Отделяя мух от котлет

Большие детские глаза с любопытством заглядывают на кухню: а там со всей ответственностью советского человека по неведомо кем скрупулёзно составленному рецепту готовятся котлеты:
Крутится в мясорубке фарш, и то и дело, сквозь слезы, в блестящую металлическую воронку прыгает луковица, которая тут же выходит из мелких черных дырочек сочными белыми колбасками. Рядом в чашке  размокает булка батона, залитая молоком. Все это затем перемешивается с добавлением соли и перца голыми красными руками. По поверхности фарша с блеском растекается куриное яйцо и снова все тщательно размешивается. Меня, как самую младшую в семье, не заставляли ни чистить лук, ни мыть мясорубку. Такое блюдо ввиду его трудоемкости и объема на всю нашу многодетную семью готовилось по выходным, ибо только в выходные у родителей находилось время и силы что-то вместе делать на кухне. Вот она, наша кухня: большая, светлая, но "взволнованно пустая", с газовой колонкой, с окном и балконом, на котором растет петрушка и мои проросшие тополиные веточки, и где, под простенькой тумбочкой, живут пригретые мною пара голубей, клюя по утрам желтое пшено, и где со своего балкона, так же не застекленного, мне регулярно улыбается соседский мальчик лет десяти. И ещё Фредерик Шопен. Точнее, его вальс, - это на аккордеоне играет аккомпаниатор в просторном зале дома офицеров, там, куда мы, детьми, бегали заниматься классическим балетом, навсегда привнесшим в мой характер страсть к железной дисциплине. В 91 году нам спешно пришлось покинуть это место. Я снова смотрю на эту картину. Ничего моего здесь нет. Мое здесь только время.

Я часто думаю о своих тополиных веточках, то беспокоясь, как они выросли там без меня, и, возможно, разрушили своими корнями весь балкон, то представляя, как новые хозяева безжалостно выдернули их из земли и выбросили на помойку, чтобы спасти как раз балкон от разрушения. При любом варианте чувство тревоги и волнения остаётся прежним. И в том, и в другом случае, и балкон, и тополя, и соседский мальчик с собранными в трубочку воздушного поцелуя губами, и прозрачный флёр ткани на моей балетной юбке, - все это для меня безвозвратно пропало. Пропали даже котлеты на молочной булке, от которых, кстати, щекотало в гортани так, что приходилось закрывать глаза. И, когда я их открываю, передо мной стоит смеющаяся эмансипированная Брижитт и показывает жестом, которым мы, советские дети, да и любые другие дети вообще, лепили снежки, как она сейчас из фарша, упакованного в пластиковую коробку, слепит "булетки а ля Льеж".

Я смотрю на нее. В моих больших от изумления глазах читается недоверие: без яйца не слепишь! - А она вопреки всем законам советских домохозяек, все так же смеясь, лепит! Лепит незнакомые мне снежки из мяса и отправляет их в духовку. Посыпав сверху мелкой солью, мой муж весело подбрасывает картофель-фри. Картошка взлетает, переворачивается, падает в блюдо. Через двадцать минут мы уже едим все это с томатным соусом, разогретым в кастрюльке, и ещё успеваем сходить в музей Сальвадора Дали, того, что находится в Брюгге, слева от входа в Бельфруа - главную башню исторического центра средневекового города. И все это в будний день, после, вероятно утомительного, или не очень, рабочего дня Брижитт.

А потом мы слушаем Брамса. Кажется, эта планета стала вращаться быстрее! Раз, два, три! Раз, два, три!..