Повесть с прологом

ПРОЛОГ

Джейсон Гридли — радиожучок. Если бы не он, эта история никогда бы не была написана. Джейсону двадцать три года, и он возмутительно красив — слишком красив, чтобы быть жуком любого рода. На самом деле, он вовсе не кажется глючным — просто нормальный, здравомыслящий, молодой американец, знающий о многих вещах, кроме радио; воздухоплавание, например, и гольф, и теннис, и поло.

Но это не история Джейсона — он всего лишь случай — важный случай в моей жизни, который сделал возможным этот рассказ, и поэтому, с еще несколькими пояснениями, мы предоставим Джейсона его лампам, волнам и усилителям, относительно которых он все знает, а я ничего.

Джейсон — сирота с доходом, и после того, как он закончил Стэнфорд, он приехал и купил пару акров земли в Тарзане, и именно так и когда я встретил его.

Пока он строил, он сделал мой кабинет своим штаб-квартирой и часто бывал в моем кабинете, а потом я ответил на комплимент, навещая его в его новой «лаборатории», как он ее называет, — довольно большую комнату в задней части его дома, тихий уголок. , спокойная комната в тихом спокойном доме типа испано-американской фермы — или мы вместе катались в горах Санта-Моники в прохладном воздухе раннего утра.

Джейсон экспериментирует с каким-то новым принципом радио, о котором чем меньше я скажу, тем лучше для моей репутации, поскольку я ничего о нем не знаю и, вероятно, никогда не узнаю.

Может быть, я слишком стар, может быть, я слишком глуп, может быть, я просто не интересуюсь — я предпочитаю приписывать свое бездонное и упорное невежество во всем, что касается радио, последнему состоянию; бескорыстие; это спасает мою гордость.

Однако я знаю это, потому что Джейсон сказал мне, что идея, с которой он играет, предполагает совершенно новую и неожиданную — ну, давайте назовем это волной.

Он говорит, что эта идея была подсказана ему капризами статики, и в поисках какого-нибудь устройства, чтобы устранить это, он обнаружил в эфире подводное течение, которое действовало по неизвестным ранее научным законам.

В своем доме в Тарзане он построил станцию, а в нескольких милях отсюда, за моим ранчо, еще одну. Между этими станциями мы разговариваем друг с другом через какую-то странную, эфирную среду, которая, кажется, проходит через все другие волны и все другие станции, неожиданная и совершенно безвредная — настолько безвредная, что не оказывает ни малейшего воздействия на обычный набор Джейсона, стоящего в той же комнате и прием через ту же антенну.

Но это, мало кому интересное, кроме Джейсона, все к тому, чтобы добраться до начала удивительного повествования о приключениях Танара из Пеллюсидара.

Однажды вечером мы с Джейсоном сидели в его «лаборатории», обсуждая, как это часто бывает, бесчисленное множество тем, от «капусты до королей», и возвращаясь, как обычно делал Джейсон, к волне Гридли, как мы ее назвали. .

Большую часть времени Джейсон держал в наушниках наушники, которые больше всего мешали разговору. Но это меня не так раздражает, как большинство разговоров, которые приходится слушать всю жизнь. Я люблю долгое молчание и свои собственные мысли.

Вскоре Джейсон снял головной убор. «Достаточно напоить парня!» — воскликнул он.

"Что?" Я спросил.

«Я снова получаю то же самое», — сказал он. «Я слышу голоса, очень слабые, но безошибочно человеческие голоса. Они говорят на языке, неизвестном человеку. Это сводит с ума».

— Возможно, Марс, — предположил я, — или Венера.

Он нахмурил брови, а затем вдруг улыбнулся одной из своих быстрых улыбок. — Или Пеллюсидар.

Я пожал плечами.

«Знаете ли вы, адмирал, — сказал он (он называет меня адмиралом из-за яхтенной кепки, которую я ношу на пляже), — что, когда я был ребенком, я верил каждому слову ваших сумасшедших историй о Марсе и Пеллюсидаре. . Внутренний мир в ядре земли был для меня таким же реальным, как Высокие Сьерры, долина Сан-Хоакин или Золотые Ворота, и я чувствовал, что знаю города-побратимы Гелиума лучше, чем Лос-Анджелес.

«Я не видел ничего невероятного в том путешествии Дэвида Иннеса и старика Перри сквозь земную кору на Пеллюсидар. Да, сэр, все это было для меня истинным учением, когда я был ребенком.

— А теперь тебе двадцать три, и ты знаешь, что этого не может быть, — сказал я с улыбкой.

— Ты пытаешься сказать мне, что это правда, не так ли? — спросил он, смеясь.

-- Я никогда никому не говорил, что это правда, -- ответил я. «Я позволяю людям думать то, что они думают, но оставляю за собой право поступать так же».

-- Да ведь вы прекрасно знаете, что железному кроту Перри было бы невозможно проникнуть на пятьсот миль в земную кору, вы знаете, что нет никакого внутреннего мира, населенного странными гадами и людьми каменного века, вы знаете, что там не Император Пеллюсидара. Джейсон был возбужден, но его чувство юмора пришло нам на помощь, и он рассмеялся.

«Мне хочется верить, что существует Дайан Прекрасная», — сказал я.

— Да, — согласился он, — но мне жаль, что ты убил Худжу Хитрого. Он был укупорочным злодеем».

— Злодеев всегда много, — напомнил я ему.

«Они помогают девочкам сохранить фигуру и цвет лица школьницы», — сказал он.

"Как?" Я спросил.

«Упражнение, которое они получают от преследования».

-- Вы смеетесь надо мной, -- упрекнул я его, -- но помните, пожалуйста, что я всего лишь историк простой. Если девицы бегут, а злодеи преследуют, я должен правдиво зафиксировать этот факт».

«Чушь!» — воскликнул он на чистом университетском английском языке Америки.

Джейсон надел головной убор, и я вернулся к прочтению повествования о древнем лжеце, который должен был разбогатеть на доверчивости читателей, но, похоже, не сделал этого. Так мы сидели некоторое время.

Вскоре Джейсон снял наушники и повернулся ко мне. «У меня была музыка, — сказал он. «странная, странная музыка, а потом вдруг раздались громкие крики, и мне казалось, что я слышу удары, крики и звуки выстрелов».

«Перри, как вы знаете, экспериментировал с порохом там, внизу, в Пеллюсидаре», — напомнил я Джейсону с ухмылкой; но он был склонен быть серьезным и не ответил тем же.

«Вы, конечно, знаете, — сказал он, — что теория внутреннего мира действительно существует уже много лет».

«Да, — ответил я, — я читал работы, излагающие и защищающие такую теорию».

«Это предполагает наличие полярных отверстий, ведущих внутрь Земли», — сказал Джейсон.

-- И это подтверждается многими, казалось бы, неопровержимыми научными фактами, -- напомнил я ему, -- открытым полярным морем, более теплой водой далеко на севере, тропической растительностью, плывущей к югу от полярных областей, северным сиянием, магнитным полюсом, настойчивыми рассказами эскимосов. что они произошли от расы, пришедшей из теплой страны далеко на севере».

«Я хотел бы попытаться найти одно из полярных открытий», — размышлял Джейсон, заменяя наушники.

Снова наступило долгое молчание, прерванное, наконец, резким восклицанием Джейсона. Он пододвинул ко мне дополнительный головной убор.

"Слушать!" — воскликнул он.

Настроив наушники, я услышал то, чего мы никогда раньше не принимали на волне Гридли, — код! Неудивительно, что Джейсон Гридли был взволнован, поскольку на земле не было станции, кроме его собственной, настроенной на волну Гридли.

Код! Что это может означать? Меня разрывали противоречивые эмоции — оторвать наушники и обсудить эту удивительную вещь с Джейсоном, а не снимать их и слушать.

Меня нельзя назвать знатоком в хитросплетениях кода, но я без труда понял простой сигнал из двух букв, повторяющихся группами по три, с паузой после каждой группы: «ДИ, ДИ, ДИ». Пауза; «ДИ, ДИ, ДИ», пауза.

Я взглянул на Джейсона. Его глаза, полные озадаченного вопроса, встретились с моими, как бы спрашивая, что это значит?

Сигналы прекратились, и Джейсон коснулся своей клавиши, отправив свои инициалы «JG, JG, JG» в той же группе, в которой мы получили сигнал DI. Почти мгновенно его прервали — чувствовалось волнение отправителя.

«DI, DI, DI, Pellucidar», — грохотало в наших барабанных перепонках, как автоматная очередь. Джейсон и я сидели в немом изумлении, уставившись друг на друга.

«Это обман!» — воскликнула я, и Джейсон, прочитав по моим губам, покачал головой.

«Как это может быть мистификацией?» он спросил. «На земле нет другой станции, оборудованной для отправки или приема по волнам Гридли, поэтому не может быть никаких средств для совершения такого розыгрыша».

Наша таинственная станция снова в эфире! «Если ты это получишь, повтори мой сигнал», и он подписал: «ДИ, ДИ, ДИ».

«Это должен быть Дэвид Иннес», — задумчиво произнес Джейсон.

— Император Пеллюсидара, — добавил я.

Джейсон отправил сообщение «DI, DI, DI», а затем «что это за станция» и «кто посылает?»

— Это Имперская обсерватория в Гринвиче, Пеллюсидар. Эбнер Перри посылает. Кто ты?"

«Это частная экспериментальная лаборатория Джейсона Гридли, Тарзана, Калифорния; Гридли посылает, — ответил Джейсон.

«Я хочу связаться с Эдгаром Райсом Берроузом; Ты знаешь его?"

«Он сидит здесь и слушает меня», — ответил Джейсон.

«Слава богу, если это правда, но откуда мне знать, что это правда?» — спросил Перри.

Я торопливо набросал записку Джейсону: «Спроси его, помнит ли он пожар на своем первом пороховом заводе и что здание было бы разрушено, если бы они не потушили огонь, засыпав его порохом?»

Джейсон ухмыльнулся, прочитав записку, и отправил ее.

«Со стороны Дэвида было нехорошо рассказать об этом, — последовал ответ, — но теперь я знаю, что Берроуз действительно там, поскольку только он мог знать об этом происшествии. У меня есть для него длинное сообщение. Вы готовы?"

— Да, — ответил Джейсон.

«Тогда подожди».

И это сообщение, которое Эбнер Перри послал из недр земли; из Империи Пеллюсидара.
ВВЕДЕНИЕ

Прошло около пятнадцати лет с тех пор, как мы с Дэвидом Иннесом прорвались через внутреннюю поверхность земной коры и вышли в дикий Пеллюсидар, но когда неподвижное солнце вечно висит в полдень, и нет ни беспокойной луны, ни звезд, время безмерна, и так могло быть и сто лет назад, и год назад. Кто знает?

Конечно, с тех пор, как Давид вернулся на землю и принес с собой многие блага цивилизации, у нас появились средства измерения времени, но людям это не понравилось. Они обнаружили, что это налагает на них ограничения и ограничения, которых они никогда раньше не чувствовали, и они возненавидели его и игнорировали, пока Давид по доброте душевной не издал указ об отмене пребывания в Пеллюсидаре.

Это казалось мне шагом назад, но теперь я смирился и, возможно, стал счастливее, потому что, когда все сказано и сделано, время — суровый хозяин, каким были бы вы из внешнего мира, рабы солнца. вынужден был признать, если бы вы задумались над этим вопросом.

Здесь, в Пеллюцидаре, мы едим, когда голодны, спим, когда устаем, отправляемся в путь, когда уезжаем, и прибываем в пункт назначения, когда добираемся туда; мы не стары и потому, что с момента нашего рождения земля семьдесят раз обогнула солнце, ибо мы не знаем, что это произошло.

Возможно, я пробыл здесь пятнадцать лет, но какая разница. Когда я приехал, я ничего не знал о радио — мои исследования и исследования были в другом направлении, — но когда Дэвид вернулся из внешнего мира, он принес много научных трудов, и из них я узнал все, что я знаю о радио, чего было достаточно, чтобы позволить мне построить две успешные станции; один здесь, в Гринвиче, и один в столице Империи Пеллюсидар.

Но, как я ни старался, я так и не смог получить ничего из внешнего мира и через некоторое время оставил попытки, убедившись, что земная кора непроницаема для радио.

На самом деле мы пользовались нашими станциями, но редко, ведь Пеллюсидар только начинает выходить из каменного века, а в экономике каменного века, похоже, нет острой необходимости в радио.

Но иногда я играл с ним, и несколько раз мне казалось, что я слышу голоса и другие звуки, которые не принадлежали Пеллюсидару. Они были слишком слабыми, чтобы быть чем-то большим, чем смутные намеки на интригующие возможности, но тем не менее они предлагали что-то очень заманчивое, и поэтому я принялся вносить изменения и коррективы, пока это чудесное событие, которое произошло, но сейчас, не стало возможным.

И моя радость от возможности поговорить с вами уступает только моему облегчению от возможности обратиться к вам за помощью. Давид в беде. Он в плену на севере, или как мы с ним называем севером, потому что пеллюцидианцам не известны точки компаса.

Однако я слышал от него. Он прислал мне сообщение и в нем предлагает поразительную теорию, которая сделала бы возможной помощь из внешней коры, если бы… но сначала позвольте мне рассказать вам всю историю; рассказ о катастрофе, постигшей Дэвида Иннеса, и о том, что к ней привело, и тогда вы будете в лучшем положении, чтобы судить о целесообразности отправки помощи Дэвиду из внешней коры.

Все это восходит к нашим победам над махарами, когда-то доминирующей расой Пеллюсидара. Когда с нашими хорошо организованными армиями, оснащенными огнестрельным оружием и другим оружием, неизвестным махарам или их гориллоподобным наемникам, саготам, мы победили рептилоидных монстров и изгнали их склизкие орды из пределов Империи, человеческая раса внутренний мир впервые в своей истории занял достойное место среди порядков мироздания.

Но наши победы заложили основу для обрушившейся на нас катастрофы.

Некоторое время не было Махара в границах ни одного из королевств, составляющих Империю Пеллюсидара; но вскоре мы узнали о них тут и там — небольшие группы, живущие на берегах моря или озера вдали от людских пристанищ.

Они не доставили нам хлопот — их прежняя сила рухнула безвозвратно; их саготы теперь числились среди полков Империи; у махаров больше не было средств причинить нам вред; но мы не хотели, чтобы они были среди нас. Они едят человеческую плоть, и у нас не было уверенности, что одинокие охотники будут в безопасности от их ненасытного аппетита.

Мы хотели, чтобы они исчезли, и поэтому Дэвид послал против них силы, но с приказом сначала разобраться с ними и попытаться убедить их покинуть Империю мирным путем, а не ввязываться в новую войну, которая может означать полное истребление.

Саготы сопровождали экспедицию, ибо они единственные из всех существ Пеллюсидара могут разговаривать в шестом смысле, на языке четвертого измерения махаров.

История, которую принесла экспедиция, была довольно жалкой и вызывала сочувствие Давида, как это всегда бывает с историями о преследованиях и несчастьях.

После того, как махары были изгнаны из Империи, они искали убежище, где могли бы жить в мире. Они уверяли нас, что приняли неизбежное в духе философии и не думали о возобновлении войны против рода человеческого или каким-либо образом пытались вернуть утраченное господство.

Далеко на берегу могучего океана, где не было никаких признаков человека, они поселились с миром, но покой их был недолгим.

Приплыл огромный корабль, напомнивший махарам о первых увиденных ими кораблях — кораблях, которые мы с Дэвидом построили — первых кораблях, насколько нам было известно, когда-либо плававших по безмолвным морям Пеллюсидара.

Естественно, для нас было неожиданностью узнать, что во внутреннем мире существует раса, достаточно развитая, чтобы иметь возможность строить корабли, но нас ждал еще один сюрприз. Махары уверяли нас, что эти люди владеют огнестрельным оружием и что благодаря своим кораблям и огнестрельному оружию они столь же грозны, как и мы, и гораздо более свирепы; убийство ради чистого спорта резни.

После того, как первый корабль отплыл, махары думали, что им будет позволено жить в мире, но эта мечта была недолгой, так как вскоре вернулся первый корабль, а вместе с ним и многие другие, укомплектованные тысячами кровожадных врагов, против оружия которых выступили огромные рептилии. практически не имел защиты.

Стремясь только сбежать от человека, махары покинули свой новый дом и отошли на небольшое расстояние к Империи, но теперь их враги, казалось, были настроены только на преследование; они охотились на них, и когда они нашли их, махары снова были вынуждены отступить перед свирепостью их непрекращающихся атак.

В конце концов они нашли убежище в границах Империи, и едва экспедиция Давида вернулась к ним с отчетом, как мы получили убедительные доказательства правдивости их рассказа в сообщениях с наших самых северных границ, содержащих истории о вторжении странной, дикой расы белые мужчины.

Безумным было сообщение от Гурка, короля Турии, чьи обширные границы простираются за пределы Страны Ужасной Тени.

Некоторые из его охотников были застигнуты врасплох, и все, кроме нескольких, были убиты или взяты в плен захватчиками.

Тогда он послал против них воинов, но их тоже постигла та же участь, поскольку они были значительно в меньшинстве, и поэтому он послал гонца к Давиду, умоляя императора послать войска ему на помощь.

Едва прибыл первый гонец, как явился другой, принесший весть о взятии и разграблении главного города королевства Турия; а затем прибыл третий от командующего захватчиками, требуя, чтобы Давид пришел с данью, иначе они разрушат его страну и перебьют пленников, которых они держали в качестве заложников.

В ответ Давид послал Танара, сына Гхака, с требованием освобождения всех пленников и ухода захватчиков.

Немедленно в ближайшие королевства Империи были отправлены бегуны, и прежде чем Танар достиг Страны Ужасной Тени, десять тысяч воинов шли по той же тропе, чтобы обеспечить выполнение требований Императора и изгнать дикого врага из Пеллюсидара.

Когда Дэвид приблизился к Стране Ужасной Тени, лежащей под таинственным спутником Пеллюцидара, в безграничном расстоянии впереди был виден огромный столб дыма.

Не надо было подгонять неутомимых воинов к большей скорости, ибо все видевшие догадывались, что захватчики взяли очередную деревню и предали ее огню.

А потом шли беженцы — только женщины и дети, — а за ними тонкая шеренга воинов, пытавшихся сдержать смуглых, бородатых пришельцев, вооруженных странным оружием, напоминавшим древние аркебузы с раструбообразными дулами, — огромными, неповоротливыми тварями, извергающими дым и пламя и камни и куски металла.

То, что пеллюцидарианцы, численно превосходившие их десять к одному, вообще смогли сдержать своих свирепых врагов, произошло благодаря более современному огнестрельному оружию, которое мы с Дэвидом научили их изготавливать и использовать.

Возможно, ими была вооружена половина воинов Турии, и только они спасли их от полного разгрома, а может быть, и полного уничтожения.

Громкими были крики радости, когда первые из беженцев обнаружили и осознали силу, пришедшую на помощь.

Гурк и его люди колебались в верности Империи, как и несколько других далеких королевств, но я считаю, что эта практическая демонстрация ценности Федерации навсегда развеяла их сомнения и оставила людей Страны Ужасной Тени и их короля. самые верные подданные, которыми владел Давид.

Влияние на врага появления десяти тысяч хорошо вооруженных воинов было быстро очевидным. Они остановились, и когда мы продвигались вперед, они отступили, но хотя и отступили, они дали нам хороший бой.

Дэвид узнал от Гурка, что Танар был оставлен в качестве заложника, но хотя он и предпринял несколько попыток начать переговоры с противником с целью обмена некоторых пленных, попавших в наши руки, на Танара и других пеллюцидарианцев, ему так и не удалось Сделай так.

Наши силы оттеснили захватчиков далеко за пределы Империи к берегам далекого моря, где с трудом и потерями многих людей им наконец удалось погрузить свои истощенные силы на корабли, столь же архаичные по конструкции, как и свои древние аркебузы.

Эти корабли возвышались на преувеличенную высоту кормой и носом, причем кормы были построены в несколько этажей или располагали палубы одна над другой. Повсюду над ватерлинией было много вырезанных, казалось бы, замысловатых узоров, и каждый корабль нес на носу носовую фигуру, раскрашенную, как баланс корабля, яркими цветами — обычно в натуральную величину или героическую фигуру обнаженной женщины или русалки. .

Сами мужчины были столь же причудливы и колоритны, с пестрыми платками на головах, широкими поясами ярких цветов и огромными сапогами с развевающимися голенищами — не полуголыми и не босыми.

Помимо аркебуз, они несли за поясом огромные пистолеты и ножи, а на бедрах висели тесаки. В целом, с их густыми бакенбардами и свирепыми лицами, они выглядели одновременно некрасиво и живописно.

От некоторых из последних пленных, взятых им во время боев на берегу моря, Давид узнал, что Танар все еще жив и что вождь захватчиков решил взять его с собой домой в надежде, что он сможет узнать от Танара секреты нашего превосходное оружие и порох, ибо, несмотря на мои первые неудачи, я, не без некоторой гордости, в конце концов получил порох, который не только горит, но и воспламеняется с такой силой, что меня вполне устраивает. Сейчас я совершенствую бесшумный, бездымный порох, хотя честность заставляет меня признаться, что мои первые эксперименты были не совсем такими, как я надеялся, первая партия взорвалась, чуть не порвав мои барабанные перепонки и так наполнив мои глаза дымом. что я думал, что я был ослеплен.

Когда Давид увидел вражеские корабли, уплывающие с Танар, его охватила скорбь, ибо Танар всегда был особым любимцем Императора и его милостивой Императрицы Диан Прекрасной. Он был им как сын.

У нас не было кораблей в этом море, и Давид не мог следовать со своей армией; точно так же, будучи Давидом, он не мог бросить сына своего лучшего друга свирепому врагу, пока не исчерпал все имеющиеся в его распоряжении ресурсы в попытке спасти его.

Вдобавок к пленным, попавшим в его руки, Давид захватил одну из небольших лодок, которые враг использовал для посадки своих войск, и именно это натолкнуло Давида на мысль о безумном замысле, который он затеял.

Лодка была около шестнадцати футов в длину и была снабжена веслами и парусом. Он был широким в ширину и имел все признаки стойкости и мореходности, хотя и был жалко мал, чтобы противостоять опасностям неизвестного моря, населенного, как и все воды Пеллюсидара, огромными чудовищами, обладающими вспыльчивым характером и долгим аппетитом.

Стоя на берегу, глядя вслед удаляющимся очертаниям уходящих кораблей, Давид принял решение. Его окружали капитаны и короли Федеративных королевств Пеллюсидар, а позади этих десяти тысяч воинов, опираясь на оружие. С одной стороны угрюмые арестанты под усиленной охраной смотрели вслед своим уходящим товарищам, с каким, можно догадаться, чувством безысходности и зависти.

Давид повернулся к своему народу. «Эти уходящие корабли унесли с собой Танара, сына Гхака, и, возможно, еще несколько десятков юношей Пеллюсидара. Нет никаких оснований ожидать, что враг когда-нибудь вернет нам наших товарищей, но легко представить, как с ними обойдутся руки этой дикой, кровожадной расы.

«Мы не можем бросить их, пока для нас открыт единственный путь преследования. Вот этот проспект. Он махнул рукой через широкий океан. — А вот и средства его пересечения. Он указал на маленькую лодку.

«В нем едва ли двадцать человек, — воскликнул один из них, стоявший рядом с императором.

«Ему нужно нести только три человека, — ответил Давид, — потому что он поплывет на помощь не силой, а хитростью; или, может быть, только для того, чтобы найти крепость врага, чтобы мы могли вернуться и привести к нему достаточно сил, чтобы сокрушить его ».

— Я пойду, — заключил император. «Кто будет сопровождать меня?»

Мгновенно все люди, слышавшие его голос, за исключением только заключенных, махнули оружием над головой и устремились вперед, чтобы предложить свои услуги. Дэвид улыбнулся.

«Я так и знал, — сказал он, — но я не могу взять вас всех. Мне понадобится только один, и это будет Джа из Анорока, величайший моряк Пеллюсидара.

Поднялся громкий крик, так как Джа, король Анорока, который также является главнокомандующим флота Пеллюсидара, широко популярен во всей Империи, и, хотя все были разочарованы тем, что его не выбрали, тем не менее они оценили мудрость Давида. выбор.

— Но двое слишком мало, чтобы надеяться на успех, — возразил Гхак, — и мне, отцу Танара, следует разрешить сопровождать вас.

«Числа, сколько бы нас ни толпилось в этой маленькой лодке, ничего бы нам не дали, — ответил Давид, — так зачем же рисковать еще одной жизнью? Если двадцать человек могут пройти через неведомые опасности, которые ждут нас впереди, двое могут сделать то же самое, в то время как с меньшим количеством людей мы можем нести гораздо больший запас пищи и воды, несмотря на непредвиденные размеры великого моря, с которым мы сталкиваемся, и периоды спокойствие и долгие поиски».

«Но двоих слишком мало, чтобы укомплектовать лодку, — увещевал другой, — и Гхак прав — отец Танара должен быть среди его спасителей».

«Гхак нужен Империи», — ответил Дэвид. — Он должен остаться, чтобы командовать войсками императрицы, пока я не вернусь, но должен быть и третий, который отправится с нами.

"ВОЗ?" — спросил Гхак.

— Один из заключенных, — ответил Давид. «Ради его свободы мы с готовностью найдем того, кто согласится провести нас в страну врага».

В этом не было ничего сложного, поскольку каждый заключенный вызвался добровольцем, когда ему было представлено предложение.

Дэвид выбрал молодого человека, который сказал, что его зовут Фитт, и у которого, казалось, было более открытое и честное лицо, чем у любого из его товарищей.

А потом пришло провизирование лодки. Пузыри были заполнены пресной водой, а в другие пузыри было упаковано много кукурузы, сушеной рыбы и вяленого мяса, а также овощей и фруктов, и все это хранилось в лодке до тех пор, пока не стало казаться, что она больше не сможет нести. Для трех человек припасов хватило бы на годичное плавание по внешней поверхности земной коры, где во все расчеты входит время.

Пленник Фитт, который должен был сопровождать Дэвида и Джа, заверил Дэвида, что одной четверти количества припасов будет достаточно и что на пути есть места, где они могут пополнить запасы воды и где изобилует дичь. как местные фрукты, орехи и овощи, но Давид не стал сокращать ни на унцию запасы, на которые он решился.

Когда все трое собирались отправиться на борт, у Дэвида было последнее слово с Гаком.

— Ты видел размеры и вооружение вражеских кораблей, Гхак, — сказал он. «Мое последнее наставление вам: немедленно построить флот, способный успешно справляться с этими большими кораблями противника, и пока флот строится — а он должен быть построен на берегах этого моря, — посылать экспедиции на поиски водный путь из этого океана в наш собственный. Можете ли вы найти его, все наши корабли могут быть использованы, а строительство большого флота ускорено за счет использования верфей Anoroc.

— Когда вы построите и укомплектуете пятьдесят кораблей, отправляйтесь нам на помощь, если мы к тому времени не вернемся. Не уничтожайте этих пленников, но сохраните их как следует, ибо только они могут привести вас в их страну».

А затем Давид I, император Пеллюцидара, и Джа, король Анорока, с пленником Фиттом сели в крошечную лодку; дружеские руки вытолкнули их на длинные, маслянистые волны Пеллюцидарского моря; десять тысяч глоток приветствовали их в пути, и десять тысяч пар глаз наблюдали за ними, пока они не растворились в тумане вздымающейся, безграничной дали пеллюцидарского морского пейзажа.

Давид отправился в тщетное, но славное приключение, и в далекой столице Империи Диан Прекрасная будет плакать.
I

STELLARA

Большой корабль дрожал от отдачи пушки; грохот мушкетов. Рев орудий на ее родственных кораблях и рев ее собственного были оглушительны. Воздух под палубой был едким от паров сгоревшего пороха.

Танар из Пеллюцидара, прикованный внизу вместе с другими заключенными, услышал эти звуки и почувствовал запах дыма. Он услышал грохот якорной цепи; он почувствовал напряжение мачты, к которой были прикованы его кандалы, и изменившееся движение корпуса подсказало ему, что корабль движется.

Вскоре стрельба прекратилась, и регулярные взлеты и падения корабля свидетельствовали о том, что он шел своим курсом. В темноте трюма Танар ничего не видел. Иногда заключенные говорили друг с другом, но мысли их были невеселые, и потому они большей частью молчали — ждали. За что?

Они росли очень голодными и очень жаждущими. По этому они знали, что корабль был далеко в море. Они ничего не знали о времени. Они знали только, что голодны и хотят пить и что корабль должен быть далеко в море — далеко в неведомом море, направляясь к неизвестному порту.

Вскоре люк был поднят, и пришли люди с едой и водой — бедной, грубой едой и водой, которая дурно пахла и была еще хуже на вкус; но это была вода, и они хотели пить.

Один из мужчин сказал: «Где тот, кого зовут Танар?»

«Я — Танар», — ответил сын Гхака.

— Тебя ждут на палубе, — сказал мужчина и огромным ключом отпер массивный ручной замок, удерживавший Танара прикованным к мачте. "Подписывайтесь на меня!"

Яркий свет вечного дня Пеллюсидара ослепил сариана, когда он выбрался на палубу из темной дыры, в которой был заточен, и прошла целая минута, прежде чем его глаза смогли выдержать свет, но его охранник грубо толкнул его вперед, и Танар был уже спотыкаясь поднимался по длинной лестнице, ведущей на верхнюю палубу на корме корабля, прежде чем к нему вернулось зрение.

Поднявшись на верхнюю палубу, он увидел собравшихся вождей корсарской орды и двух женщин. Один казался пожилым и некрасивым, а другой был молод и красив, но у Танара тоже не было глаз — его интересовали только вражеские люди, потому что с ними он мог сражаться, а тех он мог убить, и это был единственный интерес, который враг мог держаться за Танара, Сарьяна, а Танар, будучи тем, кем он был, не мог сражаться с женщинами, даже с женщинами-врагами; но он мог игнорировать их, и сделал.

Его привели к здоровяку, чьи густые бакенбарды почти скрывали его лицо, — здоровенному буйному парню с алым шарфом, повязанным вокруг головы. Но за вышитой безрукавкой, распахнутой спереди, мужчина был голым выше талии, вокруг которой был обмотан другой безвкусный пояс, в который были воткнуты два пистолета и столько же длинных ножей, а сбоку от него болталась кортик, рукоять из которых был богато украшен вставками из жемчуга и полудрагоценных камней.

Могущественным человеком был Сид, вождь корсаров — здоровенный, буйный, хулиган, чье положение среди грубых и сварливых корсаров могли удержать только такие, как он.

На высоком корме его корабля его окружала компания мускулистых хулиганов того же склада, а далеко внизу, в корме корабля, толпа меньших головорезов, простых матросов, спасшихся от опасностей и требований тяжелой кампании. , расслабились в соответствии со своими различными капризами.

В большинстве своем это были грубые звери, голые, но в шортах, с неизбежными яркими поясами и головными повязками — неприятная компания, но живописная.

Рядом с Сидом стоял молодой человек, который вполне мог похвастаться таким отвратительным лицом, какое когда-либо освещало солнце, потому что по лицу, которое могло бы подвергнуть испытанию даже материнскую любовь, шел отвратительный шрам от левого глаза до правой руки. угол рта, рассекая нос глубокой красной раной. Левый глаз был без век и постоянно смотрел вверх и наружу, как мог бы смотреть мертвый глаз, в то время как верхняя губа была постоянно оттянута вверх с правой стороны в сардонической усмешке, обнажая единственный клыкообразный зуб. Нет, Боар Кровавый не был красив.

Перед этими двумя, Сидом и Кровавым, грубо тащили Танара.

— Тебя зовут Танар? — проревел Сид.

Танар кивнул.

— А ты сын короля! и он громко рассмеялся. — С корабельной ротой я мог бы уничтожить все королевство твоего отца и сделать его рабом, как сделал его сына.

— У вас было много кораблей, — ответил Танар. «Но я не видел, чтобы кто-нибудь из них разрушал царство Сари. Армией, преследовавшей их в океане, командовал мой отец при императоре.

Сид нахмурился. «Я заставил людей ходить по доске и за меньшее», — прорычал он.

«Я не понимаю, что вы имеете в виду», — сказал Танар.

"Вы должны," рявкнул Сид; — И тогда, клянусь бородой морского бога, ты будешь держать в голове вежливый язык. Привет!" — крикнул он одному из своих офицеров. Мы покажем этому сыну короля, кто такой Сид и что он теперь среди настоящих мужчин».

— Зачем еще одну? — спросил Боар Кровавый. «Этот парень может ходить и одновременно усваивать уроки».

- Но он не мог извлечь из этого выгоду, - ответил Сид.

«С каких это пор Сид стал кормилицей врага?» потребовал Бохар, с насмешкой.

Не говоря ни слова, Сид развернулся и нанес отвратительный удар Бохару в подбородок, и, когда тот упал, вождь выдернул из-за пояса большой пистолет и встал над ним, дуло было направлено Бохару в голову.

«Возможно, это выровняет твое кривое лицо или врежет мозги в твою тупую голову», — проревел Сид.

Бохар лежал на спине, глядя на своего начальника.

— Кто твой хозяин? — спросил Сид.

— Да, — прорычал Бохар.

— Тогда вставай и говори по-вежливому, — приказал Сид.

Когда Бохар поднялся, он повернул хмурое лицо к Танару. Как будто его единственный здоровый глаз собрал всю ненависть, ярость и яд в злобном сердце человека и сосредоточил их на Сарьяне, косвенной причине его унижения, и с этого момента Танар понял, что Бохар Кровавый ненавидел его с личной ненавистью, отличной от любой естественной антипатии, которую он мог бы испытывать к чужаку и врагу.

На нижней палубе люди жадно перебрасывали длинную доску через правый борт и прикрепляли внутренний конец к уткам прочными тросами.

Из открытого люка другие вытаскивали крепкого пленника из королевства Турия, захваченного в начале сражения в Стране Ужасной Тени.

Первобытный воин высоко держал голову и не выказывал ужаса в присутствии своих грубых похитителей. Танар, глядя на него с верхней палубы, гордился этим собратом из Империи. Сид тоже смотрел.

«Это племя нужно приручить», — сказал он.

Младшая из двух женщин, обе подошли к краю палубы и смотрели вниз на происходящее в пояснице, повернулась к Сиду.

«Они кажутся храбрыми людьми; всех», — сказала она. «Жалко убивать напрасно».

«Пуф! девушка, — воскликнул Сид. «Что ты знаешь о таких вещах? Говорит кровь твоей матери. Клянусь бородами богов, я бы хотел, чтобы в твоих жилах было больше крови твоего отца.

«Это храбрая кровь, кровь моей матери, — ответила девушка, — ибо она не боится быть собой перед всеми мужчинами. Кровь моего отца не смеет открыться людям, потому что боится насмешек. Он хвастается своим мужеством, чтобы скрыть свою трусость».

Сид дал могучую клятву. «Ты пользуешься нашими отношениями, Стеллара, — сказал он, — но не забывай, что есть предел, за который даже ты не можешь пойти с Сидом, который не терпит оскорблений».

Девушка рассмеялась. «Приберегите эту речь для тех, кто боится вас», — сказала она.

Во время этого разговора Танар, стоявший рядом, имел возможность рассмотреть девушку поближе и был побужден к этому характером ее реплики и спокойной мужественностью ее поведения. Впервые он заметил ее волосы, отливавшие золотом в лучах теплого солнечного света, а поскольку почти все женщины в его стране были темноволосыми, цвет ее волос произвел на него впечатление. Он нашел ее очень красивой, и когда он присмотрелся к ее чертам, то понял, что они тоже были прекрасны, с солнечной, золотой прелестью, которая, казалось, отражала качества сердца и характера. В ней была некая женская мягкость, которой иногда не хватало крепким, уверенным в себе, примитивным женщинам его собственной расы. Однако это ни в коей мере не было слабостью, о чем свидетельствовало ее бесстрашное отношение к Сиду и свет мужества, сиявший в ее храбрых глазах. У них тоже были умные глаза — смелые, умные и красивые.

Но на этом интерес Танара улетучился, и его оттолкнула мысль, что эта женщина принадлежала неотесанному хулигану, железной рукой правившему усатыми зверями великого флота, ибо упоминание Сида об их родстве не оставляло сомнений в уме Сарьян, что эта женщина была его парой.

И вот теперь внимание всех было приковано к действующим лицам трагедии внизу. Мужчины связали запястья заключенного за спиной и надели ему на глаза повязку.

«Смотри вниз, сын короля, — сказал Сид Танару, — и ты узнаешь, что значит ходить по доске».

«Я наблюдаю, — сказал Танар, — и вижу, что требуется много ваших людей, чтобы заставить одного из моих сделать это, что бы это ни было».

Девушка рассмеялась, но Сид нахмурился еще сильнее, а Бохар бросил ядовитый взгляд на Танара.

Теперь люди с обнаженными ножами и острыми пиками выстроились вдоль доски по обеим сторонам борта корабля, а другие подняли пленника к внутренней части так, чтобы он оказался лицом к противоположному концу доски, которая выступала далеко над морем, где огромные чудовища глубоко разрезали волны гигантскими спинами, двигавшимися параллельно курсу корабля — гигантские ящеры, давно вымершие на внешней поверхности земной коры.

Тыкая беззащитного человека ножом и пикой, они толкали его вперед по узкой доске под громкие ругательства, пошлые шутки и хриплый смех.

Прямой и гордый, турианец бесстрашно шел навстречу своей гибели. Он не жаловался, и когда он достиг внешнего конца доски и его нога не нашла нового места дальше, он не вскрикнул. Только на мгновение он отдернул ногу и помедлил, а потом молча отпрыгнул далеко и, повернувшись, нырнул головой вперед в море.

Танар отвел глаза, и случилось так, что он обратил их в сторону девушки. К своему удивлению, он увидел, что она тоже отказалась смотреть в последнюю минуту, и в ее лице, обращенном к нему, он увидел выражение страдания.

Неужели эта женщина жестокой расы Сида сочувствовала и скорбела о страдающем враге?

Танар сомневался в этом. Скорее всего, что-то, что она съела в тот день, не понравилось ей.

«Теперь, — воскликнул Сид, — ты видел человека, идущего по доске, и знаешь, что я могу сделать с тобой, если захочу».

Танар пожал плечами. «Надеюсь, я буду так же равнодушен к своей судьбе, как и мой товарищ, — сказал он, — потому что вы, конечно, мало извлекли из него забавы».

— Если я передам тебя Бохару, у нас будет забава, — ответил Сид. «У него есть другие способы развлечь скучный день, которые намного превосходят привычное упражнение на доске».

Девушка сердито повернулась к Сиду. «Вы не должны этого делать!» воскликнула она. — Вы обещали мне, что не будете пытать пленных, пока я буду на флоте.

— Если он будет вести себя хорошо, я не буду, — сказал Сид, — но если он не будет себя вести, я передам его Бохару Кровавому. Не забывайте, что я вождь Корсара и что даже вы можете быть наказаны, если будете вмешиваться.

Девушка снова засмеялась. — Ты можешь напугать других, вождь Корсара, — сказала она, — но не меня.

— Если бы она была моей, — угрожающе пробормотал Боар, но девушка перебила его.

«Меня нет и никогда не будет», — сказала она.

— Не будь слишком уверен в этом, — прорычал Сид. «Я могу отдать тебя кому захочу; оставь это дело». Он повернулся к сарьянскому заключенному. — Как твое имя, сын короля? он спросил.

«Танар».

— Слушай внимательно, Танар, — внушительно сказал Сид. «Наши заключенные не живут дольше того времени, когда они могут быть нам полезны. Некоторых из вас оставят для показа жителям Корсара, после чего они будут мне мало полезны, но вы можете купить жизнь и, может быть, свободу.

"Как?" — спросил Танар.

«Ваши люди были вооружены оружием гораздо лучше нашего, — объяснил Сид. «Ваш порох был мощнее и надежнее. В половине случаев наши не загораются с первой попытки.

«Должно быть, это смущает», — заметил Танар.

— Это смертельно, — сказал Сид.

— Но какое это имеет отношение ко мне? — спросил заключенный.

«Если вы научите нас делать лучшее оружие и такой порох, какой есть у ваших людей, вас пощадят и вы получите свободу».

Танар ничего не ответил — он думал — думал о превосходстве, которое давало его народу их превосходящее оружие, — думал о судьбе, которая уготована ему и тем несчастным в темной, вонючей дыре под палубой.

"Хорошо?" — спросил Сид.

— Ты пощадишь и остальных? он спросил.

"Почему я должен?"

— Мне понадобится их помощь, — сказал Танар. «Я не знаю всего, что необходимо для изготовления оружия и пороха».

На самом деле он ничего не знал о производстве ни того, ни другого, но видел в этом возможность спасти своих сокамерников или, по крайней мере, отсрочить их уничтожение и выиграть время, в течение которого они могли бы найти способ сбежать, и он не колеблясь решился на это. обмануть Сида, ибо разве не все справедливо на войне?

— Очень хорошо, — сказал вождь корсаров. — Если вы и они не доставите мне хлопот, вы все будете живы — при условии, что вы научите нас делать оружие и порох, как вы сами.

«Мы не можем жить в грязной дыре, в которой заперты», — возразил сарьян; «Мы также не можем жить без еды. Скоро мы все заболеем и умрем. Мы люди под открытым небом, мы не можем задыхаться в темных норах, наполненных паразитами, и голодать, и жить».

— Тебя не вернут в нору, — сказал Сид. — Нет никакой опасности, что вы убежите.

"И др?" — спросил Танар.

«Они остаются на месте!»

«Они все умрут, а без них я не смогу сделать порох», — напомнил ему Танар.

Сид нахмурился. «Вы бы затопили мой корабль врагами», — прорычал он.

«Они безоружны».

— Тогда их точно убьют, — сказал Сид. «Никто не смог бы долго прожить среди этой стаи, если бы он не был вооружен». он презрительно махнул рукой в сторону полуголой толпы внизу.

«Тогда оставьте люки открытыми и дайте им приличный воздух и больше и лучшую еду».

— Я сделаю это, — сказал Сид. «Бохар, убери носовые люки, поставь там охрану с приказом убить любого пленника, который попытается подняться на палубу, и любого из наших людей, кто попытается спуститься вниз; проследите также, чтобы заключенные получали такие же пайки, как и наши.

Танар с чувством облегчения, переходящего почти в счастье, увидел, как Бохар уходит выполнять приказы Сида, ибо он хорошо знал, что его народ не сможет долго выдерживать отвратительное и непривычное заточение и отвратительную пищу, которые были его много и их с тех пор, как они были доставлены на борт корабля «Корсар».

Вскоре Сид ушел в свою каюту, а Танар, предоставленный самому себе, подошел к корме и, облокотившись на поручни, вгляделся в туманную изгибающуюся даль, где за дымкой лежала земля сарианцев, его земля.

Далеко за кормой поднималась и опускалась маленькая лодка с огромными длинными волнами. Свирепые обитатели морских глубин постоянно угрожали ему, ему угрожали бури, но на нем выковывался вслед за великим флотом — хрупкое и крошечное существо, ставшее сильным и могущественным волей трех человек.

Но этого Танар не видел, ибо туман скрыл его. Он был бы рад узнать, что его Император рискует своей жизнью, чтобы спасти его.

Пока он смотрел и мечтал, он ощутил присутствие рядом с собой, но не обернулся, ибо кто был на этом корабле, кто мог бы иметь доступ к этой верхней палубе, кого бы он хотел увидеть или с кем поговорить?

Вскоре он услышал голос у своего локтя, низкий золотой голос, который заставил его повернуться лицом к своему владельцу. Это была девушка.

— Ты оглядываешься назад, на свою страну? она сказала.

"Да."

«Ты больше никогда его не увидишь», — сказала она с ноткой грусти в голосе, как будто понимала его чувства и сочувствовала.

«Возможно, нет, но какое тебе дело? Я враг».

«Не знаю, почему меня это должно волновать», — ответила девушка. "Как вас зовут?"

«Танар».

"В том, что все?"

«Меня зовут Танар, Первый Флот».

"Почему?"

«Потому что во всем Сари никто не может обогнать меня».

«Сари — это название твоей страны?»

"Да."

"На что это похоже?"

«Это высокое плато среди гор. Это очень красивая страна с бурлящими реками и большими деревьями. Он наполнен игрой. Мы охотимся там на великого рита и тарага ради мяса и для развлечения, и есть бесчисленное множество мелких животных, которые дают нам еду и одежду».

«У тебя нет врагов? Вы не воинственный народ, как корсары.

— Мы победили воинственных корсаров, — напомнил он ей.

«Я бы не стала говорить об этом слишком часто, — сказала она. «Вспыльчивость Корсаров вспыльчива, и они любят убивать».

— Почему ты тогда не убиваешь меня? — спросил он. — У тебя в поясе нож и пистолет, как и у других.

Девушка только улыбнулась.

«Возможно, вы не корсар», — воскликнул он. «Вы попали в плен, как и я, и остаетесь в плену».

— Я не пленница, — ответила она.

— Но ты не корсар, — настаивал он.

— Спроси Сида — он, несомненно, зарежет тебя за твою дерзость; но почему ты думаешь, что я не корсар?

«Ты слишком красива и слишком прекрасна», — ответил он. «Вы проявили сочувствие, и это более тонкое чувство, выходящее далеко за рамки их умственных способностей. Они… —

Будь осторожен, враг; может быть, я корсар!»

— Не верю, — сказал Танар.

— Тогда держи свои убеждения при себе, узник, — возразила девушка надменным тоном.

"Что это?" — спросил грубый голос позади Танара. — Что эта штука сказала тебе, Стеллара?

Танар повернулся лицом к Бохару Кровавому.

— Я сомневался, что она той же расы, что и ты, — огрызнулся Танар, прежде чем девушка успела ответить. «Немыслимо, чтобы столь красивая женщина была запятнана кровью Корсара».

С пылающим от ярости лицом Бохар положил руку на один из своих ножей и свирепо шагнул к сариану. — Оскорбить дочь Сида — это смерть, — воскликнул он, выдергивая нож из пояса и нанося жестокий удар Танару.

Легконогий сарианец, с детства тренированный как в обороне, так и в нападении с применением холодного оружия, быстро шагнул в сторону, затем так же быстро снова, и еще раз Бохар Кровавый растянулся на палубе для точно нанесенного удара.

У Бохара изо рта пошла пена от ярости, когда он выдернул свой тяжелый пистолет из-за безвкусного пояса и, целясь в грудь Танара, лежавшего на палубе, нажал на курок. В то же мгновение девушка прыгнула вперед, как бы желая предотвратить убийство узника.

Все произошло так быстро, что Танар едва ли знал последовательность событий, но знал только то, что порох не воспламенился, и тогда он рассмеялся.

«Тебе лучше подождать, пока я не научу тебя делать горящий порох, прежде чем ты попытаешься убить меня, Боар», — сказал он.

Кровавый вскочил на ноги, и Танар приготовился принять ожидаемый удар, но девушка властным жестом встала между ними.

«Хватит!» воскликнула она. «Это желание Сида, чтобы этот человек выжил. Хочешь, чтобы Сид узнал, что ты пытался застрелить его, Бохар?

Кровавый стоял, глядя на Танара несколько секунд, затем развернулся и, не говоря ни слова, зашагал прочь.

— Похоже, Бохар меня не любит, — улыбаясь, сказал Танар.

— Он не любит почти всех, — сказала Стеллара, — но он ненавидит тебя — сейчас.

— Наверное, потому, что я сбил его с ног. Я не могу винить его».

— Это не настоящая причина, — сказала девушка.

— Что же тогда?

Она поколебалась, а потом рассмеялась. «Он ревнует. Бохар хочет, чтобы я стала его парой.

— Но почему он должен меня ревновать?

Стеллара посмотрела на Танара с ног до головы, а потом снова рассмеялась. — Не знаю, — сказала она. — Ты не очень похож на мужчину рядом с нашими огромными Корсарами — с твоим безбородым лицом и тонкой талией. Вам потребуется двое, чтобы сделать одну из них».

Для Танара ее тон означал слегка завуалированное презрение, и это задело его, но он не знал, почему так должно быть, и это тоже его раздражало. Что она была, как не дикая дочь дикого, неотесанного Корсара?

Когда он впервые узнал из уст Бохара, что она дочь, а не супруга Сида, он почувствовал необъяснимое облегчение, полубессознательно и даже не пытаясь анализировать свою реакцию.

Возможно, именно красота девушки делала такие отношения с Сидом отталкивающими, возможно, это была ее меньшая безжалостность, которая казалась превосходной мягкостью по сравнению с жестокостью Бохара и Сида, но теперь она казалась способной на утонченную жестокость, что, в конце концов, он и ожидал найти в той или иной форме в дочери вождя корсаров.

Как и положено, когда задетый, и просто наугад, Танар выпустил болт в надежде, что это может ее разозлить. «Бохар знает вас лучше, чем я, — сказал он. — Возможно, он знал, что у него есть причина для ревности.

«Возможно, — загадочно ответила она, — но никто никогда не узнает, потому что Бохар убьет тебя — я знаю его достаточно хорошо, чтобы знать это».
II

КАТАСТРОФЫ

По безвременным морям Пеллюсидара путешествие может длиться час или год — это зависит не от его продолжительности, а от важных событий, которыми отмечен его курс.

Изгибаясь вверх по внутренней дуге большого круга, корсарский флот бороздил беспокойное море. Попутный ветер нес корабли вперед. Полуденное солнце постоянно висело в зените. Люди ели, когда были голодны, спали, когда были уставшими, или спали в то время, когда им могло быть отказано во сне, ибо люди Пеллюсидара, по-видимому, наделены способностью, которая позволяет им сохранять сон, так сказать, во времена легкости. , против времени, когда им может быть отказано во сне, против более напряженных периодов охоты и войны, когда нет возможности для сна. Точно так же они едят с невероятной неравномерностью.

Танар спал и ел несколько раз после встречи с Бохаром, которого он видел в различных случаях с тех пор без реальной встречи. Кровавый, казалось, выжидал.

Стеллара осталась в своей каюте со старухой, которая, как предположил Танар, была ее матерью. Ему было интересно, будет ли Стеллара похожа на мать или на Сида, когда она станет старше, и он вздрогнул, когда обдумывал любой вариант.

Пока он стоял, задумавшись, внимание Танара привлекли действия людей на нижней палубе. Он увидел, как они смотрят через левый нос и вверх, и, следя за направлением их глаз своим, увидел редкое явление — облако в ярком небе.

Должно быть, кто-то известил Сида примерно в то же время, потому что он вышел из своей каюты и долго и испытующе смотрел на небо.

Своим громким голосом Сид выкрикивал команды, и его дикая команда карабкалась на свои места, как обезьяны, роясь в воздухе или стоя на палубе, готовые выполнять его приказы.

Опустились большие паруса, меньшие зарифили, и весь флот, рассеянный по поверхности сияющего моря, последовал примеру Командующего.

Облако увеличивалось в размерах и быстро приближалось. Их внимание привлекло уже не маленькое белое облачко, а большая, выпуклая, зловещая черная масса, которая хмурилась над океаном, окрашивая его в угрюмо-серый цвет там, где лежала тень.

Ветер, который дул мягко, внезапно прекратился. Корабль сорвался и покатился в ложбине моря. Наступившая тишина навела ужас на экипаж корабля.

Танар, наблюдая, увидел перемену. Если эти грубые мореплаватели побледнели перед угрозой великого облака, опасность должна быть действительно велика.

Сарьяны были горцами. Танар мало знал о море, но если Танар и боялся чего-то на Пеллюсидаре, так это моря. Поэтому вид этих свирепых корсарских матросов, съёжившихся от ужаса, был далеко не утешительным.

Кто-то подошел к перилам и встал рядом с ним.

— Когда это пройдет, — произнес голос, — во флоте Корсара останется меньше кораблей и меньше мужчин, которые вернутся домой к своим женщинам.

Он повернулся и увидел Стеллару, смотрящую вверх на облако.

— Вы не выглядите испуганным, — сказал он.

— Как и ты, — ответила девушка. «Кажется, мы единственные люди на борту, которые не боятся».

«Посмотри на заключенных, — сказал он ей. «Они не проявляют страха».

"Почему?" она спросила.

— Они пеллюцидане, — гордо ответил он.

«Мы все из Пеллюцидара», — напомнила она ему.

«Я имею в виду Империю», — сказал он.

— Почему ты не боишься? она спросила. — Вы намного храбрее корсаров? В ее тоне не было сарказма.

— Я очень боюсь, — ответил Танар. «Мои люди — горцы — мы мало знаем о море и его путях».

— Но ты не выказываешь страха, — настаивала Стеллара.

— Это результат наследственности и обучения, — ответил он.

— Корсары показывают свой страх, — размышляла она. Она говорила как человек другой крови. «Они очень хвастаются своей храбростью, — продолжала она, как бы обращаясь к самой себе, — но когда небо хмурится, они показывают страх». В ее голосе прозвучала легкая нотка презрения. "Видеть!" воскликнула она. "Оно приближается!"

Облако неслось к ним, а море под ним бушевало в ярости. Обрывки облаков кружились и скручивались по краям огромной облачной массы. Кусочки пены кружились и кружились над разъяренными волнами. И тут буря обрушилась на корабль, повалив его на бок.

То, что за этим последовало, было ужасно для горца, непривычного к морю, — хаос водянистых гор, кувыркающихся, катящихся, хлещущих по барахтающемуся кораблю; воющий ветер; движущая, ослепляющая пена; охваченная ужасом команда, запуганная, больше не хвастающаяся хулиганами.

Шатаясь, цепляясь за поручни, Бохар Кровавый миновал Танара, где он одной рукой уцепился за стойку, а другой держал Стеллару, которую швырнуло бы на палубу, если бы не быстрые действия Сарьяна.

Лицо Бохара превратилось в пепельную маску, на фоне которой резко контрастировала красная рана его уродливого шрама. Он посмотрел на Танара и Стеллару, но прошел мимо них, что-то бормоча себе под нос.

За ними Сид, выкрикивая приказы, которые никто не мог услышать. К нему направился Бохар. Сквозь бурю Танар услышал, как Кровавый кричит на своего вождя.

"Спаси меня! Спаси меня!" воскликнул он. — Лодки — спустить шлюпки! Корабль потерян».

Даже сухопутному человеку было очевидно, что в таком море не может жить ни одна маленькая лодка, даже если бы ее можно было спустить на воду. Сид не обращал внимания на своего лейтенанта, а цеплялся за место, выкрикивая команды.

Могучее море вдруг поднялось над носом; он завис на мгновение, а затем обрушился на нижнюю палубу — тонны сокрушительного, безжалостного, бесчувственного моря — обрушились на сбившихся в кучу кричащих моряков. Только высокий нос и высокая корма вырисовывались над сердитыми волнами — только на мгновение огромный корабль напрягся и вздрогнул, борясь за жизнь.

«Это конец!» — воскликнула Стеллара.

Бохар кричал, как бессловесный зверь в предсмертной агонии. Сид стоял на коленях на палубе, закрыв лицо руками. Танар стоял и смотрел, очарованный ужасающей мощью стихии. Он видел, как человек превратился в жалкое ничтожество перед порывом ветра, и медленная улыбка скользнула по его лицу.

Волна отступила, и корабль, барахтаясь, со стоном пополз вверх. Улыбка сползла с губ Танара, когда его глаза уставились на нижнюю палубу. Сейчас он был почти пуст. В шпигатах сгрудились несколько сломанных фигур; дюжина мужчин, цеплявшихся то здесь, то там, подавала признаки жизни. Остальные, кроме тех, кто спустился в безопасное место под палубой, исчезли.

Девушка крепко прижалась к мужчине. «Я не думала, что она сможет пережить это», — сказала она.

— Я тоже, — сказал Танар.

— Но ты не испугался, — сказала она. — Ты казался единственным, кто не боялся.

«Какая польза от крика Бохара?» он спросил. — Это спасло его?

— Значит, ты боялся, но скрывал это?

Он пожал плечами. — Возможно, — сказал он. «Я не знаю, что вы имеете в виду под страхом. Я не хотел умирать, если ты это имеешь в виду.

«А вот и еще один!» — воскликнула Стеллара, вздрагивая и прижимаясь к нему ближе.

Рука Танара сжала стройную фигуру девушки. Это был бессознательный жест защитного инстинкта самца.

— Не бойся, — сказал он.

— Сейчас нет, — ответила она.

В тот миг, когда могучий гребенщик захлестнул корабль, разъяренный ураган ударил вдруг с новой яростью, ударил под новым углом, и мачты, уже натянутые до того минимума брезента, который был необходим, чтобы дать кораблю ход и удержать нос в бурю, ломались, как сухие кости, и разбивались о борт в клубок снастей. Голова корабля отвалилась, и он покатился по ложбине великих морей, безнадежный изгой.

Над воем ветра поднялись крики Бохара. «Лодки! Лодки!» — повторил он, как обезумевший от ужаса дрессированный попугай.

Словно насытившись на мгновение и утомившись собственными усилиями, буря утихла, ветер утих, но великие волны вздымались и опускались, и беспомощный корабль катился. На дне каждого водянистого ущелья казалось, что оно должно быть поглощено серо-зеленой скалой, рухнувшей над ним, и на гребне каждой жидкой горы маячило неизбежное разрушение.

Бохар, все еще крича, вскарабкался на нижнюю палубу. Он нашел людей, каким-то чудом оставшихся в живых на открытом воздухе, и других, съежившихся от ужаса под палубой. С помощью ругательств, ударов и угрозы своего пистолета он собрал их вместе, и, хотя они скулили от страха, он заставил их приготовить лодку.

Их было двадцать, и их боги или их дьяволы, должно быть, были с ними, потому что они спустили лодку и выбрались из барахтающегося остова в целости и сохранности, не потеряв ни одного человека.

Сид, увидев, что задумал Бохар, попытался предотвратить, казалось бы, самоубийственный поступок, выкрикивая приказы сверху, но они не возымели действия, и в последний момент Сид спустился на нижнюю палубу, чтобы привести в исполнение свои команды, но у него не было сил. прибыл слишком поздно.

Теперь он стоял, недоверчиво глядя на маленькую лодку, плывущую по безбрежному морю в кажущейся безопасности, в то время как снятый с мачты корабль, бьющийся об обрубки мачт, казался обреченным на гибель.

Из углов, где они прятались, подошла остальная часть команды корабля, и когда они увидели лодку Бохара и, казалось бы, относительную безопасность команды, они потребовали бегства на других лодках. После того, как эта идея однажды внедрилась в их умы, последовала безумная паника, когда полуживотные боролись за места в оставшихся лодках.

"Приходить!" — воскликнула Стеллара. — Мы должны торопиться, иначе они уйдут без нас. Она двинулась к трапу, но Танар удержал ее.

«Посмотрите на них, — сказал он. «Мы в большей безопасности от милости моря и шторма».

Стеллара прижалась к нему. Она видела, как мужчины режут друг друга — те, кто сзади, режут тех, кто впереди. Мужчины вытаскивают других из лодок и убивают их на палубе или их убивают. Она увидела, как Сид выстрелил в матроса сзади и прыгнул на его место в первой спущенной шлюпке. Она видела, как люди спрыгивали с поручней в безумной попытке добраться до этой лодки и падали в море, или их бросало в воду, если им удавалось взобраться на борт подбрасываемой раковины.

Она видела, как спускаются другие шлюпки и люди зажаты между ними и бортом корабля, она видела, до каких глубин страх может повергнуть хвастуна и хулигана, когда последний из корабельной команды, не сумев завоевать места в последней шлюпке, намеренно прыгнул в море и утонули.

Стоя на высокой корме катящегося заброшенного корабля, Танар и Стеллара наблюдали за неистовыми усилиями гребцов в переполненных маленьких лодках. Они видели, как одна лодка столкнулась с другой, и обе затонули. Они смотрели, как утопающие борются за выживание. Они слышали свои хриплые клятвы и крики сквозь рев моря и вопли ветра, когда буря вернулась, словно опасаясь, что кто-то может избежать ее ярости.

— Мы одни, — сказала Стеллара. «Они все ушли».

— Отпусти их, — ответил Танар. — Я бы не поменялся с ними местами.

— Но для нас не может быть никакой надежды, — сказала девушка.

«Их больше нет, — ответил сарианец, — и, по крайней мере, мы не втиснулись в маленькую лодку, набитую головорезами».

— Ты боишься мужчин больше, чем моря, — сказала она.

— Для тебя да, — ответил он.

— Почему ты должен бояться за меня? — спросила она. — Разве я не твой враг?

Он быстро перевел на нее глаза, и они были полны удивления. "Это так," сказал он; -- Но я как-то забыл об этом -- вы не кажетесь врагом, как другие. Ты даже не похож на одного из них.

Цепляясь за поручни и поддерживая девушку на качающейся палубе, Танар приблизил губы к уху Стеллары, пытаясь перекричать бурю. Он почувствовал слабый аромат нежного пакетика, который навсегда останется частью его воспоминаний о Стелларе.

Море ударило в шатающийся корабль, отбросив Танара вперед так, что его щека коснулась щеки девушки, а когда она повернула голову, его губы коснулись ее губ. Каждый понимал, что это был несчастный случай, но эффект был от этого не менее удивительным. Танар впервые ощутил тело девушки на своем, и в его глазах, должно быть, отразилось сознание контакта, потому что Стеллара отпрянула, а в ее глазах отразился страх.

Танар видел страх в глазах врага, но это не доставляло ему удовольствия. Он пытался думать только о том, как обращались бы с женщиной его племени, если бы она оказалась во власти корсаров, но это тоже не удовлетворило его, как могло бы, только если бы он признал, что он такая же неблагородная глина, как люди Корсара.

Но какие бы мысли ни тревожили умы Стеллары и Танара, они были временно поглощены мрачной трагедией следующих нескольких мгновений, когда другое огромное море, самое гигантское из всех, когда-либо нападавших на разбитый корабль, швыряло свои бесчисленные тонны на его дрожащую палубу.

Танару действительно казалось, что это должен означать конец, поскольку было немыслимо, чтобы неуправляемая громадина могла снова подняться из душной воды, которая полностью захлестнула ее почти до самой верхней палубы возвышающегося юта, где двое цеплялись друг за друга. пронизывающий ветер и ужасная качка покинутого корабля.

Но по мере того, как море бушевало, корабль медленно, вяло выбирался на поверхность, как измученный пловец, который, тонущий, слабо борется с неизбежностью судьбы и сражается наверху за последний глоток воздуха, который в лучшем случае, но продлит жизнь. агония смерти.

Пока главная палуба медленно выныривала из отступающих вод, Танар пришел в ужас, обнаружив, что передний люк был выбит. Корабль, должно быть, набрал много воды и что каждая последующая волна, обрушившаяся на него, увеличивала количество воды. , подействовало на Сарьяна меньше, чем знание того факта, что именно под этим люком заключены его сокамерники.

Сквозь черную угрозу его почти безнадежного положения сиял единственный яркий луч надежды на то, что, если корабль переживет бурю, на его борту будет дюжина его собратьев-пеллюциданцев, и что вместе они смогут найти средства, чтобы соорудить импровизированный парус. и вернуться на материк, откуда они отправились; но с зияющим люком и почти верным выводом, который можно было сделать из него, он понял, что это действительно было бы чудом, если бы на борту покинутого корабля остался кто-то еще, кроме него и Стеллары.

Девушка смотрела вниз на хаос, устроенный внизу, и теперь она повернулась к нему лицом.

«Они все должны быть утоплены, — сказала она, — и они были вашими людьми. Мне жаль."

«Возможно, они предпочли бы его тому, что могло ожидать их в Корсаре», — сказал он.

«И они были освобождены лишь немногим раньше, чем мы, — продолжала она. «Вы замечаете, как низко теперь плывет корабль и как он медлителен? Трюм должен быть наполовину заполнен водой — еще одно такое же море, как предыдущее, затопит ее.

Некоторое время они стояли молча, каждый занятый своими мыслями. Масса катилась в желобе, и на мгновение казалось, что она не сможет вовремя откатиться назад, чтобы предотвратить катастрофу очередного грозного гребня, но каждый раз она пьяно шаталась, чтобы противопоставить высокий борт голодным водам.

«Я считаю, что буря исчерпала себя», — сказал Танар.

— Ветер утих, и больше не было моря, подобного тому огромному, что горит в носовом люке, — с надеждой сказала Стеллара.

Полуденное солнце выглянуло из-за черной тучи, окутавшей его, и море вспыхнуло голубым и серебряным сиянием красоты. Буря миновала. Моря уменьшились. Брошенный корабль тяжело катился по большим волнам, низко в воде, но временно избавился от угрозы немедленной катастрофы.

Танар спустился по трапу на нижнюю палубу и подошел к носовому люку. Один взгляд вниз показал только то, что он мог предвидеть — плавающие трупы, катящиеся с кувырком изгоя. Все внизу были мертвы. Со вздохом он отвернулся и вернулся на верхнюю палубу.

Девушка даже не задавала ему вопросов, потому что могла прочитать в его поведении историю того, что видели его глаза.

«Ты и я — единственные живые существа, оставшиеся на борту», — сказал он.

Она махнула рукой в широком жесте, который окутал море вокруг них. — Несомненно, мы единственные из всей корабельной команды выжили, — сказала она. «Я не вижу ни другого корабля, ни каких-либо маленьких лодок».

Танар напряг глаза во все стороны. -- Я тоже, -- сказал он. — Но, возможно, некоторые из них сбежали.

Она покачала головой. "Я сомневаюсь в этом."

«Тяжёлая потеря для вас», — посочувствовал Сарьян. «Помимо стольких ваших людей, вы потеряли отца и мать».

Стеллара быстро посмотрела ему в глаза. «Они не были моими людьми, — сказала она.

"Что?" — воскликнул Танар. «Они не были твоими людьми? Но твой отец, Сид, был вождем корсаров.

«Он не был моим отцом», — ответила девушка.

— И эта женщина не была твоей матерью?

«Не дай Бог!» — воскликнула она.

«Но Сид! Он обращался с тобой как с дочерью.

«Он думал, что я его дочь, но это не так».

— Я не понимаю, — сказал Танар. — И все же я рад, что это не так. Я не мог понять, как ты, столь непохожий на них, мог быть корсаром.

«Моя мать была уроженкой острова Амиокап и там Сид, напав на женщин, схватил ее. Она много раз говорила мне об этом перед смертью.

«Ее супруг отсутствовал на великой охоте на тандоров, и больше она его не видела. Когда я родилась, Сид думал, что я его дочь, но моя мать знала лучше, потому что у меня на левом плече была маленькая красная родинка, идентичная родимому пятну на левом плече подруги, у которой ее украли, — моего отца.

«Моя мать никогда не говорила Сиду правду, опасаясь, что он убьет меня в соответствии с обычаем, которому следуют корсары, уничтожая детей своих пленников, если корсар не является отцом».

— А женщина, которая была с вами на борту, не была вашей матерью?

— Нет, она была подругой Сида, а не моей матери, которая умерла.

Танар испытал явное облегчение от того, что Стеллара не корсар, но почему это должно быть так, он не знал и, возможно, не пытался анализировать свои чувства.

— Я рад, — сказал он снова.

"Но почему?" она спросила.

«Теперь нам не обязательно быть врагами, — ответил он.

— Были раньше?

Он поколебался, а потом рассмеялся. «Я не был твоим врагом, — сказал он, — но ты напомнил мне, что ты мой».

«Всю жизнь у меня вошло в привычку думать о себе как о Корсаре, — воскликнула Стеллара, — хотя я знала, что это не так. Я не чувствовал к тебе вражды.

«Кем бы мы ни были, теперь мы по необходимости должны быть друзьями», — сказал он ей.

— Это будет зависеть от вас, — ответила она.
III

АМИОКАП

Синие воды великого моря, известного как Корсар Аз, омывают берега зеленого острова вдали от материка — длинного узкого острова с покрытыми зеленью холмами и плоскогорьями, береговая линия которого изрезана бухтами и крошечными бухтами — Амиокап, Остров тайн и романтики.

Издалека, когда над водой стоит туман, он кажется скорее двумя островами, чем одним, настолько он низок и узок в одном месте, где бухты сбегают с обеих сторон и море почти встречается.

Так представлялось двум оставшимся в живых с палубы заброшенного «Корсара», беспомощно дрейфующего по вялому течению океана и по прихоти бродячих ветров.

Для жителей Пеллюсидара время не имеет значения, так что Танар и не думал об этом. Они ели много раз, но так как запасы провизии все еще были в избытке, даже для большой корабельной команды, он не беспокоился на этот счет, но его беспокоило истощение их запасов хорошей воды, ибо содержимое из многих бочонков, которые он протянул, были непригодны для питья.

Они много спали, что является привычкой пеллюциданцев, когда им больше нечего делать, накапливая энергию для возможных будущих периодов длительных нагрузок.

Так они спали, кто бы мог сказать, долго в безмерном настоящем Пеллюсидара. Стеллара первой вышла на палубу из каюты, которую она занимала рядом с каютой Сида. Она огляделась в поисках Танара, но, не увидев его, окинула взглядом вздымающуюся водную гладь, которая во всех направлениях сливалась с голубым куполообразным сводом блестящего неба, в самом центре которого висело великое полуденное солнце.

Но вдруг ее взгляд был пойман и прикован чем-то рядом с бескрайними водами и непрекращающимся солнцем. Она издала удивленный и радостный крик и, повернувшись, побежала по палубе к каюте, в которой спал Танар.

«Танар! Танар! — воскликнула она, стуча в обшитую панелями дверь. «Приземлиться, Танар, приземлиться!»

Дверь распахнулась, и сариец вышел на палубу, где стояла Стеллара, указывая на правый борт дрейфующего брошенного корабля.

Неподалеку возвышались зеленые холмы длинной береговой линии, простиравшейся в обе стороны на многие мили, но было ли это материком или островом, они не могли сказать.

"Земля!" — выдохнул Танар. «Как хорошо это выглядит!»

— За приятной зеленью мягкой листвы часто прячутся ужасные звери и дикие люди, — напомнила ему Стеллара.

-- Но это опасности, которые я знаю, -- неведомые опасности моря, которые мне не нравятся. Я не из моря».

— Ты ненавидишь море?

«Нет, — ответил он, — я не ненавижу его; Я не понимаю этого — вот и все. Но есть кое-что, что я понимаю, — и он указал на землю.

Что-то в тоне Танара заставило Стеллару быстро взглянуть в указанном направлении.

"Люди!" — воскликнула она.

— Воины, — сказал Танар.

— В этом каноэ их должно быть двадцать, — сказала она.

— А вот и еще одна каноэ за ними.

Из устья узкой бухты в открытое море гребли каноэ.

"Смотреть!" — воскликнула Стеллара. «Идут еще многие».

Одна за другой двадцать каноэ двигались длинной колонной по тихим водам, и пока они неуклонно приближались к кораблю, выжившие увидели, что каждое из них было заполнено почти обнаженными воинами. Короткие, тяжелые копья с костяными наконечниками, грозно ощетинившиеся; каменные ножи торчали из каждой стринги, а каменные топоры качались на каждом бедре.

Когда флотилия приблизилась, Танар прошел в каюту и вернулся с двумя тяжелыми пистолетами, оставленными убегающим Корсаром, когда корабль был покинут.

— Ты собираешься дать им отпор четыреста воинов? — спросила девушка.

Танар пожал плечами. «Если они никогда не слышали выстрелов из огнестрельного оружия, то нескольких выстрелов может быть достаточно, чтобы отпугнуть их, по крайней мере на время, — объяснил он, — и если мы не сойдем на берег, течение унесет нас от них в мгновение ока». время."

- А что, если их не так легко напугать? — спросила она.

«Тогда я могу сделать все, что в моих силах, с грубым оружием и некачественным порохом корсаров», — сказал он с сознательным превосходством человека, который вместе со своим народом так недавно вышел из каменного века, что часто инстинктивно улавливал пистолет у дула и использовал его как боевую дубинку в неожиданных чрезвычайных ситуациях на близком расстоянии.

«Возможно, они не будут недружелюбны», — предположила Стеллара.

Танар рассмеялся. «Значит, они не из Пеллюсидара, — сказал он, — а из какой-то чудесной страны, населенной теми, кого Перри называет ангелами».

— Кто такой Перри? — спросила она. — Я никогда о нем не слышал.

«Тот сумасшедший, который говорит, что Пеллюсидар — это внутренняя часть полого камня, такого же круглого, как странный мир, который навеки висит над Страной Ужасной Тени, а снаружи — моря, горы, равнины и бесчисленное множество людей и великая страна, из которой он родом».

«Должно быть, он совсем сошел с ума», — сказала девушка.

«И все же он и Давид, наш Император, принесли нам много преимуществ, о которых раньше не знали в Пеллюсидаре, так что теперь мы можем убить больше воинов в одном сражении, чем это было возможно раньше в ходе целой войны. Перри называет это цивилизацией, и это действительно замечательная вещь».

«Возможно, он пришел из замороженного мира, из которого пришли предки корсаров», — предположила девушка. — Говорят, что эта страна находится за пределами Пеллюсидара.

— Вот враг, — сказал Танар. «Выстрелить в того здоровяка, стоящего на носу первого каноэ?» Танар поднял один из тяжелых пистолетов и прицелился, но девушка положила руку ему на плечо.

— Подожди, — умоляла она. «Они могут быть дружелюбными. Не стреляйте, если в этом нет необходимости — я ненавижу убивать.

— Я вполне могу поверить, что вы не корсар, — сказал он, опуская дуло своего оружия.

С ведущего каноэ послышался оклик. — Мы готовы принять вас, корсары, — крикнул высокий воин, стоящий на носу. «Вас мало. Нас много. Ваше большое каноэ — бесполезная развалина; наши укомплектованы двадцатью воинами каждый. Вы беспомощны. Мы сильны. Так бывает не всегда, и на этот раз в плен попадем не мы, а вы, если попытаетесь приземлиться.

— Но мы не такие, как вы, Корсары. Мы не хотим убивать или захватывать. Уходи, и мы не причиним тебе вреда».

— Мы не можем уйти, — ответил Танар. «Наш корабль беспомощен. Нас всего двое, и наша еда и вода почти закончились. Давайте приземлимся и останемся там, пока не сможем подготовиться к возвращению в наши страны».

Воин повернулся и заговорил с остальными в своем каноэ. Вскоре он снова столкнулся с Танаром.

— Нет, — сказал он. «Мои люди не допустят, чтобы корсары пришли к нам. Они не доверяют вам. Я тоже. Если вы не уйдете, мы возьмем вас в плен, и ваша судьба будет в руках Совета вождей.

— Но мы не корсары, — объяснил Танар.

Воин рассмеялся. «Ты говоришь неправду, — сказал он. — Думаешь, мы не знаем кораблей Корсара?

— Это корсарский корабль, — ответил Танар. — Но мы не корсары. Мы были пленниками, и когда они покинули свой корабль во время сильного шторма, они оставили нас на борту».

Снова Воины совещались, и к обсуждению присоединились те, кто был в других каноэ, приплывших рядом с первым.

"Кто ты тогда?" — спросил представитель.

«Я Танар из Пеллюсидара. Мой отец — царь Сари».

«Мы все из Пеллюцидара, — ответил воин. «Но мы никогда не слышали о стране под названием Сари. А женщина — она твоя пара?

"Нет!" — высокомерно воскликнула Стеллара. — Я не его пара.

"Кто ты? Ты тоже сарианец?

«Я не Сарьян. Мои отец и мать были из Амиокап».

Снова воины говорили между собой, кто-то, казалось, поддерживал одну идею, кто-то другую.

— Вы знаете, как называется эта страна? — наконец спросил ведущий воин, обращаясь к Стелларе.

— Нет, — ответила она.

— Мы как раз собирались задать вам этот вопрос, — сказал Танар.

— А женщина из Амиокап? — спросил воин.

— Никакая другая кровь не течет в моих жилах, — гордо сказала Стеллара.

«Тогда странно, что ты не признаешь свою землю и свой народ», — воскликнул воин. «Это остров Амиокап!»

Стеллара издала тихий крик довольного удивления. «Амиокап!» она дышала тихо, как к самой себе. Тон был ласковым, но воины в каноэ были слишком далеко, чтобы ее услышать. Они думали, что она молчала и смущалась, потому что раскрыли ее обман.

"Уходите!" они снова закричали.

«Вы не вышлете меня из земли моих родителей!» — в изумлении воскликнула Стеллара.

— Ты солгал нам, — ответил высокий воин. «Вы не из Амиокап. Вы нас не знаете, и мы вас не знаем».

"Слушать!" — воскликнул Танар. «Я был пленником на борту этого корабля, и, будучи не корсаром, девушка рассказала мне свою историю задолго до того, как мы увидели эту землю. Она не могла знать, что мы были рядом с вашим островом. Не знаю, знала ли она вообще его местонахождение, но тем не менее я верю, что ее рассказ правдив.

«Она никогда не говорила, что она из Амиокапа, но что ее родители были там. Она никогда раньше не видела этот остров. Ее мать была украдена Корсарами еще до ее рождения.

Снова воины какое-то время говорили тихим голосом, а затем представитель снова обратился к Стелларе.

— Как звали твою мать? — спросил он. — Кем был твой отец?

— Мою маму звали Аллара, — ответила девочка. «Отца своего я никогда не видел, но мать говорила, что это был вождь и великий охотник на тандоров по имени Федол».

По слову высокого воина на носу ведущего каноэ воины медленно подплыли ближе к дрейфующей громаде, и когда они приблизились к поясу корабля, Танар и Стеллара спустились на главную палубу, которая теперь была почти затоплена водой, настолько глубоким был корабль. ехала из-за воды в трюме, и пока каноэ плыло рядом, воины, за исключением пары, сложили весла и приготовились с костяными наконечниками копий.

Теперь двое на палубе корабля и высокий воин в каноэ стояли почти на одном уровне и лицом к лицу. Последний был мужчиной с гладким лицом, тонкими чертами лица и ясными серыми глазами, которые свидетельствовали об уме и мужестве. Он пристально смотрел на Стеллару, словно собирался копаться в самой ее душе в поисках доказательств правдивости или ложности ее утверждений. Вскоре он заговорил.

-- Ты вполне можешь быть ее дочерью, -- сказал он. «сходство очевидно».

— Вы знали мою мать? — воскликнула Стеллара.

«Я Вулхан. Вы слышали, как она говорила обо мне?

— Брат моей матери! — воскликнула Стеллара с глубоким волнением, но не было никаких ответных эмоций в манере воина Амиокап. «Мой отец, где он? Он жив?

— Вот в чем вопрос, — серьезно сказал Вулхан. "Кто твой отец! Твою мать украли корсары. Если корсар — твой отец, ты — корсар.

— Но он не мой отец. Отведи меня к моему отцу — хотя он никогда меня не видел, он узнает меня, а я узнаю его.

— Это не причинит вреда, — сказал воин, стоявший рядом с Вулханом. — Если девушка корсарка, мы будем знать, что с ней делать.

— Если она отродье Корсара, укравшего Аллару, Вулхан и Федол знают, как с ней обращаться, — свирепо сказал Вулхан.

— Я не боюсь, — сказала Стеллара.

— И этот другой, — сказал Вулхан, кивая на Танара. — Что с ним?

— Он был военнопленным, которого корсары везли обратно в Корсар. Пусть он пойдет с тобой. Его люди не морские люди. Он не смог бы выжить у моря в одиночку».

— Вы уверены, что он не корсар? — спросил Вулхан.

"Взгляни на него!" — воскликнула девушка. «Люди Амиокапа должны хорошо знать жителей Корсара в лицо. Этот похож на Корсара?

Вулхан был вынужден признать, что нет. «Хорошо, — сказал он, — он может пойти с нами, но какой бы ни была ваша судьба, он должен ее разделить».

— С удовольствием, — согласился Танар.

Они покинули палубу заброшенного судна, поскольку для них были приготовлены места в каноэ, и поскольку маленькое судно быстро гребло к берегу, ни один из них не чувствовал никакой печали при расставании с дрейфующей громадиной, которая так долго была их домом. В последний раз, когда они видели ее, когда они входили в бухту, из которой впервые вышли каноэ, она медленно дрейфовала по океанскому течению параллельно зеленому берегу Амиокапа.

В верхнем конце бухты каноэ пришвартовывали к берегу и тащили под скрывающую листву пышной растительности. Здесь они были перевернуты нижней стороной вверх и оставлены до тех пор, пока случай снова не потребует их использования.

Воины Амиокапа повели двух своих пленников в джунгли, которые росли почти до самой кромки воды. Сначала не было никаких признаков тропы, и ведущие воины пробирались через пышную растительность, которая, к счастью, была свободна от колючек и колючек, но вскоре они натолкнулись на небольшую тропинку, которая открывалась в широкую, хорошо протоптанную тропу, по которой группа двигался молча.

Во время марша Танар имел возможность более внимательно изучить людей Амиокапа и увидел, что почти все без исключения они были симметрично сложены, с округлыми, плавными мышцами, что предполагало сочетание ловкости и силы. Черты лица у них были правильные, и среди них не было ни одного, кого можно было бы назвать уродливым. В целом лица их были скорее открытыми, чем хитрыми, и скорее добрыми, чем свирепыми; тем не менее, шрамы на телах многих из них и их изрядно поношенное и эффективное на вид, хотя и грубое, оружие наводили на мысль, что они могут быть смелыми охотниками и свирепыми воинами. В их осанке и поведении было заметное достоинство, которое понравилось Танару, как и их молчаливость, поскольку сами сарианцы не склонны к бесполезным разговорам.

Стеллара, шедшая рядом с ним, казалась необычайно счастливой, и на ее лице было выражение довольства, которого сарианец никогда раньше не видел. Она наблюдала за ним так же, как и за амиокапийцами, и теперь обратилась к нему шепотом.

— Что вы думаете о моем народе? — спросила она с гордостью. — Разве они не прекрасны?

«Это прекрасная раса, — ответил он, — и я надеюсь ради вас, что они поверят, что вы один из них».

-- Все так, как мне столько раз снилось, -- сказала девушка со счастливым вздохом. «Я всегда знал, что когда-нибудь я приеду в Амиокап, и что все будет именно так, как говорила мне моя мать: огромные деревья, гигантские папоротники, великолепные цветущие лианы и кусты. Здесь меньше диких зверей, чем в других частях Пеллюцидара, и люди редко воюют между собой, так что по большей части живут в мире и довольстве, нарушаемом лишь набегами корсаров или случайными набегами на их поля и деревни. великими тандорами. Ты знаешь, что такое тандоры, Танар? Есть ли они в вашей стране?»

Танар кивнул. «Я слышал о них в Амосе, — сказал он, — хотя в Сари они редки».

— На острове Амиокап их тысячи, — сказала девушка, — и мой народ — лучшие охотники на тандоров в Пеллюсидаре.

И снова они шли молча, и Танар гадал, как отнесутся к ним амиокапийцы и смогут ли они помочь ему вернуться на далекий материк, где лежала Сари. Этому первобытному горцу казалось почти безнадежным даже мечтать о возвращении на родину, ибо море ужасало его, и он не представлял себе, как проложить курс по его дикому лону или управлять кораблем, который он мог бы позже найти в своем распоряжении; однако настолько силен инстинкт самонаведения у пеллюциданцев, что он не сомневался, что, пока он жив, он всегда будет искать путь назад в Сари.

Он был рад, что ему не нужно беспокоиться о Стелларе, потому что, если это правда, что она среди своих людей, она может остаться на Амиокапе, и на нем не будет лежать чувство ответственности за ее возвращение на Корсар; а если не примут ее, то другое дело; тогда Танару придется искать средства бегства с острова, населенного врагами, и ему придется взять с собой Стеллару.

Но этот ход мыслей был прерван внезапным восклицанием Стеллары. "Смотреть!" воскликнула она. «Вот деревня; может быть, это та самая деревня моей матери.

"Что вы сказали?" — спросил воин, идущий рядом с ними.

— Я сказал, что, возможно, это деревня, где жила моя мать до того, как ее украли корсары.

— И ты говоришь, что твоей матерью была Аллара? — спросил воин.

"Да."

— Это действительно была деревня, в которой жила Аллара, — сказал воин. — Но не надейся, девочка, что тебя примут как одну из них, ибо, если твой отец тоже не был амиокапцем, ты не амиокапец. Будет трудно убедить кого-либо, что ты не дочь корсарского отца, и поэтому ты корсар, а не амиокапец.

— Но откуда ты знаешь, что мой отец был корсаром? — спросила Стеллара.

«Нам не обязательно знать», — ответил воин. «Это просто вопрос того, во что мы верим, но это вопрос, который должен решить Зурал, вождь деревни Лар».

— Лар, — повторила Стеллара. «Это деревня моей матери! Я слышал, как она говорила об этом много раз. Значит, это Лар.

— Да, — ответил воин, — и скоро ты увидишь Зурала.

Деревня Лар состояла примерно из сотни крытых соломой хижин, каждая из которых была разделена на две или более комнат, одна из которых неизменно представляла собой открытую гостиную без стен, в центре которой находился каменный камин. Другие комнаты обычно были плотно обнесены стенами и не имели окон, что обеспечивало необходимую темноту для амиокапийцев, когда они хотели спать.

Вся поляна была окружена самым замечательным забором, который когда-либо видел Танар. Столбы, вместо того, чтобы быть вкопанными в землю, были подвешены на толстой веревке из волокна, которая тянулась от дерева к дереву, нижние концы столбов свисали не менее чем на четыре фута над землей. В столбах были просверлены отверстия с интервалом в двенадцать или восемнадцать дюймов, и в них были вставлены колья из твердых пород дерева, четыре или пять футов в длину, заостренные с обоих концов. Эти колья торчали из столбов во всех направлениях, параллельно земле, и столбы были подвешены на таком расстоянии друг от друга, что кончики кольев, выступающие из смежных столбов, оставляли промежутки от двух до четырех футов между собой. В качестве защиты от наступающего врага они казались Танару бесполезными, поскольку, войдя в деревню, группа прошла через открытое пространство между столбами, не встретив препятствий из-за барьера.

Но догадки о назначении этой странной преграды были вытеснены из его мыслей другими, более интересными событиями, ибо едва они вошли в деревню, как их окружила толпа мужчин, женщин и детей.

"Кто эти?" потребовал некоторые.

«Говорят, что они друзья, — ответил Вулхан, — но мы думаем, что они из Корсара».

«Корсарс!» — кричали жители.

— Я не Корсар, — сердито воскликнула Стеллара. «Я дочь Аллары, сестра Вулхана».

«Пусть она расскажет об этом Зуралу. Его дело слушать, а не наше, — воскликнул один из них. «Зурал знает, что делать с Корсарами. Разве они не украли его дочь и не убили его сына?»

«Да, ведите их к Зуралу», — крикнул другой.

«Я везу их к Зуралу», — ответил Вулхан.

Сельские жители уступали место воинам и их пленникам, и когда последние проходили через образованные таким образом проходы, на них бросали уродливые взгляды и слышали множество выражений ненависти, но насилие не применялось к ним, и вскоре их отвели к большая хижина недалеко от центра села.

Как и в других жилищах деревни Лар, полы дома вождя возвышались над землей на фут или восемнадцать дюймов. Соломенная крыша большой открытой гостиной, в которую их провели, поддерживалась огромными клыками из слоновой кости гигантских тандоров. Пол, который, казалось, был сделан из неглазурованной плитки, был почти полностью покрыт шкурами диких животных. В комнате стояло несколько низких деревянных табуретов и один, повыше, который, можно сказать, почти достиг достоинства стула.

На этом большем табурете сидел человек с суровым лицом, который пристально и молча рассматривал их, когда они остановились перед ним. Несколько секунд никто не говорил, а затем мужчина на стуле повернулся к Вулхану.

«Кто они, — спросил он, — и что они делают в деревне Лар?»

«Мы взяли их с корсарского корабля, который беспомощно дрейфовал в океанском течении, — сказал Вулхан, — и доставили их к Зуралу, вождю деревни Лар, чтобы он выслушал их историю и рассудил, друзья ли они. они утверждают, что они или враги Корсара, которыми мы их считаем. Вот эта, — и Вулхан указал на Стеллару, — говорит, что она дочь Аллары.

— Я дочь Аллары, — сказала Стеллара.

— А кто был твой отец? — спросил Зурал.

— Моего отца зовут Федол, — ответила Стеллара.

"Откуда вы знаете?" — спросил Зурал.

— Мне мама сказала.

"Где Вы родились?" — спросил Зурал.

— В корсарском городе Аллабан, — ответила Стеллара.

— Тогда ты корсар, — решительно заявил Зурал. — А этот, что он может сказать о себе? — спросил Зурал, кивком указывая на Танара.

— Он утверждает, что был пленником корсаров и что он родом из далекого королевства Сари.

— Я никогда не слышал о таком королевстве, — сказал Зурал. «Есть ли здесь воин, который когда-либо слышал об этом?» — спросил он. «Если есть, пусть говорит по справедливости с узником». Но амиокапийцы только покачали головами, потому что никто никогда не слышал о царстве Сари. -- Совершенно ясно, -- продолжал Зурал, -- что они враги и обманом хотят завоевать наше доверие. Если в одном из них есть капля амиокапийской крови, мы сожалеем об этой капле. Убери их, Вулхан. Держите их под охраной, пока мы не решим, как их уничтожить.

«Моя мать говорила мне, что амиокапийцы были справедливыми и добрыми людьми, — сказала Стеллара. — Но несправедливо и несправедливо уничтожать этого человека, который не является врагом, только потому, что вы никогда не слышали о стране, из которой он родом. Я говорю вам, что он не Корсар. Я был на одном из кораблей флота, когда пленных доставили на борт. Я слышал Сида и Бохара Кровавого, когда они допрашивали этого человека, и я знаю, что он не Корсар и что он родом из королевства, известного как Сари. Они не сомневались в его слове, так зачем вам? Если вы люди справедливые и добрые, как вы можете меня погубить, не дав мне возможности поговорить с Федолем, моим отцом. Он поверит мне; он узнает, что я его дочь».

«Боги не одобрят нас, если мы затаим врагов в своей деревне», — ответил Зурал. «Нам должно не повезти, как известно всем амиокапийцам. Дикие звери убьют наших охотников, а тандоры вытаптывают наши поля и уничтожают наши деревни. Но хуже всего то, что придут корсары и спасут тебя от нас. Что касается Федоля, никто не знает, где он. Он не из этой деревни, и жители его родной деревни много раз спали и ели с тех пор, как увидели Федола. Они много раз спали и ели с тех пор, как Федол отправился на свою последнюю тандорную охоту. Возможно, тандоры отомстили за убийство многих своих собратьев, а возможно, Федол попал в лапы Погребенных. Этих вещей мы не знаем, но знаем, что Федол ушел на охоту на тандоров и что он не вернулся, и что мы не знаем, где его найти. Забери их, Вулхан, и мы соберем совет вождей, а потом решим, что с ними делать.

— Ты жестокий и злой человек, Зурал, — воскликнула Стеллара, — и ничем не лучше самих корсаров.

— Это бесполезно, Стеллара, — сказал Танар, кладя ладонь на руку девушки. «Пойдем тихо с Вулханом». а затем тихим шепотом: «Не гневите их, ибо у нас еще есть надежда в совете вождей, если мы не будем вызывать у них отвращение». Итак, без лишних слов Стеллару и Танара вывели из дома вождя Зурала в окружении дюжины стойких воинов.
IV

ЛЕТАРИ

Стеллару и Танара отвели в маленькую хижину на окраине деревни. Здание состояло всего из двух комнат; открытая гостиная с камином и небольшая темная спальня. В последнюю втолкнули заключенных, а в гостиной оставили на страже одного воина, чтобы предотвратить их побег.

В мире, где солнце постоянно висит в зените, нет тьмы, а без тьмы мало шансов вырваться из лап бдительного врага. И все же ни на мгновение мысль о побеге не покидала Танара Сариянина. Он изучил часовых и, когда каждый из них почувствовал облегчение, попытался вступить в разговор со своим преемником, но все напрасно — воины не хотели с ним разговаривать. Иногда охранники дремали, но деревня и поляна вокруг нее всегда были полны людей, так что маловероятно, что представится возможность побега.

Часовых меняли, заключенным приносили еду, и когда они чувствовали такое желание, они спали. Только так они могли бы измерить течение времени, если бы им пришла в голову такая вещь, чего, несомненно, не произошло. Они разговаривали вместе, и иногда Стеллара пела — пела песни Амиокапа, которым ее научила мать, и они были счастливы и довольны, хотя каждый знал, что над ними постоянно витает призрак смерти. Сейчас он ударит, а пока они были счастливы.

«Когда я был юношей, — сказал Танар, — меня взяли в плен черные люди с хвостами. Они строят свои деревни среди высоких ветвей высоких деревьев и сначала помещают меня в маленькую хижину, такую же темную, как эта, и гораздо грязнее, и я был очень несчастен и очень несчастен, потому что я всегда был свободен и люблю свою свободу, но теперь я снова заключенный в темной избе и, кроме того, я знаю, что я умру, и я не хочу умирать, но я не несчастен. Почему, Стеллара, знаешь?

— Я и сама думала о том же, — ответила девушка. «Мне кажется, что я никогда еще не был так счастлив в своей жизни, но я не знаю причины».

Они сидели близко друг к другу на волокнистой циновке, которую положили возле дверного проема, чтобы получить как можно больше света и воздуха. Мягкие глаза Стеллары задумчиво смотрели на маленький мир, обрамленный дверным проемом их тюремной камеры. Одна рука вяло покоилась на циновке между ними. Взгляд Танара остановился на ее профиле, и его рука медленно накрыла ее руку.

«Возможно, — сказал он, — я не был бы счастлив, если бы тебя здесь не было».

Девушка перевела на него полуиспуганные глаза и отдернула руку. — Не надо, — сказала она.

"Почему?" он спросил.

— Не знаю, только то, что меня это пугает.

Мужчина собирался снова заговорить, когда в дверном проеме появилась фигура. Пришла девушка с едой. До сих пор это был мужчина — молчаливый мужчина, который не ответил ни на один из вопросов Танара. Но на красивом улыбающемся лице девушки не было и намека на молчаливость.

— Вот еда, — сказала она. "Вы голодны?"

«Там, где нечего делать, кроме еды, я всегда голоден», — сказал Танар. «Но где тот человек, который раньше приносил нам еду?»

— Это был мой отец, — ответила девочка. «Он ушел на охоту, и я принесла еду вместо него».

«Я надеюсь, что он никогда не вернется с охоты», — сказал Танар.

"Почему?" — спросила девушка. «Он хороший отец. Почему ты желаешь ему зла?

— Я не желаю ему зла, — смеясь, ответил Танар. «Я только хочу, чтобы его дочь продолжала приносить нам еду. Она гораздо приятнее и намного лучше выглядит».

Девушка покраснела, но было видно, что она довольна.

«Я хотела приехать раньше, — сказала она, — но мой отец не позволил мне. Я видел тебя, когда тебя привезли в деревню, и мне захотелось увидеть тебя снова. Я никогда прежде не видел человека, похожего на тебя. Вы отличаетесь от амиокапийцев. Все ли мужчины в Сари так же красивы, как ты?

Танар рассмеялся. «Боюсь, я никогда особо не задумывался над этим вопросом», — ответил он. «В Сари мы судим о наших мужчинах по тому, что они делают, а не по тому, как они выглядят».

— Но ты, должно быть, великий охотник, — сказала девушка. — Ты выглядишь как великий охотник.

«Как выглядят великие охотники?» — спросила Стеллара с некоторой резкостью.

«Они похожи на этого мужчину», — ответила девушка. — Знаешь, — продолжала она, — ты мне много раз снилась.

"Как вас зовут?" — спросил Танар.

«Летари», — ответила девушка.

— Летари, — повторил Танар. «Красивое имя. Я надеюсь, Летари, что ты будешь часто приносить нам нашу еду.

«Я никогда не принесу его снова», — грустно сказала она.

"И почему?" — спросил Танар.

«Потому что никто не принесет его снова», — сказала она.

"И почему так? Нас заморят голодом до смерти?»

— Нет, совет вождей решил, что вы оба корсары и что вы должны быть уничтожены.

— А когда это будет? — спросила Стеллара.

«Как только охотники вернутся с едой. У нас будет большой пир и танцы, но мне это не понравится. Я буду очень несчастлив, потому что не хочу, чтобы Танар умер».

— Как они нас уничтожат? — спросил мужчина.

— Смотрите, — сказала девушка, указывая на открытый дверной проем. Там, вдалеке, двое заключенных увидели мужчин, вбивающих в землю два кола. -- Было много желающих отдать тебя Погребенному народу, -- сказал Летари, -- но Зурал сказал, что так давно у нас не было пира и плясок, что он решил, что мы должны праздновать убийство двух корсаров, а не чем позволить погребенным людям получить все удовольствие, и поэтому они привяжут тебя к этим двум кольям, навалят вокруг тебя сухих дров и хвороста и сожгут тебя заживо».

Стеллара вздрогнула. «И моя мать учила меня, что вы были добрыми людьми», — сказала она.

-- О, мы не хотим быть недобрыми, -- сказал Летари, -- но корсары были очень жестоки к нам, и Зурал полагает, что боги донесут до корсаров известие о том, что вас сожгли заживо, и что, возможно, это напугает их и держите их подальше от Amiocap».

Танар поднялся на ноги и стал очень прямым и неподвижным. Ужас ситуации почти ошеломил его. Он посмотрел на золотую голову Стеллары и вздрогнул. — Ты не имеешь в виду, — сказал он, — что люди Амиокапа намереваются сжечь эту девушку заживо?

-- Ну да, -- сказал Летари. «Было бы бесполезно убивать ее первой, потому что тогда ее дух не смог бы сказать богам, что она сожжена, а они не смогли бы сказать корсарам».

— Это ужасно, — воскликнул Танар. -- А ты, сама девушка, не сочувствуешь; у тебя нет сердца?

— Мне очень жаль, что тебя собираются сжечь, — сказал Летари, — а что до нее, то она корсарка, и я не испытываю к ней ничего, кроме ненависти и отвращения, а ты другой. Я знаю, что ты не корсар, и хотел бы спасти тебя.

— Вы бы… вы бы, если бы могли? — спросил Танар.

— Да, но я не могу.

Разговор о побеге велся тихим шепотом, чтобы охранник не подслушал, но, видимо, это возбудило его подозрение, ибо он теперь встал и подошел к дверям избы. "О чем ты говоришь?" — спросил он. — Почему ты так долго здесь, Летари, разговариваешь с этими корсарами? Я слышал, что вы сказали, и я верю, что вы влюблены в этого человека».

— А если я? — спросила девушка. «Разве наши боги не требуют, чтобы мы любили? Ради чего еще мы живем на Амиокапе, кроме любви?

«Боги не говорят, что мы должны любить наших врагов».

«Они не говорят, что мы не должны», — возразил Летари. «Если я выберу любовь к Танару, это мое личное дело».

"Вычищать!" — отрезал воин. — В Ларе много мужчин, которых ты полюбишь.

«Ах!» — вздохнула девушка, проходя через дверной проем, — но нет никого лучше Танара.

«Ненавистный маленький распутник», — воскликнула Стеллара, когда девушка ушла.

«Она без колебаний раскрывает то, что у нее на сердце», — сказал Танар. «Девушки Сари не такие. Они скорее умрут, чем раскроют свою любовь до того, как мужчина признается в своей. Но, может быть, она всего лишь ребенок и не поняла, что сказала».

— Ребенок ничего, — отрезала Стеллара. — Она прекрасно знала, что говорила, и совершенно очевидно, что тебе это нравилось. Очень хорошо, когда она придет тебя спасать, иди с ней.

— Вы же не думаете, что я намеревался пойти с ней один, хотя через нее представлялась возможность побега, не так ли? — спросил Танар.

— Она сказала тебе, что не поможет мне сбежать, — напомнила ему Стеллара.

— Я это знаю, но только в надежде помочь тебе сбежать я воспользуюсь ее помощью.

«Я бы предпочел десять раз сгореть заживо, чем сбежать с ее помощью».

В голосе девушки был яд, которого никогда раньше не было, и Танар удивленно посмотрел на нее. — Я не понимаю тебя, Стеллара, — сказал он.

— Я сама не понимаю, — сказала девушка и, закрыв лицо руками, залилась слезами.

Танар быстро встал на колени рядом с ней и обнял ее. — Не надо, — умолял он, — пожалуйста, не надо.

Она оттолкнула его от себя. — Уходи, — крикнула она. «Не прикасайся ко мне. Я тебя ненавижу."

Танар собирался снова заговорить, когда его прервал сильный шум в дальнем конце деревни. Послышались крики и крики мужчин, смешанные с громоподобным шумом, от которого изрядно сотрясалась земля, а затем — глухой грохот барабанов.

Мгновенно люди, устанавливающие колья в земле, где должны были быть сожжены Танар и Стеллара, прекратили работу, схватили оружие и бросились в ту сторону, откуда доносился шум.

Заключенные видели мужчин, женщин и детей, выбегающих из своих хижин, и все направляли свои шаги к одной и той же точке. Охранник перед их дверью вскочил на ноги и на мгновение замер, глядя на бегущих жителей деревни. Затем, не сказав ни слова, ни оглянувшись, он бросился за ними.

Танар, поняв, что по крайней мере на данный момент они остались без охраны, вышел из темной камеры в открытую жилую комнату и посмотрел в направлении, куда бежали жители деревни. Там он увидел причину беспокойства, а также объяснение цели, для которой была возведена странная висячая преграда.

Сразу за барьером вырисовывались два гигантских мамонта — огромные тандоры, возвышавшиеся на шестнадцать или более футов в высоту — их злые глаза были красными от ненависти и ярости; их большие клыки блестят на солнце; их длинные мощные хоботы стремились снести преграду с заостренных кольев, от которых отшатывалась их плоть. Перед мамонтами стояла кричащая орда воинов, кричали женщины и дети, а над всем этим стоял громоподобный грохот барабанов.

Каждый раз, когда тандоры пытались пробиться через барьер или сбить его столбы, они раскачивались так, что заостренные колья грозили им глаза или кололи нежную плоть их стволов, в то время как воины с криками храбро бросали в них свои камни- наконечники копий.

Но каким бы интересным и вдохновляющим ни было это зрелище, у Танара не было времени следить за ходом этой странной встречи. Повернувшись к Стелларе, он схватил ее за руку. — Приходи, — закричал он. «Это наш шанс!» И пока жители были поглощены тандорами в дальнем конце деревни, Танар и Стеллара быстро пересекли поляну и вошли в буйную растительность леса за ней.

Следа не было, и они с трудом пробивались через подлесок на короткое расстояние, прежде чем Танар наконец остановился.

«Мы никогда не убежим от них таким образом», — сказал он. «Наш след так же ясен, как след дирита после дождя».

— Как же иначе мы можем сбежать? — спросила Стеллара.

Танар смотрел вверх, на деревья, внимательно их рассматривая. «Когда я был заключенным среди чернокожих с длинными хвостами, — сказал он, — мне пришлось научиться путешествовать по деревьям, и эти знания и способности с тех пор много раз сослужили мне хорошую службу, и я верю, что они могут доказать наше спасение сейчас».

«Тогда иди, — сказала Стеллара, — и спасайся, потому что я, конечно же, не могу путешествовать сквозь деревья, и нет никаких причин, по которым нас обоих должны поймать, когда один из нас может сбежать».

Танар улыбнулась. «Вы знаете, что я бы этого не сделал», — сказал он.

— Но что еще вы можете сделать? — спросила Стеллара. «Они пойдут по следу, который мы прокладываем, и поймают нас до того, как мы исчезнем из деревни».

— Мы не оставим следов, — сказал Танар. — Идем, — и, легко прыгнув на нижнюю ветку, он запрыгнул на дерево, раскинувшееся над ними. — Дай мне руку, — сказал он, наклоняясь к Стелларе, и через мгновение привлек девушку к себе. Затем он выпрямился и поддержал девушку, пока она поднималась на ноги. Перед ними тянулся лабиринт ветвей, терявшихся в листве.

— Мы не оставим здесь следов, — сказал Танар.

— Боюсь, — сказала Стеллара. «Обними меня крепче».

— Ты скоро к этому привыкнешь, — сказал Танар, — и тогда не будешь бояться. Сначала я боялся, но позже я мог прыгать между деревьями почти так же быстро, как и сами чернокожие».

«Я не могу сделать даже шага», — сказала Стеллара. «Я знаю, что упаду».

— Тебе не нужно делать ни шагу, — сказал Танар. — Обними меня за шею и крепко держи, — а затем он наклонился и поднял ее левой рукой, а она крепко прильнула к нему, обняв своими мягкими белыми руками его шею.

— Как легко ты меня поднял! она сказала; «какой ты сильный; но ни один живой человек не смог бы перенести мой вес через эти деревья и не упасть».

Танар не ответил, а вместо этого двинулся среди ветвей, ища на ходу надежную опору и надежные опоры. Мягкое тело девушки было прижато к нему, а в его ноздрях был тонкий мешочек, который он ощутил при первом контакте со Стелларой на борту корабля «Корсар» и который теперь казался частью ее.

Пока Танар несся через лес, девушка поразилась силе мужчины. Она всегда считала его слабаком по сравнению с мускулистыми Корсарами, но теперь поняла, что в этих плавно перекатывающихся мускулах таится сила сверхчеловека.

Она находила очарование в наблюдении за ним. Он двигался так легко и, казалось, не уставал. Однажды она позволила своим губам опуститься, пока они не коснулись его густых черных волос, а затем совсем чуть-чуть, почти незаметно, сжала руки на его шее.

Стеллара была очень счастлива, а потом вдруг вспомнила Летари, выпрямилась и ослабила хватку. — Подлый распутник, — сказала она.

"ВОЗ?" — спросил Танар. "О чем ты говоришь?"

— Это существо, Летари, — сказала Стеллара.

— Почему она не подлая, — сказал Танар. «Я думал, что она очень милая, и она, безусловно, красивая».

«Я верю, что ты влюблен в нее», — отрезала Стеллара.

— Это будет несложно, — сказал Танар. «Она казалась очень милой».

"Вы ее любите?" — спросила Стеллара.

«Почему бы и нет?» — спросил Танар.

"Ты?" настаивала девушка.

— Тебе было бы небезразлично, если бы я это сделал? — тихо спросил Танар.

— Определенно нет, — сказала Стеллара.

— Тогда почему ты спрашиваешь?

— Я не спрашивала, — сказала Стеллара. "Мне все равно."

— О, — сказал Танар. — Я неправильно понял, — и продолжил он молча, ибо мужчины Сари неразговорчивы, и Стеллара не знала, что у него на уме, потому что его лицо не отражало того факта, что он внутренне смеялся, и, во всяком случае, Стеллара не мог видеть его лица.

Танар всегда двигался в одном направлении, и его инстинкт самонаведения уверял его, что направление лежало на Сари. Насколько простиралась земля, он мог безошибочно двигаться к тому месту в Пеллюсидаре, где он родился. Каждый пеллюцидарианец может это сделать, но посадите их на воду, вне поля зрения земли, и этот инстинкт их оставит, и у них будет не больше представления о направлении, чем у вас или у меня, если бы мы внезапно перенеслись в землю, где нет точек. компаса, поскольку солнце постоянно висит в зените, а луны и звезд нет. Единственным желанием Танара в настоящее время было поместить их как можно дальше от деревни Лар. Он будет путешествовать, пока они не достигнут побережья, поскольку, зная, что Амиокап — это остров, он знал, что в конце концов они должны прийти к океану. Что они должны делать тогда, было довольно смутно в его голове. У него были видения построить лодку и отправиться в море, хотя он прекрасно понимал, что это было бы безумием со стороны горного жителя, такого как он.

Вскоре он почувствовал голод и понял, что они, должно быть, проделали значительный путь.

Иногда Танар следил за расстоянием, подсчитывая количество сделанных им шагов, ибо благодаря длительной практике он научился считать их почти механически, оставляя свой разум свободным для других восприятий и мыслей, но здесь, среди ветвей деревьев, где его шаги были неравной длины, он счел, что не стоит пытаться их сосчитать, и поэтому он мог только сказать по повторяющемуся голоду, что они, должно быть, преодолели значительное расстояние с тех пор, как покинули деревню Лар.

Во время своего полета через лес они видели птиц, обезьян и других животных, и несколько раз они шли параллельно или пересекали охотничьи тропы, но, поскольку амиокапийцы лишили его оружия, у него не было возможности добыть мясо, пока он не остановится. достаточно долго, чтобы сделать лук, несколько стрел и копье.

Как он скучал по своему копью! С детства он был его постоянным спутником, и без него он долгое время чувствовал себя почти беспомощным. Он так и не привык и не смирился с ношением огнестрельного оружия, чувствуя в глубине своего примитивного и дикого сердца, что нет ничего более надежного, чем крепкое копье с каменной подковкой.

Ему скорее нравились лук и стрелы, которые Иннес и Перри научили его делать и использовать, поскольку стрелы казались маленькими копьями. По крайней мере, их можно было увидеть, тогда как из странного и шумного оружия, изрыгавшего дым и пламя, снаряда было не видно вовсе. Это было очень неестественно и сверхъестественно.

Но разум Танара в это время не был занят такими мыслями. Доминировала еда.

Вскоре они подошли к небольшой естественной поляне у хрустального ручья, и Танар легко спрыгнул на землю.

«Мы остановимся здесь, — сказал он, — пока я не сделаю оружие и не добуду для нас мяса».

Снова почувствовав землю под ногами, Стеллара почувствовала себя более независимой. — Я не голодна, — сказала она.

— Я, — сказал Танар.

«Здесь много ягод, фруктов и орехов», — настаивала она. «Мы не должны ждать здесь, пока нас не настигнут воины из Лара».

— Мы подождем здесь, пока я не сделаю оружие, — решительно сказал Танар, — и тогда я не только смогу убивать на мясо, но и смогу лучше защищать вас от воинов Зурала.

— Я хочу продолжать, — сказала Стеллара. -- Я не хочу здесь оставаться, -- и топнула ножкой.

Танар удивленно посмотрел на нее. — Что с тобой, Стеллара? Ты никогда не был таким раньше».

«Я не знаю, что со мной, — сказала девушка. «Я знаю только, что хотел бы вернуться в Корсар, в дом Сида. Там, по крайней мере, я должен быть среди друзей. Здесь меня окружают только враги».

«Тогда у тебя был бы Бохар Кровавый в качестве помощника, если бы он пережил шторм, или если бы не он был другим таким же, как он», — напомнил ей Танар.

— По крайней мере, он любил меня, — сказала Стеллара.

— И ты любил его? — спросил Танар.

— Возможно, — сказала Стеллара.

На лице Танара было странное выражение, когда его глаза остановились на девушке. Он не понимал ее, но, казалось, пытался понять. Она смотрела мимо него со странным выражением лица, когда вдруг издала испуганный возглас и указала мимо него.

"Смотреть!" воскликнула она. «О, Боже, смотри!»
V

ОХОТНИК НА ТАНДОРОВ

Тон Стеллары был так полон страха, что Танар почувствовал, как волосы встают дыбом на его череп, когда он повернулся лицом к существу, которое так наполнило девушку ужасом, но даже если бы у него было время вызвать в своем воображении картину достойный ее испуга, он не мог представить себе ничего более страшного и отталкивающего, чем то, что надвигалось на них.

По экстерьеру это был прежде всего человек, но на этом сходство заканчивалось. У него были руки и ноги, и он ходил прямо на двух ногах; но какие ноги! Это были огромные плоские существа с пальцами на ногах без ногтей — короткими короткими пальцами с перепонками между ними. Его руки были короткими, а вместо пальцев его руки были вооружены тремя тяжелыми когтями. Ростом он был где-то около пяти футов, и на всем его обнаженном теле, кожа которого была болезненно бледной, как у трупа, не было ни следа волос.

Но эти качества придавали ему лишь малую толику отвращения — ужасны были его голова и лицо. У него не было наружных ушей, было только два небольших отверстия по обеим сторонам головы, где обычно располагались эти органы. У него был большой рот с рыхлыми дряблыми губами, которые теперь растянулись в рычании, обнажив два ряда тяжелых клыков. Два маленьких отверстия над центром рта отмечали то место, где должен был быть нос, и, что еще больше усугубляло его безобразие, он был безглазым, если не считать выпуклых выпуклостей, выдавливающих кожу там, где должны были быть глаза. глаза. Здесь кожа на лице шевельнулась, как будто под ней вращались большие круглые глаза. Отвратительность этого пустого лица без век, ресниц и бровей потрясла даже спокойные и крепкие нервы Танара.

Существо не носило оружия, но зачем ему оружие, если оно вооружено такими грозными когтями и клыками? Под его бледной кожей торчали огромные мускулы, свидетельствующие о его гигантской силе, а на его обычно пустом лице одного только рта было достаточно, чтобы предположить его дьявольскую свирепость.

— Беги, Танар! — воскликнула Стеллара. «Отправляйтесь к деревьям! Это один из Погребенных Людей. Но существо было слишком близко к нему, чтобы допустить побег, даже если бы Танар собирался покинуть Стеллару, и поэтому он спокойно стоял там, ожидая встречи, и вдруг, как будто добавляя сверхъестественного ужаса ситуации, существо заговорило: . Из его дряблых, пускающих слюни губ изрывались звуки — бормотание, жуткие звуки, которые все же принимали подобие речи, пока не становились в искаженном виде понятными Танару и Стелларе.

— Это женщина, которую я хочу, — пробормотало существо. «Дайте мне женщину, и мужчина может уйти». Для потрясенного сознания Танара это было так, как будто изувеченный труп поднялся из могилы и заговорил, и он отступил на шаг с ощущением, столь близким к ужасу, какое он когда-либо испытывал.

— Ты не можешь получить эту женщину, — сказал Танар. — Оставь нас в покое, или я убью тебя.

Жуткий крик, смесь смеха и визга, сорвался с губ существа. «Тогда умри!» — закричал он, бросаясь на Сарьяна.

Когда он приблизился, он ударил вверх своими тяжелыми когтями, пытаясь выпотрошить своего врага, но Танар уклонился от его первого натиска, легко отпрыгнув в сторону, а затем, быстро повернувшись, бросился на отвратительное тело и обвел его шею одним мощным движением. рука Танара внезапно повернулась и, изогнув тело вперед и вниз, швырнула существо через голову и тяжело на землю.

Но тут же оно снова поднялось и на него. Крича от ярости и пенясь изо рта, он дико вонзил свои тяжелые когти, но Танар научился у Дэвида Иннеса некоторым вещам, которые люди каменного века обычно не знают, потому что Дэвид научил его, как он научил многих других молодых пеллюцидарианцев. , искусство самообороны, включая бокс, борьбу и джиу-джитсу, и теперь они снова сослужили хорошую службу, как и в других случаях, так как он овладел ими, и еще раз он возблагодарил за счастливое обстоятельство, которое привело Дэвида Иннес с внешней коры на Пеллюсидар, чтобы управлять судьбами своей человеческой расы в качестве первого императора.

В сочетании с его знаниями, выучкой и ловкостью Танар обладал великой силой, без которой эти другие достижения имели бы гораздо меньшую ценность, и поэтому, когда существо наносило удары, Танар парировал удары, отбивая злые когти от своей плоти и с силой, которая удивил своего антагониста, так как он был таким же великим, как и его собственный.

Но что еще больше поразило монстра, так это частота, с которой Танар мог вмешиваться и наносить убедительные удары по телу и голове, которые он из-за своей неуклюжести и отсутствия навыков не мог должным образом защитить.

Сбоку, наблюдая за битвой, в которой она была ставкой, стояла Стеллара. Она могла убежать и спрятаться; она могла бы убежать, но такие мысли не приходили в ее мужественную головку. Для нее было бы так же невозможно бросить своего защитника в час его нужды, как и для него было бы невозможно оставить ее на произвол судьбы, и поэтому она стояла там, беспомощная, ожидая исхода.

Взад и вперед по поляне двигались бойцы, вытаптывая буйную растительность, которая иногда разрасталась так густо, что сковывала их движения, и теперь и Стелларе, и Танару стало ясно по затрудненному дыханию существа, что оно неуклонно изнашивается. и что ему не хватало выносливости Сарьяна. Однако, вероятно, почувствовав что-то в этом самом, он теперь удвоил свои усилия и ярость своей атаки, и в то же время Танар обнаружил уязвимое место, в которое можно было нацелить свои удары.

Ударив по лицу, он случайно задел один из выпуклых бугорков, лежащих под кожей там, где должны были быть глаза. При ударе, каким бы легким он ни был, существо вскрикнуло и отпрыгнуло назад, инстинктивно подняв одну из своих когтей к поврежденному органу, и после этого Танар направил все свои усилия на то, чтобы нанести новые и более сильные удары по этим двум выпуклым местам.

Он ударил еще раз и точно нанес тяжелый удар одному из них. С воплем боли существо отступило назад и прижало обе лапы к своей ране.

Они сражались очень близко к тому месту, где стояла Стеллара. Существо было спиной к ней, и она могла бы протянуть руку и коснуться его, так близко он был к ней. Она увидела, как Танар прыгнул вперед, чтобы нанести новый удар. Существо упало совсем рядом с ней, а затем внезапно опустило голову, издало ужасный визг и обрушилось на сариана со всей отвратительной яростью, на которую оно было способно.

Казалось, он собрал всю свою оставшуюся жизненную силу и бросил ее в этот последний, безумный рывок. Танар, идеально скоординировав свои мысли и мускулы, быстро замечая бреши и пользуясь ими, и столь же быстро осознавая преимущества отступления, отпрыгнул назад, чтобы избежать безумного рывка и размахивающих когтей, но при этом один из его каблуки ударились о низкий куст, и он тяжело упал на землю на спину.

На мгновение он был беспомощен, и в этот краткий миг существо могло наброситься на него с этими ужасными клыками и когтями.

Танар знал это. Существо, напавшее на него, знало это, и Стеллара, стоявшая так близко к ним, знала это, и она действовала так быстро, что едва Танар ударился о землю, как бросился на атакующего монстра сзади.

Как футболист бросается вперед, чтобы схватить противника, так и Стеллара бросилась на существо. Ее руки обхватили его колени, а затем соскользнули вниз, пока он брыкался и пытался освободиться, пока, наконец, она не ухватилась за одну из его тощих лодыжек прямо над его огромной ступней. Там она вцепилась, и существо рванулось вперед совсем рядом с Танаром, но тут же, с воем ярости, повернулось, чтобы разорвать девушку. Но этого короткого мгновения задержки было достаточно, чтобы позволить Танару встать на ноги, и прежде чем когти или клыки успели вонзиться в мягкую плоть Стеллары, Танар оказался на спине существа. Стальные пальцы сомкнулись на его горле, и, хотя он боролся и бил своими тяжелыми когтями, в конце концов он был беспомощен в лапах сарианца.

Медленно, безжалостно Танар душил чудовище, а затем с выражением отвращения отшвырнул труп в сторону и быстро шагнул туда, где Стеллара, слабо шатаясь, поднималась на ноги.

Он обнял ее, и на мгновение она уткнулась лицом ему в плечо и зарыдала. «Не бойся, — сказал он. «вещь мертва».

Она подняла к нему лицо. — Пойдем отсюда, — сказала она. "Я боюсь. Там может быть больше Погребенных Людей. Рядом должен быть вход в их подземный мир, потому что они не уходят далеко от таких отверстий.

«Да, — сказал он, — пока у меня не будет оружия, я не хочу его больше видеть».

— Это ужасные создания, — сказала Стеллара, — и если бы их было двое, мы бы оба пропали.

"Кто они такие?" — спросил Танар. — Кажется, ты знаешь о них. Где вы когда-нибудь видели его раньше?

«Я никогда не видела их до сих пор, — сказала она, — но моя мать рассказала мне о них. Их боятся и ненавидят все амиокапийцы. Это корипи, обитающие в темных пещерах и туннелях под землей. Вот почему мы называем их Погребенными. Они питаются плотью и, бродя по джунглям, собирают остатки нашей добычи и пожирают трупы диких зверей, павших в лесу, но, боясь наших копий, не отваживаются далеко от проходов, ведущих вниз в их темный мир. Иногда они подстерегают одинокого охотника, реже приходят в одну из наших деревень и хватают женщину или ребенка. Никто никогда не входил в их мир и не сбегал, чтобы рассказать об этом, так что то, что моя мать рассказала мне о них, - это только то, что наши люди воображали о подземном мире, где обитают Погребенные люди, потому что никогда не было ни одного достаточно храброго воина Амиокапия. отправиться в темные уголки одного из их туннелей, а если таковые и были, то он не вернулся, чтобы рассказать об этом».

— А если бы добрые амиокапийцы не решили нас сжечь заживо, то могли бы отдать нас Погребенному народу? — спросил Танар.

«Да, они взяли бы нас и привязали к деревьям рядом с одним из входов в подземный мир, но не вините в этом людей моей матери, потому что они делали бы только то, что считали правильным и правильным».

-- Возможно, они добрые люди, -- сказал Танар с ухмылкой, -- потому что, безусловно, гораздо добрее было сжечь нас на костре, чем оставить нас на произвол ужасных корипиев. Но пойдемте, мы снова вернемся к деревьям, потому что теперь это место не кажется мне таким прекрасным, как тогда, когда мы впервые увидели его».

Они снова пустились в бегство среди ветвей, и как только они почувствовали позыв ко сну, Танар обнаружил маленького оленя на охотничьей тропе под ними, и, заставив его убить, двое утолили свой голод, а затем ветками и из больших листьев Танар соорудил платформу на дереве — узкую кушетку, где Стеллара легла спать, пока он стоял на страже, а после того, как она уснула, он уснул, и затем они снова возобновили свой полет.

Укрепленные и освеженные пищей и сном, они возобновили свое путешествие в приподнятом настроении и большей надежде. Деревня Лар лежала далеко позади, и с тех пор, как они покинули ее, они не видели ни другой деревни, ни каких-либо признаков человека.

Пока Стеллара спала, Танар был занят созданием примитивного оружия в то время, когда он мог найти подходящие материалы для изготовления лучшего. Тонкая ветка твердого дерева, обглоданная его сильными белыми зубами, должна ответить ему за копье. Его лук был сделан из другой ветки и натянут сухожилиями убитого им оленя, а его стрелы представляли собой тонкие побеги, вырезанные из жесткого кустарника, который в изобилии рос по всему лесу. Он изготовил второе, более легкое копье для Стеллары, и таким образом каждый вооруженный почувствовал чувство безопасности, которого раньше совершенно не хватало.

Они шли и шли, трижды ели и еще раз спали, а до берега моря еще не дошли.

Большое солнце висело над головой; легкий прохладный ветерок гулял по лесу; птицы с роскошным оперением и маленькие обезьяны, неизвестные внешнему миру, летали или носились, пели или болтали, когда мужчина и женщина мешали им в пути. Это был мирный мир, и Танару, привыкшему к диким, плотоядным зверям, наводнившим великий материк, где он родился, он казался очень безопасным и бесцветным миром; тем не менее он был доволен тем, что ничто не мешало их продвижению к бегству.

Стеллара больше не говорила о желании вернуться на Корсар, и план, который всегда крутился в его мыслях, включал в себя возвращение Стеллары с собой в Сари.

Мирный ход мыслей Танара был внезапно нарушен пронзительным звуком трубы. Он звучал так близко, что мог быть прямо под ним, и через мгновение, когда он раздвинул листву перед собой, он увидел причину беспокойства.

Здесь джунгли заканчивались на краю открытого луга, усеянного небольшими группами деревьев. На переднем плане были две фигуры — воин, спасающийся бегством, а позади него огромный тандор, который, хотя и шел на трех ногах, обязательно должен был скоро настигнуть человека.

Танар одним взглядом окинул взглядом всю сцену и понял, что это был одинокий охотник на тандоров, который не смог подрезать своей добыче обе задние ноги.

Редко кто охотится на великого тандора в одиночку, и только самые смелые или самые опрометчивые решаются на это. Обычно есть несколько охотников, двое из которых вооружены тяжелыми каменными топорами. В то время как другие издают шум, чтобы привлечь внимание тандора и скрыть звук приближения людей с топорами, последние осторожно пробираются через подлесок сзади большого животного, пока каждый не окажется на расстоянии удара задней ноги. Затем одновременно подрезают ноги чудовищу, которого, беспомощно лежащего, расстреливают тяжелыми копьями и стрелами.

Тот, кто в одиночку перерезал бы тандору поджилку, должен быть наделен не только большой силой и мужеством, но должен быть в состоянии нанести два безошибочных удара своим топором в такой быстрой последовательности, что зверь калечится почти прежде, чем сообразит, что на него напали.

Для Танара было очевидно, что этот охотник не успел нанести второй удар достаточно быстро и теперь он отдан на милость огромного зверя.

С тех пор, как они начали свой полет через деревья, Стеллара преодолела свой страх и теперь могла путешествовать одна, лишь изредка помогая Танару. Она следовала за Сарьяном и теперь стояла рядом с ним, наблюдая за разыгрывающейся под ними трагедией.

«Его убьют, — кричала она. — Разве мы не можем спасти его?

Эта мысль не пришла в голову Танару, ибо не был ли этот человек амиокапианцем и врагом; но было что-то в тоне девушки, что побудило Сарьяна к действию. Возможно, у мужчины был инстинкт демонстрировать свое мастерство перед женщиной. Возможно, это было потому, что в душе Танар была храброй и великодушной, а может быть, потому, что среди всех других женщин в мире говорила именно Стеллара. Кто может знать? Возможно, Танар и сам не знал, что побудило его к следующему поступку.

Выкрикивая слово, которое знакомо всем охотникам за тандорами и которое наиболее близко переводится на английский язык как «Reverse!» он прыгнул на землю почти сбоку от атакующего тандора и одновременно отвел руку с копьем назад и вонзил тяжелое древко глубоко в бок зверя, сразу за его левым плечом. Затем он прыгнул обратно в лес, ожидая, что тандор сделает именно то, что сделал.

С визгом боли он повернулся к своему новому мучителю.

Амиокапийец, который все еще цеплялся за свой тяжелый топор, услышал, словно это было чудом богов, знакомый сигнал, который так внезапно сорвался с губ Танара. Он сказал ему, что другой попытается предпринять, и он был готов, в результате чего он повернулся к зверю в тот момент, когда тот развернулся, чтобы броситься вслед за Танаром, и когда он врезался в подлесок джунглей, преследуя сарианца. амиокапийцы обогнали его. Огромный топор двигался стремительно, как молния, и огромный зверь, трубя от ярости, беспомощно рухнул на землю и перекатился на бок.

"Вниз!" — крикнул амиокапианец, сообщая Танару, что атака удалась.

Сариец вернулся, и вместе двое воинов убили великого зверя, а над ними Стеллара осталась среди укрывающей зелени деревьев, ибо женщины Пеллюсидара не выставляют себя опрометчиво на обозрение вражеских воинов. В данном случае она знала, что будет безопаснее подождать и выяснить отношение амиокапийца к Танару. Возможно, он был бы благодарен и дружелюбен, но не исключено, что нет.

Зверь повержен, двое мужчин столкнулись друг с другом. «Кто ты такой, — спросил Амиокапианец, — что так храбро пришел на помощь незнакомцу? Я не узнаю тебя. Вы не из Амиокап.

«Меня зовут Танар, и я из царства Сари, которое лежит далеко на далеком материке. Меня захватили корсары, вторгшиеся в империю, частью которой является Сари. Они везли меня и других пленных обратно в Корсар, когда флот настиг страшный шторм, и корабль, на котором я был заключен, был настолько выведен из строя, что экипаж его покинул. Беспомощно дрейфуя по ветру и течению, он наконец вынес нас к берегам Амиокапа, где мы были схвачены воинами из деревни Лар. Они не поверили нашей истории, но подумали, что мы корсары и собирались уничтожить нас, когда нам удалось бежать.

-- Если ты мне не веришь, -- продолжал сарианец, -- то один из нас должен умереть, ибо ни при каких обстоятельствах мы не вернемся в Лар для сожжения на костре.

«Верю ли я вам или нет, — ответил амиокапианец, — я был бы ниже презрения всех людей, если бы позволил причинить какой-либо вред тому, кто только что спас мою жизнь, рискуя своей собственной».

— Очень хорошо, — сказал Танар. «Мы пойдем своим путем, зная, что вы не расскажете о нашем местонахождении жителям деревни Лар».

— Вы говорите «мы», — сказал амиокапианец. — Значит, ты не один?

— Нет, со мной еще один, — ответил Танар.

«Возможно, я смогу вам помочь», — сказал амиокапианец. «Это мой долг сделать это. В каком направлении ты идешь и как планируешь сбежать с Амиокапа?

«Мы ищем побережье, где мы надеемся построить корабль и пересечь океан на материк».

Амиокапиан покачал головой. «Это будет трудно», — сказал он. — Нет, невозможно.

— Мы можем только попытаться, — сказал Танар, — ибо очевидно, что мы не можем оставаться здесь, среди людей Амиокапа, которые не поверят, что мы не корсары.

— Ты совсем не похож на корсаров, — сказал воин. «Где твой спутник? Он похож на него?»

«Моя спутница — женщина», — ответил Танар.

— Если она похожа на Корсара не больше, чем ты, тогда было бы легко поверить в твою историю, и я, например, готов поверить в нее и готов помочь тебе. На Амиокапе есть другие деревни, кроме Лара, и другие вожди, кроме Зурала. Мы все злы на корсаров, но не все ослеплены своей ненавистью, как Зурал. Приведи свою спутницу, и если она окажется не корсаркой, я отведу тебя в свою деревню и прослежу, чтобы с тобой хорошо обращались. Если я сомневаюсь, я позволю вам идти своей дорогой; и я не буду рассказывать другим о том, что я видел вас.

— Это справедливо, — сказал Танар, а затем, повернувшись, позвал девушку. «Давай, Стеллара! Вот воин, который увидит, корсар ли ты.

Девушка легко спрыгнула на землю с ветвей дерева над двумя мужчинами.

Когда глаза амиокапийца упали на нее, он отступил назад с восклицанием потрясения и удивления.

«Боги Амиокапа!» воскликнул он. «Аллара!»

Двое посмотрели на него с изумлением. — Нет, не Аллара, — сказал Танар, — а Стеллара, ее дочь. Кто ты такой, что так быстро узнаешь сходство?»

«Я Федол, — сказал мужчина, — а Аллара была моей парой».

— Тогда это твоя дочь Федол, — сказал Танар.

Воин печально покачал головой. «Нет, — сказал он, — я могу поверить, что она дочь Аллары, но ее отец, должно быть, был корсаром, потому что Аллару украли у меня люди Корсара. Она корсар, и хотя мое сердце побуждает меня принять ее как свою дочь, обычаи Амиокапа запрещают это. Иди своей дорогой с миром. Если я смогу защитить тебя, я это сделаю, но я не могу принять тебя или взять тебя в свою деревню».

Стеллара подошла вплотную к Федолу, ее глаза искали загорелую кожу на его левом плече. -- Ты -- Федол, -- сказала она, указывая на красное родимое пятно на его коже, -- и вот доказательство, которое дала мне моя мать, передавшееся мне по твоей крови, что я дочь Федола, -- и она повернулась. левое плечо к нему, и на белой коже лежало маленькое круглое красное пятно, такое же, как на левом плече амиокапийца.

Мгновение Федол стоял как завороженный, устремив взгляд на плечо Стеллары, а потом взял ее на руки и крепко прижал к себе.

"Моя дочь!" — пробормотал он. «Аллара вернись ко мне кровью нашей крови и плотью нашей плоти!»
VI

ОСТРОВ ЛЮБВИ

Полуденное солнце Пеллюцидара освещало счастливую троицу, пока Федол вел Стеллару и Танара к деревне Парахт, где правил как вождь.

«Примут ли они нас там как друзей, — спросила Стеллара, — или захотят уничтожить нас, как это сделали люди Лара?»

— Я главный, — сказал Федол. «Даже если они будут допрашивать тебя, они сделают то, что я прикажу, но не будет вопросов, ибо доказательства бесспорны, и они примут тебя за дочь Федола и Аллары, как я принял тебя».

— А Танар? — спросила Стеллара. — Ты тоже защитишь его?

-- Достаточно твоего слова, что он не корсар, -- ответил Федол. — Он может оставаться с нами столько, сколько пожелает.

— Что об этом подумает Зурал? — спросил Танар. «Он приговорил нас к смерти. Разве он не будет настаивать на приведении приговора в исполнение?»

-- Редко жители Амиокапа воюют друг с другом, -- ответил Федол. — Но если Зурал захочет войны, он получит ее раньше, чем я отдам тебя или мою дочь на горящий столб Лара.

Велика была радость, когда жители Парахта увидели, что их вождь, которого они считали потерянным для них навсегда, возвращается. Они столпились вокруг него с радостными приветственными возгласами, которые внезапно стихли громкими криками: «Корсары! Корсары! когда взгляды некоторых людей остановились на Танаре и Стелларе.

— Кто крикнул «Корсарс»? — спросил Федол. — Что ты знаешь об этих людях?

— Я их знаю, — ответил высокий воин. «Я из Лара. Со мной еще шестеро, и мы искали этих корсаров, сбежавших как раз перед тем, как их должны были сжечь на костре. Мы возьмем их с собой, и Зурал будет рад, что вы их захватили».

- Никуда их не возьмешь, - сказал Федол. «Они не корсары. Вот этот, — и он положил руку на плечо Стеллары, — моя дочь, а мужчина — воин из далекого Сари. Он сын короля той страны, которая лежит далеко на неизвестном нам материке».

— Эту же историю они рассказали Зуралу, — сказал воин из Лара. «Но мы им не поверили. Никто из нас им не поверил. Я был с Вулханом и его отрядом, когда мы забрали их с корабля Корсар, который доставил их на Амиокап.

«Сначала я им не поверил, — сказал Федол, — но Стеллара убедила меня, что она моя дочь, так же как я могу убедить вас в правдивости ее заявления».

"Как?" — спросил воин.

-- По родимому пятну на левом плече, -- ответил Федол. — Посмотри на него, а потом сравни с тем, что у нее на левом плече. Никто из тех, кто знал Аллару, не может сомневаться в том, что Стеллара — ее дочь, так сильно девочка похожа на свою мать, и, будучи дочерью Аллары, как она могла унаследовать родимое пятно на левом плече от какого-либо другого отца, кроме меня?

Воины из Лара почесали затылки. — Это лучшее доказательство, — ответил представитель воинов.

-- Это лучшее доказательство, -- сказал Федол. «Это все, что мне нужно. Это все, что нужно жителям Парахта. Передайте слово Зуралу и жителям Лара, и я верю, что они примут мою дочь и Танара так, как мы принимаем их, и я верю, что они будут готовы защищать их, как мы намерены защищать их от всех врагов, будь то Амиокап или где-то еще».

«Я передам ваше послание Зуралу», — ответил воин, и вскоре после этого они отправились по тропе к Лару.

Федол приготовил для Стеллары комнату в своем доме и отвел Танар в большое здание, которое занимали исключительно холостяки.

Были составлены планы большого пира в честь прихода Стеллары, и сотня человек была отправлена за слоновой костью и мясом тандора, убитого Федолом и Танаром.

Федол украсил Стеллару украшениями из кости, слоновой кости и золота. На ней были самые мягкие меха и великолепное оперение редких птиц. Жители Парахта любили ее, и Стеллара была счастлива.

Сначала Танар был принят мужчинами племени с некоторыми оговорками, не лишенными подозрений. Он был их гостем по приказу их вождя, и они относились к нему как к таковому, но вскоре, когда они узнали его и особенно после того, как он охотился с ними, они полюбили его за себя и сделали одним из них.

Поначалу амиокапийцы были загадкой для Танара. Их племенная жизнь и все их обычаи основывались прежде всего на любви и доброте. Грубые слова, пререкания и брань были среди них практически неведомы. Эти качества более мягкой стороны человека сначала показались сарийцу слабыми и женоподобными, но когда он обнаружил, что они сочетаются с большой силой и редкой храбростью, его восхищение амиокапийцами не знало границ, и он вскоре распознал в их отношении друг к другу и к жизни философию, которую, как он надеялся, он сможет разъяснить своим собственным сарианцам.

Амиокапийцы считали любовь самым священным из даров богов и величайшей силой добра, и они безоговорочно практиковали свободу любви. Так что, хотя они и не содержались в рабстве бессмысленными рукотворными законами, отрицающими законы Бога и природы, но они были чисты и добродетельны до такой степени, какую он не знал ни у какого другого народа.

С охотой, танцами и пиршествами, с испытаниями ловкости и силы, в которых мужчины Амиокапа соревновались в дружеском соперничестве, жизнь Стеллары и Танара была идеально счастливой.

Все реже и реже сарьян думал о Сари. Когда-нибудь он построит лодку и вернется на родину, но спешить было некуда; он подождет, и постепенно даже эта мысль почти полностью исчезнет из его головы. Он и Стеллара часто были вместе. Они находили меру счастья и удовлетворения в обществе друг друга, чего не хватало в другое время или с другими людьми. Танар никогда не говорил о любви. Возможно, он и не думал о любви, потому что казалось, что он всегда был занят какой-то охотой или состязанием в каких-то спортивных и мужских играх. Его тело и разум были заняты — состояние, которое иногда исключает мысли о любви, но куда бы он ни шел и что бы он ни делал, лицо и фигура Стеллары всегда витали на заднем плане его мыслей.

Сам того не сознавая, может быть, на каждую его мысль, на каждый его поступок влияла милая прелесть дочери вождя. Ее дружбу он принимал как должное, и она доставляла ему большое счастье, но все же он не говорил о любви. Но Стеллара была женщиной, а женщины живут любовью.

В деревне Парахт она видела, как девушки открыто признавались в любви мужчинам, но она все еще была связана обычаями Корсара, и она не могла заставить себя сказать мужчине, что любит его, пока он не признался в своей любви. любовь. И поэтому, не услышав ни слова любви от Танара, она была довольна его дружбой. Может быть, она тоже думала о любви не больше, чем он.

Но был еще один, кто питал мысли о любви. Это был Доваль, Адонис Парахта. Во всем Амиокапе не было юноши красивее Доваля. Многие девушки признавались ему в любви, но его сердце не тронуло, пока он не увидел Стеллару.

Доваль часто приходил в дом начальника Федоля. Он принес Стелларе дары из кожи, слоновой кости и кости, и они были очень вместе. Танар увидел и встревожился, но почему встревожился, он не знал.

Люди Парахта много раз ели и спали с тех пор, как пришли Танар и Стеллара, и до сих пор не пришло ни слова ни из Зурала, ни из деревни Лар в ответ на послание Федола, но теперь, наконец, вошел в село отряд воинов из Лара, и Федол, сидя на вождьском стуле, принял их в изразцовой гостиной своего дома.

— Добро пожаловать, люди Лара, — сказал вождь. «Федол приветствует вас в селении Парахт и с нетерпением ждет известия, которое вы ему принесете от его друга, вождя Зурала».

«Мы прибыли из Зурала и жителей Лара, — сказал представитель, — с посланием дружбы к Федолу и Парахту. Зурал, наш вождь, повелел нам выразить вам свою глубокую скорбь за непреднамеренное зло, которое он причинил вашей дочери и воину из Сари. Он убежден, что Стеллара - ваша дочь, и что этот человек не Корсар, если вы убеждены в этих фактах, и он отправил им и вам подарки, и с этими подарками приглашает вас посетить деревню Лар и привести Стеллару. и Танар с вами, чтобы Зурал и его люди могли загладить вину, которую они невольно причинили им».

Федол, Танар и Стеллара приняли предложенную дружбу Зурала и его людей, и в честь гостей был приготовлен пир.

Пока шли эти приготовления, в деревню из джунглей вошла девушка. Это была темноволосая девушка необыкновенной красоты. Ее мягкая кожа была исцарапана и испачкана, как после долгого путешествия. Волосы ее были растрепаны, но глаза светились счастьем, а зубы блестели из-под губ, приоткрытых в улыбке торжества и ожидания.

Она направилась прямо через деревню к дому Федола, и когда воины Лара увидели ее, они в изумлении воскликнули.

«Летари!» — воскликнул один из них. "Откуда ты? Что ты делаешь в деревне Парахт?

Но Летари не ответил. Вместо этого она направилась прямо туда, где стоял Танар, и остановилась перед ним.

— Я пришла к вам, — сказала она. «Я умер много раз от одиночества и горя с тех пор, как ты убежал из деревни Лар, и когда воины вернулись и сказали, что ты в безопасности в деревне Парахт, я решил прийти сюда. И вот, когда Зурал послал этих воинов передать свое послание Федолу, я последовал за ними. Путь был труден, и хотя я держался вплотную позади них, много раз мне угрожали дикие звери, и я боялся, что никогда не доберусь до тебя, но, наконец, я здесь».

— Но зачем ты пришел? — спросил Танар.

«Потому что я люблю тебя», — ответил Летари. «Перед людьми Лара и всем народом Парахта я провозглашаю свою любовь».

Танар покраснел. За всю свою жизнь он никогда не был в таком затруднительном положении. Все взгляды были обращены на него, и среди них были глаза Стеллары.

"Хорошо?" — спросил Федол, глядя на Танара.

— Девушка сошла с ума, — сказал сариец. «Она не может любить меня, потому что едва знает меня. Она никогда не говорила со мной, кроме одного раза, и это было, когда она принесла еду мне и Стелларе, когда мы были заключенными в деревне Лар.

— Я не сумасшедший, — сказал Летари. "Я тебя люблю."

— Вы ее возьмете? — спросил Федол.

— Я не люблю ее, — сказал Танар.

«Мы возьмем ее с собой в деревню Лар, когда пойдем», — сказал один из воинов.

-- Я не пойду! -- воскликнул Летари. «Я люблю его и останусь здесь навсегда».

Признание девушки в любви к Танару, казалось, никого, кроме Сарьяна, не удивило. Это вызвало мало комментариев и не вызвало насмешек. Амиокапийцы, за исключением, возможно, Стеллары, восприняли это как должное. Для жителей этого острова любви было самым естественным открыто заявить о себе в делах, касающихся их сердца или страстей.

То, что общий эффект такой политики не был и никогда не был пагубным для людей как расы, доказывалось их высоким интеллектом, совершенством их телосложения, их огромной красотой и их бесспорным мужеством. Возможно, противоположный обычай, господствовавший среди большинства людей внешней коры на протяжении стольких веков, является причиной бесчисленных миллионов несчастных людей, которые извращены или искривлены умственно, морально или физически.

Но такими вещами ум Летари не занимал. Его не беспокоили никакие соображения о потомстве. Она думала только о том, что любит красивого незнакомца из Сари и хочет быть рядом с ним. Она подошла к нему и посмотрела ему в лицо.

— Почему ты меня не любишь? она спросила. — Разве я не красив?

-- Да, ты очень красивая, -- сказал он. «Но никто не может объяснить любовь, меньше всего я. Возможно, есть качества ума и характера — вещи, которые мы не можем ни увидеть, ни почувствовать, ни услышать, — которые навсегда притягивают одно сердце к другому».

— Но меня тянет к тебе, — сказала девушка. «Почему я тебя не привлекаю?»

Танар покачал головой, потому что не знал. Ему хотелось, чтобы девушка ушла и оставила его в покое, потому что она заставляла его чувствовать себя неловко, беспокойно и совершенно неловко, но Летари и не думал оставлять его одного. Она была рядом с ним и собиралась оставаться там до тех пор, пока ее не утащат и не отвезут обратно в Лар, если им это удастся, но она решила в своей маленькой головке, что ей следует убежать от них при первой же возможности и спрятаться в джунглях, пока она не сможет вернуться к Парахту и Танару.

— Ты поговоришь со мной? она спросила. «Может быть, если ты заговоришь со мной, ты полюбишь меня».

«Я буду говорить с тобой, — сказал Танар, — но я не буду любить тебя».

«Давайте отойдем подальше от этих людей, чтобы поговорить», — сказала она.

— Очень хорошо, — сказал Танар. Он только и сам очень хотел убраться подальше, где мог бы скрыть свое смущение.

Летари шла впереди по деревенской улице, ее мягкая рука коснулась его. «Я буду хорошей подругой, — сказала она, — потому что я буду любить только тебя, и если через некоторое время я тебе не понравлюсь, ты можешь отослать меня, потому что это один из обычаев Амиокапа — когда если двое людей перестанут любить, они перестанут быть супругами».

«Но они не станут парой, если не будут любить друг друга», — настаивал Танар.

-- Это правда, -- признал Летари, -- но скоро ты полюбишь меня. Я знаю это, потому что все мужчины любят меня. Я мог бы взять себе в пару любого мужчину в Ларе, которого я выберу.

— Ты не чувствуешь к себе недоброжелательности, — с ухмылкой сказал Танар.

"Почему я должен?" — спросил Летари. «Разве я не красива и не молода?»

Стеллара смотрела, как Танар и Летари идут по деревенской улице. Она видела, как близко они шли друг к другу, и казалось, что Танар очень заинтересован в том, что Летари хочет сказать ему. Доваль стоял рядом с ней. Она повернулась к нему.

— Здесь шумно, — сказала она. "Здесь слишком много людей. Иди со мной до конца деревни».

Это был первый раз, когда Стеллара выразила желание побыть с ним наедине, и Доваль ощутил странный трепет восторга. «Я пойду с тобой до конца деревни, Стеллара, или до конца Пеллюцидара, навсегда, потому что я люблю тебя», — сказал он.

Девушка вздохнула и покачала головой. — Не говори о любви, — умоляла она. «Я просто хочу прогуляться, и здесь больше нет никого, кто мог бы прогуляться со мной».

— Почему ты не любишь меня? — спросил Доваль, когда они вышли из дома вождя и вышли на главную улицу села. — Это потому, что ты любишь другого?

— Нет, — яростно воскликнула Стеллара. «Я никого не люблю. Я ненавижу всех мужчин».

Доваль в недоумении покачал головой. — Я не могу тебя понять, — сказал он. «Многие девушки говорили мне, что любят меня. Я думаю, что почти любая девушка в Амиокапе могла бы стать моей парой, если бы я попросил ее; но ты, единственный, кого я люблю, не примет меня».

Несколько мгновений Стеллара молчала, задумавшись. Затем она повернулась к красивому юноше рядом с ней. -- Вы очень уверены в себе, Доваль, -- сказала она, -- но я не верю, что вы правы. Готов поспорить, что мог бы назвать девушку, у которой не было бы тебя; которая, как бы ты ни старался ее заставить, не любила бы тебя».

-- Если ты имеешь в виду себя, то есть один, -- сказал он, -- а другого нет.

— О да, есть, — настаивала Стеллара.

"Кто она?" — спросил Доваль.

— Летари, девушка из Лара, — сказала Стеллара.

Доваль рассмеялся. «Она бросает свою любовь на первого незнакомца, который приходит в Амиокап», — сказал он. — Она была бы слишком легкой.

— Тем не менее ты не можешь заставить ее полюбить тебя, — настаивала Стеллара.

— Я не собираюсь пытаться, — сказал Доваль. «Я не люблю ее. Я люблю только тебя, и если я заставлю ее полюбить меня, что толку в том, чтобы заставить тебя полюбить меня? Нет, я потрачу свое время, пытаясь завоевать тебя.

— Ты боишься, — сказала Стеллара. — Ты знаешь, что потерпишь неудачу.

«Если бы я преуспел, это не принесло бы мне никакой пользы», — настаивал Дюваль.

«Это заставило бы меня любить тебя намного больше, чем сейчас», — сказала Стеллара.

"Вы имеете в виду, что?" — спросил Доваль.

«Конечно, знаю», — сказала Стеллара.

-- Тогда я заставлю девушку полюбить меня, -- сказал Доваль. — А если я пообещаю быть моей?

— Ничего подобного я не говорила, — сказала Стеллара. — Я только сказал, что ты мне нравишься гораздо больше, чем сейчас.

-- Ну, это нечто, -- сказал Доваль. «Если я понравлюсь тебе намного больше, чем сейчас, это по крайней мере шаг в правильном направлении».

«Однако в этом нет никакой опасности, — сказала Стеллара, — потому что ты не можешь заставить ее полюбить тебя».

— Подожди и увидишь, — сказал Доваль.

Когда Танар и Летари повернули, чтобы вернуться по деревенской улице, они миновали Довала и Стеллару, и Танар увидел, что они идут очень близко друг к другу и тихо шепчутся. Сарьян нахмурился; и вдруг он обнаружил, что не любит Доваля, и удивлялся, почему, потому что всегда считал Доваля очень хорошим парнем. Вскоре ему пришло в голову, что причина была в том, что Доваль недостаточно хорош для Стеллары, но если Стеллара любит его, то это все, что нужно, и при мысли, что, возможно, Стеллара любит его, Танар рассердился на Стеллару. Что она нашла в этом Довале, думал он, и какое дело Довалю гулять с ней наедине по деревенским улицам? Разве он, Танар, не всегда владел Стелларой? Никогда раньше никто не вмешивался, хотя всем мужчинам Стеллара нравилась. Что ж, если Стелларе нравился Доваль больше, чем он, он показал бы ей, что ему все равно. Он, Танар Сариец, сын Гхака, царь Сари, не позволил бы ни одной женщине одурачить себя, и поэтому он нарочито обнял стройные плечи Летари и так медленно пошел вдоль деревенской улицы; и Стеллара не могла не видеть.

На пиру, устроенном в честь посланников, посланных Зуралом, Стеллара сидела рядом с Довалом, а Танар был рядом с Летари, и Довал и Летари были счастливы.

После того, как пир закончился, большинство жителей деревни вернулись в свои дома и уснули, но Танар был беспокойным и несчастным и не мог заснуть, поэтому он взял свое оружие, свое тяжелое копье, обутое в кости, свой лук и свои стрелы, и свой каменный нож с рукоятку из слоновой кости, которую дал ему вождь Федол, и пошел один в лес на охоту.

Спали ли сельские жители час или день, не имело значения, так как не было никакого способа измерить время. Когда они просыпались — кто-то раньше, кто-то позже — они приступали к своим жизненным обязанностям. Летари искала Танара, но не нашла его; вместо этого она наткнулась на Довала.

— Ты очень красивая, — сказал мужчина.

— Я знаю, — ответил Летари.

«Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел», — настаивал Доваль.

Несколько мгновений Летари пристально смотрела на него. — Я никогда не замечала тебя раньше, — сказала она. "Ты очень красивый. Ты самый красивый мужчина, которого я когда-либо видел.

-- Так все говорят, -- ответил Доваль. «Многие девушки говорили мне, что любят меня, но до сих пор у меня нет пары».

«Женщине нужно что-то помимо красивого лица в своем партнере», — сказал Летари.

-- Я очень храбрый, -- сказал Доваль, -- и отличный охотник. Ты мне нравишься. Пойдем, погуляем вместе, — и Доваль обнял девушку за плечи, и они вместе пошли по деревенской улице, а из дверей ее спальни в доме ее отца-вождя Стеллара наблюдала, как она смотрела, улыбка тронула ее губы.

Над деревней Парахт покоился покой Амиокапа и покой вечного полудня. Дети играли в игры в тени деревьев, разбросанных по деревне тут и там после расчистки. Женщины работали над шкурами, нанизывали бусы или готовили еду. Мужчины смотрели на свое оружие в ожидании следующей охоты или лениво разваливались на мехах в своих открытых гостиных — те, кто еще не отоспался от последствий обильного пира. Вождь Федол прощался с посланцами Зурала и вручал им подарок правителю Лара, как вдруг тишина и покой были нарушены хриплыми криками и сокрушительной пальбой.

Мгновенно все было столпотворение. Тогда женщины и воины бросились из своих домов; крики, проклятия и крики наполняли воздух.

«Корсарс! Корсары!» раздалось по деревне, так как бородатые хулиганы, воспользовавшись неожиданностью и смятением жителей деревни, быстро бросились вперед, чтобы воспользоваться полученным преимуществом.
VII

«КОРСАРС!»

Сарианский Танар охотился в первобытном лесу Амиокапа. Его репутация охотника уже была высока среди людей Парахта, но теперь он охотился не для того, чтобы добавить еще больше блеска своей славе. Это должно было успокоить беспокойство, которое не давало ему спать, — беспокойство и странную депрессию, которая была почти несчастной, но его мысли не всегда были заняты охотой. Перед ним часто проходили видения Стеллары, золотой солнечный свет на ее золотых волосах, а затем рядом с ней он видел красивого Довала, обнявшего ее за плечо. Он закрыл глаза и потряс головой, чтобы развеять видение, но оно не исчезло, и он попытался думать о Летари, прекрасной девушке из Лара. Да, Летари был прекрасен. Какие у нее были глаза; и она любила его. Возможно, в конце концов, было бы лучше спариться с ней и навсегда остаться на Амиокапе, но вскоре он поймал себя на том, что сравнивает Летари со Стелларой, и ему захотелось, чтобы Летари обладала характеристиками Стеллары. У нее не было ни характера, ни ума дочери Федоля. Она не предлагала ему спокойной компании, которая делала его общение со Стелларой таким бесконечно счастливым.

Он задавался вопросом, любит ли Стеллара Довала, и любит ли Довал Стеллару, и с этими мыслями он остановился на своем пути, и его глаза расширились, когда внезапное осознание впервые вспыхнуло в его сознании.

"Бог!" — воскликнул он вслух. «Каким же я был дураком. Я всегда любил ее и не знал об этом, — и, покружившись, двинулся бодрой рысью в сторону Парахта, стерев из головы все мысли об охоте.

Танар охотился далеко, гораздо дальше, чем он думал, но наконец пришел в деревню вождя Федола. Когда он проходил через висячий барьер Парахта, первыми людьми, которых он увидел, были Летари и Доваль. Они шли бок о бок и очень близко, и рука мужчины лежала на стройных плечах девушки.

Летари с изумлением посмотрела на Танара, узнав его. «Мы все думали, что Корсары забрали тебя с собой», — воскликнула она.

«Корсарс!» — воскликнул Танар. — Какие Корсары?

— Они были здесь, — сказал Доваль. «Они совершили набег на деревню, но мы отбили их с небольшими потерями. Их было немного. Где вы были?"

«После пира я пошел в лес на охоту, — сказал Танар. — Я не знал, что на острове Амиокап есть Корсар.

-- Хорошо, что тебя здесь не было, -- сказал Летари, -- пока тебя не было, я узнал, что люблю Доваля.

— Где Стеллара? — спросил Танар.

— Ее схватили корсары, — сказал Доваль. -- Слава богу, что это была не ты, Летари, -- и, наклонившись, поцеловал девушку в губы.

С криком горя и ярости Танар быстро побежал к дому вождя Федола. — Где Стеллара? — спросил он, бесцеремонно выпрыгивая на середину гостиной.

Пожилая женщина подняла взгляд со своего места, где она сидела, закрыв лицо руками. Она была единственным обитателем комнаты. — Корсары забрали ее, — сказала она.

— Где же тогда Федол? — спросил Танар.

«Он пошел с воинами, чтобы попытаться спасти ее, — сказала старуха, — но это бесполезно. Они, захваченные корсарами, никогда не возвращаются.

— Куда они пошли? — спросил Танар.

Рыдая от горя, старуха указала в сторону, взятую корсарами, и снова закрыла лицо руками, скорбя о несчастье, постигшем дом Федола-вождя.

Почти сразу же Танар уловил след корсаров, который он смог опознать по отпечаткам их каблуков, и увидел, что Федол и его воины не пошли по тому же следу, что свидетельствовало о том, что они, должно быть, шли не в том направлении. помочь Стелларе успешно.

Измученный тоской, обезумевший от ненависти, сариец бросился через лес. Его глазам был виден след его добычи. В его сердце была ярость, которая давала ему силу многих людей.

На небольшой полянке, частично окруженной известняковыми утесами, остановилась передохнуть небольшая компания оборванных бородатых мужчин. Там, где они остановились, из подножия утеса вырвался крохотный родник, струившийся по извилистому каналу на короткое расстояние и впадавший в естественное круглое отверстие на поверхности земли. Из глубины этого естественного колодца было слышно, как вода, падающая с края, плескалась о поверхность воды далеко внизу. Там внизу было темно — темно и таинственно, но бородатые разбойники не обратили внимания ни на красоту, ни на таинственность места.

Один огромный парень со свирепым лицом, лицо которого было обезображено уродливым шрамом, столкнулся с стройной девушкой, которая сидела на траве, прислонившись спиной к дереву и закрыв лицо руками.

— Ты думал, что я умер, а? — воскликнул он. «Вы думали, что Бохар Кровавый мертв? Ну он не умер. Наша лодка выдержала бурю, и, проходя близко к Амиокапу, мы увидели лежащие на песке обломки корабля Сида. Зная, что вы и пленники остались на борту, когда мы покинули корабль, я предположил, что, возможно, вы находитесь где-то на Амиокапе; и я не ошибся, Стеллара. Бохар Кровавый редко ошибается.

«Мы спрятались недалеко от деревни, которую называют Лар, и при первой же возможности схватили одну из жителей деревни — женщину, — и от нее узнали, что ты действительно вышел на берег, но что ты был тогда в деревне твоего отца и мы заставили женщину вести нас туда. Остальное ты знаешь, а теперь радуйся, потому что тебе наконец предстоит соединиться с Бохаром Кровавым и вернуться на Корсар.

«Лучше я умру», — воскликнула девушка.

"Но как?" рассмеялся Бохар. — У тебя нет оружия. Впрочем, может быть, вы задохнетесь, — и он расхохотался над своей шуткой.

«Есть способ», — воскликнула девушка, и прежде чем он успел догадаться, что она намеревалась сделать, или остаться здесь, она быстро увернулась вокруг него и побежала к естественному колодцу, находившемуся в нескольких сотнях футов от него.

"Быстрый!" — крикнул Бохар. — Останови ее! И тотчас вся двадцатка бросилась в погоню. Но Стеллара была стремительна и была вероятность, что они не догонят ее на том коротком расстоянии, что лежало перед ней и краем пропасти.

Удача, однако, в тот день была на стороне Бохара Кровавого, и почти у цели Стеллара зацепилась ногой за сплетение трав, и она споткнулась лицом вперед. Прежде чем она успела подняться на ноги, ближайший корсар схватил ее, а затем Бохар Кровавый подбежал к ней и, вырвав ее из рук другого корсара, яростно встряхнул ее.

«Ты она тараг!» воскликнул он. «За это я исправлю тебя, чтобы ты больше никогда не убегала. Когда мы достигнем моря, я отрублю тебе одну ногу и тогда я буду знать, что ты больше не убежишь от меня, — и он продолжал сильно трясти ее.

Внезапно и неожиданно вырвавшись из густых джунглей на поляну, воин наткнулся на сцену, разыгрываемую на краю колодца. В тот момент он подумал, что Стеллару убивают, и обезумел от ярости; и его ярость не уменьшилась, когда он узнал в Бохаре Кровавом виновника нападения.

С гневным криком он прыгнул вперед, держа свое тяжелое копье наготове. Какое значение имело то, что ему противостояли двадцать человек с огнестрельным оружием? Он видел только Стеллару в жестокой хватке звериного Бохара.

При звуке его голоса корсар поднял голову, и Бохар мгновенно узнал сариана.

— Послушай, Стеллара, — сказал он с насмешкой. — Твой любовник пришел. Это хорошо, потому что без любовника и с одной ногой у тебя не будет причин бежать.

Дюжина аркебуз уже была поднята наготове, и люди стояли, глядя на Бохара.

Танар достиг противоположного края колодца, всего в нескольких ярдах от него, когда Бохар кивнул, и раздался грохот выстрелов и вспышка пламени, сопровождаемая такой плотной завесой черного дыма, что на мгновение фигура сариана полностью исчезает из поля зрения.

Стеллара с широко раскрытыми глазами, дрожа от боли и ужаса, попыталась проникнуть в облако дыма испуганными глазами. Он быстро поднялся, не обнаружив никаких следов Танара.

— Молодец, — сказал Боар своим людям. «Или ты его весь в клочья разнес, или тело его упало в яму», — и, подойдя к краю проема, он посмотрел вниз, но там было очень темно, и он ничего не увидел. «Где бы он ни был, по крайней мере он мертв», — сказал Бохар. «Я хотел бы сокрушить его жизнь своими собственными руками, но, по крайней мере, он мертв по моему приказу, и удар, который он нанес мне, стирается, как Боар стирает удары всех своих врагов».

Когда корсары возобновили марш к океану, Стеллара шла среди них с опущенной головой и влажными невидящими глазами. Часто она спотыкалась, и каждый раз ее грубо поднимали на ноги и трясли, в то же время хриплым голосом увещевая следить за своей походкой.

К тому времени, как они достигли берега моря, Стеллара заболела сильной лихорадкой и пролежала в лагере корсаров, возможно, день или месяц, слишком больная, чтобы двигаться, в то время как Бохар и его люди валили бревна, обтесывали доски и построил лодку, чтобы доставить их к дальним берегам Корсара.

Бросившись вперед, чтобы спасти Стеллару из когтей Бохара, мысли и глаза Танара были прикованы только к фигуре девушки. Он не заметил отверстия в земле, и в тот момент, когда корсары выстрелили из своих аркебуз, он невольно шагнул в отверстие и нырнул в воду далеко внизу.

Падение не повредило ему. Это даже не ошеломило его, и когда он вынырнул на поверхность, то увидел перед собой тихий ручей, мягко струящийся через отверстие в известняковой стене вокруг него. За отверстием была светящаяся пещера, и в нее вплыл Танар, взобравшись на ее каменистое дно в тот момент, когда он нашел низкое место на берегу ручья. Оглядевшись, он очутился в большой пещере, стены которой сияли светом, так много было в них фосфора.

На полу пещеры было много мусора — кости животных и людей, сломанное оружие, обрывки шкур. Возможно, это была свалка какого-нибудь заросшего склепа.

Сарьян пошел обратно к отверстию, через которое ручеек унес его в грот, но тщательное исследование не обнаружило выхода в этом направлении, хотя он снова вошел в ручей и поплыл на дно колодца, где нашел стены. из-за длительного воздействия падающей воды они были настолько гладкими, что не подавали ни малейших признаков опоры для рук или ног.

Затем он медленно обошел внешние стены грота, но только там, где ручей выходил в дальнем конце, было какое-либо отверстие — грубая арка, возвышавшаяся примерно на шесть футов над поверхностью подземного ручья.

Вдоль одной стороны был узкий выступ, и, выглянув в проем, он увидел уходящий вдаль и неизвестность сумрачный коридор.

Поскольку другого пути к свободе не было, Танар прошел по узкому уступу под аркой и очутился в туннеле, который следовал извилинам ручья.

Лишь кое-где небольшие участки скалы, образующие стены и потолок коридора, испускали свечение, которое едва разбавляло чернильный мрак этого места, но разряжало его для того, чтобы по крайней мере можно было быть уверенным в том, что он стоит на ногах. в местах расширения коридора его стены часто терялись во мраке.

Как далеко он шел по туннелю, Танар не знал, но вскоре он пришел к низкому и узкому проходу, через который он мог пройти только на четвереньках. Дальше, казалось, была гораздо более светлая комната, и когда Танар вошел в нее, все еще стоя на четвереньках, сверху ему на спину упало тяжелое тело, а затем еще по одному с каждой стороны, и он почувствовал, как холодные липкие когти схватили его руки и ноги. , и руки обвили его шею — руки, которые ощущались на его плоти, как руки трупа.

Он сопротивлялся, но их было слишком много для него, и через мгновение он был обезоружен, а его лодыжки и запястья были надежно связаны крепкими ремешками из сыромятной кожи. Затем его перевернули на бок, и он лежал, глядя вверх, в ужасные лица Корипиев, Погребенных Людей Амиокапа.

Безучастные лица, трупная кожа, выпуклые выпуклости там, где должны были быть глаза, безволосые тела, похожие на когти руки — все это вместе создавало чудовищам такой отвратительный вид, что даже самые отважные сердца содрогнулись.

И когда они говорили! Пробормотание рта, обнажающее желтые клыки, иссушило сердце в груди Сарьяна. Это действительно был отвратительный конец, ибо он знал, что это был конец, поскольку ни разу во всех многочисленных рассказах амиокапийцев о погребенных людях не было ни одного упоминания о том, что человеческое существо вырвалось из их лап.

Теперь они обращались к нему, и вскоре в их глухом мяуканье он разобрал слова. — Как вы попали в страну корипи? — потребовал один.

«Я провалился в яму в земле», — ответил Танар. «Я не стремился приехать сюда. Выведи меня, и я вознагражу тебя».

— Что ты можешь дать корипи больше, чем свою плоть? потребовал другого.

«Не думай выбираться, ибо ты никогда не выберешься», — сказал третий.

Двое из них легко подняли его и посадили на спину одного из своих товарищей. Существо так легко переносило его, что Танар задумался, а удалось ли ему когда-нибудь победить корипи, которых он встретил на поверхности земли.

Через длинные коридоры, некоторые из которых были очень темными, а другие частично освещены обнажениями фосфоресцирующих скал, существо вело его. Время от времени они проходили через большие гроты, искусно созданные самой природой, или поднимались по длинным лестницам, вырубленным в известняке, возможно, самими корипи, только затем, чтобы спуститься по другим лестницам и пройти по извилистым туннелям, которые казались бесконечными.

Но, наконец, путешествие закончилось в огромной пещере, потолок которой возвышался не менее чем на двести футов над ними. Этот громадный грот был освещен ярче, чем любая другая часть подземного мира, через которую проходил Танар. В его известняковых стенах были прорезаны проходы, которые зигзагами шли вверх и вниз к потолку, а вся поверхность окружающих стен была пронизана отверстиями в несколько футов в диаметре, которые, по-видимому, были входами в пещеры.

На полу пещеры сидели на корточках сотни корипи всех возрастов и обоих полов.

В одном конце грота, в большом отверстии, в нескольких футах от пола, сидел на корточках один большой корипи. Его кожа была покрыта пурпурными пятнами, что свидетельствовало о трупе, в котором умерщвление в значительной степени прогрессировало. Выступы, напоминавшие огромные глазные яблоки под кожей, выступали намного дальше и были намного крупнее, чем у любого другого корипи, которого исследовал Танар. Существо было, безусловно, самым отвратительным из всей отвратительной орды.

На полу грота, прямо перед этим существом, собралось несколько корипи мужского пола, и к этой группе похитители Танара понесли его.

Едва они вошли в грот, как Танару стало ясно, что эти существа могут видеть, что он начал подозревать вскоре после своего пленения, ибо теперь, увидев его, они начали кричать и издавать странные, свистящие звуки, и из отверстий многих высоких пещер в стенах торчали головы, и казалось, что отвратительные безглазые лица устремляют на него глаза.

Один крик, казалось, возвышался над всеми остальными, когда его несли через грот к существу, сидящему в нише. Это было «Плоть! Плоть!» и это звучало рослым и ужасным в своей многозначительности.

Плоть! Да, он знал, что они едят человеческое мясо, и теперь казалось, что они только и ждали сигнала, чтобы прыгнуть на него и сожрать заживо, отрывая от него куски своими тяжелыми когтями. Но когда кто-то бросился на него, существо в нише закричало, и парень остановился, даже когда один из его похитителей повернулся, чтобы защитить его.

Пещера наконец пересеклась, Танар оказался на ногах перед существом, сидевшим в нише. Танар мог видеть огромные глазные яблоки, вращающиеся под пульсирующей кожей бугорков, и хотя он не мог видеть глаз, он знал, что его рассматривают холодно и расчетливо.

"Где ты взял это?" наконец потребовало существо, обращаясь к похитителям Танара.

«Он упал в Колодец Звучащей Воды», — ответил один.

"Откуда вы знаете?"

— Он нам так сказал.

— Ты ему веришь?

«Другого пути, которым он мог попасть в страну корипи, у него не было», — ответил один из похитителей.

«Возможно, он вел группу, чтобы убить нас», — предположило существо в нише. «Идите, многие из вас, и обыщите коридоры и туннели вокруг Колодца Звучащей Воды». Затем существо повернулось к похитителям Танара. «Возьми это и положи к остальным; у нас еще недостаточно».

Теперь Танара снова посадили на спину корипи, который перенес его через грот и вверх по одной из тропинок, прорубленных в известняковой стене. Поднявшись по этой тропе на небольшое расстояние, существо свернуло в один из входов в пещеру, и Танар снова оказался в узком, темном, извилистом туннеле.

Туннели и коридоры, по которым его уже вели, произвели на Танара впечатление глубокой древности этого подземного лабиринтного мира, поскольку имелись все основания полагать, что большинство этих туннелей было вырублено в известняковой скале или естественные проходы были расширены для размещения Корипи. , а поскольку у этих существ, по-видимому, не было никаких орудий, кроме их тяжелых трехпалых когтей, строительство туннелей, должно быть, представляло собой труд бесчисленных тысяч людей на протяжении многих веков.

Танар, конечно, имел лишь смутное представление о том, что мы называем измеримым аспектом длительности. Его рассмотрение предмета касалось бесчисленных миллионов раз, когда эти существа должны были спать и есть в ходе их изумительного труда.

Но мысли пленника были заняты и другими делами, пока корипи несли его по длинному туннелю. Он подумал о заявлении существа в нише, как он приказал заключить Танара в тюрьму, о том, что их еще недостаточно. Что он имел в виду? Достаточно чего? Достаточно заключенных? И когда их будет достаточно, для какой цели они будут посвящены?

Но, может быть, в гораздо большей степени его ум был занят мыслями о Стелларе; опасаясь за ее безопасность и напрасно сожалея о том, что ему не удалось ее спасти.

С того момента, как он так неожиданно оказался в подземном мире Погребенных Людей, его преобладающей мыслью, конечно же, была мысль о побеге; но чем дальше в недра земли его уносило, тем безнадежнее казался исход всякого предприятия в этом направлении, однако он ни разу не отказывался от него, хотя и понимал, что должен ждать, пока они не достигнут места его последнего заточения, прежде чем он мог разумно рассмотреть любой план вообще.

Как далеко унес неутомимый Корипи Танар Сариец, не мог предположить, но вскоре они оказались в тускло освещенном гроте, перед узким входом в который сидел на корточках дюжина Корипи. В зале находились еще двадцать человек и один человек — человек с песочного цвета волосами, близко посаженными глазами и каким-то подлым, лукавым выражением лица, которое сразу оттолкнуло сарианца.

— Вот еще, — сказал корипи, принесший Танара в пещеру, и с этими словами он бесцеремонно швырнул сариана на каменный пол к ногам дюжины корипи, стоявших на страже у входа.

Зубами и когтями они разорвали путы, скреплявшие его запястья и лодыжки.

— Они идут медленно, — проворчал один из охранников. — Сколько еще нам ждать?

«Старый Ксакс хочет иметь наибольшее количество, которое когда-либо было собрано», — заметил другой из Корипи.

— Но мы теряем терпение, — сказал первый оратор. — Если он заставит нас ждать еще дольше, он сам может быть одним из тех, кто здесь.

— Будьте осторожны, — предупредил один из его товарищей. — Если бы Закс услышал, что ты сказал что-то вроде того, что число наших пленников увеличилось бы на одного.

Когда Танар поднялся на ноги, после того, как его оковы были разорваны, его грубо толкнули к другим обитателям комнаты, которые, как он вскоре обнаружил, были заключенными, как и он сам, и вполне естественно, что первым, кто подошел к нему, был другой пленник-человек. .

— Еще, — сказал незнакомец. «Наша численность увеличивается, но медленно, но каждый из них приближает нас к нашей неизбежной гибели, и поэтому я не знаю, сожалею ли я о том, что вижу вас здесь, или рад тому человеческому обществу, которое у меня теперь будет. Я много раз ела и спала с тех пор, как меня бросили в это проклятое место, и всегда только эти отвратительные, бормочущие существа составляли мне компанию. Боже, как я их ненавижу и ненавижу, а между тем они в том же затруднительном положении, что и мы, ибо и они обречены на ту же участь».

— А что это может быть? — спросил Танар.

"Вы не знаете?"

-- Я могу только догадываться, -- ответил сариец.

«Эти существа редко получают плоть с теплой кровью. Они питаются в основном рыбой в своих подземных реках, а также жабами и ящерицами, обитающими в их пещерах. Их экспедиции на поверхность обычно не приносят ничего, кроме туш мертвых животных, но они жаждут плоти и теплой крови. До сих пор они убивали своих осужденных пленников одного за другим, когда они были доступны, но этот план дал лишь небольшой кусок мяса очень небольшому числу корипи. Недавно Закс придумал план сохранения своих осужденных и заключенных из внешнего мира, пока он не наберет достаточное количество, чтобы угостить все население пещеры, начальником которой он является. Я не знаю, сколько их будет, но число неуклонно растет, и, возможно, скоро нас станет достаточно, чтобы наполнить животы племени Закса.

«Хакс!» — повторил Танар. — Это было существо, сидевшее в нише огромной пещеры, куда меня впервые привели?

— Это был Закс. Он правитель этой пещеры. В подземном мире Погребенных Людей есть множество племен, каждое из которых занимает большую пещеру, похожую на ту, в которой вы видели Закса. Эти племена не всегда дружелюбны, и большинство заключенных, которых вы видите в этой пещере, являются членами других племен, хотя есть и несколько человек из племени Закса, приговоренных к смерти по той или иной причине.

— И спасения нет? — спросил Танар.

«Ни одного», — ответил другой. «Абсолютно никаких; а скажи мне кто ты и из какой страны? Я не могу поверить, что вы уроженец Амиокап, ибо какой там Амиокапец может задавать вопросы о Погребенных Людях?»

— Я не из Амиокапа, — ответил Танар. «Я из Сари, на далеком материке».

"Сари! Я никогда не слышал о такой стране», — сказал другой. "Как вас зовут?"

— Танар, а твой?

— Я Джуд из Химэ, — ответил мужчина. «Химэ — это остров недалеко от Амиокапа. Возможно, вы слышали об этом».

— Нет, — сказал Танар.

«Я ловил рыбу в своем каноэ у берегов Химэ, — продолжал Иуда, — когда поднялся сильный шторм, который унес меня по воде и швырнул на берег Амиокапа. Я пошел в лес на охоту за едой, когда трое из этих существ напали на меня и утащили в свой подземный мир».

— И ты думаешь, что выхода нет? — спросил Танар.

— Никакого, абсолютно никакого, — ответил Джуд.
VIII

MOW

Заключение в темной, плохо освещенной, плохо проветриваемой пещере тяжким бременем тяготило Танара из Пеллюсидара, и он знал, что это было долго, потому что он много раз ел и спал, и хотя время от времени приводили других пленников Корипи, казалось, достаточно, чтобы удовлетворить кровавую тягу Закса к плоти.

Танар был рад компании Джуда, хотя никогда до конца не понимал этого человека, чей угрюмый и несчастный нрав был так непохож на его собственный. Иуда, по-видимому, ненавидел и не доверял всем, ибо даже говоря о людях своего острова, он не упоминал никого, кроме как с горечью и ненавистью, но это отношение Танар великодушно приписывал воздействию на ум химейна его долгой и ужасной жизни. заключение среди тварей подземного мира, опыт, который, как он был полностью убежден, мог легко повлиять на слабый ум и вывести его из равновесия.

Даже в сердцах некоторых узников Корипи Танару удавалось пробудить чувства, в чем-то схожие с дружбой.

Среди последних был молодой корипи по имени Моу из грота Иктл, который ненавидел всех корипи из грота Закс и с подозрением относился к тем, кто из других гротов.

Хотя существа казались наделенными немногими человеческими качествами или характеристиками, тем не менее Танару было очевидно, что они придавали определенное значение товарищеским отношениям, и, будучи лишенным этого среди существ его собственного вида, Моу постепенно обратился к Танару, чей мужественный и счастливый дух был не был полностью демпфирован его жребием.

Джуд не хотел иметь ничего общего ни с Моу, ни с кем-либо из Корипи, и упрекнул Танара в том, что он относится к ним дружелюбно.

«Мы все заключенные вместе, — напомнил ему Танар, — и их постигнет та же участь, что и нас. Ссора с товарищами по заключению не уменьшит нашей опасности и не прибавит нам душевного спокойствия, и мне, со своей стороны, интересно поговорить с ними об этом странном мире, в котором они обитают».

И действительно, Танар узнал много интересного о Корипи. Благодаря общению с Моу он обнаружил, что эти существа были дальтониками и видели все в черном, белом и сером цвете сквозь кожу, покрывавшую их огромные глазные яблоки. Он также узнал, что из-за ограниченного количества еды в их распоряжении было необходимо ограничить их число, и с этой целью стало обычным уничтожать женщин, родивших слишком много детей, причем третий ребенок был равнозначен смерти. приговор матери.

Он узнал также, что у этих несчастных корипи не было никаких развлечений и другой цели в жизни, кроме еды. Их диета из рыбы, жаб и ящериц была столь жадной и однообразной, что обещание теплого мяса было единственным важным событием в утомительном однообразии их смертоносного существования.

Хотя у Моу не было слов для обозначения любви и представления о ее значении, Танар смог заключить из его замечаний, что среди Погребенных не существовало такого чувства. Мать смотрела на каждого ребенка как на угрозу своему существованию и пророчество о смерти, в результате чего она ненавидела детей с самого рождения; и это не странно, если принять во внимание тот факт, что мужчины выбирали матерями своих детей женщин, которых они особенно ненавидели и ненавидели, поскольку обычай уничтожать женщину, родившую троих детей, удерживал их от спаривания с любой женщиной, ради которой они мог бы иметь любую степень симпатии.

Когда они не охотились и не ловили рыбу, существа сидели на корточках, тупо и угрюмо глядя на пол своей пещеры.

«Я думаю, — сказал Танар Моу, — что, столкнувшись с такой жизнью, ты приветствовал бы смерть в любой форме».

Корипи покачал головой. «Я не хочу умирать, — сказал он.

"Почему?" — спросил Танар.

-- Не знаю, -- ответил Моу. «Я просто хочу жить».

«Тогда я так понимаю, что вы хотели бы сбежать из этой пещеры, если бы могли», — предположил Танар.

«Конечно, я хотел бы бежать, — сказал Моу, — но если я попытаюсь бежать и они поймают меня, они убьют меня».

— Они все равно тебя убьют, — напомнил ему Танар.

-- Да, я никогда об этом не думал, -- сказал Моу. «Это совершенно верно; они все равно меня убьют».

— Вы могли бы сбежать? — спросил Танар.

«Я мог бы, если бы у меня был кто-то, кто мог бы мне помочь», — сказал Моу.

— В этой пещере полно людей, которые помогут тебе, — сказал Танар.

— Корипи из грота Закса мне не помогут, — сказал Моу, — потому что, если они сбегут, им некуда будет идти в безопасности. Если Закс поймает их, они будут убиты, и то же самое верно, если правитель любого другого грота захватит их».

— Но здесь есть люди из других гротов, — настаивал Танар, — и есть Джуд и я.

Моу покачал головой. — Я бы не стал спасать никого из Корипи. Я ненавижу их. Все они враги из других гротов.

«Но ты не ненавидишь меня, — сказал Танар, — и я помогу тебе, и Иуда тоже».

-- Мне нужен только один, -- сказал Моу, -- но он должен быть очень сильным, сильнее тебя, сильнее Джуда.

"Как сильно?" — спросил Танар.

«Должно быть, он способен поднять мой вес», — ответил корипи.

— Тогда смотри, — сказал Танар и, схватив Моу, поднял его высоко над головой.

Когда он снова опустил его на пол, корипи некоторое время смотрели на Танара. — Ты действительно сильный, — сказал он.

— Тогда давайте составим план побега, — сказал Танар.

— Только ты и я, — сказал корипи.

— Мы должны взять с собой Джуда, — настаивал Танар.

Моу пожал плечами. -- Мне все равно, -- сказал он. «Он не корипи, и если мы проголодаемся и не сможем найти другой еды, мы можем съесть его».

Танар ничего не ответил, так как чувствовал, что было бы неразумно выражать свое отвращение к этому предложению, и он был уверен, что они с Джудом вместе смогут помешать корипи поддаться его жажде плоти.

— Вы заметили в дальнем конце пещеры, где тени так густы, что едва ли можно разглядеть движущуюся там фигуру? — спросил Моу.

— Да, — сказал Танар.

«Там смутные тени скрывают грубые каменные стены и потолок там теряется в кромешной тьме, но в потолке есть отверстие, ведущее через узкую шахту в темный туннель».

"Откуда ты это знаешь?" — спросил Танар.

«Я обнаружил его однажды, когда был на охоте. Я наткнулся на странный туннель, ведущий из того, по которому я пробирался в верхний мир. Я последовал за ним, чтобы посмотреть, куда он ведет, и наконец пришел к отверстию в потолке этой пещеры, откуда можно видеть все, что происходит внизу, не будучи замеченным. Когда меня привезли сюда пленным, я сразу узнал это место. Вот откуда я знаю, что человек может спастись, если ему окажут надлежащую помощь».

— Объясни, — сказал Танар.

«Стена под отверстием, как я обнаружил, наклонена назад от пола на значительную высоту и настолько шероховатая, что ее можно легко поднять до небольшого уступа под отверстием в потолке, но настолько низко, что можно не добраться до него без посторонней помощи. Однако, если бы я мог поднять вас в отверстие, вы бы, в свою очередь, смогли протянуть руку вниз и помочь мне подняться».

— Но как мы можем надеяться взобраться на стену так, чтобы нас не заметила охрана? — спросил Танар.

-- Это единственный шанс захватить его, -- ответил Моу. «Там очень темно, и если мы дождемся, пока приведут другого заключенного и отвлекут его внимание, то, возможно, нам удастся добраться до отверстия в потолке до того, как нас обнаружат, а оказавшись там, они не смогут нас схватить».

Танар обсудил план с Джудом, который был так воодушевлен перспективой побега, что почти показал намек на счастье.

И вот началось бесконечное ожидание момента, когда в пещеру можно будет ввести нового пленника. Трое заговорщиков взяли за правило проводить большую часть времени в тенях в дальнем конце пещеры, чтобы стражники могли привыкнуть видеть их там, и поскольку никто, кроме них самих, не знал об отверстии в потолке. в этот момент не возникло никаких подозрений, так как место, где они решили оказаться, находилось в противоположном конце пещеры от входа, который, насколько знали стражники, был единственным входом в пещеру.

Танар, Джуд и Моу несколько раз ели и спали, пока не стало казаться, что заключенных больше никогда не приведут в пещеру; но если заключенные не приходили, новости просачивались известиями, и одно обстоятельство наполняло их такой тревогой, что они решались рискнуть всем ради смелого броска на свободу.

Некоторые Корипи, пришедшие сменить часть стражи, сообщили, что Закс с трудом смог подавить восстание среди своих разъяренных соплеменников, многие из которых пришли к убеждению, что Закс спасает всех пленников для себя.

В результате к Заксу было предъявлено требование о немедленном пиршестве плоти. Возможно, уже другие корипи направлялись, чтобы отвести несчастных заключенных в великую пещеру Закса, где свирепая, обезумевшая от голода толпа разорвет их на части.

И действительно, оставалось время только на один голод, прежде чем отряд прибыл, чтобы отвести их обратно к главному гроту племени.

— Сейчас самое время, — прошептал Танар Моу и Джуду, увидев, что охранник занят разговором с пришельцами, и в соответствии с заранее составленным планом все трое, не колеблясь ни секунды, начали взбираться на дальнюю стену пещеры.

На небольшом уступе, в двадцати пяти футах от пола, Танар остановился, и через мгновение Моу и Джуд встали по обе стороны от него. Не говоря ни слова, корипи поднял Танара на плечи и в темноте над Танаром нащупал опору.

Вскоре он нашел отверстие в шахте, ведущей в туннель наверху, и также нашел там великолепные поручни, так что через мгновение он втянулся в отверстие и сидел на небольшом уступе, который полностью окружал его.

Собравшись с духом, он наклонился и схватил руку Джуда, стоявшего на плечах Моу, и потянул химейца к выступу рядом с собой.

В это мгновение под ними поднялся громкий крик, и, взглянув вниз, Танар увидел, что один из охранников обнаружил их и что теперь в их сторону устремляется общий бросок охранников и заключенных.

Когда Танар потянулся вниз, чтобы помочь Моу добраться до безопасного входа в шахту, некоторые корипи уже взбирались по стене под ними. Моу заколебался и повернулся, чтобы посмотреть на быстро карабкающихся к нему врагов.

Уступ, на котором стоял Моу, был узким и ненадежным. Удивление и потрясение от их открытия, возможно, обеспокоили его, или, когда он повернулся, чтобы посмотреть вниз, он мог потерять равновесие, но что бы это ни было, Танар видел, как он пошатнулся, опрокинулся, а затем бросился вниз на поднимающиеся Корипи, соскоблив трех из них с стена в его спуске, когда он рухнул на каменный пол внизу, где он лежал неподвижно.

Танар повернулся к Джуду. «Мы не можем ему помочь», — сказал он. — Пойдемте, нам лучше убраться отсюда как можно быстрее.

Нащупывая каждую новую опору для рук и ног, они медленно поднялись по короткой шахте и вскоре оказались в туннеле, который описал Моу. Темнота была абсолютной.

— Ты знаешь путь на поверхность? — спросил Джуд.

— Нет, — сказал Танар. «Я полагался на то, что Моу поведет нас».

— Тогда мы могли бы вернуться в пещеру, — сказал Джуд.

— Не я, — сказал Танар, — по крайней мере, теперь я удовлетворен тем, что корипи не съедят меня заживо, если вообще съедят.

Ощупью пробираясь сквозь тьму и преследуемый Джудом, Танар медленно полз сквозь стигийскую тьму. Туннель казался бесконечным. Они очень проголодались, а еды не было, хотя они с удовольствием съели бы даже грязные куски разложившейся рыбы, которыми швыряли их корипи, пока они были в плену.

«Почти, — сказал Танар, — я мог бы съесть жабу».

Они обессилели и заснули, а потом снова поползли и спотыкались. Казалось, бесконечному чернильному коридору нет конца.

На больших расстояниях пол туннеля был совершенно ровным, но опять-таки он наклонялся вниз, иногда так круто, что им было трудно цепляться за наклонный пол. Он поворачивался и извивался, как будто его первоначальные землекопы редко были единодушны в том, в каком направлении они хотели двигаться.

Двое шли дальше и дальше; опять они заснули, но то ли это, что они прошли большое расстояние, то ли они ослабели от голода, никто не знал.

Проснувшись, они снова долго молчали, но сон их, по-видимому, не сильно освежил, и особенно Джуд вскоре снова утомился.

«Я не могу идти дальше», — сказал он. — Зачем ты заманил меня в эту безумную авантюру?

«Вам не нужно было приходить, — напомнил ему Танар, — и если бы вы этого не сделали, вы бы уже избавились от своих страданий, поскольку, без сомнения, все пленники уже давно разорваны на куски и съедены корипиами грота Закса. ”

Джуд вздрогнул. «Я не возражал бы против смерти, — сказал он, — но я не хотел бы быть растерзанным этими ужасными существами».

«Это гораздо более приятная смерть, — сказал Танар, — потому что, когда мы достаточно устанем, мы просто заснем и больше не проснемся».

— Я не хочу умирать, — завопил Джуд.

— Ты никогда не казался очень счастливым, — сказал Танар. — Я думаю, такой несчастный, как ты, был бы рад умереть.

— Мне нравится быть несчастным, — сказал Джуд. «Я знаю, что был бы самым несчастным, если бы был счастлив, и в любом случае я предпочел бы быть живым и несчастным, чем мертвым и неспособным знать, что я несчастен».

— Мужайтесь, — сказал Танар. «До конца этого длинного коридора не может быть намного больше. Моу прошел через нее, и он не сказал, что она была так велика, что он либо утомился, либо проголодался, и он не только прошел ее из конца в конец в одном направлении, но ему пришлось повернуться и вернуться назад после того, как он достиг вход в пещеру, которую мы покинули.

«Корипи мало едят; они привыкли голодать, — сказал Джуд, — и спят меньше, чем мы.

«Возможно, ты прав, — сказал Танар, — но я уверен, что мы приближаемся к концу».

«Да, — сказал Джуд, — но не тот конец, которого я желал».

Пока они обсуждали этот вопрос, они медленно продвигались вперед, когда далеко впереди Танар различил легкое свечение.

«Смотрите, — сказал он, — есть свет. Мы приближаемся к концу».

Открытие придало обоим бойцам новые силы, и они ускорившимися шагами поспешили по туннелю в направлении обещанного побега. По мере того как они продвигались вперед, свет становился все более заметным, пока, наконец, они не достигли точки, где туннель, по которому они шли, открывался в большой коридор, который был наполнен приглушенным светом от случайных пятен фосфоресцирующего камня в стенах и потолке, но ни ни справа, ни слева они не могли видеть никаких признаков дневного света.

— Куда теперь? — спросил Джуд.

Танар покачал головой. — Не знаю, — сказал он.

«По крайней мере, я не умру в этой ужасной тьме», — причитал Джуд, и, возможно, этот фактор их, казалось бы, неизбежной гибели больше всего тяготил двух пеллюциданцев, ибо, живя, как эти люди, под яркими лучами вечного полуденного солнца тьма для них отвратительна и отвратительна, настолько они непривычны к ней.

«В этом свете, каким бы слабым он ни был, — сказал Танар, — я больше не могу впадать в депрессию. Я уверен, что мы убежим.

— Но в каком направлении? — снова спросил Джуд.

— Я поверну направо, — сказал Танар.

Джуд покачал головой. «Вероятно, это неправильное направление», — сказал он.

«Если ты знаешь, что правильное направление лежит налево, — сказал Танар, — пойдем налево».

-- Не знаю, -- сказал Джуд. «Несомненно, любое направление неверно».

— Хорошо, — сказал Танар со смехом. -- Пойдем направо, -- и, повернувшись, пошел быстрым шагом по большому коридору.

— Ты ничего не замечаешь, Джуд? — спросил Танар.

"Нет. Почему ты спрашиваешь?" — спросил Химеец.

— Я чувствую свежий воздух с верхнего мира, — сказал Танар, — и, если я прав, мы должны быть у входа в туннель.

Танар уже почти бежал; усталость была забыта в неожиданной надежде на немедленное избавление. Быть на свежем воздухе и при свете дня! Освободиться от отвратительной тьмы и постоянной угрозы повторного захвата отвратительными монстрами подземного мира! И на эту светлую надежду, как зловещую тень, надвигался сковывающий страх разочарования.

Что, если, в конце концов, дуновение воздуха, которое теперь было чистым и свежим в их ноздрях, окажется входящим в коридор через какую-то непроходимую шахту, такую как Колодец Звучащей Воды, в который он упал, въезжая в деревню? погребенных, или что, если в момент побега им встретится группа корипи?

Настолько сильно эти мысли тяготили Танара, что он замедлил шаг, пока снова не перешел на медленный шаг.

"В чем дело?" — спросил Джуд. «Минуту назад ты бежал, а теперь еле ползешь. Не говорите мне, что вы ошиблись и что мы все-таки не приближаемся к входу в коридор».

— Не знаю, — сказал Танар. «Возможно, нас ждет ужасное разочарование, и если это правда, я хочу отсрочить его как можно дольше. Было бы ужасно, если бы надежда была раздавлена в нашей груди сейчас».

— Я полагаю, что да, — сказал Джуд, — но именно этого я и ожидал.

— Я полагаю, вы получили бы некоторое удовлетворение от разочарования, — сказал Танар.

-- Да, -- сказал Джуд, -- я бы, наверное, так и сделал. Это моя природа».

— Тогда приготовься быть несчастным, — внезапно воскликнул Танар, — ибо здесь действительно вход в туннель.

Он сказал это как раз в тот момент, когда свернул в коридор, и когда Джуд подошел к нему, последний увидел, как дневной свет проникает в коридор через отверстие прямо перед ними — отверстие, за которым он увидел листву растущих растений и голубое небо Пеллюцидара.

Выйдя снова на свет солнца после долгого заключения в недрах земли, двое мужчин были вынуждены закрыть глаза руками, пока они медленно снова привыкали к ослепительному свету полуденного солнца Пеллюсидара.

Когда он смог открыть глаза и осмотреться, Танар увидел, что вход в туннель находится высоко на крутом склоне высокой горы. Под ними лесистые ущелья спускались к могучему лесу, а прямо за ним лежали сверкающие воды великого океана, который, изгибаясь вверх, сливался в дымке дали.

Слабо различимый вдали остров возвышался над водами океана.

-- Это, -- сказал Джуд, указывая, -- остров Химэ.

— Ах, если бы и я мог видеть отсюда свой дом, — вздохнул Танар, — мое счастье было бы почти полным. Я завидую тебе, Джуд.

— Мне не доставляет счастья видеть Химэ, — сказал Джуд. «Я ненавижу это место».

— Значит, ты не собираешься вернуться к нему? — спросил Танар.

— Конечно, я буду, — сказал Джуд.

"Но почему?" — спросил Танар.

— Мне больше некуда идти, — проворчал Джуд. «По крайней мере, в Химэ меня не убьют без всякой причины, как это сделали бы незнакомцы, если бы я отправился в другое место».

Внимание Джуда внезапно привлекло что-то под ними на небольшой полянке, которая лежала в верхнем конце оврага, который начинался немного ниже входа в туннель.

«Смотрите, — воскликнул он, — там люди».

Танар посмотрел в том направлении, куда указывал Джуд, и когда его глаза нашли фигуры далеко внизу, они сначала расширились от недоверия, а затем сузились от ярости.

"Бог!" — воскликнул он и, произнеся это единственное восклицание, быстро прыгнул вниз в направлении фигур на поляне.
IX

ЛЮБОВЬ И ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Стеллара, лежащая на травяном тюфяке в тени большого дерева над пляжем, где корсары достраивали лодку, на которой они надеялись отправиться на Корсар, знала, что лихорадка оставила ее и что ее силы быстро возвращалась, но обнаружив, что болезнь, реальная или притворная, защищает ее от внимания Бохара, она продолжала позволять корсарам верить, что она серьезно больна. В ее голове постоянно вертелись различные планы побега, но она хотела как можно дольше отсрочить попытку не только для того, чтобы успеть накопить большой запас сил, но и потому, что понимала, что если она дождется, пока Лодка «Корсар» была завершена, маловероятно, чтобы большинство людей потерпели задержку с отплытием, чтобы удовлетворить любое желание Бохара преследовать и отбить ее.

Опять же, необходимо было выбрать время, когда никого из корсаров не было в лагере, а поскольку один из двух, которым было поручено готовить еду и стоять на страже, неизменно дежурил, казалось возможным, что у нее никогда не будет возможности, на которую она надеялась. ибо, хотя она и определила, что этот факт не помешает ей предпринять попытку побега.

Все ее надежды в этом направлении были сосредоточены на одном обстоятельстве, которое благодаря ее познаниям в морских делах казалось почти неизбежным в ближайшем будущем, а именно на том факте, что для спуска лодки на воду потребуются объединенные усилия и сила всех сил. вся вечеринка.

Из обсуждений и разговоров, которые она подслушала, она знала, что Бохар намеревался спустить лодку на воду в тот момент, когда корпус будет готов, и закончить остальные работы над ней, пока она будет плавать в маленькой бухточке на берегу, где она находилась. строилось.

Эта работа не потребовала бы большого количества времени или усилий, так как мачта, рангоут, такелаж и парус были готовы и под рукой; уже приготовленные для пресной воды пузыри и тыквы, а также провизия для похода, собранная назначенными для этой цели охотниками, были аккуратно зашиты в шкуры и сложены в прохладной, засыпанной землей землянке.

И вот со своего травяного ложа под большим деревом Стеллара наблюдала, как идет работа над корпусом лодки, которая должна была доставить Бохара и его людей на Корсар, и, наблюдая, она планировала способ побега.

Над лагерем возвышались покрытые лесом склоны холмов, которые она должна была пересечь, возвращаясь в Парахт. На некотором расстоянии деревья были разбросаны, а затем начался густой лес. Если бы она могла достичь этого незамеченной, она чувствовала бы, что может возлагать большие надежды на успешный побег, поскольку однажды в более густом зарослях она могла бы воспользоваться навыками и опытом, которые она приобрела под руководством Танара, и продолжить свой полет по лиственным тропинкам ветвей. , не оставляя следа, за которым мог бы следовать Бохар, и в то же время защищая себя от нападений более крупных и опасных лесных зверей, ибо, хотя и немногочисленных, на Амиокапе все же были опасные звери. Возможно, самым страшным был тараг, гигантский саблезубый тигр, который когда-то бродил по холмам внешней коры. За тандоров она беспокоилась меньше, так как они редко нападают на человека, если к ним не приставают; но в горах, которые ей предстояло пересечь, наибольшую опасность представляли тараг и рит, гигантский пещерный медведь, или Ursus Stelaeus, давно вымерший на внешней поверхности земной коры. Людей Амиокапа, с которыми она могла столкнуться, она почти не боялась, даже если они принадлежали к другим племенам, но содрогалась при мысли, что может попасть в руки корипиев, как эти гротескные монстры рождались внутри. ее гораздо больший страх, чем любые другие опасности, которые могли бы преградить ей путь.

Возбуждение от размышлений о бегстве и большие надежды, порожденные в ней надеждой на успешное возвращение к отцу и друзьям, были ослаблены осознанием того, что Танара не будет там, чтобы встретить ее. Предполагаемая смерть Сарьяна омрачила ее счастье, которое ничто не могло устранить, и ее горе было тем глубже, быть может, потому, что между ними не было сказано слов любви, и, следовательно, у нее не было утешения в счастливых воспоминаниях. облегчить гложущую тоску ее горя.

Работа над корпусом лодки была наконец завершена, и люди, пришедшие в лагерь поесть, с надеждой говорили о скором отплытии в Корсар. Бохар подошел к кушетке Стеллары и остановился, глядя на нее сверху вниз, его отталкивающее лицо было затемнено злобным хмурым взглядом.

— Как долго ты собираешься лежать здесь совершенно бесполезно для меня? — спросил он. «Вы едите и спите, и румянец лихорадки сошёл с вашей кожи. Я считаю, что вы симулируете болезнь, чтобы избежать выполнения своих обязанностей в качестве моего помощника, и если это правда, вы будете страдать за это. Вставать!"

— Я слишком слаб, — сказала Стеллара. «Я не могу подняться».

— Это поправимо, — прорычал Боар и, грубо схватив ее за волосы, стащил с ложа и поднял на ноги.

Когда Бохар отпустил ее, Стеллара пошатнулась, ее ноги дрожали, ее колени подогнулись, и она упала на кушетку, и так реалистично она провела обман, что даже Бохар был одурачен.

— Она больна и умирает, — прорычал один из корсаров. «Почему мы должны брать ее с собой в переполненной лодке, чтобы есть пищу и пить воду, ради которой некоторые из нас, возможно, умирают, прежде чем мы достигнем Корсара?»

— Правильно, — воскликнул другой. — Оставь ее.

— Воткни в нее нож, — сказал третий. — Она ни на что не годится.

"Замолчи!" — воскликнул Бохар. «Она будет моей парой, и она пойдет с нами». Он выхватил два огромных пистолета. «Кто возражает, останется здесь с пулей в животе. Ешьте же, вы, грязные гончие, и поторопитесь, потому что мне потребуются все ваши руки и вся ваша сила, чтобы запустить корпус, когда вы поели.

Так они собирались запустить корпус! Стеллара дрожала от волнения, когда приближался момент ее побега на свободу. Она с нетерпением наблюдала за корсарами, которые хватались за еду, словно стая голодных волчьих псов. Она видела, как некоторые из них бросились спать после того, как поели, но Бохар Кровавый разбудил их ногой и под прицелом своего пистолета согнал их на берег, захватив всех доступных мужчин и оставив Стеллару одну и без присмотра. в первый раз с тех пор, как он схватил ее в деревне Федол вождь.

Она смотрела, как они спускались к корпусу, и ждала, пока они, казалось, полностью не увлеклись попытками столкнуть тяжелую лодку в море; затем она встала со своего тюфяка и побежала, как испуганный кролик, к лесу на склонах над лагерем.

Опасности судьбы, хотя и вне нашего контроля, являются факторами в жизни, которые часто приводят к успеху или провалу наших самых важных предприятий. На них висит плод нашей самой заветной надежды. По правде говоря, они на коленях у богов, где наше будущее, и только по чистой случайности Бохар Кровавый случайно оглянулся на лагерь в тот самый момент, когда Стеллара встала с ложа, чтобы заставить ее ставка на свободу.

С присягой он бросил работу по спуску корпуса на воду и, позвав своих людей следовать за собой, поспешно бросился в погоню вверх по крутому склону.

Его товарищи оценили ситуацию с первого взгляда и заколебались. «Пусть гоняется за собственной женщиной», — проворчал один. «Какое нам до этого дело? Наше дело — спустить лодку на воду и подготовить ее к отплытию в Корсар.

«Хорошо, — сказал другой, — и если он не вернется к тому времени, когда мы будем готовы, мы поплывем без него».

— Хорошо, — воскликнул третий. — Тогда поторопимся, надеясь, что сможем отплыть до его возвращения.

Итак, Бохар Кровавый, без сопровождения своих людей, в одиночку преследовал Стеллару. Возможно, это было хорошо и для девушки, потому что среди корсаров было много более быстроходных, чем мускулистый Бохар.

Девушка сразу же поняла, что ее попытка побега была раскрыта, потому что Бохар зычным голосом требовал, чтобы она остановилась, но его слова только заставляли ее бежать быстрее, пока она не метнулась в лес и не скрылась из виду.

Здесь она направилась к деревьям, надеясь таким образом ускользнуть от него, хотя и знала, что ее скорость уменьшится. Она слышала звук его продвижения, когда он прорывался через подлесок, и знала, что он быстро настигает ее, но это не обеспокоило ее, так как она была уверена, что он не мог заподозрить, что она находится в ветвях деревьев и пока она держалась среди густой листвы, он мог пройти прямо под ней, не замечая ее близкого присутствия, и именно это он и делал, ругаясь и пыхтя, взбираясь по крутому склону холма, как бык.

Стеллара услышала, как он прошел и бросился в погоню, а затем возобновила бегство, поворачивая направо в сторону от направления Бохара, пока вскоре шум его прохождения не затерялся вдалеке; затем она снова повернула вверх, к высоте, которую должна была пересечь на своем пути в Парахт.

Боар потел вверх, пока, наконец, почти полное изнеможение не заставило его отдохнуть. Он очутился на полянке и лег под кустом, который не только защищал его от солнечных лучей, но и скрывал от глаз, ибо в диком Пеллюсидаре всегда хорошо искать покоя в укрытии.

Разум Бохара был наполнен гневными мыслями. Он проклинал себя за то, что оставил девушку одну в лагере, и проклинал девушку за побег, и проклинал судьбу, которая заставила его карабкаться по этому крутому склону холма с его тщетной миссией, и больше всего он проклинал своих отсутствующих последователей, которых он теперь понял, что не смог сопровождать его. Он знал, что потерял девочку и что продолжать свои поиски было бы все равно, что искать в океане особую рыбку, и поэтому, отдохнув, он был полон решимости поспешить обратно в свой лагерь, когда его внимание внезапно привлекла по шуму в нижнем конце поляны. Инстинктивно он потянулся за одним из своих пистолетов и, к своему ужасу, обнаружил, что оба исчезли, очевидно, выскользнув из его пояса или поцарапав его, когда он карабкался вверх по подлеску.

Бохар, несмотря на его бахвальство и хвастовство, был далеко не смел. Без своего оружия он был отъявленным трусом, и поэтому теперь он съежился в своем укрытии, когда он напряг глаза, чтобы обнаружить автора шума, который он услышал, и когда он наблюдал, как хитрая ухмылка триумфа искривила его отвратительный рот, потому что перед ним, в дальнем конце поляны он увидел, как Стеллара спрыгнула с нижних ветвей дерева и направилась к нему через поляну.

Когда девушка приблизилась к его укрытию, Бохар Кровавый вскочил на ноги и столкнулся с ней. С приглушенным возгласом испуга Стеллара повернулась и попыталась убежать, но корсар был слишком близко и слишком быстр, и грубо схватил ее за волосы.

«Неужели ты никогда не узнаешь, что не можешь сбежать от Бохара Кровавого?» — спросил он. «Ты мой, и за это я отрублю тебе обе ноги по щиколотку, когда посажу тебя в лодку, чтобы не было ни малейшего шанса, что ты снова убежишь от меня. Но давай, дружи со мной охотно, и тебе будет легче, — и он заключил в свои объятия ее стройную фигуру.

— Никогда! — воскликнула Стеллара и ударила его по лицу двумя сжатыми кулаками.

С ругательством Боар схватил девушку за горло и встряхнул. «Ты, ше-рит, — воскликнул он, — если бы я не хотел тебя так сильно, я бы убил тебя, и, клянусь богом Корсара, если ты еще раз ударишь меня, я убью тебя».

«Тогда убей меня, — воскликнула Стеллара, — потому что я скорее умру, чем сожусь с тобой», и снова она изо всей силы ударила его по лицу.

Боар вскипел от ярости, крепче сжимая пальцы на мягкой шее девушки. — Тогда умри, ты…

Слова замерли на его губах, и он обернулся, когда до его ушей донесся громкий мужской голос, возвышающийся от гнева.

Пока он стоял там, колеблясь и глядя в сторону звука, подлесок в верхнем конце поляны раздвинулся, и воин, выскочив на поляну, быстро побежал к нему.

Бохар побледнел, как будто увидел привидение, а затем, грубо швырнув девушку на землю, столкнулся с одиноким воином.

Бохар бежал бы, если бы не осознал тщетность бегства, ибо какие шансы были у него в гонке с этим гибким человеком, который прыгнул на него с грацией и скоростью оленя.

— Уходи, — крикнул Бохар. — Уходи и оставь нас в покое. Это моя пара».

— Ты лжешь, — прорычал Танар из Пеллюцидара, прыгая на корсара.

Двое мужчин упали вниз, сариец сверху, и, падая, каждый пытался схватиться за горло другого, и, не сумев схватить его, они слепо ударили друг друга по лицу.

Танар обезумел от ярости. Он сражался, как дикий зверь, забыв все, чему его научил Дэвид Иннес. Его единственной мыслью было убить; не имело значения, как именно, пока он убивал, и Бохар, защищаясь, борясь за свою жизнь, сражался, как загнанная крыса. Его преимуществом были большой вес и большая досягаемость, но в силе, ловкости и храбрости Танар превосходил его.

Стеллара медленно открыла глаза, оправляясь от обморока, в который она попала под удушающими пальцами Бохара Кровавого. Сначала она не узнала Танара, увидев лишь двух воинов, сражавшихся насмерть на лужайке поляны, и догадалась, что она станет добычей того, кто победит. Но вот, в ходе дуэли, лицо Сарьяна было обращено к ней.

«Танар!» воскликнула она. «Бог милостив. Я думал, что ты умер, и Он вернул тебя мне».

При ее словах Сарьян удвоил усилия, чтобы одолеть своего противника, но Бохару удалось схватить Танара пальцами за горло.

В ужасе Стеллара огляделась в поисках камня или палки, чтобы прийти на помощь своему защитнику, но прежде чем она нашла его, она поняла, что ему не нужна помощь извне. Одним геркулесовым движением он вырвался из рук Бохара и вскочил на ноги.

Мгновенно корсар вскочил в вертикальное положение и, опустив голову, бросился на сариана — бросился, как бешеный бык.

Теперь Танар сражался с хладнокровным расчетом. Кровавое безумие первого мгновения после вида Стеллары в задыхающихся кровожадных пальцах Корсара прошло. Он дождался броска Бохара, и когда они столкнулись, он обхватил рукой голову корсара и, быстро повернувшись, швырнул человека через плечо и тяжело на землю. Затем он стал ждать.

Еще раз Боар, качая головой, поднялся на ноги. Еще раз бросился он на сарианца, и еще раз эта смертоносная рука обхватила его голову, и еще раз тяжело швырнуло его на землю.

На этот раз он встал не так быстро и не так легко. Он поднялся, пошатываясь и ощупывая голову и шею.

— Приготовься к смерти, — прорычал Танар. «За страдания, которые ты причинил Стелларе, ты скоро умрешь».

С воплем, смешанным в ярости и страхе, Бохар, обезумев, снова бросился на сарианца, и в третий раз его огромное тело пролетело по воздуху, тяжело приземлившись на твердую землю, но на этот раз оно не поднялось; он не шевелился, потому что Боар Кровавый лежал мертвый со сломанной шеей.

На мгновение Танар из Пеллюсидара стоял наготове над телом своего поверженного врага, но когда он понял, что Бохар мертв, он отвернулся с ухмылкой отвращения.

Перед ним стояла Стеллара, ее прекрасные глаза были полны недоверия и счастья.

«Танар!» Это был всего лишь шепот, но он донес до него целый мир смысла, который вызывал трепет за трепетом по всему его телу.

«Стеллара!» — воскликнул он, беря девушку на руки. — Стеллара, я люблю тебя.

Ее мягкие руки обвили его шею и привлекли его лицо к ее лицу. Его рот накрыл ее губы в долгом поцелуе, и, когда он поднял свое лицо, чтобы заглянуть в нее, из ее приоткрытых губ вырвалось единственное восклицание: «О Боже!» и из глубины ее полузакрытых глаз горела любовь выше всякого понимания.

«Моя пара», — воскликнул он, прижимая ее тело к себе.

«Мой друг, — выдохнула Стеллара, — пока жизнь остается в моем теле, а после жизни, во время смерти, навсегда!»

Внезапно она подняла глаза и отстранилась.

— Кто это, Танар? она спросила.

Когда Танар повернулся, чтобы посмотреть в направлении, указанном девушкой, он увидел Джуда, выходящего из леса на верхнем конце поляны. «Это Джуд, — сказал он Стелларе, — который сбежал со мной из страны Погребенных Людей».

Джуд подошел к ним, его угрюмое лицо было омрачено привычной хмуростью.

— Он меня пугает, — сказала Стеллара, прижимаясь ближе к Танару.

— Вам не нужно его бояться, — сказал сариец. «Он всегда хмурый и несчастный; но он мой друг, а если бы и не был, то безвреден.

— Он мне не нравится, — прошептала Стеллара.

Джуд подошел и остановился перед ними. Его глаза на мгновение блуждали по телу Бохара, а затем вернулись и устремились в пристальный взгляд на Стеллару, осматривая ее с головы до ног. В его взгляде была лукавая смелость, которая беспокоила Стеллару даже больше, чем его угрюмый взгляд.

«Кто эта женщина?» — спросил он, не сводя глаз с ее лица.

— Мой друг, — ответил Танар.

— Значит, она пойдет с нами? — спросил Джуд.

«Конечно, — ответил сарианец.

— И куда мы идем? — спросил Джуд.

— Мы со Стелларой вернемся в Парахт, где вождем ее отец, Федол, — ответил Танар. — Вы можете пойти с нами, если хотите. Мы позаботимся о том, чтобы тебя приняли как друга и хорошо относились к тебе, пока ты не найдешь способ вернуться в Химэ».

— Он из Химэ? — спросила Стеллара, и Танар почувствовал, как она вздрогнула.

«Я из Химэ, — сказал Иуда, — но мне все равно, если я никогда не вернусь туда, если ваши люди позволят мне жить с ними».

— Это, — сказал Танар, — должны решить Федол и его люди, но я могу обещать тебе, что они позволят тебе остаться с ними, если не навсегда, то, по крайней мере, до тех пор, пока ты не найдешь способ вернуться в Химэ. . А теперь, прежде чем отправиться в Парахт, давайте подкрепим наши силы едой и сном».

Без оружия было нелегко добыть дичь, и они прошли некоторое расстояние вверх по горным склонам, прежде чем двое мужчин смогли сбить парочку крупных птиц, которых они сбили меткими камнями. Птицы очень походили на диких индеек, чьи прототипы, несомненно, были прародителями диких индеек внешней коры. Охота привела их на широкое плато, чуть ниже вершины холмов. Это было холмистое плоскогорье, по пояс в пышной траве, с то тут, то там гигантским деревом или группой деревьев, дающих тень от вертикальных лучей полуденного солнца.

У небольшого ручья, весело струившегося вниз к морю, они остановились, чтобы поесть и поспать.

Джуд собирал дрова, а Танар разжигал огонь примитивным методом быстрого вращения заостренной палки в заполненном трутом отверстии в большом куске сухого дерева. Пока эти приготовления продвигались вперед, Стеллара приготовила птиц, и вскоре индюки стали жариться на горячем огне.

Их голод утолился, желание спать овладело ими, и теперь Джуд настоял на том, чтобы он нес первую вахту, утверждая, что он не подвергся усталости битвы, как Танар, и поэтому Стеллара и Сариец легли под тени дерева, а хмурый химеан стоял на страже.

Даже в относительной безопасности Амиокапа всегда можно было ожидать опасности в виде плотоядного зверя или охотящегося человека, но наблюдатель не бросал беспокойных взглядов за лагерь. Вместо этого он присел на корточки, пожирая глазами Стеллару. Ни разу он не снял их с прекрасной фигуры девушки, за исключением того, что время от времени бросал быстрый взгляд на Танара, где регулярное вздымание и опускание его груди означало безмятежный сон.

Какие бы мысли ни порождала в душе Химеана красота спящей девушки, они отражались лишь в неослабевающем хмуром взгляде, который так и не поднялся с темных бровей мужчины.

Вскоре он бесшумно поднялся и набрал пригоршню мягкой травы, которую скатал в небольшой шарик. Затем он незаметно подкрался туда, где лежала Стеллара, и встал на колени рядом с ней.

Вдруг он наклонился над ней и схватил ее за горло, в то же время зажав другую руку, в ладони которой лежал комок травы, над ее ртом.

Грубо пробудившись таким образом от глубокого сна, Стеллара открыла рот, чтобы закричать о помощи, и с первого же взгляда уловила хмурые черты химейца, а когда она это сделала, Джуд затолкала комок травы между ее зубами и глубоко в рот, затащив его. ее на ноги, и, перекинув ее через плечо, понес ее быстро вниз через плоскогорье.

Стеллара боролась и боролась, чтобы освободиться, но Джуд был сильным человеком, и ее усилия были бесполезны против его силы. Он держал ее так, что обе ее руки были связаны. Комок травы расширился у нее во рту, и она не могла вытолкнуть его одним лишь языком. Она знала, что единственный крик разбудит Танара и приведет его ей на помощь, но она не могла кричать.

Вниз по холмистому плоскогорью «Химеан» нес Стеллару к краю крутого утеса, нависавшего над морем в верхней части глубокой бухты, которая в этом месте врезалась далеко в остров. Тут Джуд опустил Стеллару на ноги, но все еще крепко вцепился в одно из ее запястий.

— Послушай, женщина, — прорычал он, — ты едешь в Химэ, чтобы стать спутницей Джуда. Если ты придешь с миром, тебе не причинят вреда, и если ты пообещаешь не кричать, я вытащу кляп из твоего рта. Вы обещаете, что?"

Стеллара решительно отрицательно покачала головой и в то же время изо всех сил пыталась высвободиться из хватки Джуда.

С безобразным рычанием мужчина ударил ее, и когда она потеряла сознание, он собрал длинные травы, скрутил их в веревку и связал ей запястья и лодыжки; затем он снова поднял ее на плечо и начал спускаться по краю обрыва, где теперь стала видна узкая тропинка.

Было очевидно, что Джуд знал об этом пути, так как он так безошибочно шел по нему, и легкость и уверенность, с которыми он спускался по нему, укрепляли его убеждение.

Спуск был не более ста футов до небольшого уступа почти у самой кромки воды.

Именно здесь Стеллара обрела сознание и, открыв глаза, увидела перед собой изрытую водой пещеру, уходящую глубоко под скалу.

Туда, по узкому уступу, Джуд отнес ее к дальнему концу пещеры, где на узком галечном пляже стояло полдюжины долбленок — легких, хорошо сделанных каноэ химейцев.

В один из них Джуд поместил девушку и, столкнув ее в глубокую воду бухты, сам прыгнул в нее, схватил весло и направил его курсом к открытому морю.
X

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Пробудившись от глубокого и освежающего сна, Танар открыл глаза и лежал, глядя вверх на листву дерева над ним. Счастливые мысли наполнили его разум, улыбка тронула его губы, а затем, следуя за направлением его мыслей, его глаза устремились на милую фигуру своей подруги.

Ее не было там, где он в последний раз видел ее, уютно устроившейся на своем ложе из трав, но все же он не чувствовал беспокойства, думая только о том, что она проснулась раньше него и встала.

Его взгляд лениво обвел маленький лагерь, а затем с испуганным восклицанием он вскочил на ноги, поняв, что и Стеллара, и Джуд исчезли. Он снова огляделся, на этот раз расширив поле своего пытливого взгляда, но нигде не было видно ни мужчины, ни женщины, которых он искал.

Он громко назвал их имена, но ответа не последовало, и тогда он принялся осматривать землю вокруг лагеря. Он увидел, где спала Стеллара, и его зорким глазам открылись следы Химеан, когда он приблизился к ее ложу. Он видел, что уходят другие следы, следы одного Иуды, но в примятой траве, куда ушел человек, он прочитал правдивую историю, ибо они сказали ему, что их так согнуло и ушибило больше, чем вес одного человека; они сказали ему, что Джуд похитил Стеллару, и Танар знал, что это было сделано силой.

Он быстро пошел по четко обозначенному следу через высокую траву, не обращая внимания ни на что, кроме своих поисков Стеллары и наказания Джуда. И поэтому он не заметил зловещую фигуру, которая ползла по тропе позади него.

Они пошли вниз по плоскогорью — человек и огромный зверь молча следовали за ним. Тропа вела вниз, к утесу, нависшему над морем, и здесь, когда Танар на мгновение остановился, чтобы посмотреть на океан, он увидел смутно вдалеке каноэ, а в каноэ были две фигуры, но кто они были, он мог только догадываться, поскольку они были слишком далеко, чтобы он мог их распознать.

Пока он стоял так, ошеломленный на мгновение, легкий шум позади него привлек его внимание, на мгновение вырвал его из навязчивой печали и ярости, так что он бросил быстрый, хмурый взгляд в ту сторону, откуда донеслось прерывание. , и там, не более чем в десяти шагах от него, маячила рычащая морда большого тарага.

Клыки саблезубого блестели на солнце; мохнатая морда сморщилась в злобном оскале; хлещущий хвост внезапно остановился, если не считать легкого судорожного подергивания его кончика; зверь присел, и Танар понял, что он собирается атаковать.

Безоружный и самостоятельный человек казался легкой добычей хищника; ни направо, ни налево не было выхода.

Все эти вещи быстро пронеслись в уме сариана, но никогда полностью не стерли из памяти две фигуры в каноэ далеко в море позади него; ни утеса, нависающего над водами бухты внизу. И тут тараг зарядил.

Ужасный крик вырвался из дикой глотки, когда огромный зверь бросился вперед с молниеносной скоростью. Он сделал два больших прыжка, и в середине весны второго Танар повернулся и нырнул головой вперед над краем утеса, ибо единственной альтернативой, которая у него оставалась, была смерть под раздирающими клыками и когтями саблезубого зуба.

Насколько он знал, неровные скалы могли лежать прямо под поверхностью воды, но был один шанс, что вода была глубокой, а на вершине утеса у него не оставалось шансов на жизнь.

Инерция прыжка огромного кота, не сдерживаемого телом его ожидаемой добычи, перебросила его через край утеса, так что человек и зверь помчались вниз почти бок о бок к воде далеко внизу.

Танар аккуратно разрезал воду вытянутыми руками и, быстро повернувшись вверх, вынырнул на поверхность всего в ярде от того места, где приземлился огромный кот.

Они повернулись лицом друг к другу, и при виде человека тараг снова разразился отвратительным криком и стремительно бросился на него.

Танар знал, что он может опередить тарага в воде, но в тот момент, когда они достигнут берега, он окажется во власти великого хищника. Оскаленное лицо было близко к нему; огромные когти тянулись к нему, когда Танар из Пеллюсидара нырнул под зверя.

Несколько быстрых взмахов привели его прямо за котом, и через мгновение он протянул руку и схватил мохнатую шкуру. Тараг быстро повернулся, чтобы ударить его, но человек уже был у него на плечах, и его вес уносил рычащее лицо под поверхность.

Задыхаясь, борясь, обезумевшее животное стремилось достать своими когтями мягкую плоть человека, но в жидкой стихии, наполнявшей море, его обычные методы нападения и защиты были бесполезны. Быстро сообразив, что смерть смотрит ему в лицо, если он не сможет немедленно преодолеть это препятствие, тараг теперь напрягал каждый мускул, чтобы добраться до твердого основания земли, в то время как Танар, со своей стороны, стремился предотвратить это. Теперь его пальцы скользнули от мохнатых плеч к покрытой белой шерстью шее и, словно стальные когти, вонзились в напряженные мышцы.

Зверь больше не пытался кричать, а человек, со своей стороны, сражался молча.

Это была мрачная дуэль; страшная дуэль; жестокое столкновение, которое могло произойти только в очень молодом мире и между примитивными существами, которые никогда не отказываются от суровой битвы за жизнь, пока коса Мрачного Жнеца не сразит их.

Глубоко в мрачной пещере, под утесом, тараг сражался за крошечную полоску пляжа в дальнем конце, и человек мрачно пытался удержать его и погрузить голову под воду. Он чувствовал, что усилия зверя ослабевают, и все же они были очень близко к берегу. В любой момент огромные когти могли удариться о дно, и Танар знал, что в этой гигантской туше еще осталось достаточно жизненных сил, чтобы разорвать его в клочья, если тараг когда-нибудь окажется на четырех футах на твердой земле и его голова над водой.

Последним величайшим усилием он сжал пальцы на горле тарага и, соскользнув с его спины, попытался сбить его с пути, и животное со своей стороны сделало одно, последнее величайшее усилие для жизни. Он поднялся на дыбы и, развернувшись, ударил человека. Острые когти оцарапали его плоть, а затем он снова оказался на гигантских плечах, снова погрузив голову под воду. Он почувствовал, как судорога прошла по огромному телу зверя под ним; мышцы расслабились, и тараг всплыл.

Мгновением позже Танар дотащился до галечного пляжа, где и лежал, тяжело дыша от изнеможения.

Придя в себя, и ему не потребовалось много времени, чтобы прийти в себя, настолько неотложными были требования погони, которой он был занят, Танар встал и огляделся. Перед ним на узком берегу стояли каноэ, каких он еще никогда не видел. В каждой из лодок лежали весла, как будто они ждали скорого возвращения своих владельцев. Откуда они пришли и что делали здесь, в этой одинокой пещере, Танар не мог догадаться. Они не были похожи на каноэ амиокапийцев, что убедило его в том, что они принадлежали людям с какого-то другого острова или, возможно, с самого материка. Но это были вопросы, которые в то время его мало волновали. Здесь были каноэ. Это был способ преследовать тех двоих, которых он видел далеко в море и которые, как он был убежден, были не кем иным, как Джудом и Стелларой.

Схватив одно из небольших судов, он подтащил его к кромке воды и запустил. Затем, прыгнув в него, он быстро поплыл по бухте к морю, и пока он греб, у него появилась возможность рассмотреть судно поближе.

Очевидно, он был сделан из цельного бревна очень легкого дерева и был цельным, за исключением переборки на каждом конце кокпита, которая была достаточно большой, чтобы вместить трех человек.

Постучав веслом по поверхности палубы и по переборкам, он убедился, что бревно было полностью выдолблено под палубой, а поскольку сами переборки выглядели так аккуратно, что были водонепроницаемы, Танар предположил, что каноэ было непотопляемым.

Затем его внимание привлекла хорошо выделанная и потертая шкура, лежащая на дне кабины. Шнуровка из сыромятной кожи проходила по всему периметру шкуры, и, когда он пытался определить цель, для которой все это было сделано, его взгляд упал на ряд шипов, тянущихся полностью по краю кабины, и он догадался, что шкура была предназначался для его покрытия. Присмотревшись к ней повнимательнее, он обнаружил в ней отверстие размером с человеческое тело, и сразу же ему стало ясно его предназначение. С установленным покрытием и туго затянутой вокруг кокпита, а также зашнурованной вокруг тела человека, каноэ не могло перевозить воду и могло оказаться мореходным судном даже в сильные штормы.

Поскольку Сарьян полностью осознал свои ограничения как мореплавателя, он не терял времени, чтобы воспользоваться этой дополнительной защитой от непогоды, и когда он отрегулировал ее и туго зашнуровал снаружи кокпита и закрепил шнуровку, которая проходила вокруг отверстие в центре шкуры вокруг собственного тела, он испытал чувство безопасности, которого он никогда прежде не чувствовал, когда был вынужден отдаться неведомым опасностям моря.

Теперь он быстро поплыл в том направлении, в котором в последний раз видел каноэ с двумя пассажирами, а когда вышел из бухты в открытое море, снова заметил их, но на этот раз так далеко, что каноэ и его пассажиры появился только как единственная точка на широких водах. Но за ними смутно вырисовывалась большая часть острова, который Джуд указал как Химэ, и это, как правило, кристаллизовало уверенность Танара в том, что каноэ впереди него направляется Джудом к острову его собственного народа.

Открытые моря Пеллюцидара представляют собой препятствия для плавания на небольшом каноэ, которые показались бы непреодолимыми людям с внешней коры, поскольку их воды часто кишат ящеровидными чудовищами давно минувшей геологической эпохи, и именно встречи с ними были поводом для сарианских горцев. воспринимается с более острым беспокойством, чем рассмотрение неблагоприятного ветра или бури, вызванных в нем.

Он заметил, что один конец длинного весла, которым он владел, имел на конце кусок заостренной слоновой кости, оставшийся от бивня тандора, но эта штука казалась совершенно бесполезным оружием для борьбы с тандоразом или аздиритом, двумя самыми могучими воинами. и самые страшные обитатели глубин, но, насколько он мог видеть впереди, длинные, маслянистые волны спокойного океана не были тронуты какой бы то ни было морской жизнью.

Хорошо зная о своем малом опыте и большом недостатке гребца, Танар не надеялся, что сможет отремонтировать каноэ, управляемое опытным Джудом. Лучшее, на что он мог надеяться, это то, что он сможет держать его в поле зрения, пока не отметит место на Химэ, куда он приземлился. И снова оказавшись на твердой земле, хотя это был остров, населенный врагами, сариец почувствовал, что сможет справиться с любой чрезвычайной ситуацией, которая может возникнуть.

Постепенно очертания Химэ приобрели четкую форму перед ним, а очертания Амиокапа позади стали соответственно расплывчатыми.

А между ним и островом Химэ маленькая точка на поверхности моря сообщила ему, что его добыча еще не достигла суши. Погоня казалась бесконечной. Химэ, казалось, удалялась почти так же быстро, как и он приближался к ней. Он проголодался и захотел пить, но не было ни еды, ни воды. Ему оставалось только беспрестанно гнуть весло в монотонной гонке погони, но, наконец, детали береговой линии стали более отчетливыми. Он увидел бухты, заливы и лесистые холмы, а затем увидел, как каноэ, за которым он следовал, исчезло далеко. впереди него за входом в бухту. Танар хорошо запомнил это место и удвоил усилия, чтобы добраться до берега. И тут судьба встала в своей неумолимой испорченности и смешала все его надежды и планы.

Внезапный шквал на поверхности воды далеко справа от него стал его первым предупреждением. И тогда, как рука великана, ветер подхватил его хрупкое судно и повернул его под прямым углом к курсу, которым он хотел следовать. Волны катились; завыл ветер; буря обрушилась на него в великой ярости, и ему ничего не оставалось делать, как повернуться и бежать перед ней.

Вдоль побережья Химэ он мчался, параллельно берегу, все дальше и дальше от того места, где Джуд приземлился со Стелларой, но Танар все время стремился подвести свое судно все ближе и ближе к лесистым склонам Химэ.

Впереди и справа от него он мог видеть то, что казалось концом острова. Если бы его пронесло мимо этого, он понял, что все было бы потеряно, потому что буря, несомненно, унесла бы его дальше, из виду земли, а если бы это произошло, он знал, что никогда не сможет добраться до Химэ или вернуться в Амиокап, так как у него не было никаких средств. определения направления, как только земля ускользнула из поля зрения в дымке вздымающегося горизонта.

Напрягая каждый мускул, постоянно рискуя опрокинуться, Танар норовил въехать внутрь, к берегу, и хотя он видел, что набирает скорость, но знал, что уже слишком поздно, ибо он уже был почти на одном уровне с оконечностью острова, и все же он был сто метров от берега. Но и при этом он не отчаялся, а если и отчаялся, то не переставал бороться за спасение.

Он видел, как остров проскользнул мимо него, но еще был шанс, потому что с его подветренной стороны он увидел спокойную воду, и если бы он смог добраться до нее, то был бы спасен.

Напрягая каждый мускул, Сарьян наклонился к своему грубому веслу. Внезапно ветер стих, и он бросился в гладкую воду с подветренной стороны острова, но не прекратил своих напряженных усилий, пока нос каноэ не коснулся песка Химэ.

Танар выпрыгнул и вытащил корабль на берег. В том, что он когда-нибудь снова понадобится, он сомневался, но все же спрятал его под листвой близлежащих кустов и в одиночку и без оружия отправился навстречу опасностям неизвестной страны, что казалось даже Танару почти безнадежным поиском Стеллары.

Сарьяну казалось самым разумным следовать вдоль береговой линии назад, пока он не найдет место, где высадился Джуд, а затем проследить его след вглубь суши, и именно по этому плану он и стал следовать.

Находясь в чужой стране и, следовательно, в стране врагов, и будучи безоружным, Танар был вынужден двигаться с большой осторожностью; но постоянно жертвовал осторожностью ради скорости. Естественные препятствия мешали его продвижению. Огромная скала, уходящая далеко в море, преградила ему путь, и с огромным трудом он нашел тропу вверх по хмурому откосу, да и то лишь после того, как проделал значительное расстояние вглубь суши.

За вершиной простиралось широкое плоскогорье, усеянное деревьями. Стадо тагов тихонько паслось на солнце или дремало под тенистой листвой деревьев.

При виде человека, проходившего среди них, этот крупный рогатый скот забеспокоился. Старый бык заревел и стал ковырять землю копытами, и Танар измерил расстояние до ближайшего дерева. Но он продолжал, изо всех сил избегая зверей и надеясь вопреки всему надеяться, что сможет успешно обойти их, не вызывая дальнейшего их раздражения. Но вызов старого быка принимали представители его пола, пока два десятка мясистых гор с тяжелыми плечами не стали медленно приближаться к одинокому мужчине, время от времени останавливаясь, чтобы вцепиться в землю лапами или бодаться, и в то же время недовольно реветь.

Был еще шанс, что он может пройти их в безопасности. Прямо перед ним между ними был просвет, и Танар ускорил свою скорость, но как раз в это мгновение одному из быков взбрело в голову броситься, и тогда вся двадцатка налетела на Сарьяна, как связка железных локомотивов, вдруг наделен ядом шершней.

Ничего не оставалось делать, как искать спасения у ближайшего дерева, и к нему Танар бежал во всю прыть, а со всех сторон мчались разъяренные быки, чтобы преградить ему путь.

Оставшись едва ли больше чем на несколько дюймов, Танар запрыгнул на ветку дерева как раз в тот момент, когда ведущий бык прошел под ним. Мгновением позже ревущее стадо собралось под его святилищем, и в то время как одни довольствовались копытами и мычанием, другие приложили свои тяжелые головы к стволу дерева и попытались столкнуть его, но, к счастью для Танара, это был молодой дуб, и он устоял. их самые настойчивые усилия.

Но теперь, посадив его на дерево, таги не выказывали никакого желания его покидать. Некоторое время они слонялись под ним, а затем несколько намеренно легли под деревом, словно чтобы предотвратить его бегство.

Тому, кто привык к ежедневному возвращению ночной тьмы, следующей за закатом солнца, избежать такой дилеммы, как та, в которой оказался Танар, казалось бы просто вопросом ожидания прихода ночи, но где солнце не заходит, и ночи нет, и время неизмеримо и неизмеримо, и где можно не знать, жизнь или секунда охватила длительность такого события, вынужденная праздность и промедление сводят с ума.

Но, несмотря на эти условия, а может быть, и благодаря им, сарьян обладал определенным философским взглядом на жизнь, позволявшим ему с подчеркнутым стоицизмом принять свою судьбу и воспользоваться вынужденным промедлением, смастерив из лука, стрел и копья лук, стрелы и копье. материал, предоставленный деревом, в котором он был заключен.

Дерево дало ему все, в чем он нуждался, кроме шнура для лука, и он отрезал его от пояса из сыромятной кожи, поддерживавшего его набедренную повязку, — длинную тонкую полоску сыромятной кожи, которую он вложил в рот и тщательно пережевал, пока она полностью не пропиталась. со слюной. Затем он согнул лук и натянул мокрую сыромятную кожу от кончика до кончика. Пока оно высыхало, он наводил стрелы зубами.

При высыхании сыромятная кожа сжималась, изгибая лук еще больше и натягивая тетиву, пока она не загудела от малейшего прикосновения.

С оружием было покончено, но огромные быки все еще стояли на страже, и пока Танар оставался беспомощным на дереве, Джуд вел Стеллару вглубь острова.

Но все должно закончиться. Не терпящий задержки, Танар искал какой-нибудь план, с помощью которого он мог бы избавиться от вспыльчивых зверей под ним. Он придумал план кричать и бросать в них сухие ветки, и это действительно заставило их всех встать на ноги. Некоторые ушли пастись вместе с остальным стадом, но их осталось достаточно, чтобы надежно удержать Танара в заточении.

Огромный бык стоял прямо под ним. Танар прыгал вверх и вниз по маленькой ветке, заставляя ее лиственный конец хлестать по воздуху, и в то же время швырял куски дерева в больших тэгов. И вдруг, к удивлению и ужасу и человека, и зверя, ветка сломалась, и Танар рухнул на широкие плечи быка. Мгновенно его пальцы вцепились в его длинные волосы, когда зверь с ревом удивления и ужаса прыгнул вперед.

Инстинкт привел испуганное животное к равновесию стада, и когда они увидели его с человеком, сидящим на его спине, они тоже испугались, в результате чего последовала всеобщая давка, стадо пыталось убежать от своего товарища, а бык поспешил оказаться среди них.

Отставшие, пасшиеся на значительном расстоянии от остатка стада, тянулись сзади, и именно их присутствие не давало Танару возможности соскользнуть на землю и убежать. Зная, что те, кто сзади, растопчут его, если он покинет спину быка, у него не было другого выбора, кроме как оставаться на месте так долго, как он мог.

Тэг, теперь совершенно напуганный из-за своей неспособности сбросить человеческое существо со своих плеч, вслепую мчался вперед, и вскоре Танар оказался в самой гуще стада, которое с грохотом мчалось по плоскогорью к далекому лес.

Сарьян знал, что, как только они доберутся до леса, он, несомненно, почти сразу же будет содран со спины тэга какой-нибудь низко висящей конечностью, и если он не будет убит или ранен от удара, его затопчут насмерть таги позади. Но так как побег казался безнадежным, он мог только ждать окончательного исхода этого странного приключения.

Когда вожди стада приблизились к лесу, в груди Танара вновь зажглась надежда, ибо он увидел, что заросли так густы, а деревья стоят так близко друг к другу, что звери не могут войти в лес быстрым шагом.

Как только вожди достигли опушки леса, их шаг замедлился, а те, кто шел впереди, были остановлены теми, кто шел впереди. Некоторые из них пытались взобраться наверх или были вынуждены взобраться на спины тех, кто шел впереди. Но по большей части стадо замедлило ход и довольствовалось неуклонным продвижением вперед к лесу, в результате чего, когда зверь, верхом на котором ехал Танар, достиг края темных теней, его походка превратилась в шаг, и когда он проходил под первым деревом, Танар легко качнулся на его ветвях.

Он потерял свое копье, но его лук и стрелы, которые он привязал к своей спине, остались с ним, и когда стадо прошло под ним, и он увидел, как последние из них исчезли в темных проходах леса, он глубоко вздохнул. облегчения и снова повернулся к дальнему концу острова.

Таги унесли его вглубь суши на значительное расстояние, так что теперь он по диагонали отступил к побережью, чтобы захватить как можно больше территории.

Танар еще не вышел из леса, когда прямо перед собой услышал возбужденное рычание какого-то дикого зверя.

Ему показалось, что он узнал голос кодона, и, прикрепив к луку стрелу, осторожно пополз вперед. Тот ветер, который дул от зверя, шел к нему и вскоре донес до его ноздрей доказательство правильности его догадки вместе с другим знакомым запахом — запахом человека.

Зная, что зверь не может уловить его запах с подветренной стороны, Танару нужно было лишь соблюдать осторожность, чтобы продвигаться бесшумно, но на земле мало животных, которые могут передвигаться тише, чем первобытный человек, когда он того пожелает, и поэтому Танар появился в поле зрения. зверя, не будучи обнаруженным им.

Как он и думал, это был огромный волк, доисторический, но гигантский аналог нашего лесного волка.

Кодону не нужно было работать стаями, потому что по размеру, силе, свирепости и отваге он мог сравниться с любым существом, которое он пытался убить, за исключением, возможно, мамонта, и только на этого огромного зверя он охотился стаями. .

Кодон стоял, рыча, под большим деревом, время от времени высоко подпрыгивая на стволе, словно пытаясь добраться до чего-то, скрытого листвой наверху.

Танар подкрался ближе и вскоре увидел фигуру юноши, притаившуюся среди нижних ветвей над кодоном. Было видно, что мальчик был охвачен ужасом, но Танара озадачило то, что он чаще бросал испуганные взгляды вверх, на дерево, чем вниз, в сторону кодона, и вскоре этот факт убедил Сарьяна в том, что юноше грозит опасность. что-то над ним.

Танар посмотрел на затруднительное положение мальчика, а затем подумал о жалкой неадекватности своих самодельных лука и стрел, которые могли только разозлить зверя и обратить его против него самого. Он сомневался, что стрелы были достаточно тяжелы или достаточно сильны, чтобы пронзить сердце дикаря, и поэтому он мог только надеяться поразить кодон.

Он еще раз прокрался в новую позицию, не привлекая внимания ни кодона, ни юноши, и с этой новой точки зрения он мог смотреть дальше на дерево, на котором присел мальчик, и тогда он понял безнадежность своего пути. положение мальчика, поскольку всего в нескольких футах над ним и все ближе приближалась голова огромной змеи, чьи широкие, раздутые челюсти обнажали грозные клыки.

На размышления Танара о бедственном положении мальчика повлияло желание спасти его от любого из двух существ, которые угрожали ему, а также надежда, что в случае успеха он может заслужить достаточную благодарность, чтобы заручиться услугами юноши в качестве проводника, и особенно как посредник на тот случай, если он вступит в контакт с туземцами острова.

Теперь Танар подкрался на семь шагов к кодону, от взгляда которого его скрывал низкий куст, за которым он лежал. Если бы юноша не был так занят между волком и змеем, он мог бы увидеть Сарьяна, но до сих пор не видел его.

Вставив стрелу в свой грубый лук и вставив четыре другие между пальцами левой руки, Танар тихо встал и вонзил древко в заднюю часть кодона, между его плечами.

С воем боли и ярости зверь развернулся, только чтобы получить еще одну стрелу в грудь. Затем его сверкающие глаза остановились на Сарьяне, и он с отвратительным рычанием бросился в атаку.

События такого рода происходят с такой быстротой, что они заканчиваются за гораздо меньшее время, чем требуется для их записи, ибо раненый волк, набрасываясь на своего противника, может пройти семь шагов за невероятно короткий промежуток времени; но даже за этот краткий промежуток времени еще три стрелы глубоко вонзились в белую грудь кодона, и инерция последнего шага заставила его покатиться к ногам сариана — мертвого.

Юноша, избавленный от угрозы кодона, спрыгнул на землю и бежал бы, не сказав ни слова благодарности, если бы Танар не накрыл его другой стрелой и не приказал остановиться.

Змея, увидев другого человека и, возможно, поняв, что шансы теперь не на его стороне, на мгновение заколебалась, а затем укрылась в листве дерева, когда Танар приблизился к дрожащему юноше.

"Кто ты?" — спросил Сарьян.

«Меня зовут Балал», — ответил юноша. — Я сын Скурва, вождя.

— Где твоя деревня? — спросил Танар.

— Это недалеко, — ответил Балал.

— Ты отвезешь меня туда? — спросил Танар.

— Да, — ответил Балал.

— Твой отец примет меня хорошо? — продолжал Сарьян.

— Ты спас мне жизнь, — сказал Балал. — За это он будет хорошо к тебе относиться, хотя по большей части мы убиваем чужаков, которые приходят в Гарб.

— Веди, — сказал сариец.
XI

ГУРА

Балал вел Танара через лес, пока они, наконец, не подошли к краю крутой скалы, которая, по мнению Сарьяна, была противоположной стороной мыса, преградившего ему путь вдоль берега.

Недалеко от края Утёса стоял пень огромного дерева, которое, казалось, было выжжено и сожжено молнией. Он поднял голову примерно на десять футов над землей, и из его обугленной поверхности торчали обрубки нескольких сломанных конечностей.

«Следуй за мной», — сказал Балал и, прыгнув на торчащий пень, взобрался на его вершину и спустился внутрь.

Танар последовал за ним и нашел отверстие около трех футов в диаметре, ведущее в ствол мертвого дерева. По бокам этой естественной шахты был вбит ряд тяжелых колышков, которые соответствовали назначению ступеней лестницы к спускающемуся Балалу.

Полуденное солнце освещало внутреннюю часть дерева на небольшом расстоянии, но их собственные тени, вмешиваясь, заслоняли все, что лежало на глубине более шести или восьми футов.

Не слишком уверенный, что его не заманивают в ловушку, и поэтому, не желая позволять своему проводнику выйти за пределы его досягаемости, Танар поспешно вошел в полый пень и последовал за Балалом вниз.

Сарьян знал, что внутренняя часть дерева ведет в шахту, вырытую в твердой земле, и через мгновение он почувствовал, как его ноги коснулись пола темного туннеля.

По этому туннелю Балал провел его, и вскоре они оказались в пещере, которая была слабо освещена через небольшое отверстие напротив них и у пола.

Через это отверстие, которое было около двух футов в диаметре и за которым Танар мог видеть дневной свет, прополз Балал, сопровождаемый Сарианом, который очутился на узком уступе высоко на склоне почти отвесной скалы.

«Это, — сказал Балал, — деревня Гарб».

— Я не вижу ни деревни, ни людей, — сказал Танар.

— Однако они здесь, — сказал Балал. «Следуй за мной», — и он проделал путь вдоль уступа, который наклонялся вниз и местами был настолько узким и уступчатым, что двое мужчин были вынуждены прижаться к краю утеса и медленно продвигаться вперед. дюйм за дюймом, вбок.

Вскоре уступ кончился, и здесь он был гораздо шире, так что Балал мог лечь на него, и, перегнувшись через край, он на мгновение уцепился за руки, а затем упал.

Танар посмотрел через край и увидел, что Балал приземлился на другой узкий выступ примерно в десяти футах ниже. Даже такому горцу, каким был Сарьян, подвиг казался трудным и чреватым опасностью, но другого выхода не было, и вот, лёжа, он медленно спустился с края уступа, ухватился за мгновение пальцами и потом бросил.

Когда он приземлился рядом с юношей, он уже собирался отметить опасное приближение к деревне Гарб, но это было так очевидно, что Балал воспринял это как должное и не придал значения тому, что Танар воздержался, поняв в тот же миг: что среди обитателей утесов, подобных этим, маленький подвиг, который они только что совершили, был таким же обыденным и повседневным явлением, как для него ходьба по ровной местности.

Когда Танар получил возможность оглядеться на этом новом уровне, он увидел, и не без облегчения, что уступ был намного шире и что на нем открывались устья нескольких пещер. Местами, особенно перед входами в пещеры, уступ расширялся до шести-восьми футов, и здесь Танар впервые увидел значительное количество химейцев.

— Разве это не чудесная деревня? — спросил Балал и, не дожидаясь ответа, сказал: «Смотрите!» и он указал вниз по краю уступа.

Следуя в направлении, указанном юношей, Танар увидел уступ за уступом, прочерчивающим поверхность высокой скалы от вершины до подножия, и на каждом уступе были мужчины, женщины и дети.

«Пойдем, — сказал Балал, — я отведу тебя к моему отцу».

Когда первые люди, которых они встретили, увидели Танара, они вскочили на ноги, мужчины схватили свое оружие. «Я отведу его к моему отцу, вождю», — сказал Балал. «Не причиняйте ему вреда», — и воины с угрюмыми взглядами пропускают их.

Бревно, в которое были вбиты деревянные колышки, служило легким средством для спуска с одного уступа на другой, и, спустившись на значительное расстояние примерно на полпути между вершиной и землей, Балал остановился у входа в пещеру, перед которой сидел. мужчина, женщина и двое детей, девочка примерно того же возраста, что и Балал, и мальчик намного моложе.

Как и все другие жители деревни, мимо которых они прошли, они тоже вскочили на ноги и схватились за оружие, когда увидели Танара.

— Не причиняй ему вреда, — повторил Балал. — Я привел его к тебе, Скурв, мой отец, потому что он спас мне жизнь, когда ей угрожали одновременно змея и волк, и я обещал ему, что ты примешь его и будешь хорошо с ним обращаться.

Скурв подозрительно посмотрел на Танара, и морщины на его угрюмом лице не смягчились, даже когда он услышал, что незнакомец спас жизнь его сыну. «Кто вы и что делаете в нашей стране?» — спросил он.

«Я ищу человека по имени Джуд», — ответил Танар.

— Что ты знаешь о Джуде? — спросил Скурв. "Он твой друг?"

В тоне этого человека было что-то такое, что ставило под сомнение целесообразность называть Джуда другом. — Я знаю его, — сказал он. — Мы вместе были пленниками среди корипи на острове Амиокап.

— Вы амиокапианец? — спросил Скурв.

«Нет, — ответил Танар, — я сариец из страны на далеком материке».

— Тогда что ты делал на Амиокапе? — спросил Скурв.

«Я попал в плен к корсарам, и корабль, на котором они везли меня в свою страну, потерпел крушение на Амиокапе. Все, о чем я вас прошу, это чтобы вы дали мне еды и показали, где я могу найти Джуда.

— Я не знаю, где ты можешь найти Джуда, — сказал Скурв. «Его народ и мой народ всегда в состоянии войны».

«Разве ты не знаешь, где находится их страна или деревня?» — спросил Танар.

— Да, конечно, я знаю, где он, но я не знаю, что там Джуд.

«Ты собираешься кормить его, — спросил Балал, — и обращаться с ним хорошо, как я и обещал?»

— Да, — сказал Скурв, но его тон был угрюмым, а бегающие глаза не смотрели ни на Балала, ни на Танара, когда он отвечал.

В центре уступа, против входа в пещеру, горел небольшой костер под глиняной чашей, которую поддерживали три-четыре камушка. Рядом с ним на корточках сидела женщина, которая в юности могла бы быть красивой девушкой, но теперь ее лицо было искажено горечью и ненавистью, когда она угрюмо смотрела в котел, содержимое которого она перемешивала ребром какое-то крупное животное.

— Танар голоден, Слоо, — сказал Балал, обращаясь к женщине. — Когда будет приготовлена еда?

«Разве мне недостаточно делать шкуры и готовить еду для всех вас без необходимости готовить для каждого врага, которого вы считаете нужным привести в пещеру вашего отца?»

«Это первый раз, когда я кого-то привел, мама», — сказал Балал.

— Тогда пусть будет последним, — отрезала женщина.

-- Заткнись, женщина, -- рявкнул Скурв, -- и поторопись с едой.

Женщина вскочила на ноги, размахивая ребром над головой. — Не указывай мне, что делать, Скурв, — пронзительно закричала она. — В любом случае, с меня достаточно тебя.

— Ударь его, мать! — завопил парень лет одиннадцати, вскакивая на ноги и приплясывая от явного веселья и волнения.

Балал перепрыгнул через костер и сильно ударил юношу открытой ладонью по лицу, отчего тот отлетел к скале. «Заткнись, Дхунг, — крикнул он, — или я брошу тебя через край».

Оставшийся член семьи, девушка, только что созревшая в женственность, молчала там, где сидела, прислонившись к скале, и ее большие темные глаза смотрели на сцену, разыгрываемую перед ней. Внезапно женщина повернулась к ней. — Почему ты ничего не делаешь, Гура? — спросила она. «Ты сидишь там и позволяешь им нападать на меня и никогда не поднимаешь руку в мою защиту».

— Но на тебя, матушка, никто не нападал, — со вздохом сказала девочка.

— Но я сделаю это, — завопил Скурв, схватив короткую дубинку, лежавшую рядом с ним. «Я снесу ей голову, если она не придержит язык и не поторопится с этой едой». В этот момент громкий крик привлек внимание всех к другой семейной группе перед пещерой, немного дальше по уступу. Здесь мужчина, схватив женщину за волосы, бил ее палкой, а несколько детей бросали куски камня сначала в родителей, а затем друг в друга.

— Ударь ее еще раз! — закричал Скурв.

— Выцарапай ему глаза! — завопил Слоо, и на мгновение семья вождя забыла о своих разногласиях в приятном зрелище очередного семейного скандала.

Танар смотрел в ужасе и удивлении. Никогда еще он не видел такого смятения и суматохи в сарийских деревнях, а приехав, как только что, с Амиокапа, острова любви, контраст был еще более ужасающим.

— Не обращайте на них внимания, — сказал Балал, наблюдавший за сарианином и заметивший выражение удивления и отвращения на его лице. «Если вы останетесь с нами надолго, вы привыкнете к этому, потому что это всегда так. Давай, поедим, кушанье готово, — и, вытащив каменный нож, он выудил рыбу из котла и проткнул кусок мяса.

Танар, не имея ножа, прибегнул к одной из своих стрел, которая также соответствовала цели, и тогда, одна за другой, семья собралась вокруг, как ни в чем не бывало, и тоже упала на дымящуюся похлебку с жадность.

Во время еды они не разговаривали, только обзывали друг друга гадкими словами, если двое одновременно лезли в котел и один мешал другому.

Котел опустел, Скурв и Слоо заползли в темную глубь своей пещеры, чтобы уснуть, где вскоре за ними последовал Балал.

Гура, дочь, взяла котел и пошла вниз по утесу к ручью, чтобы вымыть сосуд и вернуться с водой.

Пока она спускалась по шатким лестницам и узким уступам, маленький Дхунг, ее брат, развлекался тем, что швырял в нее камни.

— Прекрати, — приказал Танар. — Ты можешь ударить ее.

— Именно это я и пытаюсь сделать, — сказал маленький чертенок. «Почему еще я должен бросать в нее камни? Скучать по ней? Он метнул еще один снаряд, и этим Танар схватил его за шкирку.

Мгновенно Дхунг издал крик, который можно было бы услышать в Амиокапе, — крик, из-за которого Слоу выбежал из пещеры.

— Он убивает меня, — завопил Дхунг, и тут пещерная женщина повернулась к Танару с горящими глазами и искаженным от ярости лицом.

— Подожди, — сказал Танар спокойным голосом. «Я не причиняла вреда ребенку. Он бросал камни в свою сестру, и я остановил его».

— Какое тебе дело до того, чтобы его останавливать? — спросил Слоо. «Она его сестра, он имеет право швырять в нее камни, если захочет».

— Но он мог ударить ее, и если бы он ударил, она бы разбилась внизу.

«А что, если она это сделала? Это не твое дело, — отрезала Слоо и, схватив Дхунга за его длинные волосы, надела ему уши и потащила вглубь пещеры, где Танар еще долго слышал удары и крики, смешанные с острым языком Слоо и проклятия Скурва.

Но, в конце концов, все стихло, позволив звукам других домашних потасовок из разных частей скалистого поселка достичь ушей возмущенного Сарьяна.

Далеко внизу Танар увидел девушку Гуру, которая мыла глиняный сосуд в ручье, после чего наполнила его свежей водой и подняла тяжелую ношу на голову. Он дивился той легкости, с которой она несла огромный вес, и не мог понять, как она намеревалась взобраться на крутой утес и на шаткие импровизированные лестницы со своим тяжелым грузом. С большим интересом наблюдая за ее продвижением, он увидел, как она поднимается по самой нижней лестнице, по-видимому, с такой легкостью и ловкостью, как если бы она не была обременена. Она поднялась, уравновешивая сосуд без видимых усилий.

Глядя на нее, он увидел, что мужчина тоже поднимается, но на несколько уступов выше девушки. Парень быстро и бесшумно подошел к тому выступу, где стоял Танар. Не обращая внимания на сарианца, он осторожно прокрался по уступу ко входу в пещеру рядом с пещерой Скурва. Вытащив свой каменный нож из набедренной повязки, он пробрался внутрь, и через мгновение Танар услышал звуки криков и проклятий, а затем двое мужчин выкатились из входа в пещеру, сцепившись в смертельном объятии. Одним из них был парень, которого Танар только что видел входящим в пещеру. Другой был моложе, меньше и менее могущественным, чем его антагонист. Они отчаянно рубили друг друга своими каменными ножами, но дуэль, похоже, произвела больше шума, чем повреждений.

В этот момент из пещеры выбежала женщина. Она была вооружена костью ноги оленя, и с ее помощью она стремилась добить старшего мужчину, нанося жестокие удары по его голове и телу.

Эта атака, казалось, взбесила парня до безумия и, вместо того чтобы вывести его из строя, побудила его к удвоенным усилиям.

Вскоре ему удалось схватить руку своего противника с ножом, а через мгновение он вонзил свой собственный клинок в сердце противника.

С криком боли женщина снова ударила старика в голову, но не попала в цель, и ее оружие раскололось о камень уступа. Победитель вскочил на ноги и, схватив тело своего противника, швырнул его со скалы, а затем, схватив женщину за волосы, волочил ее, вопя и ругаясь, в поисках какой-нибудь стрелы, которой можно было бы ей помешать.

Пока Танар стоял, наблюдая за отвратительным зрелищем, он заметил, что кто-то стоит рядом с ним, и, обернувшись, увидел, что вернулся Гура. Она стояла прямо, как стрела, балансируя сосудом с водой на голове.

— Это ужасно, — сказал Танар, кивая на сражающуюся пару.

Гура равнодушно пожал плечами. — Ничего, — сказала она. «Ее друг вернулся неожиданно. Вот и все."

— Ты имеешь в виду, — спросил Танар, — что этот парень — ее супруг, а тот — нет?

«Конечно, — сказал Гура, — но они все так делают. Чего можно ожидать там, где нет ничего, кроме ненависти?» И подойдя к входу в пещеру своего отца, она поставила сосуд с водой в тени прямо у входа. Затем она села и прислонилась спиной к скале, не обращая больше внимания на супружеские трудности соседки.

Танар впервые обратил особое внимание на девушку. Он увидел, что на ее лице не было ни того хитрого выражения лица, которое характеризовало Джуда и всех других химеанцев, которых он видел; не было на ее лице и морщин привычного раздражения и злобы; вместо этого это отражало врожденную печаль, и он предположил, что она очень похожа на свою мать, когда была в возрасте Гуры.

Танар пересек уступ и сел рядом с ней. — Ваши люди всегда так ссорятся? он спросил.

— Всегда, — ответил Гура.

"Почему?" он спросил.

— Не знаю, — ответила она. «Они берут себе пару на всю жизнь, и им разрешается только одна, и хотя и у мужчин, и у женщин есть выбор при выборе себе пары, они, кажется, никогда не бывают довольны друг другом и всегда ссорятся, обычно потому, что ни тот, ни другой не верны. . Неужели так ссорятся мужчины и женщины в стране, откуда ты родом?»

— Нет, — ответил Танар. "Они не. Если бы они это сделали, их бы изгнали из племени».

-- А если они обнаружат, что не любят друг друга? настаивала девушка.

«Значит, они не живут вместе», — ответил Танар. «Они расходятся и, если хотят, находят себе других партнеров».

«Это безнравственно», — сказал Гура. «Мы убили бы любого из наших людей, который сделал бы такое».

Танар пожал плечами и рассмеялся.

-- По крайней мере, мы все очень счастливые люди, -- сказал он, -- чего вы больше не можете сказать за себя, а ведь счастье, мне кажется, это все.

Девушка некоторое время думала, как будто изучая новую для нее идею.

— Возможно, вы правы, — сказала она вскоре. «Ничто не может быть хуже жизни, которой мы живем. Моя мать говорит мне, что в ее стране было не так, но теперь она такая же плохая, как и все остальные».

— Твоя мать не химейка? — спросил Танар.

«Нет, она из Амиокап. Мой отец поймал ее там, когда она была маленькой».

«Это объясняет разницу», — размышлял Танар.

«Какая разница?» она спросила. "Что ты имеешь в виду?"

— Я имею в виду, что ты не такой, как другие, Гура, — ответил он. — Ты не выглядишь, как они, и не ведешь себя, как они, — ни ты, ни твой брат, Балал.

«Наша мать — амиокапианка, — ответила она. «Возможно, мы что-то унаследовали от нее, а потом опять же, и самое главное, мы молоды и пока еще не имеем пары. Когда это время придет, мы вырастем и станем такими, как другие, как наша мать стала похожей на них».

— Многие из ваших людей берут себе пару из Амиокапа? — спросил Танар.

«Многие пытаются, но немногие преуспевают, потому что, как правило, их прогоняют или убивают амиокапийские воины. У них есть место высадки на побережье Амиокапа в темной пещере под высокой скалой, и из десяти химейских воинов, высадившихся там, возвращается лишь один, и он не всегда с помощником-амиокапцем. Вдоль нашего побережья живет племя, которое разбогатело, переправившись в Амиокап и вернув каноэ воинов, которые переправились за товарищами и погибли от рук воинов Амиокап».

Несколько мгновений она молчала, погруженная в свои мысли. «Я хотела бы поехать в Амиокап», — подумала она.

"Почему?" — спросил Танар.

«Возможно, мне следует найти там пару, с которой я буду счастлива», — сказала она.

Танар печально покачал головой. — Это невозможно, Гура, — сказал он.

"Почему?" — спросила она. «Разве я недостаточно красив для амиокапийских воинов?»

«Да, — ответил он, — ты очень красивая, но если ты отправишься в Амиокап, они убьют тебя».

"Почему?" — снова спросила она.

«Потому что, хотя твоя мать и амиокапианка, твой отец — нет», — объяснил Танар.

— Таков их закон? — грустно спросил Гура.

— Да, — ответил Танар.

«Ну, — сказала она со вздохом, — тогда, я полагаю, я должна остаться здесь и искать пару, которую я научусь ненавидеть, и рожу детей, которые будут ненавидеть нас обоих».

«Это не очень приятная перспектива, — сказал Танар.

— Нет, — сказала она, а затем, помолчав, — если только…

— Если только что? — спросил Сарьян.

— Ничего, — сказал Гура.

Некоторое время они сидели в тишине, каждый занятый своими мыслями, Танар был полностью заполнен лицом и фигурой Стеллары.

В настоящее время девушка посмотрела на него. — Что ты собираешься делать после того, как найдешь Джуда? она спросила.

— Я собираюсь убить его, — ответил Танар.

"А потом?" — спросила она.

-- Не знаю, -- сказал сарианец. — Если я найду того, кто, как мне кажется, с Джудом, мы попытаемся вернуться на Амиокап.

— Почему ты не остаешься здесь? — спросил Гура. — Я бы хотел, чтобы ты это сделал.

Танар вздрогнул. «Я лучше умру», — сказал он.

«Я не очень тебя виню, — сказала девушка, — но я верю, что есть способ, благодаря которому ты мог бы быть счастлив даже в Химэ».

"Как?" — спросил Танар.

Гура не ответила и увидела, что у нее на глаза навернулись слезы. Затем она поспешно встала и вошла в пещеру.

Танар думал, что Скурв никогда не перестанет спать. Он хотел поговорить с ним и договориться о проводнике в деревню Джуда, но первым из пещеры вышел Слоу.

Она угрюмо посмотрела на него. "Ты все еще здесь?" — спросила она.

-- Я жду, когда Скурв пришлет проводника, который направит меня в деревню Иуды, -- ответил сарианец. «Я не останусь здесь ни на мгновение дольше, чем это необходимо».

— Это будет слишком долго, — проворчала Слоо и, повернувшись на каблуках, вернулась в пещеру.

Вскоре появился Балал, протирая глаза. «Когда Скурв отправит меня в путь?» — спросил Танар.

— Не знаю, — ответил юноша. «Он только что проснулся. Когда он выйдет, вы должны поговорить с ним об этом. Он только что послал меня за шкуркой убитого тобой кодона. Он очень рассердился, подумав, что я оставил его лежать в лесу».

После того, как Балал ушел, Танар долго сидел в своих мыслях.

Вскоре из пещеры вышел Гура. Она выглядела испуганной и взволнованной. Она подошла к Танару и, встав на колени, приблизила губы к его уху. — Вы должны немедленно бежать, — сказала она тихим шепотом. «Скурв убьет тебя. Вот почему он отослал Балала».

— Но почему он хочет меня убить? — спросил Танар. «Я спас жизнь его сыну и только попросил, чтобы он направил меня в деревню Иуды».

— Он думает, что Слоу влюблена в тебя, — объяснила Гура, — потому что, когда он проснулся, ее не было в пещере. Она была здесь, на выступе, с тобой.

Танар рассмеялся. «Слу очень ясно дала мне понять, что я ей не нравлюсь, — сказал он, — и хочет, чтобы я ушел».

-- Я вам верю, -- сказал Гура, -- но Скурв, исполненный подозрений, ненависти и угрызений совести, очень хочет поверить во все плохое, что он может сказать о Слоу, а так как он не желает быть убежденным в своей неправоте, то остается в силе. рассудить, что ничто не может убедить его, так что ваша единственная надежда — в бегстве».

— Спасибо, Гура, — сказал Танар. — Я пойду сейчас же.

— Нет, так не пойдет, — сказала девушка. «Скурв немедленно выйдет сюда. Он промахнется по тебе, возможно, до того, как ты скроешься из виду, и через мгновение он может собрать сотню воинов, чтобы преследовать тебя, и, кроме того, у тебя нет подходящего оружия, чтобы отправиться на поиски Джуда.

— Тогда, возможно, у тебя есть план получше, — сказал Танар.

— У меня есть, — сказала девушка. "Слушать! Видишь, где ручей впадает в джунгли, — и она указала через поляну у подножия утеса на опушку темного леса.

— Да, — сказал Танар, — понятно.

«Сейчас я спущусь и спрячусь там, на большом дереве у ручья. Когда Скурв выйдет, скажите ему, что видели там оленя, и попросите его одолжить вам оружие, чтобы вы могли пойти и убить его. Мясо всегда приветствуется, и он отложит свое нападение на вас, пока вы не вернетесь с тушей убитого, но вы не вернетесь. Когда вы войдете в лес, я буду там, чтобы направить вас в деревню Иуды.

— Зачем ты это делаешь, Гура? — спросил Танар.

— Не обращай внимания на это, — сказала девушка. — Делай только то, что я говорю. Нельзя терять времени, потому что Скурв может выйти из пещеры в любой момент, — и без лишних слов она начала спуск со скалы.

Танар наблюдал, как с ловкостью и грацией серны девушка, часто пренебрегая лестницами, легко прыгала с уступа на уступ. Почти прежде чем он успел это осознать, она оказалась у подножия утеса и быстро двинулась к лесу за ним, листва которого едва сомкнулась вокруг нее, когда Скурв вышел из пещеры. Прямо за ним шли Слоо и Дхунг, и Танар увидел, что у каждого по дубинке.

— Я рад, что ты вышел сейчас, — сказал Танар, не теряя времени, ибо чувствовал, что все трое готовы к немедленной атаке.

"Почему?" — прорычал Скурв.

«Я только что видел оленя на опушке леса. Если вы позволите мне взять оружие, возможно, я смогу отплатить за ваше гостеприимство, привезя вам тушу.

Скурв колебался, его глупому уму требовалось время, чтобы перестроиться и переключиться с одного направления мысли на другое, но Слоо быстро увидела преимущество использования незваного гостя и была готова отсрочить его убийство до тех пор, пока он не вернет свое. убийство. «Возьми оружие, — сказала она Дхунгу, — и пусть незнакомец приведет оленя».

Скурв почесал затылок, все еще находясь в затруднительном положении, и прежде чем он решился на тот или иной путь, Дхунг снова появился с копьем и каменным ножом, которые он, вместо того чтобы передать Танару, бросил в него, но Сарьян схватил оружие и, не дожидаясь дальнейшего разрешения, спустился по лестнице на следующий уступ, а оттуда вниз на землю. Несколько жителей деревни, узнав в нем чужака, попытались помешать ему, но Скурв, стоя на уступе высоко над головой и наблюдая за его спуском, проревел приказ оставить его в покое, и вскоре сарианец двинулся по открытой местности к джунглям.

Прямо в скрывающей его зелени леса к нему обратился Гура, сидевший на ветке дерева над ним.

«Твое предупреждение пришло как раз вовремя, Гура, — сказал человек, — потому что Скурв, Слоо и Дхунг вышли почти сразу, вооруженные и готовые убить меня».

«Я знала, что они будут, — сказала она, — и я рада, что они будут разочарованы, особенно Зунг — маленький зверь! Он умолял разрешить ему мучить тебя.

«Кажется невероятным, что он может быть твоим братом», — сказал Танар.

— Он совсем как мать Скурва, — сказала девочка. «Я знал ее до того, как ее убили. Она была ужаснейшей старухой, и Дхунг унаследовал всю ее яд и ни капли доброй крови амиокапианцев, которая течет в венах моей матери, несмотря на то, что ее ужасная жизнь изменила ее.

— А теперь, — сказал Танар, — укажи дорогу в деревню Джуда, и я уйду. Никогда, Гура, я не смогу отплатить тебе за твою доброту ко мне — доброту, которую я могу объяснить только силой амиокапийской крови, которая в тебе. Я никогда больше не увижу тебя, Гура, но воспоминание о твоем образе и твоей доброте всегда буду хранить в моем сердце».

— Я иду с тобой, — сказал Гура.

— Ты не можешь этого сделать, — сказал Танар.

«Как же иначе я могу провести вас в деревню Иуды?» — спросила она.

«Вы не должны направлять меня; только скажи мне, в каком направлении она лежит, и я найду ее, — ответил Танар.

— Я иду с тобой, — решительно сказала девушка. «В пещере моего отца есть только ненависть и страдание. Я предпочел бы быть с тобой».

— Но этого не может быть, Гура, — сказал Танар.

— Если я сейчас вернусь в пещеру Скурва, он заподозрит меня в содействии твоему побегу, и они все меня побьют. Пойдемте, мы не можем терять здесь время, потому что, если вы не вернетесь быстро, Скурв заподозрит что-то подозрительное и пойдет по вашему следу. Она упала на землю рядом с ним и теперь направилась в лес.

— Ну, будь, как хочешь, Гура, — сказал Танар, — но я боюсь, что ты пожалеешь о своем поступке, я боюсь, что мы оба пожалеем об этом.

«По крайней мере, у меня будет немного счастья в жизни, — сказала девушка, — и если оно у меня будет, я согласна умереть».

«Подожди, — сказал Танар, — в каком направлении находится деревня Иуды?» Девушка указала. -- Хорошо, -- сказал Танар, -- вместо того, чтобы спускаться по земле и оставлять свой след четко обозначенным, чтобы Скурв мог следовать за ним, мы пойдем к деревьям, потому что, увидев, как вы спускаетесь со скалы, я знаю, что вы должны быть в состоянии путешествовать. так же быстро среди ветвей, как и на земле».

«Я никогда этого не делала, — сказала девушка, — но куда бы вы ни пошли, я пойду за вами».

Хотя Танар и не хотел позволять девушке сопровождать его, тем не менее он обнаружил, что ее компания превратила то, что в противном случае было бы одиноким приключением, далеко не неприятным.
XII

«Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!»

Спутники Бохара Кровавого недолго ждали его после того, как он отправился в погоню за Стелларой и не вернулся. Они ускорили работу на своей лодке досрочно и, запасшись провизией и водой, отплыли из бухты, на берегу которой они построили свое судно, и уплыли в Корсар, не жалея Бохара, которого все они искренне ненавидели.

Тот самый шторм, который был близок к тому, чтобы прогнать Танар мимо острова Химэ, понес корсаров на противоположный конец, унес их грубые паруса и, наконец, разбил их корабль, полностью разбитый, о скалы в верхней части Химэ.

Потеря лодки, провизии и одного из них, разбившегося о скалу и утонувшего, привела оставшихся в живых корсаров в еще более свирепом настроении, чем это было принято среди них, и тот факт, что часть острова, на которой они потерпели крушение, поскольку у них не было древесины, подходящей для постройки лодки, что заставило их перейти по суше на противоположный берег.

Теперь они столкнулись с необходимостью проникнуть в страну, полную врагов, в поисках пищи и материала для нового ремесла, и, в довершение всего своего несчастья, они оказались в мокром порохе и были вынуждены защищаться, если возникнет необходимость. , только с кинжалами и тесаками.

Большинство из них, будучи старыми моряками, хорошо знали, где они находятся, и даже многое знали о географии Химэ, нравах и обычаях его жителей, поскольку большинство из них во многих случаях сопровождали отряды, совершавшие набеги в глубь страны, когда Корсарские корабли напали на остров, чтобы украсть меха и шкуры, в безупречной обработке и дублении которых химейские женщины были искусны, в результате чего химейские меха и шкуры стоили в Корсаре дорого.

Тогда совет матросов постарше решил отправиться через всю страну к гавани на дальней стороне острова, где древесина соседнего леса дала бы им материал для постройки другого корабля с дополнительной возможностью прибытия корсара. рейдер.

Пока эти недовольные люди устало брели по острову Химэ, Джуд повел сопротивляющуюся Стеллару к своей деревне, а Гура повел Танара в том же направлении.

Джуд был вынужден делать большие обходные пути, чтобы избежать встречи с недружелюбными жителями деревни; и невольные ноги Стеллары не сильно ускорили его шаг, потому что она постоянно висела на спине, и, хотя ему больше не нужно было нести ее, он счел необходимым закрепить ее на шее кожаным ремнем и вести ее таким образом, чтобы предотвратить многочисленные, внезапные прорывы к свободе, которые она сделала, прежде чем он разработал этот план.

Часто она отступала, отказываясь идти дальше, говоря, что устала, и настаивая на том, чтобы лечь отдохнуть, ибо в глубине души она знала, что, куда бы Джуд или другой ни привел ее, Танар найдет ее.

Уже мысленным взором она могла видеть его на хвосте позади них и надеялась задержать марш Джуда достаточно, чтобы сариец настиг их прежде, чем они достигнут его деревни и защиты его племени.

Гура был счастлив. Никогда прежде за всю свою жизнь она не была так счастлива, и она видела в конце их пути возможный конец этому счастью, и поэтому она не повела Танара прямым путем в Карн, деревню Иуды, а привела его сюда. и туда под различными предлогами, чтобы она могла иметь его для себя как можно дольше. Она нашла в его компании мягкость и понимание, которых никогда не знала за всю свою жизнь.

Это была не любовь, которую Гура испытывал к Танар, но что-то, что могло бы легко превратиться в любовь, если бы собственная страсть Сарьяна была пробуждена к девушке, но его любовь к Стелларе исключала такую возможность, и хотя он находил удовольствие в обществе Гуры ему все же безумно не терпелось продолжить прямо по следу Джуд, чтобы спасти Стеллару и снова завладеть ею.

Деревня Карн не скалистая деревня, как Гарб, деревня Скурв. Он состоит из домов, построенных из камня и глины, и, полностью окруженный высокой стеной, стоит на вершине высокой плоскогорья, защищенной со всех сторон крутыми утесами, и возвышается с одной стороны над лесами и холмами Химэ, а с другой другой — широкие просторы Корсар Аз, или Корсарского Моря.

По крутым скалам к Карну взобрался Джуд, волоча за собой Стеллару. Это был долгий и трудный подъем, и когда они достигли вершины, Джуд был рад остановиться и передохнуть. У него также были кое-какие планы, так как в деревне на плато Джуд оставила себе пару, и теперь он обдумывал какой-то план, с помощью которого он мог бы избавиться от нее, но единственный план, который мог придумать Джуд, заключался в том, чтобы прокрасться в город и убить ее. Но что ему было делать со Стелларой в это время? И тут ему пришла в голову счастливая мысль.

Он знал пещеру, лежащую прямо под вершиной утеса и недалеко от нее, и к ней он повел Стеллару, а когда они подошли к ней, связал ей лодыжки и запястья.

— Я не оставлю вас здесь надолго, — сказал он. «Сейчас я вернусь и возьму тебя в деревню Карн в качестве моей подруги. Не бойтесь. На плато мало диких зверей, и я вернусь задолго до того, как кто-нибудь сможет найти вас.

— Не торопись, — сказала Стеллара. «Я буду приветствовать дикого зверя, который доберется до меня, прежде чем ты вернешься».

«Ты будешь думать по-другому после того, как какое-то время будешь спутницей Джуда», — сказал мужчина, а затем оставил ее и поспешил к обнесенной стеной деревне Карн.

С трудом приняв сидячее положение, Стеллара могла смотреть на местность, лежащую у подножия утеса, и вскоре внизу она увидела мужчину и женщину, вышедших из леса.

На мгновение ее сердце остановилось, на мгновение, когда ее глаза остановились на нем, она узнала в этом мужчине Танара. Крик приветствия был на ее губах, когда новая мысль остановила ее язык.

Кем была та девушка с Танаром? Стеллара увидела, как близко она подошла к нему, и она увидела, как она смотрит ему в лицо, и хотя она была слишком далеко, чтобы увидеть глаза девушки или ее выражение, в позе стройного тела было что-то, что означало поклонение, и Стеллара повернулась. свое лицо и уткнулась им в холодную стену пещеры и залилась слезами.

Гура указал вверх, на высокую гору. «Там, — сказала она, — прямо за вершиной этой скалы лежит Карн, деревня, где живет Джуд, но если мы войдем в нее, ты будешь убит, и, возможно, я тоже, если женщины доберутся до меня раньше».

Танар, осматривавший землю у своих ног, казалось, не слышал слов девушки. — Кто-то прошел прямо перед нами, — сказал он. «мужчина и женщина. Я вижу отпечатки их ног. Трава, придавленная их сандалиями, все еще медленно поднимается — мужчина и женщина — и один из них был Стелларой, а другой — Джуд.

«Кто такая Стеллара?» — спросила девушка.

— Мой друг, — ответил Танар.

Привычное выражение печали, с детства отмечавшее лицо Гуры, но сменившееся лучезарным счастьем с тех пор, как она покинула деревню Гарб с Танаром, вернулось, когда она со слезами на глазах подавила всхлип, оставшийся незамеченным Сариец, жадно обшаривающий землю перед ними. А в пещере над ними теплые слезы омыли несчастные щеки Стеллары, но порыв любви вскоре вернул ее взгляд к Танару как раз в тот момент, когда он повернулся и обратил внимание Гуры на хорошо заметный след, по которому он шел.

Глаза Сарьяна отметили отчаяние на лице его спутницы и слезы в ее глазах.

«Гура!» воскликнул он. "В чем дело? Почему ты плачешь?" и порывисто он подошел к ней вплотную и дружески обнял ее за плечи, а Гура, обескураженная добротой, уткнулась лицом ему в грудь и заплакала. И это было то, что увидела Стеллара — это была сцена, которую любовь и ревность интерпретировали по-своему, — и глаза амиокапийской девы вспыхнули уязвленной гордостью и гневом.

— Почему ты плачешь, Гура? — спросил Танар.

— Не спрашивай меня, — умоляла девушка. "Ничего особенного. Может быть, я устал; возможно, я боюсь. Но теперь мы можем не думать ни об усталости, ни о страхе, потому что, если Джуд ведет вашу подругу в деревню Карн, мы должны поспешить спасти ее, пока не стало слишком поздно.

— Ты прав, — воскликнул Танар. «Мы не должны медлить», и, сопровождаемый Гурой, он быстро побежал к основанию утеса, прослеживая следы Джуда и Стеллары там, где они вели к опасному подъему на скалу. И пока они спешили, жестокие глаза наблюдали за ними с опушки джунглей, из которых они сами недавно выбрались.

Там, где крутой подъем увенчал вершину утеса, голая скала не давала никакого намека на направление, которое выбрал Джуд, но в двадцати ярдах дальше, где снова начиналась мягкая земля, Танар уловил следы человека, на которые он обратил внимание Гуры.

— Следы Джуда здесь одни, — сказал он.

«Возможно, женщина отказалась идти дальше и он был вынужден ее нести», — предположил Гура.

— Это, несомненно, факт, — сказал Танар и поспешил вперед по ровной тропе, оставленной Химеей.

Путь вел теперь по хорошо обозначенной тропе, которая проходила через значительный участок кустов, которые вырастали значительно выше головы человека, так что ничего не было видно ни с той, ни с другой стороны и лишь на небольшом расстоянии впереди и позади них по извилистой тропе. . Но Танар не сбавил скорости, его единственной целью было восстановить Химеан до того, как он доберется до своей деревни.

Когда Танар и Гура достигли вершины утеса и исчезли из виду, восемнадцать волосатых мужчин появились из леса и последовали по их следу к подножию утеса.

Это были густые бакенбарды с яркими поясами на талии и такими же блестящими тряпками на головах. Огромные пистолеты и ножи торчали из-под их поясных одежд, а кортики свисали с бедер — судьба привела этих выживших с корабля Сида к подножию утесов под деревней Карн почти в тот же момент, когда прибыл Танар. С чувством удивления, не лишенного благоговения, они узнали сарианца, который был пленником на корабле и которого, как они думали, видели убитым мушкетным огнем на краю естественного колодца на острове Амиокап.

Корсары, движимые пагубным упрямством невежества, были движимы общим стремлением вернуть Танар. И с этой целью они дождались, пока Гура и Сарьян скроются за вершиной утеса, и пустились в погоню.

Стены Карна лежат недалеко от края плато, на котором они стоят. В вечном Пеллюсидаре события, которые в действительности далеко друг от друга, следуют, кажется, близко друг к другу, одно за другим, и по этой причине нельзя сказать, как долго Иуда находился в деревне Карн и успел ли он ужасная цель, которая привела его сюда, но факт оставался фактом: когда Танар и Гура достигли опушки кустов и посмотрели через поляну на стены Карна, они увидели Джуда, крадущегося из города. Если бы они видели его лицо, они могли бы заметить злобную торжествующую ухмылку, и если бы они знали цель, которая привела его таким украдкой в родную деревню, они могли бы воссоздать сцены кровавого эпизода, который только что разыгрывался в доме. из Химеи. Но Танар видел только, что Джуд, которого он искал, идет к нему, а Стеллары с ним нет.

Сарьян отвел Гуру назад, в укрытие кустов, окаймлявших тропу, к которой приближался Джуд.

Пришел химеан, и пока Танар ждал его прихода, корсары неуклюже взбирались на утес, а Стеллара, больная ревностью и несчастьем, безутешно прислонилась к холодному камню своей тюремной пещеры.

Джуд, не сознавая опасности, поспешил обратно к тому месту, где он оставил Стеллару, и когда он оказался напротив Танара, сарианец прыгнул на него.

Химеец потянулся за ножом, но был беспомощен в хватке Танара, чьи стальные пальцы сомкнулись на его запястьях с такой силой, что Джуд с криком боли выронил оружие, когда обе его руки были раздавлены давлением клинка. Хватка Сарьяна.

"Что ты хочешь?" воскликнул он. — Почему ты нападаешь на меня?

— Где Стеллара? — спросил Танар.

— Не знаю, — ответил Джуд. — Я ее не видел.

— Ты лжешь, — сказал Танар. «Я пошел по ее и вашим следам на вершину утеса: где она?» Он вытащил свой нож. «Скажи мне или умри».

«Я оставил ее на краю обрыва, а сам отправился в Карн, чтобы договориться о ее дружеском приеме. Я сделал все это для ее защиты, Танар. Она хотела вернуться в Корсар, а я всего лишь помогал ей.

-- Опять вы лжете, -- сказал сариец. — Но отведи меня к ней, и мы послушаем ее версию этой истории.

Химеец сдерживался, пока острие ножа Танара не уперлось ему в ребра; затем он сдался. — Если я приведу вас к ней, вы обещаете не убивать меня? — спросил Джуд. — Вы позволите мне вернуться с миром в мою деревню?

-- Я ничего не обещаю, пока не узнаю из ее уст, как вы с ней обошлись, -- ответил сарианец.

— Она не пострадала, — сказал Джуд. "Клянусь."

— Тогда веди меня к ней, — настаивал Танар.

Хмурый химеец вел их обратно по тропинке к пещере, где он оставил Стеллару, а на другом краю кустов восемнадцать корсаров, предупрежденные шумом их приближения, остановились, прислушались и вскоре бесшумно растворились в окружающем пространстве. кустарник.

Они видели, как из кустов вышли Иуда, Гура и Танар, но не нападали на них; они ждали, чтобы увидеть, с какой целью они вернулись. Они видели, как они исчезли за краем утеса недалеко от вершины тропы, ведущей вниз в долину. А потом они вышли из своих укрытий и осторожно последовали за ними.

Джуд привел Танара и Гуру к пещере, где лежала Стеллара, и когда Танар увидел ее, ее дорогие запястья и лодыжки, связанные ремешками, и ее щеки, все еще мокрые от слез, он прыгнул вперед и заключил ее в свои объятия.

«Стеллара!» воскликнул он. "Дорогой!" Но девушка отвернулась от него.

«Не прикасайся ко мне, — кричала она. "Я тебя ненавижу."

«Стеллара!» — воскликнул он в изумлении. "Что произошло?" Но прежде чем она успела ответить, они вздрогнули от хриплой команды сзади и, повернувшись, обнаружили, что смотрят в дула пистолетов восемнадцати корсаров.

— Сдавайся, Сарьян! — воскликнул вождь корсаров.

Глядя в дула около тридцати шести огромных пистолетов, которые в равной степени угрожали жизням Стеллары и Гуры, Танар не видел непосредственной альтернативы, кроме как сдаться.

— Что ты собираешься с нами делать, если мы сдадимся? — спросил он.

— Это мы решим позже, — прорычал представитель корсаров.

— Вы рассчитываете когда-нибудь вернуться на Корсар? — спросил Танар.

— Что тебе до этого, Сарьян? — спросил корсар.

— От этого зависит, сдадимся мы или нет, — ответил Танар. «Вы пытались убить меня раньше и обнаружили, что меня трудно убить. Я кое-что знаю о вашем оружии и вашем порохе, и я знаю, что даже с такого близкого расстояния я смогу убить некоторых из вас, прежде чем вы убьете меня. Но если вы ответите на мой вопрос честно и честно, и если ваш ответ будет удовлетворительным, я сдамся».

При упоминании Танара о том, что он знает об их порохе, корсары сразу же предположили, что он знает, что он мокрый, тогда как он только намекал на его постоянно низкое качество, и поэтому представитель решил, что будет лучше подождать, по крайней мере, на время. «Как только мы сможем построить лодку, мы вернемся в Корсар, — сказал он, — если тем временем корсарский корабль не бросит якорь в бухте Карна».

— Хорошо, — прокомментировал Сарьян. — Если вы пообещаете вернуть дочь Сида целой и невредимой ее людям в Корсаре, я сдамся. И ты также должен пообещать, что этой другой девушке не причинят никакого вреда и что ей будет позволено отправиться с тобой в Корсар в целости и сохранности или остаться здесь среди своих людей, как она пожелает.

— А как насчет другого мужчины? — спросил корсар.

«Вы можете убить его, когда убьете меня», — ответил Танар.

Глаза Стеллары расширились от испуга, когда она услышала слова сарианца и обнаружила, что ревность не может сравниться с настоящей любовью.

— Очень хорошо, — сказал корсар. «Мы принимаем условие. Женщины вернутся с нами в Корсар, а вы, двое мужчин, умрете.

— О нет, — взмолился Джуд. «Я не хочу умирать. Я химей. Карн — мой дом. Вы, корсары, часто приезжаете туда торговать. Пощадите меня, и я позабочусь о том, чтобы у вас было больше шкур, чем вы можете упаковать в свою лодку после того, как вы ее построили.

Лидер группы рассмеялся ему в лицо. «Восемнадцать из нас могут взять из деревни Карн все, что захотят, — сказал он. «Мы не такие глупцы, чтобы пощадить вас, чтобы вы могли пойти и предупредить свой народ».

«Тогда возьмите меня с собой в качестве пленника», — взвыл Джуд.

— И все время тебя кормить и присматривать за тобой? Нет, мертвый ты для нас дороже, чем живой.

Пока Джуд говорил, он пробрался к входу в пещеру, где встал наполовину позади Стеллары, словно укрываясь за счет девушки.

С жестом отвращения Танар повернулся к корсарам. — Пойдем, — нетерпеливо сказал он. «Если сделка будет удовлетворительной, нет смысла обсуждать ее дальше. Убейте нас и доставьте женщин в целости и сохранности в Корсар. Вы дали слово».

В тот момент, когда Танар завершил свое обращение к корсарам, Джуд повернулся, прежде чем кто-либо успел ему помешать, и исчез в пещере позади него. Мгновенно Корсары бросились в погоню, а остальные с нетерпением ждали их возвращения с Джудом. Но когда они появились, они были с пустыми руками.

— Он сбежал от нас, — сказал один из тех, кто отправился за химейцами. «Эта пещера — вход в темный длинный туннель с множеством ответвлений. Мы ничего не видели и, опасаясь заблудиться, вернулись к входу. Было бы бесполезно пытаться найти человека внутри, если только вы не знакомы с туннелем, который пронизывает скалу за этой пещерой. Нам лучше убить этого немедленно, прежде чем он тоже успеет сбежать, — и парень поднял пистолет и нацелил его на Танара, возможно, надеясь, что его порох высох с тех пор, как они отправились с пляжа на противоположный берег реки. остров.

"Останавливаться!" — закричала Стеллара, прыгая перед мужчиной. «Как вы все знаете, я дочь Сида. Если вы вернете меня ему в целости и сохранности, вы будете хорошо вознаграждены. Я позабочусь об этом. Вы все знали, что Сид везет этого человека на Корсар, но, возможно, не знали, зачем.

— Нет, — сказал один из корсаров, которые, будучи простыми моряками, ничего не знали о планах своего командира.

«Он знает, как делать огнестрельное оружие и порох, намного превосходящие наши, и Сид вез его обратно в Корсар, чтобы он мог научить корсаров секретам изготовления пороха и изготовления оружия, которых мы не знаем. Если вы убьете его, Сид будет в ярости на вас, а вы все знаете, что значит злить Сида. Но если ты вернешь и его в Корсар, твоя награда будет гораздо больше.

«Откуда мы знаем, что Сид жив?» — спросил один из корсаров. — А если его нет, то кто вознаградит вас за ваше возвращение или за возвращение этого человека?

— Сид — лучший моряк, чем Бохар Кровавый — это вы все знаете. И если Бохар Кровавый благополучно довел свою лодку до Амиокапа, мало кто сомневается, что Сид благополучно довел свою лодку до Корсара. Но даже если бы он этого не сделал, даже если бы Сид погиб, ты все равно получишь свою награду, если вернешь меня на Корсар.

«Кто заплатит?» — спросил один из матросов.

— Бульф, — ответила Стеллара.

«Почему Булф должен платить вознаграждение за ваше возвращение?» — спросил корсар.

— Потому что я буду его парой. Это было желанием Сида и его».

Нисколько не изменив выражения лица, Сарьян не выдал той боли, которую эти слова причинили ему, как нож, пронзивший его сердце. Он просто стоял, скрестив руки, и смотрел прямо перед собой. Глаза Гуры расширились от удивления, когда она посмотрела сначала на Стеллару, а затем на Танара, поскольку она вспомнила, что последний сказал ей, что Стеллара — его пара, и она с помощью женской интуиции знала, как сильно мужчина любит эту женщину. Гура была озадачена и опечалена, потому что догадывалась о боли, которую слова Стеллары причинили Танару, и поэтому ее доброе сердце побудило ее приблизиться к Танару и нежно положить свою руку на его руку в немом выражении сочувствия. .

Некоторое время Корсары шепотом обсуждали предложение Стеллары, а затем представитель обратился к ней. — Но если Сид мертв, некому будет вознаградить нас за возвращение Сарьяна; следовательно, мы могли бы с тем же успехом убить его, потому что у нас будет достаточно ртов, чтобы накормить их во время долгого путешествия в Корсар.

— Вы не знаете, что Сид мертв, — настаивала Стеллара. — Но если так, то кто лучше Булфа подходит на пост вождя корсаров? А если он вождь, то вознаградит вас за то, что вы вернули этого человека, когда я объясню ему, с какой целью его вернули в Корсар.

-- Что ж, -- сказал корсар, почесывая затылок, -- может быть, вы и правы. Он может быть более ценен для нас живым, чем мертвым. Если он пообещает помочь нам управлять лодкой и не попытается сбежать, мы возьмем его с собой. А как насчет этой девушки?

«Держите ее, пока мы не будем готовы к отплытию, — прорычал один из других корсаров, — а затем отпустите ее».

- Если ты хочешь получить какое-либо вознаграждение за мое возвращение, ты не сделаешь ничего подобного, - решительно сказала Стеллара, а затем Гуре: - Что ты хочешь сделать? Голос у нее был холодный и надменный.

«Куда идет Танар, туда и я хочу пойти», — ответил Гура.

Глаза Стеллары сузились и на мгновение вспыхнули огнём, но тут же вернулись к своему естественному доброму выражению, хотя и с оттенком грусти. — Хорошо, — сказала она, грустно отворачиваясь, — девушка должна вернуться с нами в Корсар.

Матросы довольно долго обсуждали этот вопрос, и большинство из них было против, но когда Стеллара настояла и заверила их в еще большей награде, они в конце концов согласились, хотя и с большим ворчанием.

Корсары смело маршировали через плато, мимо стен Карна, с аркебузами наготове в руках, прекрасно понимая страх перед ними, который прошлые набеги вселили в груди химейцев. Но они не стремились грабить или требовать дани, так как все еще опасались, что их порох бесполезен.

Когда они достигли противоположной стороны плато, откуда они могли смотреть на залив Карна, хриплый крик удовольствия вырвался из глоток корсаров, потому что там, на якоре в заливе, стоял корсарский корабль. Не зная, как скоро судно может сняться с якоря и уйти, корсары кувыркались по крутой тропе к берегу, в то время как позади них озадаченные жители деревни наблюдали за ними поверх стены Карна, пока последний человек не исчез за вершиной. скалы.

Бросившись к кромке воды, корсары пытались разрядить свои аркебузы, чтобы привлечь внимание с судна. Несколько зарядов высохли, и в результате взрыва на стоящем на якоре корабле появились признаки жизни. Матросы на берегу срывали пояса и носовые платки, отчаянно размахивали ими в знак бедствия и вскоре были вознаграждены видом спускаемой с корабля шлюпки.

На расстоянии слышимости от берега лодка остановилась, и офицер окликнул мужчин на берегу.

— Кто ты, — спросил он, — и чего ты хочешь?

«Мы часть экипажа корабля Сида», — ответил представитель моряков. «Наш корабль потерпел крушение посреди океана, и мы направились к Амиокапу, а затем к Химэ, но здесь мы потеряли лодку, которую построили на Амиокапе».

Убедившись, что это были корсары, офицер приказал лодке приблизиться к берегу, и, наконец, она была выброшена на берег недалеко от того места, где группа стояла в ожидании ее прибытия.

После кратких приветствий и объяснений офицер взял их всех на борт, и вскоре после этого Танар из Пеллюсидара снова оказался на корсарском военном корабле.

Командир корабля знал Стеллару и, тщательно расспросив их, одобрил ее план и согласился взять с собой Танара и Гуру обратно на Корсар.

После разговора с офицером Танар на мгновение оказался наедине со Стелларой.

«Стеллара!» он сказал. — Что изменилось в тебе?

Она повернулась и холодно посмотрела на него. -- В Амиокапе ты был достаточно здоров, -- сказала она, -- но в Корсаре ты был бы только голым варваром, -- и, повернувшись, ушла от него, не сказав больше ни слова.
XIII

ПЛЕННИКИ

Путешествие на Корсар прошло без происшествий, и на всем его протяжении Танар не видел ни Стеллары, ни Гуры, ибо, хотя он и не был заключен в темный трюм, ему не разрешалось подниматься выше первой палубы, и хотя он часто поглядывал на На верхней палубе на корме корабля он так и не мельком увидел ни одну из девушек, из чего сделал вывод, что Гура был заперт в одной из кают и что Стеллара намеренно избегала ни его, ни любого вида.

Когда они приблизились к побережью Корсара, Танар увидел ровную местность, изгибающуюся вверх, в туманную даль. Ему показалось, что вдали виднеются очертания холмов, но в этом он не был уверен. Он увидел возделываемые поля, клочки лесов и реку, впадающую в море, широкую, извилистую реку, на берегу которой, немного в стороне от океана, лежал город. В этом месте на берегу не было никакой гавани, но корабль направился прямо к устью реки, вверх по которой он плыл к городу, который, приблизившись к нему, он увидел далеко превосходящим по размерам и претенциозности своих зданий. любое человеческое жилище, которое он когда-либо видел на поверхности Пеллюсидара, не исключая даже новой столицы объединенных королевств Пеллюсидара, которую строил император Давид.

Большинство зданий были белыми с красными черепичными крышами, а некоторые с высокими минаретами и куполами разных цветов — синими, красными и золотыми, последние сияли на солнце, как драгоценные камни в диадеме императрицы Дианы.

Там, где река расширялась, был построен город, и здесь стояла на якоре большая флотилия военных кораблей и множество меньших судов — рыбацкие лодки, речные лодки и баржи. Улица вдоль набережной была усеяна магазинами и кишела людьми.

Когда их корабль приблизился, с палубы стоящих на якоре военных кораблей загрохотали пушки, и на салют ответили их собственные суда, которые, наконец, бросили якорь посреди течения, напротив города.

Небольшие шлюпки отплыли от берега и быстро поплыли к военному кораблю, который также спустил несколько своих шлюпок, в одну из которых Танар была приставлена под присмотром офицера и пары матросов. Когда его вытащили на берег и промаршировали по улице, он привлек большое внимание толпы, через которую они проходили, так как в нем сразу же узнали пленного варвара из какого-то нецивилизованного квартала Пеллюсидара.

Во время высадки Танар ничего не видел ни со Стелларой, ни с Гурой, и теперь он задавался вопросом, увидит ли он их когда-нибудь снова. Его разум был наполнен теми же печальными мыслями, которые сопровождали его на протяжении всего долгого пути от Химэ до Корсара и которые в конце концов убедили его в том, что он никогда не знал настоящую Стеллару до тех пор, пока она не призналась в себе на палубе корабля. корабль в гавани Карн. Да, на Амиокапе с ним было все в порядке, но в Корсаре он был всего лишь голым дикарем, и этот факт доказывался ему теперь убедительными свидетельствами надменного презрения, с которым туземцы Корсара смотрели на него или обменивались грубыми шутками с его расход.

Сарьяну было больно думать, что его так обманула женщина, которой он отдал всю свою любовь. Он поставил бы свою жизнь на кон, веря, что перед ним самая милая, чистая и верная личность, и узнать, наконец, что она поверхностна и неискренна, ранило его в самое сердце, и его страдания облегчались одной-единственной мыслью — его безоговорочная вера в сладкую и прочную дружбу Гуры.

Именно такими мыслями был занят его разум, когда его вели в здание вдоль набережной, похожее на гауптвахту.

Здесь его передали дежурному офицеру, и после нескольких кратких вопросов двое солдат отвели его в другую комнату, подняли в полу тяжелый люк и велели ему спуститься по грубой лестнице, ведущей вниз, в темноту внизу.

Не успела его голова опуститься ниже балок пола, как над ним захлопнулась дверь. Он услышал скрежет тяжелого засова, когда солдаты запирали его, а затем стук их шагов, когда они покидали комнату наверху.

Медленно спустившись примерно на десять футов, Танар наконец вышел на поверхность каменного пола. Глаза его привыкли к перемене, и он понял, что квартира, в которую он спустился, была не в полной темноте, а в нее просачивался дневной свет из маленького зарешеченного окошка под самым потолком. Оглядевшись, он увидел, что он единственный обитатель комнаты.

В стене, против окна, он различил дверной проем и, подойдя к нему, увидел, что он выходит в узкий коридор, идущий параллельно длине комнаты. Глядя вверх и вниз по коридору, он различил слабые блики, как будто другие открытые дверные проемы тянулись по одной стороне коридора.

Он уже собирался отправиться на экскурсию, когда его внимание привлек шум чего-то, снующего по полу коридора, и, обернувшись налево, он увидел темную фигуру, крадущуюся к нему. Он был около фута в высоту и, возможно, три фута в длину, но в тенях коридора он вырисовывался слишком неясно, чтобы он мог различить его детали. Но вскоре он увидел, что у него были два сияющих глаза, которые, казалось, были направлены на него.

Когда оно смело шагнуло вперед, Танар шагнул назад в комнату, которую собирался покинуть, предпочитая встретиться с существом в меньшей темноте квартиры, а не в мрачном коридоре, если существо намеревалось напасть на него.

Существо подошло и, повернувшись в дверной проем, остановилось и оглядело Сарьяна. В своей родной стране Танар был знаком с разновидностью лесной крысы, которую сарианец считал крупной, но никогда в жизни ему не снилось, что крыса может вырасти до огромных размеров отвратительного существа, которое противостояло ему своей смелостью, блестящие глаза-бусинки.

Танар был обезоружен, когда его взяли на борт корабля «Корсар», но даже в этом случае он не боялся грызунов, даже если тварь решит напасть на него, в чем он сомневался. Но свирепый вид крысы заставил его задуматься, когда он задумался о том, каким может быть результат, если несколько крыс одновременно нападут на человека.

Вскоре крыса, все еще стоявшая лицом к нему, завизжала. На какое-то время воцарилась тишина, потом существо снова завизжало, и Танар как будто издалека услышал ответный визг, потом еще и еще, и вскоре они становились все громче и громче, и он понял, что крысиный визг Корсарское подземелье звало своих товарищей в атаку и на пир.

Он огляделся в поисках какого-нибудь оружия для защиты, но там не было ничего, кроме голого камня на полу и стенах. Он услышал, как приближается крысиная стая, но разведчик, обнаруживший его, все еще стоял в дверях, ожидая.

Но почему он, мужчина, должен ждать? Если ему суждено умереть, он умрет, сражаясь, и если бы он мог ловить крыс по мере их появления, одну за другой, он мог бы заставить их платить за еду и дорого платить. И вот, с ловкостью тигра, человек прыгнул на грызуна, и его прыжок был таким внезапным и неожиданным, что одна рука упала на отвратительное существо, прежде чем оно успело убежать. С громкими визгами он пытался вонзить свои клыки в его плоть, но сариец был слишком быстр и слишком силен. Его пальцы сомкнулись на шее существа. Он развернул его тело несколько раз, пока не сломалась шея, а затем швырнул труп в сторону наступающей стаи, которую он уже мог видеть вдалеке сквозь тусклый свет в коридоре, в центре которого теперь стоял Танар, ожидая своей неминуемой гибели. , но он был готов сражаться, пока существа не утащили его вниз.

Пока он ждал, он услышал шум позади себя и подумал, что еще одна стая ведет его сзади, но, обернувшись через плечо, он увидел фигуру человека, стоявшего перед дверным проемом дальше по коридору.

"Приходить!" — крикнул незнакомец. — Здесь ты найдешь безопасность. Танар не терял времени и мчался по коридору к тому месту, где стоял человек, а крысы следовали за ним по пятам.

«Быстрее сюда», — крикнул его спаситель и, схватив Танара за руку, потащил его через дверной проем в большую комнату, в которой находилась дюжина или больше мужчин.

В дверях крысиная стая остановилась, глядя внутрь, но ни одна из них не переступила порог.

Комната, в которой он очутился, была освещена двумя большими окнами, чем та, из которой он только что вышел, и при лучшем свете он имел возможность рассмотреть человека, спасшего его. Этот парень был гигантом медного цвета с прекрасными чертами лица.

Когда мужчина еще немного повернул свое лицо к свету из окон, Танар издал восклицание удивления и восторга. «Джа!» — воскликнул он, и прежде чем Джа успел ответить на приветствие, из дальнего конца комнаты выскочил еще один человек.

«Танар!» — воскликнул второй мужчина. «Танар, сын Гхака!» Когда сарианец развернулся, он обнаружил, что стоит лицом к лицу с Дэвидом Иннесом, императором Пеллюсидара.

«Джа Анорок и Император!» — воскликнул Танар. "Что произошло? Что привело вас сюда?"

«Хорошо, что мы были здесь, — сказала Джа, — и что я услышала визг крысиной стаи как раз в тот момент, когда я это сделала. У этих других парней, — и он кивнул в сторону оставшихся заключенных, — не хватает мозгов, чтобы попытаться спасти новичков, которые находятся здесь в заключении. Дэвид и я пытались вбить им в тупые головы, что чем больше нас будет, тем безопаснее мы будем от нападений крыс, но они думают только о том, что теперь они в безопасности, и поэтому им все равно. что станет с другими беднягами, которых запихнули сюда; у них также не хватает мозгов, чтобы заглянуть в будущее и понять, что, когда некоторые из нас будут вывезены или умрут, может не хватить сил, чтобы отразить атаки голодных зверей. Но расскажи нам, Танар, где ты был и как в конце концов попал сюда.

— Это длинная история, — ответил сарианец, — и сначала я хотел бы выслушать историю моего императора.

«Приключения, выпавшие на нашу долю, не представляют особого интереса, — сказал Дэвид, — но могут быть очень ценными для нас моменты в том, что мне удалось узнать от корсаров относительно ряда проблем, которые меня озадачивают.

«Когда мы увидели, как флот Корсаров уплывает вместе с вами и другими нашими людьми, заключенными на его борту, мы были полны ужаса, и когда мы стояли на берегу великого моря над Страной Ужасной Тени, мы были подавлены безнадежность когда-либо осуществления вашего спасения. Именно тогда я решил рискнуть предприятием, из-за которого мы оказались здесь, в темнице столицы Корсара.

«Из всех, кто вызвался сопровождать меня, я выбрал Джа, и мы взяли с собой в качестве пилота корсарского пленника по имени Фитт. Наша лодка была одной из тех, что корсары бросили во время бегства, и на ней мы продолжали путь к Корсару без происшествий, пока не попали в самый ужасный шторм, который я когда-либо видел».

— Несомненно, та же самая буря, что разбила флот корсаров, уносила нас, — сказал Танар.

— Несомненно, — сказал Дэвид, — как ты скоро узнаешь. Шторм унес все наши снасти, сломав мачту прямо у палубы, и оставил нас беспомощными, за исключением двух пар весел.

«Как вы, возможно, знаете, эти большие весла настолько тяжелы, что, как правило, два или три человека управляются с одним веслом, а поскольку нас было всего трое, мы могли лишь медленно грести вместе с одним человеком, гребущим на каждом весле. сторона, в то время как третий сменил сначала одного, а затем другого через промежутки времени, и даже это могло быть достигнуто только после того, как мы сократили большие зачистки до размера, с которым мог справиться один человек без чрезмерного утомления.

«Фитт проложил курс, который мой компас показал мне почти точно на север, и мы следовали ему с небольшим отклонением или вообще без него после того, как буря утихла.

«Мы спали и ели много раз, прежде чем Фитт объявил, что мы недалеко от острова Амиокап, который, по его словам, находится на полпути между местом, где мы высадились, и землей Корсар. У нас все еще было достаточно воды и провизии, чтобы продержаться остаток пути, если бы мы были снаряжены парусом, но медленный прогресс гребли грозил нам голодной смертью или смертью от жажды задолго до того, как мы могли бы надеяться достичь Корсара. . Столкнувшись с этой судьбой, мы решили приземлиться на Амиокап и переоборудовать наш корабль, но прежде чем мы успели это сделать, нас настиг корабль корсаров, и, будучи не в состоянии ни спастись, ни защититься, мы попали в плен.

«Корабль был одним из тех, что сформировали армаду Сида, и, насколько им было известно, единственным, уцелевшим во время шторма. Незадолго до того, как они нашли нас, они подобрали лодку с выжившими на корабле Сида, включая самого Сида, и от Сида мы узнали, что вы и другие заключенные, несомненно, потерялись вместе с его судном, о чем он сказал. находился в тонущем состоянии в то время, когда он оставил его. К моему удивлению, я узнал, что Сид также бросил свою дочь на произвол судьбы, и я полагаю, что этот трусливый поступок тяготил его разум, поскольку он всегда был молчалив и угрюм, избегая общества даже своих собственных офицеров.

— Она не умерла, — сказал Танар. «Мы бежали вместе, единственные выжившие, насколько нам известно, с корабля Сида, хотя позже мы были захвачены членами другой команды лодки, которая также достигла острова Амиокап, и с ними мы были доставлены на Корсар».

«В моем разговоре с Сидом, а также с офицерами и матросами корабля «Корсар» я стремился убедить их в том, что они знают о протяженности этого моря, известного как Корсар-Аз. Среди прочего я узнал, что у них есть компасы и они умеют пользоваться ими, и они сказали мне, что на запад они никогда не доплывали до крайних пределов Корсар-Аз, который, как они утверждают, простирается на огромное водное пространство на бесчисленное количество раз. лиги за пределами знания человека. Но на восток они следовали вдоль береговой линии от Корсара на юг почти до берега, на котором высадились, чтобы напасть на империю Пеллюсидар.

— Это предполагает, фактически почти доказывает, что Корсар находится на том же большом континенте, что и империя Пеллюсидар, и если нам удастся сбежать из тюрьмы, мы сможем вернуться по суше обратно в нашу страну.

— Но есть еще это «если», — сказал Джа. «Мы много раз ели и спали с тех пор, как они бросили нас в эту темную дыру, но теперь мы не ближе к спасению, чем были в тот момент, когда нас сюда поместили; мы даже не знаем, какая судьба нас уготовила».

-- Эти другие пленные говорят нам, -- продолжал Давид, -- что тот факт, что нас не убили сразу, что является обычной участью военнопленных среди корсаров, указывает на то, что они спасают нас с какой-то целью; но что это за цель, я не могу понять.

— Могу, — сказал Танар. — На самом деле я совершенно уверен, что знаю.

"А что это такое?" — спросил Джа.

-- Они хотят, чтобы мы научили их делать огнестрельное оружие и порох, как у нас, -- ответил сарианец. — Но как вы думаете, где они вообще взяли огнестрельное оружие и порох?

-- Или большие корабли, на которых они плавают, -- добавил Джа. «Корабли, которые даже больше, чем те, которые мы строим? Эти вещи были неизвестны в Пеллюсидаре до того, как к нам пришли Дэвид и Перри, но корсары, похоже, знали о них и всегда ими пользовались.

— У меня есть идея, — сказал Дэвид. «И все же это настолько безумная идея, что я почти не решался принять ее, не говоря уже о том, чтобы выразить ее».

"Что это такое?" — спросил Танар.

«Это мне подсказали в моих беседах с самими корсарами», — ответил император. «Все они без исключения уверяли меня, что их предки пришли из другого мира — мира, над которым солнце не стояло постоянно в зените, а регулярно пересекало небо, оставляя мир во тьме половину времени. Они говорят, что часть этого мира очень холодная и что их предки, которые были мореплавателями, застряли со своими кораблями в замерзших водах; что их компасы вращались во всех направлениях и стали для них бесполезными, и что, когда, наконец, они прорвались сквозь лед и поплыли в направлении, которое они считали югом, они пришли в Пеллюсидар, который они нашли населенным только голыми дикарями и дикими зверями. И здесь они основали свой город и построили новые корабли, число которых время от времени пополнялось другими мореплавателями из этого мира, из которого, как они говорят, они пришли.

«Они вступили в брак с туземцами, которые в этой части Пеллюсидара, казалось, были очень низкого уровня». Дэвид сделал паузу.

— Ну, — спросил Танар, — что все это значит?

«Это означает, — сказал Дэвид, — что если их легенда верна или основана на фактах, что их предки пришли из того же внешнего мира, из которого пришли Перри и я, но каким путем? — это поразительная загадка».

Много раз во время заключения трое мужчин обсуждали эту тему, но так и не смогли прийти к какому-либо определенному разгадке тайны. Еду им приносили много раз, и несколько раз они спали, прежде чем пришли корсарские воины и забрали их из подземелья.

Их привели во дворец Сида, архитектура которого только усиливала тайну происхождения этой странной расы в сознании Дэвида Иннеса, поскольку здание, казалось, демонстрировало неопровержимые доказательства мавританского влияния.

Во дворце их провели в большую комнату, уютно заполненную усатыми корсарами, одетыми в самые безвкусные одежды, которые далеко превосходили яркостью цвета и орнаментом сравнительно скромную одежду, которую они носили на борту корабля. На возвышении, в одном конце комнаты, на большом резном стуле восседал мужчина. Это был Сид, и когда глаза Дэвида остановились на нем, его разум впервые уловил многозначительный намек на титул правителя Корсаров.

Раньше это имя было только именем Давида. Он не считал это титулом; и не по ассоциации он пробудил какой-либо особый ход мысли, но теперь, в сочетании с мавританским дворцом и резным троном, он пробудил.

Сид! Родриго Диас де Бивар — Эль Кампеадор — национальный герой Испании одиннадцатого века. Что это значит? Его мысли вернулись к кораблям корсаров — их разношерстной команде с аркебузами и тесаками, — и он вспомнил захватывающие истории, которые читал мальчишкой о пиратах Испанского Майна. Может ли это быть просто совпадением? Могла ли во внутреннем мире вырасти нация людей, которые так сильно походили на пиратов XVII века, или их предки действительно нашли дорогу сюда из внешней коры? Дэвид Иннес не знал. Он был откровенно озадачен. Но теперь его вели к подножию трона Сида, и больше не было возможности для восхитительных размышлений, которые на мгновение поглотили его разум.

Жестокие, хитрые глаза Сида смотрели на троих заключенных с его звериного лица. «Император Пеллюсидара!» — усмехнулся он. «Король Анорока! Сын царя Сари!» а потом он громко расхохотался. Он протянул руку, его пальцы разжались и сжались в сжимающем жесте. «Император! Король! Принц! — снова усмехнулся он. — И все же вы все в лапах Сида. Император — ба! Я, Сид, Император всего Пеллюцидара! Ты и твои голые дикари! Он повернулся к Дэвиду. «Кто ты такой, чтобы принять титул Императора? Я мог бы раздавить вас всех, — и он сжал пальцы жестом грубой жестокости. «Но я не буду. Сид щедр, и он тоже благодарен. Вы получите свободу за небольшую цену, которую легко заплатите». Он сделал паузу, словно ожидая, что его спросят, но никто из троих не проронил ни слова. Внезапно он повернулся к Дэвиду. «Где вы взяли огнестрельное оружие и порох? Кто сделал их для тебя?»

«Мы сделали их сами», — ответил Давид.

— Кто научил тебя их делать? — настаивал Сид. "Но не бери в голову; достаточно того, что вы знаете, и мы знали бы. Вы можете завоевать свою свободу, обучая нас.

Давид умел делать порох, но мог ли он делать порох лучше, чем корсары, он не знал. Он оставил это Перри и его подмастерьям в «Империи» и прекрасно понимал, что не сможет воссоздать современную винтовку, такую, какую производили в арсеналах Сари, потому что у него не было ни чертежей для изготовления винтовок, ни ни машины, ни чертежи для изготовления машин, ни мастерские для изготовления стали. Но тем не менее здесь была одна возможность возможной свободы, которая могла проложить путь к бегству, и он не мог отказаться от нее ни для себя, ни для своих товарищей, признав их неспособность производить современное огнестрельное оружие или улучшать порох Корсаров.

- Ну, - нетерпеливо спросил Сид, - каков твой ответ?

— Мы не можем делать порох и ружья, пока человек ест, — ответил Давид. «Ни мы не можем сделать их из воздуха или из разговора. У нас должны быть материалы; у нас должны быть заводы; у нас должны быть обученные люди. Вы будете спать много раз, прежде чем мы сможем выполнить все это. Готовы ли вы подождать?»

«Сколько раз мы будем спать, прежде чем ты научишь наш народ делать эти вещи?» — спросил Сид.

Дэвид пожал плечами. — Не знаю, — сказал он. «В первую очередь я должен найти подходящие материалы».

«У нас есть все материалы», — сказал Сид. «У нас есть железо и ингредиенты для производства порошка. Все, что вам нужно сделать, это собрать их воедино лучше, чем это удалось нам».

— У тебя могут быть материалы, но, возможно, они недостаточно хорошего качества, чтобы делать вещи, которые в одиночку удовлетворят подданных Императора Пеллюсидара. Возможно, ваша селитра низкого качества; в вашей сере могут быть примеси; или даже уголь может быть приготовлен неправильно; и есть еще более важные вопросы, которые следует учитывать при выборе материала и его превращении в сталь, подходящую для изготовления огнестрельного оружия пеллюциданцев».

— Не торопитесь, — сказал Сид. Он повернулся к мужчине, стоявшему рядом с ним. «Позаботьтесь о том, чтобы этих людей всегда сопровождал офицер», — сказал он. «Пусть идут, куда хотят, и делают, что хотят, выполняя мои приказы. Снабдите их работниками, если они того желают, но не позволяйте им медлить и не позволяйте им бежать под страхом смерти». Так закончилось их интервью с The Cid of Korsar.

Случилось так, что человеком, назначенным следить за ними, был Фитт, парень, которого Дэвид выбрал, чтобы сопровождать его и Джа в их преследовании корсарского флота, и Фитт, хорошо познакомившийся с Дэвидом и Джа и не испытавший ничего, кроме внимательное отношение с их стороны, было далеко не недружественным, хотя, как и большинство всех других корсаров, он был склонен к дикости и жестокости.

Выходя из дворца, они мельком увидели девушку в комнате, выходящей в коридор, в котором они находились. Фитт, охваченный важностью своего нового положения и чувствуя себя чем-то вроде шоумена, открывающего и объясняющего свои чудеса несведущим и непосвященным, описывал различные интересные объекты, мимо которых они проходили, а также важных персон, и теперь он кивнули в сторону комнаты, в которой видели девушку, хотя они уже прошли по коридору так далеко к этому времени, что уже не могли ее видеть. — Это, — сказал он, — дочь Сида. Танар остановился как вкопанный и повернулся к Фитту.

— Могу я поговорить с ней? он спросил.

"Ты!" — воскликнул Фитт. — Ты говоришь с дочерью Сида!

— Я знаю ее, — сказал Танар. «Мы двое остались одни на заброшенном корабле, когда его покинули офицеры и команда. Иди и спроси ее, хочет ли она поговорить со мной.

Фит колебался. — Сид может не одобрить, — сказал он.

— Он не давал тебе никаких указаний, кроме как сопровождать нас, — сказал Дэвид. «Как нам продолжать нашу работу, если нам не разрешают говорить с кем-либо, кого мы выбираем? По крайней мере, вы будете в безопасности, если приведете нас к дочери Сида. Если она захочет поговорить с Танаром, ответственность будет не на тебе.

— Возможно, вы правы, — сказал Фитт. "Я спрошу ее." Он подошел к дверям квартиры, в которой находились Стеллара и Гура, и теперь впервые увидел, что с ними мужчина. Это был Бульф. Все трое подняли головы, когда он вошел.

— Здесь есть один, кто хочет поговорить с дочерью Сида, — сказал он, обращаясь к Стелларе.

"Кто он?" — спросил Бульф.

— Это Танар, военнопленный из Сари.

— Скажи ему, — сказала Стеллара, — что дочь Сида не помнит его и не может дать ему интервью.

Когда Фитт повернулся и вышел из комнаты, обычно грустные глаза Гуры метнули злобно-удивленный взгляд на Стеллару.
XIV

ДВА СОЛНЦА

Давид, Джа и Танар были размещены в казармах внутри дворцовой стены и немедленно приступили к выполнению плана, предложенного Давидом, который включал инспекцию не только порохового завода Корсаров, но и арсеналов, в которых производилось их огнестрельное оружие, но также посещались залежи селитры, месторождения серы, угольные карьеры и железные рудники.

Эти различные экскурсии с целью проверки источников снабжения и способов его получения не вызывали у корсаров никаких подозрений, хотя их истинная цель была совсем иной, чем казалось.

Во-первых, у Давида не было ни малейшего намерения учить корсаров, как улучшать их порох, тем самым превращая их в гораздо большую угрозу миру его империи, чем они могли бы когда-либо стать, будучи ограниченными порохом более низкого качества, который не мог взрываться так же часто, как взрывался. Однако эти инспекционные поездки, которые часто уводили их на значительное расстояние от города Корсар, давали предлог для того, чтобы отложить урок по изготовлению пороха, пока Давид и его товарищи пытались состряпать какой-нибудь план побега, который мог бы содержать хотя бы семена пороха. успех. Кроме того, они дали троим мужчинам лучшее знание окружающей страны, познакомили их с различными тропами и познакомили с нравами и обычаями первобытных племен, которые занимались земледелием Корсара и всеми работами на рудниках, нитровых ложах. и сжигание угля.

Вскоре они узнали, что все корсары живут в городе Корсар и что их насчитывается около пятисот тысяч душ, а так как весь труд выполняется рабами, то каждый корсар мужского пола старше пятнадцати лет свободен для военной службы. службы, в то время как те, кому от десяти до пятнадцати лет, были фактически таковыми, поскольку это включало период их обучения, в течение которого они изучали все, чему можно было научить их в морском деле и искусстве пиратства и набегов. Вскоре Давид понял, что свирепость корсаров, а не их количество, представляла угрозу для мира Пеллюсидара, но он был уверен, что с таким же количеством кораблей и людей сможет их одолеть, и был рад, что ему это удалось. взял на себя эту опасную миссию, потому что чем дольше трое исследовали окрестности Корсара, тем больше они убеждались, что побег возможен.

Первобытные дикари, у которых корсары отняли их страну и которых они фактически обратили в рабство, были настолько низкого уровня интеллекта, что Давид был уверен, что корсары никогда не смогут успешно использовать их в качестве солдат или воинов, которых они превосходили численностью. десять к одному; их деревни, по словам его корсарского осведомителя, простирались далеко вглубь страны, до самых дальних уголков, куда еще не проникал ни один человек.

Сами туземцы говорили о холодной стране на севере, в бесплодных и пустынных пустошах, где не может жить ни один человек, и о горах, лесах и равнинах, простирающихся на восток и юго-восток до, как они выражались, «самых берегов». Молопа Аза» — пылающее море пеллюцидарианской легенды, по которому плывет земля Пеллюсидара.

Эта вера туземцев в непрерывную протяженность суши на юге и юго-востоке подтверждала веру Давида в то, что Корсар находится на том же континенте, что и Сари, и эта вера в дальнейшем подкреплялась отчетливым чувством идеальной ориентации, которое испытали трое мужчин. в тот момент, когда они ступили на берег Корсара; или, скорее, то, что испытали прирожденные пеллюцидианцы, Джа и Танар, поскольку Давид не обладал врожденным инстинктом возвращения домой. Если бы океан какой-либо значительной протяженности отделял их от земли, где они родились, два пеллюцидарианца были уверены, что они не могли бы быть так уверены в направлении Сари, как сейчас.

По мере того как число их поездок в разные места за пределами города Корсар увеличивалось, бдительность Фитта ослабевала, так что трое мужчин время от времени оказывались вдвоем в какой-нибудь отдаленной части сельской местности.

Танар, уязвленный неоднократными отпорами Стеллары, стремился убедить себя, что не любит ее. Он старался заставить себя поверить, что она жестока, жестока и неверна, но все, что ему удалось сделать, это сделать себя еще более несчастным, хотя он скрывал это от своих товарищей и так же усердно, как и они, предавался планированию их побега. Его сердце наполняла агония при мысли о том, что он навсегда уйдет из-под близости женщины, которую он любил, хотя надежды на то, что он увидит ее, если он останется, было мало или совсем не было, поскольку слухи о приближающейся свадьбе Стеллары и Булфа были в ходу. в казарме, где он был расквартирован.

Окно комнаты, в которую его отвели, выходило на часть сада Сида — место исключительной природной красоты, где деревья, цветы и кусты окаймляли покрытые гравием дорожки, а миниатюрное озеро и ручей сверкали в лучах солнца.

Танар редко бывал в своей квартире, а когда бывал, то обычно лишь невзначай обращал внимание на сад за стеной, но однажды, вернувшись с осмотра железного рудника, он остался наедине со своими грустными мыслями. , и, усевшись на подоконник окна, он смотрел вниз на прекрасный пейзаж внизу, когда его внимание привлекла фигура девушки, которая появилась почти прямо перед ним на одной из усыпанных гравием дорожек. Она смотрела на его окно, и их взгляды встретились одновременно. Это был Гура.

Приложив палец к губам, призывая его к тишине, она быстро подошла к его окну настолько близко, насколько это было возможно для нее.

— В дальнем конце вашей казармы есть ворота в садовой стене, — сказала она тихим шепотом, настроенным на то, чтобы достичь его ушей. «Приступайте к этому немедленно».

Танар остановился, чтобы не задавать вопросов. Тон девушки был властным. Вся ее манера говорила о настойчивости. Спустившись по лестнице на первый этаж, Танар вышел из здания и медленно пошел к его дальнему концу. Вокруг него были корсары, но они привыкли видеть его, и теперь он вел себя медленно и небрежно, не вызывая подозрений. Сразу за концом казармы он подошел к маленькой двери с массивными досками в стене сада, и когда он подошел к ней напротив, она распахнулась, и он быстро шагнул в сад, Гура тут же закрыл за собой ворота.

«Наконец-то мне это удалось, — воскликнула девушка, — но я думала, что никогда не смогу этого сделать. Я так старался увидеть тебя с тех пор, как Фитт забрал тебя из дворца Сида. Я узнал от одного из рабов, где в бараке была твоя квартира, и всякий раз, когда я был свободен, я всегда был под твоим окном. Дважды прежде я видел тебя, но не мог привлечь твоего внимания, а теперь, когда мне это удалось, возможно, уже слишком поздно».

"Слишком поздно! Что ты имеешь в виду? Слишком поздно для чего? — спросил Танар.

«Слишком поздно, чтобы спасти Стеллару», — сказала девушка.

— Она в опасности? — спросил Танар.

«Подготовка к ее свадьбе с Булфом завершена. Она не может больше откладывать это.

— Почему она должна хотеть откладывать это? — спросил Сарьян. «Разве она не довольна мужчиной, которого выбрала?»

— Как и все мужчины, ты глуп в вопросах, касающихся женского сердца, — воскликнул Гура.

— Я знаю, что она мне сказала, — сказал Танар.

«После всего, через что вы прошли вместе; после всего, чем она была для тебя, как ты мог поверить, что она любит другого? — спросил Гура.

— Вы хотите сказать, что она не любит Бульфа? — спросил Танар.

«Конечно, она его не любит. Он ужасный зверь».

— И она все еще любит меня?

«Она никогда никого не любила», — ответила девушка.

«Тогда почему она так поступила со мной? Почему она сказала то, что сказала?»

«Она ревновала».

"Ревнивый! Завидовать кому?

— Меня, — сказала Гура, опуская глаза.

Сариец стоял, тупо глядя на темноволосую химейскую девушку, стоящую перед ним. Он заметил ее стройное тело, опущенные плечи, унылое выражение лица. — Гура, — спросил он, — я когда-нибудь говорил тебе слова любви? Разве я когда-нибудь давал Стелларе или кому-то другому право верить, что люблю тебя?

Она покачала головой. «Нет, — сказала она, — и я сказала об этом Стелларе, когда узнала, что она думает. Я сказал ей, что ты меня не любишь, и в конце концов она убедилась и попросила меня найти тебя и сказать, что она все еще любит тебя. Но у меня есть еще одно сообщение для вас от себя. Я знаю тебя, Сарьян. Я знаю, что ты не собираешься оставаться здесь довольным пленником корсаров. Я знаю, что ты попытаешься сбежать, и я пришел просить тебя взять Стеллару с собой, потому что она убьет себя, прежде чем станет спутницей Бульфа.

«Сбежать», — размышлял Танар. «Как это может быть выполнено из сердца дворца Сида?»

— Это мужская работа, — сказал Гура. — Это тебе планировать путь.

"А ты?" — спросил Танар. — Ты хочешь уйти с нами?

— Не думай обо мне, — сказал Гура. «Если вы и Стеллара сможете сбежать, мне все равно».

— Но вы имеете значение, — сказал человек, — и я уверен, что вы не хотите оставаться в Корсаре.

-- Нет, я не хочу оставаться в Корсаре, -- ответила девушка, -- тем более теперь, когда Сид, кажется, приглянулся мне.

— Ты хочешь вернуться в Химэ? — спросил Танар.

«После краткого вкуса счастья, которое я испытала, — ответила девушка, — я не могла вернуться к ссорам, ненависти и постоянному несчастью, которые составляют жизнь в пещере Скурва и которые продолжались бы в какой-нибудь другой пещере, если бы Я хочу найти себе пару в Химэ.

— Тогда пойдем с нами, — сказал сариец.

— О, если бы я только мог! — воскликнул Гура.

— Тогда это решено, — воскликнул Танар. «Ты пойдешь с нами, и если мы доберемся до Сари, я знаю, что ты всегда сможешь обрести покой и счастье для себя».

-- Это похоже на сон, -- задумчиво сказала девушка, -- от которого я проснусь в пещере Скурва.

«Мы воплотим мечту в реальность, — сказал сариец, — а теперь давай придумаем, как лучше всего вывести тебя и Стеллару из дворца Сида».

— Это будет не так просто, — сказал Гура.

-- Нет, это самая трудная часть нашего побега, -- согласился сариец. «Но это должно быть сделано, и я считаю, что чем смелее план, тем больше вероятность его успеха».

-- И это нужно сделать немедленно, -- сказал Гура, -- ведь свадебные приготовления завершены, а Бульфу не терпится найти свою пару.

На мгновение Танар задумался, пытаясь сформулировать какой-нибудь план, который мог бы содержать хотя бы видимость осуществимости. — Ты можешь немедленно привести Стеллару к этим воротам? — спросил он у Гуры.

— Если она одна, то да, — ответила девушка.

— Тогда иди и приведи ее и жди здесь с ней, пока я не вернусь. Моим сигналом будет низкий свист. Когда услышишь, отпирай ворота.

— Я вернусь как можно скорее, — сказал Гура, и когда Танар шагнул в дверной проем во двор казармы, он закрыл и запер за собой ворота.

Сарьян огляделся и с радостью заметил, что, по-видимому, никто не видел, как он выходил из сада. Вместо того чтобы вернуться по фасаду казарм тем путем, которым он пришел, он повернул в противоположном направлении и направился прямо к одним из главных ворот дворца. И эта стратегия была вызвана еще и другим мотивом — он хотел убедиться, сможет ли он пройти мимо стражи у главных ворот, не встретив сопротивления.

Танар не принял одежды своих похитителей и все еще выделялся скудной одеждой и простыми украшениями дикого воина, и его приходы и уходы уже сделали его знакомой фигурой во дворце дворца и на улицах Корсара за его пределами. Но он никогда раньше не проходил через дворцовые ворота в одиночку; ни без вездесущего Фитта.

Подойдя к воротам, он не торопился и не медлил, а сохранял размеренный темп и беззаботное поведение. Другие входили и выходили, и, поскольку первый, естественно, подвергался гораздо более пристальному рассмотрению охраной, чем последний, Танар вскоре оказался на улице Корсара возле дворца Сида.

Перед ним предстали привычные виды, ставшие уже привычными, — узкая пыльная улица, маленькие открытые лавочки или базары, выстроившиеся вдоль противоположной стороны, развязные корсары в блестящих платках и поясах, и рабы, таскавшие взад и вперед тяжелую ношу — садовую тележку и плоды охоты поступали из отдаленных районов, в то время как тюки дубленых шкур, соли и других товаров, столь необходимых простым вкусам аборигенов, везли из города вглубь. Некоторые тюки были значительного размера и веса, для них требовались услуги четырех носильщиков, и они поддерживались двумя длинными шестами, концы которых опирались на плечи мужчин.

Были вереницы рабов, несущих провизию и боеприпасы флотилии кораблей, готовившихся к новому набегу, и еще одна вереница, перевозившая добычу из трюма другого корабля, который совсем недавно бросил якорь в реке перед городом.

Вся эта деятельность представляла собой сцену явного замешательства, которое усиливалось голосами торговцев, расхваливающих свои товары, и пронзительными пререканиями потенциальных покупателей.

Сквозь разношерстную толпу сарианец пробирался к другим воротам, которые вели на дворцовую территорию рядом с дальним концом длинных беспорядочных казарм. Так как это были ворота, через которые он чаще всего проходил, на него обращали лишь взгляд, когда он проходил, и, оказавшись внутри, он сразу же спешил в помещение, отведенное Давиду. Здесь он нашел и Дэвида, и Джа, которым он немедленно раскрыл план, который он совершенствовал с тех пор, как покинул сад Сида.

«А теперь, — сказал он, — прежде чем вы согласитесь с моим планом, позвольте мне пояснить, что я не ожидаю, что вы будете сопровождать меня, если вы чувствуете, что шансы на успех слишком малы. Мой долг и желание спасти Стеллару и Гуру. Но я не могу просить вас поставить под угрозу ваши планы побега.

«Твой план хорош, — ответил Давид, — и даже если бы это было не так, это лучшее из того, что было предложено до сих пор. А что касается нашего ухода либо от вас, либо от Стеллары, либо от Гуры, то это, конечно, даже не вопрос для обсуждения. Мы пойдем с тобой, и я знаю, что говорю не только за себя, но и за Джа.

-- Я знал, что ты это скажешь, -- сказал сарианец, -- а теперь приступим немедленно к проверке плана.

— Хорошо, — сказал Дэвид. — Вы сделаете покупки и вернетесь в сад, а мы с Джа немедленно приступим к выполнению своей части.

Все трое сразу направились к дворцовым воротам в дальнем конце казарм и, проходя через начальника Корсара, остановили их.

"Где сейчас?" — спросил он.

«Мы собираемся в город, чтобы сделать покупки для долгой экспедиции, которую мы собираемся совершить в поисках новых месторождений железа в глубинке, дальше, чем когда-либо раньше».

— А где Фит? — спросил капитан ворот.

— Сид послал за ним, и пока его нет, мы делаем необходимые приготовления.

— Хорошо, — сказал мужчина, явно довольный. — Вы можете пройти.

«Сейчас мы вернемся с носильщиками, — сказал Дэвид, — за кое-какими личными вещами, а затем снова пойдем, чтобы забрать остатки снаряжения. Не оставите ли вы сообщение, что нас должны пропустить, если вас здесь не будет?

— Я буду здесь, — сказал мужчина. — Но что ты собираешься везти в глубинку?

«Мы ожидаем, что нам, возможно, придется путешествовать даже за самые дальние пределы Корсара, где туземцы мало или совсем ничего не знают о Сиде и его власти, и по этой причине нам необходимо брать с собой провизию и предметы торговли, чтобы мы могли торгуйтесь с ними на то, что нам нужно, так как у нас не будет достаточного количества людей в нашей партии, чтобы взять эти вещи силой».

"Понятно," сказал человек; «Но кажется забавным, что Сид не посылает мушкеты и пистолеты, чтобы забрать то, что он хочет, а не портит этих дикарей, торгуя с ними».

— Да, — сказал Дэвид, — это действительно кажется странным, — и все трое вышли на улицу Корсара.

За воротами Давид и Джа повернули направо к рыночной площади, а Танар сразу же направился к одному из магазинов на противоположной стороне улицы. Здесь он купил два больших мешка из хорошо выделанной кожи, с которыми тотчас же вернулся на территорию дворца и вскоре оказался перед садовыми воротами, где издал низкий свист, который должен был послужить сигналом, по которому девушки должны были узнать, что он прибыл.

Почти сразу же ворота распахнулись, и Танар быстро вошел внутрь. Когда Гура закрыл за собой ворота, Танар оказался лицом к лицу со Стелларой. Ее глаза были влажными от слез, ее губы дрожали от сдерживаемых эмоций, когда сарианец раскрыл свои объятия и прижал ее к себе.

Рыночная площадь города Корсар представляет собой большую открытую площадь, где местные жители обменивают свою сельскохозяйственную продукцию, сырые шкуры и мясо животных, добытых ими во время охоты, на предметы первой необходимости, которые они хотят вернуть. в свои дома с ними.

Фермеры приносят овощи в больших корзинах из тростника, переплетенных травой. Эти корзины обычно имеют около четырех футов в каждом измерении и несут на одном шесте два человека, если груз легкий, или на двух шестах и четырех носильщиках, если груз тяжелый.

Дэвид и Джа подошли к группе мужчин, чьи корзины были пусты и которые, очевидно, собирались уйти с рынка, и, расспросив нескольких из этой группы, нашли двоих, которые возвращались в ту же деревню, лежавшую на значительном расстоянии почти прямо к северу. Корсар.

По приказу Сида Фитт снабдил трех своих заключенных достаточными средствами в деньгах Корсара, чтобы они могли делать необходимые покупки для проведения своих исследований и экспериментов.

На деньгах, состоявших из золотых монет разного размера и веса, на одной стороне было грубо отчеканено нечто, якобы изображавшее Сида, а на другой — корабль Корсар. Золотая монета так долго была средством обмена в Корсаре и его окрестностях, что ее принимали даже жители отдаленных деревень и племен, так что Давиду не составило труда воспользоваться услугами восьми перевозчиков и их двух корзин. довезти снаряжение по крайней мере до их деревни, которая на самом деле была намного дальше, чем Давид собирался пользоваться услугами туземцев.

Заключив свои договоренности с мужчинами, Дэвид и Джа пошли обратно к воротам дворца, где офицер, кивнув, пропустил их.

Пока они шли вдоль барака к противоположному концу, их единственным страхом было то, что Фитт мог вернуться после интервью с Сидом. Если бы он это сделал, и если бы он увидел и спросил их, все было бы потеряно. Они едва дышали, подходя ко входу в свои апартаменты, которые также были апартаментами Фитта. Но они ничего его не увидели, миновав дверной проем и поспешив к двери в садовой стене. Здесь они остановились, приказав носильщикам поставить корзины поближе к дверному проему. Дэвид Иннес присвистнул. Дверь распахнулась, и по слову Танара вошли восемь носильщиков, взяли два свертка сразу за воротами и положили по одному в каждую из корзин, ожидающих за стеной. Крышки были закрыты. Рабы возобновили свою ношу, и группа развернулась, чтобы вернуться к дворцовым воротам, через которые только что вошли носильщики со своими пустыми корзинами.

Снова предчувствие оледенило сердце Дэвида Иннеса, опасаясь, что Фитт мог вернуться, но они миновали казармы и достигли ворот, не увидев его, и здесь их остановил корсар.

— Это не заняло у вас много времени, — сказал он. — Что у тебя в корзинах? и он поднял крышку одного из них.

— Только наши личные вещи, — сказал Дэвид. «Когда мы вернемся снова, у нас будет полное снаряжение. Не хотите ли вы осмотреть все это одновременно?»

Корсар, глядя на мешок со шкурами, лежащий на дне корзины, на мгновение заколебался, прежде чем ответить. «Очень хорошо, — сказал он, — я сделаю все это одновременно», — и позволил крышке вернуться на место.

Сердца троих мужчин остановились, но голос Дэвида Иннеса не выдавал никаких необычных эмоций, когда он обращался к капитану ворот. «Когда Фитт вернется, — сказал он, — скажите ему, что я очень хочу его увидеть, и спросите, не подождет ли он в наших покоях, пока мы не вернемся».

Корсар угрюмо кивнул и жестом пригласил их пройти через ворота.

Повернув направо, Дэвид повел группу по узкой улице к рыночной площади. Там он резко свернул налево, через извилистый переулок, и повернул на север по другой улице, параллельной той, на которую выходил дворец. Здесь были более бедные магазины и меньше движения, и перевозчики могли хорошо проводить время до тех пор, пока группа не выехала из города Корсар на открытую местность за его пределами. И тогда, угрозами и обещаниями дополнительных золотых, трое мужчин призвали носильщиков увеличить скорость до качающейся рыси, которую они поддерживали до тех пор, пока не были вынуждены остановиться от изнеможения. Короткий отдых с едой, и снова в путь; они не замедлили шага, пока не достигли холмистой лесистой местности у подножия гор, далеко к северу от Корсара.

Здесь, под защитой леса, носильщики сложили свою ношу и бросились на землю, чтобы отдохнуть, в то время как Танар и Давид откинули крышки корзин и, развязав прочные ремни, закрывавшие устья мешков, обнажили их. содержание. Наполовину задушенные и почти неспособные пошевелить затекшими конечностями, Стеллара и Гура были подняты из корзин и явлены взорам изумленных носильщиков.

Танар повернулся к мужчинам. — Вы знаете, кто эта женщина? — спросил он.

— Нет, — сказал один из их числа.

— Это Стеллара, дочь Сида, — сказал сариец. — Вы помогли украсть ее из дворца ее отца. Ты знаешь, что это будет означать, если тебя поймают?

Мужчины дрожали от явного ужаса. «Мы не знали, что она была в корзине», — сказал один из них. «Мы не имели к этому никакого отношения. Это ты ее украл.

«Поверят ли вам корсары, когда мы расскажем им о большом количестве золота, которое мы заплатили вам, если нас захватят?» — спросил Танар. «Нет, они вам не поверят, и мне не нужно говорить вам, какова будет ваша судьба. Но вы в безопасности, если будете делать то, что я вам говорю».

"Что это такое?" — спросил один из туземцев.

«Возьми свои корзины и поспеши в свою деревню и никому, пока ты жив, не рассказывай о том, что ты сделал, даже своим товарищам: если ты не скажешь, никто не узнает, потому что мы не скажем».

«Мы никогда не скажем», — хором закричали мужчины.

«Даже не говорите об этом между собой, — предупредил Давид, — ибо даже у деревьев есть уши, и если корсары придут в вашу деревню и спросят, вы скажете им, что видели трех мужчин и двух женщин, идущих на восток сразу за Границы города Корсар. Скажи им, что они были слишком далеко, чтобы ты мог их узнать, но что они могли быть дочерью Сида и ее спутницей с тремя мужчинами, которые их похитили.

«Мы сделаем, как вы говорите», — ответили носильщики.

«Тогда уходите», — потребовал Дэвид, и восемь человек поспешно собрали свои корзины и исчезли в лесу на севере.

Когда две девушки достаточно окрепли и отдохнули, чтобы продолжить путешествие, группа снова отправилась в путь, немного пройдя на восток, а затем снова повернув на север, поскольку Танар планировал сбить корсаров с тропы путешествуя на север, а не на восток или юг. Позже они повернут на восток, далеко к северу от области, которую, как можно ожидать, корсары будут прочесывать в поисках их, а затем снова, после многих переходов, они снова изменят свое направление на юг. Это был окольный путь, но он казался самым безопасным.

Лес сменился соснами и кедрами, появились продуваемые ветрами пустоши, усеянные корявыми и чахлыми деревьями. Воздух был холоднее, чем они когда-либо знали его на своей родине, и когда ветер дул с севера, они дрожали у ревущего костра. Животные, которых они встретили, были более редкими и имели более густую шерсть, и нигде не было признаков человека.

Однажды, когда они остановились в лагере, Татарин указал на землю перед собой. "Смотреть!" — крикнул он Давиду. «Моей тени больше нет подо мной», а затем, посмотрев вверх, «солнца нет над нами».

-- Я заметил это, -- ответил Давид, -- и пытаюсь понять причину этого, и, может быть, мне удастся с помощью легенд корсаров.

По мере того как они продвигались вперед, их тени становились все длиннее и длиннее, а свет и тепло солнца уменьшались, пока они не путешествовали в полусумерках, которые всегда были холодными.

Давным-давно они были вынуждены шить более теплую одежду из шкур убитых ими зверей. Танар и Джа хотели повернуть обратно на юго-восток, потому что их странный инстинкт самонаведения влек их в этом направлении, к их собственной стране, но Дэвид попросил их сопровождать его еще немного дальше, потому что в его уме возникла странная и удивительная теория, и он хотел, чтобы продвинуться еще немного дальше, чтобы получить еще более сильное доказательство его правильности.

Когда они спали, то отдыхали возле ревущего костра, а однажды, когда они проснулись, они были покрыты легкой мантией из холодного белого вещества, которое пугало пеллюцидарианцев, но Давид знал, что это снег. И воздух был полон кружащихся частиц, и ветер кусал открытые части их лиц, ибо теперь на них были меховые шапки и капюшоны, а руки были покрыты теплыми рукавицами.

«Мы не можем идти дальше в этом направлении, — сказал Джа, — иначе мы все погибнем».

— Возможно, вы правы, — сказал Дэвид. «Вы четверо поверните обратно на юго-восток, а я пройду еще немного на север и догоню вас, когда убедюсь, что то, во что я верю, правда».

«Нет, — воскликнул Танар, — мы останемся вместе. Куда ты пойдешь, мы пойдем».

— Да, — сказал Джа, — мы не бросим тебя.

«Тогда еще немного дальше на север, — сказал Давид, — и я буду готов вернуться вместе с вами», и так они продвигались вперед по покрытой снегом земле в сгущающийся мрак, который наполнял души пеллюциданцев ужасом. Но через некоторое время ветер переменился и подул с юга, и снег растаял, и воздух снова стал благоухающим, и еще дальше сумерки медленно рассеялись, и свет стал ярче, хотя полуденное солнце Пеллюсидара теперь едва было видно позади них.

— Я не могу этого понять, — сказал Джа. «Почему оно должно снова стать светлее, хотя солнце все дальше от нас?»

— Не знаю, — сказал Танар. — Спроси Дэвида.

-- Я могу только догадываться, -- сказал Дэвид, -- и моя догадка кажется настолько нелепой, что я не осмеливаюсь ее озвучить.

"Смотреть!" — воскликнула Стеллара, указывая вперед. «Это море».

— Да, — сказал Гура, — серое море; это не похоже на воду».

"И что это?" — воскликнул Танар. «Большой пожар на море».

— И море не изгибается вверх вдали, — воскликнула Стеллара. «В этой стране все не так, и я боюсь».

Дэвид остановился как вкопанный и уставился на темно-красное зарево впереди. Остальные собрались вокруг него и тоже наблюдали за этим. "Что это такое?" — спросил Джа.

«Поскольку на небе есть Бог, это может быть только одно», — ответил Давид. — И все же я знаю, что это не может быть той вещью. Сама идея нелепа. Это невозможно и нелепо».

— Но что это может быть? — спросила Стеллара.

— Солнце, — ответил Давид.

— Но солнце почти скрылось за нами, — напомнил ему Гура.

«Я не имею в виду солнце Пеллюсидара, — ответил Давид. «но солнце внешнего мира, мира, из которого я пришел».

Остальные стояли в немом благоговении, наблюдая за краем кроваво-красного диска, который, казалось, плывет по серому океану, по покрасневшей поверхности которого красная и золотая блестящая дорожка вела от береговой линии к пылающему шару, где море и небо казались встречаться.
XV

БЕЗУМИЕ

«Теперь, — сказала Стеллара, — мы не можем идти дальше». да и на восток, и на запад, и на север простиралось огромное угрюмое море, и вдоль береговой линии у их ног поднимались и опускались огромные ледяные глыбы с угрюмым ревом и громкими звуками, когда море перемалывало бурлящую массу.

Долгое время Давид Иннес, император Пеллюсидара, стоял, глядя на эту огромную и пустынную водную гладь. — Что там дальше? — пробормотал он себе под нос, а потом, качая головой, отвернулся. «Пойдем, — сказал он, — нанесем ответный удар ради Сари».

Товарищи встретили его слова радостными возгласами. Улыбки заменили полубеспокойные выражения, которые были отмечены на их осунувшихся лицах с того момента, как они обнаружили, что их любимое полуденное солнце осталось позади.

Легкими шагами, со смехом и шутками они встречали предстоявший им долгий и трудный путь.

Во время второго перехода, после того как они повернули назад от северного моря, Гура обнаружил странный предмет слева от их маршрута.

-- Похоже, это какая-то странная туземная хижина, -- сказала она.

«Мы должны исследовать это», — сказал Дэвид, и пятеро направились в сторону странного объекта.

Это была большая тяжелая плетеная корзина, перевернутая на голой земле. Вокруг него были сгнившие остатки снастей.

По предложению Давида люди перевернули корзину на бок. Под ним они нашли хорошо сохранившиеся остатки промасленного шелка и сеть тонких шнуров.

"Что это такое?" — спросила Стеллара.

«Это корзина и все, что осталось от газового мешка воздушного шара», — сказал Дэвид.

«Что такое воздушный шар, — спросила девочка, — и как он сюда попал?»

-- Я могу объяснить, что такое воздушный шар, -- сказал Дэвид. «Но если бы я был уверен, что прав в своем предположении о том, как он попал сюда, я бы получил ответ на тысячу вопросов, которые веками ставили в тупик людей с внешней коры». Он долго стоял молча, созерцая потрепанную корзинку. Его разум, погруженный в размышления, не обращал внимания ни на что другое. «Если бы я только знал, — подумал он. — Если бы я только знал, а ведь как иначе оно могло попасть сюда? Чем еще мог быть этот красный диск на морском горизонте, как не полуночным солнцем арктических регионов».

— О чем ты вообще говоришь? — спросил Гура.

— Бедняги, — задумчиво проговорил Дэвид, очевидно, не замечая присутствия девушки. «Они сделали большее открытие, чем могли надеяться в своих самых смелых мечтах. Интересно, дожили ли они до этого». Он медленно снял меховую шапку и стал против корзины с опущенной головой, и по какой-то необъяснимой причине, которую они не могли объяснить, его спутники обнажили головы и последовали его примеру. И после того, как они возобновили свое путешествие, прошло много времени, прежде чем Дэвид Иннес смог стряхнуть с себя последствия этого унылого напоминания об одной из самых жалких трагедий в мире.

Члены отряда так стремились достичь ободряющего тепла любимого Пеллюсидара, которого они знали, что двинулись на юг с кратчайшим отдыхом; и они не были полностью удовлетворены, пока их тени снова не легли прямо под ними.

Сари, находившийся немного восточнее юга, возвращались с севера по другому маршруту, отличному от того, которым они следовали из Корсара. Конечно, пеллюцидарианцы не знали эти точки компаса как северные или южные, и даже Дэвид Иннес помнил их в большей степени в соответствии с пеллюцидарианской схемой, чем та, с которой он был знаком на внешней коре.

Естественно, с солнцем всегда в зените и без звезд, без луны и без планет, пеллюцидарианцы были вынуждены разработать систему указания направления, отличную от той, с которой мы знакомы. Инстинктом они знают направление, в котором лежит их собственная страна, и каждый пеллюцидарианец отсчитывает все направления от этой исходной линии, а другие направления он указывает простым и изобретательным способом.

Предположим, вы прибыли из Сари и направляетесь от опоясанного льдом моря над Корсаром в любую точку на Пеллюсидаре, вы бы установили и удерживали свой курс таким образом. Вытяните пальцы правой руки и держите ее в горизонтальном положении ладонью вниз прямо перед собой, мизинец указывает в направлении Сари — направление, которое вы знаете инстинктивно, — а большой палец указывает влево. прямо под прямым углом к линии, на которую указывает ваш мизинец. Теперь таким же образом разведите левую руку и опустите ее поверх правой руки так, чтобы мизинец левой руки точно накрыл мизинец правой руки.

Теперь вы увидите, как пальцы обеих рук охватывают дугу в сто восемьдесят градусов.

Сари находится к юго-востоку от Корсара, а Земля Ужасной Тени лежит прямо на юге. Следовательно, сарианец, указывающий в направлении Страны Ужасной Тени, сказал бы, что он шел двумя пальцами левой руки от Сари, поскольку средний палец левой руки указывал бы точно на юг, в сторону Страны Ужасной Тени. Если бы он шел в противоположном направлении или на север, он просто добавил бы слово «назад», сказав, что он едет двумя левыми пальцами назад от Сари, так что по этому плану каждая сторона компаса примерно покрыта и с достаточным точность для всех требований примитивных Pellucidarians. Тот факт, что когда кто-то движется вправо от своей установленной исходной линии и указывает на это, упоминая пальцы левой руки, может сначала показаться запутанным, но, конечно, следуя этой системе веками, это совершенно нормально. понятно пеллюцидарианцам.

Когда они достигли точки, в которой город Корсар находился в трех пальцах правой руки от Сари, они в действительности были прямо к востоку от города Корсар. Теперь они находились на плодородной полутропической земле, изобилующей животной жизнью. Мужчины были вооружены пистолетами, а также копьями, луками, стрелами и ножами; в то время как Стеллара и Гура были вооружены легкими копьями и ножами, и редко был марш, который не был бы свидетелем встречи с одним или несколькими дикими зверями первобытных лесов, покрытых зеленью холмов или холмистых равнин, по которым их вел их путь.

Они уже давно перестали опасаться преследования или захвата корсарами, и хотя они обогнули дальние внутренние районы, на которые претендовал Корсар, и столкнулись с некоторыми туземцами один или два раза, они не видели ни одного представителя правящего класса, в результате чего что впервые с тех пор, как они попали в лапы врага, они почувствовали непререкаемую свободу. И хотя другие опасности, подстерегающие их на пути, могли показаться ужасающими кому-то из внешнего мира, они не произвели такого впечатления ни на одного из пяти, чей жизненный опыт делал их полностью самостоятельными и, хотя они постоянно были начеку, и бдительный, не угнетенный возможностью будущих бедствий. Когда опасность внезапно столкнулась с ними, они были готовы встретить ее. После того, как она прошла, они не угнетали себя ожиданием следующей встречи.

Джа и Дэвид очень хотели вернуться к своим товарищам, но Танар и Стеллара были в высшей степени счастливы, потому что они были вместе, а Гура был доволен просто быть рядом с Танаром. Иногда она вспоминала Балала, своего брата, потому что он был добр к ней, но Скурва, Слоу и Дунга она старалась забыть.

Так они шли счастливой и довольной компанией, когда с внезапностью и неожиданностью молнии среди ясного неба на них обрушилась беда.

Они миновали гряду невысоких каменистых холмов и спускались по узкому ущелью на Сариской стороне хребта, когда, свернув за отрог холма, столкнулись лицом к лицу с большим отрядом корсаров, состоявшим из сотни человек. . Лидеры увидели и сразу же узнали их, и дикий торжествующий крик, сорвавшийся с их губ, подхватили все их товарищи.

Давид, который был впереди, понял, что сопротивление будет бесполезным, и в тот же миг его план был сформирован. — Мы должны расстаться, — сказал он. «Танар, вы со Стелларой идете вместе. Джа, возьми с собой Гуру, а я пойду в другом направлении, потому что нас всех нельзя схватить. По крайней мере, один должен бежать, чтобы вернуться в Сари. Если это не я, то пусть тот, кто победит, передаст это сообщение Гаку и Перри. Скажите Перри, что я уверен, что обнаружил полярное отверстие во внешней коре, ведущее в Пеллюсидар, и что если он когда-нибудь установит радиосвязь с внешним миром, он должен сообщить им об этом факте. Скажи Гаку, чтобы он направил свои силы на Корсар по морю, а также по суше. А теперь прощайте, и каждый сам за себя.

Сворачивая по своим следам, пятеро бежали вверх по ущелью и, будучи гораздо более активными и проворными, чем корсары, опередили их, и хотя грохот мушкетов следовал за ними, а вокруг них падали или проносились мимо них куски железа и камня, никто не был поражен.

Танар и Стеллара нашли и пошли по крутому ущелью, ведущему вверх вправо, и почти в то же время Джа и Гура отклонились влево по течению сухого водного пути, а Давид продолжал свой обратный путь вверх по главному ущелью.

Почти на вершине и в пределах досягаемости Танар и Стеллара обнаружили, что их путь прегражден отвесной скалой, которая, хотя и не превышала пятнадцати футов в высоту, была абсолютно неприступной; они не могли найти опору на крутых склонах ущелья справа или слева, и, пока они стояли в этом тупике, спиной к стене, отряд из двадцати или тридцати корсаров, с трудом поднимаясь по ущелью, прорезал от их отступления; и не было никакого места, где они могли бы спрятаться, но вместо этого они были вынуждены стоять там на виду у первого врага, который попался им на глаза, и, таким образом, со свободой, которая уже была в их руках, они снова попали в руки Корсарс. И Танар был вынужден сдаться без сопротивления, потому что не осмелился рисковать жизнью Стеллары, привлекая на себя огонь врага.

Многие корсары были за то, чтобы немедленно отправить Танара, но командующий офицер запретил им это, потому что по приказу Сида все пленники, которые могли быть пойманы, должны быть возвращены живыми. «Кроме того, — добавил он, — Бульф особенно хочет вернуть этого Сарьяна живым».

Во время долгого пути обратно на Корсар Танар и Стеллара узнали, что это был один из нескольких отрядов, которые Сид отправил на их поиски с приказом никогда не возвращаться, пока они не спасут его дочь и не схватят ее похитителей. Они также внушили им, что единственная причина, по которой Сид настаивал на том, чтобы заключенных вернули живыми, заключалась в том, что он и Булф хотели приговорить их к смерти, соизмеримой с их преступлением.

Во время долгого обратного пути в Корсар Танар и Стеллара, как правило, держались порознь, хотя несколько раз им удавалось обменяться парой слов.

«Мой бедный Сарьян», — сказала Стеллара на одну из них. «Я желаю Богу, чтобы ты никогда не встречал меня, потому что от этого может произойти только горе, боль и смерть».

«Мне все равно, — ответил Танар, — если я умру завтра или будут мучить меня вечно, ибо нет слишком высокой цены, чтобы заплатить за счастье, которое я испытал с тобой, Стеллара».

«Ах, но они будут мучить вас — вот что сжимает мне сердце», — воскликнула девушка. — Забери себе жизнь, Танар. Не позволяйте им получить вас. Я знаю их и знаю их методы, и я скорее убью тебя своими руками, чем увижу, как ты попадешь в их лапы. Сид — зверь, а Бульф хуже Бохара Кровавого. Я никогда не буду его парой; в этом ты можешь быть уверен, и если ты умрешь от собственной руки, я вскоре последую за тобой. И если есть жизнь после этого, как учили их предки корсаров, то мы встретимся снова там, где все мир и красота и любовь».

Сарьян покачал головой. «Я знаю, что здесь, в этой жизни, — сказал он, — и не знаю, что там в другой. Я буду цепляться за это, и вы должны цепляться за это до тех пор, пока какая-то другая рука, кроме нашей, не отберет это у нас».

— Но они будут так ужасно мучить тебя, — простонала она.

«Никакие пытки не могут убить счастье нашей любви, Стеллара», — сказал мужчина, и тогда охрана разняла их, и они побрели через утомительные, бесконечные мили. Насколько отличается страна глазами отчаяния и печали от залитого солнцем рая, который они видели, когда путешествовали по нему рука об руку со свободой и любовью.

Но, наконец, долгое и жестокое путешествие завершилось, и это была достойная прелюдия к его жестокому финалу, ибо у ворот дворца Стеллара и Танар разделились. В ее покои ее сопровождали служанки, в которых она узнала фактически своих охранников и хранителей, в то время как Танара привели прямо к Сиду.

Войдя в комнату, он увидел пылающее лицо вождя корсаров, а под возвышением, прямо перед ним, стоял Бульф, которого он видел лишь однажды, но лицо которого никто никогда не сможет забыть. Но там был еще один, чье присутствие вызвало на лице Танара выражение большего ужаса, чем жестокие лица Сида или Бульфа, ибо, стоя прямо перед помостом, к которому его вели, сарианец увидел Давида I, императора Пеллюсидара. . Из всех бедствий, которые могли случиться, это было самым страшным.

Когда Сарьяна подвели к Дэвиду, он попытался заговорить с ним, но корсарские стражники грубо заставили его замолчать; и им больше никогда не будет позволено общаться друг с другом.

Сид смотрел на них свирепо, как и Булф. «Для тебя, предавшего мое доверие и похитившего мою дочь, нет наказания, которое могло бы соответствовать твоему преступлению; нет такой ужасной смерти, что смертью она искупит твой грех. Я не в состоянии представить себе какую-либо форму пытки, применение которой к вам доставило бы мне достаточное удовольствие. Мне придется искать предложения вне моего собственного разума, — и его глаза вопросительно бегали по офицерам, окружавшим его.

-- Дайте мне вот это, -- взревел Бульф, указывая на Танара, -- и я могу обещать вам, что вы станете свидетелями таких пыток, каких еще не видели глаза человеческие; и тело человеческое никогда прежде не выносило».

— Это приведет к смерти? — спросил высокий корсар с мертвенно-бледным лицом.

— Конечно, — сказал Бульф, — но не слишком скоро.

«Смерть — это долгожданное и желанное избавление от мучений», — продолжал другой. «Вы бы доставили кому-либо из них удовлетворение и удовольствие от наслаждения даже смертью?»

— Но что еще есть? — спросил Сид.

«Есть живая смерть, которая хуже смерти», — сказал трупный.

-- И если вы можете назвать пытку хуже той, которую я имел в виду, -- воскликнул Бульф, -- я с радостью откажусь от всех своих притязаний на этого Сарьяна.

— Объясни, — приказал Сид.

— Вот это, — сказал трупный. «Эти мужчины привыкли к солнечному свету, к свободе, к чистоте, к свежему воздуху, к общению. Под этим дворцом есть темные, сырые подземелья, куда не проникает ни один луч света, чьи толстые стены непроницаемы для звуков. Жители этих ужасных мест, как вы знаете, произвели бы действие, противоположное человеческому обществу, и единственная опасность, единственное слабое место в моем плане состоит в том, что их постоянное присутствие может лишить этих преступников разума и тем самым разрушить ту самую цель, для которой я считаю необходимым их присутствие. Целая жизнь отвратительного одиночества и мучений в тишине и во мраке! Какую смерть, какую пытку, какое наказание вы можете назначить этим людям, которые по безобразию могли бы сравниться с тем, что я предложил?

После того как он перестал говорить, остальные некоторое время молча обдумывали его предложение. Тишину нарушил Сид.

«Бульф, — сказал он, — я считаю, что он прав, потому что я знаю, что, как бы я ни любил жизнь, я скорее умру, чем останусь один в одной из дворцовых темниц».

Бульф медленно кивнул головой. «Мне очень не хочется отказываться от своего плана, — сказал он, — потому что я хотел бы сам подвергнуть эту пытку этому Сарьяну. Но, — и он повернулся к трупу, — вы правы. Вы назвали пытку бесконечно худшей, чем любая, которую я мог себе представить.

— Так приказано, — сказал Сид, — разделить дворцовые подземелья на всю жизнь.

В полной тишине, не нарушаемой толпой корсаров, Танару и Давиду завязали глаза; Танар почувствовал, что с него лишились всех украшений и скудной одежды, которую он обычно носил, за исключением набедренной повязки. Потом его толкнули и грубо потащили, сначала туда, потом сюда. Он узнавал, когда они шли по узким коридорам, по приглушенному эху и разной реверберации шагов его охранников, когда они пересекали большие помещения. Его потащили вниз по каменным ступеням и через другие коридоры, и, наконец, он почувствовал, что его опустили в отверстие, охранник схватил его под каждую руку. Воздух был влажным и пах плесенью, плесенью и чем-то еще, что было отвратительно, но неузнаваемо для его ноздрей. А потом его отпустили, и он упал на небольшое расстояние и приземлился на каменную плиту, которая была мокрой и скользкой для его босых ног. Он услышал звук над головой — скрежещущий звук, как будто по каменному полу толкнули каменную плиту, чтобы закрыть ловушку, в которую его опустили. Тогда Танар сорвал повязку с его глаз, но с тем же успехом мог оставить ее там, потому что оказался в кромешной тьме. Он внимательно прислушивался, но не было ни звука, ни даже звука удаляющихся шагов его стражи — тьма и тишина — они избрали самую страшную пытку, которую они могли учинить сарианину, — тишину, мрак и одиночество.

Долгое время он стоял неподвижно, а затем медленно начал пробираться вперед. Он сделал четыре шага, прежде чем коснулся стены, и эти два шага он сделал до конца, и там он повернулся и сделал шесть шагов, чтобы перейти, прежде чем он достиг стены на противоположной стороне, и таким образом он сделал круг своей темницы и нашел что она была четыре на шесть шагов — может быть, не маленькая для темницы, но уже, чем могила Танара из Пеллюсидара.

Он пытался думать — думать, чем занять время, пока смерть не освободит его. Смерть! Не мог ли он поторопиться? Но как? Шесть шагов была длина его тюремной камеры. Разве он не мог мчаться на полной скорости из одного конца в другой, раздавив себе мозг от удара? И тут он вспомнил свое обещание Стелларе, несмотря на ее призывы к нему покончить с собой: «Я не умру от своей руки».

Он снова сделал обход своей темницы. Он думал о том, как они будут его кормить, ибо знал, что они будут кормить его, потому что хотят, чтобы он жил как можно дольше, поскольку только так они могли охватывать его мучения. Он подумал о ярком солнце, освещающем плато Сари. Он думал о юношах и девушках, свободных и счастливых. Он подумал о Стелларе, такой близкой, где-то там, над ним, и в то же время бесконечно далекой. Если бы он был мертв, они были бы ближе. — Не моей собственной рукой, — пробормотал он.

Он пытался строить планы на будущее — пустое, темное, безмолвное будущее — вечность одиночества, которое предстало перед ним, и он обнаружил, что сквозь отчаяние полной безнадежности его собственный непобедимый дух все еще мог разглядеть надежду, какие бы планы ни рушились. все с нетерпением ждали дня свободы, и он понял, что ничто, кроме смерти, не может лишить его этого утешения, и поэтому его план наконец осуществился.

Он должен каким-то образом удерживать свой ум от постоянной сосредоточенности на настоящем. Он должен вычеркнуть из него все мысли о тьме, тишине и одиночестве, окружавших его. И он должен быть в форме, умственно и физически, к моменту освобождения или побега. И поэтому он планировал ходить и систематически тренировать руки и другие мышцы своего тела до конца, чтобы поддерживать себя в хорошем состоянии и в то же время вызывать достаточную усталость, чтобы позволить ему спать как можно больше, и когда он отдохнув перед сном, он полностью сосредоточился на приятных воспоминаниях. И когда он претворил свой план в жизнь, то обнаружил, что это было именно то, на что он надеялся. Он тренировался до тех пор, пока полностью не утомился, а затем лег в приятные дневные сны, пока его не поглотил сон. Привыкнув с детства спать на твердой земле, каменная плита не доставляла ему особого дискомфорта, и он спал среди приятных воспоминаний о счастливых часах со Стелларой.

Но его пробуждение! По мере того, как сознание медленно возвращалось, оно сопровождалось чувством ужаса, причина которого постепенно просачивалась в его пробуждающиеся чувства. Холодное, склизкое тело ползло по его груди. Инстинктивно его рука схватила его, чтобы оттолкнуть, и его пальцы сомкнулись на чешуйчатом предмете, который извивался, корчился и боролся.

Танар вскочил на ноги, холодный пот выступил из каждой поры. Он чувствовал, как волосы на его голове встают дыбом от ужаса. Он отступил назад, и его нога коснулась еще одной из этих ужасных вещей. Он поскользнулся и упал, и, падая, его тело натолкнулось на другие — холодные, липкие, извивающиеся. Поднявшись на ноги, он отступил к противоположному концу своего подземелья, но повсюду пол был покрыт корчащимися чешуйчатыми телами. И вот тишина превратилась в столпотворение бурлящих звуков, в черный котел ядовитого шипения.

Длинные тела обвились вокруг его ног, извивались и извивались вверх, к его лицу. Не успел он оторвать от себя одну и отшвырнуть в сторону, как ее место заняла другая.

Это был не сон, как он сначала надеялся, а суровая, ужасная реальность. Эти отвратительные змеи, наполнявшие его камеру, были лишь частью его пыток, но они разрушили свою цель. Они сведут его с ума. Он уже чувствовал, как его разум шатается, а затем в него вкрался хитрый замысел безумца. С их собственным оружием он победит их цели. Он бы быстро лишил их возможности мучить его дальше, и он разразился пронзительным, безрадостным смехом, когда вырвал змею из своего тела и поднес ее к себе.

Рептилия корчилась и боролась, и Танар из Пеллюсидара очень медленно поднес руку к ее горлу. Для Пеллюсидара это была небольшая змея, около пяти футов в длину и около шести дюймов в диаметре.

Схватив рептилию примерно в футе ниже ее головы одной рукой, Танар несколько раз ударил ее по лицу другой, а затем прижал к груди. Смеясь и крича, он бил и бил снова, и наконец змея нанесла ответный удар, глубоко вонзив свои клыки в плоть сарьяна.

С торжествующим криком Танар отшвырнул вещь от себя, а затем медленно опустился на пол на корчащиеся, извивающиеся фигуры, покрывавшие ее.

«Вашим же оружием я лишил вас возможности отомстить», — завопил он и потерял сознание.

Кто может сказать, как долго он так пролежал во мраке и тишине этой погребенной темницы в безвременном мире. Но, наконец, он пошевелился; медленно его глаза открылись, и когда сознание вернулось, он ощупал его. Каменная плита была голой. Он сел. Он не был мертв и, к своему удивлению, обнаружил, что не испытал ни боли, ни отека от удара змеи.

Он встал и осторожно пошел по подземелью. Змеи исчезли. Сон восстановил его душевное равновесие, но он вздрогнул, осознав, как близок был к безумию, и несколько смущенно улыбнулся, размышляя о тщетности своего ненужного страха. Впервые в жизни Танар из Пеллюсидара понял значение слова «страх».

Пока он медленно ходил по подземелью, одна его нога наткнулась на что-то лежащее на полу в углу — что-то, чего не было там до прихода змей. Он нагнулся, осторожно пошарил рукой и нашел железную чашу с тяжелой крышкой. Он поднял крышку. Здесь была пища, и, не задаваясь вопросом, что это и откуда, он ел.
XVI

ПОСЛЕДНЯЯ ТЬМА

Смертельная монотонность его заточения тянулась. Он тренировался; он ел; он спал. Он так и не узнал, как и когда приносят еду в его келью, и через некоторое время его это уже не заботило.

Змеи приходили обычно, когда он спал, но после того первого опыта они уже не внушали ему ужаса. И после дюжины повторений их посещения они не только перестали его раздражать, но он стал с нетерпением ждать их прихода, как перерыва в смертельном однообразии своего одиночества. Он обнаружил, что, поглаживая их и разговаривая с ними тихим голосом, он мог успокоить их беспокойные корчи. И после неоднократных повторений их визитов он был уверен, что один из них стал чуть ли не домашним животным.

Конечно, в темноте он не мог отличить одну змею от другой, но всегда просыпался от того, что нос одной змеи нежно стучал ему в грудь, и когда он брал ее в руки и гладил, она не пыталась убежать; никогда больше ни одна из них не ударяла его своими клыками после той первой оргии безумия, во время которой он думал и надеялся, что рептилии ядовиты.

Ему потребовалось много времени, чтобы найти отверстие, через которое рептилии проникли в его камеру, но, наконец, после усердных поисков он обнаружил отверстие около восьми дюймов в диаметре, примерно в трех футах от пола. Его бока были стерты бесчисленными проходами чешуйчатых тел. Он просунул руку в отверстие и, ощупывая все вокруг, обнаружил, что стена в этом месте имеет толщину около фута, а когда он просунул руку к плечу, то ничего не чувствовал ни в каком направлении за стеной. Возможно, там была еще одна камера — еще одна камера, такая же, как у него, — или, возможно, отверстие открывалось в глубокую яму, полную змей. Он придумывал множество объяснений, и чем больше он думал, тем больше ему хотелось разгадать загадку таинственного пространства за пределами его камеры. Таким образом, его ум был занят тривиальными вещами, и одиночество, и темнота, и тишина преувеличивали важность этого вопроса сверх всякой причины, пока он не стал навязчивой идеей. Все часы бодрствования он думал об этой дыре в стене и о том, что лежит за ней, в стигийской тьме, куда не могут проникнуть его глаза. Он спросил змею, которая постучала ему в грудь, но она не ответила ему, и тогда он подошел к дыре в стене и спросил дыру. И он уже хотел рассердиться, когда оно не отвечало, как вдруг его разум спохватился и с содроганием отвернулся, понимая, что этот путь ведет к безумию и что он должен, прежде всего, оставаться хозяином своего разума. .

Но все же он не оставил своих размышлений; только теперь он вел его с разумом и здравомыслием и, наконец, придумал хитрый план.

Когда в следующий раз ему принесли еду и он съел ее, он снял железную крышку с железного горшка, в котором она находилась, и швырнул ее на каменную плиту своей камеры, где она разбилась на несколько частей. Одна из них была длинной и тонкой, с острым концом, который он надеялся найти среди обломков сломанной обложки. Этот кусок он сохранил; остальные он положил обратно в котел, а затем подошел к отверстию в стене и начал медленно, медленно, медленно царапать твердый раствор, в который были вложены камни вокруг отверстия.

Он много раз ел и спал, прежде чем его труд был вознагражден тем, что рядом с дырой оторвался единственный камень. И снова он много раз ел и спал, прежде чем извлекли второй камень.

Как долго он работал над этим, он не знал, но теперь время шло быстрее, и его ум был так поглощен своими трудами, что он был почти счастлив.

В это время он не пренебрегал физическими упражнениями, но спал реже. Когда пришли змеи, ему пришлось прекратить свою работу, потому что они постоянно входили и выходили через отверстие.

Он хотел бы знать, как пища доставляется в его камеру, чтобы он мог знать, есть ли опасность, что те, кто принесет ее, услышат, как он царапает известку в стене, но так как он никогда не слышал, как приносят еду, он надеялся, что эти тот, кто принес его, не мог слышать его, и он был совершенно уверен, что они не могли его видеть.

И так он работал неустанно, пока, наконец, не выцарапал отверстие, достаточно большое, чтобы впустить его тело, а затем долго сидел перед ним, ожидая, стараясь удостовериться, что он хозяин своего разума, ибо в этом вечная ночь одиночества, которая была его существованием, как долго он не мог даже догадываться, он понял, что это приключение, которое ему предстояло, приняло такие судьбоносные размеры, что он снова почувствовал себя на грани безумия. И теперь он хотел удостовериться, что независимо от того, что находится за этим отверстием, он сможет встретить это со спокойными нервами и ясным и здравым умом, ибо он не мог не понимать, что его может поджидать острое разочарование, так как во время все долгие периоды его царапания и царапанья с тех пор, как он обнаружил дыру, через которую змеи проникали в его камеру, он понимал, что надежда на побег была основой желания, побудившего его продолжить работу. И хотя он ожидал разочарования, он знал, каким жестоким будет удар, когда он упадет.

Прикосновением, которое было почти лаской, он медленно провел пальцами по шероховатым краям увеличенного отверстия. Он сунул в нее голову и плечи и потянулся далеко с другой стороны, ощупывая рукой, которая ничего не находила, ища глазами, которые ничего не видели, а затем он втянулся обратно в свою темницу, прошел в ее дальний конец и сел. на полу, прислонился спиной к стене и ждал — ждал, потому что не смел пройти через это отверстие, чтобы столкнуться с новым разочарованием.

Ему потребовалось много времени, чтобы овладеть собой, а затем он снова стал ждать. Но на этот раз, после аргументированного рассмотрения вопроса, заполнившего его разум.

Он подождет, пока ему принесут еду и уберут пустую посуду, чтобы ему дали более длительный срок до возможного обнаружения его отсутствия, на случай, если он не вернется в свою камеру. И хотя он часто заходил в угол, где обычно оставляли еду, прошла вечность, прежде чем он нашел ее там. И после того, как он съел его, прошла еще вечность, прежде чем вместилище было убрано; но в конце концов его убрали. И снова он пересек свою келью и остановился перед отверстием, которое вело неизвестно куда.

На этот раз он не колебался. Он был хозяином своего ума и нервов.

Одну за другой он просовывал ноги в отверстие, пока не сел обеими ногами на дальний конец стены. Затем, перевернувшись на живот, он начал опускаться, потому что не знал, где может быть пол, но нашел его сразу, на том же уровне, что и его собственный. И через мгновение он стоял прямо и если не на свободе, то, по крайней мере, больше не был узником в собственной камере.

Он осторожно ощупывал себя в темноте, нащупывая путь на несколько дюймов за раз. Он обнаружил, что эта камера была намного уже, чем его собственная, но очень длинной. Протягивая руки в обоих направлениях, он мог коснуться обеих стен и, таким образом, продвигался вперед, осторожно ставя ногу, чтобы чувствовать каждый шаг, прежде чем сделать его.

Он принес с собой из своей кельи железную щепку, которую он отломил от крышки горшка и которой он до сих пор царапал себя на свободу. И обладание этим куском железа придавало ему некоторое чувство безопасности, так как означало, что он не совсем безоружен.

Вскоре, продвигаясь вперед, он убедился, что находится в длинном коридоре. Одна нога коснулась грубого вещества прямо в центре туннеля. Он оторвал руки от стен и нащупал перед собой.

Это был цилиндр с шероховатым покрытием около восьми дюймов в диаметре, который возвышался прямо из центра туннеля, и его пальцы быстро подсказали ему, что это ствол дерева с еще не уцелевшей корой, хотя и стертой местами.

Миновав эту колонну, которая, как он догадался, была опорой слабого участка свода туннеля, он пошел дальше, но, сделав всего пару шагов, подошел к глухой стене — туннель пришел к крутому повороту. конец.

Сердце Танара упало внутри. Надежды его росли с каждым шагом вперед, и теперь они вдруг обратились в отчаяние. Снова и снова его пальцы пробегали по холодной стене, которая остановила его продвижение к надежде на свободу, но не было никаких признаков пролома или щели, и он медленно повернулся к своей камере, миновав деревянную колонну и возвращаясь в крайнем унынии. . Но, уныло продвигаясь вперед, он собрал все свои духовные силы, решив не позволить ожидаемому разочарованию сломить его. Он вернется в свою камеру, но продолжит пользоваться туннелем. Это было бы передышкой от монотонности его собственных четырех стен. Это увеличило бы расстояние, которое он мог бы пройти, и, в конце концов, он оправдал бы усилия, которые были необходимы, чтобы получить доступ к нему.

Вернувшись в свою камеру, он снова лег спать, потому что в последнее время он отказывал себе во сне, чтобы продолжить работу, которой он был занят. Когда он проснулся, змеи снова были с ним, и его друг нежно похлопывал его по груди, и он снова принял унылое однообразие своего существования, измененное только регулярными экскурсиями в его вновь обретенные владения, из черных недр которых он пришел. знать так же хорошо, как свою собственную камеру, так что он бодро прошел от проделанной им дыры к деревянной колонне в дальнем конце туннеля, обогнул ее и снова пошел бодрой походкой и с такой же уверенностью как будто он мог ясно видеть, потому что он считал шаги от одного конца до другого столько раз, что знал с точностью до мгновения, когда он преодолел расстояние от одного конца до другого.

Он ел; он спал; он тренировался; он играл со своим скользким компаньоном-рептилией; и он шагал по узкому туннелю своего открытия. И часто, обходя деревянную колонну в ее дальнем конце, он размышлял о ее истинном назначении.

Однажды он заснул в своей собственной келье, думая об этом, а когда проснулся от нежного постукивания змеиной морды по своей груди, то так резко сел, что рептилия с шипением упала на каменную плиту, ибо отчетливо и резко на пороге в его пробуждающемся уме возникла идея, чудесная идея, почему он не додумался до нее раньше?

Взволнованный, он поспешил к отверстию, ведущему в туннель. Через него проходили змеи, но он боролся за первенство с ордой рептилий и рухнул головой вперед на ложе из шипящих змей. Поднявшись на ноги, он почти пробежал всю длину коридора, пока его протянутые руки не коснулись грубого ствола дерева. Так он простоял довольно долго, дрожа как лист, а потом, обхватив колонну руками и ногами, начал медленно и неторопливо подниматься вверх. Это была идея, которая захватила его своей непреодолимой хваткой при пробуждении.

Он пошел вверх сквозь тьму и, время от времени останавливаясь, чтобы ощупать его руками, обнаружил, что ствол дерева поднимается по центру узкой круглой шахты.

Он медленно поднялся вверх и на расстоянии около тридцати футов над полом туннеля ударился головой о камень. Пощупав вверх одной рукой, он обнаружил, что в потолке над ним залито дерево.

Это не могло быть концом! Что могло быть для туннеля и шахты, которые никуда не вели? Он шарил рукой во тьме во всех направлениях и был вознагражден, обнаружив отверстие в стене шахты примерно в шести футах ниже потолка. Выйдя из ствола дерева, он забрался в отверстие в стене шахты и тут же очутился в другом тоннеле, более низком и ужем, чем тот, что у основания шахты. Было еще темно, так что он был вынужден продвигаться так же медленно и с такой же большой осторожностью, как в тот раз, когда он впервые исследовал свой туннель внизу.

Он продвинулся совсем немного, когда туннель резко повернул направо, и впереди него, за поворотом, он увидел луч света!

Осужденный, вырванный из пасти смерти, не мог бы приветствовать спасение с большей радостью, чем Танар из Пеллюсидара приветствовал этот первый тонкий луч дневного света, который он видел за кажущуюся вечность. Он тускло светил сквозь крошечную щель, но это был свет, небесный свет, который он никак не ожидал увидеть снова.

Восхищенный, он медленно пошел к ней, и когда он достиг ее, его рука наткнулась на грубые, некрашеные доски, которые преградили ему путь. Свет просачивался через крошечную щель между двумя этими досками.

Каким бы тусклым ни был свет, глаза его, так давно не привыкшие к свету, болели. Но, отвернув их так, чтобы свет не падал прямо на них, он в конце концов привык к этому, и когда он это сделал, то обнаружил, что, как ни мала щель, через которую падал свет, она пропускала достаточно, чтобы рассеять кромешную тьму. внутренней части туннеля, и он также обнаружил, что может различать предметы. Он мог видеть каменные стены по обеим сторонам туннеля, и, присмотревшись, он мог видеть доски, которые образовывали препятствие, препятствовавшее его дальнейшему продвижению. И, изучив их, он обнаружил, что с одной стороны было что-то похожее на защелку, изобретение, о котором он совершенно не знал до того, как поднялся на борт корсарского корабля, на котором был взят в плен, ибо в Сари нет замки и защелки.

Но он знал, что это за вещь, и она сказала ему, что доски перед ним образовывали дверь, которая открывалась к свету и к свободе, но что было сразу за ней?

Он приложил ухо к двери и прислушался, но не услышал ни звука. Затем он очень внимательно осмотрел замок, экспериментируя с ним, пока не обнаружил, как им управлять. Успокоив нервы, он мягко толкнул шероховатые доски. Когда они медленно отклонялись от него, поток света хлынул в первую узкую щель, и Танар закрыл глаза руками и отвернулся, понимая, что он должен привыкнуть к этому свету медленно и постепенно, иначе он может навсегда ослепнуть.

С закрытыми глазами он прислушивался к трещине, но ничего не слышал. И тогда он с величайшей осторожностью стал приучать глаза к свету, но долго не мог выдержать яркого света, пробивавшегося даже сквозь эту крошечную щель.

Когда он смог выносить свет без боли, он приоткрыл дверь еще немного и выглянул наружу. Сразу за дверью находилась довольно большая комната, в которой плетеные корзины, железные и глиняные сосуды и узлы, зашитые в шкуры, валялись на полу и громоздились у стен. Казалось, все покрыто пылью и паутиной, и вокруг не было ни следа человека.

Толкнув дверь еще шире, Танар вышел из туннеля в квартиру и огляделся. Повсюду в комнате были разбросаны узлы и пакеты с разбросанными предметами одежды, а также различные приспособления для кораблей, тюки шкур и множество оружия.

Густой слой пыли на всем подсказал Сарьяну, что комнату давно не посещали.

На мгновение он постоял, держа руку на открытой двери, и когда он начал входить в комнату, его рука на мгновение застряла там, где он схватился за грубые доски. Посмотрев на свои пальцы, чтобы выяснить причину, он обнаружил, что они покрыты липкой смолой. Это была его левая рука, и когда он попытался стереть с нее смолу, то обнаружил, что это почти невозможно.

Пока он ходил по комнате, рассматривая содержимое, все, к чему он прикасался левой рукой, прилипло к ней — это было неприятно, но неизбежно.

При осмотре комнаты было обнаружено несколько окон с одной стороны и дверь с одной стороны.

Дверь была снабжена защелкой, подобной той, через которую он только что прошел, и которая открывалась снаружи ключом, но изнутри ее можно было открыть вручную. Это было очень грубое и простое дело, и за это Танар был бы благодарен, если бы знал, как можно делать замысловатые замки.

Подняв защелку, Танар слегка приоткрыл дверь и увидел перед собой длинный коридор, освещенный окнами с одной стороны и открывающимися из него дверями с другой. На его взгляд из одного из подъездов вышел корсар и, повернувшись, пошел от него по коридору, а через мгновение из другого подъезда вышла женщина, а потом он увидел других людей в дальнем конце коридора. Быстро Танар из Пеллюсидара закрыл и запер дверь.

Здесь не было пути к бегству. Вернувшись в свою темную камеру, он не мог бы быть более эффективно отрезан от внешнего мира, чем в этой комнате в дальнем конце коридора, которым постоянно пользовались корсары; потому что с его гладким лицом и обнаженным телом его узнают и поймают, как только он выйдет из комнаты. Но Танар был далек от уныния. Он уже зашел гораздо дальше по дороге бегства, чем он раньше мог себе представить, и не только эта мысль ободрила его, но еще больше действие дневного света, в котором он так долго был лишен. Он чувствовал, как его дух и мужество расширяются под благотворным влиянием света полуденного солнца, так что он чувствовал себя готовым к любой опасности, которая могла столкнуться с ним.

Вернувшись еще раз в комнату, он тщательно обыскал ее в поисках другого выхода. Он подошел к окнам и обнаружил, что они выходят на сад Сида, но и там, в той части сада, что ближе к дворцу, было много людей. Деревья закрывали ему вид на дальний конец, откуда он помог Стелларе и Гуре сбежать, но он догадывался, что людей там мало, если вообще есть, хотя добраться туда из окон этой кладовой будет непросто. .

Слева от него, у противоположной стороны сада, он мог видеть, что деревья росли близко друг к другу и, таким образом, простирались, по-видимому, на всю длину ограды.

Если бы эти деревья были на этой стороне сада, он предположил, что нашел бы способ сбежать; по крайней мере, до калитки в садовой стене рядом с казармой, но их не было, и поэтому он должен оставить мысль о них.

Таким образом, казалось, что не было другого выхода, кроме коридора, в который он только что заглянул; и не мог он бесконечно оставаться в этой комнате, где не было ни еды, ни воды, и постоянно возрастала опасность того, что его отсутствие в темнице будет обнаружено, когда обнаружат, что он не ел приносимую ему пищу.

Усевшись на тюк со шкурами, Танар предался размышлениям о своем затруднительном положении, и пока он изучал этот вопрос, его взгляд упал на свободную одежду, разбросанную по комнате. Там он увидел шорты и рубашки Корсара, пестрые кушаки и платки, сапоги с широкими голенищами и с полуулыбкой на губах собрал то, что ему было нужно, стряхнул с них пыль и оделся на манер Корсара. Ему не нужно было зеркало, чтобы знать, что его гладкое лицо выдаст его.

Он выбрал пистолеты, кортик и кортик, но не смог найти ни пороха, ни пуль для своего огнестрельного оружия.

В таком облачении и вооружении он рассматривал себя, как мог, без зеркала. «Если бы я мог держаться спиной ко всем корсарам, — размышлял он, — я мог бы с легкостью сбежать, потому что ручаюсь, что сзади я выгляжу таким же корсаром, как и любой из них, но если у меня не отрастут густые бакенбарды, я никого не обману. ».

Пока он сидел, размышляя таким образом, он вдруг услышал голоса, поднятые в ссоре прямо за дверью кладовой. Один был мужским голосом; другой женский.

— А если ты не хочешь меня, — прорычал мужчина, — я тебя возьму.

Танар не мог слышать ответа женщины, хотя слышал ее слова и по голосу знал, что это женщина.

— Какое мне дело до Сида? — воскликнул мужчина. «Я так же силен в Корсаре, как и он. Я мог бы занять трон и сам стать Сидом, если бы захотел.

Танар снова услышал, как женщина заговорила.

«Если ты это сделаешь, я задушу тебя, — пригрозил мужчина. «Иди сюда, где мы можем поговорить лучше. Тогда ты можешь кричать сколько хочешь, потому что никто тебя не услышит».

Танар услышал, как мужчина вставил ключ в замок, и одновременно с этим пеллюцидарианец попытался спрятаться за грудой плетеных корзин.

— А после того, как вы выберетесь из этой комнаты, — продолжал мужчина, — вам не о чем будет кричать.

-- Я тебе сразу сказала, -- сказала женщина, -- что я скорее убью себя, чем свяжусь с тобой, но если ты возьмешь меня силой, я все равно убью себя, но прежде всего убью тебя.

Сердце Танара из Пеллюсидара подпрыгнуло в груди, когда он услышал этот голос. Его пальцы сомкнулись на рукояти абордажной сабли, и когда Булф издал насмешливый смешок в ответ на угрозу девушки, сариец выпрыгнул из своего укрытия, с обнаженным клинком, сияющим в его правой руке.

На звук позади него Бульф обернулся и на мгновение не узнал сарианку в корсарской одежде, но Стеллара узнала, и она издала крик удивления и радости.

«Танар!» воскликнула она. «Мой Танар!»

Когда сариец бросился на него, Булф отступил, вытащив саблю на ходу. Танар увидел, что он направляется к двери, ведущей в коридор, и бросился на человека, чтобы сразиться с ним, прежде чем он успел сбежать, так что Бульф был вынужден встать и защищаться.

«Отойди, — воскликнул Бульф, — или ты умрешь за это», но Танар из Пеллюсидара только рассмеялся ему в лицо, когда он нанес жестокий удар по голове человека, который Бульф едва парировал, и тогда они были на одном уровне. другой как два диких зверя.

Сначала Танар пустил кровь из небольшого пореза на плече Булфа, а затем парень закричал о помощи.

«Ты сказал, что никто не может услышать крики Стеллары о помощи из этой квартиры, — насмехался Танар, — так почему ты думаешь, что они могут услышать твой?»

-- Выпустите меня отсюда, -- закричал Бульф. — Выпусти меня, и я дам тебе свободу. Но Танар загнал его в угол, и острое лезвие его абордажной сабли срезало ухо с головы Бульфа.

"Помощь!" — взвизгнул корсар. "Помощь! это Бульф. Сарьян убивает меня».

Опасаясь, что его громкие крики могут достичь коридора и привлечь внимание, Танар усилил ярость своего нападения. Он сбил охрану Корсара. Он сделал ужасный круг, расколовший уродливый череп Бульфа до самой переносицы, и с булькающим вздохом огромное животное бросилось ему на лицо. И Танар из Пеллюсидара повернулся и взял Стеллару на руки.

«Слава богу, — сказал он, — что я успел».

«Должно быть, сам Бог привел тебя в эту комнату», — сказала девушка. — Я думал, ты мертв. Мне сказали, что ты умер».

— Нет, — сказал Танар. «Они поместили меня в темную темницу под дворцом, где я был приговорен к пожизненному пребыванию».

— И ты был так близко ко мне все это время, — сказала Стеллара, — а я думала, что ты умер.

«Долгое время я думал, что я хуже, чем мертвый», — ответил мужчина. «Мрак, одиночество и тишина — Боже! Это хуже смерти».

— И все же ты сбежал! Голос девушки был полон благоговения.

— Это из-за тебя я сбежал, — сказал Танар. «Мысли о тебе не давали мне сойти с ума — мысль и надежда побуждали меня искать какой-нибудь выход. Никогда больше, пока во мне живет жизнь, я не почувствую, что после того, через что я прошел, может быть какая-либо ситуация, которая будет совершенно безнадежной».

Стеллара покачала головой. «Ваша надежда должна быть сильной, дорогое сердце, чтобы противостоять разочарованию, с которым вам придется столкнуться в поисках выхода из дворца Сида и города Корсар».

— Я зашел так далеко, — ответил Танар. «Я уже достиг невозможного. Почему я должен сомневаться в своей способности вырвать свободу для вас и для себя из того, что уготовила нам судьба?

— Ты не можешь пройти мимо них с таким гладким лицом, Танар, — грустно сказала девушка. — Ах, если бы у вас были бакенбарды Бульфа, — и она взглянула на труп упавшего человека.

Танар тоже повернулся и посмотрел на Балфа, лежащего на полу в луже крови. А затем быстро столкнулся со Стелларой. "Почему нет?" воскликнул он. "Почему нет?"
XVII

ВНИЗ К МОРЮ

— Что ты имеешь в виду? — спросила Стеллара.

— Подожди, и ты увидишь, — ответил Танар и, вытащив кинжал, нагнулся и перевернул Бульфа на спину. Затем острым как бритва лезвием своего оружия он начал отрубать густую черную бороду мертвого Корсара, а Стеллара смотрела на него с вопрошающим изумлением.

Расстелив головной платок Булфа на полу, Танар положил на него волосы, которые он отрезал от лица мужчины, и, когда он завершил свои растущие усилия, сложил волосы в носовой платок и, встав, жестом велел Стелларе следовать за ним.

Подойдя к двери, ведущей в туннель, через который он сбежал из подземелья, Танар открыл ее и, намазав пальцы смолой, выступившей из досок на внутренней стороне двери, намазал ее сбоку своего лица, а затем повернулся к Стелларе.

«Приложи эти волосы к моему лицу как можно более естественно. Вы всю жизнь прожили среди них, так что должны хорошо знать, как должна выглядеть борода корсара.

Каким бы ужасным ни казался план, и хотя она боялась прикоснуться к волосам мертвеца, Стеллара взяла себя в руки и сделала, как велел Танар. Мало-помалу, участок за участком, Танар наносил смолу на свое лицо, а Стеллара прикладывала к нему волосы, пока открытыми не остались только глаза и нос Сарьяна. Выражение первых было изменено за счет увеличения размера и кустистости бровей с помощью клочков бороды Бульфа, которые остались, а затем Танар смазал свой нос кровью Бульфа, поскольку у многих корсаров были большие красные носы. Затем Стеллара отошла и критически оглядела его. — Твоя собственная мать не узнала бы тебя, — сказала она.

— Как ты думаешь, я могу сойти за корсара? он спросил.

— Никто не заподозрит, если только не допросит тебя, когда ты покинешь дворец.

— Мы идем вместе, — сказал Танар.

"Но как?" — спросила Стеллара.

— Я думал о другом плане, — сказал он. «Я заметил, когда жил в казармах, что матросы, идущие к реке, без труда проходят через ворота, выходя из дворца. На самом деле выйти из дворца всегда гораздо проще, чем войти в него. Много раз я слышал, как они просто говорили, что идут к своим кораблям. Мы можем сделать то же самое».

— Разве я похож на корсарского моряка? — спросила Стеллара.

— Увидишь, когда я закончу с тобой, — сказал Танар с ухмылкой.

"Что ты имеешь в виду?"

— Здесь есть корсарская одежда, — сказал Танар. «достаточно, чтобы экипировать дюжину, а на голове Бульфа еще полно волос».

Девушка с содроганием отпрянула. «О, Танар! Вы не можете это иметь в виду.

— Какой еще есть способ? — спросил он. «Если мы сможем сбежать вместе, разве это не стоит любой цены, которую нам, возможно, придется заплатить?»

— Ты прав, — сказала она. "Я сделаю это."

Когда Танар завершил свою работу над ней, Стеллара превратилась в бородатого корсара, но лучшее, что он мог сделать в плане маскировки, не смогло полностью скрыть очертания ее бедер и груди.

«Я боюсь, что они заподозрят», — сказал он. «Твоя фигура слишком женственна, чтобы шорты и рубашка могли ее скрыть».

— Подожди, — воскликнула Стеллара. «Иногда матросы, отправляясь в дальние плавания, надевают плащи, в которых спят, если ночи прохладные. Посмотрим, сможем ли мы найти такого здесь».

— Да, видел, — ответил Танар и, пересек комнату, вернулся с плащом из широкой полосатой материи. «Это даст вам большую высоту», — сказал он. Но когда они задрапировали ее вокруг нее, ее бедра все еще слишком бросались в глаза.

— Расправьте мне плечи, — предложила Стеллара, и шарфами и платками сарианец расправил плечи девушки так, что плащ висит прямо, и она больше походит на невысокого коренастого мужчину, чем на стройную, хорошо сложенную девушку.

«Теперь мы готовы», — сказал Сарьян. Стеллара указала на тело Бульфа.

«Мы не можем оставить это здесь лежать», — сказала она. «Кто-то может прийти в эту комнату и обнаружить ее, и когда они это сделают, каждый человек во дворце — да, даже во всем городе — будет арестован и допрошен».

Танар осмотрел комнату, а затем схватил труп Бульфа и оттащил его в дальний угол, после чего навалил на него связки шкур и корзины, пока он не скрылся совсем, а по пятнам крови на полу потащил другие тюки. и корзины, пока все следы дуэли не были стерты или скрыты.

— А сейчас, — сказал он, — самое подходящее время, чтобы испытать нашу маскировку. Вместе они подошли к двери. — Ты знаешь наименее посещаемые проходы в сад, — сказал Танар. «Давайте пройдем из дворца через сад к воротам, которые раньше дали нам возможность сбежать».

«Тогда следуй за мной», — ответила Стеллара, когда Танар открыл дверь, и они вдвоем вышли в коридор за ней. Было пусто. Танар закрыл за собой дверь, и Стеллара пошла по коридору.

Они прошли совсем немного, когда услышали мужской голос в квартире слева.

"Где она?" — спросил он.

— Не знаю, — ответил женский голос. — Она была здесь всего минуту назад, и Булф был с ней.

— Найдите их и не теряйте времени, — строго приказал мужчина. И он вышел из квартиры как раз в тот момент, когда подходили Танар и Стеллара.

Это был Сид. Сердце Стеллары перестало биться, когда правительница Корсара посмотрела в лица Танара и себя.

"Кто ты?" — спросил Сид.

— Мы моряки, — быстро сказал Танар, прежде чем Стеллара успела ответить.

— Что ты делаешь здесь, в моем дворце? — спросил правитель Корсара.

— Нас отправили сюда с пакетами в кладовую, — ответил Танар, — а мы только сейчас возвращаемся на наш корабль.

— Что ж, поторопитесь. Мне не нравится твоя внешность, — прорычал Сид, топая по коридору впереди них.

Танар увидел, что Стеллара покачнулась, и он подошел к ней сбоку и поддержал ее, но она быстро взяла себя в руки и через мгновение повернулась направо и повела Танара через дверной проем в сад.

"Бог!" — прошептал мужчина, пока они шли бок о бок после выхода из здания. — Если Сид не знал тебя, значит, твоя маскировка должна быть идеальной.

Стеллара покачала головой, потому что еще не могла контролировать свой голос, чтобы говорить, после ужаса, вызванного ее встречей с Сидом.

В саду недалеко от дворца было несколько мужчин и женщин. Некоторые из них небрежно разглядывали их, но прошли в безопасности, и мгновение спустя гравийная дорожка, по которой они шли, вилась сквозь густой кустарник, скрывавший их от глаз, и они оказались у дверного проема в садовой стене.

Здесь им опять повезло, и они незаметно вышли во дворы казарм.

Решив попробовать главные ворота из-за большого количества людей, которые проходили через них взад и вперед, Танар повернул направо, прошел по всей длине казармы мимо дюжины мужчин и подошел к воротам со Стелларой рядом с ним.

Они почти закончили, когда их остановил глуповатый корсарский солдат. «Кто вы, — спросил он, — и по какому делу вы покидаете дворец?»

— Мы моряки, — ответил Танар. — Мы идем к нашему кораблю.

— Что ты делал во дворце? — спросил мужчина.

«Там мы отнесли посылки от капитана корабля в кладовую Сида», — пояснил сарианец.

«Мне не нравится, как ты выглядишь», — сказал мужчина. — Я никогда раньше не видел ни одного из вас.

«Мы ушли в долгое плавание», — ответил Танар.

— Подожди здесь, пока не вернется капитан ворот, — сказал мужчина. — Он захочет допросить вас.

Сердце Сарьяна упало. «Если мы опоздаем с возвращением на наш корабль, мы будем наказаны», — сказал он.

-- Это мне ничего не стоит, -- ответил солдат.

Стеллара залезла внутрь своего плаща и под мужские шорты, закрывавшие ее собственную одежду, и искала, пока не нашла мешочек, прикрепленный к ее поясу. Из него она что-то вытащила и сунула в руки Танару. Он сразу все понял и, подойдя вплотную к солдату, вложил ему в ладонь два золотых. «Нам будет очень тяжело, если мы опоздаем», — сказал он.

Мужчина почувствовал прохладное золото в своей ладони. -- Хорошо, -- сказал он хрипло, -- продолжайте заниматься своими делами и поторопитесь.

Не дожидаясь второго приглашения, Танар и Стеллара слились с толпой на улице Корсар. Ни один из них не говорил, и возможно, что Стеллара даже не дышала, пока они не оставили дворцовые ворота далеко позади.

— И куда теперь? — спросила она наконец.

— Мы идем в море, — ответил мужчина.

— На корсарском корабле? — спросила она.

— На лодке «Корсар», — ответил он. «Мы собираемся на рыбалку».

По берегам реки было пришвартовано много судов, но когда Танар увидел, сколько людей находится на них или вокруг них, он понял, что избранный им план, предполагавший кражу рыбацкой лодки, скорее всего, закончится катастрофой, и объяснил свои сомнения к Стелларе.

«Мы никогда не сможем этого сделать», — сказала она. «Кража лодки считается самым гнусным преступлением, которое можно совершить в Корсаре, и если владелец лодки не находится на ее борту, вы можете быть уверены, что кто-то из его друзей наблюдает за ней вместо него, даже если маловероятно, что любой попытается украсть его, так как наказание — смерть».

Танар покачал головой. «Тогда нам придется рискнуть пройти через весь город Корсар, — сказал он, — и выйти в открытую местность без всякого разумного оправдания в случае, если нас будут допрашивать».

— Мы могли бы купить лодку, — предложила Стеллара.

— У меня нет денег, — сказал Танар.

— У меня есть, — ответила девушка. «Сид всегда хорошо снабжал меня золотом». Она снова полезла в свой кошель и вытащила горсть золотых монет. — Вот, — сказала она, — возьми это. Если их недостаточно, вы можете попросить у меня еще, но я думаю, что вы можете купить лодку за половину этой суммы».

Расспросив первого человека, к которому он подошел на берегу реки, Танар узнал, что недалеко вниз по реке выставлена на продажу небольшая рыбацкая лодка, и вскоре они нашли ее владельца и совершили покупку.

Когда они оттолкнулись от течения и поплыли вниз по течению, Танар вдруг осознал, что его побег из Корсара был осуществлен слишком легко; что должно быть что-то неладное, что либо он спит, либо впереди ждет беда и повторная поимка.

Несущийся к морю медленным течением реки, Танар держал единственное весло, повернутое с кормы, чтобы удерживать лодку в русле, а ее нос - в правильном направлении, ибо он не хотел плыть под водой. глаза корсарских матросов и рыбаков, так как прекрасно понимал, что не может сделать этого, не привлекая внимания своей неумелостью к своей явной неопытности и тем самым не вызывая у них подозрений.

Лодка медленно удалялась от города и от корсарских рейдеров, стоявших на якоре посреди течения, и тогда, наконец, он почувствовал, что будет безопасно поднять парус и воспользоваться дующим с суши ветром.

С помощью Стеллары брезент был расправлен, и, задевая ветер, судно неслось вперед с ускоренной скоростью, а затем сзади послышались крики и, обернувшись, увидели три лодки, несущиеся к ним.

Через воды пришли команды, чтобы они лежали.

Лодки-преследователи, вышедшие под парусами и уже набравшие значительную скорость, по-видимому, быстро перегоняли меньшее судно. Но вскоре, когда скорость последнего увеличилась, расстояние между ними, казалось, не изменилось.

Крики преследователей привлекли внимание матросов на борту стоявших на якоре рейдеров, и вскоре Танар и Стеллара услышали глухой грохот пушки, и сильный выстрел ударил в воду прямо у их правого борта.

Танар покачал головой. — Это слишком близко, — сказал он. — Мне лучше прийти.

"Почему?" — спросила Стеллара.

«Я не возражаю против того, чтобы попасть в плен, — сказал он, — потому что в этом случае вам не будет причинен вред, когда они узнают, кто вы, но я не могу рисковать пушечными выстрелами, потому что, если один из них попадет в нас, вы будете убиты».

«Не приходи», — крикнула девушка. «Я скорее умру здесь с вами, чем попаду в плен, потому что пленение означало бы для вас смерть, и тогда я не хотел бы жить. Продолжай, Танар, мы еще можем опередить их. А что касается их пушечных выстрелов, такая маленькая движущаяся лодка — сложная цель, а их меткость не слишком хороша.

Снова грохнула пушка, и на этот раз снаряд пролетел над ними и ударился о воду прямо за ними.

«Они получают наш диапазон», — сказал Танар.

Девушка подошла ближе к нему, где он сидел у румпеля. — Обними меня, Танар, — сказала она. «Если мы должны умереть, давайте умрем вместе».

Сариец обхватил ее свободной рукой и притянул к себе, а через мгновение со стороны стрелявшего по ним рейдера раздался ужасный взрыв. Быстро повернувшись к кораблю, они увидели, что произошло — взорвалась перезаряженная пушка.

«Они были слишком взволнованы, — сказал Танар.

Прошло некоторое время, прежде чем раздался еще один выстрел, и он упал далеко за корму, но преследующие лодки цепко цеплялись за их кильватер.

«Они не набирают», — сказала Стеллара.

— Нет, — сказал Танар, — и мы тоже.

«Но я думаю, что мы сможем это сделать после того, как выйдем в открытое море», — сказала девушка. «У нас там будет больше ветра, а эта лодка легче и быстрее, чем их. Судьба улыбнулась нам, когда привела нас к этой лодке, а не к большей».

Когда они приблизились к морю, их преследователи, очевидно, опасаясь именно того, что предложила Стеллара, открыли по ним огонь из аркебуз и пистолетов. Время от времени ракета подходила в опасной близости, но дальность была слишком велика для их примитивного оружия и плохого пороха.

Они поплыли в открытый Корсар-Аз, который простирался вперед и вверх, в укрывающий туман дали. Слева от них море бежало внутрь, образуя большой залив, а почти прямо перед ними, хотя и на таком большом расстоянии, что было едва различимо, возвышались смутные очертания мыса, и к нему держал свой курс Танар.

Погоня превратилась в упорное испытание на выносливость. Было очевидно, что корсары не собирались отказываться от своей добычи, даже несмотря на то, что преследование вело к противоположному берегу Корсар-Аз, и было столь же очевидно, что Танар не думал о сдаче.

Они мчались все дальше и дальше, преследуемые и преследователи. Медленно вырисовывался перед ними мыс, а потом слева от него показался большой лес, спускавшийся почти к морю.

— Вы направляетесь к земле? — спросила Стеллара.

— Да, — ответил сарианец. — У нас нет ни еды, ни воды, а если бы и были, то я не настолько моряк, чтобы рисковать плавать на этом корабле через Корсар-Аз.

«Но если мы выйдем на сушу, они смогут нас выследить», — сказала девушка.

— Ты забываешь о деревьях, Стеллара, — напомнил ей мужчина.

— Да, деревья, — воскликнула она. "Я забыл. Если мы сможем добраться до деревьев, я думаю, мы будем в безопасности.

Когда они приблизились к берегу внутри мыса, они увидели, как среди камней ломаются большие гребенчатые катки, и до их ушей донесся сердитый, угрюмый гул моря.

«В нем не может жить ни одна лодка», — сказала Стеллара.

Танар оглядел береговую линию вверх и вниз, насколько мог видеть, а затем повернулся и печально посмотрел на своего спутника.

«Это выглядит безнадежно», — сказал он. «Если бы у нас было время на поиски, мы могли бы найти более безопасное место для посадки, но в пределах видимости одно место кажется не хуже другого».

— Или настолько же плохо, — сказала Стеллара.

-- Ничего не поделаешь, -- сказал сарианец. «Отбиваться сейчас вокруг этого мыса в попытке снова выйти в открытое море означало бы так задержать нас, что нас настигнут и захватят. Мы должны рискнуть в прибое или развернуться и сдаться.

Позади их преследователи развернулись и ждали, поднимаясь и опускаясь на большие волны.

«Они думают, что мы у них есть», — сказала Стеллара. «Они считают, что мы повернём галс здесь и побежим в открытое море вокруг конца этого мыса, и они готовы преградить нам путь».

Танар направил нос лодки прямо к берегу. За бушующим прибоем виднелся песчаный пляж, но между ними лежала каменная преграда, о которую разбивались волны, разбрасывая свою пену далеко в воздух.

"Смотреть!" — воскликнула Стеллара, когда лодка мчалась к дымящейся кипящей воде. "Смотреть! Там! Прямо вперед! Возможно, еще есть способ!»

— Я наблюдал за этим местом, — сказал Танар. — Я держал ее прямо перед этим, и если это пролом в скалистой стене, мы скоро об этом узнаем, а если нет…

Сариец оглянулся в сторону корсарских лодок и увидел, что они снова в погоню, поскольку к этому времени им должно было стать очевидным, что их добыча в отчаянии бросается на скалистый берег, чтобы не рискнуть быть пойманным, снова повернув к открытому морю.

Каждый дюйм паруса был расправлен на маленьком суденышке, и натянутый, ревущий парусник натягивался на снасти, пока не загудел, когда лодка мчалась прямо к скалам прямо впереди.

Танар и Стеллара присели на корме, левая рука мужчины, защищая, прижала девушку к себе. С мрачным восхищением они наблюдали, как поднимается и опускается бушприт, несущийся прямо к тому, что казалось неизбежной катастрофой.

Они были там! Море подняло их высоко в воздух и бросило на скалы. Справа сквозь пелену пены прорвался зазубренный палец гранита. Слева на мгновение показалась гладкая, истертая водой сторона огромного валуна, когда они пронеслись мимо. Лодка заскрежетала и заскрежетала о затонувшую скалу, перевернулась и помчалась к песчаному берегу.

Танар выхватил кинжал и взмахнул фалом, опустив парус, когда киль лодки коснулся песка. Затем, схватив Стеллару на руки, он прыгнул на мелководье и поспешил к берегу.

Остановившись, они оглянулись на преследовавших их корсаров и, к своему изумлению, увидели, что все три лодки быстро приближаются к скалистому берегу.

«Они не посмеют вернуться без нас, — сказала Стеллара, — иначе они никогда не рискнули бы отправиться в этот прибой».

«Сид, должно быть, догадался о нашей личности, когда поиски не смогли вас найти», — сказал Танар.

«Возможно также, что они обнаружили твое отсутствие в подземелье, и, соединив это с тем, что я тоже пропал без вести, кто-то догадался о личности двух матросов, пытавшихся пройти через ворота и заплативших золотом за небольшую лодка у реки, — предложила Стеллара.

«Один из них идет по камням», — воскликнул Танар, когда первая лодка исчезла в мутной воде.

Вторую лодку постигла та же участь, что и предыдущую, но третья проплыла через то же отверстие, которое унесло Танара и Стеллару на безопасный берег, и при этом двое беглецов развернулись и побежали к лесу.

За ними мчалась дюжина Корсаров, и под треск пистолетов и аркебуз Танар и Стеллара исчезли в темных тенях первобытного леса.

История их долгого и трудного путешествия через неведомые земли в королевство Сари была бы полна интереса, волнения и приключений, но это не часть этой истории.

Достаточно сказать, что они прибыли в Сари незадолго до того, как явились Джа и Гура, последний был задержан из-за приключений, едва не стоивших им жизни.

Жители Сари приветствовали супругу Амиокапия, которую сын Гхака привез в свою страну. И Гуру они тоже приняли, потому что она подружилась с Танар, хотя юноши приняли ее за себя, и многие были трофеями, лежащими перед хижиной прекрасной химейской девы. Но она оттолкнула их всех, потому что в ее сердце была тайная любовь, о которой она никогда не говорила, но о которой, возможно, догадывалась Стеллара и которая, возможно, объясняла нежную заботу, которую амиокапийская дева проявляла к своей химейской сестре.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По мере того, как Перри приближался к концу истории Танара из Пеллюсидара, послание становилось все слабее и слабее, пока полностью не угасло, и Джейсон Гридли больше ничего не слышал.

Он повернулся ко мне. «Я думаю, что Перри хотел еще что-то сказать», — сказал он. «Он пытался нам что-то сказать. Он пытался что-то спросить».

«Джейсон, — сказал я с упреком, — разве ты не говорил мне, что история внутреннего мира совершенно нелепа; что не может быть такого места, населенного странными рептилиями и людьми каменного века? Разве ты не настаивал на том, что императора Пеллюсидара не существует?

— Тьфу-тьфу, — сказал он. "Я прошу прощения. Мне жаль. Но это прошлое. Теперь вопрос в том, что мы можем сделать».

"О чем?" Я спросил.

— Разве ты не понимаешь, что Дэвид Иннес лежит в темной темнице под дворцом Сида Корсарского? — спросил он с таким волнением, которого я никогда не видел у Джейсона Гридли.

— Ну и что? — спросил я. «Извините, конечно; но чем мы можем ему помочь?

«Мы можем сделать многое, — решительно сказал Джейсон Гридли.

Должен признаться, что, глядя на него, я почувствовал сильную заботу о его душевном состоянии, ибо он, очевидно, работал в сильном возбуждении.

"Подумай об этом!" воскликнул он. «Подумай о том бедняге, погребенном там в кромешной тьме, тишине, одиночестве — и с этими змеями! Бог!" он вздрогнул. «Змеи ползают по нему, обвивают его руки, ноги и тело, ползают по его лицу, когда он спит, и больше ничего, что могло бы нарушить однообразие, — ни человеческого голоса, ни птичьего пения, ни солнечного луча. Что-то должно быть сделано. Его нужно спасти».

— Но кто это сделает? Я спросил.

"Я!" — ответил Джейсон Гридли.

ТАНАР ИЗ ПЕЛЛЮЦИДАРА

Пеллюсидар — полый центр Земли, страна дикарей и доисторических зверей — является местом действия этого захватывающего романа.

В Пеллюсидаре обитают Погребенные; вот Земля Ужасной Тени; здесь ужасные Корсары терроризируют океаны, а динозавры и саблезубые тигры терроризируют земли.

Это история Танара, молодого вождя и пещерной девушки Стеллары, и их борьбы за выживание перед бесчисленными опасностями.

Это эпопея приключений создателя Тарзана.

ВОЖДЬ ПЕЩЕРНЫХ ЛЮДЕЙ В МИРЕ ЯДРА ЗЕМЛИ

Когда с трудом завоеванный мир в первобытной Империи Пеллюсидар был нарушен вторжением свирепых морских бродяг Корсар, Дэвид Иннес послал свою орду пещерных людей в бой. Одним из самых смелых из его размахивающих дубинками воинов был Танар Первый Флот.

Несмотря на странное оружие захватчиков, Давид и его группа в кожаных одеждах отбросили корсаров и заставили их бежать на своих кораблях, но с собой они взяли нескольких пленников, включая Танара.

Но этого бронзового Сарьяна было нелегко удержать в плену. История о том, как он перехитрил своих похитителей, похитил одну из их девушек и сражался, чтобы найти дорогу домой через неизведанные джунгли, — это приключенческий роман, достойный создателя Тарзана.

ЭДГАР РАЙС БЕРОУЗ (1875–1950)

Эдгар Райс Берроуз — один из самых популярных авторов в мире. Хотя некоторые критики и библиотеки не полностью признали его, он остается одним из самых известных американских писателей-фантастов 20 века. Не имея предыдущего писательского опыта, он написал известную классику «ТАРЗАН ИЗ ОБЕЗЬЯН», впервые опубликованную в 1912 году. За последующие сорок два года он написал более 100 рассказов и статей, почти все из которых были опубликованы при его жизни. Хотя он больше всего известен созданием ТАРЗАНА, его миры приключений и романтики простирались от американского Запада до джунглей Азии, от земли до Луны, Марса, Венеры и даже за пределами самой дальней звезды.

Никто не знает, сколько экземпляров 68 книг Еврорадиоиздания было издано по всему миру. Однако было бы консервативно сказать, что общее количество переводов на 31 язык, помимо искусственных языков эсперанто и Брайля, должно исчисляться сотнями миллионов. Если принять во внимание дополнительные мировые поклонники Тарзана в газетах, радиопрограммах, комических журналах, кинофильмах и телесериалах, Берроуза должен знать миллиард человек.

Собираетесь ли вы прочитать приключения на Марсе, роман о джунглях или фантастику о будущем, волшебство плодовитого воображения Эдгара Райса Берроуза надолго зачарует вас.


***
PROLOGUE

Jason Gridley is a radio bug. Had he not been, this story never would have been written. Jason is twenty-three and scandalously good looking—too good looking to be a bug of any sort. As a matter of fact, he does not seem buggish at all—just a normal, sane, young American, who knows a great deal about many things in addition to radio; aeronautics, for example, and golf, and tennis, and polo.

But this is not Jason’s story—he is only an incident—an important incident in my life that made this story possible, and so, with a few more words of explanation, we shall leave Jason to his tubes and waves and amplifiers, concerning which he knows everything and I nothing.

Jason is an orphan with an income, and after he graduated from Stanford, he came down and bought a couple of acres at Tarzana, and that is how and when I met him.

While he was building he made my office his headquarters and was often in my study and afterward I returned the compliment by visiting him in his new “lab,” as he calls it—a quite large room at the rear of his home, a quiet, restful room in a quiet, restful house of the Spanish-American farm type—or we rode together in the Santa Monica Mountains in the cool air of early morning.

Jason is experimenting with some new principle of radio concerning which the less I say the better it will be for my reputation, since I know nothing whatsoever about it and am likely never to.

Perhaps I am too old, perhaps I am too dumb, perhaps I am just not interested—I prefer to ascribe my abysmal and persistent ignorance of all things pertaining to radio to the last state; that of disinterestedness; it salves my pride.

I do know this, however, because Jason has told me, that the idea he is playing with suggests an entirely new and unsuspected—well, let us call it wave.

He says the idea was suggested to him by the vagaries of static and in groping around in search of some device to eliminate this he discovered in the ether an undercurrent that operated according to no previously known scientific laws.

At his Tarzana home he has erected a station and a few miles away, at the back of my ranch, another. Between these stations we talk to one another through some strange, ethereal medium that seems to pass through all other waves and all other stations, unsuspected and entirely harmless—so harmless is it that it has not the slightest effect upon Jason’s regular set, standing in the same room and receiving over the same aerial.

But this, which is not very interesting to any one except Jason, is all by the way of getting to the beginning of the amazing narrative of the adventures of Tanar of Pellucidar.

Jason and I were sitting in his “lab” one evening discussing, as we often did, innumerable subjects, from “cabbages to kings,” and coming back, as Jason usually did, to the Gridley wave, which is what we have named it.

Much of the time Jason kept on his ear phones, than which there is no greater discourager of conversation. But this does not irk me as much as most of the conversations one has to listen to through life. I like long silences and my own thoughts.

Presently, Jason removed the headpiece. “It is enough to drive a fellow to drink!” he exclaimed.

“What?” I asked.

“I am getting that same stuff again,” he said. “I can hear voices, very faintly, but, unmistakably, human voices. They, are speaking a language unknown to man. It is maddening.”

“Mars, perhaps,” I suggested, “or Venus.”

He knitted his brows and then suddenly smiled one of his quick smiles. “Or Pellucidar.”

I shrugged.

“Do you know, Admiral,” he said (he calls me Admiral because of a yachting cap I wear at the beach), “that when I was a kid I used to believe every word of those crazy stories of yours about Mars and Pellucidar. The inner world at the earth’s core was as real to me as the High Sierras, the San Joaquin Valley, or the Golden Gate, and I felt that I knew the twin cities of Helium better than I did Los Angeles.

“I saw nothing improbable at all in that trip of David Innes and old man Perry through the earth’s crust to Pellucidar. Yes, sir, that was all gospel to me when I was a kid.”

“And now you are twenty-three and know that it can’t be true,” I said, with a smile.

“You are trying to tell me it is true, are you?” he demanded, laughing.

“I never have told any one that it is true,” I replied; “I let people think what they think, but I reserve the right to do likewise.”

“Why, you know perfectly well that it would be impossible for that iron mole of Perry’s to have penetrated five hundred miles of the earth’s crust, you know there is no inner world peopled by strange reptiles and men of the stone age, you know there is no Emperor of Pellucidar.” Jason was becoming excited, but his sense of humor came to our rescue and he laughed.

“I like to believe that there is a Dian the Beautiful,” I said.

“Yes,” he agreed, “but I am sorry you killed off Hooja the Sly One. He was a corking villain.”

“There are always plenty of villains,” I reminded him.

“They help the girls to keep their ‘figgers’ and their school girl complexions,” he said.

“How?” I asked.

“The exercise they get from being pursued.”

“You are making fun of me,” I reproached him, “but remember, please, that I am but a simple historian. If damsels flee and villains pursue I must truthfully record the fact.”

“Baloney!” he exclaimed in the pure university English of America.

Jason replaced his headpiece and I returned to the perusal of the narrative of an ancient liar, who should have made a fortune out of the credulity of book readers, but seems not to have. Thus we sat for some time.

Presently Jason removed his ear phones and turned toward me. “I was getting music,” he said; “strange, weird music, and then suddenly there came loud shouts and it seemed that I could hear blows struck and there were screams and the sound of shots.”

“Perry, you know, was experimenting with gunpowder down there below, in Pellucidar,” I reminded Jason, with a grin; but he was inclined to be serious and did not respond in kind.

“You know, of course,” he said, “that there really has been a theory of an inner world for many years.”

“Yes,” I replied, “I have read works expounding and defending such a theory.”

“It supposes polar openings leading into the interior of the earth,” said Jason.

“And it is substantiated by many seemingly irrefutable scientific facts,” I reminded him—“open polar sea, warmer water farthest north, tropical vegetation floating southward from the polar regions, the northern lights, the magnetic pole, the persistent stories of the Eskimos that they are descended from a race that came from a warm country far to the north.”

“I’d like to make a try for one of the polar openings,” mused Jason as he replaced the ear phones.

Again there was a long silence, broken at last by a sharp exclamation from Jason. He pushed an extra headpiece toward me.

“Listen!” he exclaimed.

As I adjusted the ear phones I heard that which we had never before received on the Gridley wave—code! No wonder that Jason Gridley was excited, since there was no station on earth, other than his own, attuned to the Gridley wave.

Code! What could it mean? I was torn by conflicting emotions—to tear off the ear phones and discuss this amazing thing with Jason, and to keep them on and listen.

I am not what one might call an expert in the intricacies of code, but I had no difficulty in understanding the simple signal of two letters, repeated in groups of three, with a pause after each group: “D.I., D.I., D.I.,” pause; “D.I., D.I., D.I.,” pause.

I glanced up at Jason. His eyes, filled with puzzled questioning, met mine, as though to ask, what does it mean?

The signals ceased and Jason touched his own key, sending his initials, “J.G., J.G., J.G.” in the same grouping that we had received the D.I. signal. Almost instantly he was interrupted—you could feel the excitement of the sender.

“D.I., D.I., D.I., Pellucidar,” rattled against our ear-drums like machine gun fire. Jason and I sat in dumb amazement, staring at one another.

“It is a hoax!” I exclaimed, and Jason, reading my lips, shook his head.

“How can it be a hoax?” he asked. “There is no other station on earth equipped to send or to receive over the Gridley wave, so there can be no means of perpetrating such a hoax.”

Our mysterious station was on the air again! “If you get this, repeat my signal,” and he signed off with “D.I., D.I., D.I.”

“That would be David Innes,” mused Jason.

“Emperor of Pellucidar,” I added.

Jason sent the message, “D.I., D.I., D.I.,” followed by, “what station is this,” and “who is sending?”

“This is the Imperial Observatory at Greenwich, Pellucidar; Abner Perry sending. Who are you?”

“This is the private experimental laboratory of Jason Gridley, Tarzana, California; Gridley sending,” replied Jason.

“I want to get into communication with Edgar Rice Burroughs; do you know him?”

“He is sitting here, listening in with me,” replied Jason.

“Thank God, if that is true, but how am I to know that it is true?” demanded Perry.

I hastily scribbled a note to Jason: “Ask him if he recalls the fire in his first gunpowder factory and that the building would have been destroyed had they not extinguished the fire by shoveling his gunpowder onto it?”

Jason grinned as he read the note, and sent it.

“It was unkind of David to tell of that,” came back the reply, “but now I know that Burroughs is indeed there, as only he could have known of that incident. I have a long message for him. Are you ready?”

“Yes,” replied Jason.

“Then stand by.”

And this is the message that Abner Perry sent from the bowels of the earth; from The Empire of Pellucidar.
INTRODUCTION

It must be some fifteen years since David Innes and I broke through the inner surface of the earth’s crust and emerged into savage Pellucidar, but when a stationary sun hangs eternally at high noon and there is no restless moon and there are no stars, time is measureless and so it may have been a hundred years ago or one. Who knows?

Of course, since David returned to earth and brought back many of the blessings of civilization we have had the means to measure time, but the people did not like it. They found that it put restrictions and limitations upon them that they never had felt before and they came to hate it and ignore it until David, in the goodness of his heart, issued an edict abolishing time in Pellucidar.

It seemed a backward step to me, but I am resigned now, and, perhaps, happier, for when all is said and done, time is a hard master, as you of the outer world, who are slaves of the sun, would be forced to admit were you to give the matter thought.

Here, in Pellucidar, we eat when we are hungry, we sleep when we are tired, we set out upon journeys when we leave and we arrive at our destinations when we get there; nor are we old because the earth has circled the sun seventy times since our birth, for we do not know that this has occurred.

Perhaps I have been here fifteen years, but what matter. When I came I knew nothing of radio—my researches and studies were along other lines—but when David came back from the outer world he brought many scientific works and from these I learned all that I know of radio, which has been enough to permit me to erect two successful stations; one here at Greenwich and one at the capital of The Empire of Pellucidar.

But, try as I would, I never could get anything from the outer world, and after a while I gave up trying, convinced that the earth’s crust was impervious to radio.

In fact we used our stations but seldom, for, after all, Pellucidar is only commencing to emerge from the stone age, and in the economy of the stone age there seems to be no crying need for radio.

But sometimes I played with it and upon several occasions I thought that I heard voices and other sounds that were not of Pellucidar. They were too faint to be more than vague suggestions of intriguing possibilities, but yet they did suggest something most alluring, and so I set myself to making changes and adjustments until this wonderful thing that has happened but now was made possible.

And my delight in being able to talk with you is second only to my relief in being able to appeal to you for help. David is in trouble. He is a captive in the north, or what he and I call north, for there are no points of compass known to Pellucidarians.

I have heard from him, however. He has sent me a message and in it he suggests a startling theory that would make aid from the outer crust possible if—but first let me tell you the whole story; the story of the disaster that befell David Innes and what led up to it and then you will be in a better position to judge as to the practicability of sending succor to David from the outer crust.

The whole thing dates from our victories over the Mahars, the once dominant race of Pellucidar. When, with our well organized armies, equipped with firearms and other weapons unknown to the Mahars or their gorilla-like mercenaries, the Sagoths, we defeated the reptilian monsters and drove their slimy hordes from the confines of The Empire, the human race of the inner world for the first time in its history took its rightful place among the orders of creation.

But our victories laid the foundation for the disaster that has overwhelmed us.

For a while there was no Mahar within the boundaries of any of the kingdoms that constitute The Empire of Pellucidar; but presently we had word of them here and there—small parties living upon the shores of sea or lake far from the haunts of man.

They gave us no trouble—their old power had crumbled beyond recall; their Sagoths were now numbered among the regiments of The Empire; the Mahars had no longer the means to harm us; yet we did not want them among us. They are eaters of human flesh and we had no assurance that lone hunters would be safe from their voracious appetites.

We wanted them to be gone and so David sent a force against them, but with orders to treat with them first and attempt to persuade them to leave The Empire peacefully rather than embroil themselves in another war that might mean total extermination.

Sagoths accompanied the expedition, for they alone of all the creatures of Pellucidar can converse in the sixth sense, fourth dimension language of the Mahars.

The story that the expedition brought back was rather pitiful and aroused David’s sympathies, as stories of persecution and unhappiness always do.

After the Mahars had been driven from The Empire they had sought a haven where they might live in peace. They assured us that they had accepted the inevitable in a spirit of philosophy and entertained no thoughts of renewing their warfare against the human race or in any way attempting to win back their lost ascendancy.

Far away upon the shores of a mighty ocean, where there were no signs of man, they settled in peace, but their peace was not for long.

A great ship came, reminding the Mahars of the first ships they had seen—the ships that David and I had built—the first ships, as far as we knew, that ever had sailed the silent seas of Pellucidar.

Naturally it was a surprise to us to learn that there was a race within the inner world sufficiently far advanced to be able to build ships, but there was another surprise in store for us. The Mahars assured us that these people possessed firearms and that because of their ships and their firearms they were fully as formidable as we and they were much more ferocious; killing for the pure sport of slaughter.

After the first ship had sailed away the Mahars thought they might be allowed to live in peace, but this dream was short lived, as presently the first ship returned and with it were many others manned by thousands of bloodthirsty enemies against whose weapons the great reptiles had little or no defense.

Seeking only escape from man, the Mahars left their new home and moved back a short distance toward The Empire, but now their enemies seemed bent only upon persecution; they hunted them, and when they found them the Mahars were again forced to fall back before the ferocity of their continued attacks.

Eventually they took refuge within the boundaries of The Empire, and scarcely had David’s expedition to them returned with its report when we had definite proof of the veracity of their tale through messages from our northernmost frontier bearing stories of invasion by a strange, savage race of white men.

Frantic was the message from Goork, King of Thuria, whose far-flung frontier stretches beyond the Land of Awful Shadow.

Some of his hunters had been surprised and all but a few killed or captured by the invaders.

He had sent warriors, then, against them, but these, too, had met a like fate, being greatly outnumbered, and so he sent a runner to David begging the Emperor to rush troops to his aid.

Scarcely had the first runner arrived when another came, bearing tidings of the capture and sack of the principal town of the Kingdom of Thuria; and then a third arrived from the commander of the invaders demanding that David come with tribute or they would destroy his country and slay the prisoners they held as hostages.

In reply David dispatched Tanar, son of Ghak, to demand the release of all prisoners and the departure of the invaders.

Immediately runners were sent to the nearest kingdoms of The Empire and ere Tanar had reached the Land of Awful Shadow, ten thousand warriors were marching along the same trail to enforce the demands of the Emperor and drive the savage foe from Pellucidar.

As David approached the Land of Awful Shadow that lies beneath Pellucidar’s mysterious satellite, a great column of smoke was observable in the horizonless distance ahead.

It was not necessary to urge the tireless warriors to greater speed, for all who saw guessed that the invaders had taken another village and put it to the torch.

And then came the refugees—women and children only—and behind them a thin line of warriors striving to hold back swarthy, bearded strangers, armed with strange weapons that resembled ancient harquebuses with bell-shaped muzzles—huge, unwieldy things that belched smoke and flame and stones and bits of metal.

That the Pellucidarians, outnumbered ten to one, were able to hold back their savage foes at all was due to the more modern firearms that David and I had taught them to make and use.

Perhaps half the warriors of Thuria were armed with these and they were all that saved them from absolute rout, and, perhaps, total annihilation.

Loud were the shouts of joy when the first of the refugees discovered and recognized the force that had come to their delivery.

Goork and his people had been wavering in allegiance to The Empire, as were several other distant kingdoms, but I believe that this practical demonstration of the value of the Federation ended their doubts forever and left the people of the Land of Awful Shadow and their king the most loyal subjects that David possessed.

The effect upon the enemy of the appearance of ten thousand well-armed warriors was quickly apparent. They halted, and, as we advanced, they withdrew, but though they retreated they gave us a good fight.

David learned from Goork that Tanar had been retained as a hostage, but though he made several attempts to open negotiations with the enemy for the purpose of exchanging some prisoners that had fallen into our hands, for Tanar and other Pellucidarians, he never was able to do so.

Our forces drove the invaders far beyond the limits of The Empire to the shores of a distant sea, where, with difficulty and the loss of many men, they at last succeeded in embarking their depleted forces on ships that were as archaic in design as were their ancient harquebuses.

These ships rose to exaggerated heights at stern and bow, the sterns being built up in several stories, or housed decks, one atop another. There was much carving in seemingly intricate designs everywhere above the water line and each ship carried at her prow a figurehead painted, like the balance of the ship, in gaudy colors—usually a life size or a heroic figure of a naked woman or a mermaid.

The men themselves were equally bizarre and colorful, wearing gay cloths about their heads, wide sashes of bright colors and huge boots with flapping tops—those that were not half naked and barefoot.

Besides their harquebuses they carried huge pistols and knives stuck in their belts and at their hips were cutlasses. Altogether, with their bushy whiskers and fierce faces, they were at once a bad looking and a picturesque lot.

From some of the last prisoners he took during the fighting at the seashore, David learned that Tanar was still alive and that the chief of the invaders had determined to take him home with him in the hope that he could learn from Tanar the secrets of our superior weapons and gunpowder, for, notwithstanding my first failures, I had, and not without some pride, finally achieved a gunpowder that would not only burn, but that would ignite with such force as to be quite satisfactory. I am now perfecting a noiseless, smokeless powder, though honesty compels me to confess that my first experiments have not been entirely what I had hoped they might be, the first batch detonated having nearly broken my ear-drums and so filled my eyes with smoke that I thought I had been blinded.

When David saw the enemy ships sailing away with Tanar he was sick with grief, for Tanar always has been an especial favorite of the Emperor and his gracious Empress, Dian the Beautiful. He was like a son to them.

We had no ships upon this sea and David could not follow with his army; neither, being David, could he abandon the son of his best friend to a savage enemy before he had exhausted every resource at his command in an effort toward rescue.

In addition to the prisoners that had fallen into his hands David had captured one of the small boats that the enemy had used in embarking his forces, and this it was that suggested to David the mad scheme upon which he embarked.

The boat was about sixteen feet long and was equipped with both oars and a sail. It was broad of beam and had every appearance of being staunch and seaworthy, though pitifully small in which to face the dangers of an unknown sea, peopled, as are all the waters of Pellucidar, with huge monsters possessing short tempers and long appetites.

Standing upon the shore, gazing after the diminishing outlines of the departing ships, David reached his decision. Surrounding him were the captains and the kings of the Federated Kingdoms of Pellucidar and behind these ten thousand warriors, leaning upon their arms. To one side the sullen prisoners, heavily guarded, gazed after their departing comrades, with what sensations of hopelessness and envy one may guess.

David turned toward his people. “Those departing ships have borne away Tanar, the son of Ghak, and perhaps a score more of the young men of Pellucidar. It is beyond reason to expect that the enemy ever will bring our comrades back to us, but it is easy to imagine the treatment they will receive at the hands of this savage, bloodthirsty race.

“We may not abandon them while a single avenue of pursuit remains open to us. Here is that avenue.” He waved his hand across the broad ocean. “And here the means of traversing it.” He pointed to the small boat.

“It would carry scarce twenty men,” cried one, who stood near the Emperor.

“It need carry but three,” replied David, “for it will sail to rescue, not by force, but by strategy; or perhaps only to locate the stronghold of the enemy, that we may return and lead a sufficient force upon it to overwhelm it.”

“I shall go,” concluded the Emperor. “Who will accompany me?”

Instantly every man within hearing of his voice, saving the prisoners only, flashed a weapon above his head and pressed forward to offer his services. David smiled.

“I knew as much,” he said, “but I cannot take you all. I shall need only one and that shall be Ja of Anoroc, the greatest sailor of Pellucidar.”

A great shout arose, for Ja, the King of Anoroc, who is also the chief officer of the navy of Pellucidar, is vastly popular throughout The Empire, and, though all were disappointed in not being chosen, yet they appreciated the wisdom of David’s selection.

“But two is too small a number to hope for success,” argued Ghak, “and I, the father of Tanar, should be permitted to accompany you.”

“Numbers, such as we might crowd in that little boat, would avail us nothing,” replied David, “so why risk a single additional life? If twenty could pass through the unknown dangers that lie ahead of us, two may do the same, while with fewer men we can carry a far greater supply of food and water against the unguessed extent of the great sea that we face and the periods of calm and the long search.”

“But two are too few to man the boat,” expostulated another, “and Ghak is right—the father of Tanar should be among his rescuers.”

“Ghak is needed by The Empire,” replied David. “He must remain to command the armies for the Empress until I return, but there shall be a third who will embark with us.”

“Who?” demanded Ghak.

“One of the prisoners,” replied David. “For his freedom we should readily find one willing to guide us to the country of the enemy.”

Nor was this difficult since every prisoner volunteered when the proposal was submitted to them.

David chose a young fellow who said his name was Fitt and who seemed to possess a more open and honest countenance than any of his companions.

And then came the provisioning of the boat. Bladders were filled with fresh water, and quantities of corn and dried fish and jerked meat, as well as vegetables and fruits, were packed into other bladders, and all were stored in the boat until it seemed that she might carry no more. For three men the supplies might have been adequate for a year’s voyage upon the outer crust, where time enters into all calculations.

The prisoner, Fitt, who was to accompany David and Ja, assured David that one fourth the quantity of supplies would be ample and that there were points along the route they might take where their water supply could be replenished and where game abounded, as well as native fruits, nuts and vegetables, but David would not cut down by a single ounce the supplies that he had decided upon.

As the three were about to embark David had a last word with Ghak.

“You have seen the size and the armament of the enemy ships, Ghak,” he said. “My last injunction to you is to build at once a fleet that can cope successfully with these great ships of the enemy and while the fleet is building—and it must be built upon the shores of this sea—send expeditions forth to search for a waterway from this ocean to our own. Can you find it, all of our ships can be utilized and the building of the greater navy accelerated by utilizing the shipyards of Anoroc.

“When you have completed and manned fifty ships set forth to our rescue if we have not returned by then. Do not destroy these prisoners, but preserve them well for they alone can guide you to their country.”

And then David I, Emperor of Pellucidar, and Ja, King of Anoroc, with the prisoner, Fitt, boarded the tiny boat; friendly hands pushed them out upon the long, oily swells of a Pellucidarian sea; ten thousand throats cheered them upon their way and ten thousand pairs of eyes watched them until they had melted into the mist of the upcurving, horizonless distance of a Pellucidarian seascape.

David had departed upon a vain but glorious adventure, and, in the distant capital of The Empire, Dian the Beautiful would be weeping.
I

STELLARA

The great ship trembled to the recoil of the cannon; the rattle of musketry. The roar of the guns aboard her sister ships and the roar of her own were deafening. Below decks the air was acrid with the fumes of burnt powder.

Tanar of Pellucidar, chained below with other prisoners, heard these sounds and smelled the smoke. He heard the rattle of the anchor chain; he felt the straining of the mast to which his shackles were bent and the altered motion of the hull told him that the ship was under way.

Presently the firing ceased and the regular rising and falling of the ship betokened that it was on its course. In the darkness of the hold Tanar could see nothing. Sometimes the prisoners spoke to one another, but their thoughts were not happy ones, and so, for the most part, they remained silent—waiting. For what?

They grew very hungry and very thirsty. By this they knew that the ship was far at sea. They knew nothing of time. They only knew that they were hungry and thirsty and that the ship should be far at sea—far out upon an unknown sea, setting its course for an unknown port.

Presently a hatch was raised and men came with food and water—poor, rough food and water that smelled badly and tasted worse; but it was water and they were thirsty.

One of the men said: “Where is he who is called Tanar?”

“I am Tanar,” replied the son of Ghak.

“You are wanted on deck,” said the man, and with a huge key he unlocked the massive, hand-wrought lock that held Tanar chained to the mast. “Follow me!”

The bright light of Pellucidar’s perpetual day blinded the Sarian as he clambered to the deck from the dark hole in which he had been confined and it was a full minute before his eyes could endure the light, but his guard hustled him roughly along and Tanar was already stumbling up the long stairs leading to the high deck at the ship’s stern before he regained the use of his eyes.

As he mounted the highest deck he saw the chiefs of the Korsar horde assembled and with them were two women. One appeared elderly and ill favored, but the other was young and beautiful, but for neither did Tanar have any eyes—he was interested only in the enemy men, for these he could fight, these he might kill, which was the sole interest that an enemy could hold for Tanar, the Sarian, and being what he was Tanar could not fight women, not even enemy women; but he could ignore them, and did.

He was led before a huge fellow whose bushy whiskers almost hid his face—a great, blustering fellow with a scarlet scarf bound about his head. But for an embroidered, sleeveless jacket, open at the front, the man was naked above the waist, about which was wound another gaudy sash into which were stuck two pistols and as many long knives, while at his side dangled a cutlass, the hilt of which was richly ornamented with inlays of pearl and semi-precious stones.

A mighty man was The Cid, chief of the Korsars—a burly, blustering, bully of a man, whose position among the rough and quarrelsome Korsars might be maintained only by such as he.

Surrounding him upon the high poop of his ship was a company of beefy ruffians of similar mold, while far below, in the waist of the vessel, a throng of lesser cutthroats, the common sailors, escaped from the dangers and demands of an arduous campaign, relaxed according to their various whims.

Stark brutes were most of these, naked but for shorts and the inevitable gaudy sashes and head cloths—an unlovely company, yet picturesque.

At The Cid’s side stood a younger man who well could boast as hideous a countenance as any sun ever shone upon, for across a face that might have taxed even a mother’s love, ran a repulsive scar from above the left eye to below the right hand corner of the mouth, cleaving the nose with a deep, red gash. The left eye was lidless and gazed perpetually upward and outward, as a dead eye might, while the upper lip was permanently drawn upward at the right side in a sardonic sneer that exposed a single fang-like tooth. No, Bohar the Bloody was not beautiful.

Before these two, The Cid and The Bloody One, Tanar was roughly dragged.

“They call you Tanar?” bellowed The Cid.

Tanar nodded.

“And you are the son of a king!” and he laughed loudly. “With a ship’s company I could destroy your father’s entire kingdom and make a slave of him, as I have of his son.”

“You had many ships’ companies,” replied Tanar; “but I did not see any of them destroying the kingdom of Sari. The army that chased them into the ocean was commanded by my father, under the Emperor.”

The Cid scowled. “I have made men walk the plank for less than that,” he growled.

“I do not know what you mean,” said Tanar.

“You shall,” barked The Cid; “and then, by the beard of the sea god, you’ll keep a civil tongue in your head. Hey!” he shouted to one of his officers, “have a prisoner fetched and the plank run out. We’ll show this son of a king who The Cid is and that he is among real men now.”

“Why fetch another?” demanded Bohar the Bloody. “This fellow can walk and learn his lesson at the same time.”

“But he could not profit by it,” replied The Cid.

“Since when did The Cid become a dry nurse to an enemy?” demanded Bohar, with a sneer.

Without a word The Cid wheeled and swung an ugly blow to Bohar’s chin, and as the man went down the chief whipped a great pistol from his sash and stood over him, the muzzle pointed at Bohar’s head.

“Perhaps that will knock your crooked face straight or bump some brains into your thick head,” roared The Cid.

Bohar lay on his back glaring up at his chief.

“Who is your master?” demanded The Cid.

“You are,” growled Bohar.

“Then get up and keep a civil tongue in your head,” ordered The Cid.

As Bohar arose he turned a scowling face upon Tanar. It was as though his one good eye had gathered all the hate and rage and venom in the wicked heart of the man and was concentrating them upon the Sarian, the indirect cause of his humiliation, and from that instant Tanar knew that Bohar the Bloody hated him with a personal hatred distinct from any natural antipathy that he might have felt for an alien and an enemy.

On the lower deck men were eagerly running a long plank out over the starboard rail and making the inboard end fast to cleats with stout lines.

From an opened hatch others were dragging a strapping prisoner from the kingdom of Thuria, who had been captured in the early fighting in the Land of Awful Shadow.

The primitive warrior held his head high and showed no terror in the presence of his rough captors. Tanar, looking down upon him from the upper deck, was proud of this fellow man of the Empire. The Cid was watching, too.

“That tribe needs taming,” he said.

The younger of the two women, both of whom had stepped to the edge of the deck and were looking down upon the scene in the waist, turned to The Cid.

“They seem brave men; all of them,” she said. “It is a pity to kill one needlessly.”

“Poof! girl,” exclaimed The Cid. “What do you know of such things? It is the blood of your mother that speaks. By the beards of the gods, I would that you had more of your father’s blood in your veins.”

“It is brave blood, the blood of my mother,” replied the girl, “for it does not fear to be itself before all men. The blood of my father dares not reveal its good to the eyes of men because it fears ridicule. It boasts of its courage to hide its cowardice.”

The Cid swore a mighty oath. “You take advantage of our relationship, Stellara,” he said, “but do not forget that there is a limit beyond which even you may not go with The Cid, who brooks no insults.”

The girl laughed. “Reserve that talk for those who fear you,” she said.

During this conversation, Tanar, who was standing near, had an opportunity to observe the girl more closely and was prompted to do so by the nature of her remarks and the quiet courage of her demeanor. For the first time he noticed her hair, which was like gold in warm sunlight, and because the women of his own country were nearly all dark haired the color of her hair impressed him. He thought it very lovely and when he looked more closely at her features he realized that they, too, were lovely, with a sunny, golden loveliness that seemed to reflect like qualities of heart and character. There was a certain feminine softness about her that was sometimes lacking in the sturdy, self-reliant, primitive women of his own race. It was not in any sense a weakness, however, as was evidenced by her fearless attitude toward The Cid and by the light of courage that shone from her brave eyes. Intelligent eyes they were, too—brave, intelligent and beautiful.

But there Tanar’s interest ceased and he was repulsed by the thought that this woman belonged to the uncouth bully, who ruled with an iron hand the whiskered brutes of the great fleet, for The Cid’s reference to their relationship left no doubt in the mind of the Sarian that the woman was his mate.

And now the attention of all was focused on the actors in the tragedy below. Men had bound the wrists of the prisoner together behind his back and placed a blindfold across his eyes.

“Watch below, son of a king,” said The Cid to Tanar, “and you will know what it means to walk the plank.”

“I am watching,” said Tanar, “and I see that it takes many of your people to make one of mine do this thing, whatever it may be.”

The girl laughed, but The Cid scowled more deeply, while Bohar cast a venomous glance at Tanar.

Now men with drawn knives and sharp pikes lined the plank on either side of the ship’s rail and others lifted the prisoner to the inboard end so that he faced the opposite end of the plank that protruded far out over the sea, where great monsters of the deep cut the waves with giant backs as they paralleled the ship’s course—giant saurians, long extinct upon the outer crust.

Prodding the defenseless man with knife and pike they goaded him forward along the narrow plank to the accompaniment of loud oaths and vulgar jests and hoarse laughter.

Erect and proud, the Thurian marched fearlessly to his doom. He made no complaint and when he reached the outer end of the plank and his foot found no new place beyond he made no outcry. Just for an instant he drew back his foot and hesitated and then, silently, he leaped far out, and, turning, dove head foremost into the sea.

Tanar turned his eyes away and it chanced that he turned them in the direction of the girl. To his surprise he saw that she, too, had refused to look at the last moment and in her face, turned toward his, he saw an expression of suffering.

Could it be that this woman of The Cid’s brutal race felt sympathy and sorrow for a suffering enemy?

Tanar doubted it. More likely that something she had eaten that day had disagreed with her.

“Now,” cried The Cid, “you have seen a man walk the plank and know what I may do with you, if I choose.”

Tanar shrugged. “I hope I may be as indifferent to my fate as was my comrade,” he said, “for you certainly got little enough sport out of him.”

“If I turn you over to Bohar we shall have sport,” replied The Cid. “He has other means of enlivening a dull day that far surpass the tame exercise on the plank.”

The girl turned angrily upon The Cid. “You shall not do that!” she cried. “You promised me that you would not torture any prisoners while I was with the fleet.”

“If he behaves I shall not,” said The Cid, “but if he does not I shall turn him over to Bohar the Bloody. Do not forget that I am Chief of Korsar and that even you may be punished if you interfere.”

Again the girl laughed. “You can frighten the others, Chief of Korsar,” she said, “but not me.”

“If she were mine,” muttered Bohar threateningly, but the girl interrupted him.

“I am not, nor ever shall be,” she said.

“Do not be too sure of that,” growled The Cid. “I can give you to whom I please; let the matter drop.” He turned to the Sarian prisoner. “What is your name, son of a king?” he asked.

“Tanar.”

“Listen well, Tanar,” said The Cid impressively. “Our prisoners do not live beyond the time that they be of service to us. Some of you will be kept to exhibit to the people of Korsar, after which they will be of little use to me, but you can purchase life and, perhaps, freedom.”

“How?” demanded Tanar.

“Your people were armed with weapons far better than ours,” explained The Cid; “your powder was more powerful and more dependable. Half the time ours fails to ignite at the first attempt.”

“That must be embarrassing,” remarked Tanar.

“It is fatal,” said The Cid.

“But what has it to do with me?” asked the prisoner.

“If you will teach us how to make better weapons and such powder as your people have you shall be spared and shall have your freedom.”

Tanar made no reply—he was thinking—thinking of the supremacy that their superior weapons gave his people—thinking of the fate that lay in store for him and for those poor devils in the dark, foul hole below deck.

“Well?” demanded The Cid.

“Will you spare the others, too?” he asked.

“Why should I?”

“I shall need their help,” said Tanar. “I do not know all that is necessary to make the weapons and the powder.”

As a matter of fact he knew nothing about the manufacture of either, but he saw here a chance to save his fellow prisoners, or at least to delay their destruction and gain time in which they might find means to escape, nor did he hesitate to deceive The Cid, for is not all fair in war?

“Very well,” said the Korsar chief; “if you and they give me no trouble you shall all live—provided you teach us how to make weapons and powder like your own.”

“We cannot live in the filthy hole in which we are penned,” retorted the Sarian; “neither can we live without food. Soon we shall all sicken and die. We are people of the open air—we cannot be smothered in dark holes filled with vermin and be starved, and live.”

“You shall not be returned to the hole,” said The Cid. “There is no danger that you will escape.”

“And the others?” demanded Tanar.

“They remain where they are!”

“They will all die, and without them I cannot make powder,” Tanar reminded him.

The Cid scowled. “You would have my ship overrun with enemies,” he growled.

“They are unarmed.”

“Then they certainly would be killed,” said The Cid. “No one would survive long among that pack an’ he were not armed;” he waved a hand contemptuously toward the half naked throng below.

“Then leave the hatches off and give them decent air and more and better food.”

“I’ll do it,” said The Cid. “Bohar, have the forward hatches removed, place a guard there with orders to kill any prisoner who attempts to come on deck and any of our men who attempts to go below; see, too, that the prisoners get the same rations as our own men.”

It was with a feeling of relief that amounted almost to happiness that Tanar saw Bohar depart to carry out the orders of The Cid, for he knew well that his people could not long survive the hideous and unaccustomed confinement and the vile food that had been his lot and theirs since they had been brought aboard the Korsar ship.

Presently The Cid went to his cabin and Tanar, left to his own devices, walked to the stern and leaning on the rail gazed into the hazy upcurving distance where lay the land of the Sarians, his land, beyond the haze.

Far astern a small boat rose and fell with the great, long billows. Fierce denizens of the deep constantly threatened it, storms menaced it, but on it forged in the wake of the great fleet—a frail and tiny thing made strong and powerful by the wills of three men.

But this Tanar did not see, for the mist hid it. He would have been heartened to know that his Emperor was risking his life to save him.

As he gazed and dreamed he became conscious of a presence near him, but he did not turn, for who was there upon that ship who might have access to this upper deck, whom he might care to see or speak with?

Presently he heard a voice at his elbow, a low, golden voice that brought him around facing its owner. It was the girl.

“You are looking back toward your own country?” she said.

“Yes.”

“You will never see it again,” she said, a note of sadness in her voice, as though she understood his feelings and sympathized.

“Perhaps not, but why should you care? I am an enemy.”

“I do not know why I should care,” replied the girl. “What is your name?”

“Tanar.”

“Is that all?”

“I am called Tanar the Fleet One.”

“Why?”

“Because in all Sari none can outdistance me.”

“Sari—is that the name of your country?”

“Yes.”

“What is it like?”

“It is a high plateau among the mountains. It is a very lovely country, with leaping rivers and great trees. It is filled with game. We hunt the great ryth there and the tarag for meat and for sport and there are countless lesser animals that give us food and clothing.”

“Have you no enemies? You are not a warlike people as are the Korsars.”

“We defeated the warlike Korsars,” he reminded her.

“I would not speak of that too often,” she said. “The tempers of the Korsars are short and they love to kill.”

“Why do you not kill me then?” he demanded. “You have a knife and a pistol in your sash, like the others.”

The girl only smiled.

“Perhaps you are not a Korsar,” he exclaimed. “You were captured as I was and are a prisoner.”

“I am no prisoner,” she replied.

“But you are not a Korsar,” he insisted.

“Ask The Cid—he will doubtless cutlass you for your impertinence; but why do you think I am not a Korsar?”

“You are too beautiful and too fine,” he replied. “You have shown sympathy and that is a finer sentiment far beyond their mental capability. They are—”

“Be careful, enemy; perhaps I am a Korsar!”

“I do not believe it,” said Tanar.

“Then keep your beliefs to yourself, prisoner,” retorted the girl in a haughty tone.

“What is this?” demanded a rough voice behind Tanar. “What has this thing said to you, Stellara?”

Tanar wheeled to face Bohar the Bloody.

“I questioned that she was of the same race as you,” snapped Tanar before the girl could reply. “It is inconceivable that one so beautiful could be tainted by the blood of Korsar.”

His face flaming with rage, Bohar laid a hand upon one of his knives and stepped truculently toward the Sarian. “It is death to insult the daughter of The Cid,” he cried, whipping the knife from his sash and striking a wicked blow at Tanar.

The Sarian, light of foot, trained from childhood in the defensive as well as offensive use of edged weapons, stepped quickly to one side and then as quickly in again and once more Bohar the Bloody sprawled upon the deck to a well delivered blow.

Bohar was fairly foaming at the mouth with rage as he jerked his heavy pistol from his gaudy sash and aiming it at Tanar’s chest from where he lay upon the deck, pulled the trigger. At the same instant the girl sprang forward as though to prevent the slaying of the prisoner.

It all happened so quickly that Tanar scarcely knew the sequence of events, but what he did know was that the powder failed to ignite, and then he laughed.

“You had better wait until I have taught you how to make powder that will burn before you try to murder me, Bohar,” he said.

The Bloody One scrambled to his feet and Tanar stood ready to receive the expected charge, but the girl stepped between them with an imperious gesture.

“Enough of this!” she cried. “It is The Cid’s wish that this man live. Would you like to have The Cid know that you tried to pistol him, Bohar?”

The Bloody One stood glaring at Tanar for several seconds, then he wheeled and strode away without a word.

“It would seem that Bohar does not like me,” said Tanar, smiling.

“He dislikes nearly every one,” said Stellara, “but he hates you—now.”

“Because I knocked him down, I suppose. I cannot blame him.”

“That is not the real reason,” said the girl.

“What is, then?”

She hesitated and then she laughed. “He is jealous. Bohar wants me for his mate.”

“But why should he be jealous of me?”

Stellara looked Tanar up and down and then she laughed again. “I do not know,” she said. “You are not much of a man beside our huge Korsars—with your beardless face and your small waist. It would take two of you to make one of them.”

To Tanar her tone implied thinly veiled contempt and it piqued him, but why it should he did not know and that annoyed him, too. What was she but the savage daughter of a savage, boorish Korsar?

When he had first learned from Bohar’s lips that she was the daughter and not the mate of The Cid he had felt an unaccountable relief, half unconsciously and without at all attempting to analyze his reaction.

Perhaps it was the girl’s beauty that had made such a relationship with The Cid seem repulsive, perhaps it was her lesser ruthlessness, which seemed superlative gentleness by contrast with the brutality of Bohar and The Cid, but now she seemed capable of a refined cruelty, which was, after all, what he might have expected to find in one form or another in the daughter of the Chief of the Korsars.

As one will, when piqued, and just at random, Tanar loosed a bolt in the hope that it might annoy her. “Bohar knows you better than I,” he said; “perhaps he knew that he had cause for jealousy.”

“Perhaps,” she replied, enigmatically, “but no one will ever know, for Bohar will kill you—I know _him_ well enough to know that.”
II

DISASTER

Upon the timeless seas of Pellucidar a voyage may last for an hour or a year—that depends not upon its duration, but upon the important occurrences which mark its course.

Curving upward along the inside of the arc of a great circle the Korsar fleet ploughed the restless sea. Favorable winds carried the ships onward. The noonday sun hung perpetually at zenith. Men ate when they were hungry, slept when they were tired, or slept against the time when sleep might be denied them, for the people of Pellucidar seem endowed with a faculty that permits them to store sleep, as it were, in times of ease, against the time when sleep might be denied them, against the more strenuous periods of hunting and warfare when there is no opportunity for sleep. Similarly, they eat with unbelievable irregularity.

Tanar had slept and eaten several times since his encounter with Bohar, whom he had seen upon various occasions since without an actual meeting. The Bloody One seemed to be biding his time.

Stellara had kept to her cabin with the old woman, who Tanar surmised was her mother. He wondered if Stellara would look like the mother or The Cid when she was older, and he shuddered when he considered either eventuality.

As he stood thus musing, Tanar’s attention was attracted by the actions of the men on the lower deck. He saw them looking across the port bow and upward and, following the direction of their eyes with his, he saw the rare phenomenon of a cloud in the brilliant sky.

Some one must have notified The Cid at about the same time, for he came from his cabin and looked long and searchingly at the heavens.

In his loud voice The Cid bellowed commands and his wild crew scrambled to their stations like monkeys, swarming aloft or standing by on deck ready to do his bidding.

Down came the great sails and reefed were the lesser ones, and throughout the fleet, scattered over the surface of the shining sea, the example of the Commander was followed.

The cloud was increasing in size and coming rapidly nearer. No longer was it the small white cloud that had first attracted their attention, but a great, bulging, ominous, black mass that frowned down upon the ocean, turning it a sullen gray where the shadow lay.

The wind that had been blowing gently ceased suddenly. The ship fell off and rolled in the trough of the sea. The silence that followed cast a spell of terror over the ship’s company.

Tanar, watching, saw the change. If these rough seafaring men blenched before the threat of the great cloud the danger must be great indeed.

The Sarians were mountain people. Tanar knew little of the sea, but if Tanar feared anything on Pellucidar it was the sea. The sight, therefore, of these savage Korsar sailors cringing in terror was far from reassuring.

Someone had come to the rail and was standing at his side.

“When that has passed,” said a voice, “there will be fewer ships in the fleet of Korsar and fewer men to go home to their women.”

He turned and saw Stellara looking upward at the cloud.

“You do not seem afraid,” he said.

“Nor you,” replied the girl. “We seem the only people aboard who are not afraid.”

“Look down at the prisoners,” he told her. “They show no fear.”

“Why?” she asked.

“They are Pellucidarians,” he replied, proudly.

“We are all of Pellucidar,” she reminded him.

“I refer to The Empire,” he said.

“Why are you not afraid?” she asked. “Are you so much braver than the Korsars?” There was no sarcasm in her tone.

“I am very much afraid,” replied Tanar. “Mine are mountain people—we know little of the sea or its ways.”

“But you show no fear,” insisted Stellara.

“That is the result of heredity and training,” he replied.

“The Korsars show their fear,” she mused. She spoke as one who was of different blood. “They boast much of their bravery,” she continued as though speaking to herself, “but when the sky frowns they show fear.” There seemed a little note of contempt in her voice. “See!” she cried. “It is coming!”

The cloud was tearing toward them now and beneath it the sea was lashed to fury. Shreds of cloud whirled and twisted at the edges of the great cloud mass. Shreds of spume whirled and twisted above the angry waves. And then the storm struck the ship, laying it over on its side.

What ensued was appalling to a mountaineer, unaccustomed to the sea—the chaos of watery mountains, tumbling, rolling, lashing at the wallowing ship; the shrieking wind; the driving, blinding spume; the terror-stricken crew, cowed, no longer swaggering bullies.

Reeling, staggering, clutching at the rail Bohar the Bloody passed Tanar where he clung with one arm about a stanchion and the other holding Stellara, who would have been hurled to the deck but for the quick action of the Sarian.

The face of Bohar was an ashen mask against which the red gash of his ugly scar stood out in startling contrast. He looked at Tanar and Stellara, but he passed them by, mumbling to himself.

Beyond them was The Cid, screaming orders that no one could hear. Toward him Bohar made his way. Above the storm Tanar heard The Bloody One screaming at his chief.

“Save me! Save me!” he cried. “The boats—lower the boats! The ship is lost.”

It was apparent, even to a landsman, that no small boat could live in such a sea even if one could have been lowered. The Cid paid no attention to his lieutenant, but clung where he was, bawling commands.

A mighty sea rose suddenly above the bow; it hung there for an instant and then rolled in upon the lower deck—tons of crushing, pitiless, insensate sea—rolled in upon the huddled, screaming seamen. Naught but the high prow and the lofty poop showed above the angry waves—just for an instant the great ship strained and shuddered, battling for life.

“It is the end!” cried Stellara.

Bohar screamed like a dumb brute in the agony of death. The Cid knelt on the deck, his face buried in his arms. Tanar stood watching, fascinated by the terrifying might of the elements. He saw man shrink to puny insignificance before a gust of wind, and a slow smile crossed his face.

The wave receded and the ship, floundering, staggered upward, groaning. The smile left Tanar’s lips as his eyes gazed down upon the lower deck. It was almost empty now. A few broken forms lay huddled in the scuppers; a dozen men, clinging here and there, showed signs of life. The others, all but those who had reached safety below deck, were gone.

The girl clung tightly to the man. “I did not think she could live through that,” she said.

“Nor I,” said Tanar.

“But you were not afraid,” she said. “You seemed the only one who was not afraid.”

“Of what use was Bohar’s screaming?” he asked. “Did it save him?”

“Then you were afraid, but you hid it?”

He shrugged. “Perhaps,” he said. “I do not know what you mean by fear. I did not want to die, if that is what you mean.”

“Here comes another!” cried Stellara, shuddering, and pressing closer to him.

Tanar’s arm tightened about the slim figure of the girl. It was an unconscious gesture of the protective instinct of the male.

“Do not be afraid,” he said.

“I am not—now,” she replied.

At the instant that the mighty comber engulfed the ship the angry hurricane struck suddenly with renewed fury—struck at a new angle—and the masts, already straining even to the minimum of canvas that had been necessary to give the ship headway and keep its nose into the storm, snapped like dry bones and crashed by the board in a tangle of cordage. The ship’s head fell away and she rolled in the trough of the great seas, a hopeless derelict.

Above the screaming of the wind rose Bohar’s screams. “The boats! The boats!” he repeated like a trained parrot gone mad from terror.

As though sated for the moment and worn out by its own exertions the storm abated, the wind died, but the great seas rose and fell and the great ship rolled, helpless. At the bottom of each watery gorge it seemed that it must be engulfed by the gray green cliff toppling above it and at the crest of each liquid mountain certain destruction loomed inescapable.

Bohar, still screaming, scrambled to the lower deck. He found men, by some miracle still alive in the open, and others cringing in terror below deck. By dint of curses and blows and the threat of his pistol he gathered them together and though they whimpered in fright he forced them to make a boat ready.

There were twenty of them and their gods or their devils must have been with them, for they lowered a boat and got clear of the floundering hulk in safety and without the loss of a man.

The Cid, seeing what Bohar contemplated, had tried to prevent the seemingly suicidal act by bellowing orders at him from above, but they had no effect and at the last moment The Cid had descended to the lower deck to enforce his commands, but he had arrived too late.

Now he stood staring unbelievingly at the small boat riding the great seas in seeming security while the dismasted ship, pounded by the stumps of its masts, seemed doomed to destruction.

From corners where they had been hiding came the balance of the ship’s company and when they saw Bohar’s boat and the seemingly relative safety of the crew they clamored for escape by the other boats. With the idea once implanted in their minds there followed a mad panic as the half-brutes fought for places in the remaining boats.

“Come!” cried Stellara. “We must hurry or they will go without us.” She started to move toward the companionway, but Tanar restrained her.

“Look at them,” he said. “We are safer at the mercy of the sea and the storm.”

Stellara shrank back close to him. She saw men knifing one another—those behind knifing those ahead. Men dragging others from the boats and killing them on deck or being killed. She saw The Cid pistol a seaman in the back and leap to his place in the first boat to be lowered. She saw men leaping from the rail in a mad effort to reach this boat and falling into the sea, or being thrown in if they succeeded in boarding the tossing shell.

She saw the other boats being lowered and men crushed between them and the ship’s side—she saw the depths to which fear can plunge the braggart and the bully as the last of the ship’s company, failing to win places in the last boat, deliberately leaped into the sea and were drowned.

Standing there upon the high poop of the rolling derelict, Tanar and Stellara watched the frantic efforts of the oarsmen in the overcrowded small boats. They saw one boat foul another and both founder. They watched the drowning men battling for survival. They heard their hoarse oaths and their screams above the roaring of the sea and the shriek of the wind as the storm returned as though fearing that some might escape its fury.

“We are alone,” said Stellara. “They have all gone.”

“Let them go,” replied Tanar. “I would not exchange places with them.”

“But there can be no hope for us,” said the girl.

“There is no more for them,” replied the Sarian, “and at least we are not crowded into a small boat filled with cutthroats.”

“You are more afraid of the men than you are of the sea,” she said.

“For you, yes,” he replied.

“Why should you fear for me?” she demanded. “Am I not also your enemy?”

He turned his eyes quickly upon her and they were filled with surprise. “That is so,” he said; “but, somehow, I had forgotten it—you do not seem like an enemy, as the others do. You do not seem like one of them, even.”

Clinging to the rail and supporting the girl upon the lurching deck, Tanar’s lips were close to Stellara’s ear as he sought to make himself heard above the storm. He sensed the faint aroma of a delicate sachet that was ever after to be a part of his memory of Stellara.

A sea struck the staggering ship throwing Tanar forward so that his cheek touched the cheek of the girl and as she turned her head his lips brushed hers. Each realized that it was an accident, but the effect was none the less surprising. Tanar, for the first time, felt the girl’s body against his and consciousness of contact must have been reflected in his eyes for Stellara shrank back and there was an expression of fear in hers.

Tanar saw the fear in the eyes of an enemy, but it gave him no pleasure. He tried to think only of the treatment that would have been accorded a woman of his tribe had one been at the mercy of the Korsars, but that, too, failed to satisfy him as it only could if he were to admit that he was of the same ignoble clay as the men of Korsar.

But whatever thoughts were troubling the minds of Stellara and Tanar were temporarily submerged by the grim tragedy of the succeeding few moments as another tremendous sea, the most gigantic that had yet assailed the broken ship, hurled its countless tons upon her shivering deck.

To Tanar it seemed, indeed, that this must mark the end since it was inconceivable that the unmanageable hulk could rise again from the smother of water that surged completely over her almost to the very highest deck of the towering poop, where the two clung against the tearing wind and the frightful pitching of the derelict.

But, as the sea rolled on, the ship slowly, sluggishly struggled to the surface like an exhausted swimmer who, drowning, struggles weakly against the inevitability of fate and battles upward for one last gasp of air that will, at best, but prolong the agony of death.

As the main deck slowly emerged from the receding waters, Tanar was horrified by the discovery that the forward hatch had been stove in. That the ship must have taken in considerable water, and that each succeeding wave that broke over it would add to the quantity, affected the Sarian less than knowledge of the fact that it was beneath this hatch that his fellow prisoners were confined.

Through the black menace of his almost hopeless situation had shone a single bright ray of hope that, should the ship weather the storm, there would be aboard her a score of his fellow Pellucidarians and that together they might find the means to rig a makeshift sail and work their way back to the mainland from which they had embarked; but with the gaping hatch and the almost certain conclusion to be drawn from it he realized that it would, indeed, be a miracle if there remained alive aboard the derelict any other than Stellara and himself.

The girl was looking down at the havoc wrought below and now she turned her face toward his.

“They must all be drowned,” she said, “and they were your people. I am sorry.”

“Perhaps they would have chosen it in preference to what might have awaited them in Korsar,” he said.

“And they have been released only a little sooner than we shall be,” she continued. “Do you notice how low the ship rides now and how sluggish she is? The hold must be half filled with water—another such sea as the last one will founder her.”

For some time they stood in silence, each occupied with his own thoughts. The bulk rolled in the trough and momentarily it seemed that she might not roll back in time to avert the disaster of the next menacing comber, yet each time she staggered drunkenly to oppose a high side to the hungry waters.

“I believe the storm has spent itself,” said Tanar.

“The wind has died and there has been no sea like the great one that stove in the forward hatch,” said Stellara, hopefully.

The noonday sun broke from behind the black cloud that had shrouded it and the sea burst into a blaze of blue and silver beauty. The storm had passed. The seas diminished. The derelict rolled heavily upon the great swells, low in the water, but temporarily relieved of the menace of immediate disaster.

Tanar descended the companionway to the lower deck and approached the forward hatch. A single glance below revealed only what he could have anticipated—floating corpses rolling with the roll of the derelict. All below were dead. With a sigh he turned away and returned to the upper deck.

The girl did not even question him for she could read in his demeanor the story of what his eyes had beheld.

“You and I are the only living creatures that remain aboard,” he said.

She waved a hand in a broad gesture that took in the sea about them. “Doubtless we alone of the entire ship’s company have survived,” she said. “I see no other ship nor any of the small boats.”

Tanar strained his eyes in all directions. “Nor I,” said he; “but perhaps some of them have escaped.”

She shook her head. “I doubt it.”

“Yours has been a heavy loss,” sympathized the Sarian. “Besides so many of your people, you have lost your father and your mother.”

Stellara looked up quickly into his eyes. “They were not my people,” she said.

“What?” exclaimed Tanar. “They were not your people? But your father, The Cid, was Chief of the Korsars.”

“He was not my father,” replied the girl.

“And the woman was not your mother?”

“May the gods forbid!” she exclaimed.

“But The Cid! He treated you like a daughter.”

“He thought I was his daughter, but I am not.”

“I do not understand,” said Tanar; “yet I am glad that you are not. I could not understand how you, who are so different from them, could be a Korsar.”

“My mother was a native of the island of Amiocap and there The Cid, raiding for women, seized her. She told me about it many times before she died.

“Her mate was absent upon a great tandor hunt and she never saw him again. When I was born The Cid thought that I was his daughter, but my mother knew better for I bore upon my left shoulder a small, red birthmark identical with one upon the left shoulder of the mate from whom she had been stolen—my father.

“My mother never told The Cid the truth, for fear that he would kill me in accordance with the custom the Korsars follow of destroying the children of their captives if a Korsar is not the father.”

“And the woman who was with you on board was not your mother?”

“No, she was The Cid’s mate, but not my mother, who is dead.”

Tanar felt a distinct sense of relief that Stellara was not a Korsar, but why this should be so he did not know, nor, perhaps, did he attempt to analyze his feelings.

“I am glad,” he said again.

“But why?” she asked.

“Now we do not have to be enemies,” he replied.

“Were we before?”

He hesitated and then he laughed. “I was not your enemy,” he said, “but you reminded me that you were mine.”

“It has been the habit of a lifetime to think of myself as a Korsar,” exclaimed Stellara, “although I knew that I was not. I felt no enmity toward you.”

“Whatever we may have been we must of necessity be friends now,” he told her.

“That will depend upon you,” she replied.
III

AMIOCAP

The blue waters of the great sea known as Korsar Az wash the shores of a green island far from the mainland—a long, narrow island with verdure clad hills and plateaus, its coast line indented by coves and tiny bays—Amiocap, an island of mystery and romance.

At a distance, and when there is a haze upon the waters, it looks like two islands, rather than one, so low and narrow it is at one point, where coves run in on either side and the sea almost meets.

Thus it appeared to the two survivors from the deck of the Korsar derelict drifting helplessly with the sluggish run of an ocean current and at the whim of vagrant winds.

Time is not even a word to the people of Pellucidar, so Tanar had given no thought to that. They had eaten many times, but as there was still an ample supply of provisions, even for a large ship’s company, he felt no concern upon that score, but he had been worried by the depletion of their supply of good water, for the contents of many casks that he had broached had been undrinkable.

They had slept much, which is the way of Pellucidarians when there is naught else to do, storing energy for possible future periods of long drawn exertion.

They had been sleeping thus, for how long who may say in the measureless present of Pellucidar. Stellara was the first to come on deck from the cabin she had occupied next to that of The Cid. She looked about for Tanar, but not seeing him she let her eyes wander out over the upcurving expanse of water that merged in every direction with the blue domed vault of the brilliant sky, in the exact center of which hung the great noonday sun.

But suddenly her gaze was caught and held by something beside the illimitable waters and the ceaseless sun. She voiced a surprised and joyous cry and, turning, ran across the deck toward the cabin in which Tanar slept.

“Tanar! Tanar!” she cried, pounding upon the paneled door. “Land, Tanar, land!”

The door swung open and the Sarian stepped out upon the deck where Stellara stood pointing across the starboard rail of the drifting derelict.

Close by rose the green hills of a long shore line that stretched away in both directions for many miles, but whether it was the mainland or an island they could not tell.

“Land!” breathed Tanar. “How good it looks!”

“The pleasant green of the soft foliage often hides terrible beasts and savage men,” Stellara reminded him.

“But they are the dangers that I know—it is the unknown dangers of the sea that I do not like. I am not of the sea.”

“You hate the sea?”

“No,” he replied, “I do not hate it; I do not understand it—that is all. But there is something that I do understand,” and he pointed toward the land.

There was that in Tanar’s tone that caused Stellara to look quickly in the direction that be indicated.

“Men!” she exclaimed.

“Warriors,” said Tanar.

“There must be twenty of them in that canoe,” she said.

“And here comes another canoeful behind them.”

From the mouth of a narrow cove the canoes were paddling cut into the open sea.

“Look!” cried Stellara. “There are many more coming.”

One after another twenty canoes moved in a long column out upon the quiet waters and as they drew steadily toward the ship the survivors saw that each was filled with almost naked warriors. Short, heavy spears, bone-tipped, bristled menacingly; stone knives protruded from every G-string and stone hatchets swung at every hip.

As the flotilla approached, Tanar went to a cabin and returned with two of the heavy pistols left behind by a fleeing Korsar when the ship had been abandoned.

“Do you expect to repulse four hundred warriors with those?” asked the girl.

Tanar shrugged. “If they have never heard the report of a firearm a few shots may suffice to frighten them away, for a time at least,” he explained, “and if we do not go on the shore the current will carry us away from them in time.”

“But suppose they do not frighten so easily?” she demanded.

“Then I can do no more than my best with the crude weapons and the inferior powder of the Korsars,” he said with the conscious superiority of one who had, with his people, so recently emerged from the stone age that he often instinctively grasped a pistol by the muzzle and used it as a war club in sudden emergencies when at close quarters.

“Perhaps they will not be unfriendly,” suggested Stellara.

Tanar laughed. “Then they are not of Pellucidar,” he said, “but of some wondrous country inhabited by what Perry calls angels.”

“Who is Perry?” she demanded. “I never heard of him.”

“He is a madman who says that Pellucidar is the inside of a hollow stone that is as round as the strange world that hangs forever above the Land of Awful Shadow, and that upon the outside are seas and mountains and plains and countless people and a great country from which he comes.”

“He must be quite mad,” said the girl.

“Yet he and David, our Emperor, have brought us many advantages that were before unknown in Pellucidar, so that now we can kill more warriors in a single battle than was possible before during the course of a whole war. Perry calls this civilization and it is indeed a very wonderful thing.”

“Perhaps he came from the frozen world from which the ancestors of the Korsars came,” suggested the girl. “They say that that country lies outside of Pellucidar.”

“Here is the enemy,” said Tanar. “Shall I fire at that big fellow standing in the bow of the first canoe?” Tanar raised one of the heavy pistols and took aim, but the girl laid a hand upon his arm.

“Wait,” she begged. “They may be friendly. Do not fire unless you must—I hate killing.”

“I can well believe that you are no Korsar,” he said, lowering the muzzle of his weapon.

There came a hail from the leading canoe. “We are prepared for you, Korsars,” shouted the tall warrior standing in the bow. “You are few in numbers. We are many. Your great canoe is a useless wreck; ours are manned by twenty warriors each. You are helpless. We are strong. It is not always thus and this time it is not we who shall be taken prisoners, but you, if you attempt to land.

“But we are not like you, Korsars. We do not want to kill or capture. Go away and we shall not harm you.”

“We cannot go away,” replied Tanar. “Our ship is helpless. We are only two and our food and water are nearly exhausted. Let us land and remain until we can prepare to return to our own countries.”

The warrior turned and conversed with the others in his canoe. Presently he faced Tanar again.

“No,” he said; “my people will not permit Korsars to come among us. They do not trust you. Neither do I. If you do not go away we shall take you as prisoners and your fate will be in the hands of the Council of the Chiefs.”

“But we are not Korsars,” explained Tanar.

The warrior laughed. “You speak a lie,” he said. “Do you think that we do not know the ships of Korsar?”

“This is a Korsar ship,” replied Tanar; “but we are not Korsars. We were prisoners and when they abandoned their ship in a great storm they left us aboard.”

Again the Warriors conferred and those in other canoes that had drawn alongside the first joined in the discussion.

“Who are you then?” demanded the spokesman.

“I am Tanar of Pellucidar. My father is King of Sari.”

“We are all of Pellucidar,” replied the warrior; “but we never heard of a country called Sari. And the woman—she is your mate?”

“No!” cried Stellara, haughtily. “I am not his mate.”

“Who are you? Are you a Sarian, also?”

“I am no Sarian. My father and mother were of Amiocap.”

Again the warriors talked among themselves, some seeming to favor one idea, some another.

“Do you know the name of this country?” finally demanded the leading warrior, addressing Stellara.

“No,” she replied.

“We were about to ask you that very question,” said Tanar.

“And the woman is from Amiocap?” demanded the warrior.

“No other blood flows in my veins,” said Stellara, proudly.

“Then it is strange that you do not recognize your own land and your own people,” cried the warrior. “This is the island of Amiocap!”

Stellara voiced a low cry of pleased astonishment. “Amiocap!” she breathed softly, as to herself. The tone was a caress, but the warriors in the canoes were too far away to hear her. They thought she was silent and embarrassed because they had discovered her deception.

“Go away!” they cried again.

“You will not send me away from the land of my parents!” cried Stellara, in astonishment.

“You have lied to us,” replied the tall warrior. “You are not of Amiocap. You do not know us, nor do we know you.”

“Listen!” cried Tanar. “I was a prisoner aboard this ship and, being no Korsar, the girl told me her story long before we sighted this land. She could not have known that we were near your island. I do not know that she even knew its location, but nevertheless I believe that her story is true.

“She has never said that she was from Amiocap, but that her parents were. She has never seen the island before now. Her mother was stolen by the Korsars before she was born.”

Again the warriors spoke together in low tones for a moment and then, once more, the spokesman addressed Stellara.

“What was your mother’s name?” he demanded. “Who was your father?”

“My mother was called Allara,” replied the girl. “I never saw my father, but my mother said that he was a chief and a great tandor hunter, called Fedol.”

At a word from the tall warrior in the bow of the leading canoe from the warriors paddled slowly nearer the drifting hulk, and as they approached the ship’s waist Tanar and Stellara descended to the main deck, which was now almost awash, so deep the ship rode because of the water in her hold, and as the canoe drifted alongside, the warriors, with the exception of a couple, laid down their paddles and stood ready with their bone-tipped spears.

Now the two upon the ship’s deck and the tall warrior in the canoe stood almost upon the same level and face to face. The latter was a smooth-faced man with finely molded features and clear, gray eyes that bespoke intelligence and courage. He was gazing intently at Stellara, as though he would search her very soul for proof of the veracity or falsity of her statements. Presently he spoke.

“You might well be her daughter,” he said; “the resemblance is apparent.”

“You knew my mother?” exclaimed Stellara.

“I am Vulhan. You have heard her speak of me?”

“My mother’s brother!” exclaimed Stellara, with deep emotion, but there was no answering emotion in the manner of the Amiocap warrior. “My father, where is he? Is he alive?”

“That is the question,” said Vulhan, seriously. “Who is your father! Your mother was stolen by a Korsar. If the Korsar is your father, you are a Korsar.”

“But he is not my father. Take me to my own father—although he has never seen me he will know me and I shall know him.”

“It will do no harm,” said a warrior who stood close to Vulhan. “If the girl is a Korsar we shall know what to do with her.”

“If she is the spawn of the Korsar who stole Allara, Vulhan and Fedol will know how to treat her,” said Vulhan savagely.

“I am not afraid,” said Stellara.

“And this other,” said Vulhan, nodding toward Tanar. “What of him?”

“He was a prisoner of war that the Korsars were taking back to Korsar. Let him come with you. His people are not sea people. He could not survive by the sea alone.”

“You are sure that he is no Korsar?” demanded Vulhan.

“Look at him!” exclaimed the girl. “The men of Amiocap must know the people of Korsar well by sight. Does this one look like a Korsar?”

Vulhan was forced to admit that he did not. “Very well,” he said, “he may come with us, but whatever your fate, he must share it.”

“Gladly,” agreed Tanar.

The two quit the deck of the derelict as places were made for them in the canoe and as the little craft was paddled rapidly toward shore neither felt any sorrow at parting from the drifting hulk that had been their home for so long. The last they saw of her, just as they were entering the cove, from which they had first seen the canoes emerge, she was drifting slowly with the ocean current parallel with the green shore of Amiocap.

At the upper end of the cove the canoes were beached and dragged beneath the concealing foliage of the luxuriant vegetation. Here they were turned bottom side up and left until occasion should again demand their use.

The warriors of Amiocap conducted their two prisoners into the jungle that grew almost to the water’s edge. At first there was no sign of trail and the leading warriors forced their way through the lush vegetation, which fortunately was free from thorns and briers, but presently they came upon a little path which opened into a broad, well beaten trail along which the party moved in silence.

During the march Tanar had an opportunity to study the men of Amiocap more closely and he saw that almost without exception they were symmetrically built, with rounded, flowing muscles that suggested a combination of agility and strength. Their features were regular, and there was not among them one who might be termed ugly. On the whole their expressions were open rather than cunning and kindly rather than ferocious; yet the scars upon the bodies of many of them and their well worn and efficient looking, though crude, weapons suggested that they might be bold hunters and fierce warriors. There was a marked dignity in their carriage and demeanor which appealed to Tanar as did their taciturnity, for the Sarians themselves are not given to useless talk.

Stellara, walking at his side, appeared unusually happy and there was an expression of contentment upon her face that the Sarian had never seen there before. She had been watching him as well as the Amiocapians, and now she addressed him in a whisper.

“What do you think of my people?” she asked, proudly. “Are they not wonderful?”

“They are a fine race,” he replied, “and I hope for your sake that they will believe that you are one of them.”

“It is all just as I have dreamed it so many times,” said the girl, with a happy sigh. “I have always known that some day I should come to Amiocap and that it would be just as my mother told me that it was—the great trees, the giant ferns, the gorgeous, flowering vines and bushes. There are fewer savage beasts here than in other parts of Pellucidar and the people seldom war among themselves, so that for the most part they live in peace and contentment, broken only by the raids of the Korsars or an occasional raid upon their fields and villages by the great tandors. Do you know what tandors are, Tanar? Do you have them in your country?”

Tanar nodded. “I have heard of them in Amoz,” he said, “though they are rare in Sari.”

“There are thousands of them upon the island of Amiocap,” said the girl, “and my people are the greatest tandor hunters in Pellucidar.”

Again they walked on in silence, Tanar wondering what the attitude of the Amiocapians would be towards them, and if friendly whether they would be able to assist him in making his way back to the distant mainland, where Sari lay. To this primitive mountaineer it seemed little short of hopeless even to dream of returning to his native land, for the sea appalled him, nor did he have any conception as to how he might set a course across its savage bosom, or navigate any craft that he might later find at his disposal; yet so powerful is the homing instinct in the Pellucidarians that there was no doubt in his mind that so long as he lived he would always be searching for a way back to Sari.

He was glad that he did not have to worry about Stellara, for if it was true that she was among her own people she could remain upon Amiocap and there would rest upon him no sense of responsibility for her return to Korsar; but if they did not accept her—that was another matter; then Tanar would have to seek for means of escape from an island peopled by enemies and he would have to take Stellara with him.

But this train of thought was interrupted by a sudden exclamation from Stellara. “Look!” she cried. “Here is a village; perhaps it is the very village of my mother.”

“What did you say?” inquired a warrior, walking near them.

“I said that perhaps this is the village where my mother lived before she was stolen by the Korsars.”

“And you say that your mother was Allara?” inquired the warrior.

“Yes.”

“This was indeed the village in which Allara lived,” said the warrior; “but do not hope, girl, that you will be received as one of them, for unless your father also was of Amiocap, you are not an Amiocapian. It will be hard to convince any one that you are not the daughter of a Korsar father, and as such you are a Korsar and no Amiocapian.”

“But how can you know that my father was a Korsar?” demanded Stellara.

“We do not have to know,” replied the warrior; “it is merely a matter of what we believe, but that is a question that will have to be settled by Zural, the chief of the village of Lar.”

“Lar,” repeated Stellara. “That is the village of my mother! I have heard her speak of it many times. This, then, must be Lar.”

“It is,” replied the warrior, “and presently you shall see Zural.”

The village of Lar consisted of perhaps a hundred thatched huts, each of which was divided into two or more rooms, one of which was invariably an open sitting room without walls, in the center of which was a stone fireplace. The other rooms were ordinarily tightly walled and windowless, affording the necessary darkness for the Amiocapians when they wished to sleep.

The entire clearing was encircled by the most remarkable fence that Tanar had ever seen. The posts, instead of being set in the ground, were suspended from a heavy fiber rope that ran from tree to tree, the lower ends of the posts hanging at least four feet above the ground. Holes had been bored through the posts at intervals of twelve or eighteen inches and into these were inserted hardwood stakes, four or five feet in length and sharpened at either end. These stakes protruded from the posts in all directions, parallel with the ground, and the posts were hung at such a distance from one another that the points of the stakes, protruding from contiguous posts, left intervals of from two to four feet between. As a safeguard against an attacking enemy they seemed futile to Tanar, for in entering the village the party had passed through the open spaces between the posts without being hindered by the barrier.

But conjecture as to the purpose of this strange barrier was crowded from his thoughts by other more interesting occurrences, for no sooner had they entered the village than they were surrounded by a horde of men, women and children.

“Who are these?” demanded some.

“They say that they are friends,” replied Vulhan, “but we believe that they are from Korsar.”

“Korsars!” cried the villagers.

“I am no Korsar,” cried Stellara, angrily. “I am the daughter of Allara, the sister of Vulhan.”

“Let her tell that to Zural. It is his business to listen, not ours,” cried one. “Zural will know what to do with Korsars. Did they not steal his daughter and kill his son?”

“Yes, take them to Zural,” cried another.

“It is to Zural that I am taking them,” replied Vulhan.

The villagers made way for the warriors and their prisoners and as the latter passed through the aisles thus formed many were the ugly looks cast upon them and many the expressions of hatred that they overheard, but no violence was offered them and presently they were conducted to a large hut near the center of the village.

Like the other dwellings of the village of Lar, the floors of the chief’s house were raised a foot or eighteen inches above the ground. The thatched roof of the great, open living room, into which they were conducted, was supported by enormous ivory tusks of the giant tandors. The floor, which appeared to be constructed of unglazed tile, was almost entirely covered by the hides of wild animals. There were a number of low, wooden stools standing about the room, and one higher one that might almost have been said to have attained the dignity of a chair.

Upon this larger stool was seated a stern faced man, who scrutinized them closely and silently as they were halted before him. For several seconds no one spoke, and then the man upon the chair turned to Vulhan.

“Who are these,” he demanded, “and what do they in the village of Lar?”

“We took them from a Korsar ship that was drifting helplessly with the ocean current,” said Vulhan, “and we have brought them to Zural, chief of the village of Lar, that he may hear their story and judge whether they be the friends they claim to be, or the Korsar enemies that we believe them to be. This one,” and Vulhan pointed to Stellara, “says that she is the daughter of Allara.”

“I am the daughter of Allara,” said Stellara.

“And who was your father?” demanded Zural.

“My father’s name is Fedol,” replied Stellara.

“How do you know?” asked Zural.

“My mother told me.”

“Where were you born?” demanded Zural.

“In the Korsar city of Allaban,” replied Stellara.

“Then you are a Korsar,” stated Zural with finality. “And this one, what has he to say for himself?” asked Zural, indicating Tanar with a nod.

“He claims that he was a prisoner of the Korsars and that he comes from a distant kingdom called Sari.”

“I have never heard of such a kingdom,” said Zural. “Is there any warrior here who has ever heard of it?” he demanded. “If there is, let him in justice to the prisoner, speak.” But the Amiocapians only shook their heads for there was none who had ever heard of the kingdom of Sari. “It is quite plain,” continued Zural, “that they are enemies and that they are seeking by falsehood to gain our confidence. If there is a drop of Amiocapian blood in one of them, we are sorry for that drop. Take them away, Vulhan. Keep them under guard until we decide how they shall be destroyed.”

“My mother told me that the Amiocapians were a just and kindly people,” said Stellara; “but it is neither just nor kindly to destroy this man who is not an enemy simply because you have never heard of the country from which he comes. I tell you that he is no Korsar. I was on one of the ships of the fleet when the prisoners were brought aboard. I heard The Cid and Bohar the Bloody when they were questioning this man, and I know that he is no Korsar and that he comes from a kingdom known as Sari. They did not doubt his word, so why should you? If you are a just and kindly people how can you destroy me without giving me an opportunity to talk with Fedol, my father. He will believe me; he will know that I am his daughter.”

“The gods frown upon us if we harbor enemies in our village,” replied Zural. “We should have bad luck, as all Amiocapians know. Wild beasts would kill our hunters and the tandors would trample our fields and destroy our villages. But worst of all the Korsars would come and rescue you from us. As for Fedol, no man knows where he is. He is not of this village and the people of his own village have slept and eaten many times since they saw Fedol. They have slept and eaten many times since Fedol set forth upon his last tandor hunt. Perhaps the tandors have avenged the killing of many of their fellows, or perhaps Fedol fell into the clutches of the Buried People. These things we do not know, but we do know that Fedol went away to hunt tandors and that he never came back and that we do not know where to find him. Take them away, Vulhan, and we shall hold a council of the chiefs and then we shall decide what shall be done with them.”

“You are a cruel and wicked man, Zural,” cried Stellara, “and no better than the Korsars themselves.”

“It is useless, Stellara,” said Tanar, laying a hand upon the girl’s arm. “Let us go quietly with Vulhan;” and then in a low whisper, “Do not anger them, for there is yet hope for us in the council of the chiefs if we do not antagonize them.” And so without further word Stellara and Tanar were led from the house of Zural the chief surrounded by a dozen stalwart warriors.
IV

LETARI

Stellara and Tanar were conducted to a small hut in the outskirts of the village. The building consisted of but two rooms; the open living room with the fireplace and a small dark, sleeping apartment. Into the latter the prisoners were thrust and a single warrior was left on guard in the living room to prevent their escape.

In a world where the sun hangs perpetually at zenith there is no darkness and without darkness there is little opportunity to escape from the clutches of a watchful enemy. Yet never for a moment was the thought of escape absent from the mind of Tanar the Sarian. He studied the sentries and as each one was relieved he tried to enter into conversation with his successor, but all to no avail—the warriors would not talk to him. Sometimes the guards dozed, but the village and the clearing about it were always alive with people so that it appeared unlikely that any opportunity for escape might present itself.

The sentries were changed, food was brought to the prisoners and when they felt so inclined they slept. Thus only might they measure the lapse of time, if such a thing occurred to them, which doubtless it did not. They talked together and sometimes Stellara sang—sang the songs of Amiocap that her mother had taught her, and they were happy and contented, although each knew that the specter of death hovered constantly above them. Presently he would strike, but in the meantime they were happy.

“When I was a youth,” said Tanar, “I was taken prisoner by the black people with tails. They build their villages among the high branches of lofty trees and, at first they put me in a small hut as dark as this and much dirtier and I was very miserable and very unhappy for I have always been free and I love my freedom, but now I am again a prisoner in a dark hut and in addition I know that I am going to die and I do not want to die, yet I am not unhappy. Why is it, Stellara, do you know?”

“I have wondered about the same thing myself,” replied the girl. “It seems to me that I have never been so happy before in my life, but I do not know the reason.”

They were sitting close together upon a fiber mat that they had placed near the doorway that they might obtain as much light and air as possible. Stellara’s soft eyes looked thoughtfully out upon the little world framed by the doorway of their prison cell. One hand rested listlessly on the mat between them. Tanar’s eyes rested upon her profile, and slowly his hand went out and covered hers.

“Perhaps,” he said, “I should not be happy if you were not here.”

The girl turned half frightened eyes upon him and withdrew her hand. “Don’t,” she said.

“Why?” he asked.

“I do not know, only that it makes me afraid.”

The man was about to speak again when a figure darkened the opening in the doorway. A girl had come bringing food. Heretofore it had been a man—a taciturn man who had replied to none of Tanar’s questions. But there was no suggestion of taciturnity upon the beautiful, smiling countenance of the girl.

“Here is food,” she said. “Are you hungry?”

“Where there is nothing else to do but eat I am always hungry,” said Tanar. “But where is the man who brought our food before?”

“That was my father,” replied the girl. “He has gone to hunt and I have brought the food in his stead.”

“I hope that he never returns from the hunt,” said Tanar.

“Why?” demanded the girl. “He is a good father. Why do you wish him harm?”

“I wish him no harm,” replied Tanar, laughing. “I only wish that his daughter would continue to bring our food. She is far more agreeable and much better looking.”

The girl flushed, but it was evident that she was pleased.

“I wanted to come before,” she said, “but my father would not let me. I saw you when they brought you into the village and I have wanted to see you again. I never before saw a man who looked like you. You are different from the Amiocapians. Are all the men of Sari as good looking as you?”

Tanar laughed. “I am afraid I have never given much thought to that subject,” he replied. “In Sari we judge our men by what they do and not by what they look like.”

“But you must be a great hunter,” said the girl. “You look like a great hunter.”

“How do great hunters look?” demanded Stellara with some asperity.

“They look like this man,” replied the girl. “Do you know,” she continued, “I have dreamed about you many times.”

“What is your name?” asked Tanar.

“Letari,” replied the girl.

“Letari,” repeated Tanar. “That is a pretty name. I hope, Letari, that you will bring our food to us often.”

“I shall never bring it again,” she said, sadly.

“And why?” demanded Tanar.

“Because no one will bring it again,” she said.

“And why is that? Are they going to starve us to death?”

“No, the council of the chiefs has decided that you are both Korsars and that you must be destroyed.”

“And when will that be?” asked Stellara.

“As soon as the hunters return with food. We are going to have a great feast and dance, but I shall not enjoy it. I shall be very unhappy for I do not wish to see Tanar die.”

“How are they going to destroy us?” asked the man.

“Look,” said the girl, pointing through the open doorway. There, in the distance, the two prisoners saw men setting two stakes into the ground. “There were many who wanted to give you to the Buried People,” said Letari, “but Zural said that it has been so long since we have had a feast and a dance that he thought that we should celebrate the killing of two Korsars rather than let the Buried People have all the pleasure, and so they are going to tie you to those two stakes and pile dry wood and brush around you and burn you to death.”

Stellara shuddered. “And my mother taught me that you were a kindly people,” she said.

“Oh we do not mean to be unkind,” said Letari, “but the Korsars have been very cruel to us and Zural believes that the gods will take word to the Korsars that you were burned to death and that perhaps it will frighten them and keep them away from Amiocap.”

Tanar arose to his feet and stood very straight and stiff. The horror of the situation almost overwhelmed him. He looked down at Stellara’s golden head and shuddered. “You cannot mean,” he said, “that the men of Amiocap intend to burn this girl alive?”

“Why, yes,” said Letari. “It would do no good to kill her first for then her spirit could not tell the gods that she was burned and they could not tell the Korsars.”

“It is hideous,” cried Tanar; “and you, a girl yourself, have you no sympathy; have you no heart?”

“I am very sorry that they are going to burn you,” said Letari, “but as for her, she is a Korsar and I feel nothing but hatred and loathing for her, but you are different. I know that you are not a Korsar and I wish that I could save you.”

“Will you—would you, if you could?” demanded Tanar.

“Yes, but I cannot.”

The conversation relative to escape had been carried on in low whispers, so that the guard would not overhear, but evidently it had aroused his suspicion for now he arose and came to the doorway of the hut. “What are you talking about?” he demanded. “Why do you stay in here so long, Letari, talking with these Korsars? I heard what you said and I believe that you are in love with this man.”

“What if I am?” demanded the girl. “Do not our gods demand that we love? What else do we live for upon Amiocap but love?”

“The gods do not say that we should love our enemies.”

“They do not say that we should not,” retorted Letari. “If I choose to love Tanar it is my own affair.”

“Clear out!” snapped the warrior. “There are plenty of men in Lar for you to love.”

“Ah!” sighed the girl as she passed through the doorway, “but there is none like Tanar.”

“The hateful little wanton,” cried Stellara after the girl left.

“She does not hesitate to reveal what is in her heart,” said Tanar. “The girls of Sari are not like that. They would die rather than reveal their love before the man had declared his. But perhaps she is only a child and did not realize what she said.”

“A child nothing,” snapped Stellara. “She knew perfectly well what she was saying and it is quite apparent that you liked it. Very well, when she comes to save you, go with her.”

“You do not think that I intended to go with her alone even though an opportunity for escape presented itself through her, do you?” demanded Tanar.

“She told you that she would not help me to escape,” Stellara reminded him.

“I know that, but it would be only in the hope of helping you to escape that I would take advantage of her help.”

“I would rather be burned alive a dozen times than to escape with her help.”

There was a venom in the girl’s voice that had never been there before and Tanar looked at her in surprise. “I do not understand you, Stellara,” he said.

“I do not understand myself,” said the girl, and burying her face in her hands she burst into tears.

Tanar knelt quickly beside her and put an arm about her. “Don’t,” he begged, “please don’t.”

She pushed him from her. “Go away,” she cried. “Don’t touch me. I hate you.”

Tanar was about to speak again when he was interrupted by a great commotion at the far end of the village. There were shouts and yells from men, mingled with a thunderous noise that fairly shook the ground, and then the deep booming of drums.

Instantly the men setting the stakes in the ground, where Tanar and Stellara were to be burned, stopped their work, seized their weapons and rushed in the direction from which the noise was coming.

The prisoners saw men, women and children running from their huts and all directed their steps toward the same point. The guard before their door leaped to his feet and stood for a moment looking at the running villagers. Then, without a word or backward glance, he dashed off after them.

Tanar, realizing that for the moment at least they were unguarded, stepped from the dark cell out into the open living apartment and looked in the direction toward which the villagers were running. There he saw the cause of the disturbance and also an explanation of the purpose for which the strange hanging barrier had been erected.

Just beyond the barrier loomed two gigantic mammoths—huge tandors, towering sixteen feet or more in height—their wicked eyes red with hate and rage; their great tusks gleaming in the sunlight; their long, powerful trunks seeking to drag down the barrier from the sharpened stakes of which their flesh recoiled. Facing the mammoths was a shouting horde of warriors, screaming women and children, and above all rose the thundering din of the drums.

Each time the tandors sought to force their way through the barrier, or brush aside its posts, these swung about so that the sharpened stakes threatened their eyes or pricked the tender flesh of their trunks, while bravely facing them the shouting warriors hurled their stone-tipped spears.

But however interesting or inspiring the sight might be, Tanar had no time to spare to follow the course of this strange encounter. Turning to Stellara, he seized her hand. “Come,” he cried. “Now is our chance!” And while the villagers were engrossed with the tandors at the far end of the village, Tanar and Stellara ran swiftly across the clearing and entered the lush vegetation of the forest beyond.

There was no trail and it was with difficulty that they forced their way through the underbrush for a short distance before Tanar finally halted.

“We shall never escape them in this way,” he said. “Our spoor is as plain as the spoor of a dyryth after a rain.”

“How else then may we escape?” asked Stellara.

Tanar was looking upward into the trees examining them closely. “When I was a prisoner among the black people with long tails,” he said, “I had to learn to travel through the trees and this knowledge and the ability have stood me in good stead many times since and I believe that they may prove our salvation now.”

“You go then,” said Stellara, “and save yourself, for certainly I cannot travel through the trees, and there is no reason why we should both be recaptured when one of us can escape.”

Tanar smiled. “You know that I would not do that,” he said.

“But what else may you do?” demanded Stellara. “They will follow the trail we are making and recapture us before we are out of hearing of the village.”

“We shall leave no trail,” said Tanar. “Come,” and leaping lightly to a lower branch he swung himself into the tree that spread above them. “Give me your hand,” he said, reaching down to Stellara, and a moment later he had drawn the girl to his side. Then he stood erect and steadied the girl while she arose to her feet. Before them a maze of branches stretched away to be lost in the foliage.

“We shall leave no spoor here,” said Tanar.

“I am afraid,” said Stellara. “Hold me tightly.”

“You will soon become accustomed to it,” said Tanar, “and then you will not be afraid. At first I was afraid, but later I could swing through the trees almost as rapidly as the black men themselves.”

“I cannot even take a single step,” said Stellara. “I know that I shall fall.”

“You do not have to take a step,” said Tanar. “Put your arms around my neck and hold on tightly,” and then he stooped and lifted her with his left arm while she clung tightly to him, her soft white arms encircling his neck.

“How easily you lifted me!” she said; “how strong you are; but no man living could carry my weight through these trees and not fall.”

Tanar did not reply, but instead he moved off among the branches seeking sure footing and secure handholds as he went. The girl’s soft body was pressed close to his and in his nostrils was the delicate sachet that he had sensed in his first contact with Stellara aboard the Korsar ship and which now seemed a part of her.

As Tanar swung through the forest, the girl marveled at the strength of the man. She had always considered him a weakling by comparison with the beefy Korsars, but now she realized that in those smoothly rolling muscles was concealed the power of a superman.

She found a fascination in watching him. He moved so easily and he did not seem to tire. Once she let her lips fall until they touched his thick, black hair and then, just a little, almost imperceptibly, she tightened her arms about his neck.

Stellara was very happy and then, of a sudden, she recalled Letari and she straightened up and relaxed her hold. “The vile wanton,” she said.

“Who?” demanded Tanar. “What are you talking about?”

“That creature, Letari,” said Stellara.

“Why she is not vile,” said Tanar. “I thought she was very nice and she is certainly beautiful.”

“I believe you are in love with her,” snapped Stellara.

“That would not be difficult,” said Tanar. “She seemed very lovable.”

“Do you love her?” demanded Stellara.

“Why shouldn’t I?” asked Tanar.

“Do you?” insisted the girl.

“Would you care if I did?” asked Tanar, softly.

“Most certainly not,” said Stellara.

“Then why do you ask?”

“I didn’t ask,” said Stellara. “I do not care.”

“Oh,” said Tanar. “I misunderstood,” and he moved on in silence, for the men of Sari are not talkative, and Stellara did not know what was in his mind for his face did not reflect the fact that he was laughing inwardly, and, anyway, Stellara could not see his face.

Tanar moved always in one direction and his homing instinct assured him that the direction lay toward Sari. As far as the land went he could move unerringly toward the spot in Pellucidar where he was born. Every Pellucidarian can do that, but put them on the water, out of sight of land, and that instinct leaves them and they have no more conception of direction than would you or I if we were transported suddenly to a land where there are no points of compass since the sun hangs perpetually at zenith and there is no moon and no stars. Tanar’s only wish at present was to put them as far as possible from the village of Lar. He would travel until they reached the coast for, knowing that Amiocap was an island, he knew that eventually they must come to the ocean. What they should do then was rather vague in his mind. He had visions of building a boat and embarking upon the sea, although he knew perfectly well that this would be madness on the part of a hill dweller such as he.

Presently he felt hungry and he knew that they must have traveled a considerable distance.

Sometimes Tanar kept track of distance by computing the number of steps that he took, for by much practice he had learned to count them almost mechanically, leaving his mind free for other perceptions and thoughts, but here among the branches of the trees, where his steps were not of uniform length, he had thought it not worth the effort to count them and so he could only tell by the recurrence of hunger that they must have covered considerable distance since they left the village of Lar.

During their flight through the forest they had seen birds and monkeys and other animals and, on several occasions, they had paralleled or crossed game trails, but as the Amiocapians had stripped him of his weapons he had no means of obtaining meat until he could stop long enough to fashion a bow and some arrows and a spear.

How he missed his spear! From childhood it had been his constant companion and for a long time he had felt almost helpless without it. He had never become entirely accustomed or reconciled to carrying firearms, feeling in the bottom of his primitive and savage heart that there was nothing more dependable than a sturdy, stone shod spear.

He had rather liked the bow and arrows that Innes and Perry had taught him to make and use, as the arrows had seemed like little spears. At least one could see them, whereas with the strange and noisy weapons, which belched forth smoke and flame, one could not see the projectile at all. It was most unnatural and uncanny.

But Tanar’s mind was not occupied with such thoughts at this time. Food was dominant.

Presently they came to a small, natural clearing beside a crystal brook and Tanar swung lightly to the ground.

“We shall stop here,” he said, “until I can make weapons and get meat for us.”

With the feel of the ground beneath her feet again Stellara felt more independent. “I am not hungry,” she said.

“I am,” said Tanar.

“There are berries and fruits and nuts in plenty,” she insisted. “We should not wait here to be overtaken by the warriors from Lar.”

“We shall wait here until I have made weapons,” said Tanar, with finality, “and then I shall not only be in a position to make a kill for meat, but I shall be able better to defend you against Zural’s warriors.”

“I wish to go on,” said Stellara. “I do not wish to stay here,” and she stamped her little foot.

Tanar looked at her in surprise. “What is the matter with you, Stellara? You were never like this before.”

“I do not know what is the matter with me,” said the girl. “I only know that I wish I were back in Korsar, in the house of The Cid. There, at least, I should be among friends. Here I am surrounded only by enemies.”

“Then you would have Bohar the Bloody One as a mate, if he survived the storm, or if not he another like him,” Tanar reminded her.

“At least he loved me,” said Stellara.

“And you loved him?” asked Tanar.

“Perhaps,” said Stellara.

There was a peculiar look on Tanar’s face as his eyes rested upon the girl. He did not understand her, but he seemed to be trying to. She was looking past him, a strange expression upon her face when suddenly she voiced an exclamation of dismay and pointed past him.

“Look!” she cried. “Oh, God, look!”
V

THE TANDOR HUNTER

So filled with fear was Stellara’s tone that Tanar felt the hair rise upon his scalp as he wheeled about to face the thing that had so filled the girl with horror, but even had he had time to conjure in his imagination a picture worthy of her fright, he could not have imagined a more fearsome or repulsive thing than that which was advancing upon them.

In conformation it was primarily human, but there the similarity ended. It had arms and legs and it walked erect upon two feet; but such feet! They were huge, flat things with nailless toes—short, stubby toes with webs between them. Its arms were short and in lieu of fingers its hands were armed with three heavy claws. It stood somewhere in the neighborhood of five feet in height and there was not a vestige of hair upon its entire naked body, the skin of which was of the sickly pallor of a corpse.

But these attributes lent to it but a fraction of its repulsiveness—it was its head and face that were appalling. It had no external ears, there being only two small orifices on either side of its head where these organs are ordinarily located. Its mouth was large with loose, flabby lips that were drawn back now into a snarl that exposed two rows of heavy fangs. Two small openings above the center of the mouth marked the spot where a nose should have been and, to add further to the hideousness of its appearance, it was eyeless, unless bulging protuberances forcing out the skin where the eyes should have been might be called eyes. Here the skin upon the face moved as though great, round eyes were rolling beneath. The hideousness of that blank face without eyelids, lashes or eyebrows shocked even the calm and steady nerves of Tanar.

The creature carried no weapons, but what need had it for weapons, armed as it was with those formidable claws and fangs? Beneath its pallid skin surged great muscles that attested its giant strength and upon its otherwise blank face the mouth alone was sufficient to suggest its diabolical ferocity.

“Run, Tanar!” cried Stellara. “Take to the trees! It is one of the Buried People.” But the thing was too close to him to admit of escape even if Tanar had been minded to desert Stellara, and so he stood there quietly awaiting the encounter and then suddenly, as though to add to the uncanny horror of the situation, the thing spoke. From its flabby, drooling lips issued sounds—mumbled, ghastly sounds that yet took on the semblance of speech until it became intelligible in a distorted way to Tanar and Stellara.

“It is the woman I want,” mumbled the creature. “Give me the woman, and the man may go.” To Tanar’s shocked sensibilities it was as though a mutilated corpse had risen from the grave and spoken, and he fell back a step with a sensation as nearly akin to horror as he had ever experienced.

“You cannot have the woman,” said Tanar. “Leave us alone, or I will kill you.”

An uncanny scream that was a mixture of laugh and shriek broke from the lips of the thing. “Then die!” it cried, as it launched itself upon the Sarian.

As it closed it struck upward with its heavy claws in an attempt to disembowel its antagonist, but Tanar eluded its first rush by leaping lightly to one side and then, turning quickly, he hurled himself upon the loathsome body and circling its neck with one powerful arm Tanar turned suddenly and, bending his body forward and downward, hurled the creature over his head and heavily to the ground.

But instantly it was up again and at him. Screaming with rage and frothing at the mouth it stuck wildly with its heavy claws, but Tanar had learned certain things from David Innes that men of the stone age ordinarily do not know, for David had taught him, as he had taught many another young Pellucidarian, the art of self-defense, including boxing, wrestling and jiu-jitsu, and now again they came into good stead as they had upon other occasions since he had mastered them and once more he gave thanks for the fortunate circumstance that had brought David Innes from the outer crust to Pellucidar to direct the destinies of its human race as first emperor.

Combined with his knowledge, training and agility was Tanar’s great strength, without which these other accomplishments would have been of far lesser value, and so as the creature struck, Tanar parried the blows, fending the wicked talons from his flesh and with a strength that surprised his antagonist since it was fully as great as his own.

But what was still more surprising to the monster was the frequency with which Tanar was able to step in and deliver telling blows to the body and head that, in its awkwardness and lack of skill, it was unable to properly protect.

To one side, watching the battle for which she was the stake, stood Stellara. She might have run away and hidden; she might have made good her escape, but no such thoughts entered her courageous little head. It would have been as impossible for her to desert her champion in the hour of his need as it would have been for him to leave her to her fate and so she stood there, helpless, awaiting the outcome.

To and fro across the clearing the battlers moved, trampling down the lush vegetation that sometimes grew so thickly as to hamper their movements, and now it became apparent to both Stellara and Tanar from the labored breathing of the creature that it was being steadily worn down and that it lacked the endurance of the Sarian. However, probably sensing something of this itself, it now redoubled its efforts and the ferocity of its attack, and, at the same time, Tanar discovered a vulnerable spot at which to aim his blows.

Striking for the face he had accidentally touched one of the bulging protuberances that lay beneath the skin where the eyes should have been. At the impact of the blow, light as it was, the creature screamed and leaped backward, instinctively raising one of its claws to the injured organ and thereafter Tanar directed all his efforts toward placing further and heavier blows upon those two bulging spots.

He struck again and landed cleanly a heavy blow upon one of them. With a shriek of pain the creature stepped back and clamped both paws to its hurt.

They were fighting very close to where Stellara stood. The creature’s back was toward her and she could have reached out and touched him, so near was he to her. She saw Tanar spring forward to strike again. The creature dropped back quite abreast of her and then suddenly lowering its head it gave vent to a horrid shriek and charged the Sarian with all the hideous ferocity that it could gather.

It seemed as though it had mustered all its remaining vitality and thrown it into this last, mad charge. Tanar, his mind and muscles co;rdinating perfectly, quick to see openings and take advantage of them and equally quick to realize the advantages of retreat, leaped backward to avoid the mad charge and the flailing claws, but as he did so one of his heels struck a low bush and he fell heavily to the ground upon his back.

For the moment he was helpless and in that brief moment the creature could be upon him with those horrid fangs and ripping claws.

Tanar knew it. The thing charging him knew it and Stellara, standing so close to them, knew it, and so quickly did she act that Tanar had scarcely struck the ground as she launched herself bodily upon the charging monster from behind.

As a football player hurls himself forward to tackle an opponent so Stellara hurled herself at the creature. Her arms encircled its knees and then slipped down, as he kicked and struggled to free himself, until finally she secured a hold upon one of his skinny ankles just above its huge foot. There she clung and the creature lunged forward just short of Tanar, but instantly, with a howl of rage, it turned to rend the girl. But that brief instant of delay had been sufficient to permit Tanar to regain his feet and ere ever the talons or fangs could sink into the soft flesh of Stellara, Tanar was upon the creature’s back. Fingers of steel encircled its throat and though it struggled and struck out with its heavy claws it was at last helpless in the clutches of the Sarian.

Slowly, relentlessly, Tanar choked the life from the monster and then, with an expression of disgust, he cast the corpse aside and stepped quickly to where Stellara was staggering weakly to her feet.

He put his arm about her and for a moment she buried her face in his shoulder and sobbed. “Do not be afraid,” he said; “the thing is dead.”

She raised her face toward his. “Let us go away from here,” she said. “I am afraid. There may be more of the Buried People about. There must be an entrance to their underworld near here, for they do not wander far from such openings.”

“Yes,” he said, “until I have weapons I wish to see no more of them.”

“They are horrible creatures,” said Stellara, “and if there had been two of them we should both have been lost.”

“What are they?” asked Tanar. “You seem to know about them. Where had you ever seen one before?”

“I have never seen one until just now,” said she, “but my mother told me about them. They are feared and hated by all Amiocapians. They are Coripies and they inhabit dark caverns and tunnels beneath the surface of the ground. That is why we call them the Buried People. They live on flesh and wandering about the jungle they gather up the remains of our kills and devour the bodies of wild beasts that have died in the forest, but being afraid of our spears they do not venture far from the openings that lead down into their dark world. Occasionally they waylay a lone hunter and less often they come to one of our villages and seize a woman or child. No one has ever entered their world and escaped to tell about it, so that what my mother has told me about them is only what our people have imagined as to the underworld where the Buried People dwell for there has never been any Amiocapian warrior brave enough to venture into the dark recesses of one of their tunnels, or if there has been such he has not returned to tell of it.”

“And if the kindly Amiocapians had not decided to burn us to death, they might have given us to the Buried People?” asked Tanar.

“Yes, they would have taken us and bound us to trees close to one of the entrances to the underworld, but do not blame my mother’s people for that as they would have been doing only that which they considered right and proper.”

“Perhaps they are a kindly people,” said Tanar, with a grin, “for it was certainly far more kindly to accord us death by burning at the stake than to have left us to the horrid attentions of the Coripies. But come, we will take to the trees again, for this spot does not look as beautiful to me now as it did when we first looked upon it.”

Once more they took up their flight among the branches and just as they were commencing to feel the urge to sleep Tanar discovered a small deer in a game trail beneath them, and making his kill the two satisfied their hunger, and then with small branches and great leaves Tanar constructed a platform in a tree—a narrow couch, where Stellara lay down to sleep while he stood guard, and after she had slept he slept, and then once more they resumed their flight.

Strengthened and refreshed by food and sleep they renewed their journey in higher spirits and greater hopefulness. The village of Lar lay far behind and since they had left it they had seen no other village nor any sign of man.

While Stellara had slept Tanar had busied himself in fashioning crude weapons against the time when he might find proper materials for the making of better ones. A slender branch of hard wood, gnawed to a point by his strong, white teeth, must answer him for a spear. His bow was constructed of another branch and strung with tendons taken from the deer he had killed, while his arrows were slender shoots cut from a tough shrub that grew plentifully throughout the forest. He fashioned a second, lighter spear for Stellara, and thus armed each felt a sense of security that had been entirely wanting before.

On and on they went, three times they ate and once again they slept, and still they had not reached the seacoast.

The great sun hung overhead; a gentle, cooling breeze moved through the forest; birds of gorgeous plumage and little monkeys unknown to the outer world flew or scampered, sang or chattered as the man and the woman disturbed them in their passage. It was a peaceful world and to Tanar, accustomed to the savage, carnivorous beasts that overran the great mainland of his birth, it seemed a very safe and colorless world; yet he was content that nothing was interfering with their progress toward escape.

Stellara had said no more about desiring to return to Korsar and the plan that always hovered among his thoughts included taking Stellara back to Sari with him.

The peaceful trend of Tanar’s thoughts was suddenly shattered by the sound of shrill trumpeting. So close it sounded that it might almost have been directly beneath him, and an instant later as he parted the foliage ahead of him he saw the cause of the disturbance.

The jungle ended here upon the edge of open meadowland that was dotted with small clumps of trees. In the foreground there were two figures—a warrior fleeing for his life and behind him a huge tandor, which, though going upon three legs, was sure soon to overtake the man.

Tanar took the entire scene in at a glance and was aware that here was a lone tandor hunter who had failed to hamstring his prey in both hind legs.

It is seldom that man hunts the great tandor single-handed and only the bravest or the most rash would essay to do so. Ordinarily there are several hunters, two of whom are armed with heavy, stone axes. While the others make a noise to attract the attention of the tandor and hide the sound of the approach of the axe men, the latter creep cautiously through the underbrush from the rear of the great animal until each is within striking distance of a hind leg. Then simultaneously they hamstring the monster, which, lying helpless, they dispatch with heavy spears and arrows.

He who would alone hamstring a tandor must be endowed not only with great strength and courage, but must be able to strike two unerring blows with his axe in such rapid succession that the beast is crippled almost before it realizes that it has been attacked.

It was evident to Tanar that this hunter had failed to get in his second blow quickly enough and now he was at the mercy of the great beast.

Since they had started upon their flight through the trees Stellara had overcome her fear and was now able to travel alone with only occasional assistance from Tanar. She had been following the Sarian and now she stood at his side, watching the tragedy being enacted below them.

“He will be killed,” she cried. “Can we not save him?”

This thought had not occurred to Tanar, for was the man not an Amiocapian and an enemy; but there was something in the girl’s tone that spurred the Sarian to action. Perhaps it was the instinct in the male to exhibit his prowess before the female. Perhaps it was because at heart Tanar was brave and magnanimous, or perhaps it was because that among all the other women in the world it was Stellara who had spoken. Who may know? Perhaps Tanar did not know himself what prompted his next act.

Shouting a word that is familiar to all tandor hunters and which is most nearly translatable into English as “Reverse!” he leaped to the ground almost at the side of the charging tandor and simultaneously he carried his spear hand back and drove the heavy shaft deep into the beast’s side, just behind its left shoulder. Then he leaped back into the forest expecting that the tandor would do precisely what it did do.

With a squeal of pain it turned upon its new tormentor.

The Amiocapian, who still clung to his heavy axe, had heard, as though it was a miracle from the gods, the familiar signal that had burst so suddenly from Tanar’s lips. It had told him what the other would attempt and he was ready, with the result that he turned back toward the beast at the instant that it wheeled to charge after Tanar, and as it crashed into the undergrowth of the jungle in pursuit of the Sarian the Amiocapian overtook it. The great axe moved swiftly as lightning and the huge beast, trumpeting with rage, sank helplessly to the ground and rolled over on its side.

“Down!” shouted the Amiocapian, to advise Tanar that the attack had been successful.

The Sarian returned and together the two warriors dispatched the great beast, while above them Stellara remained among the concealing verdure of the trees, for the women of Pellucidar do not rashly expose themselves to view of enemy warriors. In this instance she knew that it would be safer to wait and discover the attitude of the Amiocapian toward Tanar. Perhaps he would be grateful and friendly, but there was the possibility that he might not.

The beast dispatched, the two men faced one another. “Who are you,” demanded the Amiocapian, “who came so bravely to the rescue of a stranger? I do not recognize you. You are not of Amiocap.”

“My name is Tanar and I am from the kingdom of Sari, that lies far away on the distant mainland. I was captured by the Korsars, who invaded the empire of which Sari is a part. They were taking me and other prisoners back to Korsar when the fleet was overtaken by a terrific storm and the ship upon which I was confined was so disabled that it was deserted by its crew. Drifting helplessly with the wind and current it finally bore us to the shores of Amiocap, where we were captured by warriors from the village of Lar. They did not believe our story, but thought that we were Korsars and they were about to destroy us when we succeeded in making our escape.

“If you do not believe me,” continued the Sarian, “then one of us must die for under no circumstances will we return to Lar to be burned at the stake.”

“Whether I believe you or not,” replied the Amiocapian, “I should be beneath the contempt of all men were I to permit any harm to befall one who has just saved my life at the risk of his own.”

“Very well,” said Tanar. “We shall go our way in the knowledge that you will not reveal our whereabouts to the men of the village of Lar.”

“You say ‘we,’” said the Amiocapian. “You are not alone then?”

“No, there is another with me,” replied Tanar.

“Perhaps I can help you,” said the Amiocapian. “It is my duty to do so. In what direction are you going and how do you plan to escape from Amiocap?”

“We are seeking the coast where we hope to be able to build a craft and to cross the ocean to the mainland.”

The Amiocapian shook his head. “That will be difficult,” he said. “Nay, impossible.”

“We may only make the attempt,” said Tanar, “for it is evident that we cannot remain here among the people of Amiocap, who will not believe that we are not Korsars.”

“You do not look at all like the Korsars,” said the warrior. “Where is your companion? Does he look like one?”

“My companion is a woman,” replied Tanar.

“If she looks no more like a Korsar than you, then it were easy to believe your story and, I, for one, am willing to believe it and willing to help you. There are other villages upon Amiocap than Lar and other chiefs than Zural. We are all bitter against the Korsars, but we are not all blinded by our hate as is Zural. Fetch your companion and if she does not appear to be a Korsar, I will take you to my own village and see that you are well treated. If I am in doubt I will permit you to go your way; nor shall I mention the fact to others that I have seen you.”

“That is fair enough,” said Tanar, and then, turning, he called to the girl. “Come, Stellara! Here is a warrior who would see if you are a Korsar.”

The girl dropped lightly to the ground from the branches of the tree above the two men.

As the eyes of the Amiocapian fell upon her he stepped back with an exclamation of shock and surprise.

“Gods of Amiocap!” he cried. “Allara!”

The two looked at him in amazement. “No, not Allara,” said Tanar, “but Stellara, her daughter. Who are you that you should so quickly recognize the likeness?”

“I am Fedol,” said the man, “and Allara was my mate.”

“Then this is your daughter, Fedol,” said Tanar.

The warrior shook his head, sadly. “No,” he said, “I can believe that she is the daughter of Allara, but her father must have been a Korsar for Allara was stolen from me by the men of Korsar. She is a Korsar and though my heart urges me to accept her as my daughter, the customs of Amiocap forbid. Go your way in peace. If I can protect you I shall, but I cannot accept you, or take you to my village.”

Stellara came close to Fedol, her eyes searching the tan skin upon his left shoulder. “You are Fedol,” she said, pointing to the red birthmark upon his skin, “and here is the proof that my mother gave me, transmitted to me through your blood, that I am the daughter of Fedol,” and she turned her left shoulder to him, and there lay upon the white skin a small, round, red mark identical with that upon the left shoulder of the Amiocapian.

For a moment Fedol stood spellbound, his eyes fixed upon Stellara’s shoulder and then he took her into his arms and held her closely.

“My daughter!” he murmured. “Allara come back to me in the blood of our blood and the flesh of our flesh!”
VI

THE ISLAND OF LOVE

The noonday sun of Pellucidar shone down upon a happy trio as Fedol guided Stellara and Tanar towards the village of Paraht, where he ruled as chief.

“Will they receive us there as friends,” asked Stellara, “or will they wish to destroy us as did the men of Lar?”

“I am chief,” said Fedol. “Even if they questioned you, they will do as I command, but there will be no question for the proof is beyond dispute and they will accept you as the daughter of Fedol and Allara, as I have accepted you.”

“And Tanar?” asked Stellara, “will you protect him, too?”

“Your word is sufficient that he is not a Korsar,” replied Fedol. “He may remain with us as long as he wishes.”

“What will Zural think of this?” asked Tanar. “He has condemned us to die. Will he not insist that the sentence be carried out?”

“Seldom do the villagers of Amiocap war one against the other,” replied Fedol; “but if Zural wishes war he shall have it ere ever I shall give up you or my daughter to the burning stake of Lar.”

Great was the rejoicing when the people of Paraht saw their chief, whom they had thought lost to them forever, returning. They clustered about him with glad cries of welcome, which were suddenly stilled by loud shouts of “The Korsars! The Korsars!” as the eyes of some of the people alighted upon Tanar and Stellara.

“Who cried ‘Korsars’?” demanded Fedol. “What know you of these people?”

“I know them,” replied a tall warrior. “I am from Lar. There are six others with me and we have been searching for these Korsars, who escaped just before they were to have been burned at the stake. We will take them back with us and Zural will rejoice that you have captured them.”

“You will take them nowhere,” said Fedol. “They are not Korsars. This one,” and he placed a hand upon Stellara’s shoulder, “is my daughter, and the man is a warrior from distant Sari. He is the son of the king of that country, which lies far away upon a mainland unknown to us.”

“They told that same story to Zural,” said the warrior from Lar; “but we did not believe them. None of us believed them. I was with Vulhan and his party when we took them from the Korsar ship that brought them to Amiocap.”

“At first I did not believe them,” said Fedol, “but Stellara convinced me that she is my daughter, just as I can convince you of the truth of her statement.”

“How?” demanded the warrior.

“By the birthmark on my left shoulder,” replied Fedol. “Look at it, and then compare it with the one upon her left shoulder. No one who knew Allara can doubt that Stellara is her daughter, so closely does the girl resemble her mother, and being Allara’s daughter how could she inherit the birthmark upon her left shoulder from any other sire than me?”

The warriors from Lar scratched their heads. “It would seem the best of proof,” replied the warriors’ spokesman.

“It is the best of proof,” said Fedol. “It is all that I need. It is all the people of Paraht need. Take the word to Zural and the people of Lar and I believe that they will accept my daughter and Tanar as we are accepting them, and I believe that they will be willing to protect them as we intend to protect them from all enemies, whether from Amiocap or elsewhere.”

“I shall take your message to Zural,” replied the warrior, and shortly afterward they departed on the trail toward Lar.

Fedol prepared a room in his house for Stellara and assigned Tanar to a large building that was occupied solely by bachelors.

Plans were made for a great feast to celebrate the coming of Stellara and a hundred men were dispatched to fetch the ivory and the meat of the tandor that Fedol and Tanar had slain.

Fedol decked Stellara with ornaments of bone and ivory and gold. She wore the softest furs and the gorgeous plumage of rare birds. The people of Paraht loved her and Stellara was happy.

Tanar was accepted at first by the men of the tribe with some reservations, not untinged with suspicion. He was their guest by the order of their chief and they treated him as such, but presently, when they came to know him and particularly after he had hunted with them, they liked him for himself and made him one of them.

The Amiocapians were, at first, an enigma to Tanar. Their tribal life and all their customs were based primarily upon love and kindness. Harsh words, bickering and scolding were practically unknown among them. These attributes of the softer side of man appeared at first weak and effeminate to the Sarian, but when he found them combined with great strength and rare courage his admiration for the Amiocapians knew no bounds, and he soon recognized in their attitude toward one another and toward life a philosophy that he hoped he might make clear to his own Sarians.

The Amiocapians considered love the most sacred of the gifts of the gods, and the greatest power for good and they practiced liberty of love without license. So that while they were not held in slavery by senseless man-made laws that denied the laws of God and nature, yet they were pure and virtuous to a degree beyond that which he had known in any other people.

With hunting and dancing and feasting, with tests of skill and strength in which the men of Amiocap contended in friendly rivalry, life for Stellara and Tanar was ideally happy.

Less and less often did the Sarian think of Sari. Sometime he would build a boat and return to his native country, but there was no hurry; he would wait, and gradually even that thought faded almost entirely from his mind. He and Stellara were often together. They found a measure of happiness and contentment in one another’s society that was lacking at other times or with other people. Tanar had never spoken of love. Perhaps he had not thought of love for it seemed that he was always engaged upon some enterprise of the hunt, or contending in some of the sports and games of the men. His body and his mind were occupied—a condition which sometimes excludes thoughts of love, but wherever he went or whatever he did the face and figure of Stellara hovered ever in the background of his thoughts.

Without realizing it, perhaps, his every thought, his every act was influenced by the sweet loveliness of the chief’s daughter. Her friendship he took for granted and it gave him great happiness, but yet he did not speak of love. But Stellara was a woman, and women live on love.

In the village of Paraht she saw the girls openly avowing their love to men, but she was still bound by the customs of Korsar and it would have been impossible for her to bring herself to tell a man that she loved him until he had avowed his love. And so hearing no word of love from Tanar, she was content with his friendship. Perhaps she, too, had given no more thought to the matter of love than he.

But there was another who did harbor thoughts of love. It was Doval, the Adonis of Paraht. In all Amiocap there was no handsomer youth than Doval. Many were the girls who had avowed their love to him, but his heart had been unmoved until he looked upon Stellara.

Doval came often to the house of Fedol the chief. He brought presents of skin and ivory and bone to Stellara and they were much together. Tanar saw and he was troubled, but why he was troubled he did not know.

The people of Paraht had eaten and slept many times since the coming of Tanar and Stellara and as yet no word had come from Zural, or the village of Lar, in answer to the message that Fedol had sent, but now, at last, there entered the village a party of warriors from Lar, and Fedol, sitting upon the chief’s chair, received them in the tiled living room of his home.

“Welcome, men of Lar,” said the chief. “Fedol welcomes you to the village of Paraht and awaits with impatience the message that you bring him from his friend, Zural the chief.”

“We come from Zural and the people of Lar,” said the spokesman, “with a message of friendship for Fedol and Paraht. Zural, our chief, has commanded us to express to you his deep sorrow for the unintentional wrong that he did your daughter and the warrior from Sari. He is convinced that Stellara is your daughter and that the man is no Korsar if you are convinced of these facts, and he has sent presents to them and to you and with these presents an invitation for you to visit the village of Lar and bring Stellara and Tanar with you that Zural and his people may make amends for the wrong that they unwittingly did them.”

Fedol and Tanar and Stellara accepted the proffered friendship of Zural and his people, and a feast was prepared in honor of the visitors.

While these preparations were in progress a girl entered the village from the jungle. She was a dark-haired girl of extraordinary beauty. Her soft skin was scratched and soiled as from a long journey. Her hair was disheveled, but her eyes were bright with happiness and her teeth gleamed from between lips that were parted in a smile of triumph and expectation.

She made her way directly through the village to the house of Fedol and when the warriors of Lar descried her they exclaimed with astonishment.

“Letari!” cried one of them. “Where did you come from? What are you doing in the village of Paraht?”

But Letari did not answer. Instead she walked directly to where Tanar stood and halted before him.

“I have come to you,” she said. “I have died many a death from loneliness and sorrow since you ran away from the village of Lar, and when the warriors returned and said that you were safe in the village of Paraht I determined to come here. And so when Zural sent these warriors to bear his message to Fedol I followed them. The way has been hard and though I kept close behind them there were many times when wild beasts menaced me and I feared that I should never reach you, but at last I am here.”

“But why have you come?” demanded Tanar.

“Because I love you,” replied Letari. “Before the men of Lar and all the people of Paraht I proclaim my love.”

Tanar flushed. In all his life he had never been in so embarrassing a position. All eyes were turned upon him and among them were the eyes of Stellara.

“Well?” demanded Fedol, looking at Tanar.

“The girl is mad,” said the Sarian. “She cannot love me for she scarcely knows me. She never spoke to me but once before and that was when she brought food to Stellara and me when we were prisoners in the village of Lar.”

“I am not mad,” said Letari. “I love you.”

“Will you have her?” asked Fedol.

“I do not love her,” said Tanar.

“We will take her back to the village of Lar with us when we go,” said one of the warriors.

“I shall not go,” cried Letari. “I love him and I shall stay here forever.”

The girl’s declaration of love for Tanar seemed not to surprise any one but the Sarian. It aroused little comment and no ridicule. The Amiocapians, with the possible exception of Stellara, took it as a matter of course. It was the most natural thing in the world for the people of this island of love to declare themselves publicly in matters pertaining to their hearts or to their passions.

That the general effect of such a policy was not nor never had been detrimental to the people as a race was evident by their high intelligence, the perfection of their physique, their great beauty and their unquestioned courage. Perhaps the opposite custom, which has prevailed among most of the people of the outer crust for so many ages, is responsible for the unnumbered millions of unhappy human beings who are warped or twisted mentally, morally or physically.

But with such matters the mind of Letari was not concerned. It was not troubled by any consideration of posterity. All she thought of was that she loved the handsome stranger from Sari and that she wanted to be near him. She came close to him and looked up into his face.

“Why do you not love me?” she asked. “Am I not beautiful?”

“Yes, you are very beautiful,” he said; “but no one can explain love, least of all I. Perhaps there are qualities of mind and character—things that we can neither see nor feel nor hear—that draw one heart forever to another.”

“But I am drawn to you,” said the girl. “Why are not you attracted to me?”

Tanar shook his head for he did not know. He wished that the girl would go away and leave him alone for she made him feel uneasy and restless and entirely uncomfortable, but Letari had no idea of leaving him alone. She was near him and there she intended to stay until they dragged her away and took her back to Lar, if they were successful in so doing, but she had determined in her little head that she should run away from them at the first opportunity and hide in the jungle until she could return to Paraht and Tanar.

“Will you talk to me?” she asked. “Perhaps if you talk to me you will love me.”

“I will talk to you,” said Tanar, “but I shall not love you.”

“Let us walk a little way from these people where we may talk,” she said.

“Very well,” said Tanar. He was only too anxious himself to get away where he might hide his embarrassment.

Letari led the way down the village street, her soft arm brushing his. “I should be a good mate,” she said, “for I should love only you, and if, after a while, you did not like me you could send me away for that is one of the customs of Amiocap—that when one of two people ceases to love they shall no longer be mates.”

“But they do not become mates unless they both love,” insisted Tanar.

“That is true,” admitted Letari, “but presently you shall love me. I know that, for all men love me. I could have for my mate any man in Lar that I choose.”

“You do not feel unkindly towards yourself,” said Tanar, with a grin.

“Why should I?” asked Letari. “Am I not beautiful and young?”

Stellara watched Tanar and Letari walking down the village street. She saw how close together they walked and it seemed that Tanar was very much interested in what Letari had to say to him. Doval was standing at her side. She turned to him.

“It is noisy here,” she said. “There are too many people. Walk with me to the end of the village.”

It was the first time that Stellara had ever indicated a desire to be alone with him and Doval felt a strange thrill of elation. “I will walk with you to the end of the village, Stellara, or to the end of Pellucidar, forever, because I love you,” he said.

The girl sighed and shook her head. “Do not talk about love,” she begged. “I merely wish to walk and there is no one else here to walk with me.”

“Why will you not love me?” asked Doval, as they left the house of the chief and entered the main street of the village. “Is it because you love another?”

“No,” cried Stellara, vehemently. “I love no one. I hate all men.”

Doval shook his head in perplexity. “I cannot understand you,” he said. “Many girls have told me that they loved me. I think that I could have almost any girl in Amiocap as my mate if I asked her; but you, the only one that I love, will not have me.”

For a few moments Stellara was silent in thought. Then she turned to the handsome youth at her side. “You are very sure of yourself, Doval,” she said, “but I do not believe that you are right. I would be willing to bet that I could name a girl who would not have you; who, no matter how hard you tried to make her, would not love you.”

“If you mean yourself, then there is one,” he said, “but there is no other.”

“Oh, yes, there is,” insisted Stellara.

“Who is she?” demanded Doval.

“Letari, the girl from Lar,” said Stellara.

Doval laughed. “She throws her love at the first stranger that comes to Amiocap,” he said. “She would be too easy.”

“Nevertheless you cannot make her love you,” insisted Stellara.

“I do not intend to try,” said Doval. “I do not love her. I love only you, and if I made her love me of what good would that be toward making you love me? No, I shall spend my time trying to win you.”

“You are afraid,” said Stellara. “You know that you would fail.”

“It would do me no good if I succeeded,” insisted Duval.

“It would make me like you very much better than I do now,” said Stellara.

“You mean that?” asked Doval.

“I most certainly do,” said Stellara.

“Then I shall make the girl love me,” said Doval. “And if I do you promise to be mine?”

“I said nothing of the kind,” said Stellara. “I only said that I should like you very much better than I do now.”

“Well, that is something,” said Doval. “If you will like me very much better than you do now that is at least a step in the right direction.”

“However, there is no danger of that,” said Stellara, “for you cannot make her love you.”

“Wait, and see,” said Doval.

As Tanar and Letari turned to come back along the village street they passed Doval and Stellara, and Tanar saw that they were walking very close together and whispering in low tones. The Sarian scowled; and suddenly he discovered that he did not like Doval and he wondered why because always he had thought Doval a very fine fellow. Presently it occurred to him that the reason was that Doval was not good enough for Stellara, but then if Stellara loved him that was all there was to it and with the thought that perhaps Stellara loved him Tanar became angry with Stellara. What could she see in this Doval, he wondered, and what business had Doval to walk alone with her in the village streets? Had not he, Tanar, always had Stellara to himself? Never before had any one interfered, although all the men liked Stellara. Well, if Stellara liked Doval better than she did him, he would show her that he did not care. He, Tanar the Sarian, son of Ghak, king of Sari, would not let any woman make a fool of him and so he ostentatiously put his arm around the slim shoulders of Letari and walked thus slowly the length of the village street; nor did Stellara fail to see.

At the feast that was given in honor of the messengers sent by Zural, Stellara sat by Doval and Tanar had Letari at his side, and Doval and Letari were happy.

After the feast was over most of the villagers returned to their houses and slept, but Tanar was restless and unhappy and could not sleep so he took his weapons, his heavy spear shod with bone, his bow and his arrows, and his stone knife with the ivory handle, that Fedol the chief had given him, and went alone into the forest to hunt.

If the villagers slept an hour or a day is a matter of no moment, since there was no way of measuring the time. When they awoke—some sooner, some later—they went about the various duties of their life. Letari sought for Tanar, but she could not find him; instead she came upon Doval.

“You are very beautiful,” said the man.

“I know it,” replied Letari.

“You are the most beautiful girl that I have ever seen,” insisted Doval.

Letari looked at him steadily for a few moments. “I never noticed you before,” she said. “You are very handsome. You are quite the handsomest man that I ever saw.”

“That is what every one says,” replied Doval. “Many girls have told me that they loved me, but still I have no mate.”

“A woman wants something beside a handsome face in her mate,” said Letari.

“I am very brave,” said Doval, “and I am a great hunter. I like you. Come, let us walk together,” and Doval put his arm about the girl’s shoulders and together they walked along the village street, while, from the doorway of her sleeping apartment in the home of her father, the chief, Stellara watched, and as she watched, a smile touched her lips.

Over the village of Paraht rested the peace of Amiocap and the calm of eternal noon. The children played at games beneath the shade of the trees that had been left dotting the village here and there when the clearing had been made. The women worked upon skins, strung beads or prepared food. The men looked to their weapons against the next hunt, or lolled idly on furs in their open living rooms—those who were not still sleeping off the effects of the heavy feast. Fedol, the chief, was bidding farewell to Zural’s messengers and entrusting to them a gift for the ruler of Lar, when suddenly the peace and quiet was shattered by hoarse cries and a shattering burst of musketry.

Instantly all was pandemonium. Then women and warriors rushed from their homes; shouts, curses and screams filled the air.

“Korsars! Korsars!” rang through the village, as the bearded ruffians, taking advantage of the surprise and confusion of the villagers, rushed rapidly forward to profit by the advantage they had gained.
VII

“KORSARS!”

Tanar the Sarian hunted through the primeval forest of Amiocap. Already his repute as a hunter stood high among the men of Paraht, but it was not to add further luster to his fame that he hunted now. It was to quiet a restlessness that would not permit him to sleep—restlessness and a strange depression that was almost unhappiness, but his thoughts were not always upon the hunt. Visions of Stellara often walked in front of him, the golden sunlight on her golden hair, and then beside her he saw the handsome Doval with an arm about her shoulder. He closed his eyes and shook his head to dispel the vision, but it persisted and he tried thinking of Letari, the beautiful maiden from Lar. Yes, Letari was beautiful. What eyes she had; and she loved him. Perhaps, after all, it would be as well to mate with her and remain forever upon Amiocap, but presently he found himself comparing Letari with Stellara and he found himself wishing that Letari possessed more of the characteristics of Stellara. She had not the character nor the intelligence of the daughter of Fedol. She offered him none of the restful companionship that had made his association with Stellara so infinitely happy.

He wondered if Stellara loved Doval, and if Doval loved Stellara, and with the thoughts he halted in his tracks and his eyes went wide as a sudden realization burst for the first time upon his consciousness.

“God!” he exclaimed aloud. “What a fool I have been. I have loved her always and did not know it,” and wheeling about he set off at a brisk trot in the direction of Paraht, all thoughts of his hunt erased from his mind.

Tanar had hunted far, much farther than he had thought, but at last he came to the village of Fedol the chief. As he passed through the hanging barrier of Paraht, the first people that he saw were Letari and Doval. They were walking side by side and very close and the man’s arm was about the slim shoulders of the girl.

Letari looked at Tanar in astonishment as she recognized him. “We all thought the Korsars had taken you with them,” she cried.

“Korsars!” exclaimed Tanar. “What Korsars?”

“They were here,” said Doval. “They raided the village, but we drove them off with just a small loss. There were not many of them. Where were you?”

“After the feast I went into the forest to hunt,” said Tanar. “I did not know that there was a Korsar upon the island of Amiocap.”

“It is just as well that you were not here,” said Letari, “for while you were away I have learned that I love Doval.”

“Where is Stellara?” demanded Tanar.

“She was taken by the Korsars,” said Doval. “Thank God that it was not you, Letari,” and, stooping, he kissed the girl upon the lips.

With a cry of grief and rage Tanar ran swiftly to the house of Fedol the chief. “Where is Stellara?” he demanded, springing unceremoniously into the center of the living room.

An old woman looked up from where she sat with her face buried in her hands. She was the sole occupant of the room. “The Korsars took her,” she said.

“Where is Fedol then?” demanded Tanar.

“He has gone with warriors to try to rescue her,” said the old woman, “but it is useless. They, who are taken by the Korsars, never come back.”

“Which way did they go?” asked Tanar.

Sobbing with grief, the old woman pointed in the direction taken by the Korsars, and again she buried her face in her hands, grieving for the misfortune that had overtaken the house of Fedol the chief.

Almost immediately Tanar picked up the trail of the Korsars, which he could identify by the imprints of their heeled boots, and he saw that Fedol and his warriors had not followed the same trail, evidencing the fact that they must have gone in the wrong direction to succor Stellara successfully.

Sick with anguish, maddened by hate, the Sarian plunged on through the forest. Plain to his eyes lay the spoor of his quarry. In his heart was a rage that gave him the strength of many men.

In a little glade, partially surrounded by limestone cliffs, a small company of ragged, bewhiskered men had halted to rest. Where they had halted a tiny spring broke from the base of the cliff and trickled along its winding channel for a short distance to empty into a natural, circular opening in the surface of the ground. From deep in the bottom of this natural well the water falling from the rim could be heard splashing upon the surface of the water far below. It was dark down there—dark and mysterious, but the bearded ruffians gave no heed either to the beauty or the mystery of the spot.

One huge, fierce-visaged fellow, his countenance disfigured by an ugly scar, confronted a slim girl, who sat upon the turf, her back against a tree, her face buried in her arms.

“You thought me dead, eh?” he exclaimed. “You thought Bohar the Bloody dead? Well he is not dead. Our boat weathered the storm and passing close to Amiocap we saw the wreck of The Cid’s ship lying upon the sand. Knowing that you and the prisoners had been left aboard when we quit the ship, I guessed that perhaps you might be somewhere upon Amiocap; nor was I wrong, Stellara. Bohar the Bloody is seldom wrong.

“We hid close to a village which they call Lar and at the first opportunity we captured one of the villagers—a woman—and from her we learned that you had indeed come ashore, but that you were then in the village of your father and we made the woman guide us there. The rest you know and now be cheerful for at last you are to mate with Bohar the Bloody and return to Korsar.”

“Rather than that I shall die,” cried the girl.

“But how?” laughed Bohar. “You have no weapons. Perhaps, however, you will choke yourself to death,” and he laughed uproariously at his own joke.

“There is a way,” cried the girl, and before he could guess what she intended, or stay here, she dodged quickly around him and ran toward the natural well that lay a few hundred feet away.

“Quick!” shouted Bohar. “Stop her!” And instantly the entire twenty sprang in pursuit. But Stellara was swift and there was likelihood that they would not overtake her in the short distance that lay before her and the edge of the abyss.

Fortune, however, was with Bohar the Bloody that day and almost at her goal Stellara’s foot caught in a tangle of grasses and she stumbled forward upon her face. Before she could recover her feet the nearest Korsar had seized her, and then Bohar the Bloody ran to her side and, taking her from the grasp of the other Korsar, shook her violently.

“You she tarag!” he cried. “For this I shall fix you so that never again will you run away. When we reach the sea I shall cut off one of your feet and then I shall know that you will not run away from me again,” and he continued to shake her violently.

Breaking suddenly and unexpectedly from the dense jungle into the opening of the glade a warrior came upon the scene being enacted at the edge of the well. At the moment he thought that Stellara was being killed and he went mad with rage; nor was his rage any the less when he recognized Bohar the Bloody as the author of the assault.

With an angry shout he leaped forward, his heavy spear ready in his hand. What mattered it that twenty men with firearms opposed him? He saw only Stellara in the cruel grip of the bestial Bohar.

At the sound of his voice the Korsar looked up and instantly Bohar recognized the Sarian.

“Look, Stellara,” he said, with a sneer. “Your lover has come. It is well, for with no lover and only one foot you will have no reason at all for running away.”

A dozen harquebuses had already been raised in readiness and the men stood looking toward Bohar.

Tanar had reached the opposite edge of the well, only a few yards distant, when Bohar nodded and there was a roar of musketry and a flash of flame accompanied by so dense a pall of black smoke that for an instant the figure of the Sarian was entirely obliterated from view.

Stellara, wide-eyed and trembling with pain and horror, tried to penetrate the smoke cloud with her frightened eyes. Quickly it lifted, revealing no sign of Tanar.

“Well done,” cried Bohar to his men. “Either you blew him all to pieces, or his body fell into the hole,” and going to the edge of the opening he looked down, but it was very dark there and he saw nothing. “Wherever he is, at least he is dead,” said Bohar. “I should like to have crushed his life out with my own hands, but at least he is dead by my command and the blow that he struck me is wiped out, as Bohar wipes out the blows of all his enemies.”

As the Korsars resumed the march toward the ocean, Stellara walked among them with bent head and moist, unseeing eyes. Often she stumbled and each time she was jerked roughly to her feet and shaken, at the same time being admonished in hoarse tones to watch her footing.

By the time they reached the seashore Stellara was sick with a high fever and she lay in the camp of the Korsars for what may have been a day or a month, too sick to move, while Bohar and his men felled timbers, hewed planks and constructed a boat to carry them to the distant shores of Korsar.

Rushing forward to rescue Stellara from the clutches of Bohar, Tanar’s mind and eyes had been fixed on nothing but the figure of the girl. He had not seen the opening in the ground and at the instant that the Korsars fired their harquebuses he had stepped unwittingly into the opening and plunged to the water far below.

The fall had not hurt him. It had not even stunned him and when he came to the surface he saw before him a quiet stream moving gently through an opening in the limestone wall about him. Beyond the opening was a luminous cavern and into this Tanar swam, clambering to its rocky floor the moment that he had found a low place in the bank of the stream. Looking about him he found himself in a large cavern, the walls of which shone luminously, so considerable was their content of phosphorus.

There was a great deal of rubbish on the floor of the cave—the bones of animals and men, broken weapons, bits of hide. It might have been the dumping ground of some grewsome charnal house.

The Sarian walked back to the opening through which the little stream had borne him into the grotto, but a careful investigation revealed no avenue of escape in this direction, although he reentered the stream and swam into the bottom of the well where he found the walls worn so smooth by the long continued action of falling water that they gave no slightest indication of handhold or foothold.

Then slowly he made a circuit of the outer walls of the grotto, but only where the stream passed out at its far end was there any opening—a rough archway that rose some six feet above the surface of the underground stream.

Along one side was a narrow ledge and looking through the opening he saw a dim corridor leading away into the distance and obscurity.

There being no other way in which to search for freedom Tanar passed along the narrow ledge beneath the archway to find himself in a tunnel that followed the windings of the stream.

Only here and there small patches of the rock that formed the walls and ceiling of the corridor threw out a luminosity that barely relieved the inky darkness of the place, yet relieve it it did so that at least one might be sure of his footing, though at points where the corridor widened its walls were often lost in darkness.

For what distance he followed the tunnel Tanar did not know, but presently he came to a low and narrow opening through which he could pass only upon his hands and knees. Beyond there seemed to be a much lighter chamber and as Tanar came into this, still upon all fours, a heavy body dropped upon his back from above and then another at each side of him and he felt cold, clammy claws seizing his arms and legs, and arms encircled his neck—arms that felt against his flesh like the arms of a corpse.

He struggled but there were too many for him and in a moment he was disarmed and his ankles and wrists securely bound with tough thongs of rawhide. Then he was rolled over on his side and lay looking up into the horrid faces of Coripies, the Buried People of Amiocap.

The blank faces, the corpse-like skin, the bulging protuberances where the eyes would have been, the hairless bodies, the claw-like hands combined to produce such a hideous aspect in the monsters as to make the stoutest of hearts quail.

And when they spoke! The mumbled mouthing revealing yellow fangs withered the heart in the breast of the Sarian. Here, indeed, was a hideous end, for he knew that it was the end, since never in all the many tales the Amiocapians had told him of the Buried People was there any record of a human being escaping from their clutches.

Now they were addressing him and presently, in their hollow mewing, he discerned words. “How did you get into the land of the Coripies?” demanded one.

“I fell into a hole in the ground,” replied Tanar. “I did not seek to come here. Take me out and I will reward you.”

“What have you to give the Coripies more than your flesh?” demanded another.

“Do not think to get out for you never shall,” said a third.

Now two of them lifted him lightly and placed him upon the back of one of their companions. So easily the creature carried him that Tanar wondered that he had ever overcome the Coripi that he had met upon the surface of the ground.

Through long corridors, some very dark and others partially lighted by outcroppings of phosphorescent rock, the creature bore him. At times they passed through large grottoes, beautifully wrought in intricate designs by nature, or climbed long stairways carved in the limestone, probably by the Coripies themselves, only presently to descend other stairways and follow winding tunnels that seemed interminable.

But at last the journey ended in a huge cavern, the ceiling of which rose at least two hundred feet above them. This stupendous grotto was more brilliantly lighted than any other section of the subterranean world that Tanar had passed through. Into its limestone walls were cut pathways that zigzagged back and forth upward toward the ceiling, and the entire surface of the surrounding walls was pierced by holes several feet in diameter that appeared to be the mouths of caves.

Squatting about on the floor of the cavern were hundreds of Coripies of all ages and both sexes.

At one end of the grotto, in a large opening, a few feet above the floor, squatted a single, large Coripi. His skin was mottled with a purplish hue that suggested a corpse in which mortification had progressed to a considerable degree. The protuberances that suggested huge eyeballs beneath the skin protruded much further and were much larger than those in any other of the Coripies that Tanar had examined. The creature was, by far, the most repulsive of all the repulsive horde.

On the floor of the grotto, directly before this creature, were gathered a number of male Coripies and toward this congregation Tanar’s captors bore him.

Scarcely had they entered the grotto when it became apparent to Tanar that these creatures could see, a thing that he had commenced to suspect shortly after his capture, for now, at sight of him, they commenced to scream and make strange, whistling sounds, and from the openings of many of the high flung caves within the walls heads protruded and the hideous, eyeless faces seemed to be bending eyes upon him.

One cry seemed to rise above all others as he was borne across the grotto towards the creature sitting in the niche. It was “Flesh! Flesh!” and it sounded grewsome and horrible in its suggestiveness.

Flesh! Yes, he knew that they ate human flesh and it seemed now that they were but awaiting a signal to leap upon him and devour him alive, tearing pieces from him with their heavy claws. But when one did rush upon him there came a scream from the creature in the niche and the fellow desisted, even as one of his captors had turned to defend him.

The cavern crossed at last, Tanar was deposited upon his feet in front of the creature squatting in the niche. Tanar could see the great eyeballs revolving beneath the pulsing skin of the protuberances and though he could see no eyes, he knew that he was being examined coldly and calculatingly.

“Where did you get it?” finally demanded the creature, addressing Tanar’s captors.

“He tumbled into the Well of Sounding Water,” replied one.

“How do you know?”

“He told us so.”

“Do you believe him?”

“There was no other way in which he could enter the land of the Coripies,” replied one of the captors.

“Perhaps he was leading a party in to slay us,” said the creature in the niche. “Go, many of you, and search the corridors and the tunnels about the Well of Sounding Water.” Then the creature turned to Tanar’s captors. “Take this and put it with the others; we have not yet enough.”

Tanar was now again placed upon the back of a Coripi, who carried him across the grotto and up one of the pathways cut into the face of the limestone wall. Ascending this pathway a short distance the creature turned into one of the cave openings, and Tanar found himself again in a narrow, dark, winding tunnel.

The tunnels and corridors through which he had already been conducted had impressed upon Tanar the great antiquity of this underground labyrinthine world, since there was every evidence that the majority of these tunnels had been hewn from the limestone rock or natural passageways enlarged to accommodate the Coripies, and as these creatures appeared to have no implements other than their heavy, three-toed claws the construction of the tunnels must have represented the labor of countless thousands of individuals over a period of many ages.

Tanar, of course, had only a hazy conception of what we describe as the measurable aspect of duration. His consideration of the subject concerned itself with the countless millions of times that these creatures must have slept and eaten during the course of their stupendous labors.

But the mind of the captive was also occupied with other matters as the Coripi bore him through the long tunnel. He thought of the statement of the creature in the niche, as he had ordered Tanar taken into confinement, to the effect that there were not yet enough. What did he mean? Enough of what? Enough prisoners? And when there were enough to what purpose would they be devoted?

But perhaps, to a far greater extent, his mind was occupied with thoughts of Stellara; with fears for her safety and with vain regret that he had been unable to accomplish her rescue.

From the moment that he had been so unexpectedly precipitated into the underground world of the Buried People, his dominant thought, of course, had been that of escape; but the further into the bowels of the earth he was carried the more hopeless appeared the outcome of any venture in this direction, yet he never for once abandoned it though he realized that he must wait until they had reached the place of his final confinement before he could intelligently consider any plan at all.

How far the tireless Coripi bore Tanar the Sarian could not guess, but presently they emerged into a dimly lighted grotto, before the narrow entrance to which squatted a dozen Coripies. Within the chamber were a score more and one human being—a man with sandy hair, close-set eyes and a certain mean, crafty expression of countenance that repelled the Sarian immediately.

“Here is another,” said the Coripi who had carried Tanar to the cavern, and with that he dumped the Sarian unceremoniously upon the stone floor at the feet of the dozen Coripies who stood guard at the entrance.

With teeth and claws they severed the bonds that secured his wrists and ankles.

“They come slowly,” grumbled one of the guards. “How much longer must we wait?”

“Old Xax wishes to have the greatest number that has ever been collected,” remarked another of the Coripies.

“But we grow impatient,” said the first speaker. “If he makes us wait much longer he may be one of the number here himself.”

“Be careful,” cautioned one of his fellows. “If Xax heard that you had said such a thing as that the number of our prisoners would be increased by one.”

As Tanar arose to his feet, after his bonds were severed, he was pushed roughly toward the other inmates of the room, who he soon was to discover were prisoners, like himself, and quite naturally the first to approach him was the other human captive.

“Another,” said the stranger. “Our numbers increase but slowly, yet each one brings us closer to our inevitable doom and so I do not know whether I am sorry to see you here or glad because of the human company that I shall now have. I have eaten and slept many times since I was thrown into this accursed place and always nothing but these hideous, mumbling things for company. God, how I hate and loathe them, yet they are in the same predicament as we for they, too, are doomed to the same fate.”

“And what may that be?” asked Tanar.

“You do not know?”

“I may only guess,” replied the Sarian.

“These creatures seldom get flesh with warm blood in it. They subsist mostly upon the fish in their underground rivers and upon the toads and lizards that inhabit their caves. Their expeditions to the surface ordinarily yield nothing more than the carcasses of dead beasts, yet they crave flesh and warm blood. Heretofore they had killed their condemned prisoners one by one as they were available, but this plan gave only a mouthful of flesh to a very few Coripies. Recently Xax hit upon the plan of preserving his own condemned and the prisoners from the outer world until he had accumulated a sufficient number to feast the entire population of the cavern of which he is chief. I do not know how many that will be, but steadily the numbers grow and perhaps it will not be long now before there are enough of us to fill the bellies of Xax’s tribe.”

“Xax!” repeated Tanar. “Was he the creature sitting in the niche in the great cavern to which I was first taken?”

“That was Xax. He is ruler of that cavern. In the underground world of the Buried People there are many tribes, each of which occupies a large cavern similar to that in which you saw Xax. These tribes are not always friendly and the most of the prisoners that you see in this cavern are members of other tribes, though there are a few from the tribe of Xax who have been condemned to death for one reason or another.”

“And there is no escape?” asked Tanar.

“None,” replied the other. “Absolutely none; but tell me who are you and from what country? I cannot believe that you are a native of Amiocap, for what Amiocapian is there who would need ask questions about the Buried People?”

“I am not of Amiocap,” replied Tanar. “I am from Sari, upon the far distant mainland.”

“Sari! I never heard of such a country,” said the other. “What is your name?”

“Tanar, and yours?”

“I am Jude of Hime,” replied the man. “Hime is an island not far from Amiocap. Perhaps you have heard of it.”

“No,” said Tanar.

“I was fishing in my canoe, off the coast of Hime,” continued Jude, “when a great storm arose which blew me across the waters and hurled me upon the coast of Amiocap. I had gone into the forest to hunt for food when three of these creatures fell upon me and dragged me into their underworld.”

“And you think that there is no escape?” demanded Tanar.

“None—absolutely none,” replied Jude.
VIII

MOW

Imprisonment in the dark, illy lighted, poorly ventilated cavern weighed heavily upon Tanar of Pellucidar, and he knew that it was long for he had eaten and slept many times and though other Coripi prisoners were brought from time to time there seemed not to be enough to satisfy Xax’s bloody craving for flesh.

Tanar had been glad of the companionship of Jude, though he never thoroughly understood the man, whose sour and unhappy disposition was so unlike his own. Jude apparently hated and mistrusted everyone, for even in speaking of the people of his own island he mentioned no one except in terms of bitterness and hatred, but this attitude Tanar generously attributed to the effect upon the mind of the Himean of his long and terrible incarceration among the creatures of the underworld, an experience which he was fully convinced might easily affect and unbalance a weak mind.

Even in the breasts of some of the Coripi prisoners Tanar managed to arouse sentiments somewhat analogous to friendship.

Among the latter was a young Coripi named Mow from the grotto of Ictl, who hated all the Coripies from the grotto of Xax and seemed suspicious of those from other grottoes.

Though the creatures seemed endowed with few human attributes or characteristics, yet it was apparent to Tanar that they set a certain value upon companionship, and being denied this among the creatures of his own kind Mow gradually turned to Tanar, whose courageous and happy spirit had not been entirely dampened by his lot.

Jude would have nothing to do with Mow or any other of the Coripies and he reproached Tanar for treating them in a friendly manner.

“We are all prisoners together,” Tanar reminded him, “and they will suffer the same fate as we. It will neither lessen our danger nor add to our peace of mind to quarrel with our fellow prisoners, and I, for my part, find it interesting to talk with them about this strange world which they inhabit.”

And, indeed, Tanar had learned many interesting things about the Coripies. Through his association with Mow he had discovered that the creatures were color blind, seeing everything in blacks and whites and grays through the skin that covered their great eyeballs. He learned also that owing to the restricted amount of food at their command it had been necessary to restrict their number, and to this end it had become customary to destroy women who gave birth to too many children, the third child being equivalent to a death sentence for the mother.

He learned also that among these unhappy Coripies there were no diversions and no aim in life other than eating. So eager and unvaried was their diet of fish and toads and lizards that the promise of warm flesh was the only great event in the tiresome monotony of their deadly existence.

Although Mow had no words for love and no conception of its significance, Tanar was able to gather from his remarks that this sentiment did not exist among the Buried People. A mother looked upon each child as a threat to her existence and a prophecy of death, with the result that she loathed children from birth; nor is this strange when the fact is considered that the men chose as the mothers of their children the women whom they particularly loathed and hated, since the custom of destroying a woman who had borne three children deterred them from mating with any female for whom they might have entertained any degree of liking.

When not hunting or fishing the creatures squatted around upon their haunches staring stupidly and sullenly at the floor of their cavern.

“I should think,” said Tanar to Mow, “that, confronted by such a life, you would welcome death in any form.”

The Coripi shook his head. “I do not want to die,” he said.

“Why?” demanded Tanar.

“I do not know,” replied Mow. “I simply wish to live.”

“Then I take it that you would like to escape from this cavern, if you could,” suggested Tanar.

“Of course I should like to escape,” said Mow, “but if I try to escape and they catch me they will kill me.”

“They are going to kill you anyway,” Tanar reminded him.

“Yes, I never thought of that,” said Mow. “That is quite true; they are going to kill me anyhow.”

“Could you escape?” asked Tanar.

“I could if I had someone to help me,” said Mow.

“This cavern is filled with men who will help you,” said Tanar.

“The Coripies from the grotto of Xax will not help me,” said Mow, “because if they escape there is no place where they may go in safety. If Xax recaptures them they will be killed, and the same is true if the ruler of any other grotto captures them.”

“But there are men from other grottoes here,” insisted Tanar, “and there are Jude and I.”

Mow shook his head. “I would not save any of the Coripies. I hate them. They are all enemies from other grottoes.”

“But you do not hate me,” said Tanar, “and I will help you, and so will Jude.”

“I need but one,” said Mow, “but he must be very strong, stronger than you, stronger than Jude.”

“How strong?” asked Tanar.

“He must be able to lift my weight,” replied the Coripi.

“Look then,” said Tanar, and seizing Mow he held him high above his head.

When he had set him down upon the floor again the Coripi gazed at Tanar for some time. “You are, indeed, strong,” he said.

“Then let us make our plans for escape,” said Tanar.

“Just you and I,” said the Coripi.

“We must take Jude with us,” insisted Tanar.

Mow shrugged his shoulders. “It is all the same to me,” he said. “He is not a Coripi, and if we become hungry and cannot find other food we can eat him.”

Tanar made no reply as he felt that it would be unwise to voice his disgust at this proposal and he was sure that he and Jude together could prevent the Coripi from succumbing to his lust for flesh.

“You have noticed at the far end of the cavern, where the shadows are so dense, that one may scarcely see a figure moving there?” asked Mow.

“Yes,” said Tanar.

“There the dim shadows hide the rough, rocky walls and the ceiling there is lost in total darkness, but in the ceiling is an opening that leads through a narrow shaft into a dark tunnel.”

“How do you know this?” asked Tanar.

“I discovered it once when I was hunting. I came upon a strange tunnel leading from that along which I was making my way to the upper world. I followed it to see where it led and I came at last to the opening in the ceiling of this cavern, from whence one may see all that takes place below without being himself seen. When I was brought here as a prisoner I recognized the spot immediately. That is how I know that one may escape if he has proper help.”

“Explain,” said Tanar.

“The wall beneath the opening is, as I have discovered, inclined backward from the floor to a considerable height and so rough that it can easily be scaled to a little ledge beneath the opening in the ceiling, but just so far beneath that one may not reach it unaided. If, however, I could lift you into the opening you could, in turn, reach down and help me up.”

“But how may we hope to climb the wall without being seen by the guards?” demanded Tanar.

“That is the only chance of capture that we shall have to take,” replied Mow. “It is very dark there and if we wait until another prisoner is brought and their attention is diverted we may be able to succeed in reaching the opening in the ceiling before we are discovered, and once there they cannot capture us.”

Tanar discussed the plan with Jude, who was so elated at the prospect of escape that he almost revealed a suggestion of happiness.

And now commenced an interminable wait for the moment when a new prisoner might be brought into the cavern. The three conspirators made it a practice to spend most of their time in the shadows at the far end of the cavern so that the guards might become accustomed to seeing them there, and as no one other than themselves was aware of the opening in the ceiling at this point no suspicions were aroused, as the spot where they elected to be was at the opposite end of the cavern from the entrance, which was, in so far as the guards knew, the only opening into the cavern.

Tanar, Jude and Mow ate and slept several times until it began to appear that no more prisoners ever would be brought to the cavern; but if no prisoners came, news trickled in and one item filled them with such alarm that they determined to risk all upon the hazard of a bold dash for freedom.

Some Coripies coming to relieve a part of the guard reported that it had been with difficulty that Xax had been able to suppress an uprising among his infuriated tribesmen, many of whom had conceived the conviction that Xax was saving all of the prisoners for himself.

The result had been that a demand had been made upon Xax for an immediate feast of flesh. Perhaps already other Coripies were on their way to conduct the unfortunate prisoners to the great cavern of Xax, where they would be torn limb from limb by the fierce, hunger-mad throng.

And, true enough, there had been time for but one hunger before the party arrived to conduct them back to the main grotto of the tribe.

“Now is the time,” whispered Tanar to Mow and Jude, seeing that the guard was engaged in conversation with the newcomers, and in accordance with their previously made plan the three started without an instant’s hesitation to scale the far wall of the cavern.

Upon a little ledge, twenty-five feet from the floor, Tanar halted, and an instant later Mow and Jude stood upon either side of him. Without a word the Coripi lifted Tanar to his shoulders and in the darkness above Tanar groped for a handhold.

He soon found the opening into the shaft leading into the tunnel above, and, too, he found splendid handholds there so that an instant later he had drawn himself up into the opening and was sitting upon a small ledge that entirely encircled it.

Bracing himself, he reached down and seized the hand of Jude, who was standing upon Mow’s shoulders, and drew the Himean to the ledge beside him.

At that instant a great shouting arose below them, and glancing down Tanar saw that one of the guards had discovered them and that now a general rush of both guard and prisoners was being made in their direction.

Even as Tanar reached down to aid Mow to the safety of the shaft’s mouth, some of the Coripies were already scaling the wall below them. Mow hesitated and turned to look at the enemies clambering rapidly toward him.

The ledge upon which Mow stood was narrow and the footing precarious. The surprise and shock of their discovery may have unnerved him, or, in turning to look downward he may have lost his balance, but whatever it was Tanar saw him reel, topple and then lunge downward upon the ascending Coripies, scraping three of them from the wall in his descent as he crashed to the stone floor below, where he lay motionless.

Tanar turned to Jude. “We cannot help him,” he said. “Come, we had better get out of this as quickly as possible.”

Feeling for each new handhold and foothold the two climbed slowly up the short shaft and presently found themselves in the tunnel, which Mow had described. Darkness was absolute.

“Do you know the way to the surface?” asked Jude.

“No,” said Tanar. “I was depending upon Mow to lead us.”

“Then we might as well be back in the cavern,” said Jude.

“Not I,” said Tanar, “for at least I am satisfied now that the Coripies will not eat me alive, if they eat me at all.”

Groping his way through the darkness and followed closely by Jude, Tanar crept slowly through the Stygian darkness. The tunnel seemed interminable. They became very hungry and there was no food, though they would have relished even the filthy fragments of decayed fish that the Coripies had hurled them while they were prisoners.

“Almost,” said Tanar, “could I eat a toad.”

They became exhausted and slept, and then again they crawled and stumbled onward. There seemed no end to the interminable, inky corridor.

For long distances the floor of the tunnel was quite level, but then again it would pitch downward, sometimes so steeply that they had difficulty in clinging to the sloping floor. It turned and twisted as though its original excavators had been seldom of the same mind as to the direction in which they wished to proceed.

On and on the two went; again they slept, but whether that meant that they had covered a great distance, or that they were becoming weak from hunger, neither knew.

When they awoke they went on again for a long time in silence, but the sleep did not seem to have refreshed them much, and Jude especially was soon exhausted again.

“I cannot go much further,” he said. “Why did you lure me into this crazy escapade?”

“You need not have come,” Tanar reminded him, “and if you had not you would by now be out of your misery since doubtless all the prisoners have long since been torn to pieces and devoured by the Coripies of the grotto of Xax.”

Jude shuddered. “I should not mind being dead,” he said, “but I should hate to be torn to pieces by those horrible creatures.”

“This is a much nicer death,” said Tanar, “for when we are sufficiently exhausted we shall simply sleep and awake no more.”

“I do not wish to die,” wailed Jude.

“You have never seemed very happy,” said Tanar. “I should think one as unhappy as you would be glad to die.”

“I enjoy being unhappy,” said Jude. “I know that I should be most miserable were I happy and anyway I should much rather be alive and unhappy than dead and unable to know that I was unhappy.”

“Take heart,” said Tanar. “It cannot be much further to the end of this long corridor. Mow came through it and he did not say that it was so great a length that he became either exhausted or hungry and he not only traversed it from end to end in one direction, but he had to turn around and retrace his steps after he reached the opening into the cavern which we left.”

“The Coripies do not eat much; they are accustomed to starving,” said Jude, “and they sleep less than we.”

“Perhaps you are right,” said Tanar, “but I am sure that we are nearing the end.”

“I am,” said Jude, “but not the end that I had wished.”

Even as they discussed the matter they were moving slowly along, when far ahead Tanar discerned a slight luminosity.

“Look,” he said, “there is light. We are nearing the end.”

The discovery instilled new strength into both the men and with quickened steps they hastened along the tunnel in the direction of the promised escape. As they advanced, the light became more apparent until finally they came to the point where the tunnel they had been traversing opened into a large corridor, which was filled with a subdued light from occasional patches of phosphorescent rock in walls and ceiling, but neither to the right nor the left could they see any sign of daylight.

“Which way now?” demanded Jude.

Tanar shook his head. “I do not know,” he said.

“At least I shall not die in that awful blackness,” wailed Jude, and perhaps that factor of their seemingly inevitable doom had weighed most heavily upon the two Pellucidarians, for, living as these people do beneath the brilliant rays of a perpetual noonday sun, darkness is a hideous and abhorrent thing to them, so unaccustomed are they to it.

“In this light, however slight it may be,” said Tanar, “I can no longer be depressed. I am sure that we shall escape.”

“But in which direction?” again demanded Jude.

“I shall turn to the right,” said Tanar.

Jude shook his head. “That probably is the wrong direction,” he said.

“If you know that the right direction lies to the left,” said Tanar, “let us go to the left.”

“I do not know,” said Jude; “doubtless either direction is wrong.”

“All right,” said Tanar, with a laugh. “We shall go to the right,” and, turning, he set off at a brisk walk along the larger corridor.

“Do you notice anything, Jude?” asked Tanar.

“No. Why do you ask?” demanded the Himean.

“I smell fresh air from the upper world,” said Tanar, “and if I am right we must be near the mouth of the tunnel.”

Tanar was almost running now; exhaustion was forgotten in the unexpected hope of immediate deliverance. To be out in the fresh air and the light of day! To be free from the hideous darkness and the constant menace of recapture by the hideous monsters of the underworld! And across that bright hope, like a sinister shadow, came the numbing fear of disappointment.

What, if, after all, the breath of air which was now clear and fresh in their nostrils should prove to be entering the corridor through some unscalable shaft, such as the Well of Sounding Water into which he had fallen upon his entrance into the country of the Buried People, or what, if, at the moment of escape, they should meet a party of the Coripies?

So heavily did these thoughts weigh upon Tanar’s mind that he slackened his speed until once again he moved in a slow walk.

“What is the matter?” demanded Jude. “A moment ago you were running and now you are barely crawling along. Do not tell me that you were mistaken and that, after all, we are not approaching the mouth of the corridor.”

“I do not know,” said Tanar. “We may be about to meet a terrible disappointment and if that is true I wish to delay it as long as possible. It would be a terrible thing to have hope crushed within our breasts now.”

“I suppose it would,” said Jude, “but that is precisely what I have been expecting.”

“You, I presume, would derive some satisfaction from disappointment,” said Tanar.

“Yes,” said Jude, “I suppose I would. It is my nature.”

“Then prepare to be unhappy,” cried Tanar, suddenly, “for here indeed is the mouth of the tunnel.”

He had spoken just as he had rounded a turn in the corridor, and when Jude came to his side the latter saw daylight creeping into the corridor through an opening just in front of them—an opening beyond which he saw the foliage of growing things and the blue sky of Pellucidar.

Emerging again to the light of the sun after their long incarceration in the bowels of the earth, the two men were compelled to cover their eyes with their hands, while they slowly accustomed themselves again to the brilliant light of the noonday sun of Pellucidar.

When he was able to uncover his eyes and look about him, Tanar saw that the mouth of the tunnel was high upon the precipitous side of a lofty mountain. Below them wooded ravines ran down to a mighty forest, just beyond which lay the sparkling waters of a great ocean that, curving upward, merged in the haze of the distance.

Faintly discernible in the mid-distance an island raised its bulk out of the waters of the ocean.

“That,” said Jude, pointing, “is the island of Hime.”

“Ah, if I, too, could but see my home from here,” sighed Tanar, “my happiness would be almost complete. I envy you, Jude.”

“It gives me no happiness to see Hime,” said Jude. “I hate the place.”

“Then you are not going to try to go back to it?” demanded Tanar.

“Certainly, I shall,” said Jude.

“But, why?” asked Tanar.

“There is no other place where I may go,” grumbled Jude. “At least in Hime they will not kill me for no reason at all as strangers would do if I went elsewhere.”

Jude’s attention was suddenly attracted by something below them in a little glade that lay at the upper end of the ravine, which started a little distance below the mouth of the tunnel.

“Look,” he cried, “there are people.”

Tanar looked in the direction in which Jude was pointing, and when his eyes found the figures far below they first went wide with incredulity and then narrowed with rage.

“God!” he exclaimed, and as he voiced that single exclamation he leaped swiftly downward in the direction of the figures in the glade.
IX

LOVE AND TREACHERY

Stellara, lying upon a pallet of grasses beneath the shade of a large tree, above the beach where the Korsars were completing the boat in which they hoped to embark for Korsar, knew that the fever had left her and that her strength was rapidly returning, but having discovered that illness, whether real or feigned, protected her from the attentions of Bohar, she continued to permit the Korsars to believe that she was quite ill. In her mind there constantly revolved various plans for escape, but she wished to delay the attempt as long as possible, not only that she might have time to store up a great amount of reserve strength, but also because she realized that if she waited until the Korsar boat was completed it would be unlikely that the majority of the men would brook delay in departure for the purpose of gratifying any desire that Bohar might express to pursue and recapture her.

Again, it was necessary to choose a time when none of the Korsars was in camp and as one of the two, who were detailed to prepare food and stand guard, was invariably on duty it appeared possible that she might never have the opportunity she hoped for, though she had determined that this fact would not prevent her from making an attempt at escape.

All of her hopes in this direction were centered upon one contingency, which her knowledge of nautical matters made to appear almost a certainty of the near future, and this was the fact that the launching of the boat would require the united efforts and strength of the entire party.

She knew from the discussions and conversations that she had overheard that it was Bohar’s intention to launch the boat the moment that the hull was completed and to finish the balance of the work upon it while it floated in the little cove upon the beach of which it was being constructed.

This work would require no great amount of time or effort, since the mast, spars, rigging and sail were ready and at hand; bladders and gourds already prepared to receive fresh water, and food provisions for the trip, accumulated by the hunters detailed for this purpose, were neatly sewn up in hides and stored away in a cool, earth-covered dugout.

And so from her couch of grasses beneath the great tree Stellara watched the work progressing upon the hull of the boat that was to carry Bohar and his men to Korsar, and, as she watched, she planned her method of escape.

Above the camp rose the forested slopes of the hills which she must cross in her return to Paraht. For some distance the trees were scattered and then commenced the dense forest. If she could reach this unobserved she felt that she might entertain high hope of successful escape, for once in the denser growth she could take advantage of the skill and experience she had acquired under Tanar’s tutorage and prosecute her flight along the leafy pathways of the branches, leaving no spoor that Bohar might follow and at the same time safeguarding herself from the attacks of the larger and more dangerous beasts of the forest, for, though few, there were still dangerous beasts upon Amiocap. Perhaps the most fearsome was the tarag, the giant, saber-toothed tiger that once roamed the hills of the outer crust. For the tandor she felt less concern since they seldom attack an individual unless molested; but in the hills which she must cross the greatest danger lay in the presence of the tarag and the ryth, the gigantic cave bear or Ursus Stelaeus, long since extinct upon the outer crust. Of the men of Amiocap whom she might possibly encounter she entertained little fear, even though they might be members of tribes other than hers, though she shuddered at the thought that she might fall into the hands of the Coripies, as these grotesque monsters engendered within her far greater fear than any of the other dangers that might possibly beset her way.

The exhilaration of contemplated flight and the high hopes produced within her at prospects of successfully returning to her father and her friends were dampened by the realization that Tanar would not be there to greet her. The supposed death of the Sarian had cast a blight upon her happiness that naught ever could remove and her sorrow was the deeper, perhaps, because no words of love had passed between them, and, therefore, she had not the consolation of happy memories to relieve the gnawing anguish of her grief.

The work upon the hull of the boat was at last completed and the men, coming to camp to eat, spoke hopefully of early departure for Korsar. Bohar approached Stellara’s couch and stood glaring down upon her, his repulsive face darkened by a malignant scowl.

“How much longer do you intend to lie here entirely useless to me?” he demanded. “You eat and sleep and the flush of fever has left your skin. I believe that you are feigning illness in order to escape fulfilling your duties as my mate and if that is true, you shall suffer for it. Get up!”

“I am too weak,” said Stellara. “I cannot rise.”

“That can be remedied,” growled Bohar, and seizing her roughly by the hair, he dragged her from her couch and lifted her to her feet.

As Bohar released his hold upon her, Stellara staggered, her legs trembled, her knees gave beneath her and she fell back upon her couch, and so realistic was the manner in which she carried out the deception that even Bohar was fooled.

“She is sick and dying,” growled one of the Korsars. “Why should we take her along in an overcrowded boat to eat the food and drink the water that some of us may be dying for before we reach Korsar?”

“Right,” cried another. “Leave her behind.”

“Stick a knife into her,” said a third. “She is good for nothing.”

“Shut up!” cried Bohar. “She is going to be my mate and she is going with us.” He drew his two huge pistols. “Whoever objects will stay here with a bullet in his guts. Eat now, you filthy hounds, and be quick about it for I shall need all hands and all your strength to launch the hull when you have eaten.”

So they were going to launch the hull! Stellara trembled with excitement as the moment for her break for liberty drew near. With impatience she watched the Korsars as they bolted their food like a pack of hungry wolf-dogs. She saw some of them throw themselves down to sleep after they had eaten, but Bohar the Bloody kicked them into wakefulness, and, at the point of his pistol, herded them to the beach, taking every available man and leaving Stellara alone and unguarded for the first time since he had seized her in the village of Fedol the chief.

She watched them as they descended to the hull and she waited until they seemed to be wholly engrossed in their efforts to shove the heavy boat into the sea; then she rose from her pallet and scurried like a frightened rabbit toward the forest on the slopes above the camp.

The hazards of fate, while beyond our control, are the factors in life which oftentimes make for the success or failure of our most important ventures. Upon them hang the fruition of our most cherished hope. They are, in truth, in the lap of the gods, where lies our future, and it was only by the merest hazard that Bohar the Bloody chanced to glance back toward the camp at the very moment that Stellara rose from her couch to make her bid for freedom.

With an oath he abandoned the work of launching the hull, and, calling his men to follow him, ran hurriedly up the steep slope in pursuit.

His fellows took in the situation at a glance and hesitated. “Let him chase his own woman,” growled one. “What have we to do with it? Our business is to launch the boat and get her ready to sail to Korsar.”

“Right,” said another, “and if he is not back by the time that we are ready we shall sail without him.”

“Good,” cried a third. “Let us make haste then in the hope that we may be prepared to sail before he returns.”

And so Bohar the Bloody, unaccompanied by his men, pursued Stellara alone. Perhaps it was as well for the girl that this was true for there were many fleeter among the Korsars than the beefy Bohar.

The girl was instantly aware that her attempt to escape had been discovered, for Bohar was shouting in stentorian tones demanding that she halt, but his words only made her run the faster until presently she had darted into the forest and was lost to his view.

Here she took to the trees, hoping thereby to elude him even though she knew that her speed would be reduced. She heard the sound of his advance as he crashed through the underbrush and she knew that he was gaining rapidly upon her, but this did not unnerve her since she was confident that he could have no suspicion that she was in the branches of the trees and just so long as she kept among thick foliage he might pass directly beneath her without being aware of her close presence, and that is precisely what he did, cursing and puffing as he made his bull-like way up the steep slope of the hillside.

Stellara heard him pass and go crashing on in pursuit, and then she resumed her flight, turning to the right away from the direction of Bohar’s advance until presently the noise of his passing was lost in the distance; then she turned upward again toward the height she must cross on her journey to Paraht.

Bohar sweated upward until finally almost utter exhaustion forced him to rest. He found himself in a little glade and here he lay down beneath a shrub that not only protected him from the rays of the sun, but hid him from sight as well, for in savage Pellucidar it is always well to seek rest in concealment.

Bohar’s mind was filled with angry thoughts. He cursed himself for leaving the girl alone in camp and he cursed the girl for escaping, and he cursed the fate that had forced him to clamber up this steep hillside upon his futile mission, and most of all he cursed his absent followers whom he now realized had failed to accompany him. He knew that he had lost the girl and that it would be like looking for a particular minnow in the ocean to continue his search for her, and so, having rested, he was determined to hasten back to his camp when his attention was suddenly attracted by a noise at the lower end of the glade. Instinctively he reached for one of his pistols and to his dismay he found that both were gone, evidently having slipped from his sash or been scraped from it as he wallowed upward through the underbrush.

Bohar, despite his bluster and braggadocio, was far from courageous. Without his weapons he was an arrant coward and so now he cringed in his concealment as he strained his eyes to discover the author of the noise he had heard, and as he watched a cunning leer of triumph curled his hideous mouth, for before him, at the far end of the glade, he saw Stellara drop from the lower branches of a tree and come upward across the glade toward him.

As the girl came abreast of his hiding place, Bohar the Bloody leaped to his feet and confronted her. With a stifled exclamation of dismay Stellara turned and sought to escape, but the Korsar was too close and too quick and reaching forth he seized her roughly by the hair.

“Will you never learn that you cannot escape Bohar the Bloody?” he demanded. “You are mine and for this I shall cut off both your feet at the ankles when I get you into the boat, so that there will be no chance whatever that you may again run away from me. But come, mate willingly with me and it will go less hard with you,” and he drew her slim figure into his embrace.

“Never,” cried Stellara, and she struck him in the face with her two clenched fists.

With an oath Bohar seized the girl by the throat and shook her. “You she-ryth,” he cried, “if I did not want you so badly I should kill you, and by the god of Korsar if ever you strike me again I shall kill you.”

“Then kill me,” cried Stellara, “for I should rather die than mate with you,” and again she struck him with all her strength full in the face.

Bohar frothed with rage as he closed his fingers more tightly upon the girl’s soft neck. “Die, then, you—”

The words died upon his lips and he wheeled about as there fell upon his ears a man’s loud voice raised in anger.

As he stood there hesitating and looking in the direction of the sound, the underbrush at the upper end of the glade parted and a warrior, leaping into the clearing, ran swiftly toward him.

Bohar blanched as though he had seen a ghost, and then, hurling the girl roughly to the ground, he faced the lone warrior.

Bohar would have fled had he not realized the futility of flight, for what chance had he in a race with this lithe man, who leaped toward him with the grace and speed of a deer.

“Go away,” shouted Bohar. “Go away and leave us alone. This is my mate.”

“You lie,” growled Tanar of Pellucidar as he leaped upon the Korsar.

Down went the two men, the Sarian on top, and as they fell each sought a hold upon the other’s throat, and, failing to secure it, they struck blindly at one another’s face.

Tanar was mad with rage. He fought like a wild beast, forgetting all that David Innes had taught him. His one thought was to kill; it mattered not how just so long as he killed, and Bohar, on the defensive fighting for his life, battled like a cornered rat. To his advantage were his great weight and his longer reach, but in strength and agility as well as courage Tanar was his superior.

Stellara slowly opened her eyes as she recovered from the swoon into which she had passed beneath the choking fingers of Bohar the Bloody. At first she did not recognize Tanar, seeing only two warriors battling to the death on the sward of the glade and guessing that she would be the prey of him who was victorious. But presently, in the course of the duel, the face of the Sarian was turned toward her.

“Tanar!” she cried. “God is merciful. I thought you were dead and He has given you back to me.”

At her words the Sarian redoubled his efforts to overcome his antagonist, but Bohar succeeded in getting his fingers upon Tanar’s throat.

Horrified, Stellara looked about her for a rock or a stick with which to come to the succor of her champion, but before she had found one she realized that he needed no outside assistance. With a single Herculean movement he tore himself loose from Bohar and leaped to his feet.

Instantly the Korsar sprang to an upright position and lowering his head he charged the Sarian—charged like a mad bull.

Now Tanar was fighting with cool calculation. The blood-madness of the first moment following the sight of Stellara in the choking murderous fingers of the Korsar had passed. He awaited Bohar’s rush, and as they came together he clamped an arm around the Korsar’s head, and, turning swiftly, hurled the man over his shoulder and heavily to the ground. Then he waited.

Once more Bohar, shaking his head, staggered to his feet. Once more he rushed the Sarian, and once more that deadly arm was locked about his head, and once more he was hurled heavily to the ground.

This time he did not arise so quickly nor so easily. He came up staggering and feeling of his head and neck.

“Prepare to die,” growled Tanar. “For the suffering you have inflicted upon Stellara you are about to die.”

With a shriek of mingled rage and fright Bohar, gone mad, charged the Sarian again, and for the third time his great body flew through the air, to alight heavily upon the hard ground, but this time it did not arise; it did not stir, for Bohar the Bloody lay dead with a broken neck.

For a moment Tanar of Pellucidar stood ready over the body of his fallen foe, but when he realized that Bohar was dead he turned away with a sneer of disgust.

Before him stood Stellara, her beautiful eyes filled with incredulity and with happiness.

“Tanar!” It was only a whisper, but it carried to him a world of meaning that sent thrill after thrill through his body.

“Stellara!” he cried, as he took the girl in his arms. “Stellara, I love you.”

Her soft arms stole around his neck and drew his face to hers. His mouth covered her mouth in a long kiss, and, as he raised his face to look down into hers, from her parted lips burst a single exclamation, “Oh God!” and from the depth of her half-closed eyes burned a love beyond all understanding.

“My mate,” he cried, as he pressed her form to him.

“My mate,” breathed Stellara, “while life remains in my body and after life, throughout death, forever!”

Suddenly she looked up and drew away.

“Who is that, Tanar?” she asked.

As Tanar turned to look in the direction indicated by the girl he saw Jude emerging from the forest at the upper end of the glade. “It is Jude,” he said to Stellara, “who escaped with me from the country of the Buried People.”

Jude approached them, his sullen countenance clouded by its habitual scowl.

“He frightens me,” said Stellara, pressing closer to Tanar.

“You need not fear him,” said the Sarian. “He is always scowling and unhappy; but he is my friend and even if he were not he is harmless.”

“I do not like him,” whispered Stellara.

Jude approached and stopped before them. His eyes wandered for a moment to the body of Bohar and then came back and fastened themselves in a steady gaze upon Stellara, apprising her from head to foot. There was a crafty boldness in his gaze that disturbed Stellara even more than his sullen scowl.

“Who is the woman?” he demanded, without taking his eyes from her face.

“My mate,” replied Tanar.

“Then she is going with us?” asked Jude.

“Of course,” replied the Sarian.

“And where are we going?” demanded Jude.

“Stellara and I will return to Paraht, where her father, Fedol, is chief,” replied Tanar. “You may come with us if you wish. We will see that you are received as a friend and treated well until you can find the means to return to Hime.”

“Is he from Hime?” asked Stellara, and Tanar felt her shudder.

“I am from Hime,” said Jude, “but I do not care if I never return there if your people let me live with them.”

“That,” said Tanar, “is something that must be decided by Fedol and his people, but I can promise you that they will let you remain with them, if not permanently, at least until you can find the means of returning to Hime. And now, before we set out for Paraht, let us renew our strength with food and sleep.”

Without weapons it was not easy to obtain game and they had traveled up the mountain slopes for some distance before the two men were able to bring down a brace of large birds, which they knocked over with well aimed stones. The birds closely resembled wild turkeys, whose prototypes were doubtless the progenitors of the wild turkeys of the outer crust. The hunt had brought them to a wide plateau, just below the summit of the hills. It was a rolling table-land, waist deep in lush grasses, with here and there a giant tree or a group of trees offering shade from the vertical rays of the noonday sun.

Beside a small stream, which rippled gayly downward toward the sea, they halted to eat and sleep.

Jude gathered firewood while Tanar made fire by the primitive method of rapidly revolving a sharpened stick in a tinder-filled hole in a larger piece of dry wood. As these preparations were going forward Stellara prepared the birds and it was not long before the turkeys were roasting over a hot fire.

Their hunger appeased, the urge to sleep took possession of them, and now Jude insisted that he stand the first watch, arguing that he had not been subjected to the fatigue of battle as had Tanar, and so Stellara and the Sarian lay down beneath the shade of the tree while the scowling Himean stood watch.

Even in the comparative safety of Amiocap danger might always be expected to lurk in the form of carnivorous beast or hunting man, but the watcher cast no solicitous glances beyond the camp. Instead, he squatted upon his haunches, devouring Stellara with his eyes. Not once did he remove them from the beautiful figure of the girl except occasionally to glance quickly at Tanar, where the regular rising and falling of his breast denoted undisturbed slumber.

Whatever thoughts the beauty of the sleeping girl engendered in the breast of the Himean, they were reflected only in the unremitting scowl that never lifted itself from the man’s dark brows.

Presently he arose noiselessly and gathered a handful of soft grasses, which he rolled into a small ball. Then he crept stealthily to where Stellara lay and kneeled beside her.

Suddenly he leaned over her and grasped her by the throat, at the same time clamping his other hand, in the palm of which lay the ball of grass, over her mouth.

Thus rudely awakened from deep slumber, her first glance revealing the scowling features of the Himean, Stellara opened her mouth to scream for help, and, as she did so, Jude forced the ball of grass between her teeth and far into her mouth, dragged her to her feet, and, throwing her across his shoulder, bore her swiftly downward across the table-land.

Stellara struggled and fought to free herself, but Jude was a powerful man and her efforts were of no avail against his strength. He held her in such a way that both her arms were confined. The ball of grass expanded in her mouth and she could not force it out with her tongue alone. A single scream she knew would awaken Tanar and bring him to her rescue, but she could not scream.

Down across the rolling table-land the Himean carried Stellara to the edge of a steep cliff that overhung the sea at the upper end of a deep cove which cut far into the island at this point. Here Jude lowered Stellara to her feet, but he still clung tightly to one of her wrists.

“Listen, woman,” he growled, “you are coming to Hime to be the mate of Jude. If you come peaceably, no harm will befall you and if you will promise to make no outcry I shall remove the gag from your mouth. Do you promise?”

Stellara shook her head determinedly in an unquestionable negative and at the same time struggled to free herself from Jude’s grasp.

With an ugly growl the man struck her and as she fell unconscious he gathered long grasses and twisted them into a rope and bound her wrists and ankles; then he lifted her again to his shoulder and started down over the edge of the cliff, where a narrow trail now became discernible.

It was evident that Jude had had knowledge of this path since he had come to it so unerringly, and the ease and assurance with which he descended it strengthened this conviction.

The descent was not over a hundred feet to a little ledge almost at the water’s edge.

It was here that Stellara gained consciousness, and, as she opened her eyes, she saw before her a water-worn cave that ran far back beneath the cliff.

Into this, along the narrow ledge, Jude carried her to the far end of the cavern, where, upon a narrow, pebbly beach, were drawn up a half dozen dugouts—the light, well-made canoes of the Himeans.

In one of these Jude placed the girl, and, pushing it off into the deep water of the cove, leaped into it himself, seized the paddle and directed its course out toward the open sea.
X

PURSUIT

Awakening from a deep and refreshing slumber, Tanar opened his eyes and lay gazing up into the foliage of the tree above him. Happy thoughts filled his mind, a smile touched his lip and then, following the trend of his thoughts, his eyes turned to feast upon the dear figure of his mate.

She was not there, where he had last seen her huddled snugly in her bed of grasses, but still he felt no concern, thinking merely that she had awakened before him and arisen.

Idly his gaze made a circuit of the little camp, and then with a startled exclamation he leaped to his feet for he realized that both Stellara and Jude had disappeared. Again he looked about him, this time extending the field of his enquiring gaze, but nowhere was there any sign of either the man or the woman that he sought.

He called their names aloud, but there was no response, and then he fell to examining the ground about the camp. He saw where Stellara had been sleeping and to his keen eyes were revealed the tracks of the Himean as he had approached her couch. He saw other tracks leading away, the tracks of Jude alone, but in the crushed grasses where the man had gone he read the true story, for they told him that more than the weight of a single man had bent and bruised them thus; they told him that Jude had carried Stellara off, and Tanar knew that it had been done by force.

Swiftly he followed the well marked spoor through the long grass, oblivious of all else save the prosecution of his search for Stellara and the punishment of Jude. And so he was unaware of the sinister figure that crept along the trail behind him.

Down across the table-land they went—the man and the great beast following silently in his tracks. Down to a cliff overhanging the sea the trail led, and here as Tanar paused an instant to look out across the ocean he saw hazily in the distance a canoe and in the canoe were two figures, but who they were he could only guess since they were too far away for him to recognize.

As he stood there thus, stunned for a moment, a slight noise behind him claimed his attention, recalled him momentarily from the obsession of his sorrow and his rage so that he turned a quick, scowling glance in the direction from which the interruption had come, and there, not ten paces from him, loomed the snarling face of a great tarag.

The fangs of the saber-tooth gleamed in the sunlight; the furry snout was wrinkled in a snarl of anger; the lashing tail came suddenly to rest, except for a slight convulsive twitching of its tip; the beast crouched and Tanar knew that it was about to charge.

Unarmed and single-handed as he was, the man seemed easy prey for the carnivore; nor to right nor to left was there any avenue of escape.

All these things passed swiftly through the mind of the Sarian, yet never did they totally obliterate the memory of the two figures in the canoe far out at sea behind him; nor of the cliff overhanging the waters of the cove beneath. And then the tarag charged.

A hideous scream broke from the savage throat as the great beast hurled itself forward with lightning-like rapidity. Two great bounds it took, and in mid-spring of the second Tanar turned and dove head foremost over the edge of the cliff, for the only alternative that remained to him was death beneath the rending fangs and talons of the sabertooth.

For all he knew jagged rocks might lie just beneath the surface of the water, but there was one chance that the water was deep, while no chance for life remained to him upon the cliff top.

The momentum of the great cat’s spring, unchecked by the body of his expected prey, carried him over the edge of the cliff also so that man and beast hurtled downward almost side by side to the water far below.

Tanar cut the water cleanly with extended hands and turning quickly upwards came to the surface scarcely a yard from where the great cat had alighted.

The two faced one another and at sight of the man the tarag burst again into hideous screams and struck out swiftly toward him.

Tanar knew that he might outdistance the tarag in the water, but at the moment that they reached the beach he would be at the mercy of the great carnivore. The snarling face was close to his; the great talons were reaching for him as Tanar of Pellucidar dove beneath the beast.

A few, swift strokes brought him up directly behind the cat and an instant later he had reached out and seized the furry hide. The tarag turned swiftly to strike at him, but already the man was upon his shoulders and his weight was carrying the snarling face below the surface.

Choking, struggling, the maddened animal sought to reach the soft flesh of the man with his raking talons, but in the liquid element that filled the sea its usual methods of offense and defense were worthless. Quickly realizing that death stared it in the face, unless it could immediately overcome this handicap, the tarag now strained its every muscle to reach the solid footing of the land, while Tanar on his part sought to prevent it. Now his fingers had crept from their hold upon the furry shoulders down to the white furred throat and like claws of steel they sank into the straining muscles.

No longer did the beast attempt to scream and the man, for his part, fought in silence.

It was a grim duel; a terrible duel; a savage encounter that might be enacted only in a world that was very young and between primitive creatures who never give up the stern battle for life until the scythe of the Grim Reaper has cut them down.

Deep into the gloomy cavern, beneath the cliff the tarag battled for the tiny strip of beach at the far end and grimly the man fought to hold it back and force its head beneath the water. He felt the efforts of the beast weakening and yet they were very close to the beach. At any instant the great claws might strike bottom and Tanar knew that there was still left within that giant carcass enough vitality to rend him to shreds if ever the tarag got four feet on solid ground and his head above the water.

With a last supreme effort he tightened his fingers upon the throat of the tarag and sliding from its back sought to drag it from its course, and the animal upon its part made one, last supreme effort for life. It reared up in the water and wheeling about struck at the man. The raking talons grazed his flesh, and then he was back upon the giant shoulders forcing the head once more beneath the surface of the sea. He felt a spasm pass through the great frame of the beast beneath him; the muscles relaxed and the tarag floated up.

A moment later Tanar dragged himself to the pebbly beach, where he lay panting from exhaustion.

Recovered, nor did it take him long to recover, so urgent were the demands of the pursuit upon which he was engaged, Tanar rose and looked about him. Before him were canoes, such as he had never seen before, drawn up upon the narrow beach. Paddles lay in each of the canoes as though they but awaited the early return of their owners. Whence they had come and what they were doing here in this lonely cavern, Tanar could not guess. They were unlike the canoes of the Amiocapians, which fact convinced him that they belonged to a people from some other island, or possibly from the mainland itself. But these were questions which did not concern him greatly at the time. Here were canoes. Here was the means of pursuing the two that he had seen far out at sea and whom he was convinced were none other than Jude and Stellara.

Seizing one of the small craft he dragged it to the water’s edge and launched it. Then, leaping into it, he paddled swiftly down the cove out towards the sea, and as he paddled he had an opportunity to examine the craft more closely.

It was evidently fashioned from a single log of very light wood and was all of one piece, except a bulkhead at each end of the cockpit, which was large enough to accommodate three men.

Rapping with his paddle upon the surface of the deck and upon the bulkheads convinced him that the log had been entirely hollowed out beneath the deck and as the bulkheads themselves gave every appearance of having been so neatly fitted as to be watertight, Tanar guessed that the canoe was unsinkable.

His attention was next attracted by a well-tanned and well-worn hide lying in the bottom of the cockpit. A rawhide lacing ran around the entire periphery of the hide and as he tried to determine the purpose to which the whole had been put his eyes fell upon a series of cleats extending entirely around the edge of the cockpit, and he guessed that the hide was intended as a covering for it. Examining it more closely he discovered an opening in it about the size of a man’s body and immediately its purpose became apparent to him. With the covering in place and laced tightly around the cockpit and also laced around the man’s body the canoe could ship no water and might prove a seaworthy craft, even in severe storms.

As the Sarian fully realized his limitations as a seafaring man, he lost no time in availing himself of this added protection against the elements, and when he had adjusted it and laced it tightly about the outside of the cockpit and secured the lacing which ran around the opening in the center of the hide about his own body, he experienced a feeling of security that he had never before felt when he had been forced to surrender himself to the unknown dangers of the sea.

Now he paddled rapidly in the direction in which he had last seen the canoe with its two occupants, and when he had passed out of the cove into the open sea he espied them again, but this time so far out that the craft and its passengers appeared only as a single dot upon the broad waters. But beyond them hazily loomed the bulk of the island that Jude had pointed out as Hime and this tended to crystallize Tanar’s assurance that the canoe ahead of him was being guided by Jude toward the island of his own people.

The open seas of Pellucidar present obstacles to the navigation of a small canoe that would seem insurmountable to men of the outer crust, for their waters are ofttimes alive with saurian monsters of a long past geologic epoch and it was encounters with these that the Sarian mountaineer apprehended with more acute concern than consideration of adverse wind or tempest aroused within him.

He had noticed that one end of the long paddle he wielded was tipped with a piece of sharpened ivory from the end of a tandor’s tusk, but the thing seemed an utterly futile weapon with which to combat a tandoraz or an azdyryth, two of the mightiest and most fearsome inhabitants of the deep, but as far as he could see ahead the long, oily swells of a calm ocean were unruffled by marine life of any description.

Well aware of his small experience and great deficiency as a paddler, Tanar held no expectation of being able to overhaul the canoe manned by the experienced Jude. The best that he could hope was that he might keep it in view until he could mark the spot upon Hime where it landed. And once upon solid ground again, even though it was an island peopled by enemies, the Sarian felt that he would be able to cope with any emergency that might arise.

Gradually the outlines of Hime took definite shape before him while those of Amiocap became correspondingly vague behind.

And between him and the island of Hime the little dot upon the surface of the sea told him that his quarry had not as yet made land. The pursuit seemed interminable. Hime seemed to be receding almost as rapidly as he approached it. He became hungry and thirsty, but there was neither food nor water. There was naught but to bend his paddle ceaselessly through the monotonous grind of pursuit, but at length the details of the shore-line grew more distinct, He saw coves and inlets and wooded hills and then he saw the canoe that he was following disappear far ahead of him beyond the entrance of a cove. Tanar marked the spot well in his mind and redoubled his efforts to reach the shore. And then fate arose in her inexorable perversity and confounded all his hopes and plans.

A sudden flurry on the surface of the water far to his right gave him his first warning. And then, like the hand of a giant, the wind caught his frail craft and turned it at right angles to the course he wished to pursue. The waves rolled; the wind shrieked; the storm was upon him in great fury and there was naught to do but turn and flee before it.

Down the coast of Hime he raced, parallel to the shore, further and further from the spot where Jude had landed with Stellara, but all the time Tanar was striving to drive his craft closer and closer to the wooded slopes of Hime.

Ahead of him, and upon his right, he could see what appeared to be the end of the island. Should he be carried past this he realized that all would be lost, for doubtless the storm would carry him on out of sight of land and if it did he knew that he could never reach Hime nor return to Amiocap, since he had no means whatsoever of ascertaining direction once land slipped from view in the haze of the upcurving horizon.

Straining every muscle, continuously risking being capsized, Tanar strove to drive inward toward the shore, and though he saw that he was gaining he knew that it was too late, for already he was almost abreast of the island’s extremity, and still he was a hundred yards off shore. But even so he did not despair, or if he did despair he did not cease to struggle for salvation.

He saw the island slip past him, but there was yet a chance for in its lee he saw calm water and if he could reach that he would be saved.

Straining every muscle the Sarian bent to his crude paddle. Suddenly the breeze stopped and he shot out into the smooth water in the lee of the island, but he did not cease his strenuous efforts until the bow of the canoe had touched the sand of Hime.

Tanar leaped out and dragged the craft ashore. That he should ever need it again he doubted, yet he hid it beneath the foliage of nearby bushes, and alone and unarmed set forth to face the dangers of an unknown country in what appeared even to Tanar as an almost hopeless quest for Stellara.

To the Sarian it seemed wisest to follow the coast-line back until he found the spot at which Jude had landed and then trace his trail inland, and this was the plan that he proceeded to follow.

Being in a strange land and, therefore, in a land of enemies, and being unarmed, Tanar was forced to move with great caution; yet constantly he sacrificed caution to speed. Natural obstacles impeded his progress. A great cliff running far out into the sea barred his way and it was with extreme difficulty that he found a path up the face of the frowning escarpment and then only after traveling inland for a considerable distance.

Beyond the summit rolled a broad table-land dotted with trees. A herd of thags grazed quietly in the sunlight or dozed beneath the shadowy foliage of the trees.

At sight of the man passing among them these great horned cattle became restless. An old bull bellowed and pawed the ground, and Tanar measured the distance to the nearest tree. But on he went, avoiding the beasts as best he could and hoping against hope that he could pass them successfully without further arousing their short tempers. But the challenge of the old bull was being taken up by others of his sex until a score of heavy shouldered mountains of beef were converging slowly upon the lone man, stopping occasionally to paw or gore the ground, while they bellowed forth their displeasure.

There was still a chance that he might pass them in safety. There was an opening among them just ahead of him, and Tanar accelerated his speed, but just at that instant one of the bulls took it into his head to charge and then the whole twenty bore down upon the Sarian like a band of iron locomotives suddenly endowed with the venom of hornets.

There was naught to do but seek the safety of the nearest tree and towards this Tanar ran at full speed, while from all sides the angry bulls raced to head him off.

With scarcely more than inches to spare Tanar swung himself into the branches of the tree just as the leading bull passed beneath him. A moment later the bellowing herd congregated beneath his sanctuary and while some contented themselves with pawing and bellowing, others placed their heavy heads against the bole of the tree and sought to push it down, but fortunately for Tanar it was a young oak and it withstood their sturdiest efforts.

But now, having treed him, the thags showed no disposition to leave him. For a while they milled around beneath him and then several deliberately lay down beneath the tree as though to prevent his escape.

To one accustomed to the daily recurrence of the darkness of night, following the setting of the sun, escape from such a dilemma as that in which Tanar found himself would have seemed merely a matter of waiting for the coming of night, but where the sun does not set and there is no night, and time is immeasurable and unmeasured, and where one may not know whether a lifetime or a second has been encompassed by the duration of such an event, the enforced idleness and delay are maddening.

But in spite of these conditions, or perhaps because of them, the Sarian possessed a certain philosophic outlook upon life that permitted him to accept his fate with marked stoicism and to take advantage of the enforced delay by fashioning a bow, arrows and a spear from the material afforded by the tree in which he was confined.

The tree gave him everything that he needed except the cord for his bow, and this he cut from the rawhide belt that supported his loin cloth—a long, slender strip of rawhide which he inserted in his mouth and chewed thoroughly until it was entirely impregnated with saliva. Then he bent his bow and stretched the wet rawhide from tip to tip. While it dried, he pointed his arrows with his teeth.

In drying the rawhide shrunk, bending the bow still further and tightening the string until it hummed to the slightest touch.

The weapons were finished and yet the great bulls still stood on guard, and while Tanar remained helpless in the tree Jude was taking Stellara toward the interior of the island.

But all things must end. Impatient of delay, Tanar sought some plan whereby he might rid himself of the short tempered beasts beneath him. He hit upon the plan of yelling and throwing dead branches at them and this did have the effect of bringing them all to their feet. A few wandered away to graze with the balance of the herd, but enough remained to keep Tanar securely imprisoned.

A great bull stood directly beneath him. Tanar jumped up and down upon a small branch, making its leafy end whip through the air, and at the same time he hurled bits of wood at the great thags. And then, suddenly, to the surprise and consternation of both man and beast, the branch broke and precipitated Tanar full upon the broad shoulders of the bull. Instantly his fingers clutched its long hair as, with a bellow of surprise and terror, the beast leaped forward.

Instinct took the frightened animal toward the balance of the herd and when they saw him with a man sitting upon his back they, too, became terrified, with the result that a general stampede ensued, the herd attempting to escape their fellow, while the bull raced to be among them.

Stragglers, that had been grazing at a considerable distance from the balance of the herd, were stringing out to the rear and it was the presence of these that made it impossible for Tanar to slip to the ground and make his escape. Knowing that he would be trampled by those behind if he left the back of the bull, there was no alternative but to remain where he was as long as he could.

The thag, now thoroughly frightened because of his inability to dislodge the man-thing from his shoulders, was racing blindly forward, and presently Tanar found himself carried into the very midst of the lunging herd as it thundered across the table-land toward a distant forest.

The Sarian knew that once they reached the forest he would doubtless be scraped from the back of the thag almost immediately by some low hanging limb, and if he were not killed or injured by the blow he would be trampled to death by the thags behind. But as escape seemed hopeless he could only await the final outcome of this strange adventure.

When the leaders of the herd approached the forest hope was rekindled in Tanar’s breast, for he saw that the growth was so thick and the trees so close together that it was impossible for the beasts to enter the woods at a rapid gait.

Immediately the leaders reached the edge of the forest their pace was slowed down and those behind them, pushing forward, were stopped by those in front. Some of them attempted to climb up, or were forced up, upon the backs of those ahead. But, for the most part, the herd slowed down and contented itself with pushing steadily onward toward the woods with the result that when the beast that Tanar was astride arrived at the edge of the dark shadows his gait had been reduced to a walk, and as he passed beneath the first tree Tanar swung lightly into its branches.

He had lost his spear, but his bow and arrows that he had strapped to his back remained with him, and as the herd passed beneath him and he saw the last of them disappear in the dark aisles of the forest, he breathed a deep sigh of relief and turned once more toward the far end of the island.

The thags had carried him inland a considerable distance, so now he cut back diagonally toward the coast to gain as much ground as possible.

Tanar had not yet emerged from the forest when he heard the excited growling of some wild beast directly ahead of him.

He thought that he recognized the voice of a codon, and fitting an arrow to his bow he crept warily forward. What wind was blowing came from the beast toward him and presently brought to his nostrils proof of the correctness of his guess, together with another familiar scent—that of man.

Knowing that the beast could not catch his scent from upwind, Tanar had only to be careful to advance silently, but there are few animals on earth that can move more silently than primitive man when he elects to do so, and so Tanar came in sight of the beast without being discovered by it.

It was, as he had thought, a huge wolf, a pre-historic but gigantic counterpart of our own timber wolf.

No need had the codon to run in packs, for in size, strength, ferocity and courage it was a match for any creature that it sought to bring down, with the possible exception of the mammoth, and this great beast alone it hunted in packs.

The codon stood snarling beneath a great tree, occasionally leaping high against the bole as though he sought to reach something hidden by the foliage above.

Tanar crept closer and presently he saw the figure of a youth crouching among the lower branches above the codon. It was evident that the boy was terror-stricken, but the thing that puzzled Tanar was that he cast affrighted glances upward into the tree more often than he did downward toward the codon, and presently this fact convinced the Sarian that the youth was menaced by something above him.

Tanar viewed the predicament of the boy and then considered the pitiful inadequacy of his own makeshift bow and arrow, which might only infuriate the beast and turn it upon himself. He doubted that the arrows were heavy enough, or strong enough, to pierce through the savage heart and thus only might he hope to bring down the codon.

Once more he crept to a new position, without attracting the attention either of the codon or the youth, and from this new vantage point he could look further up into the tree in which the boy crouched and then it was that he realized the hopelessness of the boy’s position, for only a few feet above him and moving steadily closer appeared the head of a great snake, whose wide, distended jaws revealed formidable fangs.

Tanar’s consideration of the boy’s plight was influenced by a desire to save him from either of the two creatures that menaced him and also by the hope that if successful he might win sufficient gratitude to enlist the services of the youth as a guide, and especially as a go-between in the event that he should come in contact with natives of the island.

Tanar had now crept to within seven paces of the codon, from the sight of which he was concealed by a low shrub behind which he lay. Had the youth not been so occupied between the wolf and the snake he might have seen the Sarian, but so far he had not seen him.

Fitting an arrow to his crude bow and inserting four others between the fingers of his left hand, Tanar arose quietly and drove a shaft into the back of the codon, between its shoulders.

With a howl of pain and rage the beast wheeled about, only to receive another arrow full in the chest. Then his glaring eyes alighted upon the Sarian and, with a hideous growl, he charged.

With such rapidity do events of this nature transpire that they are over in much less time than it takes to record them, for a wounded wolf, charging its antagonist, can cover seven paces in an incredibly short space of time; yet even in that brief interval three more arrows sank deeply into the white breast of the codon, and the momentum of its last stride sent it rolling against the Sarian’s feet—dead.

The youth, freed from the menace of the codon, leaped to the ground and would have fled without a word of thanks had not Tanar covered him with another arrow and commanded him to halt.

The snake, seeing another man and realizing, perhaps, that the odds were now against him, hesitated a moment and then withdrew into the foliage of the tree, as Tanar advanced toward the trembling youth.

“Who are you?” demanded the Sarian.

“My name is Balal,” replied the youth. “I am the son of Scurv, the chief.”

“Where is your village?” asked Tanar.

“It is not far,” replied Balal.

“Will you take me there?” asked Tanar.

“Yes,” replied Balal.

“Will your father receive me well?” continued the Sarian.

“You saved my life,” said Balal. “For that he will treat you well, though for the most part we kill strangers who come to Garb.”

“Lead on,” said the Sarian.
XI

GURA

Balal led Tanar through the forest until they came at last to the edge of a steep cliff, which the Sarian judged was the opposite side of the promontory that had barred his way along the beach.

Not far from the Cliff’s edge stood the stump of a great tree that seemed to have been blasted and burned by lightning. It reared its head some ten feet above the ground and from its charred surface protruded the stub end of several broken limbs.

“Follow me,” said Balal, and leaping to the protruding stub, he climbed to the top of the stump and lowered himself into the interior.

Tanar followed and found an opening some three feet in diameter leading down into the bole of the dead tree. Set into the sides of this natural shaft were a series of heavy pegs, which answered the purpose of ladder rungs to the descending Balal.

The noonday sun lighted the interior of the tree for a short distance, but their own shadows, intervening, blotted out everything that lay at a depth greater than six or eight feet.

None too sure that he was not being led into a trap and, therefore, unwilling to permit his guide to get beyond his reach, Tanar hastily entered the hollow stump and followed Balal downward.

The Sarian was aware that the interior of the tree led into a shaft dug in the solid ground and a moment later he felt his feet touch the floor of a dark tunnel.

Along this tunnel Balal led him and presently they emerged into a cave that was dimly lighted through a small opening opposite them and near the floor.

Through this aperture, which was about two feet in diameter and beyond which Tanar could see daylight, Balal crawled, followed closely by the Sarian, who found himself upon a narrow ledge, high up on the face of an almost vertical cliff.

“This,” said Balal, “is the village of Garb.”

“I see no village nor any people,” said Tanar.

“They are here though,” said Balal. “Follow me,” and he led the way a short distance along the ledge, which inclined downward and was in places so narrow and so shelving that the two men were compelled to flatten themselves against the side of the cliff and edge their way slowly, inch by inch, sideways.

Presently the ledge ended and here it was much wider so that Balal could lie down upon it, and, lowering his body over the edge, he clung a moment by his hands and then dropped.

Tanar looked over the edge and saw that Balal had alighted upon another narrow ledge about ten feet below. Even to a mountaineer, such as the Sarian was, the feat seemed difficult and fraught with danger, but there was no alternative and so, lying down, he lowered himself slowly over the edge of the ledge, clung an instant with his fingers, and then dropped.

As he alighted beside the youth he was about to remark upon the perilous approach to the village of Garb, but it was so apparent that Balal took it as a matter of course and thought nothing of it that Tanar desisted, realizing, in the instant, that among cliff dwellers, such as these, the little feat that they had just accomplished was as ordinary and everyday an occurrence as walking on level ground was to him.

As Tanar had an opportunity to look about him on this new level, he saw, and not without relief, that the ledge was much wider and that the mouths of several caves opened upon it. In places, and more especially in front of the cave entrances, the ledge widened to as much as six or eight feet, and here Tanar obtained his first view of any considerable number of Himeans.

“Is it not a wonderful village?” asked Balal, and without waiting for an answer, “Look!” and he pointed downward over the edge of the ledge.

Following the direction indicated by the youth, Tanar saw ledge after ledge scoring the face of a lofty cliff from summit to base, and upon every ledge there were men, women and children.

“Come,” said Balal, “I will take you to my father,” and forthwith he led the way along the ledge.

As the first people they encountered saw Tanar they leaped to their feet, the men seizing their weapons. “I am taking him to my father, the chief,” said Balal. “Do not harm him,” and with sullen looks the warriors let them pass.

A log into which wooden pegs were driven served as an easy means of descent from one ledge to the next, and after descending for a considerable distance to about midway between the summit and the ground Balal halted at the entrance to a cave, before which sat a man, a woman and two children, a girl about Balal’s age and a boy much younger.

As had all the other villagers they had passed, these, too, leaped to their feet and seized weapons when they saw Tanar.

“Do not harm him,” repeated Balal. “I have brought him to you, Scurv, my father, because he saved my life when it was threatened simultaneously by a snake and a wolf and I promised him that you would receive him and treat him well.”

Scurv eyed Tanar suspiciously and there was no softening of the lines upon his sullen countenance even when he heard that the stranger had saved the life of his son. “Who are you and what are you doing in our country?” he demanded.

“I am looking for one named Jude,” replied Tanar.

“What do you know of Jude?” asked Scurv. “Is he your friend?”

There was something in the man’s tone that made it questionable as to the advisability of claiming Jude as a friend. “I know him,” he said. “We were prisoners together among the Coripies on the island of Amiocap.”

“You are an Amiocapian?” demanded Scurv.

“No,” replied Tanar, “I am a Sarian from a country on a far distant mainland.”

“Then what were you doing on Amiocap?” asked Scurv.

“I was captured by the Korsars and the ship in which they were taking me to their country was wrecked on Amiocap. All that I ask of you is that you give me food and show me where I can find Jude.”

“I do not know where you can find Jude,” said Scurv. “His people and my people are always at war.”

“Do you not know where their country or village is?” demanded Tanar.

“Yes, of course I know where it is, but I do not know that Jude is there.”

“Are you going to give him food,” asked Balal, “and treat him well as I promised you would?”

“Yes,” said Scurv, but his tone was sullen and his shifty eyes looked neither at Balal nor Tanar as he replied.

In the center of the ledge, opposite the mouth of the cave, a small fire was burning beneath an earthen bowl, which was supported by three or four small pieces of stone. Squatting close to this was a female, who, in youth, might have been a fine looking girl, but now her face was lined by bitterness and hate as she glared sullenly into the caldron, the contents of which she was stirring with the rib of some large animal.

“Tanar is hungry, Sloo,” said Balal, addressing the woman. “When will the food be cooked?”

“Have I not enough to do preparing hides and cooking food for all of you without having to cook for every enemy that you see fit to bring to the cave of your father?”

“This is the first time I ever brought any one, mother,” said Balal.

“Let it be the last, then,” snapped the woman.

“Shut up, woman,” snapped Scurv, “and hasten with the food.”

The woman leaped to her feet, brandishing the rib above her head. “Don’t tell me what to do, Scurv,” she shrilled. “I have had about enough of you anyway.”

“Hit him, mother!” screamed a lad of about eleven, jumping to his feet and dancing about in evident joy and excitement.

Balal leaped across the cook fire and struck the lad heavily with his open palm across the face, sending him spinning up against the cliff wall. “Shut up, Dhung,” he cried, “or I’ll pitch you over the edge.”

The remaining member of the family party, a girl, just ripening into womanhood, remained silent where she was seated, leaning against the face of the cliff, her large, dark eyes taking in the scene being enacted before her. Suddenly the woman, turned upon her. “Why don’t you do something, Gura?” she demanded. “You sit there and let them attack me and never raise a hand in my defense.”

“But no one has attacked you, mother,” said the girl, with a sigh.

“But I will,” yelled Scurv, seizing a short club that lay beside him. “I’ll knock her head off if she doesn’t keep a still tongue in it and hurry with that food.” At this instant a loud scream attracted the attention of all toward another family group before a cave, a little further along the ledge. Here, a man, grasping a woman by her hair, was beating her with a stick, while several children were throwing pieces of rock, first at their parents and then at one another.

“Hit her again!” yelled Scurv.

“Scratch out his eyes!” screamed Sloo, and for the moment the family of the chief forgot their own differences in the enjoyable spectacle of another family row.

Tanar looked on in consternation and surprise. Never had he witnessed such tumult and turmoil in the villages of the Sarians, and coming, as he just had, from Amiocap, the island of love, the contrast was even more appalling.

“Don’t mind them,” said Balal, who was watching the Sarian and had noticed the expression of surprise and disgust upon his face. “If you stay with us long you will get used to it, for it is always like this. Come on, let’s eat, the food is ready,” and drawing his stone knife he fished into the pot and speared a piece of meat.

Tanar, having no knife, had recourse to one of his arrows, which answered the purpose quite as well, and then, one by one, the family gathered around as though nothing unusual had happened, and fell, too, upon the steaming stew with avidity.

During the meal they did not speak other than to call one another vile names, if two chanced to reach into the caldron simultaneously and one interfered with another.

The caldron emptied, Scurv and Sloo crawled into the dark interior of their cave to sleep, where they were presently followed by Balal.

Gura, the daughter, took the caldron and started down the cliff toward the brook to wash out the receptacle and return with it filled with water.

As she made her precarious way down rickety ladders and narrow ledges, little Dhung, her brother, amused himself by hurling stones at her.

“Stop that,” commanded Tanar. “You might hit her.”

“That is what I am trying to do,” said the little imp. “Why else should I be throwing stones at her? To miss her?” He hurled another missile and with that Tanar grabbed him by the scruff of the neck.

Instantly Dhung let out a scream that might have been heard in Amiocap—a scream that brought Sloo rushing from the cave.

“He is killing me,” shrieked Dhung, and at that the cave woman turned upon Tanar with flashing eyes and a face distorted with rage.

“Wait,” said Tanar, in a calm voice. “I was not hurting the child. He was hurling rocks at his sister and I stopped him.”

“What business have you to stop him?” demanded Sloo. “She is his sister, he has a right to hurl rocks at her if he chooses.”

“But he might have struck her, and if he had she would have fallen to her death below.”

“What if she did? That is none of your business,” snapped Sloo, and grabbing Dhung by his long hair she cuffed his ears and dragged him into the interior of the cave, where for a long time Tanar could hear blows and screams, mingled with the sharp tongue of Sloo and the curses of Scurv.

But finally these died down to silence, permitting the sounds of other domestic brawls from various parts of the cliff village to reach the ears of the disgusted Sarian.

Far below him Tanar saw the girl, Gura, washing the earthenware vessel in a little stream, after which she filled it with fresh water and lifted the heavy burden to her head. He wondered at the ease with which she carried the great weight and was at a loss to know how she intended to scale the precipitous cliff and the rickety, makeshift ladders with her heavy load. Watching her progress with considerable interest he saw her ascend the lowest ladder, apparently with as great ease and agility as though she was unburdened. Up she came, balancing the receptacle with no evident effort.

As he watched her he saw a man ascending also, but several ledges higher than the girl. The fellow came swiftly and noiselessly to the very ledge where Tanar stood. Paying no attention to the Sarian, he slunk cautiously along the ledge to the mouth of the cave next to that of Scurv. Drawing his stone knife from his loin cloth he crept within, and a moment later Tanar heard the sounds of screams and curses and then two men rolled from the mouth of the cave, locked in a deadly embrace. One of them was the fellow whom Tanar had just seen enter the cave. The other was a younger man and smaller and less powerful than his antagonist. They were slashing desperately at one another with their stone knives, but the duel seemed to be resulting in more noise than damage.

At this juncture, a woman came running from the cave. She was armed with the leg bone of a thag and with this she sought to belabor the older man, striking vicious blows at his head and body.

This attack seemed to infuriate the fellow to the point of madness, and, rather than incapacitating him, urged him on to redoubled efforts.

Presently he succeeded in grasping the knife hand of his opponent and an instant later he had driven his own blade into the heart of his opponent.

With a scream of anguish the woman struck again at the older man’s head, but she missed her target and her weapon was splintered on the stone of the ledge. The victor leaped to his feet and seizing the body of his opponent hurled it over the cliff, and then grabbing the woman by the hair he dragged her about, shrieking and cursing, as he sought for some missile wherewith to belabor her.

As Tanar stood watching the disgusting spectacle he became aware that someone was standing beside him and, turning, he saw that Gura had returned. She stood there straight as an arrow, balancing the water vessel upon her head.

“It is terrible,” said Tanar, nodding toward the battling couple.

Gura shrugged indifferently. “It is nothing,” she said. “Her mate returned unexpectedly. That is all.”

“You mean,” asked Tanar, “that this fellow is her mate and that the other was not?”

“Certainly,” said Gura, “but they all do it. What can you expect where there is nothing but hate,” and walking to the entrance to her father’s cave she set the water vessel down within the shadows just inside the entrance. Then she sat down and leaned her back against the cliff, paying no more attention to the matrimonial difficulties of her neighbor.

Tanar, for the first time, noticed the girl particularly. He saw that she had neither the cunning expression that characterized Jude and all of the other Himeans he had seen; nor were there the lines of habitual irritation and malice upon her face; instead it reflected an innate sadness and he guessed that she looked much like her mother might have when she was Gura’s age.

Tanar crossed the ledge and sat down beside her. “Do your people always quarrel thus?” he asked.

“Always,” replied Gura.

“Why?” he asked.

“I do not know,” she replied. “They take their mates for life and are permitted but one and though both men and women have a choice in the selection of their mates they never seem to be satisfied with one another and are always quarreling, usually because neither one nor the other is faithful. Do the men and women quarrel thus in the land from which you come?”

“No,” replied Tanar. “They do not. If they did they would be thrown out of the tribe.”

“But suppose that they find that they do not like one another?” insisted the girl.

“Then they do not live together,” replied Tanar. “They separate and if they care to they find other mates.”

“That is wicked,” said Gura. “We would kill any of our people who did such a thing.”

Tanar shrugged and laughed.

“At least we are all a very happy people,” he said, “which is more than you can say for yourselves, and, after all, happiness, it seems to me, is everything.”

The girl thought for some time, seemingly studying an idea that was new to her.

“Perhaps you are right,” she said, presently. “Nothing could be worse than the life that we live. My mother tells me that it was not thus in her country, but now she is as bad as the rest.”

“Your mother is not a Himean?” asked Tanar.

“No, she is from Amiocap. My father captured her there when she was young.”

“That accounts for the difference,” mused Tanar.

“What difference?” she asked. “What do you mean?”

“I mean that you are not like the others, Gura,” he replied. “You neither look like them nor act like them—neither you nor your brother, Balal.”

“Our mother is an Amiocapian,” she replied. “Perhaps we inherited something from her and then again, and most important, we are young and, as yet, have no mates. When that time comes we shall grow to be like the others, just as our mother has grown to be like them.”

“Do many of your men take their mates from Amiocap?” asked Tanar.

“Many try to, but few succeed for as a rule they are driven away or killed by the Amiocapian warriors. They have a landing place upon the coast of Amiocap in a dark cave beneath a high cliff and of ten Himean warriors who land there scarce one returns, and he not always with an Amiocapian mate. There is a tribe living along our coast that has grown rich by crossing to Amiocap and bringing back the canoes of the warriors, who have crossed for mates and have died at the hands of the Amiocapian warriors.”

For a few moments she was silent, absorbed in thought. “I should like to go to Amiocap,” she mused, presently.

“Why?” asked Tanar.

“Perhaps I should find there a mate with whom I might be happy,” she said.

Tanar shook his head sadly. “That is impossible, Gura,” he said.

“Why?” she demanded. “Am I not beautiful enough for the Amiocapian warriors?”

“Yes,” he replied, “you are very beautiful, but if you went to Amiocap they would kill you.”

“Why?” she demanded again.

“Because, although your mother is an Amiocapian, your father is not,” explained Tanar.

“That is their law?” asked Gura, sadly.

“Yes,” replied Tanar.

“Well,” she said with a sigh, “then I suppose I must remain here and seek a mate whom I shall learn to hate and bring children into the world who will hate us both.”

“It is not a pleasant outlook,” said Tanar.

“No,” she said, and then after a pause, “unless—”

“Unless, what?” asked the Sarian.

“Nothing,” said Gura.

For a time they sat in silence, each occupied with his own thoughts, Tanar’s being filled to the exclusion of all else by the face and figure of Stellara.

Presently the girl looked up at him. “What are you going to do after you find Jude?” she asked.

“I am going to kill him,” replied Tanar.

“And then?” she queried.

“I do not know,” said the Sarian. “If I find the one whom I believe to be with Jude we shall try to return to Amiocap.”

“Why do you not remain here?” asked Gura. “I wish that you would.”

Tanar shuddered. “I would rather die,” he said.

“I do not blame you much,” said the girl, “but I believe there is a way in which you might be happy even in Hime.”

“How?” asked Tanar.

Gura did not answer and he saw tears come to her eyes. Then she arose hurriedly and entered the cave.

Tanar thought that Scurv would never be done with his sleep. He wanted to talk to him and arrange for a guide to the village of Jude, but it was Sloo who first emerged from the cave.

She eyed him sullenly. “You still here?” she demanded.

“I am waiting for Scurv to send a guide to direct me to the village of Jude,” replied the Sarian. “I shall not remain here an instant longer than is necessary.”

“That will be too long,” growled Sloo, and turning on her heels she re;ntered the cave.

Presently Balal emerged, rubbing his eyes. “When will Scurv send me on my way?” demanded Tanar.

“I do not know,” replied the youth. “He has just awakened. When he comes out you should speak to him about it. He has just sent me to fetch the skin of the codon you killed. He was very angry to think that I left it lying in the forest.”

After Balal departed, Tanar sat with his own thoughts for a long while.

Presently Gura came from the cave. She appeared frightened and excited. She came close to Tanar and, kneeling, placed her lips close to his ear. “You must escape at once,” she said, in a low whisper. “Scurv is going to kill you. That is why he sent Balal away.”

“But why does he want to kill me?” demanded Tanar. “I saved the life of his son and I have only asked that he direct me to the village of Jude.”

“He thinks Sloo is in love with you,” explained Gura, “for when he awakened she was not in the cave. She was out here upon the ledge with you.”

Tanar laughed. “Sloo made it very plain to me that she did not like me,” he said, “and wanted me to be gone.”

“I believe you,” said Gura, “but Scurv, filled with suspicion and hatred and a guilty conscience, is anxious to believe anything bad that he can of Sloo, and as he does not wish to be convinced that he is wrong it stands to reason that nothing can convince him, so that your only hope is in flight.”

“Thank you, Gura,” said Tanar. “I shall go at once.”

“No, that will not do,” said the girl. “Scurv is coming out here immediately. He would miss you, possibly before you could get out of sight, and in a moment he could muster a hundred warriors to pursue you, and furthermore you have no proper weapons with which to start out in search of Jude.”

“Perhaps you have a better plan, then,” said Tanar.

“I have,” said the girl. “Listen! Do you see where the stream enters the jungle,” and she pointed across the clearing at the foot of the cliff toward the edge of a dark forest.

“Yes,” said Tanar, “I see.”

“I shall descend now and hide there in a large tree beside the stream. When Scurv comes out, tell him that you saw a deer there and ask him to loan you weapons, so that you may go and kill it. Meat is always welcome and he will postpone his attack upon you until you have returned with the carcass of your kill, but you will not return. When you enter the forest I shall be there to direct you to the village of Jude.”

“Why are you doing this, Gura?” demanded Tanar.

“Never mind about that,” said the girl. “Only do as I say. There is no time to lose as Scurv may come out from the cave at any moment,” and without further words she commenced the descent of the cliff face.

Tanar watched her as, with the agility and grace of a chamois, the girl, oftentimes disdaining ladders, leaped lightly from ledge to ledge. Almost before he could realize it she was at the bottom of the cliff and moving swiftly toward the forest beyond, the foliage of which had scarcely closed about her when Scurv emerged from the cave. Directly behind him were Sloo and Dhung, and Tanar saw that each carried a club.

“I am glad you came out now,” said Tanar, losing no time, for he sensed that the three were bent upon immediate attack.

“Why?” growled Scurv.

“I just saw a deer at the edge of the forest. If you will let me take weapons, perhaps I can repay your hospitality by bringing you the carcass.”

Scurv hesitated, his stupid mind requiring time to re-adjust itself and change from one line of thought to another, but Sloo was quick to see the advantage of utilizing the unwelcome guest and she was willing to delay his murder until he had brought back his kill. “Get weapons,” she said to Dhung, “and let the stranger fetch the deer.”

Scurv scratched his head, still in a quandary, and before he had made up his mind one way or the other, Dhung reappeared with a lance and a stone knife, which, instead of handing to Tanar, he threw at him, but the Sarian caught the weapons, and, without awaiting further permission, clambered down the ladder to the next ledge and from thence downward to the ground. Several of the villagers, recognizing him as a stranger, sought to interfere with him, but Scurv, standing upon the ledge high above watching his descent, bellowed commands that he be left alone, and presently the Sarian was crossing the open towards the jungle.

Just inside the concealing verdure of the forest he was accosted by Gura, who was perched upon the limb of a tree above him.

“Your warning came just in time, Gura,” said the man, “for Scurv and Sloo and Dhung came out almost immediately, armed and ready to kill me.”

“I knew that they would,” she said, “and I am glad that they will be disappointed, especially Dhung—the little beast! He begged to be allowed to torture you.”

“It does not seem possible that he can be your brother,” said Tanar.

“He is just like Scurv’s mother,” said the girl. “I knew her before she was killed. She was a most terrible old woman, and Dhung has inherited all of her venom and none of the kindly blood of the Amiocapians, which flows in the veins of my mother, despite the change that her horrid life has brought over her.”

“And now,” said Tanar, “point the way to Jude’s village and I shall be gone. Never, Gura, can I repay you for your kindness to me—a kindness which I can only explain on the strength of the Amiocapian blood which is in you. I shall never see you again, Gura, but I shall carry the recollection of your image and your kindness always in my heart.”

“I am going with you,” said Gura.

“You cannot do that,” said Tanar.

“How else may I guide you to the village of Jude then?” she demanded.

“You do not have to guide me; only tell me the direction in which it lies and I shall find it,” replied Tanar.

“I am going with you,” said the girl, determinedly. “There is only hate and misery in the cave of my father. I would rather be with you.”

“But that cannot be, Gura,” said Tanar.

“If I went back now to the cave of Scurv he would suspect me of having aided your escape and they would all beat me. Come, we cannot waste time here for if you do not return quickly, Scurv will become suspicious and set out upon your trail.” She had dropped to the ground beside him and now she started off into the forest.

“Have it as you wish, then, Gura,” said Tanar, “but I am afraid that you are going to regret your act—I am afraid that we are both going to regret it.”

“At least I shall have a little happiness in life,” said the girl, “and if I have that I shall be willing to die.”

“Wait,” said Tanar, “in which direction does the village of Jude lie?” The girl pointed. “Very well,” said Tanar, “instead of going on the ground and leaving our spoor plainly marked for Scurv to follow, we shall take to the trees, for after having watched you descend the cliff I know that you must be able to travel as rapidly among the branches as you do upon the ground.”

“I have never done it,” said the girl, “but wherever you go I shall follow.”

Although Tanar had been loath to permit the girl to accompany him, nevertheless he found that her companionship made what would have been otherwise a lonely adventure far from unpleasant.
XII

“I HATE YOU!”

The companions of Bohar the Bloody had not waited long for him after he had set out in pursuit of Stellara and had not returned. They hastened the work upon their boat to early completion, and, storing provisions and water, sailed out of the cove on the shores of which they had constructed their craft and bore away for Korsar with no regret for Bohar, whom they all cordially hated.

The very storm that had come near to driving Tanar past the island of Hime bore the Korsars down upon the opposite end, carried away their rude sail and finally dashed their craft, a total wreck, upon the rocks at the upper end of Hime.

The loss of their boat, their provisions and one of their number, who was smashed against a rock and drowned, left the remaining Korsars in even a more savage mood than was customary among them, and the fact that the part of the island upon which they were wrecked afforded no timber suitable for the construction of a boat made it necessary for them to cross over land to the opposite shore.

They were faced now with the necessity of entering a land filled with enemies in search of food and material for a new craft, and, to cap the climax of their misfortune, they found themselves with wet powder and forced to defend themselves, if necessity arose, with daggers and cutlasses alone.

The majority of them being old sailors they were well aware of where they were and even knew a great deal concerning the geography of Hime and the manners and customs of its people, for most of them had accompanied raiding parties into the interior on many occasions when the Korsar ships had fallen upon the island to steal furs and hides, in the perfect curing and tanning of which the Himean women were adept with the result that Himean furs and skins brought high prices in Korsar.

A council of the older sailors decided then to set off across country toward a harbor on the far side of the island, where the timber of an adjoining forest would afford them the material for building another craft with the added possibility of the arrival of a Korsar raider.

As these disgruntled men plodded wearily across the island of Hime, Jude led the reluctant Stellara toward his village, and Gura guided Tanar in the same direction.

Jude had been compelled to make wide detours to avoid unfriendly villagers; nor had Stellara’s unwilling feet greatly accelerated his pace, for she constantly hung back, and, though he no longer had to carry her, he had found it necessary to make a leather thong fast about her neck and lead her along in this fashion to prevent the numerous, sudden breaks for liberty that she had made before he had devised this scheme.

Often she pulled back, refusing to go further, saying that she was tired and insisting upon lying down to rest, for in her heart she knew that wherever Jude or another took her, Tanar would seek her out.

Already in her mind’s eyes she could see him upon the tail behind them and she hoped to delay Jude’s march sufficiently so that the Sarian would overtake them before they reached his village and the protection of his tribe.

Gura was happy. Never before in all her life had she been so happy, and she saw in the end of their journey a possible end to this happiness and so she did not lead Tanar in a direct line to Carn, the village of Jude, but led him hither and thither upon various excuses so that she might have him to herself for as long a time as possible. She found in his companionship a gentleness and an understanding that she had never known in all her life before.

It was not love that Gura felt for Tanar, but something that might have easily been translated into love had the Sarian’s own passion been aroused toward the girl, but his love for Stellara precluded such a possibility and while he found pleasure in the company of Gura he was yet madly impatient to continue directly upon the trail of Jude that he might rescue Stellara and have her for himself once more.

The village of Carn is not a cliff village, as is Garb, the village of Scurv. It consists of houses built of stone and clay and, entirely surrounded by a high wall, it stands upon the top of a lofty mesa protected upon all sides by steep cliffs, and overlooking upon one hand the forests and hills of Hime, and upon the other the broad expanse of the Korsar Az, or Sea of Korsar.

Up the steep cliffs toward Carn climbed Jude, dragging Stellara behind him. It was a long and arduous climb and when they reached the summit Jude was glad to stop and rest. He also had some planning to do, since in the village upon the mesa Jude had left a mate, and now he was thinking of some plan whereby he might rid himself of her, but the only plan that Jude could devise was to sneak into the city and murder her. But what was he to do with Stellara in the meantime? And then a happy thought occurred to him.

He knew a cave that lay just below the summit of the cliff and not far distant and toward this he took Stellara, and when they had arrived at it he bound her ankles and her wrists.

“I shall not leave you here long,” he said. “Presently I shall return and take you into the village of Carn as my mate. Do not be afraid. There are few wild beasts upon the mesa, and I shall return long before any one can find you.”

“Do not hurry,” said Stellara. “I shall welcome the wild beast that reaches me before you return.”

“You will think differently after you have been the mate of Jude for a while,” said the man, and then he left her and hurried toward the walled village of Carn.

Struggling to a sitting posture Stellara could look out across the country that lay at the foot of the cliff and presently, below her, she saw a man and a woman emerge from the forest.

For a moment her heart stood still, for the instant that her eyes alighted upon him she recognized the man as Tanar. A cry of welcome was upon her lips when a new thought stilled her tongue.

Who was the girl with Tanar? Stellara saw how close she walked to him and she saw her look up into his face and though she was too far away to see the girl’s eyes or her expression, there was something in the attitude of the slim body that denoted worship, and Stellara turned her face and buried it against the cold wall of the cave and burst into tears.

Gura pointed upward toward the high mesa. “There,” she said, “just beyond the summit of that cliff lies Carn, the village where Jude lives, but if we enter it you will be killed and perhaps I, too, if the women get me first.”

Tanar, who was examining the ground at his feet, seemed not to hear the girl’s words. “Someone has passed just ahead of us,” he said; “a man and a woman. I can see the imprints of their feet. The grasses that were crushed beneath their sandals are still rising slowly—a man and a woman—and one of them was Stellara and the other Jude.”

“Who is Stellara?” asked the girl.

“My mate,” replied Tanar.

The habitual expression of sadness that had marked Gura’s face since childhood, but which had been supplanted by a radiant happiness since she had left the village of Garb with Tanar, returned as with tear-filled eyes she choked back a sob, which went unnoticed by the Sarian as he eagerly searched the ground ahead of them. And in the cave above them warm tears bathed the unhappy cheeks of Stellara, but the urge of love soon drew her eyes back to Tanar just at the moment that he turned and called Gura’s attention to the well marked spoor he was following.

The eyes of the Sarian noted the despair in the face of his companion and the tears in her eyes.

“Gura!” he cried. “What is the matter? Why do you cry?” and impulsively he stepped close to her and put a friendly arm about her shoulders, and Gura, unnerved by kindness, buried her face upon his breast and wept. And this was what Stellara saw—this scene was what love and jealousy put their own interpretation upon—and the eyes of the Amiocapian maiden flashed with hurt pride and anger.

“Why do you cry, Gura?” demanded Tanar.

“Do not ask me,” begged the girl. “It is nothing. Perhaps I am tired; perhaps I am afraid. But now we may not think of either fatigue or fear, for if Jude is taking your mate toward the village of Carn we must hasten to rescue her before it is too late.”

“You are right,” exclaimed Tanar. “We must not delay,” and, followed by Gura, he ran swiftly toward the base of the cliff, tracing the spoor of Jude and Stellara where it led to the precarious ascent of the cliffside. And as they hastened on, brutal eyes watched them from the edge of the jungle from which they had themselves so recently emerged.

Where the steep ascent topped the summit of the cliff bare rock gave back no clew to the direction that Jude had taken, but twenty yards further on where the soft ground commenced again Tanar picked up the tracks of the man to which he called Gura’s attention.

“Jude’s footprints are here alone,” he said.

“Perhaps the woman refused to go further and he was forced to carry her,” suggested Gura.

“That is doubtless the fact,” said Tanar, and he hastened onward along the plain trail left by the Himean.

The way led now along a well marked trail, which ran through a considerable area of bushes that grew considerably higher than a man’s head, so that nothing was visible upon either side and only for short distances ahead of them and behind them along the winding trail. But Tanar did not slacken his speed, his sole aim being to overhaul the Himean before he reached his village.

As Tanar and Gura had capped the summit of the cliff and disappeared from view, eighteen hairy men came into view from the forest and followed their trail toward the foot of the cliff.

They were bushy whiskered fellows with gay sashes around their waists and equally brilliant cloths about their heads. Huge pistols and knives bristled from their waist cloths, and cutlasses dangled from their hips—fate had brought these survivors of The Cid’s ship to the foot of the cliffs below the village of Carn at almost the same moment that Tanar had arrived. With sensations of surprise, not unmingled with awe, they had recognized the Sarian who had been a prisoner upon the ship and whom they thought they had seen killed by their musket fire at the edge of the natural well upon the island of Amiocap.

The Korsars, prompted by the pernicious stubbornness of ignorance, were moved by a common impulse to recapture Tanar. And with this end in view they waited until Gura and the Sarian had disappeared beyond the summit of the cliff, when they started in pursuit.

The walls of Carn lie no great distance from the edge of the table-land upon which it stands. In timeless Pellucidar events, which are in reality far separated, seem to follow closely, one upon the heels of another, and for this reason one may not say how long Jude was in the village of Carn, or whether he had had time to carry out the horrid purpose which had taken him thither, but the fact remained that as Tanar and Gura reached the edge of the bushes and looked across the clearing toward the walls of Carn they saw Jude sneaking from the city. Could they have seen his face they might have noticed a malicious leer of triumph and could they have known the purpose that had taken him thus stealthily to his native village they might have reconstructed the scenes of the bloody episode which had just been enacted within the house of the Himean. But Tanar only saw that Jude, whom he sought, was coming toward him, and that Stellara was not with him.

The Sarian drew Gura back into the concealment of the bushes that lined the trail which Jude was approaching.

On came the Himean and while Tanar awaited his coming, the Korsars were making their clumsy ascent of the cliff, while Stellara, sick from jealousy and unhappiness, leaned disconsolately against the cold stone of her prison cave.

Jude, unconscious of danger, hastened back toward the spot where he had left Stellara and as he came opposite Tanar, the Sarian leaped upon him.

The Himean reached for his knife, but he was helpless in the grasp of Tanar, whose steel fingers closed about his wrists with such strength that Jude dropped his weapon with a cry of pain as he felt both of his arms crushed beneath the pressure of the Sarian’s grip.

“What do you want?” he cried. “Why do you attack me?”

“Where is Stellara?” demanded Tanar.

“I do not know,” replied Jude. “I have not seen her.”

“You lie,” said Tanar. “I have followed her tracks and yours to the summit of the cliff: Where is she?” He drew his knife. “Tell me, or die.”

“I left her at the edge of the cliff while I went to Carn to arrange to have her received in a friendly manner. I did it all for her protection, Tanar. She wanted to go back to Korsar and I was but helping her.”

“Again you lie,” said the Sarian; “but lead me to her and we shall hear her version of the story.”

The Himean held back until the point of Tanar’s knife pressed against his ribs; then he gave in. “If I lead you to her will you promise not to kill me?” asked Jude. “Will you let me return in peace to my village?”

“I shall make no promises until I learn from her own lips how you have treated her,” replied the Sarian.

“She has not been harmed,” said Jude. “I swear it.”

“Then lead me to her,” insisted Tanar.

Sullenly the Himean guided them back along the path toward the cave where he had left Stellara, while at the other edge of the bushes eighteen Korsars, warned by the noise of their approach, halted, listening, and presently melted silently from view in the surrounding shrubbery.

They saw Jude and Gura and Tanar emerge from the bushes, but they did not attack them; they waited to see for what purpose they had returned. They saw them disappear over the edge of the cliff at a short distance from the summit of the trail that led down into the valley. And then they emerged from their hiding places and followed cautiously after them.

Jude led Tanar and Gura to the cave where Stellara lay and when Tanar saw her, her dear wrists and ankles bound with thongs and her cheeks still wet with tears, he sprang forward and gathered her into his arms.

“Stellara!” he cried. “My darling!” But the girl turned her face away from him.

“Do not touch me,” she cried. “I hate you.”

“Stellara!” he exclaimed in amazement. “What has happened?” But before she could reply they were startled by a hoarse command from behind them, and, turning, found themselves looking into the muzzles of the pistols of eighteen Korsars.

“Surrender, Sarian!” cried the leader of the Korsars.

Gazing into the muzzles of about thirty-six huge pistols, which equally menaced the lives of Stellara and Gura, Tanar saw no immediate alternative but to surrender.

“What do you intend to do with us if we do surrender?” he demanded.

“That we shall decide later,” growled the spokesman for the Korsars.

“Do you expect ever to return to Korsar?” asked Tanar.

“What is that to you, Sarian?” demanded the Korsar.

“It has a considerable bearing upon whether or not we surrender,” replied Tanar. “You have tried to kill me before and you have found that I am hard to kill. I know something about your weapons and your powder and I know that even at such close quarters I may be able to kill some of you before you can kill me. But if you answer my question fairly and honestly and if your answer is satisfactory I shall surrender.”

At Tanar’s mention of his knowledge of their powder the Korsars immediately assumed that he knew that it was wet whereas he was only alluding to its uniformly poor quality and so the spokesman decided that it would be better to temporize for the time being at least. “As soon as we can build a boat we shall return to Korsar,” he said, “unless in the meantime a Korsar ship anchors in the bay of Carn.”

“Good,” commented the Sarian. “If you will promise to return the daughter of The Cid safe and unharmed to her people in Korsar I will surrender. And you must also promise that no harm shall befall this other girl and that she shall be permitted to go with you in safety to Korsar or to remain here among her own people as she desires.”

“How about the other man?” demanded the Korsar.

“You may kill him when you kill me,” replied Tanar.

Stellara’s eyes widened in fearful apprehension as she heard the words of the Sarian and she found that jealousy was no match for true love.

“Very well,” said the Korsar. “We accept the condition. The women shall return to Korsar with us, and you two men shall die.”

“Oh, no,” begged Jude. “I do not wish to die. I am a Himean. Carn is my home. You Korsars come there often to trade. Spare me and I shall see that you are furnished with more hides than you can pack in your boat, after you have built it.”

The leader of the band laughed in his face. “Eighteen of us can take what we choose from the village of Carn,” he said. “We are not such fools as to spare you that you may go and warn your people.”

“Then take me along as a prisoner,” wailed Jude.

“And have to feed you and watch you all the time? No, you are worth more to us dead than alive.”

As Jude spoke he had edged over into the mouth of the cave, where he stood half behind Stellara as though taking shelter at the expense of the girl.

With a gesture of disgust, Tanar turned toward the Korsars. “Come,” he said, impatiently. “If the bargain is satisfactory there is no use in discussing it further. Kill us, and take the women in safety to Korsar. You have given your word.”

At the instant that Tanar concluded his appeal to the Korsars, Jude turned before any one could prevent him and disappeared into the cave behind him. Instantly Korsars leaped in pursuit, while the others awaited impatiently their return with Jude. But when they emerged they were empty handed.

“He escaped us,” said one of those who had gone after the Himean. “This cave is the mouth of a dark, long tunnel with many branches. We could see nothing and fearful that we should become lost, we returned to the opening. It would be useless to try to find the man within unless one was familiar with the tunnel which honeycombs the cliff beyond this cave. We had better kill this one immediately before he has an opportunity to escape too,” and the fellow raised his pistol and aimed it at Tanar, possibly hoping that his powder had dried since they had set out from the beach upon the opposite side of the island.

“Stop!” cried Stellara, jumping in front of the man. “As you all know I am the daughter of The Cid. If you return me to him in safety you will be well rewarded. I will see to that. You all knew that The Cid was taking this man to Korsar, but possibly you did not know why.”

“No,” said one of the Korsars, who, being only common sailors, had had no knowledge of the plans of their commander.

“He knows how to make firearms and powder far superior to ours and The Cid was taking him back to Korsar that he might teach the Korsars the secrets of powder making and the manufacture of weapons, that we do not know. If you kill him The Cid will be furious with you, and you all know what it means to anger The Cid. But if you return him, also, to Korsar your reward will be much larger.”

“How do we know that The Cid is alive?” demanded one of the Korsars; “and if he is not, who is there who will pay reward for your return, or for the return of this man?”

“The Cid is a better sailor than Bohar the Bloody—that you all know. And if Bohar the Bloody brought his boat safely through to Amiocap there is little doubt but that The Cid took his safely to Korsar. But even if he did not, even if The Cid perished, still will you receive your reward if you return me to Korsar.”

“Who will pay it?” demanded one of the sailors.

“Bulf,” replied Stellara.

“Why should Bulf pay a reward for your return?” asked the Korsar.

“Because I am to be his mate. It was The Cid’s wish and his.”

By no change of expression did the Sarian reveal the pain that these words inflicted like a knife thrust through his heart. He merely stood with his arms folded, looking straight ahead. Gura’s eyes were wide in surprise as she looked, first at Stellara and then at Tanar, for she recalled that the latter had told her that Stellara was his mate, and she had known, with woman’s intuition, how much the man loved this woman. Gura was mystified and, too, she was saddened because she guessed the pain that Stellara’s words had inflicted upon Tanar, and so her kind heart prompted her to move close to Tanar’s side and to lay her hand gently upon his arm in mute expression of sympathy.

For a time the Korsars discussed Stellara’s proposition in low whispers and then the spokesman addressed her. “But if The Cid is dead there will be no one to reward us for returning the Sarian; therefore, we might as well kill him for there will be enough mouths to feed during the long journey to Korsar.”

“You do not know that The Cid is dead,” insisted Stellara; “but if he is, who is there better fitted to be chief of the Korsars than Bulf? And if he is chief he will reward you for returning this man when I explain to him the purpose for which he was brought back to Korsar.”

“Well,” said the Korsar, scratching his head, “perhaps you are right. He may be more valuable to us alive than dead. If he will promise to help us work the boat and not try to escape we shall take him with us. But how about the girl here?”

“Keep her until we are ready to sail,” growled one of the other Korsars, “and then turn her loose.”

“If you wish to receive any reward for my return you will do nothing of the sort,” said Stellara with finality, and then to Gura, “What do you wish to do?” Her voice was cold and haughty.

“Where Tanar goes there I wish to go,” replied Gura.

Stellara’s eyes narrowed and for an instant they flashed fire, but immediately they resumed their natural, kindly expression, though tinged with sadness. “Very well, then,” she said, turning sadly away, “the girl must return with us to Korsar.”

The sailors discussed this question at some length and most of them were opposed to it, but when Stellara insisted and assured them of a still greater reward they finally consented, though with much grumbling.

The Korsars marched boldly across the mesa, past the walls of Carn, their harquebuses ready in their hands, knowing full well the fear of them that past raids had implanted in the breasts of the Himeans. But they did not seek to plunder or demand tribute for they still feared that their powder was useless.

As they reached the opposite side of the mesa, where they could look out across the bay of Carn, a hoarse shout of pleasure arose from the throats of the Korsars, for there, at anchor in the bay, lay a Korsar ship. Not knowing how soon the vessel might weigh anchor and depart, the Korsars fairly tumbled down the precipitous trail to the beach, while in their rear the puzzled villagers watched them over the top of the wall of Carn until the last man had disappeared beyond the summit of the cliff.

Rushing to the edge of the water the Korsars tried to discharge their harquebuses to attract attention from the vessel. A few of the charges had dried and the resulting explosion awakened signs of life upon the anchored ship. The sailors on the shore tore off sashes and handkerchiefs, which they waved frantically as signals of distress, and presently they were rewarded by the sight of the lowering of a boat from the vessel.

Within speaking distance of the shore the boat came to a stop and an officer hailed the men on shore.

“Who are you,” he demanded, “and what do you want?”

“We are part of the crew of the ship of The Cid,” replied the sailors’ spokesman. “Our ship was wrecked in mid-ocean and we made our way to Amiocap and then to Hime, but here we lost the boat that we built upon Amiocap.”

Assured that the men were Korsars the officer commanded that the boat move in closer to the shore and finally it was beached close to where the party stood awaiting its coming.

The brief greetings and explanations over, the officer took them all aboard and shortly afterward Tanar of Pellucidar found himself again upon a Korsar ship of war.

The commander of the ship knew Stellara, and after questioning them carefully he approved her plan and agreed to take Tanar and Gura back to Korsar with them.

Following their interview with the officer, Tanar found himself momentarily alone with Stellara.

“Stellara!” he said. “What change has come over you?”

She turned and looked at him coldly. “In Amiocap you were well enough,” she said, “but in Korsar you would be only a naked barbarian,” and, turning, she walked away from him without another word.
XIII

PRISONERS

The voyage to Korsar was uneventful and during its entire extent Tanar saw nothing of either Stellara or Gura for, although he was not confined in the dark hold, he was not permitted above the first deck, and although he often looked up at the higher deck at the stern of the ship he never caught a glimpse of either of the girls, from which he concluded that Gura was confined in one of the cabins and that Stellara deliberately avoided him or any sight of him.

As they approached the coast of Korsar Tanar saw a level country curving upward into the mist of the distance. He thought that far away be discerned the outlines of hills, but of that he could not be certain. He saw cultivated fields and patches of forest land and a river running down to the sea—a broad, winding river upon the shore of which a city lay, inland a little from the ocean. There was no harbor at this point upon the coast, but the ship made directly for the mouth of the river, up which it sailed toward the city, which, as he approached it, he saw far surpassed in size and the pretentiousness of its buildings any habitation of man that he had ever seen upon the surface of Pellucidar, not even excepting the new capital of the confederated kingdoms of Pellucidar that the Emperor David was building.

Most of the buildings were white with red-tiled roofs, and there were some with lofty minarets and domes of various colors—blue and red and gold, the last shining in the sunlight like the jewels in the diadem of Dian the Empress.

Where the river widened the town had been built and here there rode at anchor a great fleet of ships of war and many lesser craft—fishing boats and river boats and barges. The street along the riverfront was lined with shops and alive with people.

As their ship approached cannon boomed from the deck of the anchored warships, and the salute was returned by their own craft, which finally came to anchor in midstream, opposite the city.

Small boats put out from the shore and were paddled rapidly toward the warship, which also lowered some of her own boats, into one of which Tanar was ordered under charge of an officer and a couple of sailors. As he was taken to shore and marched along the street he excited considerable attention among the crowds through which they passed, for he was immediately recognized as a barbarian captive from some uncivilized quarter of Pellucidar.

During the debarkation Tanar had seen nothing of either Stellara or Gura and now he wondered if he was ever to see them again. His mind was filled with the same sad thoughts that had been his companions during the entire course of the long journey from Hime to Korsar and which had finally convinced him that he had never known the true Stellara until she had avowed herself upon the deck of the ship in the harbor of Carn. Yes, he was all right upon Amiocap, but in Korsar he was only a naked savage, and this fact was borne in upon him now by the convincing evidence of the haughty contempt with which the natives of Korsar stared at him or exchanged rude jokes at his expense.

It hurt the Sarian’s pride to think that he had been so deceived by the woman to whom he had given all his love. He would have staked his life upon his belief that here was the sweetest and purest and most loyal of characters, and to learn at last that she was shallow and insincere cut him to the quick and his suffering was lightened by but a single thought—his unquestioned belief in the sweet and enduring friendship of Gura.

It was with such thoughts that his mind was occupied as he was led into a building along the waterfront, which seemed to be in the nature of a guardhouse.

Here he was turned over to an officer in charge, and, after a few brief questions, two soldiers conducted him into another room, raised a heavy trap door in the floor and bade him descend a rude ladder that led downward into darkness below.

No sooner had his head descended below the floor joists than the door was slammed down above him. He heard the grating of a heavy bolt as the soldiers shut it and then the thud of their footsteps as they left the room above.

Descending slowly for about ten feet Tanar came at last to the surface of a stone floor. His eyes becoming accustomed to the change, he realized that the apartment into which he had descended was not in total darkness, but that daylight filtered into it from a small, barred window near the ceiling. Looking about him he saw that he was the only occupant of the room.

In the wall, opposite the window, he discerned a doorway and crossing to it he saw that it opened into a narrow corridor, running parallel with the length of the room. Looking up and down the corridor he discerned faint patches of light, as though other open doorways lined one side of the hallway.

He was about to enter upon a tour of investigation when the noise of something scurrying along the floor of the corridor attracted his attention, and looking back to his left he saw a dark form creeping toward him. It stood about a foot in height and was, perhaps, three feet long, but in the shadows of the corridor it loomed too indistinctly for him to recognize its details. But presently he saw that it had two shining eyes that seemed to be directed upon him.

As it came boldly forward Tanar stepped back into the room he was about to quit, preferring to meet the thing in the lesser darkness of the apartment rather than in the gloomy corridor, if it was the creature’s intent to attack him.

On the thing came and turning into the doorway it stopped and surveyed the Sarian. In his native country Tanar had been familiar with a species of wood rat, which the Sarian considered large, but never in all his life had he dreamed that a rat could grow to the enormous proportions of the hideous thing that confronted him with its bold, gleaming, beady eyes.

Tanar had been disarmed when he had been taken aboard the Korsar ship, but even so he had no fear of a rodent, even if the thing should elect to attack him, which he doubted. But the ferocious appearance of the rat gave him pause as he thought what the result might be if a number of them should attack a man simultaneously.

Presently the rat, still standing facing him, squealed. For a time there was silence and then the thing squealed again and, as from a great distance, Tanar heard an answering squeal, and then another and another, and presently they grew louder and greater in volume, and he knew that the rat of the Korsar dungeon was calling its fellows to the attack and the feast.

He looked about him for some weapon of defense, but there was nothing but the bare stone of the floor and the walls. He heard the rat pack coming, and still the scout that had discovered him stood in the doorway, waiting.

But why should he, the man, wait? If he must die, he would die fighting and if he could take the rats as they came, one by one, he might make them pay for their meal and pay dearly. And so, with the agility of a tiger, the man leaped for the rodent, and so sudden and unexpected was his spring that one hand fell upon the loathsome creature before it could escape. With loud squeals it sought to fasten its fangs in his flesh, but the Sarian was too quick and too powerful. His fingers closed once upon the creature’s neck. He swung its body around a few times until the neck broke and then he hurled the corpse toward the advancing pack that he could already see in the distance through the dim light in the corridor, in the center of which Tanar now stood awaiting his inevitable doom, but he was prepared to fight until he was dragged down by the creatures.

As he waited he heard a noise behind him and he thought that another pack was taking him in the rear, but as he glanced over his shoulder he saw the figure of a man, standing in front of a doorway further down the corridor.

“Come!” shouted the stranger. “You will find safety here.” Nor did Tanar lose any time in racing down the corridor to where the man stood, the rats close at his heels.

“Quick, in here,” cried his savior, and seizing Tanar by the arm he dragged him through the doorway into a large room in which there were a dozen or more men.

At the doorway the rat pack stopped, glaring in, but not one of them crossed the threshold.

The room in which he found himself was lighted by two larger windows than that in the room which he had just quitted and in the better light he had an opportunity to examine the man who had rescued him. The fellow was a copper-colored giant with fine features.

As the man turned his face a little more toward the light of the windows, Tanar gave an exclamation of surprise and delight. “Ja!” he cried, and before Ja could reply to the salutation, another man sprang forward from the far end of the room.

“Tanar!” exclaimed the second man. “Tanar, the son of Ghak!” As the Sarian wheeled he found himself standing face to face with David Innes, Emperor of Pellucidar.

“Ja of Anoroc and the Emperor!” cried Tanar. “What has happened? What brought you here?”

“It is well that we were here,” said Ja, “and that I heard the rat pack squealing just when I did. These other fellows,” and he nodded toward the remaining prisoners, “haven’t brains enough to try to save the newcomers that are incarcerated here. David and I have been trying to pound it into their stupid heads that the more of us there are the safer we shall be from the attacks of the rats, but all they think of is that they are safe now, and so they do not care what becomes of the other poor devils that are shoved down here; nor have they brains enough to look into the future and realize that when some of us are taken out or die there may not be enough left to repel the attacks of the hungry beasts. But tell us, Tanar, where you have been and how you came here at last.”

“It is a long story,” replied the Sarian, “and first I would hear the story of my Emperor.”

“There is little of interest in the adventures that befell us,” said David, “but there may be points of great value to us in what I have managed to learn from the Korsars concerning a number of problems that have been puzzling me.

“When we saw the Korsars’ fleet sail away with you and others of our people, prisoners aboard them, we were filled with dismay and as we stood upon the shore of the great sea above The Land of Awful Shadow, we were depressed by the hopelessness of ever effecting your rescue. It was then that I determined to risk the venture which is responsible for our being here in the dungeon of the capital of Korsar.

“From all those who volunteered to accompany me I selected Ja, and we took with us to be our pilot a Korsar prisoner named Fitt. Our boat was one of those abandoned by the Korsars in their flight and in it we pursued our course toward Korsar without incident until we were overwhelmed by the most terrific storm that I have ever witnessed.”

“Doubtless the same storm that wrecked the Korsars’ fleet that was bearing us away,” said Tanar.

“Unquestionably,” said David, “as you will know in a moment. The storm carried away all our rigging, snapping the mast short off at the deck, and left us helpless except for two pairs of oars.

“As you may know, these great sweeps are so heavy that, as a rule, two or three men handle a single oar, and as there were only three of us we could do little more than paddle slowly along with one man paddling on either side while the third relieved first one and then the other at intervals, and even this could be accomplished only after we had cut the great sweeps down to a size that one man might handle without undue fatigue.

“Fitt had laid a course which my compass showed me to be almost due north and this we followed with little or no deviation after the storm had subsided.

“We slept and ate many times before Fitt announced that we were not far from the island of Amiocap, which he says is half way between the point at which we had embarked and the land of Korsar. We still had ample water and provisions to last us the balance of our journey if we had been equipped with a sail, but the slow progress of paddling threatened to find us facing starvation, or death by thirst, long before we could hope to reach Korsar. With this fate staring us in the face we decided to land on Amiocap and refit our craft, but before we could do so we were overtaken by a Korsar ship and being unable either to escape or defend ourselves, we were taken prisoners.

“The vessel was one of those that had formed the armada of The Cid, and was, as far as they knew, the only one that had survived the storm. Shortly before they had found us they had picked up a boat-load of the survivors of The Cid’s ship, including The Cid himself, and from The Cid we learned that you and the other prisoners had doubtless been lost with his vessel, which he said was in a sinking condition at the time that he abandoned it. To my surprise I learned that The Cid had also abandoned his own daughter to her fate and I believe that this cowardly act weighed heavily upon his mind, for he was always taciturn and moody, avoiding the companionship of even his own officers.”

“She did not die,” said Tanar. “We escaped together, the sole survivors, as far as we knew, of The Cid’s ship, though later we were captured by the members of another boat crew that had also made the island of Amiocap and with them we were brought to Korsar.”

“In my conversation with The Cid and also with the officers and men of the Korsar ship I sought to sound them on their knowledge of the extent of this sea, which is known as the Korsar Az. Among other things I learned that they possess compasses and are conversant with their use and they told me that to the west they had never sailed to the extreme limits of the Korsar Az, which they state reaches on, a vast body of water, for countless leagues beyond the knowledge of man. But to the east they have followed the shore-line from Korsar southward almost to the shore upon which they landed to attack the empire of Pellucidar.

“Now this suggests, in fact almost proves, that Korsar lies upon the same great continent as the empire of Pellucidar and if we can escape from prison, we may be able to make our way by land back to our own country.”

“But there is that ‘if,’” said Ja. “We have eaten and slept many times since they threw us into this dark hole, yet we are no nearer escape now than we were at the moment that they put us here; nor do we even know what fate lies in store for us.”

“These other prisoners tell us,” resumed David, “that the fact that we were not immediately killed, which is the customary fate of prisoners of war among the Korsars, indicates that they are saving us for some purpose; but what that purpose is I cannot conceive.”

“I can,” said Tanar. “In fact I am quite sure that I know.”

“And what is it?” demanded Ja.

“They wish us to teach them how to make firearms and powder such as ours,” replied the Sarian. “But where do you suppose they ever got firearms and powder in the first place?”

“Or the great ships they sail,” added Ja; “ships that are even larger than those which we build? These things were unknown in Pellucidar before David and Perry came to us, yet the Korsars appear to have known of them and used them always.”

“I have an idea,” said David; “yet it is such a mad idea that I have almost hesitated to entertain it, much less to express it.”

“What is it?” asked Tanar.

“It was suggested to me in my conversations with the Korsars themselves,” replied the Emperor. “Without exception they have all assured me that their ancestors came from another world—a world above which the sun did not stand perpetually at zenith, but crossed the heavens regularly, leaving the world in darkness half the time. They say that a part of this world is very cold and that their ancestors, who were seafaring men, became caught with their ships in the frozen waters; that their compasses turned in all directions and became useless to them and that when finally they broke through the ice and sailed away in the direction that they thought was south, they came into Pellucidar, which they found inhabited only by naked savages and wild beasts. And here they set up their city and built new ships, their numbers being augmented from time to time by other seafaring men from this world from which they say they originally came.

“They intermarried with the natives, which in this part of Pellucidar seemed to have been of a very low order.” David paused.

“Well,” asked Tanar, “what does it all mean?”

“It means,” said David, “that if their legend is true, or based upon fact, that their ancestors came from the same outer world from which Perry and I came, but by what avenue?—that is the astounding enigma.”

Many times during their incarceration the three men discussed this subject, but never were they able to arrive at any definite solution of the mystery. Food was brought them many times and several times they slept before Korsar soldiers came and took them from the dungeon.

They were led to the palace of The Cid, the architecture of which but tended to increase the mystery of the origin of this strange race in the mind of David Innes, for the building seemed to show indisputable proof of Moorish influence.

Within the palace they were conducted to a large room, comfortably filled with bewhiskered Korsars decked out in their gaudiest raiment, which far surpassed in brilliancy of coloring and ornamentation the comparatively mean clothes they had worn aboard ship. Upon a dais, at one end of the room, a man was seated upon a large, ornately carved chair. It was The Cid, and as David’s eyes fell upon him his mind suddenly grasped, for the first time, a significant suggestion in the title of the ruler of the Korsars.

Previously the name had been only a name to David. He had not considered it as a title; nor had it by association awakened any particular train of thought, but now, coupled with the Moorish palace and the carved throne, it did.

The Cid! Rodrigo Diaz de Bivar—El Campeandor—a national hero of eleventh century Spain. What did it mean? His thoughts reverted to the ships of the Korsars—their motley crews with harquebuses and cutlasses—and he recalled the thrilling stories he had read as a boy of the pirates of the Spanish Main. Could it be merely coincidence? Could a nation of people have grown up within the inner world, who so closely resembled the buccaneers of the seventeenth century, or had their forebears in truth found their way hither from the outer crust? David Innes did not know. He was frankly puzzled. But now he was being led to the foot of The Cid’s throne and there was no further opportunity for the delightful speculation that had absorbed his mind momentarily.

The cruel, cunning eyes of The Cid looked down upon the three prisoners from out his brutal face. “The Emperor of Pellucidar!” he sneered. “The King of Anoroc! The son of the King of Sari!” and then he laughed uproariously. He extended his hand, his fingers parted and curled in a clutching gesture. “Emperor! King! Prince!” he sneered again, “and yet here you all are in the clutches of The Cid. Emperor—bah! I, The Cid, am the Emperor of all Pellucidar! You and your naked savages!” He turned on David. “Who are you to take the title of Emperor? I could crush you all,” and he closed his fingers in a gesture of rough cruelty. “But I shall not. The Cid is generous and he is grateful, too. You shall have your freedom for a small price that you may easily pay.” He paused as though he expected them to question him, but no one of the three spoke. Suddenly he turned upon David. “Where did you get your firearms and your powder? Who made them for you?”

“We made them ourselves,” replied David.

“Who taught you to make them?” insisted The Cid. “But never mind; it is enough that you know and we would know. You may win your liberty by teaching us.”

David could make gunpowder, but whether he could make any better gunpowder than the Korsars he did not know. He had left that to Perry and his apprentices in The Empire, and he knew perfectly well that he could not reconstruct a modern rifle such as was being turned out in the arsenals at Sari, for he had neither the drawings to make the rifles, nor the machinery, nor the drawings to make the machinery, nor the shops in which to make steel. But nevertheless here was one opportunity for possible freedom that might pave the way to escape and he could not throw it away, either for himself or his companions, by admitting their inability to manufacture modern firearms or improve the powder of the Korsars.

“Well,” demanded The Cid, impatiently, “what is your answer?”

“We cannot make powder and rifles while a man eats,” replied David; “nor can we make them from the air or from conversation. We must have materials; we must have factories; we must have trained men. You will sleep many times before we are able to accomplish all this. Are you willing to wait?”

“How many times shall we sleep before you have taught our people to make these things?” demanded The Cid.

David shrugged. “I do not know,” he said. “In the first place I must find the proper materials.”

“We have all the materials,” said The Cid. “We have iron and we have the ingredients for making powder. All that you have to do is to put them together in a better way than we have been able to.”

“You may have the materials, but it is possible that they are not of sufficiently good quality to make the things that will alone satisfy the subjects of the Emperor of Pellucidar. Perhaps your niter is low grade; there may be impurities in your sulphur; or even the charcoal may not be properly prepared; and there are even more important matters to consider in the selection of material and its manufacture into steel suitable for making the firearms of the Pellucidarians.”

“You shall not be hurried,” said The Cid. He turned to a man standing near him. “See that an officer accompanies these men always,” he said. “Let them go where they please and do what they please in the prosecution of my orders. Furnish them with laborers if they desire them, but do not let them delay and do not let them escape, upon pain of death.” And thus ended their interview with The Cid of Korsar.

As it chanced, the man to be detailed to watch them was Fitt, the fellow whom David had chosen to accompany him and Ja in their pursuit of the Korsar fleet, and Fitt, having become well acquainted with David and Ja and having experienced nothing but considerate treatment from them, was far from unfriendly, though, like the majority of all other Korsars, he was inclined to be savage and cruel.

As they were passing out of the palace they caught a glimpse of a girl in a chamber that opened onto the corridor in which they were. Fitt, big with the importance of his new position and feeling somewhat like a showman revealing and explaining his wonders to the ignorant and uninitiated, had been describing the various objects of interest that they had passed as well as the personages of importance, and now he nodded in the direction of the room in which they had seen the girl, although they had gone along the corridor so far by this time that they could no longer see her. “That,” he said, “is The Cid’s daughter.” Tanar stopped in his tracks and turned to Fitt.

“May I speak to her?” he asked.

“You!” cried Fitt. “You speak to the daughter of The Cid!”

“I know her,” said Tanar. “We two were left alone on the abandoned ship when it was deserted by its officers and crew. Go and ask her if she will speak to me.”

Fitt hesitated. “The Cid might not approve,” he said.

“He gave you no orders other than to accompany us,” said David. “How are we to carry on our work if we are to be prevented from speaking to anyone whom we choose? At least you will be safe in leading us to The Cid’s daughter. If she wishes to speak to Tanar the responsibility will not be yours.”

“Perhaps you are right,” said Fitt. “I will ask her.” He stepped to the doorway of the apartment in which were Stellara and Gura, and now, for the first time, he saw that a man was with them. It was Bulf. The three looked up as he entered.

“There is one here who wishes to speak to The Cid’s daughter,” he said, addressing Stellara.

“Who is he?” demanded Bulf.

“He is Tanar, a prisoner of war from Sari.”

“Tell him,” said Stellara, “that The Cid’s daughter does not recall him and cannot grant him an interview.”

As Fitt turned and quit the chamber, Gura’s ordinarily sad eyes flashed a look of angry surprise at Stellara.
XIV

TWO SUNS

David, Ja, and Tanar were quartered in barracks inside the palace wall and immediately set to work to carry out a plan that David had suggested and which included an inspection, not only of the Korsars’ powder factory and the arsenals in which their firearms were manufactured, but also visits to the niter beds, sulphur deposits, charcoal pits and iron mines.

These various excursions for the purpose of inspecting the sources of supply and the methods of obtaining it aroused no suspicion in the mind of the Korsar, though their true purpose was anything other than it appeared to be.

In the first place David had not the slightest intention of teaching the Korsars how to improve their powder, thereby transforming them into a far greater menace to the peace of his empire than they could ever become while handicapped by an inferior grade of gunpowder that failed to explode quite as often as it exploded. These tours of inspection, however, which often took them considerable distances from the city of Korsar, afforded an excuse for delaying the lesson in powder making, while David and his companions sought to concoct some plan of escape that might contain at least the seed of success. Also they gave the three men a better knowledge of the surrounding country, familiarized them with the various trails and acquainted them with the manners and customs of the primitive tribes that carried on the agriculture of Korsar and all of the labor of the mines, niter beds and charcoal burning.

It was not long before they had learned that all the Korsars lived in the city of Korsar and that they numbered about five hundred thousand souls, and, as all labor was performed by slaves, every male Korsar above the age of fifteen was free for military service, while those between ten and fifteen were virtually so since this included the period of their training, during which time they learned all that could be taught them of seamanship and the art of piracy and raiding. David soon came to realize that the ferocity of the Korsars, rather than their number, rendered them a menace to the peace of Pellucidar, but he was positive that with an equal number of ships and men he could overcome them and he was glad that he had taken upon himself this dangerous mission, for the longer the three reconnoitered the environs of Korsar the more convinced they became that escape was possible.

The primitive savages from whom the Korsars had wrested their country and whom they had forced into virtual slavery were of such a low order of intelligence that David felt confident that they could never be successfully utilized as soldiers or fighting men by the Korsars, whom they outnumbered ten to one; their villages, according to his Korsar informant, stretching away into the vast hinterland, to the farthest extremities of which no man had ever penetrated.

The natives themselves spoke of a cold country to the north, in the barren and desolate wastes of which no man could live, and of mountains and forests and plains stretching away into the east and southeast to, as they put it, “the very shores of Molop Az”—the flaming sea of Pellucidarian legend upon which the land of Pellucidar floats.

This belief of the natives of the uninterrupted extent of the land mass to the south and southeast corroborated David’s belief that Korsar lay upon the same continent as Sari, and this belief was further carried out by the distinct sense of perfect orientation which the three men experienced the moment they set foot upon the shores of Korsar; or rather which the born Pellucidarians, Ja and Tanar, experienced, since David did not possess this inborn homing instinct. Had there been an ocean of any considerable extent separating them from the land of their birth, the two Pellucidarians felt confident that they could not have been so certain as to the direction of Sari as they now were.

As their excursions to various points outside the city of Korsar increased in number the watchfulness of Fitt relaxed, so that the three men occasionally found themselves alone together in some remote part of the back country.

Tanar, wounded by the repeated rebuffs of Stellara, sought to convince himself that he did not love her. He tried to make himself believe that she was cruel and hard and unfaithful, but all that he succeeded in accomplishing was to make himself more unhappy, though he hid this from his companions and devoted himself as assiduously as they to planning their escape. It filled his heart with agony to think of going away forever from the vicinity of the woman he loved, even though there was little or no hope that he might see her should he remain, for gossip of the approaching nuptials of Stellara and Bulf was current in the barracks where he was quartered.

The window of the room to which he had been assigned overlooked a portion of the garden of The Cid—a spot of great natural beauty in which trees and flowers and shrubs bordered gravelled pathways and a miniature lake and streamlet sparkled in the sunlight.

Tanar was seldom in his apartment and when he was he ordinarily gave no more than casual attention to the garden beyond the wall, but upon one occasion, after returning from an inspection of an iron mine, he had been left alone with his own sad thoughts, and, seating himself upon the sill of the window, he was gazing down upon the lovely scene below when his attention was attracted by the figure of a girl as she came into view almost directly before him along one of the gravelled paths. She was looking up toward his window and their eyes met simultaneously. It was Gura.

Placing her finger to her lips, cautioning him to silence, she came quickly forward until she reached a point as close to his window as it was possible for her to come.

“There is a gate in the garden wall at the far end of your barracks,” she said in a low whisper attuned to reach his ears. “Come to it at once.”

Tanar stopped to ask no questions. The girl’s tone had been peremptory. Her whole manner bespoke urgency. Descending the stairway to the ground floor Tanar left the building and walked slowly toward its far end. Korsars were all about him, but they had been accustomed to seeing him, and now he held himself to a slow and careless pace that aroused no suspicion. Just beyond the end of the barracks he came to a small, heavily planked door set in the garden wall and as he arrived opposite this, it swung open and he stepped quickly within the garden, Gura instantly closing the gate behind him.

“At last I have succeeded,” cried the girl, “but I thought that I never should. I have tried so hard to see you ever since Fitt took you from The Cid’s palace. I learned from one of the slaves where your quarters were in the barracks and whenever I have been free I have been always beneath your window. Twice before I saw you, but I could not attract your attention and now that I have succeeded, perhaps it is too late.”

“Too late! What do you mean? Too late for what?” demanded Tanar.

“Too late to save Stellara,” said the girl.

“She is in danger?” asked Tanar.

“The preparations for her marriage to Bulf are complete. She cannot delay it much longer.”

“Why should she wish to delay it?” demanded the Sarian. “Is she not content with the man she has chosen?”

“Like all men, you are a fool in matters pertaining to a woman’s heart,” cried Gura.

“I know what she told me,” said Tanar.

“After all that you had been through together; after all that she had been to you, how could you have believed that she loved another?” demanded Gura.

“You mean that she does not love Bulf?” asked Tanar.

“Of course she does not love him. He is a horrid beast.”

“And she still loves me?”

“She has never loved anyone else,” replied the girl.

“Then why did she treat me as she did? Why did she say the things that she said?”

“She was jealous.”

“Jealous! Jealous of whom?”

“Of me,” said Gura, dropping her eyes.

The Sarian stood looking dumbly at the dark-haired Himean girl standing before him. He noted her slim body, her drooping shoulders, her attitude of dejection. “Gura,” he asked, “did I ever speak words of love to you? Did I ever give Stellara or another the right to believe that I loved you?”

She shook her head. “No,” she said, “and I told Stellara that when I found out what she thought. I told her that you did not love me and finally she was convinced and asked me to find you and tell you that she still loves you. But I have another message for you from myself. I know you, Sarian. I know that you are not planning to remain here contentedly a prisoner of the Korsars. I know that you will try to escape and I have come to beg you to take Stellara with you, for she will kill herself before she will become the mate of Bulf.”

“Escape,” mused Tanar. “How may it be accomplished from the heart of The Cid’s palace?”

“That is the man’s work,” said Gura. “It is for you to plan the way.”

“And you?” asked Tanar. “You wish to come away with us?”

“Do not think of me,” said Gura. “If you and Stellara can escape, I do not matter.”

“But you do matter,” said the man, “and I am sure that you do not wish to stay in Korsar.”

“No, I do not wish to remain in Korsar,” replied the girl, “and particularly so now that The Cid seems to have taken a fancy to me.”

“You wish to return to Hime?” asked Tanar.

“After the brief taste of happiness I have had,” replied the girl, “I could not return to the quarrels, the hatred and the constant unhappiness that constitute life within the cave of Scurv and which would be but continued in some other cave were I to take a mate in Hime.”

“Then come with us,” said the Sarian.

“Oh, if I only might!” exclaimed Gura.

“Then that is settled,” exclaimed Tanar. “You shall come with us and if we reach Sari I know that you can find peace and happiness for yourself always.”

“It sounds like a dream,” said the girl, wistfully, “from which I shall awaken in the cave of Scurv.”

“We shall make the dream come true,” said the Sarian, “and now let us plan on how best we can get you and Stellara out of the palace of The Cid.”

“That will not be so easy,” said Gura.

“No, it is the most difficult part of our escape,” agreed the Sarian; “but it must be done and I believe that the bolder the plan the greater its assurance of success.”

“And it must be done at once,” said Gura, “for the wedding arrangements are completed and Bulf is impatient for his mate.”

For a moment Tanar stood in thought, seeking to formulate some plan that might contain at least a semblance of feasibility. “Can you bring Stellara to this gate at once?” he asked Gura.

“If she is alone, yes,” replied the girl.

“Then go and fetch her and wait here with her until I return. My signal will be a low whistle. When you hear it, unlatch the gate.”

“I shall return as quickly as possible,” said Gura, and, as Tanar stepped through the doorway into the barrack yards, he closed and latched the gate behind him.

The Sarian looked about him and was delighted to note that apparently no one had seen him emerge from the garden. Instead of returning along the front of the barracks the way he had come, he turned in the opposite direction and made his way directly to one of the main gates of the palace. And this strategy was prompted also by another motive—he wished to ascertain if he could pass the guard at the main gate without being challenged.

Tanar had not adopted the garments of his captors and was still conspicuous by the scant attire and simple ornaments of a savage warrior and already his comings and goings had made him a familiar figure around the palace yard and in the Korsar streets beyond. But he had never passed through a palace gate alone before; nor without the ever present Fitt.

As he neared the gate he neither hastened nor loitered, but maintained a steady pace and an unconcerned demeanor. Others were passing in and out and as the former naturally received much closer scrutiny by the guards than the latter, Tanar soon found himself in a Korsar street outside the palace of The Cid.

Before him were the usual sights now grown familiar—the narrow, dusty street, the small open shops or bazaars lining the opposite side, the swaggering Korsars in their brilliant kerchiefs and sashes, and the slaves bearing great burdens to and fro—garden truck and the fruits of the chase coming in from the back country, while bales of tanned hides, salt and other commodities, craved by the simple tastes of the aborigines, were being borne out of the city toward the interior. Some of the bales were of considerable size and weight, requiring the services of four carriers, and were supported on two long poles, the ends of which rested on the shoulders of the men.

There were lines of slaves carrying provisions and ammunition to a fleet of ships that was outfitting for a new raid, and another line bearing plunder from the hold of another ship that had but recently come to anchor in the river before the city.

All this activity presented a scene of apparent confusion, which was increased by the voices of the merchants hawking their wares and the shrill bickering of prospective purchasers.

Through the motley throng the Sarian shouldered his way back toward another gate that gave entrance to the palace ground close to the far end of the long, rambling barracks. As this was the gate through which he passed most often he was accorded no more than a glance as he passed through, and once within he hastened immediately to the quarters assigned to David. Here he found both David and Ja, to whom he immediately unfolded a plan that he had been perfecting since he left the garden of The Cid.

“And now,” he said, “before you have agreed to my plan, let me make it plain that I do not expect you to accompany me if you feel that the chances of success are too slight. It is my duty, as well as my desire, to save Stellara and Gura. But I cannot ask you to place your plans for escape in jeopardy.”

“Your plan is a good one,” replied David, “and even if it were not it is the best that has been suggested yet. And as for our deserting either you or Stellara or Gura, that, of course, is not even a question for discussion. We shall go with you and I know that I speak for Ja as well as myself.”

“I knew that you would say that,” said the Sarian, “and now let us start at once to put the plan to test.”

“Good,” said David. “You make your purchases and return to the garden and Ja and I will proceed at once to carry out our part.”

The three proceeded at once toward the palace gate at the far end of the barracks, and as they were passing through the Korsar in charge stopped them.

“Where now?” he demanded.

“We are going into the city to make purchases for a long expedition that we are about to make in search of new iron deposits in the back country, further than we have ever been before.”

“And where is Fitt?” demanded the captain of the gate.

“The Cid sent for him, and while he is gone we are making the necessary preparations.”

“All right,” said the man, apparently satisfied. “You may pass.”

“We shall return presently with porters,” said David, “for some of our personal belongings and then go out again to collect the balance of our outfit. Will you leave word that we are to be passed in the event that you are not here?”

“I shall be here,” said the man. “But what are you going to carry into the back country?”

“We expect that we may have to travel even beyond the furthest boundaries of Korsar, where the natives know little or nothing of The Cid and his authority, and for this reason it is necessary for us to carry provisions and articles of trade that we may barter with them for what we want, since we shall not have sufficient numbers in our party to take these things by force.”

“I see,” said the man; “but it seems funny that The Cid does not send muskets and pistols to take what he wants rather than spoil these savages by trading with them.”

“Yes,” said David, “it does seem strange,” and the three passed out into the street of Korsar.

Beyond the gate David and Ja turned to the right toward the market place, while Tanar crossed immediately to one of the shops on the opposite side of the street. Here he purchased two large bags, made of well tanned hide, with which he returned immediately to the palace grounds and presently he was before the garden gate where he voiced a low whistle that was to be the signal by which the girls were to know that he arrived.

Almost immediately the gate swung open and Tanar stepped quickly within. As Gura closed the gate behind him, Tanar found himself standing face to face with Stellara. Her eyes were moist with tears, her lips were trembling with suppressed emotion as the Sarian opened his arms and pressed her to him.

The market place of the city of Korsar is a large, open square where the natives from the interior barter their agricultural produce, raw hides and the flesh of the animals they have taken in the chase, for the simple necessities which they wish to take back to their homes with them.

The farmers bring in their vegetables in large hampers made of reed bound together with grasses. These hampers are ordinarily about four feet in each dimension and are borne on a single pole by two men if lightly loaded, or upon two poles and by four carriers if the load is heavy.

David and Ja approached a group of men whose hampers were empty and who were evidently preparing to depart from the market, and after questioning several of the group they found two who were returning to the same village, which lay at a considerable distance almost due north of Korsar.

By the order of The Cid, Fitt had furnished his three prisoners with ample funds in the money of Korsar that they might make necessary purchases in the prosecution of their investigations and their experiments.

The money, which consisted of gold coins of various sizes and weights, was crudely stamped upon one side with what purported to be a likeness of The Cid, and upon the other with a Korsar ship. For so long a time had gold coin been the medium of exchange in Korsar and the surrounding country that it was accepted by the natives of even remote villages and tribes, so that David had little difficulty in engaging the services of eight carriers and their two hampers to carry equipment at least as far as their village, which in reality was much further than David had any intention of utilizing the services of the natives.

Having concluded his arrangements with the men, David and Ja led the way back to the palace gate, where the officer passed them through with a nod.

As they proceeded along the front of the barracks toward its opposite end their only fear was that Fitt might have returned from his interview with The Cid. If he had and if he saw and questioned them, all was lost. They scarcely breathed as they approached the entrance to their quarters, which were also the quarters of Fitt. But they saw nothing of him as they passed the doorway and hastened on to the door in the garden wall. Here they halted, directing the bearers to place the baskets close to the doorway. David Innes whistled. The door swung in, and at a word from Tanar the eight carriers entered, picked up two bundles just inside the gate and deposited one of them in each of the hampers waiting beyond the wall. The lids were closed. The slaves resumed their burden, and the party turned about to retrace its steps to the palace gate through which the carriers had just entered with their empty hampers.

Once again apprehension had chilled the heart of David Innes for fear that Fitt might have returned, but they passed the barracks and reached the gate without seeing him, and here they were halted by the Korsar in charge.

“It did not take you long,” he said. “What have you in the hampers?” and he raised the cover of one of them.

“Only our personal belongings,” said David. “When we return again we shall have our full equipment. Would you like to inspect it all at the same time?”

The Korsar, looking down at the skin bag lying at the bottom of the hamper, hesitated for a moment before replying. “Very well,” he said, “I will do it all at the same time,” and he let the cover drop back into place.

The hearts of the three men had stood still, but David Innes’s voice betrayed no unwonted emotion as he addressed the captain of the gate. “When Fitt returns,” he said, “tell him that I am anxious to see him and ask him if he will wait in our quarters until we return.”

The Korsar nodded a surly assent and motioned for them to pass on through the gate.

Turning to the right, David led the party down the narrow street toward the market place. There he turned abruptly to the left, through a winding alleyway and double-backed to the north upon another street that paralleled that upon which the palace fronted. Here were poorer shops and less traffic and the carriers were able to make good time until presently the party passed out of the city of Korsar into the open country beyond. And then, by dint of threats and promises of additional pieces of gold, the three men urged the carriers to accelerate their speed to a swinging trot, which they maintained until they were forced to stop from exhaustion. A brief rest with food and they were off again; nor did they slacken their pace until they reached the rolling, wooded country at the foothills of the mountains, far north of Korsar.

Here, well within the shelter of the woods, the carriers set down their burdens and threw themselves upon the ground to rest, while Tanar and David swung back the covers of the hampers and untying the stout thongs that closed the mouths of the bags revealed their contents. Half smothered and almost unable to move their cramped limbs, Stellara and Gura were lifted from the baskets and revealed to the gaze of the astounded carriers.

Tanar turned upon the men. “Do you know who this woman is?” he demanded.

“No,” said one of their number.

“It is Stellara, the daughter of The Cid,” said the Sarian. “You have helped to steal her from the palace of her father. Do you know what that will mean if you are caught?”

The men trembled in evident terror. “We did not know she was in the basket,” said one of them. “We had nothing to do with it. It is you who stole her.”

“Will the Korsars believe you when we tell them of the great quantities of gold we paid you if we are captured?” asked Tanar. “No, they will not believe you and I do not have to tell you what your fate will be. But there is safety for you if you will do what I tell you to do.”

“What is that?” demanded one of the natives.

“Take up your hampers and hasten on to your village and tell no one, as long as you live, what you have done, not even your mates: If you do not tell, no one will know for we shall not tell.”

“We will never tell,” cried the men in chorus.

“Do not even talk about it among yourselves,” cautioned David, “for even the trees have ears, and if the Korsars come to your village and question you tell them that you saw three men and two women traveling toward the east just beyond the borders of the city of Korsar. Tell them that they were too far away for you to recognize them, but that they may have been The Cid’s daughter and her companion with the three men who abducted them.”

“We will do as you say,” replied the carriers.

“Then be gone,” demanded David, and the eight men hurriedly gathered up their hampers and disappeared into the forest toward the north.

When the two girls were sufficiently revived and rested to continue the journey, the party set out again, making their way to the east for a short distance and then turning north again, for it had been Tanar’s plan to throw the Korsars off the trail by traveling north, rather than east or south. Later they would turn to the east, far north of the area which the Korsars might be expected to comb in search of them, and then again, after many marches, they would change their direction once more to the south. It was a circuitous route, but it seemed the safest.

The forest changed to pine and cedar and there were windswept wastes dotted with gnarled and stunted trees. The air was cooler than they had ever known it in their native land, and when the wind blew from the north they shivered around roaring camp fires. The animals they met were scarcer and bore heavier fur, and, nowhere was there sign of man.

Upon one occasion when they stopped to camp Tartar pointed at the ground before him. “Look!” he cried to David. “My shadow is no longer beneath me,” and then, looking up, “the sun is not above us.”

“I have noticed that,” replied David, “and I am trying to understand the reason for it, and perhaps I shall with the aid of the legends of the Korsars.”

As they proceeded their shadows grew longer and longer and the light and heat of the sun diminished until they traveled in a semi-twilight that was always cold.

Long since they had been forced to fashion warmer garments from the pelts of the beasts they had killed. Tanar and Ja wanted to turn back toward the southeast, for their strange homing instinct drew them in that direction toward their own country, but David asked them to accompany him yet a little further for his mind had evolved a strange and wonderful theory and he wished to press on yet a little further to obtain still stronger proof of its correctness.

When they slept they rested beside roaring fires and once, when they awoke, they were covered by a light mantle of a cold, white substance that frightened the Pellucidarians, but that David knew was snow. And the air was full of whirling particles and the wind bit those portions of their faces that were exposed, for now they wore fur caps and hoods and their hands were covered with warm mittens.

“We cannot go much further in this direction,” said Ja, “or we shall all perish.”

“Perhaps you are right,” said David. “You four turn back to the southeast and I will go yet a little further to the north and overtake you when I have satisfied myself that a thing that I believe is true.”

“No,” cried Tanar, “we shall remain together. Where you go we shall go.”

“Yes,” said Ja, “we shall not abandon you.”

“Just a little further north, then,” said David, “and I shall be ready to turn back with you,” and so they forged ahead over snow covered ground into the deepening gloom that filled the souls of the Pellucidarians with terror. But after a while the wind changed and blew from the south and the snow melted and the air became balmy again, and still further on the twilight slowly lifted and the light increased, though the midday sun of Pellucidar was now scarcely visible behind them.

“I cannot understand it,” said Ja. “Why should it become lighter again, although the sun is ever further away behind us?”

“I do not know,” said Tanar. “Ask David.”

“I can only guess,” said David, “and my guess seems so preposterous that I dare not voice it.”

“Look!” cried Stellara, pointing ahead. “It is the sea.”

“Yes,” said Gura, “a gray sea; it does not look like water.”

“And what is that?” cried Tanar. “There is a great fire upon the sea.”

“And the sea does not curve upward in the distance,” cried Stellara. “Everything is wrong in this country and I am afraid.”

David had stopped in his tracks and was staring at the deep red glow ahead. The others gathered around him and watched it, too. “What is it?” demanded Ja.

“As there is a God in heaven it can be but one thing,” replied David; “and yet I know that it cannot be that thing. The very idea is ridiculous. It is impossible and outlandish.”

“But what might it be?” demanded Stellara.

“The sun,” replied David.

“But the sun is almost out of sight behind us,” Gura reminded him.

“I do not mean the sun of Pellucidar,” replied David; “but the sun of the outer world, the world from which I came.”

The others stood in silent awe, watching the edge of a blood red disc that seemed to be floating upon a gray ocean across whose reddened surface a brilliant pathway of red and gold led from the shoreline to the blazing orb, where the sea and sky seemed to meet.
XV

MADNESS

“Now,” said Stellara, “we can go no further;” nor indeed could they for east and west and north stretched a great, sullen sea and along the shore-line at their feet great ice cakes rose and fell with sullen roars and loud reports as the sea ground the churning mass.

For a long time David Innes, Emperor of Pellucidar, stood staring out across that vast and desolate waste of water. “What lies beyond?” he murmured to himself, and then, shaking his head, he turned away. “Come,” he said, “let us strike back for Sari.”

His companions received his words with shouts of joy. Smiles replaced the half troubled expressions that had marked their drawn faces since the moment that they had discovered that their beloved noonday sun was being left behind them.

With light steps, with laughter and joking, they faced the long, arduous journey that lay ahead of them.

During the second march, after they had turned back from the northern sea, Gura discovered a strange object to the left of their line of march.

“It looks as though it might be some queer sort of native hut,” she said.

“We shall have to investigate it,” said David, and the five made their way to the side of the strange object.

It was a large, heavy, wicker basket that lay inverted upon the barren ground. All about it were the rotted remnants of cordage.

At David’s suggestion the men turned the basket over upon its side. Beneath it they found well preserved remnants of oiled silk and a network of fine cord.

“What is it?” asked Stellara.

“It is the basket and all that remains of the gas bag of a balloon,” said David.

“What is a balloon,” asked the girl, “and how did it get here?”

“I can explain what a balloon is,” said David; “but if I were positive that I was correct in my conjecture as to how it came here, I would hold the answer to a thousand questions that have puzzled the men of the outer crust for ages.” For a long time he stood silently contemplating the weather-worn basket. His mind submerged in thought was oblivious to all else. “If I only knew,” he mused. “If I only knew, and yet how else could it have come here? What else could that red disc upon the horizon of the sea have been other than the midnight sun of the arctic regions.”

“What in the world are you talking about?” demanded Gura.

“The poor devils,” mused David, apparently oblivious of the girl’s presence. “They made a greater discovery than they could have hoped for in their wildest dreams. I wonder if they lived to realize it.” Slowly he removed his fur cap and stood facing the basket with bowed head, and for some unaccountable reason, which they could not explain, his companions bared their heads and followed his example. And after they had resumed their journey it was a long time before David Innes could shake off the effects of that desolate reminder of one of the world’s most pathetic tragedies.

So anxious were the members of the party to reach the cheering warmth of the beloved Pellucidar that they knew, that they pressed on toward the south with the briefest of rests; nor were they wholly content until once more their shadows lay directly beneath them.

Sari, lying slightly east of south, their return from the north took them over a different route from that which they had followed up from Korsar. Of course the Pellucidarians did not know these points of compass as north or south, and even David Innes carried them in his mind more in accordance with the Pellucidarian scheme than that with which he had been familiar upon the outer crust.

Naturally, with the sun always at zenith and with no stars and no moon and no planets, the Pellucidarians have been compelled to evolve a different system of indicating direction than that with which we are familiar. By instinct they know the direction in which their own country lies and each Pellucidarian reckons all directions from this base line, and he indicates other directions in a simple and ingenious manner.

Suppose you were from Sari and were traveling from the ice girt sea above Korsar to any point upon Pellucidar, you would set and maintain your course in this manner. Extend the fingers of your right hand and hold it in a horizontal position, palm down, directly in front of your body, your little finger pointing in the direction of Sari—a direction which you know by instinct—and your thumb pointing to the left directly at right angles to the line in which your little finger is pointing. Now spread your left hand in the same way and lower it on top of your right hand, so that the little finger of your left hand exactly covers the little finger of your right hand.

You will now see the fingers and thumbs of your two hands cover an arc of one hundred and eighty degrees.

Sari lies southeast of Korsar, while The Land of Awful Shadow lies due south. Therefore a Sarian pointing in the direction toward The Land of Awful Shadow would say that he was traveling two left fingers from Sari, since the middle finger of the left hand would be pointing about due south toward The Land of Awful Shadow. If he were going in the opposite direction, or north, he would merely add the word “back,” saying that he was traveling two left fingers back from Sari, so that by this plan every point of compass is roughly covered, and with sufficient accuracy for all the requirements of the primitive Pellucidarians. The fact that when one is traveling to the right of his established base line and indicates it by mentioning the fingers of his left hand might, at first, be deemed confusing, but, of course, having followed this system for ages, it is perfectly intelligible to the Pellucidarians.

When they reached a point at which the city of Korsar lay three right fingers back from Sari, they were, in reality, due east of the Korsar city. They were now in fertile, semi-tropical land teeming with animal life. The men were armed with pistols as well as spears, bows and arrows and knives; while Stellara and Gura carried light spears and knives, and seldom was there a march that did not witness an encounter with one or more of the savage beasts of the primeval forests, verdure clad hills or rolling plains across which their journey led them.

They long since had abandoned any apprehension of pursuit or capture by the Korsars and while they had skirted the distant hinterland claimed by Korsar and had encountered some of the natives upon one or two occasions, they had seen no member of the ruling class with the result that for the first time since they had fallen into the clutches of the enemy they felt a sense of unquestioned freedom. And though the other dangers that beset their way might appear appalling to one of the outer world, they had no such effect upon any one of the five, whose experiences of life had tended to make them wholly self-reliant, and, while constantly alert and watchful, unoppressed by the possibility of future calamity. When danger suddenly confronted them, they were ready to meet it. After it had passed they did not depress their spirits by anticipating the next encounter.

Ja and David were anxious to return to their mates, but Tanar and Stellara were supremely happy because they were together, and Gura was content merely to be near Tanar. Sometimes she recalled Balal, her brother, for he had been kind to her, but Scurv and Sloo and Dhung she tried to forget.

Thus they were proceeding, a happy and contented party, when, with the suddenness and unexpectedness of lightning out of a clear sky, disaster overwhelmed them.

They had been passing through a range of low, rocky hills and were descending a narrow gorge on the Sari side of the range when, turning the shoulder of a hill, they came face to face with a large party of Korsars, fully a hundred strong. The leaders saw and recognized them instantly and a shout of savage triumph that broke from their lips was taken up by all their fellows.

David, who was in the lead, saw that resistance would be futile and in the instant his plan was formed. “We must separate,” he said. “Tanar, you and Stellara go together. Ja, take Gura with you, and I shall go in a different direction, for we must not all be captured. One, at least, must escape to return to Sari. If it is not I, then let the one who wins through take this message to Ghak and Perry. Tell Perry that I am positive that I have discovered that there is a polar opening in the outer crust leading into Pellucidar and that if he ever gets in radio communication with the outer world, he must inform them of this fact. Tell Ghak to rush his forces by sea on Korsar, as well as by land. And now, good-bye, and each for himself.”

Turning in their tracks the five fled up the gorge and being far more active and agile than the Korsars, they outdistanced them, and though the rattle of musketry followed them and bits of iron and stone fell about them, or whizzed past them, no one was struck.

Tanar and Stellara found and followed a steep ravine that led upward to the right, and almost at the same time Ja and Gura diverged to the left up the course of a dry waterway, while David continued on back up the main gorge.

Almost at the summit and within the reach of safety, Tanar and Stellara found their way blocked by a sheer cliff, which, while not more than fifteen feet in height, was absolutely unscalable; nor could they find footing upon the steep ravine sides to the right or left, and as they stood there in this cul-de-sac, their backs to the wall, a party of twenty or thirty Korsars, toiling laboriously up the ravine, cut off their retreat; nor was there any place in which they might hide, but instead were compelled to stand there in full view of the first of the enemy that came within sight of them, and thus with freedom already within their grasp they fell again into the hands of the Korsars. And Tanar had been compelled to surrender without resistance because he did not dare risk Stellara’s life by drawing the fire of the enemy.

Many of the Korsars were for dispatching Tanar immediately, but the officer in command forbade them for it was The Cid’s orders that any of the prisoners that might be recaptured were to be returned alive. “And furthermore,” he added, “Bulf is particularly anxious to get this Sarian back alive.”

During the long march back to Korsar, Tanar and Stellara learned that this was one of several parties that The Cid had dispatched in search of them with orders never to return until they had rescued his daughter and captured her abductors. They also had impressed upon them the fact that the only reason for The Cid’s insistence that the prisoners be returned alive was because he and Bulf desired to mete out to them a death commensurate with their crime.

During the long march back to Korsar, Tanar and Stellara were kept apart as a rule, though on several occasions they were able to exchange a few words.

“My poor Sarian,” said Stellara upon one of these. “I wish to God that you had never met me for only sorrow and pain and death can come of it.”

“I do not care,” replied Tanar, “if I die tomorrow, or if they torture me forever, for no price is too high to pay for the happiness that I have had with you, Stellara.”

“Ah, but they will torture you—that is what wrings my heart,” cried the girl. “Take your life yourself, Tanar. Do not let them get you. I know them and I know their methods and I would rather kill you with my own hands than see you fall into their clutches. The Cid is a beast, and Bulf is worse than Bohar the Bloody. I shall never be his mate; of that you may be sure, and if you die by your own hand I shall follow you shortly. And if there is a life after this, as the ancestors of the Korsars taught them, then we shall meet again where all is peace and beauty and love.”

The Sarian shook his head. “I know what is here in this life,” he said, “and I do not know what is there in the other. I shall cling to this, and you must cling to it until some other hand than ours takes it from us.”

“But they will torture you so horribly,” she moaned.

“No torture can kill the happiness of our love, Stellara,” said the man, and then guards separated them and they plodded on across the weary, interminable miles. How different the country looked through eyes of despair and sorrow from the sunlit paradise that they had seen when they journeyed through it, hand in hand with freedom and love.

But at last the long, cruel journey was over, a fitting prelude to its cruel ending, for at the palace gate Stellara and Tanar were separated. She was escorted to her quarters by female attendants whom she recognized as being virtually her guards and keepers, while Tanar was conducted directly into the presence of The Cid.

As he entered the room he saw the glowering face of the Korsar Chieftain, and standing below the dais, just in front of him, was Bulf, whom he had seen but once before, but whose face no man could ever forget. But there was another there whose presence brought a look of greater horror to Tanar’s face than did the brutal countenances of The Cid or Bulf, for standing directly before the dais, toward which he was being led, the Sarian saw David I, Emperor of Pellucidar. Of all the calamities that could have befallen, this was the worst.

As the Sarian was led to David’s side he tried to speak to him, but was roughly silenced by the Korsar guards; nor were they ever again to be allowed to communicate with one another.

The Cid eyed them savagely, as did Bulf. “For you, who betrayed my confidence and abducted my daughter, there is no punishment that can fit your crime; there is no death so terrible that its dying will expiate your sin. It is not within me to conceive of any form of torture the infliction of which upon you would give me adequate pleasure. I shall have to look for suggestions outside of my own mind,” and his eyes ran questioningly among his officers surrounding him.

“Let me have that one,” roared Bulf, pointing at Tanar, “and I can promise you that you will witness such tortures as the eyes of man never before beheld; nor the body of man ever before endured.”

“Will it result in death?” asked a tall Korsar with cadaverous face.

“Of course,” said Bulf, “but not too soon.”

“Death is a welcome and longed for deliverance from torture,” continued the other. “Would you give either one of these the satisfaction and pleasure of enjoying even death?”

“But what else is there?” demanded The Cid.

“There is a living death that is worse than death,” said the cadaverous one.

“And if you can name a torture worse than that which I had in mind,” exclaimed Bulf, “I shall gladly relinquish all my claims upon this Sarian.”

“Explain,” commanded The Cid.

“It is this,” said the cadaverous one. “These men are accustomed to sunlight, to freedom, to cleanliness, to fresh air, to companionship. There are beneath this palace dark, damp dungeons into which no ray of light ever filters, whose thick walls are impervious to sound. The denizens of these horrid places, as you know, would have an effect opposite to that of human companionship and the only danger, the only weak spot in my plan, lies in the fact that their constant presence might deprive these criminals of their reason and thus defeat the very purpose to which I conceive their presence necessary. A lifetime of hideous loneliness and torture in silence and in darkness! What death, what torture, what punishment can you mete out to these men that would compare in hideousness with that which I have suggested?”

After he had ceased speaking the others remained in silent contemplation of his proposition for some time. It was The Cid who broke the silence.

“Bulf,” he said, “I believe that he is right, for I know that as much as I love life I would rather die than be left alone in one of the palace dungeons.”

Bulf nodded his head slowly. “I hate to give up my plan,” he said, “for I should like to inflict that torture upon this Sarian myself. But,” and he turned to the cadaverous one, “you are right. You have named a torture infinitely worse than any that I could conceive.”

“Thus is it ordered,” said The Cid, “to separate palace dungeons for life.”

In utter silence, unbroken by the Korsar assemblage, Tanar and David were blindfolded; Tanar felt himself being stripped of all his ornaments and of what meager raiment it was his custom to wear, with the exception of his loin cloth. Then he was pushed and dragged roughly along, first this way and then that. He knew when they were passing through narrow corridors by the muffled echoes and there was a different reverberation of the footsteps of his guards as they crossed large apartments. He was hustled down flights of stone steps and through other corridors and at last he felt himself lowered into an opening, a guard seizing him under each arm. The air felt damp and it smelled of mold and must and of something else that was disgusting, but unrecognizable to his nostrils. And then they let go of him and he dropped a short distance and landed upon a stone flagging that felt damp and slippery to his bare feet. He heard a sound above his head—a grating sound as though a stone slab had been pushed across a stone floor to close the trap through which he had been lowered. Then Tanar snatched the bandage from his eyes, but he might as well have left it there for he found himself surrounded by utter darkness. He listened intently, but there was no sound, not even the sounds of the retreating footsteps of his guards—darkness and silence—they had chosen the most terrible torture that they could inflict upon a Sarian—silence, darkness and solitude.

For a long time he stood there motionless and then, slowly, he commenced to grope his way forward. Four steps he took before he touched the wall and this he followed two steps to the end, and there he turned and took six steps to cross before he reached the wall on the opposite side, and thus he made the circuit of his dungeon and found that it was four by six paces—perhaps not small for a dungeon, but narrower than the grave for Tanar of Pellucidar.

He tried to think—to think how he could occupy his time until death released him. Death! Could he not hasten it? But how? Six paces was the length of his prison cell. Could he not dash at full speed from one end to the other, crushing his brains out by the impact? And then he recalled his promise to Stellara, even in the face of her appeal to him to take his own life—“I shall not die of my own hand.”

Again he made the circuit of his dungeon. He wondered how they would feed him, for he knew that they would feed him because they wished him to live as long as possible, as only thus might they encompass his torture. He thought of the bright sun shining down upon the table-lands of Sari. He thought of the young men and the maidens there free and happy. He thought of Stellara, so close, up there above him somewhere, and yet so infinitely far away. If he were dead, they would be closer. “Not by my own hand,” he muttered.

He tried to plan for the future—the blank, dark, silent future—the eternity of loneliness that confronted him, and he found that through the despair of utter hopelessness his own unconquerable spirit could still discern hope, for no matter what his plans they all looked forward to a day of freedom and he realized that nothing short of death ever could rob him of this solace, and so his plan finally developed.

He must in some way keep his mind from dwelling constantly upon the present. He must erase from it all consideration of the darkness, the silence and the solitude that surrounded him. And he must keep fit, mentally and physically, for the moment of release or escape. And so he planned to walk and to exercise his arms and the other muscles of his body systematically to the end that he might keep in good condition and at the same time induce sufficient fatigue to enable him to sleep as much as possible, and when he rested preparatory to sleep he concentrated his mind entirely upon pleasant memories. And when he put the plan into practice he found that it was all that he had hoped that it would be. He exercised until he was thoroughly fatigued and then he lay down to pleasant day dreams until sleep claimed him. Being accustomed from childhood to sleeping upon hard ground, the stone flagging gave him no particular discomfort and he was asleep in the midst of pleasant memories of happy hours with Stellara.

But his awakening! As consciousness slowly returned it was accompanied by a sense of horror, the cause of which gradually filtered to his awakening sensibilities. A cold, slimy body was crawling across his chest. Instinctively his hand seized it to thrust it away and his fingers closed upon a scaly thing that wriggled and writhed and struggled.

Tanar leaped to his feet, cold sweat bursting from every pore. He could feel the hairs upon his head rising in horror. He stepped back and his foot touched another of those horrid things. He slipped and fell, and, falling, his body encountered others—cold, clammy, wriggling. Scrambling to his feet he retreated to the opposite end of his dungeon, but everywhere the floor was covered with writhing, scaly bodies. And now the silence became a pandemonium of seething sounds, a black caldron of venomous hisses.

Long bodies curled themselves about his legs and writhed and wriggled upward toward his face. No sooner did he tear one from him and hurl it aside than another took its place.

This was no dream as he had at first hoped, but stark, horrible reality. These hideous serpents that filled his cell were but a part of his torture, but they would defeat their purpose. They would drive him mad. Already he felt his mind tottering and then into it crept the cunning scheme of a madman. With their own weapons he would defeat their ends. He would rob them quickly of the power to torture him further, and he burst into a shrill, mirthless laugh as he tore a snake from around his body and held it before him.

The reptile writhed and struggled and very slowly Tanar of Pellucidar worked his hand upward to its throat. It was not a large snake for Pellucidar, measuring perhaps five feet in length with a body about six inches in diameter.

Grasping the reptile about a foot below its head with one hand, Tanar slapped it repeatedly in the face with the other and then held it close to his breast. Laughing and screaming, he struck and struck again, and at last the snake struck back, burying its fangs deep in the flesh of the Sarian.

With a cry of triumph Tanar hurled the thing from him, and then slowly sank to the floor upon the writhing, wriggling forms that carpeted it.

“With your own weapons I have robbed you of your revenge,” he shrieked, and then he lapsed into unconsciousness.

Who may say how long he lay thus in the darkness and silence of that buried dungeon in a timeless world. But at length he stirred; slowly his eyes opened and as consciousness returned he felt about him. The stone flagging was bare. He sat up. He was not dead and to his surprise he discovered that he had suffered neither pain nor swelling from the strike of the serpent.

He arose and moved cautiously about the dungeon. The snakes were gone. Sleep had restored his mental equilibrium, but he shuddered as he realized how close he had been to madness, and he smiled somewhat shamefacedly, as he reflected upon the futility of his needless terror. For the first time in his life Tanar of Pellucidar had understood the meaning of the word fear.

As he paced slowly around his dungeon one foot came in contact with something lying on the floor in a corner—something which had not been there before the snakes came. He stooped and felt cautiously with his hand and found an iron bowl fitted with a heavy cover. He lifted the cover. Here was food and without questioning what it was or whence it came, he ate.
XVI

THE DARKNESS BEYOND

The deadly monotony of his incarceration dragged on. He exercised; he ate; he slept. He never knew how the food was brought to his cell, nor when, and after a while he ceased to care.

The snakes came usually while he slept, but since that first experience they no longer filled him with horror. And after a dozen repetitions of their visit they not only ceased to annoy him, but he came to look forward to their coming as a break in the deadly monotony of his solitude. He found that by stroking them and talking to them in low tones he could quiet their restless writhing. And after repeated recurrences of their visits he was confident that one of them had become almost a pet.

Of course in the darkness he could not differentiate one snake from another, but always he was awakened by the nose of one pounding gently upon his chest, and when he took it in his hands and stroked it, it made no effort to escape; not ever again did one of them strike him with its fangs after that first orgy of madness, during which he had thought and hoped that the reptiles were venomous.

It took him a long time to find the opening through which the reptiles found ingress to his cell, but at length, after diligent search, he discovered an aperture about eight inches in diameter, some three feet above the floor. Its sides were worn smooth by the countless passings of scaly bodies. He inserted his hand in the opening and feeling around discovered that the wall at this point was about a foot in thickness, and when he inserted his arm to the shoulder he could feel nothing in any direction beyond the wall. Perhaps there was another chamber there—another cell like his—or possibly the aperture opened into a deep pit that was filled with snakes. He thought of many explanations and the more he thought the more anxious he became to solve the riddle of the mysterious space beyond his cell. Thus did his mind occupy itself with trivial things, and the loneliness and the darkness and the silence exaggerated the importance of the matter beyond all reason until it became an obsession with him. During all his waking hours he thought about that hole in the wall and what lay beyond in the Stygian darkness which his eyes could not penetrate. He questioned the snake that rapped upon his chest, but it did not answer him and then he went to the hole in the wall and asked the hole. And he was on the point of becoming angry when it did not reply when his mind suddenly caught itself, and with a shudder he turned away, realizing that this way led to madness and that he must, above all else, remain master of his mind.

But still he did not abandon his speculation; only now he conducted it with reason and sanity, and at last he hit upon a shrewd plan.

When next his food was brought and he had devoured it he took the iron cover from the iron pot, which had contained it, and hurled it to the stone flagging of his cell, where it broke into several pieces. One of these was long and slender and had a sharp point, which was what he had hoped he would find in the d;bris of the broken cover. This piece he kept; the others he put back into the pot and then he went to the aperture in the wall and commenced to scratch, slowly, slowly, slowly at the hard mortar in which the stones around the hole were set.

He ate and slept many times before his labor was rewarded by the loosening of a single stone next to the hole. And again he ate and slept many times before a second stone was removed.

How long he worked at this he did not know, but the time passed more quickly now and his mind was so engrossed with his labors that he was almost happy.

During this time he did not neglect his exercising, but he slept less often. When the snakes came he had to stop his work, for they were continually passing in and out through the hole.

He wished that he knew how the food was brought to his cell, that he might know if there was danger that those who brought it could hear him scraping at the mortar in the wall, but as he never heard the food brought he hoped that those who brought it could not hear him and he was quite sure that they could not see him.

And so he worked on unceasingly until at last he had scratched away an opening large enough to admit his body, and then for a long time he sat before it, waiting, seeking to assure himself that he was master of his mind, for in this eternal night of solitude that had been his existence for how long he could not even guess, he realized that this adventure which he was facing had assumed such momentous proportions that once more he felt himself upon the brink of madness. And now he wanted to make sure that no matter what lay beyond that aperture he could meet it with calm nerves and a serene and sane, mind, for he could not help but realize that keen disappointment might be lying in wait for him, since during all the long periods of his scratching and scraping since he had discovered the hole through which the snakes came into his cell he had realized that a hope of escape was the foundation of the desire that prompted him to prosecute the work. And though he expected to be disappointed he knew how cruel would be the blow when it fell.

With a touch that was almost a caress he let his fingers run slowly over the rough edges of the enlarged aperture. He inserted his head and shoulders into it and reached far out upon the other side, groping with a hand that found nothing, searching with eyes that saw nothing, and then he drew himself back into his dungeon and walked to its far end and sat down upon the floor and leaned back against the wall and waited—waited because he did not dare to pass that aperture to face some new discouragement.

It took him a long time to master himself, and then he waited again. But this time, after reasoned consideration of the matter that filled his mind.

He would wait until they brought his food and had taken away the empty receptacle—that he might be given a longer interval before possible discovery of his absence, in the event he did not return to his cell. And though he went often to the corner where the food was ordinarily deposited, it seemed an eternity before he found it there. And after he had eaten it, another eternity before the receptacle was taken away; but at last it was removed. And once again he crossed his cell and stood before the opening that led he knew not where.

This time he did not hesitate. He was master of his mind and nerves.

One after the other he put his feet through the aperture until he sat with his legs both upon the far side of the wall. Then, turning on his stomach, he started to lower himself, because he did not know where the floor might be, but he found it immediately, on the same level as his own. And an instant later he stood erect and if not free, at least no longer a prisoner within his own cell.

Cautiously he groped about him in the darkness, feeling his way a few inches at a time. This cell, he discovered, was much narrower than his own, but it was very long. By extending his hands in both directions he could touch both walls, and thus he advanced, placing a foot cautiously to feel each step before he took it.

He had brought with him from his cell the iron sliver that he had broken from the cover of the pot and with which he had scratched himself thus far toward freedom. And the possession of this bit of iron imparted to him a certain sense of security, since it meant that he was not entirely unarmed.

Presently, as he advanced, he became convinced that he was in a long corridor. One foot came in contact with a rough substance directly in the center of the tunnel. He took his hands from the walls and groped in front of him.

It was a rough-coated cylinder about eight inches in diameter that rose directly upward from the center of the tunnel, and his fingers quickly told him that it was the trunk of a tree with the bark still on, though worn off in patches.

Passing this column, which he guessed to be a support for a weak section of the roof of the tunnel, he continued on, but he had taken but a couple of steps when he came to a blank wall—the tunnel had come to an abrupt end.

Tanar’s heart sank within him. His hopes had been rising with each forward step and now they were suddenly dashed to despair. Again and again his fingers ran over the cold wall that had halted his advance toward hoped for freedom, but there was no sign of break or crevice, and slowly he turned back toward his cell, passing the wooden column and retracing his steps in utter dejection. But as he moved sadly along he mustered all his spiritual forces, determined not to let his expected disappointment crush him. He would go back to his cell, but he would still continue to use the tunnel. It would be a respite from the monotony of his own four walls. It would extend the distance that he might walk and after all he would make it worth the effort that had been necessary to gain ingress to it.

Back in his own cell again he lay down to sleep, for he had denied himself sleep a great deal of late that he might prosecute the work upon which he had been engaged. When he awoke the snakes were with him again and his friend was tapping gently on his chest, and once again he took up the dull monotony of his existence, altered only by regular excursions into his new found domain, the black interior of which he came to know as well as he did his own cell, so that he walked briskly from the hole he had made to the wooden column at the far end of the tunnel, passed around it and walked back again at a brisk gait and with as much assurance as though he could see plainly, for he had counted the paces from one end to the other so many times that he knew to an instant when he had covered the distance from one extremity to the other.

He ate; he slept; he exercised; he played with his slimy, reptilian companion; and he paced the narrow tunnel of his discovery. And often when he passed around the wooden column at its far end, he speculated upon the real purpose of it.

Once he went to sleep in his own cell thinking about it, and when he awoke to the gentle tapping of the snake’s snout upon his breast he sat up so suddenly that the reptile fell hissing to the flagging, for clear and sharp upon the threshold of his awakening mind stood an idea—a wonderful idea—why had he not thought of it before?

Excitedly he hastened to the opening leading into the tunnel. Snakes were passing through it, but he fought for precedence with the reptilian horde and tumbled through head first upon a bed of hissing snakes. Scrambling to his feet he almost ran the length of the corridor until his outstretched hands came in contact with the rough bole of the tree. There he stood quite some time, trembling like a leaf, and then, encircling the column with his arms and legs, he started to climb slowly and deliberately aloft. This was the idea that had seized him in its compelling grip upon his awakening.

Upward through the darkness he went, and pausing now and then to grope about with his hands, he found that the tree trunk ran up the center of a narrow, circular shaft.

He climbed slowly upward and at a distance of about thirty feet above the floor of the tunnel, his head struck stone. Feeling upward with one hand he discovered that the tree was set in mortar in the ceiling above him.

This could not be the end! What reason could there be for a tunnel and a shaft that led nowhere? He groped through the darkness in all directions with his hand and he was rewarded by finding an opening in the side of the shaft about six feet below the ceiling. Quitting the bole of the tree he climbed into the opening in the wall of the shaft, and here he found himself in another tunnel, lower and narrower than that at the base of the shaft. It was still dark, so that he was compelled to advance as slowly and with as great caution as he had upon that occasion when he first explored his tunnel below.

He advanced but a short distance when the tunnel turned abruptly to the right, and ahead of him, beyond the turn, he saw a ray of light!

A condemned man snatched from the jaws of death could not have greeted salvation with more joyousness than Tanar of Pellucidar greeted this first slender ray of daylight that he had seen for a seeming eternity. It shone dimly through a tiny crevice, but it was light, the light of heaven that he had never expected to again behold.

Enraptured, he walked slowly toward it, and as he reached it his hand came in contact with rough, unpainted boards that blocked his way. It was through a tiny crack between two of these boards that the light was filtering.

As dim as the light was it hurt his eyes, so long unaccustomed to light of any kind. But by turning them away so that the light did not shine directly into them, he finally became accustomed to it, and when he did he discovered that as small as the aperture was through which the light came it let in sufficient to dispel the utter darkness of the interior of the tunnel and he also discovered that he could discern objects. He could see the stone walls on either side of the tunnel, and by looking closely he could see the boards that formed the obstacle that barred his further progress. And as he examined them he discovered that at one side there was something that resembled a latch, an invention of which he had been entirely ignorant before he had come aboard the Korsar ship upon which he had been made prisoner, for in Sari there are no locks nor latches.

But he knew the thing for what it was and it told him that the boards before him formed a door, which opened into light and toward liberty, but what lay immediately beyond?

He clinched his ear to the door and listened, but he heard no sound. Then very carefully he examined the latch, experimenting with it until he discovered how to operate it. Steadying his nerves, he pushed gently upon the rough planks. As they swung away from him slowly a flood of light rushed into the first narrow crack, and Tanar covered his eyes with his hands and turned away, realizing that he must become accustomed to this light slowly and gradually, or he might be permanently blinded.

With closed eyes he listened at the crack, but could hear nothing. And then with utmost care he started to accustom his eyes to the light, but it was long before he could stand the full glare that came through even this tiny crack.

When he could stand the light without pain he opened the door a little further and looked out. Just beyond the door lay a fairly large room, in which wicker hampers, iron and earthen receptacles and bundles sewed up in hides littered the floor and were piled high against the walls. Everything seemed covered with dust and cobwebs and there was no sign of a human being about.

Pushing the door open still further Tanar stepped from the tunnel into the apartment and looked about him. Everywhere the room was a litter of bundles and packages with articles of clothing strewn about, together with various fittings for ships, bales of hide and numerous weapons.

The thick coating of dust upon everything suggested to the Sarian that the room had not been visited lately.

For a moment he stood with his hand still on the open door and as he started to step into the room his hand stuck for an instant where he had grasped the rough boards. Looking at his fingers to ascertain the cause he discovered that they were covered with sticky pitch. It was his left hand and when he tried to rub the pitch from it he found that it was almost impossible to do so.

As he moved around the room examining the contents everything that he touched with his left hand stuck to it—it was annoying, but unavoidable.

An inspection of the room revealed several windows along one side and a door at one end.

The door was equipped with a latch similar to that through which he had just passed and which was made to open from the outside with a key, but which could be operated by hand from the inside. It was a very crude and simple affair, and for that Tanar would have been grateful had he known how intricate locks may be made.

Lifting the catch Tanar pushed the door slightly ajar and before him he saw a long corridor, lighted by windows upon one side and with doors opening from it upon the other. As he looked a Korsar came from one of the doorways and, turning, walked down the corridor away from him and a moment later a woman emerged from another doorway, and then he saw other people at the far end of the corridor. Quickly Tanar of Pellucidar closed and latched the door.

Here was no avenue of escape. Were he back in his dark cell he could not have been cut off more effectually from the outer world than he was in this apartment at the far end of a corridor constantly used by Korsars; for with his smooth face and his naked body, he would be recognized and seized the instant that he stepped from the room. But Tanar was far from being overwhelmed by discouragement. Already he had come much further on the road to escape than he had previously dreamed could be possible and not only this thought heartened him, but even more the effect of daylight, which had for so long been denied him. He had felt his spirit and his courage expand beneath the beneficent influence of the light of the noonday sun, so that he felt ready for any emergency that might confront him.

Turning back once more into the room he searched it carefully for some other avenue of escape. He went to the windows and found that they overlooked the garden of The Cid, but there were many people there, too, in that part of the garden close to the palace. The trees cut off his view of the far end from which he had helped Stellara and Gura to escape, but he guessed that there were few, if any, people there, though to reach it would be a difficult procedure from the windows of this storeroom.

To his left, near the opposite side of the garden, he could see that the trees grew closely together and extended thus apparently the full length of the enclosure.

If those trees had been upon this side of the garden he guessed that he might have found a way to escape; at least as far as the gate in the garden wall close to the barracks, but they were not and so he must abandon thought of them.

There seemed, therefore, no other avenue of escape than the corridor into which he had just looked; nor could he remain indefinitely in this chamber where there was neither food nor water and with a steadily increasing danger that his absence from the dungeon would be discovered when they found that he did not consume the food they brought him.

Seating himself upon a bale of hide Tanar gave himself over to contemplation of his predicament and as he studied the matter his eyes fell upon some of the loose clothing strewn about the room. There he saw the shorts and shirts of Korsar, the gay sashes and head handkerchiefs, the wide topped boots, and with a half smile upon his lips he gathered such of them as he required, shook the dust from them and clothed himself after the manner of a Korsar. He needed no mirror though to know that his smooth face would betray him.

He selected pistols, a dirk and a cutlass, but he could find neither powder nor balls for his firearms.

Thus arrayed and armed he surveyed himself as best he might without a mirror. “If I could keep my back toward all Korsar,” he mused, “I might escape with ease for I warrant I look as much a Korsar as any of them from the rear, but unless I can grow bushy whiskers I shall not deceive anyone.”

As he sat musing thus he became aware suddenly of voices raised in altercation just outside the door of the storeroom. One was a man’s voice; the other a woman’s.

“And if you won’t have me,” growled the man, “I’ll take you.”

Tanar could not hear the woman’s reply, though he heard her speak and knew from her voice that it was a woman.

“What do I care for The Cid?” cried the man. “I am as powerful in Korsar as he. I could take the throne and be Cid myself, if I chose.”

Again Tanar heard the woman speak.

“If you do I’ll choke the wind out of you,” threatened the man. “Come in here where we can talk better. Then you can yell all you want for no one can hear you.”

Tanar heard the man insert a key in the lock and as he did so the Pellucidarian sought a hiding place behind a pile of wicker hampers.

“And after you get out of this room,” continued the man, “there will be nothing left for you to yell about.”

“I have told you right along,” said the woman, “that I would rather kill myself than mate with you, but if you take me by force I shall still kill myself, but I shall kill you first.”

The heart of Tanar of Pellucidar leaped in his breast when he heard that voice. His fingers closed upon the hilt of the cutlass at his side, and as Bulf voiced a sneering laugh in answer to the girl’s threat, the Sarian leaped from his concealment, a naked blade shining in his right hand.

At the sound behind him Bulf wheeled about and for an instant he did not recognize the Sarian in the Korsar garb, but Stellara did and she voiced a cry of mingled surprise and joy.

“Tanar!” she cried. “My Tanar!”

As the Sarian rushed him Bulf fell back, drawing his cutlass as he retreated. Tanar saw that he was making for the door leading into the corridor and he rushed at the man to engage him before he could escape, so that Bulf was forced to stand and defend himself.

“Stand back,” cried Bulf, “or you shall die for this,” but Tanar of Pellucidar only laughed in his face, as he swung a wicked blow at the man’s head, which Bulf but barely parried, and then they were at one another like two wild beasts.

Tanar drew first blood from a slight gash in Bulf’s shoulder and then the fellow yelled for help.

“You said that no one could hear Stellara’s cries for help from this apartment,” taunted Tanar, “so why do you think that they can hear yours?”

“Let me out of here,” cried Bulf. “Let me out and I will give you your freedom.” But Tanar rushed him into a corner and the sharp edge of his cutlass sheared an ear from Bulf’s head.

“Help!” shrieked the Korsar. “Help! it is Bulf. The Sarian is killing me.”

Fearful that his loud cries might reach the corridor beyond and attract attention, Tanar increased the fury of his assault. He beat down the Korsar’s guard. He swung his cutlass in one terrible circle that clove Bulf’s ugly skull to the bridge of his nose, and with a gurgling gasp the great brute lunged forward upon his face. And Tanar of Pellucidar turned and took Stellara in his arms.

“Thank God,” he said, “that I was in time.”

“It must have been God Himself who led you to this room,” said the girl. “I thought you dead. They told me that you were dead.”

“No,” said Tanar. “They put me in a dark dungeon beneath the palace, where I was condemned to remain for life.”

“And you have been so near me all this time,” said Stellara, “and I thought that you were dead.”

“For a long time I thought that I was worse than dead,” replied the man. “Darkness, solitude and silence—God! That is worse than death.”

“And yet you escaped!” The girl’s voice was filled with awe.

“It was because of you that I escaped,” said Tanar. “Thoughts of you kept me from going mad—thought and hope urged me on to seek some avenue of escape. Never again as long as life is in me shall I feel that there can be any situation that is entirely hopeless after what I have passed through.”

Stellara shook her head. “Your hope will have to be strong, dear heart, against the discouragement that you must face in seeking a way out of the palace of The Cid and the city of Korsar.”

“I have come this far,” replied Tanar. “Already have I achieved the impossible. Why should I doubt my ability to wrest freedom for you and for me from whatever fate holds in store for us?”

“You cannot pass them with that smooth face, Tanar,” said the girl, sadly. “Ah, if you only had Bulf’s whiskers,” and she glanced down at the corpse of the fallen man.

Tanar turned, too, and looked down at Bulf, where he lay in a pool of blood upon the floor. And then quickly he faced Stellara. “Why not?” he cried. “Why not?”
XVII

DOWN TO THE SEA

“What do you mean?” demanded Stellara.

“Wait and you shall see,” replied Tanar, and drawing his dirk he stooped and turned Bulf over upon his back. Then with the razor-sharp blade of his weapon he commenced to hack off the bushy, black beard of the dead Korsar, while Stellara looked on in questioning wonder.

Spreading Bulf’s headcloth flat upon the floor, Tanar deposited upon it the hair that he cut from the man’s face, and when he had completed his grewsome tonsorial effort he folded the hair into the handkerchief, and, rising, motioned for Stellara to follow him.

Going to the door that led into the tunnel through which he had escaped from the dungeon, Tanar opened it, and, smearing his fingers with the pitch that exuded from the boards upon the inside of the door, he smeared some of it upon the side of his face and then turned to Stellara.

“Put this hair upon my face in as natural a way as you can. You have lived among them all your life, so you should know well how a Korsar’s beard should look.”

Horrible as the plan seemed and though she shrank from touching the hair of the dead man, Stellara steeled herself and did as Tanar bid. Little by little, patch by patch, Tanar applied pitch to his face and Stellara placed the hair upon it until presently only the eyes and nose of the Sarian remained exposed. The expression of the former were altered by increasing the size and bushiness of the eyebrows with shreds of Bulf’s beard that had been left over, and then Tanar smeared his nose with some of Bulf’s blood, for many of the Korsars had large, red noses. Then Stellara stood away and surveyed him critically. “Your own mother would not know you,” she said.

“Do you think I can pass as a Korsar?” he asked.

“No one will suspect, unless they question you closely as you leave the palace.”

“We are going together,” said Tanar.

“But how?” asked Stellara.

“I have been thinking of another plan,” he said. “I noticed when I was living in the barracks that sailors going toward the river had no difficulty in passing through the gate leaving the palace. In fact, it is always much easier to leave the palace than to enter it. On many occasions I have heard them say merely that they were going to their ships. We can do the same.”

“Do I look like a Korsar sailor?” demanded Stellara.

“You will when I get through with you,” said Tanar, with a grin.

“What do you mean?”

“There is Korsar clothing here,” said Tanar; “enough to outfit a dozen and there is still plenty of hair on Bulf’s head.”

The girl drew back with a shudder. “Oh, Tanar! You cannot mean that.”

“What other way is there?” he demanded. “If we can escape together is it not worth any price that we might have to pay?”

“You are right,” she said. “I will do it.”

When Tanar completed, his work upon her, Stellara had been transformed into a bearded Korsar, but the best that he could do in the way of disguise failed to entirely hide the contours of her hips and breasts.

“I am afraid they will suspect,” he said. “Your figure is too feminine for shorts and a shirt to hide it.”

“Wait,” exclaimed Stellara. “Sometimes the sailors, when they are going on long voyages, wear cloaks, which they use to sleep in if the nights are cool. Let us see if we can find such a one here.”

“Yes, I saw one,” replied Tanar, and crossing the room he returned with a cloak made of wide striped goods. “That will give you greater height,” he said. But when they draped it about her, her hips were still too much in evidence.

“Build out my shoulders,” suggested Stellara, and with scarfs and handkerchiefs the Sarian built the girl’s shoulders out so that the cloak hung straight and she resembled a short, stocky man, more than a slender, well-formed girl.

“Now we are ready,” said the Sarian. Stellara pointed to the body of Bulf.

“We cannot leave that lying there,” she said. “Someone may come to this room and discover it and when they do every man in the palace—yes, even in the entire city—will be arrested and questioned.”

Tanar looked about the room and then he seized the corpse of Bulf and dragged it into a far corner, after which he piled bundles of hides and baskets upon it until it was entirely concealed, and over the blood stains upon the floor he dragged other bales and baskets until all signs of the duel had been erased or hidden.

“And now,” he said, “is as good a time as another to put our disguises to the test.” Together they approached the door. “You know the least frequented passages to the garden,” said Tanar. “Let us make our way from the palace through the garden to the gate that gave us escape before.”

“Then follow me,” replied Stellara, as Tanar opened the door and the two stepped out into the corridor beyond. It was empty. Tanar closed the door behind him, and Stellara led the way down the passage.

They had proceeded but a short distance when they heard a man’s voice in an apartment to the left.

“Where is she?” he demanded.

“I do not know,” replied a woman’s voice. “She was here but a moment ago and Bulf was with her.”

“Find them and lose no time about it,” commanded the man, sternly. And he stepped from the apartment just as Tanar and Stellara were approaching.

It was The Cid. Stellara’s heart stopped beating as the Korsar ruler looked into the faces of Tanar and herself.

“Who are you?” demanded The Cid.

“We are sailors,” said Tanar, quickly, before Stellara could reply.

“What are you doing here in my palace?” demanded the Korsar ruler.

“We were sent here with packages to the storeroom,” replied Tanar, “and we are but now returning to our ship.”

“Well, be quick about it. I do not like your looks,” growled The Cid as he stamped off down the corridor ahead of them.

Tanar saw Stellara sway and he stepped to her side and supported her, but she quickly gained possession of herself, and an instant later turned to the right and led Tanar through a doorway into the garden.

“God!” whispered the man, as they walked side by side after quitting the building. “If The Cid did not know you, then your disguise must be perfect.”

Stellara shook her head for even as yet she could not control her voice to speak, following the terror induced by her encounter with The Cid.

There were a number of men and women in the garden close to the palace. Some of these scrutinized them casually, but they passed by in safety and a moment later the gravel walk they were following wound through dense shrubbery that hid them from view and then they were at the doorway in the garden wall.

Again fortune favored them here and they passed out into the barracks yards without being noticed.

Electing to try the main gate because of the greater number of people who passed to and fro through it, Tanar turned to the right, passed along the full length of the barracks past a dozen men and approached the gate with Stellara at his side.

They were almost through when a stupid looking Korsar soldier stopped them. “Who are you,” he demanded, “and what business takes you from the palace?”

“We are sailors,” replied Tanar. “We are going to our ship.”

“What were you doing in the palace?” demanded the man.

“We took packages there from the captain of the ship to The Cid’s storeroom,” explained the Sarian.

“I do not like the looks of you,” said the man. “I have never seen either one of you before.”

“We have been away upon a long cruise,” replied Tanar.

“Wait here until the captain of the gate returns,” said the man. “He will wish to question you.”

The Sarian’s heart sank. “If we are late in returning to our ship, we shall be punished,” said he.

“That is nothing to me,” replied the soldier.

Stellara reached inside her cloak and beneath the man’s shorts that covered her own apparel and searched until she found a pouch that was attached to her girdle. From this she drew something which she slipped into Tanar’s hands. He understood immediately, and stepping close to the soldier he pressed two pieces of gold into the fellow’s palm. “It will go very hard with us if we are late,” he said.

The man felt the cool gold within his palm. “Very well,” he said, gruffly, “go on about your business, and be quick about it.”

Without waiting for a second invitation Tanar and Stellara merged with the crowd upon the Korsar street. Nor did either speak, and it is possible that Stellara did not even breathe until they had left the palace gate well behind.

“And where now?” she asked at last.

“We are going to sea,” replied the man.

“In a Korsar ship?” she demanded.

“In a Korsar boat,” he replied. “We are going fishing.”

Along the banks of the river were moored many craft, but when Tanar saw how many men were on or around them he realized that the plan he had chosen, which contemplated stealing a fishing boat, most probably would end disastrously, and he explained his doubts to Stellara.

“We could never do it,” she said. “Stealing a boat is considered the most heinous crime that one can commit in Korsar, and if the owner of a boat is not aboard it you may rest assured that some of his friends are watching it for him, even though there is little likelihood that anyone will attempt to steal it since the penalty is death.”

Tanar shook his head. “Then we shall have to risk passing through the entire city of Korsar,” he said, “and going out into the open country without any reasonable excuse in the event that we are questioned.”

“We might buy a boat,” suggested Stellara.

“I have no money,” said Tanar.

“I have,” replied the girl. “The Cid has always kept me well supplied with gold.” Once more she reached into her pouch and drew forth a handful of gold pieces. “Here,” she said, “take these. If they are not enough you can ask me for more, but I think that you can buy a boat for half that sum.”

Questioning the first man that he approached at the river side, Tanar learned that there was a small fishing boat for sale a short way down the river, and it was not long before they had found its owner and consummated the purchase.

As they pushed off into the current and floated down stream, Tanar became conscious of a sudden conviction that his escape from Korsar had been effected too easily; that there must be something wrong, that either he was dreaming or else disaster and recapture lay just ahead.

Borne down toward the sea by the slow current of the river, Tanar wielded a single oar, paddlewise from the stern, to keep the boat out in the channel and its bow in the right direction, for he did not wish to make sail under the eyes of Korsar sailors and fishermen, as he was well aware that he could not do so without attracting attention by his bungling to his evident inexperience and thus casting suspicion upon them.

Slowly the boat drew away from the city and from the Korsar raiders anchored in mid—stream and then, at last, he felt that it would be safe to hoist the sail and take advantage of the land breeze that was blowing.

With Stellara’s assistance the canvas was spread and as it bellied to the wind the craft bore forward with accelerated speed, and then behind them they heard shouts and, turning, saw three boats speeding toward them.

Across the waters came commands for them to lay to.

The pursuing boats, which had set out under sail and had already acquired considerable momentum, appeared to be rapidly overhauling the smaller craft. But presently, as the speed of the latter increased, the distance between them seemed not to vary.

The shouts of the pursuers had attracted the attention of the sailors on board the anchored raiders, and presently Tanar and Stellara heard the deep boom of a cannon and a heavy shot struck the water just off their starboard bow.

Tanar shook his head. “That is too close,” he said. “I had better come about.”

“Why?” demanded Stellara.

“I do not mind risking capture,” he said, “because in that event no harm will befall you when they discover your identity, but I cannot risk the cannon shots for if one of them strikes us, you will be killed.”

“Do not come about,” cried the girl. “I would rather die here with you than be captured, for capture would mean death for you and then I should not care to live. Keep on, Tanar, we may outdistance them yet. And as for their cannon shots, a small, moving boat like this is a difficult target and their marksmanship is none too good.”

Again the cannon boomed and this time the ball passed over them and struck the water just beyond.

“They are getting our range,” said Tanar.

The girl moved close to his side, where he sat by the tiller. “Put your arm around me, Tanar,” she said. “If we must die, let us die together.”

The Sarian encircled her with his free arm and drew her close to him, and an instant later there was a terrific explosion from the direction of the raider that had been firing on them. Turning quickly toward the ship, they saw what had happened—an overcharged cannon had exploded.

“They were too anxious,” said Tanar.

It was some time before another shot was fired and this one fell far astern, but the pursuing boats were clinging tenaciously to their wake.

“They are not gaining,” said Stellara.

“No,” said Tanar, “and neither are we.”

“But I think we shall after we reach the open sea,” said the girl. “We shall get more wind there and this boat is lighter and speedier than theirs. Fate smiled upon us when it led us to this boat rather than to a larger one.”

As they approached the sea their pursuers, evidently fearing precisely what Stellara had suggested, opened fire upon them with harquebuses and pistols. Occasionally a missile would come dangerously close, but the range was just a little too great for their primitive weapons and poor powder.

On they sailed out into the open Korsar Az, which stretched onward and upward into the concealing mist of the distance. Upon their left the sea ran inward forming a great bay, while almost directly ahead of them, though at so great a distance that it was barely discernible, rose the dim outlines of a headland, and toward this Tanar held his course.

The chase had settled down into a dogged test of endurance. It was evident that the Korsars had no intention of giving up their prey even though the pursuit led to the opposite shore of the Korsar Az, and it was equally evident that Tanar entertained no thought of surrender.

On and on they sped, the pursued and the pursuers. Slowly the headland took shape before them, and later a great forest was visible to the left of it—a forest that ran down almost to the sea.

“You are making for land?” asked Stellara.

“Yes,” replied the Sarian. “We have neither food nor water and if we had I am not sufficiently a sailor to risk navigating this craft across the Korsar Az.”

“But if we take to the land, they will be able to trail us,” said the girl.

“You forget the trees, Stellara,” the man reminded her.

“Yes, the trees,” she cried. “I had forgotten. If we can reach the trees I believe that we shall be safe.”

As they approached the shore inside the headland, they saw great combing rollers breaking among the rocks and the angry, sullen boom of the sea came back to their ears.

“No boat can live in that,” said Stellara.

Tanar glanced up and down the shore-line as far as he could see and then he turned and let his eyes rest sadly upon his companion.

“It looks hopeless,” he said. “If we had time to make the search we might find a safer landing place, but within sight of us one place seems to be as good as another.”

“Or as bad,” said Stellara.

“It cannot be helped,” said the Sarian. “To beat back now around that promontory in an attempt to gain the open sea again, would so delay us that we should be overtaken and captured. We must take our chances in the surf, or turn about and give up.”

Behind them their pursuers had come about and were waiting, rising and falling upon the great billows.

“They think that they have us,” said Stellara. “They believe that we shall tack here and make a run for the open sea around the end of that promontory, and they are ready to head us off.”

Tanar held the boat’s nose straight for the shoreline. Beyond the angry surf he could see a sandy beach, but between lay a barrier of rock upon which the waves broke, hurling their spume far into the air.

“Look!” exclaimed Stellara, as the boat raced toward the smother of boiling water. “Look! There! Right ahead! There may be a way yet!”

“I have been watching that place,” said Tanar. “I have been holding her straight for it, and if it is a break in the rocky wall we shall soon know it, and if it is not—”

The Sarian glanced back in the direction of the Korsars’ boats and saw that they were again in pursuit, for by this time it must have become evident to them that their quarry was throwing itself upon the rocky shore-line in desperation rather than to risk capture by turning again toward the open sea.

Every inch of sail was spread upon the little craft and the taut, bellowing canvas strained upon the cordage until it hummed, as the boat sped straight for the rocks dead ahead.

Tanar and Stellara crouched in the stern, the man’s left arm pressing the girl protectingly to his side. With grim fascination they watched the bowsprit rise and fall as it rushed straight toward what seemed must be inevitable disaster.

They were there! The sea lifted them high in the air and launched them forward upon the rocks. To the right a jagged finger of granite broke through the smother of spume. To the left the sleek, water-worn side of a huge boulder revealed itself for an instant as they sped past. The boat grated and rasped upon a sunken rock, slid over and raced toward the sandy beach.

Tanar whipped out his dirk and slashed the halyards, bringing the sail down as the boat’s keel touched the sand. Then, seizing Stellara in his arms, he leaped into the shallow water and hastened up the shore.

Pausing, they looked back toward the pursuing Korsars and to their astonishment saw that all three boats were making swiftly toward the rocky shore.

“They dare not go back without us,” said Stellara, “or they would never risk that surf.”

“The Cid must have guessed our identity, then, when a search failed to reveal you,” said Tanar.

“It may also be that they discovered your absence from the dungeon, and coupling this with the fact that I, too, was missing, someone guessed the identity of the two sailors who sought to pass through the gate and who paid gold for a small boat at the river,” suggested Stellara.

“There goes one of them on the rocks,” cried Tanar, as the leading boat disappeared in a smother of water.

The second boat shared the same fate as its predecessor, but the third rode through the same opening that had carried Tanar and Stellara to the safety of the beach and as it did the two fugitives turned and ran toward the forest.

Behind them raced a dozen Korsars and amidst the crack of pistols and harquebuses Tanar and Stellara disappeared within the dark shadows of the primeval forest.

The story of their long and arduous journey through unknown lands to the kingdom of Sari would be replete with interest, excitement and adventure, but it is no part of this story.

It is enough to say that they arrived at Sari shortly before Ja and Gura made their appearance, the latter having been delayed by adventures that had almost cost them their lives.

The people of Sari welcomed the Amiocapian mate that the son of Ghak had brought back to his own country. And Gura they accepted, too, because she had befriended Tanar, though the young men accepted her for herself and many were the trophies that were laid before the hut of the beautiful Himean maiden. But she repulsed them all for in her heart she held a secret love that she had never divulged, but which, perhaps, Stellara had guessed and which may have accounted for the tender solicitude which the Amiocapian maid revealed for her Himean sister.
CONCLUSION

As Perry neared the end of the story of Tanar of Pellucidar, the sending became weaker and weaker until it died out entirely, and Jason Gridley could hear no more.

He turned to me. “I think Perry had something more to say,” he said. “He was trying to tell us something. He was trying to ask something.”

“Jason,” I said, reproachfully, “didn’t you tell me that the story of the inner world is perfectly ridiculous; that there could be no such place peopled by strange reptiles and men of the stone age? Didn’t you insist that there is no Emperor of Pellucidar?”

“Tut-tut,” he said. “I apologize. I am sorry. But that is past. The question now is what can we do.”

“About what?” I asked.

“Do you not realize that David Innes lies a prisoner in a dark dungeon beneath the palace of The Cid of Korsar?” he demanded with more excitement than I have ever known Jason Gridley to exhibit.

“Well, what of it?” I demanded. “I am sorry, of course; but what in the world can we do to help him?”

“We can do a lot,” said Jason Gridley, determinedly.

I must confess that as I looked at him I felt considerable solicitude for the state of his mind for he was evidently laboring under great excitement.

“Think of it!” he cried. “Think of that poor devil buried there in utter darkness, silence, solitude—and with those snakes! God!” he shuddered. “Snakes crawling all over him, winding about his arms and his legs and his body, creeping across his face as he sleeps, and nothing else to break the monotony—no human voice, the song of no bird, no ray of sunlight. Something must be done. He must be saved.”

“But who is going to do it?” I asked.

“I am!” replied Jason Gridley.

TANAR OF PELLUCIDAR

Pellucidar—the hollow center of the Earth, a land of savage men and prehistoric beasts—is the scene of this exciting novel.

In Pellucidar dwell the Buried People; here is the Land of Awful Shadow; here the terrible Korsars terrorize the oceans, while dinosaurs and saber-tooth tigers terrorize the lands.

This is the story of Tanar, a young chieftain and the cave girl Stellara, and of their struggle for survival against a myriad dangers.

This is an epic of adventure by Tarzan’s creator.

A CAVEMAN CHIEF IN THE WORLD OF THE EARTH’S CORE

When the hard-won peace of the primitive Empire of Pellucidar was shattered by the invasion of the fierce Korsar sea-rovers, David Innes sent his caveman horde to battle. One of the bravest of his club-swinging warriors was Tanar the Fleet One.

Despite the strange weapons of the invaders, David and his skin-clad band thrust back the Korsars and forced them to flee in their ships—but with them they took several captives including Tanar.

But that bronzed Sarian was no easy prisoner to keep. The story of how he outwitted his captors, kidnapped one of their maidens, and fought to find his way home across unmapped jungles is an adventure novel worthy of Tarzan’s creator.

EDGAR RICE BURROUGHS (1875-1950)

Edgar Rice Burroughs is one of the world’s most popular authors. Although not fully recognized by some critics and libraries, he remains one of the best known American fiction writers of the 20th century. With no previous experience as an author, he wrote the renowned classic TARZAN OF THE APES, first published in 1912. In the ensuing forty-two years, he wrote over 100 stories and articles, nearly all of which were published during his lifetime. Although best known for creating TARZAN, his worlds of adventure and romance ranged from the American West to the jungles of Asia, from inside the earth on to the moon, Mars, Venus and even beyond the farthest star.

No one knows how many copies of ERB’s 68 books have been published throughout the world. It is conservative to say, however, that of the translations into 31 languages in addition to the artificial languages of Esperanto and Braille, the total number must run into the hundreds of millions. When one considers the additional world-wide following of the Tarzan newspaper feature, radio programs, comic magazines, motion pictures and television series, Burroughs must be known by a thousand million people.

Whether you are about to read an adventure on Mars, a romance of the jungle, or a fantasy of the future, the magic of the prolific imagination of Edgar Rice Burroughs will hold you spellbound for a long time to come.