Голубка. О сексе и не только о нем

                Париж. 1993.

       Сандро вышел на огромный балкон Аниной парижской квартиры – балкон не балкон, по ступенькам можно было спуститься в вымощенный брусчаткой двор, со всех сторон замкнутый другими домами, увитыми по самые крыши девичьим виноградом. Украшенный небольшим круглым фонтаном посередине двора -  бронзовый, покрытый патиной мальчик, сидя на спине дельфина, трубил в раковину, из которой вместо звуков вылетала  струя воды  и падала в бассейн.
      На балконе стоял закрытый алый зонт и выкрашенный белой краской плетёный гарнитур – столик, стулья, лежак. В  фаянсовых кадках  цвели и одновременно плодоносили лимонные деревца. Пальмы, облитые янтарным светом уходящего лета, растопырили острые пальцы, зелёные опахала монстеры колыхались на легком ветру, доцветала пурпурная будлея, над ней кружили томные осенние бабочки. Перила увивали синие  клематисы и  поздние розы. Всё было неправдоподобно красиво и очень буржуазно. Сандро почувствовал незнакомый, сладкий запах.
      В драгоценной фарфоровой вазе, хрен знает, какой династии, благоденствовало растение с темно-зелеными лакированными листьями и белыми в молодости и желтеющими к старости, махровыми цветами с тонким дорогим ароматом.
        - Гардении.  - Догадался, никогда не видевший подобных цветов, мужчина. Почему-то этот запах вызвал в Сандро приступ раздражения. Словно в этих красивых, роскошных, изысканных вещах таилась причина его неудачи.
        Конечно, ничего подобного он не мог дать ей тогда. И сейчас не мог. Хотя он давно не бедный. А значит, эти вещи опять отнимут у него Голубку. В голове закрутился черный тайфун гнева. Он столкнул невинную драгоценную вазу на пол. С грохотом разлетелся нежнейший фарфор.
        - Ты чего? – Гриша тревожно выглянул на балкон и, увидев разбитую вазочку, сказал. – Слушай, Сандро, мы не в Москве, здесь уважают чужую собственность. Этот горшок стоит дороже, чем я заработаю за десять лет.
        - Случайно задел. – Сказал Сандро, гнусно усмехнувшись.
        - Династия Мин…
        - Хренин! Тебе в Дулёво этих ночных горшков на доллар пачку наклепают. И, вообще, зажрались вы тут – эпоха Мин, Рококо, Барокко. Какой-то ещё Бранденмеер вспоминается. А помнишь, как в Химках пили водку из выдолбленного изнутри свежего огурца? А потом этим же огурцом и закусили.
        -  Ладно, я сам вымету. Может ещё можно склеить.
        - Клей, Гриня, клей. Какой-то ты стал суетливый.
        - Ты уедешь, а мне с Анькой объясняться.
        - И это говорит человек, который спьяну нассал мне в стенной шкаф на Кутузе. И кто тебе сказал, что я уеду, не повидавшись с ней?
        Заметив, что Гриц, видимо имеющий на Аню виды, явно скис, добавил.
        - Не мечи икру минтая.  Мне послезавтра нужно быть в Брюгге.
 
        Пили весь день, вечер, ночь. Пили профессионально -  со знанием дела. Мало оказалось им трех литров полынной настойки. Забрались в бар баронессы. Среди изысканных напитков - Арманьяков и Бенедектинов притулилась початая бутылка водки «Столичной» – своя бляха-муха. Она-то и сломала Сандро.
        По утру он проснулся из-за того, что маленькие, только что выпрыгнувшие из Ада чертенята встали лапками на грудь. (Цитата). И гипнотизировали  взглядом.
        - Кыш! – Завопил Сандро, и подумал. – Допился! Глюки посыпались. Но, позвольте, пили-то всего один день, кажется. Как будто бы помню. – Он поморщился. - Смутно, Сашок, смутно.
        И тут же ни к селу, ни к городу вспомнилось, как он звякнул как-то утром на заре перестройки Грицу и тот сказал, что спит. И добавил: - А чего ещё делать? Магазины-то с двух.

        Свирепую борьбу за трезвый образ жизни Григорий Паперный благополучно проспал, приноровившись кемарить до часа Волка, что являлся страждущему народу на фасаде театра Кукол Образцова ровно в 14-00, по ночам Гриша, выкушав полкило водки, яростно работал, испытывая необычайный прилив вдохновения. На происки старых дураков, всё крепче закручивающих проржавевшие гайки социализма, он отвечал: - «Накось, выкуси. Мою душу, как воду, не сожмёшь в кулаке».   
        А, кстати, где Гриша? Где старый соратник по партии Жбанщиков, самой многочисленной в Советском Союзе? Куда подевался партайгенносе?
        Во рту ночевал эскадрон гусар летучих. Или – летучий. Какая, черт, разница? Холодненького бы пивка сейчас… И куда это всё же провалился Гриня? 
        - Гриц, ау?   
        - У… У… У… - Откликнулось эхо из Зазеркалья. Чертенята цверги суетились у его ног и жалобно скулили.
        - Не могу я вас вывести, ребята. Ключа нет, потом домой не попадём. Вот, что, давайте на балконе погуляйте. Тебе Моня, - он обратился к Сисси, - разрешаю лично обоссать все горшки эпохи Мин. А в кадку с камелией можешь даже наложить кучу.
        Выпустив многострадальных зверушек в сад, он налил себе полную ванную благоухающей каким-то Аниным гелем, воды. Пошарил в её же холодильнике и обнаружил целую дивизию бутылок шампанского, прибывших, не сомневайтесь, из самой французской провинции Шампань. Икру севрюжью из Ирана. Непатриотичная всё же девушка! Ага, попалась, всё же патриотичная, вот они - крабы сахалинские, собственной персоной. 
        Сандро немного сумяшиси вывернул целую банку крабов на тарелку, такую же, как и всё вокруг - дорогую и совершенную. Производства какой-то мануфактуры Восемнадцатого века. Намазал кучу круасанов, вот только круасаны выбивались из всеобщего  окружающего совершенства – они были слегка черствы, маслом и икрой. Вытащил из стеклянной витрины резной столетний кубок, и поставив всё это роскошество на край ванны, плюхнулся в воду. Пахло хвойным лесом, какими-то колдовским травами, и ведьминскими цветами. И кружилась голова. А не надо было вчера мешать благородное Чинзано с пошлой водярой.  Он отпил полбокала пенящегося вина, посмаковал крабов,  и обнаружив блестящую  металлическую кнопку на стене, нажал на неё. В  ванной комнате зазвучала неизвестная ему, но умиротворяющая музыка.
        - Вот так живут, оказывается, продажные шлюхи! Чуть-чуть смазливости, чуть-чуть хитрючести, и узенькая дырочка в придачу. Пешка, раздвинь ножки,  хоп и ты в дамках. И вот ты – баронесса.
        Но всё было не так просто.
        Аня продажной шлюхой не была никогда. Никогда не заклинивалась на собственном эгоизме. Она слишком любила жизнь – животных, растения, танцы, музыку, поэзию, живопись. Сколько раз они вместе ходили в разные музеи. В театр Станиславского на балеты – «Щелкунчик», «Жизель».  В Большой им было не попасть – билеты только на валюту. И в Зоопарк! А на Птичий рынок? Сколько через её руки прошло несчастных, выброшенных на улицу щенков. Сколько подобрано и устроено котят?  Она искренне любила возиться с этими маленькими нежными существами. А продажные шлюхи не любят, и мне это известно лучше, чем всем остальным.

        Потому что на патологической шлюхе он имел однажды глупость жениться. И через пару лет «нежного» супружества принёс за пазухой домой котенка – несчастный, плохо кормленный, облезлый комочек. Визг «доброй» женщины, его официальной жены, был слышен, наверное, на Марсе. Потом она кинулась к телефону. Она всегда обо всём докладывала дорогому свёкру и стала жалиться, что Саша принёс  домой шелудивого котенка.
        - Да. - Всхлипывала она. Актриса, прекрасная актриса! - Явные признаки стригущего лишая…  Может заразить Кариночку.
        Папашка, такой сентиментальный в своих стихах о бурой дворняге, вышибавший не из одного десятка тысяч глаз слезу этой трогательной историей, посоветовал ей безжалостно выбросить котенка. Что было тут же исполнено. И котёнок вылетел на лестничную площадку.
        Сандро накинул куртку, вышел на лестницу вслед за котенком, подобрал его и спрятал за пазуху. Потом отвез несчастное, дрожащее от холода и страха существо к тете. Котеночка назвали Тимофеем - вымыли, хорошо покормили,  и он оказался роскошным белым ангорским котом и процветает у тёти до сих пор. Летом, пребывая на дедушкиной даче, он возвращается в дикое состояние и охотится по ночам – к утру на крыльце лежат подарки  от Тимохи  – не менее десятка задушенных мышек.

        Мысль о давно забытой жене Марине была неприятна. Как он мог тогда так вляпаться?  Как он не понял, что лживость составляют основу её характера? Но это отдельная песня. По привычке, выработанной многолетней практикой, он выкинул из головы свою чудовищную ошибку – Мариночку Голубцову. Бездушную куклу. Коломбину.
         Но она его никогда не забудет.
        Повалялся в ванной ещё с полчасика - после принятой таблетки аспирина прояснилась и перестала болеть голова.   Откушав икры, выпив шипучего шампанского, он пришел в благодушнейшее состояние.
        Вылез из массажной, взрывающейся мириадами пузырьков джакузи, совсем уже человеком. В бельевом шкафу, как и вся мебель в спальне, украшенному перламутром и резьбой, он обнаружил стопку безукоризненно-белых махровых полотенец, и обернул одно вокруг талии.
        - Замок ледяной королевы, - вдруг сообразил Сандро, глядя на сверкающую красками полярного рассвета люстру,- где есть абсолютно всё для счастья. Всё!  Кроме самого счастья.
        Да, каким-то безнадёжным одиночеством несло от этого совершенного дома.
 
        Вдруг он почувствовал, что в этом жилище он не один. Собачки с радостным лаем скатились с антресолей и понеслись к входной двери.   
       Сандро, прячась за колонну, поддерживающую эти антресоли, посмотрел вниз.
        Его мечта, его неутолённая любовь, его Голубка стояла в дверях. Она нагнулась и, подхватив на руки собачку, чмокнула её в лобик. Этот жест примирил Сандро с Аней.
        Он быстро  сорвал с себя полотенце и бросился ласточкой в кровать.
        Его загорелое, по юношески подтянутое тело, ждало любимую среди мефистофельско-алых атласных простыней. 
        И вот он услышал легкий скрип ступеней. Она поднималась наверх. Ещё мгновение и Аня войдёт в спальню.  Но она не вошла, она прошествовала в ванную.
 
        Там, сбросив с себя костюм,  она с удивлением провела пальцем по запотевшему зеркалу. Казалось, что здесь только что кто-то принимал   ванну. Оглянувшись, она увидела, как тонкая струйка горячей воды стекала в чашу джакузи.
        - Как я могла забыть закрыть кран? – Подумала Аня. – Странно, очень странно. А может, это Гришка мылся? Конечно он. Вон стоят ее деликатесы и полбутылки шампанского. Обнаглел. Хотя … Не разоримся!
        Она закрутила воду и, быстро сняв бельё, встала  в душевую кабинку.
        Щедрая пена с любимыми запахами ирисов и пачулей смыла с неё пыль африканского континента. Да, после этой поездки её жизнь изменится. Станет ли она лучше, осмысленней, наполнится ответственностью, или ей так и не удастся приручить это дикое существо, которое за семь лет своей жизни знало только злобу и обиды. И сколько потребуется терпения и… любви? Любви к дочери существа, лишившего её, Аню, материнства.
         Выйдя из-под душа, она не стала собирать своё бельё, потом, потом!, сейчас спать – она не спала сутки, столько выпало волнений. Эта смуглая обезьянка измотала всем нервы. Даже пассажиры в самолёте просили увести её куда нибудь! Она дралась, плевалась, визжала. Пришлось связать ей ноги и руки. Дикий, дикий зверёк!  Вон и на плече синяк от укуса её зубок.
         Ребёнок не виноват, что её отец сумасшедший садист!

         Войдя в спальню, Аня застыла на пороге, буквально парализованная открывшимся ей зрелищем. В её постели лежал тот, о котором она мечтала столько лет своего одиночества. Она сожалела о своём глупом импульсивном порыве в день свадьбы,  когда она, обиженная его недоверием, выскочила из машины. Визг тормозов и … темнота.
        Сколько же лет прошло? Страшно подумать – 13!
        И вот он здесь. Каким-то чудесным, необъяснимым образом он оказался в её кровати. Эта внезапная встреча так потрясла её, что Анюта впала в ступор.
        Он заговорил весёлым, немного ироничным тоном, что так нравился ей в нем - словно он не принимает весь этот мир серьез. Словно его живая душа протестует против  окаменелости «взрослого» мира.
        - Ну что, соскучилась, любимая? – Сказал он и, раскинув руки, добавил, – Лети ко мне, Голубка.
        Но она не сдвинулась с места. И тогда Сандро соскочил на пол, пересек небольшую спальню и, ничуть не смущаясь собственной наготы, схватив Аню на руки, бросился со своей драгоценной добычей в кровать.
        И всё было как тогда, на дедушкиной даче. Её тело, несколько лет не знавшее мужской ласки, после смерти мужа оно стало нечувствительно и к самым изощренным ласкам и к бессмысленной, только ради секса, возне,  это холодное тело под нежными руками и губами Сандро зазвучало волшебной флейтой. Ритм нарастал и, наконец, они вместе выдохнули:
        - Любимый…
        - Голубка…   
       
        Потом они лежали обнявшись. Аня неожиданно уснула. Погрузилась в сон, такой глубокий, что Сандро удивился. Он трогал её тело – проводил пальцами по соску, такому чувствительному в прошлом, насколько он помнил, он теребил губами мочку её уха, а она спала. Он снимал её руку со своей груди и подносил к губам. Дышал запахами её кожи и не мог надышаться.
        Он испытывал сейчас давно забытые чувства – нежность и волшебство полного обладания любимой женщиной. Он шептал:
        - Я так долго ждал этого момента. Я искал тебя везде и не находил. –  Сандро говорил слова, которые так трудно произнести мужчине, если он любит женщину с подлинной страстью. И как легко они вылетают, когда он просто запутывает её в свои сети. Он любил,  почему то эти слова легко вылетали из его уст.
        Но Аня спала.
        - Благодарю, благодарю, благодарю, Господь Великий и Милосердный.
       Все эти годы я повторял себе: - «Однажды откроется дверь и она войдет. Не позвонит, не напишет, а именно - войдет. Но твой дар был в тысячу раз прекраснее, чем в моих мечтах. Нет, я всё-таки неисправимый романтик…»
        Женщина спала, а мужчина боялся пошевелиться, выпустить её из кольца своих рук.
        Вдруг Голубка снова взмахнет крыльями и улетит. Нет, больше этого он не допустит! Каким бы темным ни было её прошлое. И каким бы постыдным прошлым не было его личное прошлое.
        Ничто не остановит меня!
        Он овладел ею сонной. Она не отрывала глаз, но он понял, что её тело отвечает ему. И это была непередаваемая близость.  Большей близости и доверия не бывает! Плоть едина…
        Сандро поднялся, оставив, наконец, спящую женщину одну. Она мягко заворочалась, устраиваясь поуютнее, и снова впала в сон. Он натянул джинсы, свитер и на полочке возле зеркала у входной двери нашёл Анины ключи.
        - Эй, чертенята, гулять пойдём? – Цверги подпрыгнули от радости до потолка услышав, наконец, заветные слова.
        Он прошелся по далёким от туристических троп переулкам и улицам.  Чертенята наложили небольшие кучки на  вымытый с утра  шампунем асфальт и проходящая мимо худенькая  дама преклонных лет - постаревший парижский воробей, укоризненно покачала головой.
        В цветочном магазине он купил охапку роз – всех светлых сортов, какие только были в наличии.  Роза ванильного цвета с кончиками лепестков, словно облитыми малиновым сиропом. И ещё одну - нежно-розовую снаружи, а в сердцевине – бледно-желтую. Розовые утренние облака, подбитые солнцем.  Название этой розы он знал – Глория Дей. Слава дня. Да, верно ты названа, прекрасная роза – слава, слава сегодняшнему дню! Роз в букете было не меньше двух дюжин, и  они были все разные, эти розы.
        Сандро не хотел одинакового совершенства. Охапки, пусть безупречных, но стандартных цветков одного сорта. 
        Возвращаясь в Анину квартиру, он завернул на Монмартр. Осунувшийся, нахохлившийся Гриша  стоял возле своего мольберта.   Небо потемнело - едва успел рассеяться сизый парижский туман, утро оказалось хмурым, как и положено быть осеннему утру.
        - Рот фронт, камрад. – Гриша поднял руку в революционном салюте.
        - Привет.
        - Слушай, старичок, ты вчера вырубился под завязку. Я тебя не смог растолкать. Вот что значит потерять квалификацию… В общем позвонила Женька и выдернула меня. Грозилась припереться собственной персоной, и учинить скандал.  Она может. Крепко сидит на наркоте. – И тут его красный глаз наткнулся на букет. – Это что?
        - Розы.
        - Ты стал сентиментален?  Или?
        - Или!
        - И ты с ней? Слушай, старик, я же тебе говорил, что имею на неё виды… - И без перехода запричитал. -  Ну почему я такой мудак?  Зачем привёл тебя в её квартиру? Ужрались бы в какой нибудь кафешке!   Точно, на конкурсе мудаков мне обеспечено первое место!
        - Это  моя  женщина. - Спокойно сказал Саша.
        - Я её окучивал два года, а он – пришел, увидел, победил…  Сволочной ты красавчик, Сандро, расписать бы тебе рыло под хохлому.  Так дружбаны не поступают!
        - Гриц! Ты не понял. Мы с тобой мужики как ни как, и такие слова мне произносить не в кайф, но я всё же скажу – я люблю её. Я очень, очень давно её люблю.
        - Ах, да, с детства. – Борька для подпоры духа снова хлебнул из фляги. - Боже, какая пошлость! Розовенькие тошнотворные сопельки. Белые носочки. Пионерский галстук. Слюнявые поцелуи в подъезде. А она?
        - Да!
        «Да» Сандро было не просто твёрдым, оно было железобетонным.
        - А как же я? – С детской обидой поинтересовался Гриша. – Я же – гений! Вот прославлюсь, и будет локти кусать.
        -  Мне жаль. Но на Аню у меня больше прав.
        - Эх, дурак я, дурак!  Зачем только я повел тебя в её квартиру.  Сентиментальный, сентиментальный болван! – Сандро увидел в глазах Грица подлинную боль, видно крепко зацепила Анюта и его сердечко. – Откуда ты только взялся! Но и у тебя ничего не получится, понял. Ты уедешь, а я останусь. И буду её утешать. Подтирать слёзки…
        - Прощай, Григорий. Я, правда, сожалею.         
        - Хватит об этом.
        Уходя, Сандро оглянулся – Гришка снова вытащил из кармана маленькую, плоскую фляжку и сделал очередной жадный глоток. Если и прославиться гений Гриша Паперный своими творениями, то увы, после…
       
        Он вернулся. Проходя мимо консьержки, вытащил и протянул ей одну розу.  Дама зарделась от удовольствия. 
        - Странные эти русские – взбалмошные, непредсказуемые, - подумала она. Но за десять лет, пока она отпирала двери разным богатым господам, никто из них не подарил ей и простой ромашки. С высоты своего величия они её даже не замечали –  просто говорящий предмет меблировки, ещё одно удобство в их и так сверх меры комфортной жизни.
       
        Женщина спала. Он положил цветы на кровать рядом с ней и отправился на крохотную кухоньку приготовить кофе.
        Старинная кофейная мельница, кофе – чудно пахнущие зерна. Он не поленился их смолоть, проигнорировав уже готовый кофейный порошок – «Черная карта». Он неожиданно вспомнил, как в отчаянии от потери невесты хватался за любую призрачную надежду, и по совету какого-то приятеля-собутыльника, да и совету какому-то глумливому что ли?,  пошел к гадалке.


                Прошлое
      
        Окраина города Долгопрудного. Добротный, кирпичный дом под железной крышей, а вокруг дома ни единого цветка – ленивы цыганки, не хотят работать, гнуть спину, что-то выращивать.  Но «покуда есть на свете дураки»  голодать они явно не будут. Вот и явился сюда один из этих простаков - принес ей очередной червонец. Дряхлая цыганка с темными птичьими глазами раскинула карты.
        Что было, что будет, на чём сердце успокоится…
        - Славен будешь.  Богат будешь, - забормотала она привычные слова и вдруг оборвала себя. – Девушку ты любишь, как сейчас уже никто не любит. Только черная карта выпала ей и черная карта выпала тебе.
        Она смахнула колоду в раскрытую пасть гадального столика и взяла Сандро за руку.    
        - Пройдёт много лет разлуки и ждет вас необыкновенная встреча. Бойся своей гордыни! – Этими темными словами закончила свою ворожбу цыганка и закурила трубку.
        - Сколько лет? – Спросил Сандро, проклиная себя за глупость. Общие слова и никакой ясности.
        - Дон Мудилло, лучше бы пропил эту десятку. – Подумал он с досадой.
        - Много. А точная дата там не написана. – Она выпустила в лицо Сандро дым от трубки. - Скажу только, что это будет далеко-далеко отсюда.
        Далеко-далеко, неизвестно когда… Так легла черная карта.