Дневник. Август 1971

1.08.1971 Воскресенье.

Прислали контрольную по математике. Написала неплохо, зачтена. Я исправила
ошибки, переписала и отослала Маше, попросив у нее взамен прислать мне контрольную
по физике. Дописала контрольную по ботанике, наконец, первую. Теперь надо браться
за вторую. Господи, как еще много разных всяких контрольных.

У Оли сегодня экзамен. Сдает математику. Кончила 10 классов с золотой медалью. А я
и не знала. Бегаю на зарядке и думаю: вот черт возьми, бегаешь тут, а люди с золотой
медалью кончают.

2.08.1971 Понедельник.

Приснился любимый. Боже, зачем я проснулась, ну зачем? Весь день ходила, как шальная,
плохо слушала Гришку (он вел у студентов экскурсию сегодня, и нас прихватили).
До сих пор стоит он у меня перед глазами, и хочется курить, и не хочется спать.

4.08.1971 Среда.

Сегодня прыгаю от радости. Наконец-то достали путевочку на юг. Правда, не
туристическую, а в пансионат, но ничего, отдохну от всех и всего, посмотрю на море,
позагораю, отвлекусь на 24 дня. Господи! Как я счастлива!

Встретила сегодня Толю Аношечкина. Поговорили, я умирала со смеху. Его фразы
"Грузинская жена у меня" Или "Да, все знакомые, близкие лица, так и хочется двинуть
по ним." Я не могла не смеяться.

8.08.1971 Воскресенье.

"...И уже не девушкой
Ты придешь домой,
А вернешься женщиной
С грустью и тоской..."

Эти Есенинские строчки стали нам чем-то вроде прибаутки.  Или мы произносим их,
когда грязные, мокрые, потные, безумно уставшие плетемся в теплицу, или возвращаемся
с Пачковым на роллере с полей дальних, или после очередной вылазки в колхозный сад
за яблоками. Даже когда я курю в саду, мне почему-то хочется спеть эти строки, полные
затаенного жизненного смысла.

Вот и началась страда деревенская. С пятницы уборка. Вчерашнюю субботу работали.
Хорошо, что хоть сегодня вроде бы выходной. Хоть встряхнуться и приготовиться.
С каким азартом я взялась за уборку! Как хотелось мне поскорее убрать все это и
посеять новый урожай, только бы скорее все это кончилось. И тогда...

Тогда, о боже мой! Я уеду в Крым. Меня не покидают ни на секунду мысли о море.
Машкова в пятницу уехала в "Планерское" под Феодосию (тоже Крым). Перед ее
отъездом мы не виделись, должна она мне написать.

Вчера я очень устала на работе. Питомник заражения мы убрали, осталось, правда,
сжать брак. Из основного еще гибридный убирать и широкорядник. Остальное, вроде
бы машинами должны убрать.

Вообще-то, интересно смотреть вокруг: снопы, снопы всюду, работают комбайны,
сушилки, бегают люди. Каждый солнечный день вовсю используется. Только месяц на
уборку и посев, а поля бескрайние. Очень много работы.

В прошлом году я в это время сдавала экзамены. О, господи, сессия кажется чем-то
далеким и нереальным, а еду в Крым как будто завтра, уже думаю, что брать с собой,
не терпится заказать билет и непременно на поезд.

Запись на работе в обеденный перерыв.

Что-то неважно себя чувствую. Устала что ли. Возможно. Да еще жара эта. 27 градусов
тепла, дышать нечем, духотища в воздухе, пекло и пот.

10.08.1971 Вторник.

Вчера всплакнула с утра, как дурочка, ей богу. Обидели меня видите ли. Рюрик впервые
за все время рявкнул на меня, черт. Настроение было испорчено на весь день.

Хочу написать немножечко о Веруське. Буду писать прямо, что хорошо мы друг к другу
относимся, вроде бы подружились. Я не могу себе даже представить, как это вдруг мы
расстанемся. Она очень хороший человек. Я уже совсем отшатнулась от Бодровой. Не
вижу ее, а в столовой не замечаю. У меня давно так не отдыхала душа, как с Верунькой.

Она очень справедливый человек, никогда не обидит даже шуткой, ни капелечки
наглости, самостоятельная и человечная.

Мне надоели эти Надьки и Бодровы, которым от меня всегда что-то надо, которые плохо
себе никогда не сделают, которые стараются хапнуть все получше, не упуская возможности
и не думая о других. За словом в карман они не полезут и по спинам других выкарабкаются,
сами того не замечая.

Верунька - милейшая особа. И с ней я расстанусь. Зачем я гоню время? Чтобы скорее
уехать на юг? Последний месяц я с ней...

Сколько хороших людей уходят от меня. И остаются те, которых я временами ненавижу.
Боже!

11.08.1971 Среда.

Приплелась домой. Хочу спать. Сегодня убрали дикое количество снопов.
Безразличное состояние. Тяжело. Но ничего... ничего...

14.08.1971 Суббота.

     ***
Словно гвоздь в себя забиваю:
Забываю тебя,
Забываю.
А весна колобродит в лужах,
И глаза прохожих ясны...
Забываю тебя-
Так нужно.
Что за дело мне до весны?
А скворцы уже прилетели,
И капель пускается в пляс...
Где найти мне такое зелье,
Чтоб из сердца долой, как с глаз?
Не такая уж молодая,
Чтобы верить словам и снам...
Забываю тебя,
Забываю!
Почему же в душе весна?
Бродит память моя шальная
Возле тропок, в талом снегу...
Ничего я не забываю.
И хотела бы - не могу.

(Нинель Мордовина)

Все пишу дневник и не знаю, зачем. Надежда тут недавно у меня была и схватила книжицу
эту, но я деликатно отобрала, сказала, что это — дневник.

- А, - махнула она разочарованно рукой, - все пишешь, я уже давно кончила этим делом
заниматься, хотя мне и надо сейчас кое-что записывать.

Но я с удовольствием ощущаю шелест исписанных листиков тетради и легкое
поскрипывание пера. Почему бы и не писать, если пишется?

Надежда удивленно спросила: "Что, интересные мысли приходят в голову, да?"
- Да нет, - хотелось мне ей сказать, - записываю интересные сцены из жизни и всякую
муру и потом, не могу же я жить без впечатлений, - столько всего интересного встречается..."

"Жалею таких людей, которые только тогда бодры, энергичны, даже веселы, когда вокруг
музыка, шумные друзья, когда мелькают кадры кино, мчится поток автомобилей, звенят
гитары... Но когда все это кончается, они сразу сдают: нет в душе потенциальных эмоций,
они задыхаются, как в вакууме, в своей бездуховности. И оживляются только энергией,
которая подается извне. Жалею и стыжусь: ведь эта бездуховность - следствие нежелания
получше, поглубже понять окружающий мир и самого себя в этом мире. Помните,
пушкинское "мы ленивы и нелюбопытны?"

Читая эти строки, я невольно вспомнила о Лариной. Как ей скучно было со мной на пляже
без мальчиков и какая она, в сущности, пустая, хоть и глотает книги. И то, что в парне она
ценит прежде всего красоту ("с уродом ведь не пойдешь!"), даже я никогда не простила бы
ей такого суждения о людях. Она должна более других понимать все вокруг, - ведь она
живет одна, без матери и отца, сама с собой. Помню, когда я рассказывала Мари Сафроновне
о Генке Харитонове, о его богатых душевных качествах, она заметила: "Наверное, много
пережил трудностей."

15.08.1971 Воскресенье.

Дали денечек отдохнуть. Вчера работали: разбирали снопы. Рюрик после нас еще забракует
и будем молотить, готовить зерно для нового посева. Он ругает меня, что так безразлично
отношусь к работе.

Без суеты, лишней беготни, заботы, так как-то. Еле-еле хожу весь день, сонная и вялая, но
после работы сломя голову мчусь на тренировку. Заявил, что не будет отпускать меня на
стадион, потому что утром я прихожу на работу уставшая и невыспавшаяся.

Я недавно заявила ему, что ни за что не буду лишать себя единственной радости.
Получилось у меня это так наивно-трогательно, словно это весь смысл и цель моей жизни.
Хотя на самом деле это всего лишь пословица: "Сколько волка ни корми, он в лес глядит."

К нам в группу ОФП девчонка пришла, бывшая волейболистка. Занималась раньше, а
теперь вот соскучилась по волейбольному мячу и людям.

Иногда бабы на работе насмешливо скажут: "И охота тебе там с бабками играть?" А мне
тяжело и неприятно становится от этих слов, думаешь: "Как далеки все эти люди от спорта,
да и от многого  интересного они далеки" и не злишься на них, их просто жаль. Осуждают,
что езжу по турпутевкам по свету, осуждают, что занимаюсь спортом.  А у меня от этих их
рассуждений только упорства прибавляется. В конце концов, что значит для меня этот
базарный треп? Ровно ничего, пропускаю все мимо ушей.

Недавно шла с тренировки домой. Было поздно, и я едва стояла на ногах от усталости.
Было темно и пустынно. Встретился Толя Аношечкин. Он шел к своей "подружке", как
он называет свою любовницу. Странный он парень и, возможно, интересный своей
странностью, к тому же умный очень. И что он разговаривает со мной иногда, да еще
так откровенно? Удивительно.

Жена у него в Грузии у родных, пишет ему такие письма... А отец его пишет ей, что муж,
мол, дома не ночует, гуляет, деньги не отдает и везде, где придется, трепется про него,
даже жаловался начальнику цеха на своего "непутевого сына".

Рассказал мне, что была у него первая и очень сильная любовь-та, к которой он ходит
сейчас. "А почему же так все получилось у вас? - спросила я, заинтересованная.
- Она замуж вышла. А муж у нее дурак. Вот и встречаемся, пока не догадается.
- Интересно, чем же все это кончится?
- Родами. Она рожать собирается, не знает от кого. Я вот вспоминаю,
когда в последний раз у нее гостил.
Я засмеялась: "Так вот ты оказывается какой..."

Издалека доносилась музыка, песни, смех и топот подвыпившей молодежи. Праздновали
свадьбу. Когда процессия приблизилась к нам, мы рассмотрели молодоженов. Молоденькая
пара, такие птенчики, совсем не похожие на мужа и жену, играли в свадьбу. А вокруг них
такие же птенчики весело горланили песню, приплясывая и размахивая руками, лениво смеялись.
- Через месяц разведутся, - сказал Толька.
Я улыбнулась, поверив в это.
- А невеста какая пустая, да?
Я кивнула.

Мы посмотрели вслед удаляющейся группе веселых детей и девчонок, я разочарованно
подумала: "И это самое счастливое и знаменательное событие в  человеческой жизни."

Мне хотелось пойти домой и лечь спать, но неудобно было убегать, может ему не с кем
поговорить. Да нет, у такого человека должны быть хорошие знакомые и друзья.

Кончилось кино. Люди повалили по домам, оживленно переговариваясь, ребята жадно
курили, будто за полтора часа измучились без табачного дыма, обнимали своих спутниц,
томно что-то шептали им на ухо.

А Толя говорил: "Ну посмотри на этих людей!  Все такие уставшие, злые, безразличные,
тупые лица у всех, как стадо." Я присматривалась и действительно видела все это, хотя
в душе оправдывала их всех, соглашалась с ним.

Правда, что им надо? Сигарету в зубы, гитару в руки, девочку в постель...
- Тебе иногда кажется, что не хочется жить? - прервал он мои мысли.
- Да... Слушай, Толь, а может ты - гений какой-нибудь? Печорин, там.. или...

Хотя я слушала его и соглашалась, мне не хотелось его понимать. У меня есть работа,
поглощающая целиком, любимое занятие, и не хватает времени разглядывать толпу.
Я вроде бы не похожа на ту девицу, которой 23 года и она с ума сходит, замуж хочет,
ну за кого угодно, хоть за козла. Бывает мне и грустно и нет порой никакого настроения
и апатия приходит и находит, но отвлекает то одно, то другое.

И вообще, умирать сейчас не хочется. Хочу в отпуск съездить. Грущу о Генке порой,
но держусь, держусь, не соглашаюсь с Верой, что надо не гулять с кем попало, а ждать
любви настоящей у порога и потом уже отдать всю себя этой любви.

Ей хорошо так рассуждать: у нее есть Славка. И она даже может действовать по принципу:
"Если ты не любишь - ходи хоть к пеньку, но если любишь - будь чистой." Так что же она
других осуждает, тех, которые не любят и ходят "к пеньку"? Ведь нельзя же посмотреть
на человека и сказать:"я его люблю" или "не люблю". Надо поговорить, присмотреться,
даже приласкать, если чувствуешь, что ему нужно чуточку твоего тепла.

Разные возникают ситуации в жизни, разные случаи, и не надо относиться к человеку
беспощадно, ведь человек - это очень хрупкая вещь и осколки никогда не склеишь так,
чтоб не осталось следа. Все очень - очень сложно, и не будем упрощать жизнь,
подходя к ней с определенными правилами, утвержденными кем-то и когда-то догмами.

Будем делать свои выводы, сами оценивая все обстоятельства и подходя к решению
того или иного сложного жизненного вопроса со всей серьезностью и полнотой того
ума, которым природа оделила каждого из нас. Будем строги прежде всего к себе, но не
к другим, а к друзьям особенно.

"...Да будем мы к друзьям пристрастны,
Да будем думать, что они прекрасны!"

(Белла Ахмадулина)

16.08.1971 Понедельник.

Сегодня слезы навернулись на глаза моей хорошей Веруськи. Ну и Рюрик! Ничего не
стоит ему обидеть впечатлительную, ласковую и трудолюбивую девчонку. Вот
"факультативный паразит"! Ругается, как извозчик.

А мне сегодня заявил: Работать надо, а не ходить вот так, вразвалочку, как ты ходишь.
Совесть надо иметь."

Меня словно кипятком ошпарили. Но я сдержалась, зная его поганый характер. Пусть.
Подумаешь... Действительно, видно делаю мало и не быстро, заслуживаю может таких
слов. Ладно. Хоть и обидно до чертиков, но слез не будет.

А потом... потом Веруську обидел, такую девчонку. Как она к работе относится, меня
все время поправляет, если что заметит, всегда готова помочь разобраться, любую работу
выполняет с огоньком. Без нее я пропаду совсем.

И вдруг... Миленькая моя расстроилась. Вот гад! Я начала ее успокаивать. Она улыбнулась
сквозь слезы: "Ну пошли, мой идейный друг."

Может он имел дело с наглыми, пользующимися его добротой, людьми. Но ведь в
прошлом году он обидел Мари Сафроновну, Капитолину Андреевну - таких замечательных
женщин.

И он совсем не понимает, что обижает человека, тем более, женщину. Через час буквально
он снова весел и остроумен, как всегда, и ему нет никакого дела до той горечи и обиды,
которая камнем на сердце лежит у оскорбленного им человека.

Его уже не переделаешь. Я расстроилась. Вспомнила его прикосновения, мне стало
противно. Пришла домой и рассказала маме, как он груб с нами. А она, не задумываясь,
ответила: "Ты скажи ему, что если он не доволен твоей работой, ты можешь уйти."
- Мам, он скажет, черт, мол, с  тобой.
- Ну и что, подашь заявление.
- Мамка, куда же я денусь?
- Ну что ты... Устроишься на Грибовскую станцию.

От этих слов стало легче. Мама поняла, а это - главное. Трудно, когда унижают, плохо.

21.08.1971 Суббота.

Поздно приехала с работы, замучились мы с ней, с работой. Когда все это кончится-то,
господи? И совсем добивает Рюрик своей грубостью, замечаниями. С утра отбивает
всякую охоту работать, портит и без того плохое настроение. Не успею я приехать,
врывается в 6-ую: "Ты почему на наряд не ходишь?"

Я поднимаю голову от книги: какие злые у него глаза!
Бормочу: "Я хожу."
- Читать дома надо! - гневно бросает он.

Почему он стал таким? Стареет? Я не спорю. Быть может я виновата. Встаю и иду, не
глядя на него и не разговаривая с ним о посторонних вещах. Бездушный эгоист.
Сначала я расстраивалась на его грубые окрики, но приказы его исполняла, терпеливо
относясь ко всему, вспомнив при этом: "Поплакала в платочек и пошла коров  доить".

А теперь стараюсь не обращать внимания. Особенно сегодня. Мне было так тяжело,
несносно, невозможно, не хватало воздуха.

Просыпаюсь утром: светло, хорошо, отдохнувшее, свежее тело уже торопит на зарядку,
размяться, умыться, улыбнуться миру, наступающему утру, людям, спешащим на работу.
Но сразу вспоминаю: "Что же так тяжело на сердце? Что произошло?" И горе,
непоправимое, тяжкое горе гасит всю радость солнечного, почти осеннего утра.

Что же все-таки случилось? Как ни больно, напишу. О судьба! Ехала я вчера в 103-ем
автобусе на тренировку. И имела "счастье" увидеть в нем счастливую супружескую пару.

Они сидели впереди меня: она - задом, он - в пол оборота к ней. Его рука обнимала ее,
такая нежность на лице, обращенном к ней. Склонялся и говорил что-то, или премило
улыбался.

Он любит ее, он всецело ей принадлежит, а она носит под сердцем его ребенка. Как
ласков он с ней, как нежен, как внимателен, словно в мире никого не существует больше.

А я ошалело смотрела на него, не мигая, не в силах шевельнуться, словно приросла к
сиденью. Исчезло все, что занимало мои мысли. Я лихорадочно следила за каждым его
движением, рассеянно сравнивала с ней.

Какой он красавец, боже мой! Гладко выбрит, подтянут, строен, как тополь, какие
загорелые и сильные руки, обнимавшие ту, другую. Белая рубашка, оттеняющая загар,
с симпатичной черной полосочкой воротника и засученными выше локтей рукавами.

А губы... Какие красивые губы. Вот он что-то говорит ей, приоткрываются губы, эта
такая знакомая испепеляющая улыбка, которую у него не отнять. Мне сразу представилось,
как он целует ее, боже...

Нет, нет, нет... Что нет? Я не в силах это вынести. За что? Весь он ее, до капелечки ее и
она называет его: "Мой Генка", а может и по другому. Как это выдержать? Как?

У "Кременчугской" они вышли. Он подал ей руку, помог сойти и не отнимая руки пошли
по направлению к магазину "Минск". Они вышли, не замечая меня и не желая замечать.

Я не могла повернуться, чтобы в последний раз посмотреть на любимого. Этого и не
требовалось. Они сидели все там же, глаза мои не хотели видеть других людей.
Они видели только Его, красивого, стройного, высокого и рядом с ним ее — маленькую,
толстенькую куропаточку, с животиком и кривыми ногами. Даже волосы уложены
неаккуратно, заколки торчат.

Горькая усмешка скользнула по моему лицу: "павлин и павлина". И это его идеал?
Неужели он любит ее, такую непривлекательную? А может, у нее душа хорошая, я ведь
ее не знаю. А он с ней, как с вазой хрустальной обращается.

Я не чувствую к ней ненависти, отвращения, презрения. Если б она была красива,
достойна его, я бы здорово была задета. Но на вид она казалась такой "клячей".
(да простит меня милый избранник ее), что кроме жалости ничего к себе не вызывала.
Сразу вспомнилось: "Не родись красивой, а родись счастливой". Значит на роду так
написано. Ничего не поделаешь.

Что было дальше? Больно было, очень больно. Чуть было не повернула домой. Но дома
он не уйдет от меня. То, что увидела, будет мучить. И я заставила себя пойти на стадион,
чуточку отвлеклась, и только неимоверная усталость слепила веки мне в эту ночь.

А утром, я уже писала, проснулась у разбитого корыта. "Чего же я хотела? И сама не
знаю... Где же оно, большое счастье. Пусть его берет кто хочет! Оспаривать не стану."
Надо закрыть глаза на то, чему я не в силах помешать.

"...Как забыть?
Уйми глухую дрожь,
Если горе сразу не свалило,
Значит, ты его переживешь..."

Работа не отвлекла меня сегодня. Никто не мог разбудить. А Верунька, поняв, что со
мной не все ладно, не стала лезть в чужую душу. Умница, знала бы она, по чем мои
стенания.

Вряд ли поймет, у нее на этот счет все в порядке. Вовремя она мне подсунула книженцию.
Стихи Льва Ошанина. И я, ни на кого не обращая внимания, уткнулась в них, ища спасения.
И нашла.

    ***
"Ты мне сказала: "Нет", -
Ну что же,
Не провожай. Я не из тех,
Кто чей-то взгляд и чей-то смех
Из жизни вычеркнуть не сможет.
А ты глядела из ветвей
Лиловым пламенем сирени,
Ты белым пухом тополей
Ко мне садилась на колени.
Была ты утром первым светом,
Теплом в ночные холода,
Прохладой летом...
Но об этом
Ты не узнаешь никогда."
    
          * * *

...Тихо за окнами. Мрачен и темен,
Вечер, как ястреб, уснул на крыле.
Холодно в комнате, холодно в доме.
Холодно мне без тебя на земле...
 
          * * *

Пуская кольцами дымок,
Не ври, мой друг! Признайся ясно,
Что ты б любить ее не смог,
Что сердце с этим несогласно,
И что шестнадцать лет назад
При встрече с ней ты прятал взгляд.
И вдруг пришлось узнать тебе
На яростном закате этом,
Что ты всю жизнь в ее судьбе
Был песней, думой, солнцем, летом.
Что, чувством юности полна,
Твой легкий шаг ловя из окон,
Еще и до сих пор она
Живет надеждой одинокой.
Обидишь, после не простишь, -
Она ж хорошая такая...
Ты мимо глаз ее глядишь,
Березку дальнюю лаская...
 
22.08.1971 Воскресенье.

С утра идет дождик. Настроение неважное. На работу сегодня не идти. Если бы работали,
все равно я не пошла бы, а Рюрику заявила б, что без совести нечего и делать на работе.

Сейчас надо слетать в баньку, выбить в парилке всю дурь, усталость и вялую сонливость
после бессонной ночи. Так мучилась, не спала. То ли кофе выпила на ночь, то ли
покою не давал Генка, все стоял перед глазами, как призрак

Никакие случайные походные ласки не могли затмить Его образ. Он вынул из меня душу
и нещадно терзал сердце, разрывая на части, как демон, носился надо мной, неугомонный
и прекрасный.

Широко открытыми глазами я смотрела в темноту, я видела Его лицо, он протягивал ко
мне руки, губы свои, и мне становилось страшно. Как несчастная жертва, металась
я без сна, приподняла с подушки голову, села на постели

Захотелось плакать, глаза мгновенно наполнились слезами. Отец храпел на своей кровати,
мама спала. Я встала и вышла в кухню. Что же сделать, чтоб уснуть? Посмотрела на часы-
ровно 2, взяла в руки книгу и жадно, до боли в глазах, читала про Аннету (Ромэн Роллан
"Очарованная душа") с ее сокровищницами неизведанных наслаждений, клокочущих
вожделений, страстных желаний, таившихся в ее плоти

Когда вконец изнемогла, переутомившись, снова легла, может удастся все-таки заснуть.
Генка снова предстал, о боже, успокой меня хоть на мгновение, пошли забытье!
Генка улетал, на смену ему вдруг появились Веруськины друзья - практиканты. Володька
и Коля (оба женатые в действительности) влюбились в меня. А я колебалась, не могла
выбрать среди поцелуев лучшего. Потом вдруг закурила при них. Коля так посмотрел
на меня, ненавистно и презрительно. И тут все закружилось, зашумело, раздались
отдаленные раскаты грома, и я проснулась.

Все то же. Ничего нового. Дождь омывает грешную землю. Как плохо, что у меня нет
своей комнаты, я так нуждаюсь в одиночестве. И в сад не выйдешь, там дождь.

Так хочется взять в руки томик Ошанина и лихорадочно списывать стихи.
Правильно Валька говорила: здесь есть строчки про всех.
Вот про меня, например:

Ты ждешь любви...

Ты ждешь любви всем существом своим,
А ждать то каково? Ведь ты - живая.
И ты идешь с чужим, недорогим,
Тоску свою любовью называя.

Один не тот. Потом другой не тот.
Оглянешься, а сердце-то остыло.
Когда ж в толпе единственный мелькнет,
Его окликнуть недостанет силы.

Не шаля с любовью, не балуя,
От живого чувства не беги.
Береги, девчонка, поцелуи,
Да смотри не пере-бере-ги!

А не то, с ноги поднявшись левой,
Щуря потускневшие зрачки,
Вдруг очнешься нудной старой девой,
Полной злобы к людям и тоски.

Есть про Юрия Александровича строчки:

Ты хочешь стать женатым чудаком?
Остановись-ты с этим не знаком!
Всю жизнь терпеть, всю жизнь ласкать одну,
Любым ее желаньям потакая...
...Ты скажешь мне, что я люблю жену?
Так в мире ведь она одна такая.

Есть даже и про Ларину

Равнодушье.

Ничего не испугалась,
Веря другу своему.
Губы, жизнь, любую малость,
Сердце, душу - все ему.
А когда вернулись силы,
Для нее открылась та
Серых глаз его красивых
Гипсовая пустота.
Поняла она, тоскуя, -
Ни леса, ни города,
Ни ее и не другую
Не полюбит никогда.
Как легко ему, такому,
Улыбаться, лгать и жить,
Кланяясь любому дому,
Мимо дома проходить!
Ждал он криков, ждал он жалоб,
А она и не держала...
 
От Люси письмо получила на днях.

"...Наташенька! Здравствуй! Столько я тебе не писала, извини, но ты и без извинений
прекрасно понимаешь, что тяжко писать из отпуска..."

Далее - впечатления. Рассказывает о дороге, о прелести гор и моря. Меняющий свой
цвет, мыс "Хамелеон", "Лягушачья бухта" с чистой и прозрачной водой. Пишет, что
"Судак и Алушта слишком цивилизованные курортные местечки, аж противно"
В этом мне, наверное, и самой придется убедиться, ведь еду в Рыбачий под Алушту.
Ну да, ничего, цивилизация - дело неплохое.

Еще одно письмишко получила от Луизы. Она прислала мне  две фотографии, но без
Коли, предложила встретиться сегодня в 19:00 на площади Маяковского у памятника
поэту. Не очень стремлюсь, но все же поеду. Мне вообще-то не везет со встречами.

Люсе Сафроновой сегодня напишу письмо и извинюсь. Не хочу идти на свадьбу, просто
не могу, мне так плохо. А причину придется выдумать. Скажу, что уезжаю.
Ведь 28.08.1971 я работаю, ну а там скоро и уезжаю.

23.08.1971 Понедельник.

Ой, что произошло вчера! Встреча!

Вечером я отправилась на площадь Маяковского, мало надеясь на встречу с Луизой.
Приехала раньше назначенного срока. Стою у метро и глазею вокруг. С дурацкой
работой так давно не была в Москве. Любопытно рассматривать людей и вроде бы
непривычно находиться здесь, в центре.

Народу, как всегда, пропасть и полно ожидающих. Свидания, встречи... К памятнику
я не пошла, остановилась пока здесь, разглядывала публику.

Вот плывут две мадам: одна в брючном костюме пижамного типа, другая в "макси"
юбке с большим разрезом сбоку и кофточке, из которой выпирают неимоверно
пышные груди, жутко бросающиеся в глаза (о мужчинах говорить не стоит, эти
"тщеславные животные" глаз оторвать не могли.) Такие груди я вижу впервые и,
главное, сама она стройненькая и миленькая и "прелести", возможно, подчеркивают
ее фигуру.

Ко мне подошел парень, осведомился: "Девушка, Вас не Галей зовут?" Я улыбнулась: "Нет"
- Очень жаль, - произнес он. Мне стало смешно.

Вдруг я увидела Надежду Сорокину. Да, это была она. Мохеровая розовая кофточка,
аккуратная стрижка "под Гавроша", лакировки, в общем, как всегда - прекрасна.
Я догадалась, что Луизка и ей прислала такое послание.

Дело принимало интересный оборот. Уйти? Ну зачем же... И я пошла за ней. Каково же
было мое удивление, когда я увидела Луизку, Надежду и Люду Стороженко.

Ну и Луиза! Устроила нам встречу. Девчонки, увидев меня,  тоже удивились и тоже
обрадовались. В общем-то, не изменились девчонки, разве что Люда немного.

Но выглядели они элегантнее меня и были, разумеется взрослее. Институты окончили,
получили соответствующую эрудицию, имеют очень интересные представления о жизни.
Так вообще-то неплохо встретились, здорово!

Двинули в кафе. Мест не было, но удачно попали в бар. Публика бара меня мало
привлекает, хотя изящна весьма. Я очень редко бываю в московских ресторанах, барах,
кафе; можно число моих посещений подсчитать по дневнику.

Я просто не подхожу для бара. Слишком проста. И прическа меня простит и широкое,
открытое лицо. Другое дело - девчонки, прямо созданы для бара. Я даже любовалась
ими и сидела, как в гостях, ни черта не разбираясь в вине.

Взяли коньяку, "Привет" называется, конфет, сигарет. Коньяк со льдом — холодный.
Беседа велась оживленная. Мы сидели тесным колечком, пили, курили и вспоминали.
Вспомнили Колыбу, всем захотелось хоть на мгновение очутиться в милом, уютном
уголке.

Вспоминали Кямала, Нину Михайловну, инструкторов, баяниста, колядки. Надька
сказала, что вела бы себя по-другому, если б все повторилось. Я скромно промолчала
и подумала, что вела себя я нормально, не переживаю ни об одном шаге своем.

Между делом, обсудили мою стрижку. Надежда заявила: "Наташка, больше так не
стригись. Эта стрижка тебя простит очень."

Я усмехнулась, а Луизка заметила: "Ничего, Наташ, Коля и такую любил, да?"
Я грустно улыбнулась: "Коля... Да..." Я и не забываю его, милого своего кадера.
Он любил...
- А что, Коля, он вам не нравился разве? - спросила девчонок.
- Нет, нравился, хороший парень.
- И интересный, много знает, - вставила Люда.
- А Валерка содержательный парень? - спросила Надька, обращаясь к ней.
- Нет, - сразу ответила Людка, - Валерка - нет.
Коля, конечно, интереснее. Недаром он мне сразу понравился.

Луиза мне, наконец, подарила на память его фотографию, стоит в обнимочку с Луизой,
глаза немного прищурены от солнца и все внимание в объектив устремлено.

Мне просто везет: то Геночка обнимается с кем угодно, только не со мной, то Коля вот.
Надьке тоже понравился Коля на фотографии, она вздохнула: "Жаль моего В.В. никто
не сфотографировал. Я сочувственно улыбнулась ей, вспомнив, как я страдала без
физиономии Гомали.

В баре играла музыка. Знакомая мелодия.

"...Червона рута не шукай вечерами
... Светлая вода - Синевир..."

- Девчонки, это же карпатская песня!
- Ой, девчонки, помните, какие записи в Мукачево отличные играли по утрам?
- А помните "Чечери Чечери"?
- Здорово все-таки, что мы встретились, да?
- Молодец, Луизка.

К нашему столику подошли двое ребят.
- Девушки, извините нас пожалуйста, вы танцуете?
Мы немного растерялись, потом Надька за всех ответила:
- "Нет, мы не танцуем."
- Ой, девушки, такие надежды у нас были.
Надька внезапно указала на меня:
- Вот эта девушка у нас танцует.
Я удивленно вскинула брови. "Ну Надежда, погоди!"

Встала, туша окурок недокуренной сигареты, и пошла танцевать. Мой партнер отличался
поразительной вежливостью, от которой я трепетала и терялась. Он был строен и высок,
необыкновенно приятно было танцевать с ним. К своему огромному стыду я не сразу
вошла в ритм танца и сбивалась, благодаря бога хотя бы за то, что не наступала ему на ноги.

У меня дрожали руки и ноги. Вот что значит вечность не танцевать и совсем не бывать
в "обществе". Типичная провинциалочка, не больше.

Я ругала себя и стыдилась. Я даже не успела рассмотреть этого неожиданного "кавалера",
поговорить с ним. Танец быстро кончился. И когда мы возвращались к столику, он
спросил: "Вы - одна?" Я снова растерялась, пробормотала: "Ну вот, мы... в компании... Да."

Получилось довольно бессвязно. Он довел меня до столика,  усадил, поблагодарил и
удалился. С Людкой танцевал второй парень. Да, странно. У меня было такое ощущение,
будто все происходит во сне.

Я не допила свой бокал коньяку, выкурила три сигареты,  но мне было нехорошо.
Девчонки говорили об отдыхе, о болезнях, о врачах, которые советуют рожать (оттого
и болезни в таком возрасте), о разных интересных случаях, а я не могла больше сидеть.
Почему - я и сама не понимала, - в Карпатах сколько угодно могла курить и пить, что же
случилось?

Мне надо было лечь, или на воздухе побыть. Надька удивилась, когда я отказалась от
сигареты, не допила коньяк. Я старалась не подавать виду, улыбалась.

Кстати, вспомнила фильм "Стюардесса", как Лидия Павловна - стюардесса — ужасно
не выносила "болтушки" (летала она за любимым; он - геолог), но мужалась и, совершенно
обессиленная помогала пассажирам переносить качку в самолете. Стюардесса здорово
помогла мне добраться до дому. Все обошлось.

На следующий день я не поехала в кафе "Валдай" на последний прощальный вечер -
встречу, сослалась на занятость.

28.08.1971 Суббота.

Сегодня работала, завтра тоже. Господи! Когда же все это кончится? Что-то я уже не
могу больше. Даже на тренировке вчера совсем умирала. Вообще я нахожусь сейчас
в каком-то замкнутом ужасном кругу. Куда ни глянь - мрак непроглядный. Не идет учеба,
замучила работа, несчастная любовь опять же, переселяют в Бирюлево. Все крутится,
не знаю за что уцепиться. Да и стоит ли за что-то цепляться...

29.08.1971 Воскресенье.

Ну что с тобой, глупое создание? Все куришь? И ничего не помогает. Ни сигареты, ни
думы, ни спорт, ни воспоминания. Ничего. Болит голова. Хочется что-то сделать, но
руки и ноги будто связаны. Ничего не вижу. С утра полегче, к вечеру...

Несчастье тоже имеет свои преимущества - оно учит жить строже. Но у меня нет такого
несчастья, у меня лишь мелкие неприятности и, наверное, дикая усталость. Сигареты
чуточку успокаивают, но от них тошнит, муторное ощущение внутри.

Как все надоело! Куда бы деться... Через неделю я должна бы ехать на юг, к морю,
в отпуск, но начальники и слушать не хотят, продавай путевку и билет. Работать надо,
совесть надо иметь.

Прав Толик Аношечкин: не хочется жить. А Рюрик мне заявил сегодня: меньше шляться
надо, в баскетбол играть. Я даже не злюсь на него, хотя мне так хочется пошляться и
поиграть в баскетбол со свежими силами.

Бодрова успокаивает меня, нетрудно, мол, в этой лаборатории. Да, если бы другой
коллектив, может и трудно так не было бы. Даже если б меня сейчас устыдили,
обвинили в чем-то, отругали, я б даже и не отреагировала на это, продолжая утверждать,
что больше не могу.

И Веруньки теперь не будет, как я все это вынесу... Как? Надо бросать курить, что-то
неважно мне от них.

Ну, Наталия Батьковна, узнала жизнь? Милая штука, не правда ли? О, да...
Даже писать тяжело. Сижу и еле-еле вывожу эти каракули.

Приехала Машкова. Выглядит весьма чудово! От нее узнала последние новости:
у Гагыриной скоро будет ребенок. И о Маше, родной нашей лыжнице. Машенька — геолог,
в Средней Азии сейчас. Деловая бродяга и курит.

Милая Машка, все отдала бы сейчас, только бы взглянуть на тебя! Хоть разочек. Какая
ты стала! Геологиня! Ты умница, Машенька. А как лыжи? По-прежнему страстно любишь?
Клянусь честью, я бы догнала тебя сейчас, все бы силы выложила, но догнала, кроме лыж
ничего на свете не надо.

31.08.1971 Вторник.

О многом надо написать, но я ужасно устала.