Неискреннее рукопожатие или Песни о Будде

    Неискреннее  рукопожатие или песни о Будде, увиденном в замочную скважину 


     Квантовая физика утверждает, что объект наблюдения напрямую зависит от наблюдателя. А это означает, что если перенести данный закон на отношения между людьми, получится, что один и тот же человек в глазах других людей различен, как небо и земля.
     Наиболее разителен подобный контраст, если речь идет о так называемых «великих людях». Например, что может быть величественней образа Будды в наших глазах? Воистину ничего.
     Но когда я читаю, как тот же самый Будда Гаутама отчитывал своих монахов за малейшее отклонение от выдуманных им двух сотен с лишним строгих монашеских правил, когда он чуть ли не матом стал крыть одного монаха, который посмел усомниться в его, Будды, провозглашенных истинах, когда я ясно представляю себе, что и со мной, окажись я в те времена вблизи его, он разговаривал бы совершенно по-разному и в зависимости от того, кто я : посторонний уважаемый человек, кому он тоже уважительно рассказывает о найденном им пути освобождения от страданий, или его монах, которому позволено одно лишь молчаливое и абсолютное послушание, – итак, когда я задумываюсь об этих двух различных медальных профилях практически любого выдающегося человека, первоначальная и пробно-экспериментальная воля следовать им вдруг замораживается в душе. И я остаюсь при вечной моей житейской – и метафизической – свободе.
     Сходный опыт пришлось проделать мне с нашими российскими диссидентами, коим классическим прообразом был и остается управлявший когда-то Фондом помощи заключенным Кронид Любарский. Его биография весома и где-то даже хрестоматийна. Кто из «простых смертных» не хотел бы иметь что-нибудь в этом роде?
Что же до меня, то мне с моей первой женой случилось однажды переночевать в его роскошной мюнхенской квартире.
     Мы только что – это было в конце семидесятых прошлого века – нелегально приехали из Вены в Баварию. Один шофер-еврей из Франкфурта, в свою очередь бросивший Израиль,  специализировался на таких перевозках. Такса за душу была 500 долларов. Он приехал в Вену, чтобы забрать друга Любарского : Мишу Макаренко, художника и диссидента, с которым Любарский сидел в тюрьме. Поскольку же шофер не брал одного – жиденький навар – то как раз и пригодились мы двое.
     Все было тщательно спланировано : мы доезжаем до австро-немецкой границы, заблаговременно вылезаем из машины, проторенной лесной тропой минуем границу, а дальше шофер забирает нас на баварской земле. После этого достаточно обратиться в любое полицейское отделение Германии, чтобы подать заявление на статус политического беженца, в коем выходцам из тогдашнего совка никогда не отказывали.
     Итак, мы выехали из Вены рано утром, а к ночи уже были в Мюнхене, где Кронид Любарский и встретил с распростертыми объятиями своего политического кореша. Когда я протянул ему руку, он пожал ее только потому, что у него не было иного выхода. Ради этой пуанты я, собственно, все и описываю. Вида его подрагивающей руки и взгляда, как бы говорящего : «Ночлег я им предоставил, так неужели же еще нужно и руку жать?» мне никогда не забыть.
     Этот человек, пострадавший за свои политические убеждения, никогда бы не сел срать на одной доске с человеком, просто выехавшим по еврейской визе. Но таких, как я, в России миллионы. А таких, как он, единицы. Разумеется, единицы по части культуры, религии и политики ценнее миллионов.
     Но тут вопрос стоит ребром : кого представляют наши диссиденты? Кого угодно, но только не русский народ. Нужно ли его вообще представлять? Не знаю. Я тоже в глубине души полагаю, что те общечеловеческие ценности, за которые боролись и борются наши диссиденты, выше ценностей, плотью и кровью представленных в нашем народе.
     Беда вся лишь в том, что российские диссиденты, хотят они того или не хотят, образуют первую фалангу неудержимо наступающего на Россию Запада. И то обстоятельство, что все они – без единого исключения! – в материальном смысле как-то уж очень откровенно и мерзко пригреты Западом, говорит о многом.
     Об еще большем говорит только следующее обстоятельство : их дети учатся обычно в западных колледжах и живут преимущественно западной жизнью. Детей своих они от борьбы с нашим отечественным динозавром всячески оберегают. Другие должны для них таскать каштаны из огня. Я это понял гораздо позже.
     Противные они где-то, эти все наши диссиденты. Тот еврей-шофер, с которым мы на следующее утро покинули квартиру Любарского, мне куда симпатичней. Кстати, мы с женой прожили у него неделю. И моя жена замечательно сошлась с его женой. И дочка у него милая. В общем, все было тепло и по-человечески.
     Оно так и было испокон веков : люди сходятся и расходятся по принципу гармонии. Только вот между простыми смертными и великими мира сего нет никакой гармонии и никогда не было. И то, что первые служили и служат вторым, для меня большая загадка. И ладно бы по необходимости – но зачем же добровольно?
     Неужто черт попутал? Если так, то это, конечно, не тот черт, что способен причинить настоящее зло. А разве что шуточный и донельзя игривый. Говорят, что он живет в табакерке. Но помалкивают о том, где запрятана эта табакерка.