Конец високосного года 19

В коридоре Лайза Рубинштейн стоит и смотрит в окно. Спина у неё совершенно прямая, и я не подхожу – знаю цену таким прямым спинам. Варга у себя моет чайные чашки.
- Ну, как прошло? – спрашиваю.
Чуть заметно пожимает плечами:
- Мы всё обговорили.
На одном из блюдец нетронутый кусок кекса.
- Это её?
- Да, конечно.
- Она плакала?
Спрашиваю формально. Если не плакала, значит, Варга тут что-то не доработала, а я в неё верю. И она кивает:
- Да, конечно.
- А потом?
- Согласилась на операцию. Откладывать особенно некуда уже. К маю, к новому съёмочному сезону, если всё будет хорошо, она поправится.
- И отрастит новый глаз?
Лёгкое прифыркивание:
- Нет, конечно.
Она ставит чашки на специальную подставку и поворачивается ко мне.
- Доктор Уилсон, вы ни в чём не виноваты.
- Знаю...
Ненадолго повисает пауза, Варга вытирает руки салфеткой – вытирает так, как это делают хирурги, палец за пальцем.
- Что с доктором Таубом?
- Уже разнеслось? Быстро… У него была сердечно-лёгочная реанимация. Инфаркт миокарда. Состояние тяжёлое, но пока стабилизировали. Он сейчас загружен.
- В этом вы тоже не виноваты. Это не закономерный ход болезни. Внезапное острое состояние, его не всегда можно предвидеть.
- Да, конечно, - передразниваю я.
Повисает недлинная пауза.
- Давайте посмотрю ваших пациентов, как офтальмолог, пока я здесь – надо же отрабатывать зарплату, - предлагает Варга.
- Спасибо. Ней даст тебе список.
Из коридора слышу, что к Рубинштейн подошёл Бич по каким-то своим съёмочным делам, они говорят сначала тихо, потом слышу его раздражённое: «Да что с тобой такое сегодня!»
- А вы чаю не хотите? – спрашивает Хелен. – Или кофе. У вас слишком усталый вид для первой половины дня.
- Нет, спасибо. И это не усталость. Послушай, Варга, у тебя когда-нибудь было такое чувство, будто всё, что ты делаешь, либо бессмысленно, либо неправильно?
- О, - говорит. – Это вам не ко мне, это – к Блавски.
Задумываюсь. А может, и впрямь? Но нет, не вариант.
- А ты знаешь, почему хирурги отказываются оперировать родственников?
Чуть заметная улыбка в углах глаз:
- То есть, к Блавски вы не пойдёте?
Я бы пошёл к Марте, но это не сиюминутного разговора требует, а, как минимум, ну, хоть вот такого же чая, а с Мартой мне сейчас пить чай не рекомендуется, не то Чейз может позаботиться о десерте.
Поэтому отправляюсь в кафетерий. Время ленча и, хоть я и не проголодался, кофе с чем-нибудь не помешает. А вернее, с кем-нибудь. И я даже знаю с кем, потому что встроенный маячок «Уилсон идёт есть» срабатывает у него безотказно, и я даже почти не вздрагиваю, когда слышу прямо над ухом:
- Мне картошку фри с курятиной, пончик и ванильный крем.
- А форель ты, конечно, у меня стащишь…
- Должен же я обозначать своё доминирование в нашем тандеме.
- Нет у тебя никакого доминирования.
- Хорошо, у меня нет доминирования, а у тебя не будет форели. Как скажешь.
- Кофе или сок?
- И то, и другое.
- Салат будешь?
- Я тебе кролик?
- Хорошо… И один салат, пожалуйста.
- Эй. Я не говорил, что не буду!
- Два салата.
- И что буду, не говорил.
- О`кей. Полтора.
Девушка на раздаче глазом не моргнула – она к нашим фокусам уже привыкла. Молча наложила половину порции салата, поставила на мой поднос.
- Иди уже за стол, - говорю.
Несмотря на хромоту и трость, передвигается он стремительно, и пока я с подносом добрался до места, он уже плюхнулся на стул, другой подтянул к столу тростью и застыл, глядя на меня немигающим взглядом змеи, словно в ожидании, что я ему сейчас исполню песню заклинателя на саксофоне.
- Рубинштейн согласилась на операцию, - говорю. – Варга её подготовит.
- А Варгу ты выменял у Кадди на инфицированного психа?
- Ну, не на улицу же его выбрасывать. И он не инфицированный. Был бы инфицированный, Кадди его не перевела бы. У неё карантин.
- А у нас?
- Мы ждём повторных анализов.
- Брось. Это инфаркт, а не цитокиновый шторм.
- На ровном месте инфаркт?
- Таубу под семьдесят, и большую часть жизни он провёл в активном кобеляже.
- При чём тут кобеляж?
- А при том, что синенькие таблеточки плохо сочетаются с температурой любого генеза и атеросклерозом, обычным для человека, предпочитающего всем видам спорта карманный теннис.
- Вот уж насчёт карманного тенниса – это не про Тауба.
- Ладно, не карманный. Полноценный теннис на огромном корте под аплодисменты публики. А ты его липидограмму видел?
- Ну, хорошо, ты видел. Поделись.
- Триглицериды повышены, общий холестерин ещё больше.
- А у тебя не повышены? Или у меня не повышены? Нам не двадцать лет.
- У меня коронары стентированы, если помнишь, и уже давно. А у тебя вообще…
- И началось это с тобой как раз после нашего неспецифического гриппа, если помнишь.
- Раньше, - говорит.
- То есть, связи вообще нет?
- Вообще есть. Между простудой и инфарктом нет.
Я быстро убрал тарелку из-под атаки, и он скорчил обиженную физиономию – элемент игры, ни он, ни я даже внимания не обратили. Он убрал руку, я поставил тарелку. И вдруг, как дротик в ред-булл:
- Что не так? Вот прямо сейчас? Я вижу, я не слепой.
- Прямо сейчас ты хотел у меня с тарелки форель стащить…
- Ну? Устал в это играть?
Он всё понимает. Всегда. Может быть, даже больше, чем я сам в себе понимаю. И я, наконец, пытаюсь:
- У нас бородатые игры, Хаус. И бородатые дела. И бородатые отношения, привязанности, интересы... А мне осталось жить всего ничего. Не спорь – я сам врач, я знаю. Я просыпаюсь утром и…
- Что, опять? - он сочувственно наклоняет голову и насвистывает мелодию из «Дня сурка» Рамиса.
Это уже настолько глубоко – меня почти на слёзы пробивает от его понимания. И я выдыхаю – почти вызывающе:
- Да!
- Ну… давай закатимся в Вегас… Хотя…
- Да, - повторяю чуть тише. – Там будет всё то же самое.
Несколько мгновений он молчит, играя пластиковой вилкой. Наконец, авторитетно заявляет:
- Это ломка у тебя.
Фыркаю:
- С чего бы? Ты думаешь, я опять на вивансе?
- Я думаю, ты поиздержался на адреналин. А у тебя привыкание, тебе теперь просто экстрима на мотоцикле мало – тебе на самолёте надо.
- А это идея, - говорю мечтательно. – Самолёт…
- Идиот!
Он всегда этим «идиот» припечатывает, как гербовой печатью.
- Тебе войнушку надо? Во Вьетнаме? Ураган «Мария»? Акулу в ванне?
- Мне вообще-то надо срок годности побольше, - говорю.
- От тебя зависит.
- Да не ври. Ничего от меня не зависит.
- Продлить не зависит, - говорит. – А сократить вполне себе можешь, так что очень-то уж не старайся. Например, ралли эти твои придурошные… Влетишь как-нибудь в ограждение на полном ходу – и акулы не нужно. Знаешь, на свете бывают безбашенные мотоциклисты, бывают пожилые мотоциклисты, но безбашенные мотоциклисты пожилыми не бывают. Сказать, почему?
Новости – Хаус не только тревожится за меня – это-то, пожалуй, всегда было, но и признаётся в своей тревоге. Стареет, что ли? Или я в своей борьбе с «днём сурка» уже настораживаю? Да нет. Ну, нет… Ничего такого на самом деле – зря он. На всякий случай напоминаю:
- Да ты сам ездишь с превышением.
- Бывает, да, - легко соглашается он. - Только я езжу с превышением там, где ограничение – глупая причуда, а ты носишься, как ведьмак на метле, вообще ни на что не обращая внимания. Видел как-то на днях, как ты с парковки стартовал – мотоцикл на дыбы, колесо в воздухе крутится, только что не взоржал он у тебя.
Я рассмеялся, но покачал головой:
- Ну, это ты врёшь, на дыбы я его не ставил. И не в адреналиновой ломке дело. Просто, если объективно, у меня кризис среднего возраста. Когда ему полагалось быть, меня тимома отвлекла. А теперь он, видно, меня достал.
- Да? А желание быть отцом почтенного семейства с дюжиной детишек – это не он был?
- Один раз. Ну, может, и начинался, и что? Абортивное течение – слышал? А теперь рецидив…
- Непрерывно рецидивирующее это у тебя, как нисходящий паралич. Ты точно не помог моему отчиму воссоединиться с моей мамой? Потому что тебя на такое обычно как раз после очередного благодеяния пробивает.
- Очередного убийства, ты хотел сказать?
- Хотел бы сказать «убийства», так и сказал бы. Думаешь, я с тобой стану выражения подбирать?
- Ну… что ж, и на том спасибо.
- Пожалуйста…
На этот раз выпад удачный, и кусок форели отправляется в рот Хауса.
- Дальше гунди, - требует. – Не всё сказал – я же вижу. Если отчим помер своей смертью, а акул в твой бассейн не завезли пока, то отчего тебя сейчас-то корёжит?
- Понимаешь… я ловлю себя на том, что уже не вижу смысла в жизни.
- А его и нет, - он цепляет на вилку очередной кусок и развивает мысль. – О смысле жизни можно поднимать вопрос, если принять идею Бога – архитектора. Я в это не верю. Ты, судя по тому, что не соблюдаешь кашрут и занимаешься благодеяниями в духе доктора Геворкяна, тоже вряд ли, тогда откуда вообще дурацкая идея, будто твоё предназначение имеет место быть и кем—то скреативлено? Нет его и не было никогда. Случайная комбинация генов, развитие, гомеостаз – ничего больше.
- Но ведь это ужасно… Ужасно чувствовать себя случайной комбинацией генов. Нет?
- Нет, наоборот, - это он спокойно и твёрдо. - Ужасно чувствовать себя созданным для чего–то инструментом, да ещё и пытаться угадать, для чего. А быть случайной комбинацией – круто. Потому что тогда, что бы ты ни делал, это – только твоё, и управляешь ты, а не кто-то.
- Но тогда нужно, как минимум, что-то делать… Что-то существенное…
- Носиться на мотоцикле, как угорелый, чиркая коленом поребрик, например? – ехидничает Хаус.
- Например, спасать жизни.
- А ты не спасаешь?
- Последнее время нет.
- Ах, вот оно что? Застой в спасательных делах? Чип и Дейл в вынужденном простое?
Он уже откровенно издевается, и я, наконец, говорю о том, о чём ещё мгновение назад не собирался:
- Меня кто-то убить хочет. Ну, или у меня паранойя…