички,  в  камнях,  возле  бедной  хижины  старого  индейца  Хенаро  Пардо,  на  краю  селения  Варгас,  журчал  ручей.  А  темень  будто  не  собиралась  покидать  этот  ландшафт  и  туманами  прижималась  к  низинам.
             Старческая  бессонница  в  последние  годы  совсем  одолела  Хенаро, он  лежал  под  боком  полнотелой  подруги  в  жизни  Леонор  и,  смотря  в  кособокое  оконце,  прислушивался  к  крикам  птиц, к  шорохам  стекающих  по  листьям  сейбы  рос,  и  к  звону  в  ушах  далеких  звёзд. Толи  от  постоянного  ощущения  голода,  толи  от  тягости  бытовых  дум, но  звон  этот  Хенаро  слышал  всё  чаще  и  явственнее. Жизнь  прошла  и  заканчивалась,  но  они  ничего  не  получили  от  неё  кроме  старческой  тоски  и  к  ней болезней. Даже  единственного  сына  отняла  у  них судьба. Ушёл  искать  на  чужбине  лучшей  доли  да  и  пропал  без  вести. Хенаро  много  расспрашивал  о  той  далёкой  стране,  но  мало  кто  знал  о  стране  Каспаров,  а  когда  он  осмелился  спросить  у  дона  Фортунато,  управителя  латифундией,  тот  грубо  закричал:
           - Тебе  зачем, старая  обезьяна,  знать  где  тот  проклятый  остров  Каспаров?! Для  нас  его  больше  нет!  Красные  проглотили  его  вместе  с  потрохами!
          Да,  жизнь  проходит  и  всё  хуже  живётся  им  под  проливными  дождями  или  жарким  солнцепёком  их  маленькой  страны. Скоро  Хенаро  не  сможет  работать  на  клочке  арендованной  земли  и  дон  Фортунато  передаст  её  более  сильным  и  удачливым,  а  им  с  Леонор  придётся  медленно  подыхать  от  истощения. Как  плохо,  что  с  ними  нет  их  молодого  Педро.
          Хенаро  сокрушался  и  мало  послушными  пальцами  скрёб  впалую  грудь. Его  долгие  раздумья  прервали  раскаты  грома. Он  удивился. Скрюченными  остались  на  груди  руки,  а  слух  обострился. Пора  тропических  ливней  прошла,  дни  стояли  тёплые  и  ясные,  а  звери  и  птицы  не  выказывали  тревог.
          Кряхтя, Хенаро  выбрался  из-под  старого  покрывала  и  вышел из  хижины. Предутренний  воздух  садился  жабою  за  грудь  и  излучал  зеленоватый  блеск. На  Востоке   проступали  горы,  очерченные  жидким  рассветом,  лучи  далёкого  солнца  высветили  края  высоких  облаков,  окрасив  их  багрянцем.
          Хенаро  нагнулся  у  ручья  и  плеснул  на  лицо  чёрную  воду. Кожа  тотчас  задубела  и,  верно,  выдала  румянец. Индеец  вытерся  подолом  длинной  рубахи,  с  трудом  опустился  на  камень,  и  приводя  себя  в  реальность,  плеснул  на  причинное  место  воды. И  схваченные  холодом  яйца  привели  его  в  чувство.
          Внизу,  до  самого  горизонта  простиралась  сельва, здешний  тропический  лес. Его  присутствие  выдавала  свежесть  топких  низин, запах  папоротников  и  прелой  листвы.
          Старый  Хенаро  прислушивался  к  тишине  раннего  утра. Его  цепкие  ещё  глаза  увидели  слабые  вспышки  коротких  огней,  потом  донеслись  приглушенные  расстоянием  раскаты  взрывов. Он  понял,  что  это  не  раскаты  кратких  и  внезапных  громов,  при  вспышках  молний   поверх  сельвы,   и  следом  обрушение  живительной  воды. Далеко  у  горизонта  шла  война.
          Из  хижины  неторопливо  выбралась  жена. С  известием  о  гибели  потомка  Педро  здоровье  её  сильно  сдало,  а  ноги  вообще  держать  не  стали.  И  вся  она  как  будто  бы  присела,  к  земле  прижалась,  а  икры  ног  отяжелели  от  воды.
          Хенаро   тут  же  схватился  с  камня,  поспешил   к  жене,  помог  взобраться  на  пригорок,  чтоб  видно  было  ей  вокруг.
          - Там  слышится  война, -  Леонор  сказала  басом,  устраиваясь  сесть,  чтобы  укрыться  полосатым пледом.
          Когда  появились  слухи  о  партизанах  и  в  селение  зачастили  полицейские,  обещая  за  любые  сведения  о  партизанах  кучу  сентаво  и  заодно  рассказывая,  что  партизаны  собираются  устроить  тут  какой-то  коммунизм,  где  отдаётся  всё  на  пользу  государства  и  всех  людей  объединят  в  одну  семью. Там  женщины  от  всех  народов  станут  общими,  и  им,  потомкам  гордых  кечуа  и  гуарани  придётся  рядышком  трапезничать  с  проклятым  гринго-янки, Хенаро  высказал  себе  надежду  не  пускать  в  свой  дом  американцев  с  норда.
          Хенаро  и  Леонор  были  тёмными  людьми  из  племени  кечуа,  особой  набожностью  не  отличались,  ибо  работа  составляла  им  смысл  существования. Политикой,  то  бишь  новостями  по  стране,  будь  то  радио,  газеты,  телевизор  или  людские  слухи,  они  тоже  интересовались  походя,  без  всякой  надежды  на  лучшее. Ведь  здоровье  и  уверенность  в  организме  и  есть  лучшее  в  жизни,  а  сытость  обеспечивала  работа,   которая  общению  не  помогала. И исключала  мысль,  что  оно-то  как  раз  и  надобно  единению  в  племени  для  его  силы.
          Иногда  из  селения  уходили  в  дальние  края  молодые  мужчины  искать  заработка  и  чаще  всего  не  возвращались,  пропадали  в  памяти,  а  надежда  на  их  помощь  стареющим  родителям  утешала  мало. Жизнь  вокруг  не  изменялась. Правда,  иногда  из  больших  городов  приходили  вести  о  тамошних  переменах  при  борьбе  профсоюзов  за  права  трудовых  масс  в  производстве  и  долготе  рабочего  дня,  но  такие  слухи,  как  правило,  слухами  оставались  всегда.  Революция  тут  колыхала  сознание  людей  мало  и  трудовая  жизнь  оставалась  тяжелой,  а  новые  пришлые  люди  приносили  обман  и  болезни. Крестьяне  стали  бояться  общения  с  ними  и  сторонились.
          И  этот,  очередной  день  прошел  в  трудах, подступил  очередной  вечер  и  придвинулась  ночь,  вдруг  принесшая  холодный  и  долгий  ливень. Потоки  воды  низвергались  с  неба,  будто  Превышние Создатели  разгневались  на  людей  и  потопом  вправляли  мозги. Ветер  свистел  в  трубе  и  сотрясал  хижину. Огонь  керосиновой  лампы  метался  по  тёмному  стеклу  и  света  давал  мало.
          И  тут  застучали  в  дверь.
          - Откройте,  хозяин! Разреши  переждать  непогоду! Мы  не  приносим  зла!
          Хенаро  отпрянул  от  окна,  где  разглядывал  пляски  каких-то  теней,  уронил  с  плеч  ряднину   и  оглянулся  на  жену. За  себя  и  свое  жилище  он  не  боялся,  жизнь  подходила  к  концу  и  брать  в  доме  нечего.  Разве  что  горшки  из  глины  да  закопчённую жаровню  из  какого-то  металла. Но  что  станется  с  Леонор?
           - В  такую  погоду  хозяин  живность  не  выгоняет, - проворчала  жена  возле  лампы,  что  освещала  её  горбатый  нос  да  толстые  губы. Она  вскинула  на  окно  глаза,  где  к  стеклу  прилипли  лица  пилигримов,  и  вытащила  изо  рта  пустую  трубку. Пальцы  дрожали,  выдавая  волнение.  Впрочем,  Леонор  боялась  признаться  себе,  что  струсила  при  виде  силуэтов  за  окном. Но  ругань  не  уняла,  продолжая  уповать  в  себе  на  бога. – Худые  люди  бродят  при  таких  дождях  с  грозою!  Приникни  к  дереву  и  пережди!
          - Это  партизаны,  Лео! – прохрипел  Хенаро  вдруг  осипнув  голосом. Страх  схватил  за  горло  и  его.
          Соседи  не  пришли  бы  колотить  в  окно,  они  знают,  где  двери. А  полицейские  стучать  не  обучены,  они  вышибали  двери  ударами  сапог. Если  Хенаро  прилаживал  прочный  запор.
          Их  было  четверо,  промокших  до  нитки,  продрогших  и  давно  обородевших. Они  жались  к  бедному  огню  железной  печурки,  тянули  к  ней  руки  и  виновато  улыбались. Дождь  лился  за  стенами  хибарки,  завывал  каким-то  зверем  ветер,  но  он  оставался  там,  в  страхами  наполненной  ночи.
         Лампа  «мышь»  давала  мало  света,  он  освещала  пересевшую  к  столу  хозяйку,  а  лиц  непрошенных  гостей  не  видно.  Улыбки  их,  признательность  за  ласки  выдавали  голоса.
          - Извините,  хозяева  приюта,  мы  вас  побеспокоили  в  такую  непогоду, - раздался  вдруг  из  темени  виноватый  голос. – Мы  заблудились  и  набрели  на  огонёк  вашего  дома. А  нам  только  согреться,  да  чуток  перекусить. Еда  у  нас  с  собою  есть,  и  мы  поделимся  ей  с  вами. А  вот  чайку  б  сообразить…
          Неведомый  гость  обвёл  взглядом  тёмное   пространство  хижины,  строенной  давно  из  колод  чёрного  дерева,  небогатое  убранство  мебелью,  и,  протянув  руки  к  теплому   стеклу  «летучей  мыши»,  умолк.
          - Наше  убежище  слегка  на  отшибе, -  сообщил  Хенаро,  тихо  прокашливаясь  и  набирая  смелости  для  общения, -  и  в  селении  много  хижин  побогаче.  Но  как  я  могу  гнать  гостей  искать  лучших  условий  по  такой  погоде?! Что  скажут  на  такой  отлуп  мои  предки?  Располагайтесь  с  миром.  А  что  касаемо  еды…В  этом  доме  не  было  голодных  и  не  будет.  Там,  где  есть  чего  хлебать  двоим,  найдётся  похлебать  и  прочим.  Садитесь  все  к  столу.
          И  тут  Хенаро,  опомнившись,  похолодел. «Что  я  несу?!  Какая  у  меня  похлёбка,  когда  по  сусекам  ни  крошки?  И  разве  что  мера  маиса,  да  пара  несушек  в  плетёнке  помогут  мне  не  покраснеть.»
          Но  что-то  его  удержало  закончить  урезонивать  себя  и  он  продолжил  улыбаться,  показывать  вежливость,  а  угодливость  прикрывал  болтливостью. И вдруг,  поймав  себя  на  подхалимаже,  чего  никогда  не  ожидал  от  своей  натуры,  хозяин  хижины  едва  не  сплюнул  от  презрения  к  обороту  мыслей.
          С  досады  потрогал  щетинистое  в  дряблости  лицо,  на  подбородке  и  на  шее,  где  отрастала  борода,  пошевелил  волосья,  придавил  кадык.  И  продолжал  долдонить.
          - Жена  сейчас  вам  сотворит  перекусить  с  дороги,  а  вы  покудова  расскажите  откуда  и  куда  вы  держите  свой  путь. А  я  подтеплю  малость  печку,  прибавлю  чуть  дровишек.
           Скоро  Леонор  состряпала  им  ужин  из  курочки  с  маисом  и  пригласила  за  стол.
           Хенаро  не  мог  сказать  себе,  что  всегда  был  сытым,  но  глядя,  как  торопливо  и  жадно  уплетают  гости,  он  отложил  ложку. Хлебать  варево,  когда  рядом  голодные,  старый  индеец  не  мог. Они  с  Леонор  почти  недавно  обедали,  а  эти  бедолаги  не  евши  три,  а  то  и  больше  дней,  подумал  хозяин  хибары. Лишь  один  из  них, невысокий  и  крепкий  на  вид,  ел  неторопливо  и  сдерживал  себя,  отрешенно  устремив  взгляд  в  тёмную  стену. Он  ничем  не  отличался  от  товарищей,  разве  что  лицо  проступало  бледностью,  но  Хенаро  мог  поклясться,  что  человек  родом  отсюда,  из  Южной  Америки. И  ложку  держал  он  не  по-крестьянски  заграбисто,  а  деликатно,  что  ли,  тремя  пальцами. По  барски. Хенаро  был  в  этом  уверен,  хотя  никогда  в  жизни  не  видел  трапезы  богатых  людей.  Пожалуй,  дон  Фортунато  так  ел,  подражая  вельможным  гостям.
          Когда  гости  управились  с  ужином  и  передвинулись  к  очагу  покурить,  Хенаро,  получив  из  рук  бледнолицего  гаванскую  сигару, какую  видел  издалека   только  в  зубах  у  хозяина  латифундии,  по  примеру  гостей  откусив  кончик  и  прикурив,  пропустив  через  нос  дым,  счастливо  улыбнулся  и  спросил,  считая  невежливым  поступком  не  занять  беседой  таких  гостей.
          - Это  правда,  что  вы  собираетесь  у  нас  новую  жизнь  построить?
          -  А  почему,  нет?  Дон Хенаро  Пардо! Правда, и  только  правда! – Довольно  энергично  ответил  житель  Юга. Он  не  ожидал  в  этом  жилище  интереса  к  их  тут  пребывании,  тем  более  к  делам  революции,  которую  они  внесли  в  эту  страну. -  Почему  бы  вам  не  жить  более-менее  сносно,  хотя  бы  как  живут  люди  в  городах.  Как  мы,  к  примеру. Но  это  будет  очень  не  скоро,  если  вы  откажетесь  нам  помогать. А  потому  будет  война,  тихих  революций  почти  не  бывает. Чтобы  с  пользой  для  всех  людей. Обычные,  буржуазные  революции  заканчиваются  в  пользу  богачей. К  сожалению.
           - Тогда  зачем  менять  жизнь,  если  у  нас  тоже  останутся  богачи?  - Пожал  плечами  Хенаро,  не  сдерживая  любопытства.
           Он  только  что  положил  себе  проклясть  свои  останки, если  осмелится  хотя  бы  малым  обидеть  этого  человека,  впервые  в  долгой  жизни  назвавшего  его,  последнего  по  бедности  крестьянина  в  селении  Варгас  доном  Пардо  и  заплатившего  впятеро  больше  за  курчёнка  с  маисом. И  всё-таки  не  сдержался,  пристал  с  вопросом.
          - Чтобы  накормить  людей  хотя  бы  во  время  революции,  дон  Пардо!
           «Опять,  дон  Пардо!» Сокрушился  Хенаро.  Наполняясь  мучительной  благодарностью  к  этому  человеку,  который,  Хенаро  понимал,  нисколько  не  старался  понравиться  хозяину  разговором. Он  говорил  то,  что  держал  на  уме.
           -Ах,  дон  Пардо! Если  революция  победит,  как  победила  в  стране  Каспаров,  голодных  больше  не  будет. Я  там  лично  был  и  голодных  и  даже  бездомных  не  видел. Клянусь!
           - Это  хорошо,  когда  все  сыты.  А  когда  все  имеют  кров  от  непогоды,  это  ещё  лучше. За  такую  страну  не  страшно  умереть. И  я  умру,  сражаясь.  Дон!
          Торжественно  заключил  Хенаро,  впрочем,  опуская  глаза  и  тем  пряча  неверие  в  слова  пришлого  человека. А  заодно  тылом  пальца  убрал  слезу, делающего  его  недостойно  слабым.  Он  не  поверил  партизану,  а  уличать  не  стал. В  логике  сравнений  в  жизни  он  не  был  слабаком,  но  сравнивать-то  было  не  с  чем. Худое  на  глаза  кидалось; а  чтоб   порадовать  бы  душу,  такого  не  найти.
          И  когда  все  улеглись  и  довольно  скоренько  уснули, Хенаро  подумал,  что  совсем  хорошо  придумали  эти  люди -  накормить  всех  голодных.  Но  где  возьмут  они  столько  маиса  и  мяса,   чтобы  все   спали  сытыми? И  он  долго  ворочался  с  боку  на  бок,  но  примануть  сон   не  мог. Тогда  он  поднялся  на  ноги,  и  стал    посасывать  пустую  трубку. И  опять  вернул  прежнюю  мысль.
          « Это  хорошо,  когда  будут  все  сыты. Тогда  революции  не  понадобятся  и  останется  только  одна  забота, -  работа! А  на  сытое  пузо  можно  работать  долго  и  хорошо.  А  вот  Леонор  для  всех  ни  за  что  не  отдам. Убью  её  и  себя,  а  отдать  не  смогу.»
          Потом  он  зажег  лампу  и  увидел  половину  сигары, наверное,  оставленную  Леонор  для  него,  и  с  жадностью  закурил.
          « Как  я  глядел,  они   нормальные  люди,  - рассудил  хозяин  хатки. – Но  зачем  пришли  к  нам? Разве  у  них  нет  своих  забот? Нет  семей,  чтобы  кормить? Тогда  они  пустые  людишки, и, пожалуй,  о  них  надо  заявить  в  полицию  и  получить  несколько  песо  за  службу  стране. Закончился  табак  и  нет  почти  маиса,  а  для  Леонор  купить  на  плечи  кофту. Что-то  мёрзнуть  стала  она  к  старости.»
          Он  заглянул  в  комнату  к  гостям. Те  спали,  иные  похрапывали,  умаявшись  с  лихой  дороги,  и  Хенаро,  смутно  соображая  в  их  делах,  неодобрительно  хмыкнул  под  крючковатый    нос  и  слегка  поскреб  голову. Сладко  спят  людишки,  а  того  не  понимают,  что  Хенаро  им  не  сторожевой  пёс,  при  нужде  защитник  он  хреновый  и  даже  никакой. В  хибаре  нет  даже  ружья,  и  разве  понадеяться  на  вилы…
          Потом  притворил  неслышную  дверь  в  их  горенке  и  задул  лампу  в  своей,  вышел  из  хибарки  и  в  пристройке,  что  служила  им  сарайчиком,  приспособил  от  дождя  на  голову  дерюжный  мешок. Хенаро  понимал,  что  от  ливня  такая  защита  для  отвода  лишь  части  воды,  а  ветер  совсем  не  в  счёт. Ещё  он  сбросил  башмаки, в  такую  погоду  они,  раскиснув,  лишь  обуза,  а  босыми  ногами  поспособней  станет  их  передвигать.
          Но  тут  введение,  а  сказка  впереди. И  едва  старик  выставился  из-под  укрытия  хибарой,  ветер  набросился  на  индейца  с  такой  силой,  что  будь  бедняк  в  паранойе,  он  тут  бы  поворотил  под  стрехи  халабуды.  Но  Хенаро  давно  разуверился  в  божией  силе   удовлетворять  просьбы  простых  людей.  Да,  бог  умел  послать  на  их  поля  засуху  или   пагубный  ливень,  забрасывал  заразою  болезней, но  никто  и  никогда  не  получал  от  него  даже  гнутой  до  безобразия  монеты. И  потому,  склонив  голову  и  поправляя  на  ней  мешок,  уклоняясь  от  ветра  спиной  и  тем  малость  отдыхая,  попёр  в  незнаемое  силой.
           Пожалуй,  только  полицейские,  и  то  не  все  и  всё,  могли  дать  ассигнаций…Они  мало  когда  не  держали  слова  и  выплачивали  не  всю  премию,  но непременно  делили  на  двоих. 
           На  полицейский  пост  Хенаро  прибрёл  не  скоро,  а  ввалившись  в  дежурку  и  закрыв  за  собой  дверь,  упал  на  лавку. В  помещении  темно  и  пусто. За  столом,  испачканным  чернилами,   покрытым обтёрханным  и  старым  серым  сукном,  уронив  голову  на  руки  спал  полицейский. Фуражка  его  с  большой  кокардой  на  высокой  тулье  лежала  на  краю  стола  и  ничего  больше  не  было. Ни  бумаг,  ни  пресспапье,   чернильницы   и…Винтовка,  правда,  висела  на   крюку  в  углу  возле  двери. И  всё! 
          И  этого  индеец  испугался. Его  могли  объя-вить  в  любых  прегрешениях,  угодных  начальству. Ведь  полицейский  спал  на  посту,  а  Хенаро  это  видел  и  тому  свидетель,  вдруг  придётся  где  на  службу  хренотени  указать. Ведь  если  взять  по  жизни  мерку,  грызня  между  чинами  всюду,  чтобы  карьеру  подпирать,  расти  под  нею.
          Смекнув  про  это, Хенаро  быстренько  поднялся,  вернулся  до  двери  и  сильно  ею  хлопнул. И  вскричал:
          - Эй,  полицейские, беда!
          Полицейские,  в  единственном  лице  дежурного,  подняли  голову,  протерли  тылом  пальцев  глаза,  накрылись  фуражкой  и  невозмутимо  спросили:
          - И  что  за  беда?!
          И  тогда  только  широко, вкусно  зевнул  и  потянулся,  раздвигая  грудь  и  плечи.
          «Да  он  спал!» -  испугался  истины  индеец. И, заикаясь,  продолжал:
           - Бед-да,  го-го-господин  де-де-журный! Людишки  какие-то  объяви-ви-ились! Не  военные,  а  с  ору-ру-жием. Не  те  ли,  о  которых  всюду  на  бумагах  по-по-поминают?!
           - С  оружием людишки, говоришь.  И  много  их? – быстро  спрашивал  полицейский,  приподнявши  над  скамейкой  зад  и  опираясь  о  стол  кулаками. Глаза  его  вцепились  в  Хенаро,  будто  бы могли  проникнуть  в  черепок  за  мыслями  индейца.
          - А  деньги,  господин  дежурный?! -  Без  запинки  спросил  индеец. -  За  разговор  про  партизан  нам  песы  полагаются. Мне  надо  много  песов  или  сентаво. Наш  Педро  как  уехал  заработать  денег,  так  на  чужбине  и  пропал. А  то,  что  мы  с  женой  имеем  от  трудов  едва  хватает  силы  нам  пополнить. Вот  и  теперь  маис  кончается,  а  до  урожая  далеко, -  рассказывал  индеец,  пугаясь  обстоятельств  жизни,  когда  б  не  околпачили  его  и  не  украли  б  части  денег  полицаи.
          - Не  всё  сразу,  обезьяна  немытая! Сначала  мы  занесём  твои  показания  на  бумагу,  ты  подтвердишь  протокол  большим  пальцем,  а  потом  приедет  комиссар  и  определит,  куда  и  что  тебе  по  праву.  Или  в  отсидку  за  брехню  или  сентавов  на  троих, -  заворковал  дежурный  полицейский,  очень  недовольный  на  себя,  что  не  удалось  объегорить  старика. Надо  было  сразу  записать  Хенаро  с  новостью  про  партизан,  а  уж  затем  послушать  прочие  капризы.
          Дежурный  извлёк  из  ящика  стола  бумагу,  чернильницу  и  ручку,  а  хлопнув  по  столешнице  ладонями,  решил:
          - Теперь  рассказывай  про  случай. Не  торопясь,  и  с  толком.
          - А  что  рассказывать? Я  всё  сказал, - И  даже  усмехнулся  чуть  Хенаро. И  будто  бы  с  испугом,  сел  на  лавку  супротив  стола. Он  вдруг  подумал,  что  на  старости  свалял  большого  дурака. Дежурный  прав, его, последнего  в  селении  индейца,  в  защиту  которого  никто  слова  не  уронит, очень  даже  просто  могут  посадить  в  бамбуковую  клетку  при  сторожевых,  огромных  кугуарах-пумо-кошек. А  премию,  его  сентавы,  положить  в  свои  карманы.
          И  уже  уверенный  в  новой  правоте, указывая  заскорузлыми  пальцами  на  бумагу  перед  собой, продолжил  изворачиваться:
          - Шел   я  от  делянки  и  только  подхожу  к  посёлку,  на  краю  поляны  вижу  людей,  четырёх  или  побольше. Ливень  мочит,  а  когда  молнии  сверкают  видно  на  плечах  у  них  винтовки.  Тут  я  к  вам  поворотил,  но  заблудился  трохи,  явился  видно  поздно. 
           Хенаро  сокрушился  выводом  и  умолк,  угнув  голову. Полицейские, конечно,  хитрецы  и  ополовинят  деньга,  а  то  и  противление  пришьют,  но  Леонор-то  молодец,  она  ни  слова  лишнего  не  скажет,  в  молчаночку  сыграет,  если  ей  Хенаро  так  себя  держать  укажет. Плохо  только,  что  видимо  напрасно  ноги  в  непогоду  бил,  сюда  блукая  в  этакую  даль.  А  тут  теперь  не  то  что  денег,  рёбер  можно  много  потерять. Что  за  потемнение  нашло,  какой  маразм  и  паранойя,  ума  не  приложить.
          Но  индеец  всё  же  попытался  настоять  и  требовать  по  уговору  денег,  комиссара,  и  полицейский,  улыбаясь  согласился,  и  жестом  указал  на  протокол,  который  кончил  заполнять. И  пригласил  к  бумаге  палец  ткнуть  большой,  намазанный  чернилом. Затем  вывел  к  двери  и  распахнул  её,  а  повернув  индейца  тощим задом  до  себя, дал  сапогом  хорошего  пинка,  и  вышиб  вон.
          Он  был  здорового   объёма,  и  добродушный,  как  жирный  кот. И  потому  своей  работе  ухмыльнулся,  взглянув  зачем-то  на  сапог. Без  шпоры.
          Полицейский, верно,  для  большего  сходства  с  начальством,  носил  рыжие,  большие  вразнотык  усы  и  Хенаро  помнил  его  давно. Даже  когда  за  небольшие  долги  у  индейца  забирали  тощую  коровёнку,  этот  кот  шутил:
          - Не  хныч,  малая  кучка. У  тебя  есть  руки  и  ты  снова  заведёшь  себе  скотину. Благодари  Марию  Магдалину,  что  хозяин  не  приказал  забрать  жену. Кто  бы  грел  тебя   тогда  утехами  или  жирным  пузом  ночью?

                ***
          Уже  много  часов  партизаны  пытались  оторваться  от  преследующих горилл-карателей  армейской  группы,  но  уйти  не  получалось.  Выход  был,  конечно,  если  оставлять  в  прикрытие  отхода  самоотверженных  ребят,  но  командир  Армандо  де  Лань  категорически  был  против.  Можно  остаться  самому,  но  если  он  погибнет,  то  некому  продолжить  будет  путь  для  революции  в  намеченной  стране   по  плану  штаба. И  станет,  - начинать  сначала.  Но  кто  начнёт,  когда  на   землях  Каспаров    не  хватает  кадров?
          Этот  поход  оказался  трудным  и  даже  изнурительным. Крестьяне  встречали  их  почти  враждебно  и,  если  пока  что  за  большие  деньги  продавали  продукты, то  со  временем,  сокрушаясь, Армандо  Лань  это  принимал,  крестьяне  совсем  отшатнутся  или  станут  предавать, отдавать  информацию  полиции. Местные  трудяги  не  понимали  их  борьбы,  людей  пришлых  и  знающих  местную  обстановку  поверхностно,  а  потому  в  отряд,  как  дичь  для  охотников,  не  шли. При  таких  обстоятельствах  поражение  понималось  как  неизбежность  и  приходилось  думать  о  мере  крайней, - сворачивать  борьбу  военной  силы  и  переходить  на  агитацию,  работая  в  подполье. И  понимая  такую  неизбежность,  но  по  натуре  вспыльчивый  и  смелый  до  самоотверженности, честный  и  прямодушный,  Серна-Лань  с  трудом  соглашался  на  такой  шаг,  на  перемену  плана  в  самом  начале  похода.
          «Революция  тут  еще  не  назрела  и  насильно  убеждать  в  её  необходимости  нельзя! Крестьяне  ещё  плачут  от  горя,  а  вот  когда  станут  смеяться  от  горя…» - Так  считал  командир.
          Отряд,  сколоченный  на землях  Каспаровых  довольно   торопливо,  был  интернациональным. Сбились  в  коллектив  люди  из  многих  южноамериканских  стран,  жители   с  той  территории  составляли  костяк  отряда, и  были  даже  люди  из  Европы. Немец,  француз  и  русский, вели  себя  достойно  и  Армандо  лань  к  ним претензий  не  имел.
          Арманд,  это  была  подпольная  кличка  известного  борца  в  револю-ции  на  Каспарове, замыслил  этот  поход  как  учебный  и  даже  разведывательный,  где  люди  могли  набираться  опыта  в  общении  с  местным  народом  и  понять  их  нужды  на  полную  глубину  сознания. А  заодно   набраться  опыта  в  военных  стычках,  которых  вряд  ли  избежать.
          Отряд  имел  довольно  значительный  запас  продовольствия  и  боевого  снаряжения,  всё  шло  нормально,  пока  ими  не  занялась  армейские  спецы  банановой  страны,  получив  направление  задачи  из  ЦРУ.
          И  вот  над  отрядом  завис  самолёт. Сначала  он  пролетел  над  ними,  пересекающими  поле,  низко. Сквозь  фонарь  кабины  видать  было  лицо  пилота, высматривающего  торопливых  людей,  гуськом  бегущих  через  открытое  пространство. Вероятно,  самолёт  был  послан  для  разведки,  однако  он,  выйдя  из  разворота,  открыл  по  партизанам  в  спину  огонь  из  пулемёта. 
          - Ложись! -  Вскричал  Армандо  и  кинулся  к  русскому,  нёсшему  един-ственный  в  отряде  тяжёлый  пулемёт. Русский  товарищ  был  велик  телом  и  здоро-вьем, к  тому,  проворен,  как  пантера.  И  он  уже  готовил  пулемёт  к  стрельбе.
          - Давай! – Подбодрил  командир  отряда,  подставляя  спину. – Врежь  ему  по  самые  гантели!
          Но  самолёт  уже  ушел  на  высоту,  лётчик,  обнаружив,  что  партизаны  кусаются  из  винтовок,  повторяться  не  решился. Но  непрошенным  гостям  оставил  троих  убитыми  и  одного  раненого  в  руку.
           Убитых  они  похоронили  в  песочке  на  краю  поляны  возле  леса,  отдали  почести  стрельбою  из  личных  винтарей,  а  раненного  в  руку  обработал  их  походный  доктор,  каким  бывал  в  подобных  случаях  Армандо  Лань.
          Еще  боёв  с  врагами  не  имели,  а  они  уже  потеряли  людей. И  потому  кто-то  сказал:
          - Дела  у  нас,  товарищи,  ни  к  сычугу,  ни  к  перцу. Они  нас  с  воздуха,  как  из  рогатки  мух,  пощёлкают.
          -  А  что  ещё  с  растяпами  поделать? – Пожал  плечами  русский,  удивляясь. -  Самолёт  застрекотал,  а  они  рты  раззявили,  как  будто  тут  летают  другари.  Стрелять  его  в  подходе  надо  было.  И  не  пужать,  а  бить  в  кабину.
          И  он  зло  выругался,  Арнаутов,  но  по-русски,  поминая  чью-то  мать.
          - Ты  что? – Спросил  Ормандо  Серна. И  посмотрел  на  самолёт.  С  заботой. Но  тот  уже  парил  высоко,  слишком  далеко,  чтоб  можно  было  ковырнуть  его  оттуда. -  Отчего  много  зла  истратил? Товарищ  Арнаутов!
          - От  бессилия  и  поздняка. Он  нас  с  воздуха  достал,  а  мы  никак  ответить  не  могём. Как  говорят  у  нас  лихие  командиры.  Но  в  кино. А  с  этим  летуном  мы  встретимся  попозже. Может  статься. И  я  всегда  при  пулемёте,  чтобы  поквитаться.
          Они  вошли  в  лес  и  тишина  их  оглушила  сразу.  И  поглотила  волглая  смурость. Усталые,  они  попадали  под  дерево,  схожее    с  огромным баобабом. Если  ещё  недавно  их  пропекало  солнце  и  они  истекали  потом,  то  теперь  влаги  было  вдвойне.  Пропитанная  насквозь  водой  сельва  стала  им  преградой  и  дорогу  пришлось  прокладывать  кинжалами,  прорубаясь  в  дебрях  сквозь  кустарник  и  лианы.
          Идти  цепочкой,  по-индейски  было  сподручней,  меняясь  часто  авангардным  рубщиком. Арнаутов,  как  более  сильный,  работал  усерднее,  но  и  истекал  потом  больше  и,  соответственно,  страдал. Он  вымок  до  нитки,  тонкая  брезентина  костюма липла  к  телу  и  вязала  усталостью,  которую  показать  товарищам  он  не  хотел. Зато  Армандо  Серна следил  за  порядком  движения  и  за  отдыхом  людей  довольно  придирчиво,  помогал  нести  оружие  и  прочее  снаряжение,  определял  компасом  направление  и  находил  поводы  для  шуток.  Не  забывал,  что  песня  строить  и  жить  помогает.
          - Эй,  Хосе! Отчего  на  сафре  ты  старался  быть  впереди,  а  теперь  твоя  рука  разучилась  держать  кинжал? Неужели  потому,  что  там  за  работу  ты  получал  улыбку  Лючии,  а  тут  разве  что  пуля  ожидает  тебя. Вот  уж  не  думал,  что  ты  слегка  трусоват, - Кричал  он  товарищу,  рубящему  лианы.
          - Я  боюсь, Армандо,  что  теперь  Лючия  улыбается  другому. Потому  удар  моего  мачете  не  всегда  бывает  верным. А  когда  думаю  о  солдатах,  что  ждут  нас  впереди,  кинжал  сам  врубается  в  цель. Я  хотел  бы  потолковать  кое  о  чём  с  солдатами, - отвечал  Хосе, не  оборачиваясь  и  не  улыбаясь. Он  лишь  на  миг  обернулся,  убедиться  в  близости,  за  спиной  подмоги.
          Арнаутова  Армандо  похвалил:
          - Работаешь  ударно. Я  слышал,  так  работают  в  России,  пятилетку  делают  за  три-четыре  года  без  подвохов. А  ты  сам  научился  на  сафре?
          - Приходилось  и  тростники  рубать. Китайцам  ездил  помогать  и  поучиться. Там  бамбук,  а  он  занозистей, зараза. Супротив  этих  лиан  и  сахарных   плантаций, - объяснил  русак,  смахивая  пот   тылом  ладони. – Но  у  меня  силёнка  есть,  а  вот  которые  худые,  мало  каши  кушают,  тем  достаётся  иногда  и  тут. Да. Отчего  мы  сюда  пёрли  обходным  путём, а  обратно  ломим  через  сельву? Ты  тут  бугор, так  объясни.
          - Не  хотел  я,  чтоб  люди  сразу  выдохлись, неся  в  эти  просторы   равнение  на  нашу  каспаровскую  жизнь. Ведь  ежели  не  сравнивать,  так  как  понять  причину  всякой  хренотени? На  базу  мы  вернёмся,  ведь  домой. И  отдохнём  с  дороги,  сразу  не  умрём.  А  ежели  не  так,  так  как? Когда  тогда  привыкнет  партизан  к  великим  трудностям  пути  до  лучшей  жизни?  Самоотверженность  когда  он  сможет  приложить  за  ради  тутошних  индейцев  и  счастья  их  детей? Ты  приглядись  до  ихней  жизни  и  сравнивай  на  нашу.
          - Ты  не  туда  гнёшь, Арманд  да  Серна. Зачем  сравнения,  когда  простому  глазу  видно? Но  не  хотят  крестьяне  помогать! Не  видят  проку. Пожрать-то  мы  их  угощаем! У  них  нет  ни  хрена,  чтоб  отдариться  тотчас.  А  если  полицейскому  нас  сдать,  так  сразу  получают  гроши! Сравни:  когда-то  что-то  поиметь,  годами  позже,  или  сразу  зазвенеть  монетам  на  ладошке.
          Арнаутов  излагал  про  то,  что  видел  и  было  фактом.  И  да,  крестьяне  здешних  мест  не  верили  в  грядущие  посылы,  а  потому  крутили  носом, гнули  головы,  стыдясь  признать  за  радость  ожидания  в  подвалах  да  сусеках  всякого  добра  от  урожаев.
          Теперь  продукты  в  амуниции  отряда  тоже  истощались,  пришлось  их  жестко  экономить  при  таких  трудах  на  сельве. И  верхняя  одёжка  износилась,  догматики  социализма  ночами  принялись  от  холода  дрожать,  а  жечь  костры  было  опасно.  Далёко  видно.  За  одежкой,  было,  начали  следить  и  подшивать,  но  скоро  приняли  за  бесполезность  траты  времени  на  это.  Да  и  побочных  трудодней  заметно  поприбавилось  и  требовало  сил. Люди  болели  от  износа  и  простуд,  двоих  сорвало  в  пропасть  со  скалы,  один  не  перебрался  через  реку,  унесло  силой  течения, а  четверо  ушли  в  разведку  и  канули,  бог  весть, куда.  Армандо  тоже  приболел  и  кашлял,  сторонился  сотоварищей,  вдруг  что  заразное  схватил. Его  душила  астма. Пока  начальник  приболел,  в  отряде  пошатнулась  дисциплина  и,  если  кто  послаблен  оказался  духом,  тот  озлоблялся. И  однажды  Серно  убедился,  что  отряда,  где  всё  держала  спайка  дисциплины,  больше  нет.  Существовала  группа,  кагала  людей,  какой-то  сброд. Они  куда-то  шли,  их  что-то  удержало  в  группе,  ещё  жила  идея  паранойной  мысли, что  пряталась  поглубже,   и  Армандо  Лань  понял,  народу  надо  капитально  отдохнуть.  Или  разложиться  духом  в  невель,  в  пустоту.


                ***

          Андрей  Прокопыч  Арнаутов  в  Москве  проживал  спокойно,  и  даже,  можно  сказать,  беззаботно.  Дёргал  струны  контрабаса  в  оркестре,  по  вечерам,  когда  были  свободны  от  концертов,  собирались  на  богемные  вечеринки,  где  говорили  под  звон  бокалов,  рюмок  и  стаканов  про  разные  моменты  в  жизни,  а  заодно  цеплялись  за  нюансы  межнародных  отношений  в  мире. Но  тут  Прокопыч,  чтоб  прогонять  дурные  мысли,   наяривал  на  саксофоне  или  на  иной  трубе. Где  голос  громче.
          А  в  мире  и  на  Западе   как  раз  и  было  беспокойно. На  землях,  где  сражались  братья  Каспаровы,   заваривалась  каша,  довольно-таки    крутая  и,  на  свободных  радио,  в  газетах  демократов,  на  ТиВи  заговорили  о  возможности  войны. Причём  не  простенькой,  при  пулемётах,  самолётах,  танках,  а  грибовидной,  если  посмотреть  в  кино.  Лидер  эсэсэр  товарищ  Хряк  назвал  такую  бомбу  мамой  Кузи,  пообещав  оттудова  достать  нейтрино  и  несогласных  всех  пужнуть  глобальной  лужой. Никита  вообще  любил  пофигуральней  выражаться,  и  применял  эзоповский  язык. На  самом  деле,  кто  вникал  в  военные  науки,  соображал,  что  бомба  та  лишает  жизни  сущее,  живое,  а  небоскрёбы,  трактора  и  танки  оставлял  работать  на  потом.  Когда  все  изотопы  разбегутся  и  всем,  кто  вновь  туда  наедет, -  угрозы  никакой.
          А  что  касаемо  квартиры,  где  продолжался  кавардак,  они  немножечко  кутили,  болтали  просто  или  так, и  как  бы  между  прочим,  на  безобидную  подтрунку    относительно  отваги  на  войне,  Арнаутов  вдруг  рванул  манишку.
          - А  я  на  пулемёт  открою  все  забрала!  Под  танки  костью  лягу,  а  дальше  не  пущу! -  вскричал.  Довольно  пьяно.
          -  А  ежели  пари?  Товарищ  Арнаутов! – Тотчас  какая-то  зазноба  почесала  себя  нёбо  языком.  Партнёра  раздражая. И  тот  сорвался  и  каверзу  принял.
          Вообще-то,  дело  трудное  досталось,  попасть  туда,  куда  не  ходят  поезда,  а  только  плавают  подлодки  и  прочие  суда.
          Ой! Но  Арнаутов  был  немножечко  пройдоха. На  территорию  кубинского  посольства  он  легко  проник.  С  музинструментом  и  букетом  роз.  Цветы  он  отдал  секретарше  и  познакомить  упросил  с  культурой  аташе. А  дальше  обошлось  без  «керосина». Его,  как  бы  случайно, прислонили  к  стенке,  отделили  и  стали  говорить, перемежая  биографию  семьи  и  нынешним  житьём.
          Да,  да,  всё  было  и  прошло. Отец  погиб  в  войну  в  атаке  возле  Ржёва,  мать  умерла  с  чахотки,  едва  успев  дать  образование  единственному  сыну,   оставив  малость  денег  и  квартиру. А  Арнаутов  пацанёнком   подался  на  работу,  иметь  чтобы  на  хлеб  и  не  быть  идиотом, - белой  вороной  среди  тёмных птиц. Тунеядцев  государство  не  терпело,  не  плодились  чтобы   плутни  и  мещане.
          Арнаутову  меж  прочего  сказали:
          - До  вас,  Андрей  Прокопыч,  у  нас  особый  интерес. Вы  человек  особенной  культуры,  к  тому,  физически  подходите  со  всех  сторон.  Пройдете  подготовку  там,  на  Кубе,  а  здесь  внушат  азы. Задание   даётся  с  большим  риском  при  исполнении,  так  что  сначала  решайтесь,  а  уж  потом…
          Вот  суть  в  нескольких  словах. Через  Германию  необходимо  попасть  в  Южную  Америку. А  там  в  Боливию,  на  Анды,  по  ним.  куда  прикажут. И, наверно,  в  Аргентину. Конечно  же,  вас  поведут  в  отрядах,  но  простота  походов  стоить  будет  многих  нервов. На  подготовку  и  дорогу  в  Анды  вам  полгода.  От  силы -  год.
          Будто  заключил  работник  кагэбэ,   глядя  на товарища   спокойно,  и  даже  с  лаской. И  сложенные  перед  ним  на  столе,  с  крупными  венами  руки,  тоже  не  егозили,  прикрывая  бумаги.
           Перехватив  его  спокойный  и  выжидательный  взгляд  темно-серых  глаз,  внушительного  роста  новобранец  спецоргана  уронил:
          - Я  готов  исполнить  приказ  родины. Вояж  предстоит  сложный,  а  значит  интересный. Как  раз  по  мне.
          - Да  уж, - улыбнулся  офицер. - Что  интересный,  полностью  согласен,  а  вот  насчёт  сложностей,  пожалуйста,  по  возможности,  упрощайте. Но  обратимся  к  деталям  вашего  путешествия.  К  истокам  дороги,  так  сказать. Вы  музыкант.  Скоро  в  Гамбург   по  культурному  обмену  отбывает  группа  с  оркестром. Скажем,  зазвучат там  Берлиоз, Пучини, Вагнер, Лист. И  вы  отсюда  и  туда  отправите  те  звуки.  Но  там,  в  Германии,  вы  выйдете  в  отказ. Откажетесь  сюда  вернуться. Таких  субъектов  в  тех  краях  особо  уважают. И  помогают  там  остаться. Этот, первый  там  этап  самый  простой. Если  не  считать  коротеньких,  но  нравственных  нагрузок  на  вашу  душу. Дальше  вам  станет  одному  довольно  трудновато. На  дорогу  через  океан  вы  получите  поддержку  в  деньгах. Разумеется,  и  в   Андах  вас  не  оставят  без  внимания  товарищи  по  службе. Они  же  вам  помогут  отыскать  дорогу  к  отрядам  у  Армандо,  где  ваша  задача  сузится  до  обычного  контроля  за  работой  партизан. Но  без  всякого  вмешательства  в  их  деятельность.  Только  съём  информации. Командор  Армандо  человек  гордый, смелый  и  даже  дерзкий. Грамотный,  с  высшим  образованием  доктора  медицины. Впрочем,  его  личное  дело  вы  изучите  особо. По  ходу  жизни  возможны  бои. Старайтесь,  очень  старайтесь  не  подставлять  лоб  пулям.  Нам  нужен  отчёт  о  проделанной  вами  и  отрядом  работе  здесь. – Офицер  ткнул  пальцем  в  столешницу. – И  запомните  особо.  Погибнуть  могут  все,  а  вы  должны  остаться  живым  и  вернуться  домой.
          На  такой  запрос  планиды  Арнаутов  ухмыльнулся.
          - А  для  дублёра  не  хватает  средств?
          - Не  хватает  времени,  часов, товарищ  дорогой.
          - Значит  за  всё  отвечает  моя  совесть? – Арнаутов  чуть  не  сплюнул  в  кабинете  на  пол.
          И  он  стал  размышлять. Давненько  не  привыкший  к  этаким  запросам  у  души.
          Конечно,  совесть  перед  всем  ответчик,  она  способна  наплевать. Тут  Арнаутов  посмотрел  на  пол  и  качнул  немного  головой.
           Общество,  начальство,  да  и  он,  глупостей  таких  не  брали  в  разговор  себя  с  собой.
           Но, но…Он  давно  чуял  в  себе  потребность  познать  больше,  чем  видят  глаза.  Или  слышат  уши. Он  хотел  познать  Запад  лучше. С  чем  его  едят  и  чем  он  лучше,  если  правду  говорят  из  радиолы  голоса.
            И  вот  представилась  ему  возможность  ту  морковину  попробовать  на  зуб. Оркестру  предстояло  путешествие  в   Германию,  Италию,  во  Францию,  в  туманную  Британь  и  даже  к  Шоттам,  и  почти  сразу  музыкальный  человек   усёк,  что   меломанов    тама  море.  И  много  безработных.
           Когда  Арнаутов  заявил,  что  тут  ему  огромная  лафа  насчёт  свободы  говорить  в  любом  из  писсуаров,  а  потому  он  хочет  тут,  на  Западе,  остаться  навсегда,  ему  ответили    ухмылистой  улыбкой  и  пригласили  подписать. Что,  если  что,  - слово  он  пустил  летать  по   свету  и  тому  оплачен  перелёт. И  музыкант  теперь  невозвращенец  и  политический  петух. А  ежели  серьёзно  объявлять,  так  родине  изменщик.  И  там  его  карательные  меры  ждут.  Вплоть  до  постановки  к  стенке.  Но  не  кремлёвской,  а  простой  на  зоне,  с  выщербами  пуль.
            Все  эти  откровенья  для  диссидентства  Арнаутов  знал,  плечами  удивленья  не  подал,  и  локоть  укусить  не  собирался. Но  гонорар,  то  бишь  серебряных  монет  по  счёту  тридцать  штук,   забрал.
             И  тут  к  нему  пристали  крохоборы  с  радио  и  всяких  СМИ,  чтоб  он  обосновал,  за  что  он  денежки  принял. Ведь  заявление  подал,  что  остаётся  тут  до  гроба.  На  родине  ему,  даже  с  трубою  музыканта,  несусветная  труба. А  потому  обязан  он  из  памяти  достать  что-то  такое,  что  объясняло  бы  поступок  избавлением  от  зла. Взамен  умелец  Арнаутов  стребовал  работу. Но  не  тут,  где  как  шакалы,  обложили  журналисты  и  точно,  вскорости  сожрут.  Послать  его  должны,  тут  вспомнилось  про  белые  штаны,  и  он  назвал  им   Где  Жанейро.
             А  те  искусники-эксперты  по  политпросветам  предложили  поискать  дорогу   к  Острову  Свободы,  попробовать  найти Гевару  Че,  а  то  и  с  этими,  с  самими  Каспарами  на  дружеской  ноге  дебаты  провести.  Андрей Прокопыч  Арнаутов  на  этакий  фуфлон  насторожился,  уж  не  подстава  ли   для  шпионажа?  Но  посмеялся,  заодно  принял  сигару,  раскурил,  и  согласился  поискать  Гевару.  По  слухам  из  газет,  он  там  обосновался   с  видом    эспадора   революций.
             Покудова  всё  это  обсуждали,  меж  смешками  будто,  ведь  в  политике  Арнаутов  ни  бум-бум, но  в этаких  беседах,  оппонентам  в  разговоре  стал  он  им  внушать,  что  надо  научиться  и  стрелять.  А  заодно  подуть  в  трубу,  запомнить  чтобы  фуги  Листа,  обворожительные  звуки  от  Чайковского  для  танца  лебедей.   И  Штрауса  при  вальсах  в  венских  сказках.
            - Эдем  дас  зайне, - изрекла  особа  респектабельного  вида,  сидящая  поодаль  у  окна  и  надфильком иль  рашпильком  снимая  заусеницы  с  ногтей. При  сих  словах  едва  заметная  усмешка  соскользнула  с  его  губ,   на   харе  добродушного  и  сытого  бульдога.
             Арнаутов  оглянулся,  осмотрел  начальника  процесса  для  вербовки  простака  под  власть  МИ  шесть  али  аш  два  или  весталка  восемь,  а  то  и  ЦРУ,  и  тоже  усмехнулся  и  кивнул. Языков  из  инородных  он  не  знал, но  это  выражение  запомнил. Оно  звучало  часто  там,  в  родной  стране,  и  означало  несогласным  догмам  местного   разлива   назидательный  венец.
             Но   музыкант  в  душе  смеялся  не  тому,  он  верил  в  благо-склон-ность  до  себя  планиды. И  знал  заботу  «крыши»  из  товарищей  в  Москве.  Но  правду  жизни  чтоб  подать  при  получении  различных  разрешений,  надо  было  самому  страдать.
             И  завертелась  западная  жизнь  в  заботах  мелких  и  не  очень.  И  тут   Андрей  Прокопыч  понял,  что  там,  в  стране  Советов,  жилось  ему  и  прочим  гражданам  страны,  довольно   сытно  и  легко,  как  у  приятеля  иль  Бога. А  здесь  ему  Великий  Пост.   
             И  сильно  отощать  пришлось  бы  при  той  жизни,  но  подвернулся  случай. В  пивнушке  он  сошёлся  в  интересах  быта  с  молодым   повесой,  сыном  бывшего  нациста  при  шевронах  местного  гуляки.  Шевронами  тут  выступали  доечмарки.  Знакомец  был  наверно,  пиковых  мастей,  лелеял  запорожские  усы,  а  наряду  с  немецким  шпрехал  по-хохлацки  и  иной  раз  со  спец-акцентом  говорил  по-русски. А  в  доме,  принятом  в  аренду,  имел  портреты  Гитлера  и  бюсты  Бонапартия  приличной  высоты  в  углах,  но  под  шандалами  в  огнях  электроламп.
             И  тот  бендеровский  свояк  пообещал  Андрюху Арнаутова  рекомен-довать  в  семью  знакомца  по  фамилии  Беншваль  учителем  игры  на  саксофоне.  Он  в  моду  в  это  время  заходил.
              Но  жизнь,  она  такая:  или  повезёт  или  толкать  начнёт. Арнаутова  толкала.  И  норовила -  в  зад.  При  его  приличных  формах.
              Как  оказалось,  в  доме  у  знакомого  гуляры  было  некого  учить. Наследника  определили  в  штурманскую  школу,  навигации  на  море  познавать,  а  потому  адаптером  включился  помогать  хозяин  бывшего  когда-то  полузамка,  решив  свои  немногие  познания  в  искусстве  звуков  обновлять. Их   понимать   поднаторев  ещё  в  каком-то  там  году,  будучи  горнистом  в  штабе  Симона  Петлюры.
             Уроки  проводились  ежедневно,  по  часу  на  день, и  это  время  музыкант,  дул  в  медную  трубу,  покудова  хозяин  гонял  чаи  по   блюдцу.  За  соло  на  трубе   артист  и  аферист   имел  пятёрку  марок   на  жратву  и  был  доволен.  Германия  тогда  была  ещё   не  очень,  чтобы  не  роптать  простым  рабочим. Аденауэр  всё  ещё  кормился  из  подачек  США. Которые  из  подобных  Круппу  после   приговора   трибунала  на  Потсдаме   от  серьёзных  наказаний    потери  понесли  большие,  но покуда  раскрутиться  на  большой  иль  средний  палец   не  смогли.
             А  потому Арнаутов,  тоже  иной  раз  чувствовал  себя  не  очень,  и,  тихонько  голодал,  дабы  не  быть  белой  вороной  в  музыкальном  коллективе.  И  озлобясь  на политврагов  Советского  Союза,  сравнивая  тут  и  там  житуху,  шептал  иной  раз  под  подушку,  посылая  до  Москвы  наперсникам  досаду:  «Идиоты! Проститутки,  цуцики, шакалы!  И  мразьё!  Вы  Запад  хвалите  втихую,  наслушавшись  свободных  голосов!  А  вы  тут  поживите  и  чуточку  хлебните  обыденных  забот. – И  не  найдя  порочных   слов,  которые  совсем  бы  уничтожили  их  глупую  чопорность  при  независимости  дилетантских  рассуждений,  почти   всегда  им  восклицал: - Вы  паразиты  и  шакалы,  гниды!  Шпунтики  эпохи!»
             Так  протекало  время  Арнаутова  под  звуки  музыки  и  вид  шеврона  на  плече  бандеровца  репатрианта  из  времён   антанты  первого  созыва.  Бывший  вояка  за  национальную  идею  Окраины  Карпат  за  годы  приближения  до  старости  довольно  сильно  ожирел,  но  не  от  голода, - безделье  одолело  и  непомерная  жратва. И  походил,  затянутый  в  мундир  с  крестом  в  петлице  и  выражением  в  глазах  маразма,  на  мумию  в  салоне  у  мадам  Тюссо. Лицом  творя  историю  упадка  стратегических  основ  у  Западного  замка.
              За  окном  что-то  происходило,  но  Арнаутов,  тонкий  и  душевный аналитик  на  пенатах,  тут  почти  ничего  не  отмечал. Да,  люди  бузовали,  требуя  чего-то, ходили  в  колоннах  демонстрантов,  чего-то  вызывая,  и  скоро  расходились. Менялась  окраска  знамён  у  демонстрантов. Уже  все  реже  встречались  чёрные  тона  и  стал  преобладать  пурпур  из  кирпича,  к  каким  Андрей  Прокопыч  попривык    со  школьного  галстука  пионера,  но  и  только.  Цвета  ничего  не  вызывали  из  души,  равнодушие  держало  вышку. И  даже  теперь, он,   как  дальтоник  не  различал  цвета  крестов  и  иных  символов  сект,  оставаясь  с  холодным  сердцем  и  тихим рассудком. Свою  рассудочность  он  принимал, понимая  особое  положение,  и  лишь  однажды  сорвался  и  почти  заревел  среди  улицы.
             «Ты  идиот,  Арнаутов  и  трус,  готовый  ради  куска  жратвы  лизать  жирную  задницу  бывшего  бандеровца. А  её  надо  кусать,  рвать  на  клочья  и  давать  поджопника  лапой  белого   медведя!.. Подумаешь,  он  внедряется! Он  хочет  изменить  мир  путём  разведения  партизанщины  в  колониях  янки! А  хрена  белого  медведя  ты  едал?! Вот-вот!  Скорее  он  тебе  отвинтин  голову,  чем  ты  зажаришь  на  костре  его  лопатку.» 
             Проходя  мимо,  прохожие  оглядывали  его,  принимая  за  алкаша,  крутили  у  висков  пальцами,  а  иные  даже  плевались  и  требуя  справедливости,  взывали  к  полиции.  И  она  вскоре  явилась,  в  лице  шуцмана  на  мотоцикле. Тот  выяснил  нюанс  эксцесса,  мотнул  головой,  соглашаясь  с  прохожими,  и  дал  газу.
             Однажды  херр  эсквайр  Шварцшваль,  владелец  полузамка,   предло-жил  Андрею  Арнаутову  составить  компрамэ  возле  графинчика  со  шнапсом.
              - Одному  чертовски  скушно  глотать  эту  гадость,  а  за  смирновкой  некого  послать. За  городом  та  оптовая  база, - пожаловался  он  на  чистейшем  русском  языке,  тут  же  наливая  выпивки  в  другой  стакан. – Берите,  господин  маэстро.  Оттого,  что  мы  воздержимся  от  возлияний  этой  мерзости  на  язвы  для  желудка,  жизнь  ни  на  йоту  не  улучшиться.  Когда  всё  лезет  нечестивцам  в  пасть, нечего  держать  на  морде  радость  патриота. Давайте  достанем  из  заначки  бутылочку  русской  водки  и  выпьем,  а  эту  всю  вонючку -  вон. – Прошедши  к  холодильнику,  герр  Шваль  достал  оттуда  потную  бутылку  с  белой  головой  из  сургуча. – Это  у  вас,  господин  музыкант,  дела  идут  паршиво.  Это  я  о  вас. И  русскую  водку  я  предпочитаю  не  потому  что  она  русская,  а  потому  что  лучшая  на  вкус.  Вода  там  мягкая  или  ещё  какая-то  прибавка…Вот  вы  русский,  я  русский, вернее  украинец  и  тоже  славянин,  а  живём  у  паршивых  фрицев,  как  бы  на  иждивении  у  времени,  как  прошмандовки, а  то  и  вовсе  шлюхи. Я, - понятное  дело, мне  сам  бог  велел  бороться  против  всяческих Советов, у  нас  старые  счёты  и  только  могила  нас  примирит,  что  навряд  ли. Ну,  а  ты,  господин  Арнаутов,  какого  фекалия  стырил  у  России,  что  вынужден  в  бега  податься? Или  у  тебя  там  отняли  имение  и  ты  отважился   заделать  им  вендетту?  Ты  пропадал  там  с  голодухи,  как  бездомный  пёс?.. Ба! Да  у  тебя  там  всё  в  порядке,  а  ты,  козёл  без  бороды,  убежал  на  чужбину  искать  такой  вот  доли! -  И   ткнул  перед  собой  в  пустой  стакан. - Да  знаешь  ли,  гнилой  гуляка,  что  я  отдал  бы  только  за  возможность… Ты,  часом,  не  из  желтенького  дома  убежал?  Иль  ты  жид,  а  там  объявлен  этот,  как  его,  заклятый  холокост?...Сейчас  мои  гостеприимные  хозяева  пекутся  о  жидовском  племени, но  ты  не  верь  их  сказкам. Придёт  время,  и  люди,  что  сидят  возле  сундуков  с  золотом,  прикажут  волочь  тех  в  крематории,  которые  без  денег,  и  станут  драть  кожу  для  дамских  сумочек  в  утеху  всяческим  фрейлинам,  фрекеншам  и  элитарным   фрау. Впрочем,  жид  для  них  пустое  место,  а  вот  при  русской  речи  они  скрипят  зубами, сатанея. Всяческий  ариец  мечтает  о  реванше. Сколько  раз  они  бросались  грабить   москалей?  И  всякий  раз  имели  в  зад  и  далеко  летали. И  теперь  любой Зигфрид  долго  не  забудет  пинка  при  подмосковьи,  сталинградского  базара  и  над  рейхстагом  множества  знамён. Утраченных  иллюзий  не  забудет  долго. И  тьфу  на  них!  Какого  хрена  лезли,  когда  припомнить  просто  надо  было  щекотуху   рыцарям  у  фаберже?! Давай-ка  лучше  выпьем,  господин  хороший,  брудершафт!
              С  тех  пор  Арнаутов  поддерживал  хозяину  компанию  у  выпивки  с  приличной  закусью  охотно.  Пойло   и  жратва,  то -  ладушки  и  только,  а  вот  времечко  летело  незаметно  и  легко.
              Господин  Шварцшваль,   немного  погодя,  прибавил   музыканту   десять  марок  и  Андрей  Прокопыч  почувствовал  себе  свободнее  в  быту,  а  вот  душа…  Она  не  успокоилась  и  потихонечку  пинала  именем  Кондратия  в  тылах.
             Графин  смирновки  и  рёв  трубы  владельцу  жилой  площади  при  замке  совмещаться  надоели. Иной  раз  музыкант  притаскивал  огромную  «бандуру»,  и  контрабасил  на  монстра-скрипке,  а  то  дудел,  надувши  щеки,  в  почтовую  трубу. И  это  беспокойство  атмосферы   благодушный  отдыхатель,   решил  разбавить  ритуалом,  но  иным.  По  вечерам,  к  приходу  музыканта  в  зале  устанавливали  киноаппаратуру  для  проецирования  изображения,  герр   бывший  бюргер  и  нацист  усаживался  в  кресло  и  велел  быть  рядышком  маэстру. Щелкал  пальцами,  призывая   подхватного   казачка  с  подставою  для  выпивки,  велел  налить  в  стаканы  и  запускал  кино.
              Игровых  картин  герр  Шварцшваль  не  требовал  крутить,  но  где-то  раскопал  документальных  лент   военных  лет   Шикльгруберских  побед, и,  упиваясь,  кадрами  приятного  видения,  хлопал  сапогами  по  паркету  или  ладошами  по  дереву  стола. После  первого  же  фильма  хэрр   эсквайр  и  шваль  теперешних  времён   хитро  улыбнулся.
             - А  что,  добродию  маэстро,  чи  сможете  вы  под  это  всё,  при  первых  днях  голокружений  вермахта,  вот,  скажем,  у  поляков,  отмузицировать  восторг  на  инструменте  для  тапёра. Рояль  подходит,  фортепьяно  или  что?  Но  чтоб  патриотизм  сквозил. .. А  ежели,  Вставай,  Страна  огромная,  а  ярость  благородная!?  Куда  ещё   патриотичней,  когда  идёт  пора,  знищевать  врага!  Сумеешь  вдарить  по  роялю,  чтоб  пушки  грохотали,  а  струны  лопались  дугой?!  Играй,  аж  чтоб  земля  дрожала!
             Теперь  он  голосил  на  разных  языках,  легко  переходя  с  немецкого  на  русский  или  хохлацкий  оборот.  И  общался  с  Арнаутовым  почти  по-дружески,  но  с  превосходством  побывалого  в  боях  фронтовика. А  лицо  его,   как  яблоко  печёное,  от  старости  в  морщинах, с  седыми  купами  бровей, с  курносым  и  большущим  носом,   с  которым  за  версту  узнаешь  славянина,  с  маленькими  глазками  в  купели  оплывшых  век, где  кроме  злобы  ничего  другого   нет.  Картину  завершали  широченные  и  пухлые  усы. С  начёсом  белокурой  седины.
             Арнаутов  изучил  характер  нордовский  лисы  нацизма,  зная,  что  его  гложет  всегда   солитёр  одиночества,  да  страх  перед  Кондратием  и  бабушки  с  косой,  а  потому  хэрр  Щварц  и  Швайнэ, наливается  до  чёртиков  сивушным,  устраивая  потом  бой  гипсовых  фигур  Адольфа  Гитлера,  а  из  богов   Великих  Нордов   для  Дождей,  и  Водоносов.  Потом  их  снова  накупают  и  расставляют  по  углам  и  насыпают  в  ящики,  в  запас. 
              За  злобой  он  скрывал  тоску,  прятал  глубоко,  и  даже  от  себя.
             И  держал  в  обслугах,  бог  как  сысканного  тут  пацанчика  гуцула,  пристроил  в  строгой  ласке  в  сенцах,  чтобы  по  зову  появлялся  как  тот  конь  перед  травою.  И  держал  почти  в  нахлебниках  музмэтра   Арнаутова  и  тоже  с  ласкою  терпел  возле  себя.  Необъяснимо. И  нахальный  богатырь  привык  не  удивляться,  а  подчиняться. Почти  безропотно,  сами,  мол,  с  усами…
            А  потому,  между  глотками   выпивки  кивнул  на  просьбу  швали.
             - О.  господин  бывший  упырь! Конечно,  всё  смогу. И  тут  патриотизм,  и  гарные  слова,  и  слёзы.
           - Оцэ  гарнэнько! Ця   тема  угадае  квочку! Дуй  на  обе  щёки  и  топай  сапогом! – Скомандовал  Шварцшваль.
            И  Арнаутов  дул,  закрыв   глаза  и  извергая  медный  глас.  А  Шварц-и Швайнер  говорил   почти  по  дружески,  приятельски  маленько  лыбясь  и  не  считаясь  языками,  легко  переходил  с  немецкого  на  русский  иль  хохлацкий,  а  то  и   смешивал  всё  вместе,  как  уличный  хэрр  шуцман. Лицо  его,  как  яблоко  печёное,  в  морщинах, не  выражало  ничего,  а  карие  глаза  светили  злобу. Обычная  картина  музыканту,  он  давненько  изучил  её. Добродию  страдал  от  одиночества,  его  сосал  тот  червячок  и  страх  поймать  инсульт  от  старости,  да  зажимала  жабой  грудь   тоска. А  чтобы  обуздать  её, Шварцшвайнер  наливался  пойлом  и  устраивал  бои  меж  бюстами  из  гипса  хэрра  фюрера  и  гвардейцами  похеренных  Луи.   Потом  таких  болванов  снова  покупают, расставляют  по  углам  и  сохраняют  в  разных  тарах  до  другого  случая  ристалищ. За  подобным  состоянием  житья  быстро  стареющий  гуцул  скрывал  тоску  по  милому  Карпатью   даже  от  себя. Дабы  прибить  ту  ностальгию  хозяин  метров  в  замке  обзавёлся   казачком. И  заодно  пристроил  Арнаутова  подле  себя,  чтоб  постоянный  возле  музыки  присутствовал  тапёр. Так   и  тянулось  время  за  музыкой  и  пойлом.
             Бендеровский  гуцул  сидел  на  лавке  идолом  и    взгляд  в  экран  кинокартины  в  нём  жизнь  не  выдавал.  Со  звоном  тонко  выдавала  звуки  медная  труба,  по  пажитям  украинской  степи  катились   танки,  шли   по  улицам  села  солдаты  вермахта,   бросая  на  ходу   куриные  лопатки  правды,  скорлупу   яиц  и   вишни   из  пилоток,   всё  это  покрывалось  смехом  и  звуками  губных  гармошек  про  Марлен  Лили.
             Другой  сюжет  показывал  иное.  Под  звуки  марша    на  верёвках  стариков  и  женщин  вешали  с  грузовика,  противников     немецким  распорядкам,  поодаль   развлекались  пьяные  солдаты  Муссолини,  бия  о  твердь  младенцев,  брошенных  из  морга,  а  дальше   молодой   умелец  тащил  за  руку  в  хату  молодайку,  где  титры  подтверждали  намеренья: «Да  что  вы  упираетесь,  мамзеля  фрекен? Как  будто  я  веду  вас  убивать!  Мы  просто  попердолимся, доставим  удовольствие  себе  и  вам! А  дальше,  разойдёмся,  как   в  море  щепки! А  если  повезёт  и  вы  родите,  так  на  земле  прибавится  дитё! Моё  и  ваше,  но  в  общем,  итальяша.»
          Когда  погасли  титры  пояснения  журнала, бендеровский   упырь  сказал,  воткнувши  палец  себе  в  ухо  и  кивая  на  экран.
          - А  вы,  добродий  к  музыке, большой  нахал  и  даже  циник! Теперь  я  понимаю  отчего  вы  бросили  свои  пожитки  страну.  Вам  наплевать,  где  ночевать! Вы  выродок  и  точка!
           Арнаутов  глянул  на  него,  но  мысли  спрятал  и  смолчал. Он  не  ведал,  что  супротивник  да  и  он,  как  аристарх,   за  душой  имеют  честь.  И  когда-то сможет  защитить  её  и  с  гордостью  страну   носить  на  сердце.
           Когда  он  снова  посетил  владение  Шварцшвайна,  его  остановил  пацанчик-казачок  и  полушёпотом  предупредил:
           - А  это,  ваша  бродь! Они  вчера  опять  гоняли  фюреров  по  полу  и  углам. И  сегодня  они  злые,  яко  сатана   и  пёсья  кровь!
             Хэрр  Швайн  сидел  на  своём  месте,  в  кресле,  мордой  синий,  но  видом, будто  трезвый  и  непонятно  шебутной. Рядом  столик  с выпивкой  и  с  проектором  готовым  до  работы,  с  кассетами  для  лент. Возле  аппарата,  лежал  шишкарь, -  времён  войны  гражданской,  каска  офицера    кайзеровских  войск.
                - Мы  с  вами,  славный  камарад  и  музыкант,  вчера  нащупали  прекраснейшую  тему! Которой  можно  было  обозначить  в  памяти  тех  лет!  -  И  он  кивнул  на  белый  саван  на  простенке  и  стукнув  кулаком  столешницу,  успел  поймать  меж  пальцев  рюмку. – Играйте  прежнее, приятель!
            Но  Арнаутов   поднял  руку  в  положение  партийного  Зиг-Хайль,  и  с  супротивностью   приказу   расповедал:
            - Вчера  я  вечером  включил  комбайн  и  сразу  же  поймал  Москву.  А  там  хреновину  играли! Свиридова  Пушкиниану!  Последнее  из  сказочных  чудес! Не  слышал  ты,  а  жаль!  Но  я  тебе  сейчас  трубою  пропою  и  ты  поймешь,  пенёк  трухлявый,  какая  выпала  нам  честь  быть  с  русскими  душами!
             И  заиграл!  Пушкиниаду! 
             Свиридов  Пушкина  Метель  засунул  в  музыку! Которую  играть  бы  надобно  ещё  в  году  пятьдесят  третьем!  А  прежде   отстегать    на  площадях  у  мегаполисов  и  весей  реформаторов  устройства  социальной  жизни.  Цыганскими  кнутами,  и  с  оттяжкой!   
             Шибздики!  Падлюки,  мясники!   ( Тут  ругательства   настроя  для  цинической  души…)  Не  зная  броду,  лезли  поломать  и  растащили,   по   приватностям  мещан,  дороги  до  людских  толок!  Устроенных  нормальною  житухою  повсюду!
             А  труба  пела  о  превратностях  судеб  и  всяческих  надеждах  на  упоительные  дни свободы  от    невзгод,   и  утверждала   сроки   ожидания   от  Фатума   решений  на  последний  путь.
             Когда  утихли  звуки  от  последнего  аккорда, Шварцшвайн  восклик-нул:
             - Музыкант!  Под  эту  музыку  не  стыдно  будет  жизнь  отдать!  И  бросить  горсть  земли  на  гроб   подруги  или  друга. Или…
             - Чего  там  или, чего  ты  там   плетёшь?!
             - Или  их  поставить  раком  или  ширше  ноги  раздвигать…
            Но  мысль  дурную  досказать  он  не  успел… Какая-то  большая  сила  его   вдруг  оторвала  от  земли  и  бросила  на  стол, затем  распяла,   прихватив  за  горло. Он  захрипел  и  дрыгался  ногами,  но  тут  же,  как  нашкодивший  и  старенький  кобель,  тихонечько   вздохнул,  и… сдох.
            А  погодя  был  суд. Присяжных  не  было,  но  вынесен  вердикт  нестрогий. Во-первых,  старику  за  девяносто  лет  свалило,  а  во-вторых, по  просьбе  адвоката,  Свиридова  Пушкиниаду  прокрутили  в  зале  для  суда,  для  всех…
            И  Музыка   сказала  людям  всё.  И  пошлость  Швайну  не  простили.
            Засим  для  Арнаутова  опять  Америку  открыли  с  четвёртой  палубы  у  лайнера  «ГЕСТИЯ»,  а  далее  -  заботы,  в  продвижении  идеи  справедливости  простонародию  повсюду.

                ***

          Они  углубились  в  густую  сельву  и  думали,  что  - всё! Но  самолёт  покоя  им  не  дал. Как  пёс  сторожевой,  придушенный  тоской, тот  завывал  на  высоте,  паря  над  головами  от  утренней  зари  и  до  вечерней.  Аппаратура  у  пилотов  щёлкала,  долбила  снимки,  по  их  наводке,  вскорее  вблизи  от  базы  партизан,  стали  попадаться  на  глаза  довольно   подозрительные  люди.  Один  был  с  миссией  от  воинства  Христова, - с  собою  Библию  таскал,  другой  имел  диплом  ветеринара,  он  бабочек  лечил,  имея  их  проткнутыми  иглами  на  полосах  альбома,  а  третий  оказался  пейзажист,  с  мольбертами  вблизи  палаток  ошивался. Потом   Армандо  очень  сожалел,  что  не  сдержал  ребят,  в  живых  тех  янок  не  оставил,  свидетелей  для  протокола  у  Бенитто  Церетели. Но  что  поделать? Бенитто  опером  служил,  а  он,  Армандо,  предпочитал  открытый  бой  и  вражеских  идей   в  натуре  не  терпел. Будь  то  в  бумаге  протокола,  в  рисунках  Библии  иль  в  фотках  с  самолёта.
           Они  прошли  ещё  поболе  суток,  изнемогая  от  трудов  в  дороге,  но  сельву  им  осилить  удалось.  И  выйдя  на  опушку,  повалились  в  жесткую  траву.  Как   вскоре  убедились,  свалились  они  вечером, решивши  отдохнуть  и  ночевали  у  просёлочной  дороги,  вдоль  густого   леса.  И  теперь   они,  почти  что  без  команды,  разве  что  усталость  приказала,  бросились  в  темнеющий  бурьян.    
          Арнаутов,  правда,  будто  извиняясь,  бросил  командиру?
          - Всё,  камрадушка, писец!  Устал,  как  семеро  козлят! Привал!
          И  сбросив  со  спины,  он  мягко  опустил  на  землю  пулемёт. Затем   и  «сидорок»,  набитый  кругло.
           Армандо  посмотрел  по  сторонам,  оглядывая  партизан, махнул  ладошкой,  и  сам  упал,  будто  сраженный  пулей.
            «Устали  милые  бойцы,  товарищи  мои…Мы  сколько  дней  в  дороге?  Уже  десяток  дней,  пожалуй,  наберётся…Конечно,  записи  вести  тут  вредно,  всё  в  голове  надо  держать. А  вот  задания,  признаться  надо,  выполнить  пока  что  не  пришлось.»
            Начальник  авантюры  и  сам  сильно  устал,  но  он  потерю  сил  обуревал,  как  мог. И  отвлекаясь,  смотрел  на  цепи  Анд,  идущих    обок    побережья  моря,  и  степь  предгорную,  поросшую  бурьянами,  и  растирал  искусанную  комарами  плоть,  от  шеи  и  до  щиколоток  ног. И  мыслью  теребился,  что  было  бы  неплохо  набрать  воды  в  дальнейшую  дорогу  да  и  харчами  бы  обзавестись…Ан,  нет,  такое  лишь  на  базе  можно. А  тут  терпи.»
            И  он  терпел,  бросая  на  себя  прохладу  трав  и  утираясь  ими,  давая  негу  телу. А  времени  спустя,  поулыбавшись  мыслям,  он  сказал  себе: «Сейчас  нам   даже  Бог  не  страшен!  Пускай  все  парни  ЦРУ  мечтают  нас  найти,  отсечь  нам  руки,  уничтожить  тело,  а  дело  революции  найдёт  свои  пути. Конечно,  тут  на  территории  латыни, надеяться  нам  рано  на  успехи,  малограмотный  тут  люд,  газеты  и  листовки  мало  помогают  разъяснять  им  положение  вещей,  да  и  тутошние  власти  похитрей.  Они  давно  поняли  кое-что  при  латифундиях  своих. И  что  ни  год  явился,  а  генералы  лезут  на  столбы  и  потрясая   на  штанах  лампасами,  объявляют  смену  власти, дескать  Революция  пришла. Крестьяне,  улыбаясь,   слушают  те  сказки,  попозже,  рассудив  те  обещания  и  почесав  в  носу,  кивают  мыслям  и,  икая, - к  партизанам  не  идут.  Как  есть,  всё  остаётся  латифундам,  хотя  индейцы  пашут  на  клочках  той  арендованной  земли,  как  богами   заклятые  рабы. 
           И  от  проклятых,  верно,  дум,  а  то  от  недостатка  сил  иль  резкого  движения, вдруг,      что-то   ухватилась  за  ребро  в  груди,  и  там  зависло,  отягощая  холодом  и  весом. Армандо  в  торопливости   полез в  карман,  достал  и  закурил  сигару  с  астматическим   дымком  и  ожидать  стал  результата. Есть  хотелось  с  вечера,  а  приступ  тошноты  обычно  проходил  нескоро  и  силы  мало  прибавлял.  Кружение  мозгов  томило,  а  приходил  в  себя  довольно  долго. Пожалуй,    три  дня  тому  он  сытно  пообедал,  а  затем  они  добрались  к  сельве  и  надо  было  торопиться  одолеть  её,  в  таком  лесу  добыть  еду,  пожалуй,  сложно. Особо,  ввечеру.
          Подошёл  Арбентоса,  член  их  бригады,  человек  маленький  ростом  и  вечно  весёлый. Задрав  голову  и  придерживая  на  макушке  берет,  посмотрел  на  дерево,  обвитое  ветвями  камичина, цвиркнул  слюной  и  небрежно  сбросил  под  ноги  полупустой  рюкзак. А  опустившись  спиной  к  дереву  и  скинув  автомат, бодренько  воскликнул  командиру:
         -Дорогой  Армандо! Ты  кислого  хватил,  что  аж  морду  перекосил?  Или  прихватила  астма?! Да  и  устроился,  где  много  тени. – И  голос  его  был  фальцетный,  как  всегда,  довольно  громко  резал  ухо. Арбентоса  ткнул  большим  пальцем  на  мертвую  крону  сейбы,  под  которой  они  с  командиром  сидели,  и  покачал  головой. -  Плохой  знак,  товарищ. Даже  касаться  тени  этого  гиганта  вредно  для  судьбы. Видишь,  растение-паразит  давно  уничтожило  это  красивое дерево,  значит  и  на  нас  ляжет  печаль. Знакомый  индеец  мне  рассказал,  что  одна  женщина  их  селения,  нечайно  коснулась  тени   такой  вот  сейбы  и  потом  не  смогла  рожать,  продолжить род   семейства. Правда,  индеец  подчеркнул,  что  тая  баба  не  имела  дела  с  настоящим  мужчиной,  а  хлюпик   наподобия  меня,  не  сможет  сбросить  сколько  нужно  семя.
           Арбентоса  засмеялся  и  протянул  Арманду  вяленого  мяса.
           - Пожуй  немного,  командир.  Случайно  я  нашёл  в  кармане  малость  харча. Прокис  давно,  конечно,  но  червячок  уснёт. Да  и  надвое  я  его  делил. Тебе  на  зуб  и  мне  немного. А  на  знак  дурной  поплюй,  что  мне  индеец  рассказал. В  приметы  верить  коммунистам  вредно. Или  как?..Э,  а  это  что?!
            - Что  и  где? -  Спросил  Армандо.  И  встал  на  ноги.
            Наступил  полный  рассвет. Далёкое  солнце,  с  той,  восточной  стороны  Анд вычертило  на  небе  высокие  кряжи, позолотило  нижнюю  часть  единственного  облака,  уцепившегося  за  верхушку  горы,  и  окрасило  край  неба  у  горизонта  в  голубой  с  сузеленью  колер. Воздух  был  чист  и  прохладен  и  лишь  вдали,  над  равниной  сельвы  дрожал  в  малой  зыби. И  в  далёкой  той  рыхлости,  также  дрожа  и  расплываясь  в  галюцинацию,  шли  солдаты  правительственных  войск.  Их  выслали  навстречу  покарать  носителей   владетелям  невзгоды. То  бишь  революцию  - отнять!
           Каратели  не  прятались,  не  гнулись,  шагали  в  полный  рост. Таких  раньше  снимали  для  журналов  и  в  кино,  дабы  усилить  политический  момент  патриотизма,  небоязни  ранений  и  презрений  к  смерти.  За  родину  ли  шли  или  в  наём,   за  деньги  для  семьи. Ротный  командир  шёл  впереди,  иной  раз  посмотрев  назад  и  одобряя  тех  солдат  улыбкой. Вскидывал  на  кисти  пистолет. Тем  ободряя.
           Армандо  долго  их  высматривал  через  бинокль,  внимая  мыслям  командира,  которым  он  и  был. Раздумья  он  не  торопил,  не  егозил,  предпо-ложения  кидая,  или  навстречу  скорым  мыслям  излагая  планы  на  планшет. Исход  для  темы  дня  один:  идти  на  встречный  бой.  А  неожиданность  была  наградой  партизанскому  отряду.
           И  попросил  на  время  тишины,  вскидывая  руку.
           - Ребятки,  помолчим.  Подумать  надобно  немного,  да  и  совета  бы  спросить. Идут  солдаты  нас  громить,  но  мы  их  можем  встретить.  Встретить  и  побить.  На  неожиданность  их  взять! И  опрокинув,  обратно  их  погнать. Как  вы  посмотрите  не  это?  И  ты,  Прокопыч  Арнаутов! Ведь  только  у  тебя  - оружие  заглавного  калибра!
          - Я  что  тебе,  сбоку – припёку?  Я,  как  все,  их  встречу.  Пирогами  вряд  ли,  а  пончиками – точно!  Другая  там  начинка!  И  маслица  налито,  чтоб  с  горочки  катиться.
           На  такой  ответ  Армандо  усмехнулся  и  снова  посмотрел  в  бинокль.
           Солдаты  на  погляд,  почти  все  рослые,  весёлые  идут.  За  плечами   автоматы,  на  спинах   упаковки  снаряжений,    с  немалою,  наверное,  жратвой. На  мысль  такую  командир  отряда  с  огромным  сожаленьем  хмыкнул,  а  поясняя,  объявил:
           - У  них  запасы  есть  чтоб  подкрепиться  на  дальнейшую  дорогу. Такую  вот  задачку  надо  бы  поставить. Протестов  нет?  Тогда  заляжем. Мы  их  обнаружили,  они  нас – нет!
          «Но  козырь  наш -  энтузиазм,  и  больше  ничего. Бойцы  устали,  впрочем,  у  нас  есть  и  внезапность! А  это   есть  сестра  Победы!»  Воскликнул  для  себя  Армандо  че  де  Лань.
            И  опустив  бинокль,  осматривал  своих  ребят  и  их  готовность  к  бою. С  иными  он  бывал  в  военных  переделках, со  многими  знакомился  в   атаках,  и   зарекаться   полностью  за  жизнь  свою  и  этих   «антрекотов  над  душою»  вряд  ли  теперь  стоит.
           «Не  побегут?..Вон,  один  переобувается.Он  волнуется  и  руки  в  торопливости   трусятся. Он  не  смотрит  на  меня,  боится  показать  мне  страх…Но  я-то  вижу.  И  тоже  боюсь. Нет,  не  за  жизнь,  не  пули,  не  врага,  а  своей  трусости…Вдруг  тоже  ткнусь  лицом  искать  спасения  душе. Господь…Тьфу,  ты! Я  же  атеист,  а  тут  такие  мысли. Чего  товарищи  мне  скажут,  когда  такое   неожиданно  узнают.»
           И  приподнявшись  для  прыжка,  спокойно  объявил:
           - Ну,  что,  товарищи?  Готовы?  Пора  идти  в  атаку! Они  нас  тут  не  ожидают  встретить,  думают, что  мы  ещё  в  лесу. Я  полагаю,  нас  накажет  епитимией  не  только  римский  папа,  но  и  сам  Всевышний,  если  мы  теперь  срази-ться  с  ними  не  схотим  и  со  страха  убежим. - И  обождав,  покуда  стихнет  смех  ватаги,  добавил  для  отваги: - Давайте  мы  собьём  немного  спеси  с  них! А  покуда  есть  немного  времени,  туда,  к  дороге  ближе,  мы  перебежим  и  там  заляжем. Когда  начнётся  бой,  стреляйте  все! Пускай  одна  лишь  пуля  попадёт,  а  страх  для  них  нагонит!  И  мы  Викторию  поддержим! Мы  знаем,  за  что  боремся,  а  эти  солда-ты  сразу  залягут,  а  то  и  разбегутся. Не  унывать,  товарищи! Свобода  или  смерть! Им  драться   за  деньги,  а  нам  за  матерей  и  детей! За  землю  и  нормальное  житьё! Вперёд,  за  те  кусты,  а  там  заляжем.
           У  партизан  были  винтовки  США -16,  и  только  у  троих  имелись  автоматы,  да  у  Арнаутова  тяжелый  пулемёт,  нормального  для  этого  оружия  калибра,  на  12  мэимэ.
            Отряд  перебежал  через  опушку  и  залёг. Кто  припал  у  дерева,  кто  за  кустами  спрятался, а  кто  нашел  ложбинку,  зад  запрятать. И  стали  ожидать  начала  бою.
            Солдаты   латифундий  для  бананов,  всяких  пальм  и  цитрусов  шли  хорошо,  даже  красиво.  Почти  ленивым,  размашистым  шагом,  обе  руки  на  оружии,  а  в  глазах  не  страх,  а  весёлое  любопытство  и  удивление  прохладе  утра. В  кинофильмах  ушедших  лет  изгнания  милитаризма  и  колоний,  восторга  революций и  экстаза  жизни  показывали  часто.
            Арнаутов,  было,  занятый  устройством  своего  гнезда, теперь,  огля-дывая  почти  парадный  ход  наступающих  видом  гвардейцев,  покачал  головой  и  даже  языком  поцокал. Восхищаясь.
           «Ишь, братия  блатная! Идут, - прямо  пижоны!»
            И  тут -  выстрел.  У  кого-то  из  партизан  не  выдержали  нервы  и  он  нажал  на  спусковой  крючок. И  хорошо,  что  близко  уже  было. И  бой  на  поражение  начался. Но  солдаты  успели  пасть  в  бурьян,  а  многие  ответили  стрельбой. Их  пули  смерчем  проносились  над  головами  партизан  и  заставляли  прижиматься  к  терре.
            - Э-эх! -  Простонал Армандо.
            Какой-то  простофиля  из  бойцов  открыл  огонь, - не  выдержал  напруги  нервов. Но  даже  не  о  том  теперь  переживал  начальный  партизан. Сейчас  задача, - выйти  без  особенных  потерь  из  боя,  не  побежать,  не  быть  избитыми,  покрытыми  позором!
           А  партизаны  в  большинстве - прижатые  к  земле. И  не  слышно  пулемёта  Арнаутова!  А  он  бы  как  помог  в  таком  бою!.. Теперь  продумать  ситуацию,  чтобы  остался  выбор:  отступить  с  удачей,  или  всем  погибнуть.
          И  тут,  будто  в  ответ  на  его  мысли,  застучал  тяжелою  октавой  пулемёт,  сразу  прекратился  автоматный  ливень  и  теперь  солдаты  в  вицмундирах  принялись  клевать  носами  землю.
          «Ай, молоток,  проказник!»   
           Воскликнул  для  души  Армандо,  как  только  захлебнулся  пулемёт. И  закричал:
           - Солдаты  латифундий!  Вы  лежите  на  открытом  месте, а  у  нас  есть  пулемёт  и  есть  запас  гранат. Так  что  сдавайтесь!  Оружие  сложите  и  сдавайтесь! Мы  гарантируем  вам  жизнь!  Пойдёте  все  домой! Мы  не  хотим  напрасных  жертв!
           «Эх,  щас  бы  пулемётик  Арнаутова!  Чтобы  их  малость  причесал!»
            Подумалось  опять  начальству. И  будто  бы  подслушав  просьбу,  прошёлся  вдоль  залёгших  пулемёт,  с  малым  недобором. Чтоб  лишнего  на   душу  не  собрать. Молчание  и  в  этот  раз  установилось. И  долго  длилось  та   тихуйшая  отрада.   
           И  Армандо,  прокашлявшись    в  кулак,  напомнил:
           - Господа  поведения! Бросайте  оружие  и  сдавайтесь. Гляньте  какой  день  пригожий,  и  вам  бы  жить  и  жить!
            Солдаты  поднялись  как-то  сразу,  будто  по  команде,  а  бросив  под  ноги  оружие,  ступили  несколько  шагов  вперёд.
            Партизаны  собрали  оружие,  радуясь  трофеям,  пожелав  солдатам  у  начальства   нежесткой  сечи,  воздали   конфискованным  харчам  внимание,   отъев-шись. И  снова  двинулись  вперёд,  по  плану.
           К  вечеру  они  нарвались  на  новую  группу  защитников  американской  демократии. Эти  тоже  облачены  в  новую  форму  и  имели  приличное  вооружение  в  качестве  многозарядных  винтовок,  а  за  спинами  не  малый  багаж  со  снедью. С  нею  они  и  решили  тут  же  познакомиться,  как  только  оказались  в  подножии  сельвы. Партизаны  теперь  не  голодали,  а  поимев  сочувствие,  ужин  солдатам  не  прервали  и  бой  начали,  когда  вояки  облизали  ложки  и  принялись  цедить  из  горлышков  оранж.  Ормандо   взял  на  мушку  командира  и  сразил,  чтоб  не  мешал  заумными  командами  нужный  результат  иметь.  Когда  случалось  заглянуть  в  походный  офицера   записной  реестр  начальству  для  доклада,  там  сразу  виделась  брехня.  Причём,  у  всяких  рангов  офицеров,  будь  то  он  старлей  или  полкаш.  Все  утверждали,  что  потеряли  мало,  а  вот  противников  убитых  некуда  девать.  И  предлагали  не  возить  обозами  гробов,  а  только  пальцы  отсекать,  по  отпечаткам  делая  отчёты. И  наверху  послушались  совета  и  внедрили.  Теперь  задание  для  командиров  всех  карательных  отрядов,  правые  ладони  отсекать,  ежели  покойник  знаменитый.  А  с  рядового  брать  мизинчик,  он  много  места  не  займёт  в  пластмассовом  пакете.
          И  время  шло,  и  утром  снова  бой. Район  этот,  казалось,  был  напичканный  войсками  и  командиру  партизан   пришлось  немного  думать  и  надеяться  на  случай,  чтобы  другой  отряд  попался  не   погуще. Но  тут  вояки  оказались  похитрее,  они  не  стали  разбегаться  или  идти  на  встречный  бой,  а  просто  расступились,  пропустили  партизан  и  потянулись  вслед.    
          «Они  играют  на  минуты! – Решил  Армандо. -  Решились  тут  собрать  кулак  и  обложить  в  три,  иль  в  сколько  выйдет,   круга!  И  вот  тогда  мы  даже  в  сельве,  под  прикрытием  деревьев,  проиграем  бой.  Нам  нужно  срочно  пробиваться  в  горы!»
           Он  приказал  радисту   связь  установить  с  Бенитто,  но  оказалось,  что  шальная  пуля  повредила  агрегат. Транзисторный  приёмник  у  них  был,  но  он  годился  разве  что  послушать  новости,  - предусмотреть  не  догадались   супротивный  случай. 
           Командир отряда  партизан  приказал  пробиться  боем  и  укрыться  на  горе,  чтоб  далее  возможность  появилась  смыться, но  не  прошло.  Солдаты  встречный  бой  приняли,  а  залегши,  потянули  время.
           Укрытый  рядом  за  деревом  Арбентоса,  раскурив  сигару  и  попыхав  дымком,  раздумчиво   предложил  вариант:
            - А  что  если  оставить  прикрытие,  вдруг  найдя  щелку,  и  тикануть?! Дай  мне  трёх  охотников  на  такое  дело  и  мы  шороху  наведём! Через  нас  они  пройдут  не  сразу!
            - Не  городи  глупостей,  друг  наш  беспокойный. Я  не  собираюсь  жертвовать  тобой  или  собой. Надо  придумать  поумнее  ход! – Отмахнулся  коман-дир. – У  нас  один  лозунг  революции. Победа  или  смерть! Или  всем  пробиться  или  всем  умереть!
           На  гневную  отповедь  начальника  Арбентоса  цвыркнул  слюной. Но  и  тираду  выложил:
           - Дурак!  А  ещё  командир!  Где  ты  столько  людей  для  революции  наберешь,  если  всех  в  могилы  уложить?!
           Армандо  упрёк  проглотил  вместе  с  затяжкой  астматического  дыма,  но  приказал  идти  в  атаку. И  они  пошли,  и  пулемёт  Арнаутова  делал  своё  доброе  дело,  и  они,  разбившись  на  мелкие  группы,  просочились  сквозь  заслоны.  Не  все,  с   остатками командир  сумел   сориентироваться  и  отправить  к  Бенитто  людей  с  планом  пробиваться  в  горы  и  уходить,  возвращаясь  на  базу. А  разведка  в  авангарде  вскоре  доложила,  что  главный  лагерь  партизан  разгромлен  весь,  дотла,  и  на  подступах  готов  уже  подарок,  из  соединений  двух,  а  то  и  трёх,  но  полных  батальонов,  для  встречи  партизан.  Но  толокни  меж  доброхотов  партизан  и  аван-гардом   гринго  не  случилось,  Армандо  приказал  сменить  маршрут  и  повернуть  в  каньон  до  Андов.  И  где-нибудь  пересопнуть,  хоть  малость  отдохнуть.

                ***

          Солдаты,  все  рейдеры  теперь,  на  броневиках  для  крепкого  заслона,  посланных   в  подмогу  тутошним  помощникам  из  США,  напали  на  бивак  перед  рассветом,  по  уму,  за  малостью  минут,  назначенных  Армандо  до   похода.  Почти  бесшумно  сняли  часовых,  и  только  аргентинец  Панчо  Самуэль,  услышав  шорохи  обувки  янки,  увидев   тёмный  силуэт,  успел  нажать  гашетку  и  отпрыгнул  с  ловкостью  лесных  жильцов. Потом  нашел  Фернандо,  тот  патроны  экономил,  но  стрелял.
          - Мы  опоздали,  командир,  с  отходом,  а  надо  снова  делать  ноги. Иначе,  все  погибнем. Теперь  навряд  ли  мы  пробьёмся,  броневики  кругом. Давай  махнём  за  реку, глядишь, переплывём!   Броневикам  тут  хада  нету! Потонут  сразу, - глубина! - Кричал  он   вожаку  почти  что   в  ухо.
            Армандо  повернулся  и  усмехнулся. И  коротко  спросил:
           - А  дальше  что? Как  раньше  было?
           Он  намекал  на  давние  года,  в  Доминике  и  в  Панаме,  для  диктатора  Норьеги, , когда  они  только  начинали  прокладывать  дороги  революций,  сражаясь  с  режимом  в  демократии  для  США,  и  часто  в  меньшинстве  уходили  живыми  в  большинстве.
          - Так  это. А  чего?  Может  и  сложиться  в  нашу  пользу,  -  пожал  плечами  от  смущенья  Самуэль.
          - Ты  вот  что, - сказал  Фернандо, перезаряжая  магазинную  винтовку  USA, которую  он,  считаясь  лучшим  стрелком  любого  отряда, уважал  больше  скорострелки-автомата. – Передай  по  цепи,  чтоб  экономили  патроны.  И  тихо  передай, не  сделай  радости  для  гринго. Нам  нужно  продержаться  несколько  часов. С  Анд  спускается  отряд  Бенитто,  ударит  с  тыла,  а  мы  ударим  в  лоб. Прорвёмся  или  сгинем!.. А  это  что?!
          Сквозь  грохот  боя  ясно  и  громко  звучала  труба. Она  исторгала  властно-торжественные  звуки,  от  которых  на  головах  вздымались  волосы,  а  в  жилах  закипала  кровь. Труба  пела,  требуя  Победу! Взывала  к  торжеству  Справед-ливости  и  немилосердной  каре  для  её  врагов.
         Постепенно  унялись  выстрелы. Солдаты  обеих  сторон  опустили  оружие  и  слушали  трубу. А  она  пела  о  далёких  домах,  в  каких  оставались  лишь  немощные  старики  и  такого  же  состояния  дети,  полуголодные  животные  и   надежды,  совершенно  порожние. 
         Не  в  себе  был  и  полковник  Бикс. Его  схватила  боль  за  душу  тоже. Нечеловеческая,  злая. Вот  уже  много  дней,  он,  возглавляя  операцию  на  месте  действий, гонялся  за  отрядом  Армандо,  теперь  партизаны окружены  и  их  мало  чего  стоит  уничтожить. Но  есть  ли  среди  них  главарь  движения  на  Андах,  сам  бывший  студент,  а  ныне  доктор?! А  если  нет? Опять  походные  гамаки,  жратва  из  консервушек,  и  болота,  комарьё  и  непролазные  леса,   на  ногах  мозоли  и  оглушительный  разнос  перед  начальством… Нет,  ему  без  головы  Армандо  появляться  там  нельзя. Тогда  погоны  вон  и - в  услужение  гориллам  подаваться. И  Бикс  вскричал:
         - А  есть  ли  среди  вас,  ребята,  товарищ  наш  Армандо?! Хотелось  с  ним  поговорить  о  наших  планах!
          В  ответ  раздался  хохот,  заразительный  и  длинный.  Вопрос  задал  противник  каверзный, коварный.  И  кто-то  из  толпы  потусторонней  тоже  вопросил:
          - А  кто  такой  этот  товарищ?  Он  твой  кузен  или  обычный  рейдер?  Тогда  у  вас  его  искать! У  вас  и  президент!  Вот  с  ним  и  говори. Хотя,  навряд  ли  станет  дебатировать  с  тобой  такая  шишка.  – Из  партизан  кто-то  ответил  так,  с  таким  приветом.
           - Они  окружены  полностью? – Спросил  полковник  у  лежащих  подле  офицеров.
           - Аж  в  три  кольца! Нас  на  много  больше,  господин  полковник! – С  ехидненьким  злорадством  пояснил  Гонсалес,  отдельной  роты  командир.
           Бикс  попытался  разглядеть  наперсника  и  задаваку,  чтобы  когда-нибудь  подтруночку  припомнить,  но  мрак  ещё  не  рассосался,  а  силуэты  тёмны.
           «Хрен  кто  поймёт,  зачем  я  оказался  в  этой  переделке?  -  Пожал   плечами  Бикс,  едва  сдержав  желание  достать  мещански-застарелый  кольт  и  пристрелить  Гонсалеса,  полу-испанца,  полу-выродка  индейцев,  за  поведение  ехидны  и  подначки. Конечно,  кто  бы  спорил,  было  время,  когда  во  многих  землях  запада  Европы,  почти  что  всякий  уважающий  себя  авантюрист  мечтал  попробовать  и  пробовал  характер  во  вновь  открытых  регионах. – Зачем  я  оказался  здесь, когда  уже  полковник  и  потолок  в  карьере  завершён. Почти.  Остался  генерал.  А  толку?  Впрочем,  здесь  его  не  мало.  И  баксы  должности  и  уважение  к  наградам, возможность   видеть,  слышать  и  руководить!»
             А  вслух  и  громко  он  сказал,  втыкая  палец  в  пустоту.  Но  чтобы  слышали  везде. И  партизаны  в   том  числе.  Для  них  он  и  вещал,  надеясь  на   удачу.
             - Армандо  здесь,  в  этом  отряде! Если  бы  его  не  было, так  кто-то  обязательно поговорил  бы  от   его  имени  со  мной. Выходит,  надо  подождать  и  я  немного  обожду. Нам  нужен  разговор,  чтобы  мой  глаз   положить  на  его  глас.
             Но  тираду  оборвало,  как  гильотиной  отрубило. То  пулемёт  вдруг  Арнаутова  сработал. Трасса  огненных  шмелей  распорола  тишину  и  темень,  и  тут  же  срезалась,  сомкнулась  с  глаз.  Русский  богатырь  стрелял  на  голос  и  был  уверен,  что  попал. И  потому,  склонивши  голову,  опустил  на  пулемёт  и  руки. А  вздохнув,  сказал  себе  под  нос:
             - Готов  курилка  и  не  наша  сивка.
             И  верно,  он  попал. Пуля  угодила  в  висок,  полковник  Джон  Бикс  уронил  голову  набок  и, дёрнувшись,  навечно  затих.  Глаза  и  рот  оставались  открытыми, но  капитан  Гонсалес  не  мог  того  видеть,  а  потому,  тихонько  окликнув  начальника,  тронул  за  плечо.
              - Ты,  что,  полковник?!  Потерял  мыслю?
              Но  поняв  состояние  вещей,  подумал,  что  и  он  мог  также  удалиться  на  покой.
              - Спёкся  полковник,  до  генерала  дело  не  дойдёт.   
              Бой  не  возобновился.  Темнота  ещё  стояла  крепкая  да  и  тревож-ная,  а  стрельнуть  наугад, -  прямая  бестолковщина.
               Гонсалес,  теперь  как  старший  офицер  на  пяточке, решил  не  торопить  событий. Он  понимал,  что  именно  сейчас,  когда  противники  сошлись  до  рукопашной,  а  рейдеров  тут  много  больше,  победа  их  возможна. И  даже  обязательна! Но  где  Армандо?  А  если  он  не  тут,  и  ускользнёт? Тогда  Гонсалесу  грозит  большая  клизма  у  начальства  на  разборке.
              Армандо  тоже  обложился  думой. Замысел  противника  тут  прост, а  как  быть  партизанам?
              И  он  распорядился    по  цепи:
              - Приготовится  к  рывку!  Слабаков  характером  и  опытом  устроить  рядышком  с  заядлыми  бойцами,  патроны  приберечь  и  только  попадать!  И  главное!  Задниц,  господа,   не  подставлять!  Оттуда  растут  ноги,  ежели  тикать!
               И  тут  же  отыскал  по  голосу   пулемётчика  Арнаутова  и  припал  к  земле  рядом. Как  посветлеет,  тут  будет  ад  кромешный,  пули  рядышком  станут  летать,  а  вдруг  чего, Армандо  разбирался  в  пулемётах  и  мог  русского  на  случай  смерти  подменить.   Он  как-то  ранее,  играючи  словами,  Арнаутова  спросил:
               - Ты  где,  Потапыч,  искусству  пострелять  из  пулемёта  научился,  школу  жизни  где  прошел?
               - У  Анки  при  Чапаеве  учился! Ты,  наверное, не  видел  то  кино,  у  вас  тут  не  крутили,  и  кто  такие  Анка  и  Петро,  не  знаешь.  Но  стреляла  она  лихо  и  тех,  которые  шагали  против  краснопузых  невозмутимым  шагом  в  чёрной  драпировке,  укладывала  в  пыль  парадными  харизмами,  а  то  и  заставляла  драпать. Да,  товаришок  Фернандо.  Суда  бы  нашу  Анку  на  несколько  минут!
              - Я  видел  вашу  Анку, дорогой  Потапыч,  и  очень  сожалел,  что  родом  я  не  русский…Да, да,  и  скоро  бой.
               - Думаешь,  не  пробьёмся? 
              Для  себя  этот  вопрос  Арнаутов,  со  скрипом  зубов,  но  решил. А  что  думает  командир?      
              - Нет, -  ответил  просто  Армандо. – Здесь  лежать  останемся,  если  не  подоспеет  Бенитто.
              - Об  этом  знают  все? – Музыкант  постарался  укротить  свой  басище,  перейдя  на  полушёпот,  но  и  таким  «макаром»  получалось  громко. Над  ними  тотчас  полетели  пули.
               - Пожалуй,  знают. Но  ты  не  думай,  они  не  трусы. Впрочем,  я  давно  приметил,  что  в  нашей  борьбе  первыми  погибают  смелые  и  трусы. Ты  заметил,  в  отряде  остались  невредимыми,  легко  раненными,  мои  соотечествен-ники,  давно  привыкшие  к  расчётливости  в  жизни. Они  смелые  до  отчаяния,  но  разумные. И  ты  головы  высоко  тут  не  выставляй. И  горше  всего,  что  теперь  могут  погибнуть  все. Против  бронемашин  у  нас  нет  гранат.
             - Да,  я  тоже  тут  дурак!  Промашку  дали,  не  подумали,  чтоб  заготовить  хоть  немного  нашего  коктейля. В  войну  его  назвали  кислотой.  От  Молотова.  Горели  танки  немцев  распрекрасно! -  Почти  смеясь,  заметил  Арнаутов.
               - Не  ты  один  дурак,  Прокопыч.  Я  с  тобой  в  компании  хожу. Как  мог  я  не  продумать  мелочей,  подобных  этим  пулемётам  на  колёсах!? И  вот  теперь  расплата,  прямо  с  плачем. -  Подвёл  итог  дебатов  командир  Армандо.
              - А  ты  не  торопись  всех  хоронить,  да  и  себя  совать  до  кучи. Насколько  понял  я,  как  жить,  у  ней  всегда  найдётся  случай,  самим  уйти,  а  супротивнику  подсунуть   дулю. Вот  я  заметил  в  тебе  храбрость  есть,  а  хитрости  хрен  ма. – Сказал  и  стукнул  по  колену,  но  себе, товарищ  Арнаутов.
              Армандо  ухватился  за  этот  парадокс  у  оппонента  и  спросил:
              - А  это  почему  ты  утверждаешь?!
              - Ишь,  возмущается  ещё! Ты  командир,  а  всех  людей  собрался  хоронить,  отправить  на  погибель. А  кто  такое  разрешил?!  Обстоятельства  прове-рил?
              - Я  не  могу, спасая  свою  шкуру,  обдумывать  возможные  уловки.  Ведь  всё  равно  погибнут  почти  все.  Такая  цена  нам  не  подходит! Да,  в  Истории  бывали  случаи,  когда  вельможи,  короли  и  командиры  бросали  армии  на  произвол  судьбы,  а  сами…Нет,  я  умру  со  всеми,  но  на  подлость  не  пойду! – Вскипая  гневом,  объявил  де  Серно.
              - Разве  ради  смерти  напоказ  мы  тут  сидим? Пойми,  я  не  предлагаю  предательства  интересов! Я  говорю  тебе:  Прорвись! И  снова  собери    команду  и  послужи  для  нищих  и  сирых,  которых  пока  что  большинство  с  ярмами  рабства  ходят  по  земле. Прорвись!  А  мы  прикроем! Не  бойся,  гринго  не  пройдут! Мы  ляжем  под  колёса!  Слышишь?  Ляжем!  -  Командиру  вторил  клятвой  Арнаутов.
             - Перестань  молоть  тут вздор! – Взорвался  Армандо. – Ты  предлага-ешь  гнусность!  И  вообще,  чтобы  так  говорить  мне  надо  иметь  моральное  право! – Он  сорвал  с  папоротника  несколько  волглых листьев  и  распотрошив,  бросил. – Ты  говоришь,  как  трус  и  к  трусости  зовёшь  меня!
              Теперь  Армандо  будто  зашипел.
              - Я…трус?!  -  Прорычал  в  голос  Арнаутов. – И  стал  медленно  подниматься  с  карачек. – Я  не  имею  морального  права?! Нет, дорогой  товарищ,  перед  лицом  смерти  я  многое  имею!  Желание  имею  дать  тебе  по  морде! За  оскорбление  души. -  Спецагент  взял  пулемёт  на  руки. – Я  пришёл  воевать  не  для  твоих  заслуг,  а  для  свободы  бедняков  повсюду! Я  пришёл  к  партизанам  и  умру  как  партизан!...Вперёд,  братва!  Бей  гринго! – Закричал  русак, поднимаясь  в  полный  рост  и  открывая  из  пулемёта  огонь,  поливая  пулями  перед  собой  кусты.
             В  атаку  партизаны  не  поднялись,  их  срезал  встречный  шквал  огня  с  броневиков  и  автоматов  рейдеров  пехоты,  и  скоро  всё  слилось  в  кромешный  бой.
             Русский  музыкант  еще    минуток  несколько  держался  на  ногах,  в  решетке  пулевых  ранений,   стреляя  пулемётом,  но  медленно  осел  и  кончились  патроны.  Оружие  он  бросил  и  упал  плашмя,  но  мозг   ещё  работал,  подавая  мысли.  Про  то,  что  бой  уже  проигран,  а  самое  худое, -  гринго  обезглавили  надежду  партизан  и  многих  сил  у  пролетариев  труда, и  станут  похваляться  чужой  кровью. 
             У  человека,  который  где-то  прав,  а  где  наоборот,  отрубят  голову  и  руки,  чтоб  подтвердить  следами  капилляров  в  пальцах,  победу    над  рабами   у  Мамоны. А  музыкант  не  может  одного,  -  умереть  вместо  него.

                ***

              Самуэль  шлепнулся  рядом  с  Армандо   и,  продолжая  стрелять,  сообщил:
              - Русак  погиб. И  братья  чилийцы  тоже! Нас  мало,  командир!  Надо  отступить  к  реке  и  скатиться  в  воду.
               - Трус, засунь  тряпочку  в  глотку! – Вмиг  наливаясь  злостью,  отповёл  Армандо. – За  рекой  нас  ждёт  позор,  а  я  пришёл  искать  Победу! Обойди  ребят  и  скажи,  пусть  забираются  повыше  на  деревья  и  сверху  побросают  им  гранат. Рейдеры  не  сразу  разберутся  что  к  чему  и  станут  расстреливать  друг  друга. Паника  в  таких  делах, - большое  дело!
             - Хорошо,  командир,  сделаю! – Обрадовался  идее  аргентинец  Самуэль,  но  пуля  налетела  и  шлёпнулась  в   стрелка.
             «Эх,  чертяка!» – В   сердцах  вздохнул  Армандо,  выискивая  взглядом  на  подмену  партизана,  но  все  товарищи,  стреляя,  вели  бой.
              И  продолжался  он  и  шёл,  покуда   незаметно  изошёл. Устали  там  и  там  солдаты  нажимать  крючки,  у  чуда  испросили  тишины  и  возможности  остаться  тут  в  живых. Армандо,  опустив  винтовку,  обдумывал  бытьё  и  росной  травкою  обмахивал  лицо. 
              «Ну  вот,  товарищ   де  Армандо  Лань, пришла  и  вам  пора  прики-нуть  форму  для  одежды  на  последний  бой.»
              И   остудив  травою  мокрой  жаркое  лицо, задорно  ухмыльнулся,  и  с  усталостью  прикрыл  глаза. Весёлая  и  смутная  мысля  сменилась  грустью. Ещё  подумалось  ему, - пора  бы  принять  прежний  и  цивильный  вид,  побрить,  помыть  лицо,  и  бороду  остричь,  да  бакенбарды  чуть  облагородить. И  галстук  нацепить  интеллигентный,  чтобы  неброский. А  заодно  обмыться  целиком  и  заменить  на  чистое  бельё.  Не  панагии  с  образом  Всевышнего  Приора  ему  молиться  надо  будет,  а  помолчать   пред  памятью   загадок  первых  клонов  шумеров.  Еще  из  той, далёкой,  молодой  годами,  терры,  в  садах  которой  в  ярой  зелени  паслись  стада  лохматых  мамонтов  и  толстых  бегемотов,  на  солнце  выставляли  чешую  вараны, съедобные  по  сути,  но  мерзские  на  вид -  неандертальцы  голода  почти  не  знали.  Теперь  ведь  сытые,  и  нищих  мало  видно,  а  рвут  друг  другу  пасти  и  клыки. И  всё  это  вдали  времён  и  позади  его  годов,  а  это  тридцать  девять  лет.
             И  всё  впустую?!
             «Нет! Письмо  же  отослал  я  другу!  Там  исповедь  моя  за  прожитые  годы,  я  чувствовал,  душа  мне  подсказала,  пора  отчёт  держать,  итоги  другу  пере-слать,  чтобы  другим  стала  уроком  всякая  моих  раздумий сумка…Но  ведь  возможна  интуиция,  когда  я  понял,  что  преследует  меня  не  рок,  а  люди!»
              Да,  он  ещё  тогда  решил,  что  -  люди!  И  только  янки  ЦРУ! Но  позже  и  во  всяких  регионах  с  революции,  он  установил  присутствие  банановых  солдат,  к  которым  партизаны  отнеслись  немного  нисходя. И  упустили  сроки  реформации  задумок.
              Впрочем,  есть  и  тут  лукавства. Он  ещё  тогда  не  захотел  себе  признаться,  что  в  его  родной  стране  поры  для  социальной  переделки  ещё  не  приспело,  а  всякие  протесты  лишь   поднимают  козыри  латифундистов. Те  успевали  выставлять  контрмеры.
              И  вот  отряд  их  окружён  и  обречён. Армандо,  глядя,  как  почти  незаметно  пропадают  в  глубине  светлеющего  неба  уже  тусклые  звёзды,  скрёбся  в  бороде  и  пыхал  из  зажатой  в  кулаке  сигары  астмой. Было  тихо,  будто  не  лежали  в  тридцати-сорока  ярдах  с  закатанными  рукавами  рейджеры  в  ожидании  команды, не  было  свинцовых  ливней,  и  смерти  русака  и  аргентинца. На  своих  языках  пели  птицы,  порхая  там  и  сям,  и  первый  луч  солнца   позолотил  верхушки  разводимых  тут  секвойев. Дающих  мало  тени,  хвойных,  но  оченно  древесных.
              Но  созерцания  закончились  криком  команды  рейдерам  и  бой  возобновился  треском   оружия. Из  роя,  пуля  варвалась  одна,  сорвала  с  головы  Армандо   фирменный  берет  художника  с  звездою  пролетария  труда,  и  партизан  был  вынужден  пригнуться. И  сам  принялся  стрелять,  нормально,  как  привык,  хладнокровно  целиться  и  плавно  отпускать  крючок.  И  часто  попадал,  -  солдаты    будто  по  небрежности  подставляли  лбы.
             «Если  так  и  дальше  будет, население  страны  убудет, -  шептал  при  каждом  выстреле  Армандо. – Однако  же,  военных  многовато,  чтоб  можно  понаде-яться  уйти,  для  отлучения  беды.»
              В  короткий  промежуток  тишины  Армандо  поменял  местечко    для  стрельбы,  заодно  прикидывая  силы. Их  оставалось  человеков  пять.  Всего  лишь! Уже  не  резал  веток  и  листвы  из  автомата  Хосе  Маршалл, с  ним  рядом  раскидала  взрыв  граната, убит  отважный  Виктор  Гог, - лежал,  не  выронив  винтовку,  и  чуть  в  сторонке,  истекая  кровью,  отдыхал  от  боли  Арбентоса. 
              Армандо  наклонился  и  будто   попросил:
              - Держись,  братишка.  Ты  слышишь  и  понял?! Я  глянул  на  часы,  довольно  скоро  будет  тут  Бенитто. А  он  у  них  аж  пару  танков  прихватил!  А  та  железка - не  броневик! И  пушка  там  побольше  ростом! Мы  одолеем,  ты  напрягись  душой  и  подожди. И  слушай!  Стреляют-то  всё  реже!.. Солдаты  тоже  притомились. Им  виски  хочется  глоток-другой  глотнуть,  пополоскать  язык  и  охладить  кадык. А  к  тебе  с  Бенитто  санитар  и  доктор  прибегут,  они  помогут  пересилить  боль. Дадут  или  касторки,  а  то  новокаин  воткнут. Я  заберу  пока  из  твоей  сумочки  бумаги.  Там  записи  короткие  мои  и  прочих,  про  приключения  отряда  получается  дневник.
              И  полевую  сумку  партизана  он  опустошил,  забрал  бумаги  и  тут  же  сжёг,  чтобы  потиху,  на  маленьком  огне.
              - Ну  вот, - сказал   себе  потом  Армандо,  но  сквозь  зубы. – И  память  об  отряде  вся  пропала. Осталась  в  голове,  но  вряд  ли,  чтоб  надолго.
               И  вздохнув  с  грустью,  запустил  руку  в  холодные  ещё  листья  папоротника,  собрал  в  ладошку  росы  и  освежил  ланиты.
              «Прости  мой  друг,  далёкая  страна  Советов!...Не  останавливай  меня.  Труды  тут  наши  не  напрасны, они  пропасть  не  могут  навсегда. Их  предадут,  и  растерзают  мысли,  но  есть  у  вас  народная  мечта,  зовется  птица-Феникс. К  ней  не  зарастёт  народная  тропа.  Пройдут  года  и  всё  пройдёт,  Социализм  вернётся. Народы  не  позволят  растерзать  мечту…Как  кто-то  где-то  говорил,  что  жизнь  прекрасная  штукенция,  и  он  был  прав. Умирать  охоты  нето.  Но!...Но  жить  паскудой  тоже!...И  променять  свой  дух  на  запахи  вельможи  для  пажа… Уволь,  мой  дорогой  приятель  ли,  далёкий  друг.  Я  извиняюсь,  но  -  пока!  Прощай!»      
             И  тут  же  где-то  грянул  выстрел,  и  не  простой, -  из  пушки.   Отряд  Бенитто  шёл  на  помощь!  Однако,  опоздал.  Тут  тоже  щелкнула  винтовка  пулей,  которая  прошила  лоб  Армандо.  Тот  умер  сразу,  не  дыша.

                ***

             Старый  Хенаро  долго  шел  по  лесу,  углубляясь  в  поисках какой-либо  еды. Иногда  он  останавливался  у  болотца, и  прислушиваясь  к  звукам  сельвы, разглядывал  одноногую  цаплю, а  встречаясь  с  ней  взглядом, извиняясь,  пожимал  плечами. Яйца  её,  обнаружь  он  их,  пригодились  бы  на  перекус,  а  вот  лягушку  употреблять  не  стал  бы.  Привычки  такой  тут  не  было, -  не  лягушатники  живут  и  даже  не  китайцы.  Так  смеялись  меж  собой,  дежуря,  полицаи,  над  секретами  международной  жизни. А  Хенаро,  осторожненько  ступая  и  не  хлюпая  водой,  подался  дальше,  не  мешать  чтоб  цапле  добывать  калорий.
             Провожающей  его  стайке  обезьян  он  погрозил  пальцем  и  даже  ткнул  его  себе  в  висок,  намекая на  их  беспечность. Он-то  шёл  тут  по  делам,  а  хвостатые  лишь  развлекались,  озорничая,  швыряли  в  него  сухие  сучья,  громко  реготали  и   строили  гримасы.
             Скоро  рассветный  туман  улегся  на  кустарники,  от  тяжести  росы  к  земле  прильнувших, а  высокое  синее  небо  заглянуло  сюда  попозже,  раздвинув  сизую  листву. Солнечные  лучи  напились  росы  и  напоили  ею  воздух,  сделав  его  волшебно  легким,  прямо-таки  нирванным. А  когда  Херано  услышал  плеск  речной  воды  он  удвоил  осторожность. И  не  напрасно. Вскоре  он  узрел  солдат,  а  это  были  янки,  - их  ввиду  довольно  много. Больше  дюжины  в  круг  зрения  попали. Все  при  оружии,  с  поклажей  на  плечах  и  спинах. И  много  раненых  лежало  на  носилках. Солдаты  отдыхали  с  перекуром. Дорога  им  досталась  трудная,  предстояла  напро-лом  идти.  А  надо. И  они  сначала  прорубали  в  густоте  растений   несколько  шагов  дороги,  проходили  с  грузом  и  далее  мачетами  лианы  удаляли. Пот  лился  с  них  ручьями,  блестели   одноострые   мечи, но  офицеры  лишь  курили,  плюясь  под  ноги  никотином  из  сигар.
             «Совсем  как  наш  дон  Фортунато, -  с  досадой  констатировал  Хенаро,  посасывая  глиняную  и  пустую  трубку. – Работников  всегда  торопит,  но  никогда  сам  не  спешит.»
              Индеец  некоторое  время  сопровождал  рейдеров  не  только  глазами, а  когда  догадался,  что  идут  они  в  его  селение,  поддал  шагу  и  возле  жилища  оказался  раньше.
              Солдаты,  войдя  в  селение  и  обнаружив  хижину  Хенаро  первым  прибежищем  на  пути  из  сельвы,  тут  же  расширили  площадку  возле  пристанища  и  опустились  наземь  отдыхать. Бой  на  заре, похороны  погибших,  а  затем  дорога  сквозь  лианы  уморила  солдат  сильно. Потому  командиры  не  стали  принуждать  рейдеров  к  особенным  поступкам,  а  только  понукали  сотворить  бивак  и  хорошо  пожрать.   
              Капитан  Гонсалес  другой  нужды  не  видел,  и  потому,  покуда  приготовит  вестовой  перекусить,  улегся  на  гамак. Партизаны,  как  отряд,  разбиты, Армандо   лань  пленён, и  никакой  беды  не  будет,  если  они  малость  позже   повернут  домой.
              В  трудах  минуты  пробежали  незаметно  и  скоро  придвинулся  вечер. Большая  часть  солдат  провела  отдых  на  дворе,  но  главаря  партизан  рейдеры  сразу  же  внесли  в  хижину  и  хозяевам  повелели  присмотреть   за  раненным  с  бережением.
              - Пусть  поваляется  до  утра, - небрежно  распорядился  сержант  медицинской  обслуги,  оглядывая  пустые  стены  душной  коморки  с  низким  потолком  и  переводя  на  Хенаро  указания.  – Утром  ему  каюк. А  чтоб  не  убежал  и  тебе  не  было  бы  потом  мороки,  рядом  поспят  наши  ребята.
              Сержант  вдруг  ухватил  индейца  за  тощую  шею,  перенёс  пальцы  на  кадык  и,  больно  сдавливая  кости,  брезгливо  разглядывая  лицо  Хенаро,  в  короткой  и  седой  щетине, и  карие  глаза,  в  каких  не  увидел  покорности, а  потому внушал:
              - И  смотри,  не  помоги  ему  избавиться  от  страданий  души  и  тела,  да  твоего  гостеприимства! Утром  он  должен  быть  свеженьким,  как  только  сорванный  банан! – Солдат  с   неохотой  отпустил  шею  хозяина  лачуги,  но  не  ушёл,  а  смотрел  как  индеец  принялся  заниматься  пленённым  Армандо. И,  усмехнувшись,  осудил: - Ты  так  обхаживаешь  его,  как  будто  он  твой  сын. Не  прилагай  много  усилий,  утром  его  пристрелят,  как  крепко  раненного  мула. Ты  лучше  побеспокойся  о  наших  рейдерах,  они  устали  и  хотят  пожрать  и  отдохнуть. А  в  благодарность  мы  нальём  тебе  немного  виски  неразбавленных  водой.  По  виду  ты  мужик  и  тоже  хочешь  малость  выпить.
             Хенаро   с  натугой   улыбнулся,  обернулся  до  жены  и  ей  кивнул. Леонор  с  ним  согласилась  и  принялась  обихаживать  солдат:  готовить  ужин  и   постели.
             Когда  вышел  вон  сержант,  индеец  занялся  ранением  Армандо. Тот  боль  стерпливал  с  большим  трудом,  скрипел  зубами  и  едва  сдерживал  стенанья.  Хозяин  между  тем  мохнатым  полотенцем  с  тёплою  водой  отёр  лицо,  смывая  кровь  и  грязь,  привёл  в  порядок  внешний  вид  и  даже  хлопнул,  одобряя  партизана  по  плечу.
             -  А  что,  парнища?! Будем  жить!
             На  это  партизан  лишь  горько  улыбнулся.
              -  Да  нет, Хенаро,  утром  мне  обещана  фенита. Пуля  в  лоб,  а  может  взмах  мачете. У  них  теперь  порядки  изменили,  чтоб  трупы  к  демократам   не  везти. Покажут  в  проколе   снимки  капилляров  с  пальцев  от  любой  руки.  Ещё  немного,  станут  требовать  с  ноги.  У  бюрократов  для  отчётов  много  глупостей  найдётся.
              Хозяин  хижины  рассматривал  раненья. Одна  пуля  раздробила  кость  колена, другая  тоже  зацепила  кость,  но  на  плече. Сочувствуя, Хенаро  тоже  морщился,  но  изображая  на  лице   подобие  улыбки, налил  из  глиняной  посуды  и  дал  выпить  партизану  из  целебного  коренья  пойла,  на  время  убирающего  боль. Затем  немного  покормил  бульоном,  от  съеденных  солдатами  курей.   И  приготовив  мягкую  постель,  устроил  партизана  перед  казнью   малостью  поспать.
               Впрочем,  напутствовал  улыбкой,  а  словами,  ободряя,  малость  даже  врал.
              - Ничего,  солдат  революции! С  твоими  ранами,   через  десяток  дней ,  можно  будет  поплясать. А  что?  И  я  бы  поплясал. Но  на  своей  могиле!
               И  вот  тогда  Армандо  окончательно  пришел  в  себя,  не  в  шутку  вопрошая: 
               -  А  где  это  я?! Темно,  я  будто  в  гамаке,  но  мне  не  больно.  Я  ранен  или  как?
              Хенаро  не  удивился  временному  забытью,  он  много  в  жизни  пережил,  поэтому  невозмутимо  пояснил:
              - Ты  в  селении  Варгас. Был  бой,  ты  ранен,  кругом  солдаты  гринго. Они  взяли  тебя  в  плен  и  тебе  лучше  не  разговаривать.  Расстройство  в  голове  пробудит  боль. Да  и  крови  много  утекло,  а  с  нею  силы. Тебе  лежать  бы  и  поспать.
             Такой  совет  отдал  Херано.
              - То  пустяки,  отец. И  не  беда. – В  тёмных  глазах   Армандо  засвети-лся  сполох. -  Я  потерял  товарищей,  утратил  и  свободу.  А  это  очень  плохо!
              За  стеной  гомонили  солдаты,  довольные  исходом  дня. Они  оста-лись  живы,  а  в  плен  попался   сам  Армандо,  идальго  Острова  Свободы. Чего  ещё  им  надо  для  утехи  тела  и  души? Покой  и  отдых.  А  завтра  предстоит  концерт  с  расстрелом  партизан  пониже  ростом  среди  званий,  и  самого  Армандо,  водителя  по  Андам  партизан. Они  пили  разбавленный  горной  водой  виски   и  подкреплялись  курицей, зажареной   Леонор. Хозяйка  старалась  умаслить  солдат.
              Хенаро  сидел  позади  раненого  и  курил  короткую  глиняную  трубку.  Он  смотрел  на  Армандо  и  думал  о  своём  Педро.
              - Старик! – Тихонько  окликнул  его  раненный. – Какая  боль  саднит  твоё  сердце? Я  вижу  её  в  твоих  глазах. Поделись  досадой  и  я,  возможно,  смогу  тебе  помочь.
               Хенаро  снова  набил  трубку,  зажег  и  дал  партизану.
               - Сначала  выкури  трубку,  мой  дорогой,  неожиданный  гость. А  потом  сядем  за  стол  раздумий. Я  вижу,  ты  сильный  человек. Я  тебя  знаю, ты  при-ходил  сюда  в  пору  ливней. Тогда  я  был  очень  глуп,  а  потому  жаден  и  хотел  на  вас  заработать,  сдать  полицейским. Но  полицейский  оказался  жаднее  и  глупее  меня  и  тем  вразумил  меня  и  с  вами,  слава  богу,  всё  обошлось. Теперь  ты  ранен,  но  стонам  противишься.  И  ты  добрый  и  справедливый  человек,  так  говорят  твои  глаза.
               - Пустое  дело,  отец,  вспоминать  свои  ошибки.  На  них  жизнь  учит  здравому  смыслу. -  Слегка  приподнял  кисть  раненной  руки, как  бы  отмахиваясь,  Армандо. И  слабо  улыбнулся.  Он  хотел  показать  индейцу,  что  хорошо  понимает   быт  племени  кечуа и  в  нём  проблемы,  а  потому  никаких  обид  не  держит. И  продолжил  мысли: -  А  что  до  доброты,  так  это  качество  простых  людей,  им  чем  трудней,  тем  проще  пообщаться. Мужество  и  смелость,  конечно,  бывает,  ценится  и  иными  людьми,  таких  людей  бывает  много.  А  что  касается  людских  глаз, то  они  могут  обмануть. Человек  очень  хитрая  бестия…На  Острове  нас  много  раз  пытались  обмануть…
              - Ты  сказал,  на  Острове. Мой  Педро  погиб  на  Острове,  мне  так  велели  передать. Он  там   был  тоже  партизаном.
              Хенаро  не  знал,  был  ли  сын  партизаном,  но  ему  теперь  хотелось  так   думать.
              - Когда  это  было? – спросил  Армандо.
              -   Восемь,  нет,  десять  лет  назад.  Сосед  получил  письмо  и  в  нём  передавали,  что  видели  там  Петро,  когда  он  погибал.  Но  что  это  за  Остров  и  где  он  есть,  никто  не  знает. Даже  сам  хозяин  латифундии  послал  меня  далёко,  когда  его  спросил. Дон  Фортунвто  теперь  сердит  и  даёт  нам  всячески  понять,  чтоб  мы  отсюда  уходили.  А   куда  нам  подаваться,  старикам?
              - Да,  отец, -  сказал  командир  отряда,  но  попытавшись  припод-няться  в  поддержку  мыслей,  застонал  и  опустил  голову.  – Вот  видишь,  я  слабак,  а  ты  меня  хвалил…Нам  было  трудно  на  Острове  бить  батистовских  хульгенов,  но  мы  их  одолели,  послали  вон,  как  и  положено  в  начале  года. Народы  Острова  сражались  храбро,  поддержали  нас  и  победили.  А  вместе  с  ними  нас  поддерживал  и  твой  Педро,  твой  сын,  Хенаро!..Теперь,   всех  мастей  защитники  латифундистов  готовы  за  свои  богатства  нам  глотки  перегрызть. Заметить  надо,  что  богатства  создавали  вы,  а  те  их  захапали  и  стали  властвовать  над  вами. Достаётся  в  той  вражде  систем  даже  тебе… Я  вижу,  ты  не  ведаешь,  за  что  погиб  твой  Педро.
             Напрягаясь,  партизан  продолжил  донимать внушением  Хенаро. Он  обязательно  хотел  закончить  мысль  о  героизме  сына  старого  индейца кечуа. Привлекая  интерес  к  событиям  тех  лет, он  надеялся,  что   хозяин  этого  приюта  станет  не  только  адаптером  идей  свободы,  но,  если  надо,  жизнь  положит,  как  многие  из  них  сложили  именами   память  в  обелисках.  А    в   глуши  межгорья  и  лесов,  цивилизованных  полей,  появится  и  пылкий  проводник  добра.
          - Слушай,..старик.  Дон  Пардо! Ты  бедный  крестьянин,  работаешь  на  латифундеров  всю  жизнь,  а  живёшь  как  зверь,  питаясь  дрянью.  В  России,  я  слыхал,  есть  лань,  быстрее  молнии  мелькает,  а  за  ней  устроили  охоту.  Но  лань  хотя  свободна,  иной  раз  убегает.  А  вы,  крестьяне  бедноты…Сыт  ли  ты  всегда,  здоров, тепло  одет? И  нет  забот  о  будущем  в  семье?  Твой  Педро  боролся  за  благость  родителей  в  старости… Ты  не  знаешь,  что  такое  Остров…Это  кусок  суши,  где  раньше  работали  такие  как  ты  трудяги  и  отдыхали   богатые  гринго.  Бедные  крестьяне   на  плантациях   тростника  изнывали   от  жары,  а  богачей,  под  кипарисами,  баобабами  и  пальмами,  нежили  опахала. Ты  не  знаешь,  что  такое  Остров  Каспаров,  когда  там  есть  свобода  от  нужды. Тогда  на  улицах  ликующие  люди,  звон  гитар,  улыбки  стариков  и  детворы,  а  человеку  хочется  там  жить  довольно  долго!
            - Ты  говорил  мне  много  слов  душе  приятных, - отозвался  Хенаро,  слушающий  Армандо  партизана  с  настороженностью  и  удивлением. – Бог  тебе  и  святая  мадонна  судьи,  если  ты  неверно  передал  мне  струны  твоей  души.  Но  я  верю,  что  за  такую  жизнь  надо  бороться  и  стоит  умереть.  Я  скоро  покину  этот  мир,  но  моё  сердце  теперь  нальётся  гордостью  за  моего  Педро.  Он  тоже  делал  счастливыми  людей  Острова.  А  я  еще  крепкий  и  память  ему  подержу…
           Старик  передохнул  и,  приложив  свою  руку  ко  лбу  Армандо,  попробовал,  не  горяча  ли  голова.
            - Прости  меня,  молодой,  я  увлёк  тебя  от  главной  дороги  в  разговоре. Теперь  за  полночь,  солдаты  опьянели  и  крепко  спят. Они  не  сразу  бросятся  в  погоню,  а  к  утру  я  смогу  отнести  тебя  далеко  в  лес. Ты  не  сомневайся,  я  ещё  крепкий, - добавил  он,  оглаживая  свои,  на  вид,  пожалуй,  верно,  довольно  ещё   ладные  руки. – В  селении  у  меня  есть  верные  приятели,  они  помогут  нам  уйти  от  гринго.   
             - Нет,  отец, - качнул  бородой  партизан  и  с  обречённою  виною  улыбнулся. -  За   мысль    с  надеждою  спасибо,  но  подставлять  вас  я  не  буду  и   от  гринго  бегать  я  не  стану. У  нас  с  американцами  может  статься  только  мирный,  но  особый  договор…Но  если  ты  хочешь  нам  хоть  чем-то  помочь, послушай. У  нас  пропали  бумаги. Или  их  забрали  гринго  или  потерялись  в  бою. Я  напишу  письмо,  а  ты  покуда  спрячь  их  хорошенько,  но  когда  придут  наши,  отдашь  старшему. Наши  скоро  сюда  придут.
              - Хорошо,  пиши. Мои  ноги  ослабли  не  настолько,  чтобы  сидеть  возле  жены. Я  отнесу  письмо  твоим  друзьям, где  бы  они  не  были, - пообещал  Хенаро.
              - Ладно.  Давай  же  бумагу  и  перо. Но  моих  товарищей  тебе  придётся  обождать  здесь. Нельзя,  чтобы  гринго  нашли  его  при  тебе. Спешить  нам  теперь  некуда.
               И  вдруг  Хенаро  испугался,  растерялся  и  заплакал.
               - У  меня  нет  бумаги!  Я  неграмотный  совсем  и  к  бумагам  прилагаю  палец! Ой,  что  же  нам  делать?!
                Армандо  улыбнулся  и  закрыл  глаза,  проронив:
                - Ничего,  отец,  всё  равно  спасибо.

                ***

               Утром  пришёл  Гонсалес  и  оглядев  помещение,  где  содержался  пленник,  поморщился  и,  сплюнув  на  пол,  сказал:
              -  Бери  гут, бери  тут,  но  всё  равно  хреново. Впрочем,  постесняемся  потом. Сержант! Нужно  срочно  изобрести  несколько  кресел  или  приличных  стульев  в  латифундии  и  доставить  их  сюда. Я  думаю,  на  вас  можно  положиться. Сюда  едет  сам  президент! Да  нет,  президент  этой  страны. Там  сявка  он  и  шелудивый  пёс,  а  тут  большая  шишка. Он  желает  побеседовать  с  …доном  Армандо  серна-ланью.
              На  такой  казус  даже  Армандо  де  лань  усмехнулся  и  уронил:
               - Вот  как?  Их  превосходительство  над  собственным   благородием  не  поверило  в  моё  раноуложение  в  реляцию  побед   для  демократии  при  гринго?
               Партизан  совсем  внедавне  передохнув,  набрался  малость  сил  и  чуточку  привёл  себя  в  приличный  вид. Попросил  хозяина   хижины   побрить,  помыть  лица  и  даже  сбрызнуть  Ралли.  Чем-то  тот  одеколон  ему  понравился,  сделанный  аж  в  Риге,  где  страна  Советов  пребывала.
              - Так  разве  вас,  высокое  начальство,  когда  слушаешь,  поймёшь,  чего  хотите? Как  передали  мне,  он  хочет  вам  задать  вопросы. - Усмехаясь  и  сдерживая  желание  двинуть  партизану  в  зуба,  сообщил  капитан  спецназа  гринго.
              Гонсалес  не  знал  намерений  здешнего  президента  и  потому  ре-шил  придержать  августейшего  претендента  на  интервью  в  доступной  моменту  форме. С  президентами  банановых  республик,  капитан  о  том  слыхал,  раньше  времени  ссориться  не  надо. Оппоненты  с  неугодными  комментариями  частенько  пропадали  в  нетях  сельвы  или  Анд. 
             Президент  нарисовался  довольно  скоро. Вероятно,  он  хотел  сохранить  инкогнито,  а  потому  прихватил  только  личного  секретаря,  а  из  военных  пару  телохранителей  и  снарядил  в  дорогу  малый  вертолёт. Но  тайна  разгадана  была  ещё  в  столице  и  место  рандеву  возле  села  Варгас,  почти  тотчас  из  больше-грузных  вертолётов  гринго,  наполнилось  ватагою  шпаков  при  «лейках»,  и  офице-рами  из  разных  служб.
            К  явлению  президента  гонец  за  креслами  успел  обернуться  и  тре-буемое  доставил  и  расставил. Причём  сидалки   оказались  настолько  близко,  что  пожелай  Армандо   серна-лань  иль  президент  пожать  взаимно  руки,  они  бы  дотянулись  без  труда.
            Президент  в  годах  уже  довольно  преклонных,  и  обезжиренных  настолько,  что  дряблые  щёки  многоэтажно  обвисали,  а  узкой  с  горбинкой  нос  хищно  заглядывал  в  костистую  пасть. Глаза… Голубые  глаза  смотрели  доверчиво-просто,  светло,  и  столько  непосредственности  было  в  них,  что   партизан  на  миг  зажмурился,  выражая  себе  мысль:
           «Может  ли  быть?! Ведь  это  президент  дьяволов,  послушник  низких  сил! Только  общее  сходство  роднит  его  с  простаками  из  трудяг!»
             Армандо  серна-лань   вздохнул  довольно  полно  и  вопросил:
             - Как  ваше  здоровье,  господин  президент?  Дорога  вас  не  утомила.
             - Благодарю  за  участие. Я  добрался  сюда  нормально,  а  здоровье  моё  всегда  оставляет  желание  лучшего,  если  смотреть  в  окно  жесткого  вертолёта. В  мои  годы,  молодой  человек,  говорить  о  здоровье,  значит  задевать  интер-вьютора  остротами.
               Впрочем,  президент  тут  же  смягчил  тираду  улыбкой,  однако  лицо  оставил  в  прежней  гримасе  холодного  раздражения. На  такой  фокус  поведения  партизан  принудил  себя  к  добродетели.
             - Извините  и  поверьте,  я  не  собирался  давать  повод  усомниться  в  своей  искренней  симпатии  к  вашим  взглядам  на  демократию. Да  будут  здоровы  и  члены  семьи  вашей.
             Армандо  морщился,  сдерживая  боль,  но  улыбку  показал.
             - Благодарю  вас, юноша, в  моей  семье  на  сегодня  все  здоровы.  Желаю  и  вам  того  же,  - отвечал  президент,  на  физиономии  которого  появилась  некая  торжественность,  а  вместе  и  удивление.  Сомнение,  что  ли,  в  происходя-щем. И  он  сие  подтвердил: - Глядя  на  вас,  я  вопрошаю  себя. Неужели  этот  довольно  молодой  политик  и  человек,  тот  самый,  знаменитый  коммунист  и  поставщик   революций  в  американский  юг,   Армандо  де  ла  Серна?
             - Да,  я  Армандо  де  ла  серна-лань,  коммунист   республики  на Острове  Каспаров, хотя  не  знаю,  тот  ли  самый  и  насколько  и  где  знаменит. Обычно  за  славой  гоняются,  но  я  против  такого  спринта.  Он  отнимает  здоровье  и  время. Ко  всему  прочему,  я  тоже  иной  раз  спрашиваю.  Молва  не  приписала  мне  людоедства?
             - Отнюдь,  мой  юный  недруг.  - На  этот  раз  показал  улыбку  прези-дент. Он  будто  обрадовался  такому  состоянию,  что  надежды  на  иное  обрушены. – Как  я  много  раз  слышал,  вы  не  каннибал,  вы  просто-напросто  лишаете  народы  счастья  жить.   
            - Вы  прибыли  сюда  в  надежде  поговорить  о  политике,  как  я  предполагаю.  Надеюсь,  наша  дискуссия  поможет  вам  понять  мои  взгляды  на  жизнь  в  капстранах. Вы  ведь  тоже  латифундист  этой  страны  и  ваша  миссия  -  защита  личных  интересов  всей  большой   семьи.  Или  я  неправ?  Тогда  поправьте – После  многословья  Армандо  стал  пробовать  избавиться  от  пота  на  лице.  Хенаро,  попробовал  помочь,  но  резко  был  отброшен  вон  Гонсалесом, начальником  над  гринго,  капитаном. А  президент,  картину   оценив,   довольный,  промолчал,  но  своё, на   выводы  Армандо,   с  досадою  сказал:
             - О  политики   всегда  поговорить  невредно. Но  разве  есть  различие  между  нормальной  обывальщиной  и  счастьем  у  простонародья? -  С  явным  неудо-вольствием  пожал  плечами  президент.
              - А  меж  патрициями,  то  бишь  вами,  да  и  в  простом  понятии   квиритами   на  автосборке,  разницу  найти  возможно? -  Армандо, остреньким  парировать,  добавил:  - Или  желание   добра  или  пришпилить  зло,  ну,  просто  жить  не  обижая  ближних,  не  есть  политика  под  солнцем  тьерры?
               - Пожалуй,  вы  правы,  мой  недруг  молодой. - Тонкими  губами  прожевав  ту  мысль,  одобрил  президент. Впрочем,  настроением  лица  являя  недовольство.  Его  теперь  иное  занимало  и  он  на  потолок  упрятал  взгляд  и  произнёс: - Ваше  утверждение  за  аксиому  можно  принять,  но  я  тут  не  за  этим. Я  выражаю  радость  за  поимку  вас,  по  случаю  бесславного  конца   здесь  парти-занских  достижений,  и   не  теряя  крыл  надежды,  молодой  нахал,  убедиться,  что  в  досугах  поразмыслив  ещё  раз,  вы  убедитесь  в  бесполезности  борьбы  злых  ваших  гениев  супротив  веры  в  благо  сущих  на  земле. Всех  вместе. Нельзя  же  принимать  на  веру,  что  счастье  на  земле  возможно  сразу  всем  на  всей  земле. Не  хватит  счастья!  Вокруг  нас   много  утопистов,  образование  дало  на  это  всем  квинтет,  но  надо  же  остановиться  и  подумать!  Да  и  вернуться  на  дорогу  к  богу!   
             - Вы  устали,  вашество. Такая  проповедь  в  вашем  возрасте  довольно  сильно  утомляет. Да  и  к  лицу  ли  вам  на  паству  божию  надежды  возлагать?  У  клириков  своя  забота  и  работа,  у  вас,  жандармского  недавно  генерала,  есть  теперь  своя. И  насколько  я  сейчас  понял  вас,  вы  были  бы  просто  на  последнем  небе,  если  бы  я  отказался  от  своих  убеждений,  признав  их  ошибочными  и  прокричав  о  том   на  весь  мир.
              Ирония  задержалась  на  лице  Армандо  и  глава  государства,  гото-вый  торопливо  покивать,  поджал  губы.
              - Человек  погибает,  а  истина  остаётся,  молодой  и  нездоровый  умом.
             -  Я  принимаю  ваш  упрёк,  вашество,  если  вы  сможете  доказать  чья  истина  есть  истиной, - включился  в  игру  слов  Армандо. – Ко  всему,  вы  даёте  мне  возможность  продолжить  наш  политический  диспут,  в  котором  вы  верно  оцени-ваете  обстановку. Где  борение  идей  прекратится  разве  что  при  случае,  когда  останутся  над  нами  только  зга  или  потоки  солнца.
              - Но  кто  же  делит  мир  на  половинки?! Все  люди  за  добро! -  Почти  спокойно  отозвался  президент. Казалось,  он  действительно  устал,  запальчивость  пропала  и  ядовитость  тоже.  Её-то  и  подметил  партизан  Армандо  и  спросил:
               - Допустить-то  я  способен,  что  вы  душою  за  добро.  Но  только  допустить,  услышав  ваши  обещалки  на  маёвках  ли  на  съездах. Тогда  вопрос  другой.  Что  сделаете  вы  со  мной?!
              - Вы  будете  расстреляны,  как  злейший  враг  порядка. В  законах  есть  на  то  статья. – Объявил  президент  и  на  этот  раз  даже  в  глазах  его  появился  холод.
               -  Как?! .. Без  суда?! -  Нарочито  изумился  Армандо,  наперёд  знающий  свою  теперь  судьбу,  а  потому  с  хорошо  разыгранным   испугом  уставился  на  оппонента.
               - Если  вы  не  осудите  порочность  коммунистических  идей,  да.   
               Президент  снял  с  подлокотников  руки,  посмотрел  на  сухие  пальцы,  рассмотрел  ногти,  затем  поднял  ледянящий  взгляд  на  пленника.
              - А  как  же  демократия,  права  человека  и  прочая  ерунда  из  вашего  уклада? Наконец,  осуждение  такого  пренебрежения  общественностью  многих  стран,  признающих  даже  прошмандовок  в  массе  лесбиянок,  геев  мужеловства  и  прочих  идиотов.
              - Вы  не  новичок  в  политике,  дон…Армандо. И  знали,  на  что  шли,  погружаясь  в  различные  нюансы  отношений  в  жизни  мировых  систем. Потому,  я  думаю,  что  вы  готовы  к  этому  печальному  исходу  ваших  дней  и  знаете каков  вердикт  вам  огласят  не  только  Капитолий  США. Разрешите  же  и  нам,  маленьким  странам,  защищающим  свои  законы,  поступать  соответственно.
              И  президент  опустил  тяжелые  веки,  прикрывая  глаза  и  тем  пряча  усталость  и,  верно,  неуютность  итоговых словосочетаний.
              Армандо   подбив  мысленно  «бабки»,  и  оставляя  за  собой  послед-нее  слово,  оглядев  худощавую  фигуру высоко  титулованного   гостя,  с  иронией  заключил:
                - Следовательно,  вы,  тоже  не  новичок  в  политике,  позволили  себе  плюнуть  на  всё  положительное  в  ней  и  резюмировать  свой  приезд,  на  мой  взгляд,  гадостью,  а  на  ваш, своеобразной  ширмой  из  слов  и  поступков,  дабы  создалось  некое  приличие  сюда  визита. Да  не  посчитают  вас  местные  демократы  гориллой,  наёмником  североамериканского  капитала  или  откровенным  материалом  для  марионетки. Да,  дон,  бывший  командор,  я  знаю  вас  давно. Вы,  с  пупенка  военный,  всегда  служили  и  продолжаете  то  дело,  защищая  интересы   своих  кланов, а  потому  полюбовного  разговора  меж  нами  не  могло  состояться. И  даже  не  только  поэтому,  а  потому  что  я,  Армандо  де  ла  Серно,  которого  ненавидит  всякая  верхушка  тутушних  властей,  нахожусь  у  вас  в  плену, А  все  верхушки  здесь  требуют  и  организуют   поддержку   смерти!  Противное  не  позволяет  быть  стабильности  в  любой  из  банановых  стран. Пока  я  и  подобные  мне  ведём  борьбу  по  защите  и  победы  наших  интересов,  тайно,  меня  можно  тоже  тайно  удалить  из  жизни. Обезглавить,  четвертовать,  повесить,  расстрелять  или  утопить. Но  едва  вы  осмелитесь  сообщать,  что  я  живой  и  нахожусь  в  застенке  в  ожидании  суда,  уже  никакие  штыки  не  смогут  защитить  вас  от  гнева  народных  масс  всего  мира. Да, перед  вами  Армандо,  партизан, раненый  и  только  потому  пленённый. И  даю  вам  слово  чести,  что  подвернись  возможность  мне  продолжить  жизнь, я  бы  боролся  против  гринго,  с  их  несправедливостью. Вам  ясна  моя  позиция,  мне  ясна  начинка  империализма  США. Прощайте,  налитый  кровью  дон! -  Произнёс  Армандо  с  гневом.
             - У  вас  есть  последняя  просьба? -  Осведомился  президент,  поднимаясь  с  кресла  и  зачем-то  оглядываясь  на  него,  покуда  подскочившие  секретари,  подхватив  его  тщедушное,  на  вид  мёртвое   тело,  поддерживали  его  в  положении  сущего. 
             - Пока  живой,  мечтает  всякий! Но  я  не  думаю, что  сей  момент  оно  из  мистики  сместится  в  жизнь. Фатум  ведь  довольно  сложен. – С  туманным  взглядом  произнёс  Армандо.
             - А  вы  скажите,  фатум  и  свершит  своё.
              Партизан  перевёл  взгляд  на  отрешённое  чело   вельможи  местных  прерий,  и  как-то  сказочно  дыхнув,  сказал:
               - Я хочу  кончины  господства  империализма  на  земле  в  самое  ближнее  время. Это  несбыточно,  я  понимаю,  но  просьба  такая  к  Фатуму  есть. Дабы  наступил  конец  рабству  созидателей  у  гноев.

                ***

              Каратели  вошли  в  пальмовую  рощу. Четверо  несли  носилки  с  Армандо,  двое,  один  сзади,  другой  в  авангарде,  замыкали  ритуальный  ход,  а  капитан  Гонсалес  и  лейтенант  с  фотолейкой  снимали  процесс  на  ленту  истории.   Офицеры,  составляющие  репортёрскую  группу,  долго  выбирали  укромное  местечко  и  все  же  нашли  подходящую  полянку. По  знаку  капитана  солдаты  подхватили  тело  партизана  с  носилками,  прислонили  к  пальме  и  быстренько  привязали.
              - Боитесь,  убегу, - усмехнулся  Армандо.
              На  подначку  солдаты  промолчали,  а  Гонсалес  оборотился  с  улыбкой. Сняв  пилотку  и  сунув  её  под  поясной  ремень  да  стряхнув  с  сигары  пепел,  жестом  повелел  солдатам  отойти.  А  партизану  покачал  чубчиком   канад-ской  стрижки.
              - Нет, дон  партизан,  ты  не  из  тех,  кто  бегает  от  гринго  зайцем. Потому  там  та  самая  пята,  как  говорят  всезнайки. Мы  знали,  что  на  обман  ты  не  пойдёшь  и  праздник  труса  не  устроишь, хотя   на  войне  то  считают  хитростью  и  только.  Теперь  я  мог  бы  не  привязывать  тебя  к  дереву,  но  тебе  будет  трудно  стоять  на  одной  ноге  даже  несколько  минут. Получается,  что  мы  тоже  в  неко-тором  роде  гуманисты,  дорогой  наш  дон, -  изливаясь  в  догмах, Гонсалес  меж  тем  показал  солдатам,  чтобы  изготовились  к  стрельбе. – И  если  у  тебя  есть  особое  желание,  которое  мы  могли  бы   удовлетворить  как  каприз,  мы  смогли  бы,  сам  понимаешь,  скрывая  от  начальства,  тебе  угодить. 
              Армандо  слушал  капитана  молча  и  спокойно.  И  смотрел  на  офи-цера  с  аппаратом  съёмки  тоже  хладнокровно,  дабы  целился  тот   кинокамерой   без  помех  и  на  радость  военного  и  политического  руководства,  сделал  бы  работу  хорошо. Спустя  секунды,  посмотрел  на  небо  и  снова  усмехнулся.  И  кивнул  туда.
              - Хорошо  жить,  господа  довольные  жизнью. Очень  хорошо  и  я  очень  рад  за   вас. -  Командир  партизанского  отряда  продолжал  улыбаться,  но  теперь  улыбка  была  почти  детская,  удивленно-радостная. И  он  с  удивлением  воскликнул: -  Но  что  же  вы?!  Стреляйте!
              Гонсалес  поднял  руку,  соглашаясь  с  мнением  пленника  и  подвигая  солдат  к  исполнению  долга,  выпендриваясь,  щелкнул  пальцами.
               Автоматы  гринго  тут  же  откликнулись  треском…Затем  солдаты  по  жестам  капитана  исполнили  работу,  отвязав  труп  партизана  и  бросив  под  дерево,  сапёрными  лопатками  принялись  рыть  могилу.  Их  работу  киношник  снимал  на  камеру  для  доказательства  исходного  момента,  тогда  как  Гонсалес  с  явным  удовольствием  курил  сигару  и  пускал  клубами  пахучий  дым. И  мысли  его  нежили  приятностями.  Львинная  доля  наград,  конечно,  обломится  высшему  начальству  по  столицам,  в  Пентагон  и  ЦРУ,  но  и  его  обойти  вниманием  будет  сложно,  пресса  не  позволит  замолчать  успехи  и  зажилить  ему  чин  майора  и  колодочку  для  ордена  на  грудь. Да  и  новое,  пожалуй,  значительное  назначение  миновать  его  не  сможет.   В  Америке  умеют  поощрять  и  раздавать  награды,  и  если  надо,  тушевать.
             Такое  положение  не  миновало  и  Гонсалеса. Журналисты  каким-то  чутьём  пронюхали  про  исход  операции  против  Армандо  и  прислали,  правда,  одного  проныру  из  спецкоров,  но  тот  вертелся  уже  тут  ужом.  И  выходило,  что  разведчик  капитан  Гонсалес,  из-за  растяпы  президента,  выпадал  в  тираж  для  несчастливцев…Конечно,  можно  огорчаться,  но  можно  удоволиться  простым…Он  обзавёлся  виллою  у  моря,  приличным  ранчо,  при  крыше  на  той  вилле,  и  пенсион  отставника.
              Капитан,  нет,  пожалуй,  уже  майор, подошел  к  могиле,  уважаемого  многими  людьми,  революционера,  определил  работу  солдат,  и,  переступив  через  мертвеца,  оглянулся  на  него. Жмурик  как  жмурик.  Глаза  открыты,  и  в  них  ни  испуга,  ни  удивления,  ни  тоски  и  ни  угрозы. А  на  лице  гримаса  от  улыбки,  где  можно  прочитать  его  «простите»,  он  будто  извинялся  за  свой  физический  испуг. Руки  покоились  отдельно,  словно  отдыхали  грубые  пальцы  солдата.
             И  тут  Гонсалес  вспомнил  назидание,  из  указаний  про  порядок  в  документах,  при  отчётах  за  нескромные  дела. Капитан  скривился  и  поддел  носком  ботинка  правую  руку  партизана.  Она  тому  послушалась  и  гнулась. Гринго  ещё  больше  зажмурился  и  кивнул  сержанту.
             - Ну-ка, приятель, вооружись  кинжалом  и  оттяпай  ему  правую  кисть. Этот  сувенир  я  отвезу  шефу.  Отпечатки  пальцев  с  этой,  ладони  лучше  всяких  слов  и  бумаг,  подтвердят  истинность  этого  подпорченного   фрукта.
               Гонсалес  довольно  смутно  вспомнил  тот  раздел  уложения  в   том  уставе  отчётности,  но  улыбнулся,  прикинув,  что  начальству,  а  особо  обществен-ности  в  лице  журналистов,  несомненно,  угодит.
              Когда  сержант,  кривясь  от  неугодной  натуре  работе,  закончил  её  и  протянул  сверток  капитану,  тот  жестом  продолжил  распоряжение.
             - Спасибо,  сержант,  но  это  не  всё.  Посылочку  надо  хорошенько  заспиртовать  суток  на  двое-трое,  а  уж  затем  вы  вручите   её   мне. Мы  тут  после  наших  трудов  отдохнём  сначала,  потом   уже  мы,  и  досконально,   доложим  начальству  об  успехах,  а  обождав  их  распоряжений,  продолжим  наши  мытарства. Усёк,  бродяга?!  Действуй!  И  всех  вместе  с  этим  зарывайте,  но  кисти  отсекайте  и  спиртуйте  тоже. Отчётность  требует  порядка.

                ***

              Через  несколько  лет  у  богатого  ранчо  майора  в  отставке  господина  Гонсалеса  затормозило  элегантное  запыленное  авто  с  откидным  верхом. Наружу  вышли  четверо  в  ковбойских  шляпах  поверх  регланных  пиджаков  и  попросили  показаться  хозяину.
              Тот  нарисовался  на  крыльце,  оглядел  машину  и  джентльменов,  а  оставшись  довольным, вскинул  руку. Наконец-то  о  нём  вспомнили  где  надо   и  даже   в  ЦРУ. Но, -  нет! Теперь  он  поторгуется,  сенсации  дорожают  в  прессе,  а  он,  Гонсалес,  обзавёдшись  молодой  женой,   теперь  нуждается  в  деньгах.  И  ежели  его  захотят  вернуть  в рисковые  отделы,  то,  он  готов. Но  плату  за  услуги  надобно  подвысить.
             От  малых  забот,  приобретший  живот,  Гонсалес  спустился  с  кры-льца. Широко  улыбаясь,  снял  тоже  пастушью  шляпу  прерий,  и  приветствовал  гостей:
             - Моё  вам  с  перышком  Тироля,  джентльмены! Я  вам  безмерно  рад  и  приглашаю  выпить,  что  прикажет  вам  душа.  Вы  не  поверите,  но  за  проклятой  той  работой,  совсем  же  некогда  присесть  в  приличной  компании,  но   теперь  наконец-то  я   узнаю,  чем  вам  обязан  за  визит.
             -  Вы  тот  самый  Гонсалес  и  хозяин  этого  ранчо? – Спросил  один  из  тех,  кто  поднимался  по  дорожке  к  вилле  и  обводил  видимое  жестом  пальца.
             -  О,  да! Я  тот  самый  и,  вероятно,  нужный  вам  майор  в  отставке   Хосе  Мария  Гонсалес.
             - Если  вы  тот  самый  и  знаменитый  всюду  капитан, который  последним  видел  живым  не  менее  знаменитого  партизана  Армандо  де  ла  Серно  Лань,  то  вы  действительно…
              -  И  майор,  джентльмены!  И обязательно  подчеркните, - к  вашим  услугам!  И  именно  мне  пришлось  упокоить  навеки  того  самого  дона  Армандо.  С  тех  пор,  как  пресса  раструбила  о  той  операции  на  весь  мир,   мне   часто  приходится  вспоминать  те  времена  и  о  забытых  моих  заслугах.
               -  И  руки,  тоже  вы,  отсекали?  Или  о  той  заслуге  тоже  подзабыли  все? – Довольно  серьёзно  вопросил  один  из  приезжих.
               -  Да,  я,  конечно,  вспомнил  тот  наказ  для  отчёта   о  проделанных  трудах   и  вовремя  всё  сделал. Однако,  как  я  понял,  государство  плохо  позабо-тилось  об  этом  экзотическом  случае  и  не  смогло  сохранить  тот  сувенир  для  своеобразной  кунсткамеры,  его  выкрали  комуняки  и  раззвонили  на  весь  мир,  выставляя  экземпляр  или  фото  на  обозрение  гуляк,  -  Словоохотливо  делился  соображениями   Гонсалес. -  Но  что  же  мы  остановились,  войдёмте  в  дом. Прошу!
             -  Благодарим. -   Теперь  не  сухо,  а  со  сдержанным  сарказмом,  отозвался  гость. – Но, если  вы  тот  самый,  мировой  общественностью не  отмечен-ный  за  величайшую  на  земле  подлость,  то  мы…- Джентльмен  по  очереди  покло-нился  товарищам,  с  руками  в  карманах  регланов, - именем  революций,  исполняем  приговор  для  восполнения  давешнего  Вердикта  Наций…
              И  пристрелили  маньяка,  поклонника  де  Сада…

1965 г. Ворошиловград.
Переведён  на  цифирь  в  январе  Азова, в   2023 году