Дождь. Легко писать о сексе

Блюдо было сухое, жесткое, но приправы – бесподобны. Мадам билась и рвалась под ним, как пантера. И Максим сполз с нее обескураженный.
Было что или не было?  А если было, то что? Полное разочарование - вот что было. И ради этого пишутся все романы?  Стреляются  на дуэлях Пушкины?  Умирают Ромео?
Поплелся Максим, несолоно хлебавши, восвояси.
Обалденно он орогатил толстяка! Послеполуденный отдых Фавна закончился полным фиаско. Но, держитесь, Мадам, завтра он повторит попытку. Больше бури и натиска. Больше напора. Долой стыд и страх!
Новый день готовил ему новый  праздник.  Он вернется и продолжит свои игрища. Не надо было ей голой валяться под яблоней, не надо было соблазнять. Он мальчик, конечно, но и мальчики разные бывают.
Назавтра, едва отчалил с гостями накрахмаленный муж, как  Максим возник на пороге её дачи. Букетов он решил больше не дарить. Насколько он разобрался в характере тетеньки, она совершенно не интересовалась романтикой. Сидя за столом в ничего не прикрывающем, бессовестном халатике, она пила кофе. Наверное – сладкий и очень, очень горячий...
- Пойдем. - Просто сказала Элла.

Она повела его в свою спальню. Там, к удивлению Максима, пахло почти как в келье монашки - свежим жасмином и  лимоном. И весь его гонор неожиданно  пропал.
- Ну что скукожился, малыш? – Приободрила она его.
Неизведанный континент - тело женщины стелилось перед ним. Венец мечтаний! Предел желаний! Вдруг оно зашевелилось. Потек сок. Она вся наполнилась вожделенным женским медом. И прикасаясь к её телу, он вдруг испытал чувства, ради которых умирают.
Вернувшись к себе в комнату, Максим долго рассматривал свое лицо в зеркале и вспоминал, как она шептала:
- Ты – красивый, какой ты красивый мальчик!
Максиму было немного стыдно, что он такой красивый, но приятно слышать эти слова. Остаток дня он провалялся в своей мансарде на диване с книгой в руках - «Властелин колец» на английском, совершенно не соображая о чем идет  в романе речь. Мысленно он находился в  спальне дома напротив и очнулся только, когда бабушка уже раздраженным тоном прикрикнула снизу:
- Ты идешь, наконец, ужинать?
Он поднялся и, проходя мимо окна, бросил случайный взгляд на соседский домик. Спальня Мадам – главный Максимов магнит была ярко освещена и шторы не задернуты. Его взгляду предстало зрелище, заставившее его побледнеть. В кровати, на которой он недавно потерял свою драгоценную невинность, копошились два существа. Максим остолбенел. Видимо, вернувшийся с работы муж возжелал семейных ласк и взгромоздился на родную супружницу. А почему не задвинуты шторы? Неужели она специально их оставила, дабы заставить  мальчика ревновать? Ну и сука!
Спустившись на ватных ногах к столу, он взял из бабушкиных рук чашку чая и уставился в неё, видя перед собой только похабное зрелище в соседнем доме.   
- Бутерброд возьми.
Максим откусил кусочек и удивленно взглянул на хлеб.
- Что это? Семга? Откуда? – Он пожевал бутерброд. - Неужели в нашей Уче завелась такая рыба? Раньше там ловились одни только сикельдоны для кошек.
- Курдюмов презентовал. – Коротко ответил дедушка, накладывая себе посыпанную укропчиком влажно дымящуюся молодую картошечку. 
- Какой такой Курдюмов?
- Сосед. Муж твоей тайной пасии. Он работает продавцом в рыбном отделе.
Максим представил сцену в спальне и, зажав рот, выскочил из-за стола. Во дворе он осквернил цветущие кусты роз. Перед его глазами стояло непристойное зрелище – пузатый Курдюмов подмял под себя сухощавую жену…   И заныло сердце. Неужели ревность?
Вернувшись на веранду под уютный свет оранжевого абажура, Максим заглянул в буфет, где в хрустальном графинчике мирно дремал дедушкин коньяк. Он налил себе полстакана, и на глазах у изумленной бабуси, одним залпом опрокинул в себя обжигающую жидкость.   
- Не слишком тебе будет? – Поинтересовался дед.
Ночь принесла новые страдания – алкоголь пополам с дурацкой ревностью совсем его  истерзали,  и, уснув на рассвете, он проспал до обеда.   
Проснувшись, сразу же вспомнил ту гадкую сцену, и женщина показалась ему отвратительной. Он сообщил родичам, что едет в библиотеку, и сбежал в Москву. Какое счастье, что матери не было дома, а отец появлялся вечером и не слишком надоедал воспитанием.

Но город плавился от жары, промаявшись в духоте, ученье в прок  идти никак не желало, перед глазами застыла та похабная сцена в спальне, решил освежиться. Проклиная свою впечатлительность, Максим поехал в Сокольники на Путяевские пруды, но и они от изобилия купающейся публики стали грязны и омерзительны ему. Наконец, не выдержав столичной жары, он, нагруженный продуктами из того самого магазина, где Курдюмов отвешивал покупателям треску да мойву, налюбовавшись вдоволь на соперника и испытывая к рогоносцу даже какую-то брезгливую жалость, вернулся в дачный поселок.

Бабушка варила в медном тазике клубничное варенье и отгоняла  ос, облепивших блюдечко с пенками.
- Явился? – Поинтересовалась она. - А отец когда прибудет?  Сад совсем зарос, - и раздраженно добавила, - в доме три мужика, а траву скосить некому…
Максим не слышал её. Он, сбросив продукты на стол, схватил удочку и отправился на речку. Выйдя из калитки, он сразу же наткнулся на появившуюся из-за поворота улицы соседку. Она тащила за собой молчаливого ребенка, вытирая ему испачканный шоколадом рот. Заметив Максима, притормозила. Молча, не здороваясь, протянула руку и погладила гладкую мальчишескую щеку и прошептала.
- Приходи в два.
Он хотел сказать, что видел её тогда с мужем, что она стала ему противна…  Но, неужели, всё еще желанна? Он прошептал в ответ, проклиная себя за бесхарактерность:
- Приду.
Неделю продолжалось его послеполуденное блаженство. Она была талантливым учителем и обучила его всем известным ей любовным аттракционам. После сеанса любви Элла курила в постели, а он вдыхал плотский запах её ядовитых  духов.
«А бедра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнем горели…» - Сказал Максим, поглаживая её покрытое загаром бедро.
- И кто же так элегантно пишет о е…ле? – Грубо поинтересовалась она и засмеялась своим развратным смешком. Максима всегда коробила её вульгарность, которой она и не скрывала, впрочем. Но тело! Божественно стройное, с тщательно вытравленными везде, кроме стратегического местечка, волосами. Гладкие  ноги, пульсирующая влажным жаром вульва.
Он быстро пробежал по её телу легкими поцелуями и наклонился над секретом её женственности. Раздвинув коричневую по краям и розовую в глубине плоть, он несмело прикоснулся к розовому холмику языком, и женщина взорвалась стонами сладострастия. Он оторвался и испуганно взглянул на неё – своими неистовыми криками она разбудит не только спящего в соседней комнате  ребенка, но и всполошит всех соседей.
- Тише, милая, тише. - Прошептал он, проникая языком в её нежные глубины.
Раньше, когда он представлял себе это действо, ему становилось неприятно – волосы, запахи… Но женщина была слегка солоноватая и благоухала мускусом. И так беззащитно-нежна там.
- Боже, - выдохнула она, - как сладко, как приятно. Ты будешь великим любовником, мальчик. - Убежденно добавила она.
Он сделал это! Он превозмог в себе тупую обывательскую пошлость!    

Весь вечер, валясь на диване, он мысленно переживал вновь и вновь свои приключения и вдруг резко сел.
«Она совсем поработила меня, - с презрением к себе подумал он, - я ею просто одержим, а так нельзя. Надо, наконец, взяться за английский, а не только мечтать о ласках, в общем-то не слишком молодой и слишком развратной  женщины» Но потребности юношеского тела были сейчас сильнее разума.
- Да идешь ты, наконец, ужинать, ирод! - Донесся снизу бабусин окрик.
Он взглянул на себя в зеркало: бледное лицо – словно та вампирша  высосала краски юности, и блудливые глазенки. От деда, всю жизнь проработавшего во внешней разведке, как Штирлиц, в смысле, как Максим Максимович Исаев-Бользен, ничего не скроешь и он, как рентгеном просветит голову Максима Николаевича Соболевского и найдет там вместо высоких помыслов и знаний пошлую кучку воображаемых непристойностей!
Спустившись на террасу, где  под дивным шелковым абажуром дед читал возрожденный «Огонек», он присел к столу и, намазав на хлеб толстый слой масла, поинтересовался:
- А семги и осетрины сегодня не будет? У Курдюмова завершилась путина?
- Самая большая и мутная рыба ловится…. – Дед бросил косой  взгляд на разливающую чай бабушку, - в смысле, водится не в его магазине.
- Да уж, - подхватила бабуля, - о его Эльке уже легенды ходят. – И взглянув на внука с пристрастием, поинтересовалась, - а ты где после обеда шляешься?
- Так, - мечтательно произнес внук, - проветриваюсь.
Проницательный дед ухмыльнулся в журнал. Максим отчетливо, словно был квалифицированным телепатом, услышал мысленно адресованную ему дедом насмешливую цитату из Чехова. - «Для любви единой его природа на свет произвела». 
- Рыбы хорошей нет, потому что Курдюмов повез лечить  ребенка  к какому-то народному целителю в Полесье.
- А что с ним? – Поинтересовался Максим.
- Двух слов выговорить не может…
- Глухонемой что ли? – Удивился Максим.
- Слышит он, - вмешалась бабушка, - говорил до трех лет, а потом замолчал. Только мычит.
«Интересно, - подумал Максим, - почему она мне об отъезде мужа ничего не сказала и почему сама с больным малышом не поехала?»
Дед вдруг покраснел и поперхнулся чаем.
- Слышишь, Наташ, - произнес он, когда отдышался, - здесь пишут, что в НКВД и КГБ служили одни садисты. Что нужно открыть все архивы…
- Идиоты, - убежденно отозвалась бабушка, – и откуда только этот Горбачев вылез? Половина семей живут дружно и не распадаются только из-за того, что всей правды не знают. Благообразные бабушки и дедушки вот этих крикунов-демократов, стучали в органы наиболее самозабвенно. Но … пусть открывают. Захлебнуться в собственном дерьме.
- Вся страна стучала, - ввернул Максим и насмешливо добавил, - молотками… на строительстве  Беломорканала.
Дед сердито посмотрел на внука и снова вернулся к возмутившей его статье.
- Вот в этом контреволюционном журнальчике записаны уже все наши грядущие беды – хаос, развал, гражданские войны. Не понимает, видимо, этот комбайнер,  того, что очень хорошо понимал царь Петр - демократии в России быть не может. Демократию мы поймем, как разбойничью вольницу. - Громыхал дед. – Все с этих мозговых брожений начинается. Сначала экономику подними, плати людям больше, а не в Африку да Азию бессмысленно всяким людоедам на поддержание людоедских режимов денежки народные отправляй.  Крестьянам дай вздохнуть. 
Как же, кукиш. Нам дальние, куда милее ближних. Всех накормим, кроме собственного народа! И недавно ещё чиновники  теплицы  громили. Не дай бог лишний помидор у хорошего хозяина вырастет. Шестая часть суши с уникальными черноземами наша, а жрать нечего. Нашли виноватых - КГБ! – С презрением сказал дед. – Эти старпёры из Политбюро в полном маразме управляя страной, прочно посадили людей на талоны, жрать нечего. Горбачев на Западе всем задницы перелизал, выклянчивая кредиты. Честно свою работу делайте, не проматывайте денежки, вот и будет изобилие. 
Бабушка быстро налила ему рюмочку лекарства. Дед, не глядя, махнул её и продолжил свои  обличения:
- Правду им хочется знать. А правда кровава и страшна! Чем больше крови, тем больше славы! Я, в кабинетной тиши, своими мозгами выигрывал  сражения. А  их прославленный герой Жуков… - Дед зло отчеканил. - Между прочим, составами гнавший из Германии всякое добро – картины, серебро, драгоценности, шубы, мебель.  Всего и не перечислишь, чего нахапал для себя лично, в смысле своим бабам.
- Дед, вдруг он для России? – Перебил его внук.
-Для России? – Дед стал задыхаться… - А почему это осело в его закромах? Замолчи, ты не знаешь всей страшной правды!
Солдат потерял немеряно – не жалел чужих жизней. Победа любой ценой!  И ему собираются ставить памятник чуть ли не на Красной площади. Как гражданину Минину и князю Пожарскому. 
Да и не он один мародерствовал! Он хоть Бог Войны. Кто там только не отметился.
- Подумаешь, все тащили. И, между прочим, Наполеон тоже людишек не жалел - положил свою армию умирать в снегах, а сам с награбленным добром бросился восвояси. Жукову повезло больше – он победитель! А победителей, мой мудрый дед, не судят!
- Зато меня будут судить, - дед указал пальцем в страницу, - вон как щелкопер  разоряется – всех, кто работал в НКВД и КГБ к ответу!
- Слушай, ну что ты так распалился? Хочешь, я тебе принесу кучу книг о благородных чекистах.   
- Там лжи девяносто процентов. – Старик сел и закрыв журнал, обреченно сказал. - Кончена жизнь.

Стемнело. Максим смотрел на веранде телевизор, шла его любимая передача – «До и после полуночи». Ведущий показывал всяческие занятные штучки из заграничной жизни. И вдруг решился на внезапный визит к своей возлюбленной. Вот она удивится и, наверное, обрадуется. Её сексуальные аппетиты он уже изучил - Мадам готова заниматься любовью круглосуточно и обожает остроту риска.
Тихо проскользнув в темный, полный шорохов и ароматов сад, он решил не стучать в дверь, а сделать ей сюрприз. Мадам войдет в спальню после просмотра той же передачи, звуки её проникали за границы дома и о, чудо, её уже ждет в постели горячий, нетерпеливый, обнаженный любовник.
Окно, открытое в сад, свет полной луны. Он отодвинул штору и остановился, оцепенев. Любовное гнездышко было занято! И кем?
В разобранной кровати лежал его родной отец. Он небрежно курил, глядя куда-то в сторону. Максим проследил за его взглядом и поразился еще больше. Мадам, совершенно обнаженная, в одних только черных проституточьих чулках и лакированных туфлях на огромных каблуках, стояла перед зеркалом спиной к нему и вдруг повернулась. Её лицо закрывала кожаная маска с прорезями для глаз и в руках она держала хлыст.
Обернувшись, она, как черная пантера перед прыжком на добычу, выгнулась и стала медленно, зловеще усмехаясь приближаться к постели. Максиму стало противно – разыгрывалась сцена из дешевого порнографического фильма. Максим как-то видел подобный сюжет у одного своего приятеля – сына дипломата. Неужели отцу это интересно? И он позволит этой сексуальной наркоманке хлестать  себя дурацкой плеткой?
Но произошло невероятное. Едва она приблизилась к кровати, где небрежно, с какой-то даже скукой курил, наблюдая за её действиями,  отец, он упруго, как пружина, развернулся и вырвал плетку из рук женщины. И мгновенно повалив её на постель, взмахнул и хлестнул  её по ягодицам. Мадам взвизгнула и вцепилась в мужчину, и они вместе  скатились с кровати на пол.
Максим не стал наблюдать за звериным совокуплением отца - своего лучшего в мире отца! самого лучшего и умного друга! его кумира! Человека, которого он в мире любил больше всех и бесконечно уважал.
Юноша, бледный, как выходец из могилы, тяжело передвигая ноги, побрел домой. Он прошел по темной веранде, задев стул, и не обратил внимания на резкую боль в ноге. Душа его болела так  нестерпимо, что боль физическая им просто не ощущалась.
Как это ни странно, но он, едва коснувшись головой подушки, уснул глубоким сном, но сон не принес отдохновения и он  проснулся с тяжелым чувством. И вспомнил всё!
И знал, что это - конец. Что его мир больше никогда не будет прежним. Он даже не испытывал гнева к той развратной женщине. Она просто зверек – сучка во время течки, которая ни одного дня не может провести без самца. Но в это утро он стал взрослым. Конечно, отец не знал о визитах сына в соседкину кровать, но он приехал сюда тайком, навестить изобретательную любовницу и не подумал даже зайти на дачу к родителям и сыну. А это, пусть маленькое, но предательство.
И тут он услышал шаги отца, поднимавшегося по лестнице к нему в мансарду. Максим в смятении взглянул на себя в зеркало, висевшее над софой, и удивился, насколько несчастны его глаза. Синие, как васильки в пшеничном поле, от боли они стали темно-фиолетовыми, почти черными, так грозовые тучи.
- Эй,  вы, сонные тетери. - Бодро сказал отец, появляясь на пороге комнаты. – Встать!
Максим мельком взглянул на отца и, поразился его свежести, привычному благоуханию дорогого парфюма, свободе и силе обеспеченного успешного человека, (он арендовал типографию и исполнял заказы на большой ассортимент открыток), и отвернулся к стене. Отец, удивленный, подошел и присел на краешек софы.
- Ты чего, сын, заболел? – Обеспокоенно спросил он.
Максим хотел промолчать, но вдруг понял, что если они сейчас не объясняться, он больше никогда не сможет доверять отцу. Не принято было между ними таить позорные тайны.  Это делалось где-то там, в других семьях и других системах, но он должен любить и доверять отцу, а значит тень распущенной и, в общем-то некрасивой, если считать по большому счету, женщины, не должна стать между ними. Он обернулся и встретил искренне встревоженный взгляд отца.
- Я видел тебя вчера в спальне Эллы.
- Ну и что? – Искренне изумился отец. - Я обета безбрачия не давал. Ехал сюда и завернул к Мадам на часок. – Но тут он внезапно сообразил, что сын не должен был оказаться в саду соседки так поздно вечером. – И ты… тоже?
-  Да. - Густо покраснев, признался Максим.
- Ну и аппетиты, никого не пропустит. - Даже с каким-то восхищением промолвил отец. – И как тебе эта стареющая б…?
- Почему – старая? – Опешил Максим.
- Девушке уже давно за сорок. А ты думал – девятнадцать?
- Ничего я не думал.
- Ты случаем не влюбился в неё?               
- Нет, - с сомнением сказал Максим, -  я не знаю…       
- Ну, что тебе сказать, сын? – Отец проницательно посмотрел на него. - Она твоя первая женщина, правильно?
Максим кивнул.
- Ну что сказать за Эллу Данииловну? – По-одесски начал отец и  усмехнулся. – Для первой науки вполне годится. Она дико распутная и сладострастная самочка. Чуть-чуть хитренькая, чуть-чуть злобненькая. И при всех этих замечательных качествах  очень, очень несчастная…
- Чем же?
- Тем, что она уже страшно  наказана за свой необузданный разврат.- Отец погладил руку Максима. - Ты видел её ребенка?
- Да.
- Тебя ничего в нем не удивило, внимательный мой сын?
- Он очень тихий. Он болен? И бабуля говорила, что Курдюков…
- Курдюмов. - Поправил его отец.
- … повез его к какому-то полесскому колдуну.
Отец поведал грустную историю.
- Мальчик у них родился вполне нормальный, даже умненький, - начал он, - но в три года вдруг перестал развиваться и  стал стремительно глупеть, за считанные месяцы дойдя до полного дебилизма. Уж сколько его по врачам таскали. Никто не может поставить точный диагноз, все анализы вполне нормальны.
- Может быть опухоль в голове?
- Правильно мыслишь. – Отец вздохнул. – Просвечивали, нет там никакой опухоли. Всё абсолютно в норме.               
- Мне жаль ребенка. – Отозвался Максим. - А ты связываешь его болезнь с распутством матери?
- Не знаю. – Отец напрягся, вспомнив о своей благоверной. – Я не знаю пути и судьбы. У каждого свой ад!
Максим помолчал, уставившись в пол. Сейчас, после разговора с отцом, он вдруг понял, то темное, владеющее всеми его помыслами, постоянное желание прошло, улетучилось без следа. И он – свободен. Больше эта женщина никакими уловками не привлечет его. Он благодарен ей за науку  и …
Адью!
Она была его учительницей и весьма щедро делилась своими знаниями, но срок ученичества завершен. Еще одну вещь понял он сейчас совершенно отчетливо – никогда ему больше  не понравятся женщины  типа госпожи Курдюмовой – тощие, вылившие на голову бочку перекиси водорода, провонявшие плотскими духами и табаком.
«Вульгарная, - подумал он брезгливо, как выплюнул. И пообещал себе, что всегда будет стремиться любить нечто более соответствующее его вкусам -  изящное, гламурное, нежное».
- А что это за намордник она нацепила? – Поинтересовался Максим. - Крутая, да?          
- Она любит острые ощущения. – Было видно, что отцу надоел этот разговор. - Сам понимаешь, что в постели с Курдюмовом царит полная скука. Вот и приходится ей изощряться: то девственника в койку затащит, то из себя хищную пантеру изобразит.
- Я не хочу здесь больше оставаться.
- Нет никаких причин, - подхватил отец, чувствуя себя немного виноватым перед своим выросшим ребенком, - давай махнем на юг. Хочешь в Крым или в Сочи?
- А давай начнем с Одессы, и будем передвигаться вдоль  побережья  на местных катерах. Есть там такие?
- Найдем.