Напольный торшер. Из-под желтого абажура на подлокотник дивана падает приглушенный кружок света. Выхваченные из темноты пылинки кружатся в воздухе. Кажется, они существуют только под абажуром. Кажется, только они и существуют. Кажется, это неправильно.
Нарастающий шум в голове сдавливает виски, бьет изнутри по темени, рвется наружу... я не знаю, что это, но мне необходимо отвлечься. Заглушить эти голоса и притупить боль. Хотя бы немного. Хотя бы убавить ее до самого минимума.
Сразу же признаюсь, что единственной целью этого текста является тишина.
Мне хочется, чтобы в моей гостиной происходило что-нибудь интересное, из ряда вон выходящее. Но Вадим, мой муж, часто работает по ночам... мне давно не здоровится, и ходить куда-либо без него я не в состоянии. Так и приходится коротать бессонные ночи в одиночестве, борясь с собственным воображением. Вадим говорит, что мне лучше не фантазировать. Это рекомендации моих врачей, они единогласно утверждают, что воображение мне только вредит, но я все сопротивляюсь. Вот, например, мне скучно смотреть на пустой подлокотник дивана, на эти однообразные пылинки, мне хочется, чтобы кто-нибудь пришел в гости и сел на этот подлокотник, а может, уснул, закинув на него ноги, а может, что-нибудь еще поинтереснее. Кто знает, может быть, где-то в другом измерении, но в этом же месте, на подлокотнике моего дивана, происходят события поживее? И не одно, - параллельных вселенных ведь бесконечное множество. Хотя, вот Юсиф, мой коллега, утверждает, что все эти вселенные расположены настолько тесно друг к другу, что иногда они сливаются, создавая диссонансы, но только самые чуткие из нас способны частично уловить волну их соприкосновений, и, все, что требуется от изобретателя – это найти способ ухватиться за эту волну и позволить ей унести себя в океан иных измерений. Он объяснил свою точку зрения на примере своего сна, главной героиней которого была я.
Когда я проснулся, - сказал Юсиф, - долгое время я продолжал ощущать себя в реальности сна, и мне стоило немалого труда вырваться из него и вернуться к своему обычному распорядку. Умылся, наспех оделся, накинул ветровку – и вперед, на работу, а самому все кажется, что эти действия мое тело совершает автоматически, по инерции, а сам я, моя суть, все еще пребывает там, рядом с той Майей из сна. Почему-то он особенно выделял тот факт, что во сне у меня были жгуче-черные волосы, хотя в жизни я шатенка - тусклый, пепельно-русый цвет. И вот это вот ощущение себя в реальности того сна и может быть одним из таких моментов, когда ты почуял, заподозрил существование тайной двери туда, где, может быть... Разумеется, я не исключаю того, что затяжное нахождение Юсифа в том сне было продиктовано его подсознанием, ведь мы целый год ежедневно соприкасаемся на работе, а он настолько молод, что неудивительно, если им порой овладевают не совсем уместные фантазии. Для ясности следует отметить, что большая разница в возрасте сделала нашу дружбу реальной; он такой тонкий слушатель и, кажется, отменный психолог. Порой я доверяю ему настолько личное, сокровенное, о чем даже Вадиму стараюсь не распространяться. Тем более, так уж сложилось, что у меня нет подруг, и в лице Юсифа я нашла верного соратника и слушателя. Вадим видел Юсифа всего один раз, и не просто видел, получилось забавно: он заехал ко мне, чтобы вместе пообедать в забегаловке неподалеку, но у меня как раз было важное дело и пришлось расстроить бедного мужа. Однако, Вадим не растерялся и пригласил на обед Юсифа, который в то время работал в Галерее всего неделю. Говорит, как раз познакомлюсь с твоим коллегой.
Вадим – моя большая, главная любовь. Но с ним не поговорить о паралелльных вселенных, тем более последние месяцы, с тех пор, как сердобольный гинеколог, лаская меня сочувственным взглядом поверх очков, сообщила, что я бесплодна. И это вдобавок к остальным моим расстройствам... Теперь все наши с ним разговоры сводятся к лечению... Ты не забыла принять лекарство? Ты помнишь, что говорил тебе врач? Там витамины, это очень важно... Тебе нельзя нервничать... и мои отнекивания, пререкания. Поначалу я прилежно выполняла все предписания, принимала лекарства. Но это поначалу. Вскоре мне надоело, Вадиму либо придется смириться с диагнозом, либо пусть подает на развод, я не намерена больше терпеть это унижение... Но я люблю Вадима и еще много раз это повторю, потому что мне нужно это повторять. Жаль, что темы наших разговоров настолько сузились. А Юсиф... Юсиф сам и зачинает темы, полные таинственного и неизведанного, будоража мое воображение, шевеля во мне какие-то давно знакомые, но подавляемые переживания.
Каждый раз, делая выбор, я разделяюсь на части. И каждая из получившихся частей начинает жить своей, отличной от моей, жизнью. Кофе, чай или просто воду? – спрашивает Вадим утром, пока я еще валяюсь в постели. Чай – наугад отвечаю я, потому что ответы на такие пустяковые вопросы редко являются следствием взвешенного, обдуманного решения. Какая разница, действительно, кофе, чай или просто вода? И вот я сказала «чай», и Вадим уже прошел в кухню, наверняка в этот самый момент достает из шкафчика заварку, а другая я возмутилась – лучше бы попросила кофе! Но уже поздно, он уже заваривает, ничего не изменить, и можно подумать, будто другая я, решившая выпить кофе, успокоилась и исчезла, но это напрасные надежды. Та я – отделилась от меня, она теперь будет жить поблизости, творить свою какую-то другую жизнь, но не уйдет, а постоянно будет напоминать, въедливой совестью нашептывать: почему же ты не выбрала кофе? Бодрящий, ароматный... самое то ранним утром. И есть еще одна я – самая благоразумная, которая знает, что на голодный желудок с утра пораньше обязательно нужно выпить стакан воды, - она ведь тоже никуда не денется... Это постоянное, ежечасное, ежеминутное расщепление только кажется абстракцией. Эти вечные голоса: почему не кофе? Почему не Этьен? Нужно было рассказать маме о том, что сделал брат. Нужно было поступать на экономический. Почему не рубиновые сережки? Нужно было встать пораньше в тот злополучный день... И так без конца, без передышек, без остановок.
Мысль Юсифа о существовании иных реальностей в рамках известной, привычной нам, сразу показалась мне оправданной, и дело тут вовсе не в моих постоянных расщеплениях; я ведь понимаю, что это всего лишь фантазии. Как-то давно, пару лет назад, за неделю до моего замужества, Этьен сказал, что было бы здорово знать, что есть еще одна вселенная, копия нашей, где есть копия его и копия меня, и там, в той, другой вселенной, я не ушла от него, чтобы выйти замуж за Вадима. Но пока он не уверен в существовании такой вселенной, он вынужден выстраивать свою. Вернее, обогащать ее.
Этьен продолжает рисовать мои портреты. Несомненно, мне это безумно льстит: он стал известным в узким кругах, его картины получают положительные отзывы от самых ехидных критиков, кто бы знал... На некоторых из его портретов – я совсем на себя не похожа: у меня длинные светлые волосы, на мне аляпистые украшения (он почти всегда рисует меня с рубиновыми сережками, которые подарил мне на день святого Валентина, и которые я бережно храню в шкатулочке со старыми сувенирами), всегда яркая помада. Это продолжение тебя, это лучшая ты, это та ты, которая осталась со мной и с годами стала только хорошеть, объяснял художник. Иногда, глядя на его работы, на себя, написанную его смелыми, но слишком жизнеутверждающими красками, я ощущаю нечто подобное тому, о чем говорил Юсиф. Я словно что-то улавливаю, ощущаю себя той, что на полотне, пытаюсь представить себе, как она думает, как разговаривает, как любит. Ведь мои образы на его портретах с годами стали сильно отличаться от меня теперешней, и, как мне кажется, это уже не меня он рисует, а какую-то другую меня, выуженную из одной из параллельных реальностей.
Стало быть, меня уже целых три: я, вторая я – которая на полотне Этьена, и третья я – которая приснилась Юсифу. Да, понятно, я в его сне – это надиктованный ему мной образ, результат нашего общения, слов, тайн, которыми я делилась с ним, а стало быть, это мое продолжение. То есть это часть моей личности, которую я выпустила посредством слов и идей, и она вырвалась от меня и стала жить своей отдельной жизнью, где я уже не могу указывать ей, как поступать и в каком направлении двигаться. И да, все это было лишь сном Юсифа, но когда он мне его пересказал, он придал той мне, что приснилась, живости, облек тот образ в слова, придал форму. Хотя, я уверена, что он во многом преувеличивает, невозможно же запоминать сны до таких тошнотворных деталей! Но это не меняет дела. И теперь, когда я пытаюсь написать о той себе, которая приснилась Юсифу, я как бы добавляю штрихов, облекаю мясом выстроенный скелет, дорисовываю изначально очень неполный портрет.
Сон Юсифа
Во сне я стояла в его мастерской. Да, оказывается он и сам увлекается живописью в свободное от работы время, - это не деталь сна, а скорее, примечание автора, причем не мое, а автора сна. Я была одета в несвойственном мне эпатажном стиле: красная шифоновая юбка в пол, темно-синяя кофта с рукавами-крыльями и туфли с острым носом, на высоченном каблуке. Волосы змеились черными волнами по спине до самого копчика. Я сидела у мольберта со своим изображением и, рыдая, сокрушалась о том, что не могу иметь детей (да, я поверяю Юсифу все мои тайны, и нет ничего удивительного в том, что они просочились в его сны). Это были всего лишь наброски моего портрета, начальные штрихи, очень неуверенные и местами размазанные, но я словно знала, что это я. И сквозь всхлипывания временами оповещала Юсифа: «Я знаю, знаю, это мой портрет, это мой настоящий портрет». Юсиф отнекивался, спорил, утверждал, что этот бездарный набросок не имеет права даже называться моей тенью, настолько я реальная превосхожу его, но я перебила его в какой-то момент резким взмахом руки, ладонью кверху, и заявила: «Та, которую ты нарисовал – и есть я. Та же самая, что сидит сейчас перед тобой», и тогда у Юсифа в голове возникла мысль, что эта самая я, такая эпатажная, искренняя и беззащитная в своем горе, намного реальнее той меня, той, которая не во сне. В этот момент он осознал, что все происходит во сне, и сон превратился в осознанный. Он не спешил рассказать об этом и мне, хотя я и являлась всего лишь образом, плодом его же собственного воображения, боясь того, что осознание сна мной разбудит его. Ведь от момента, когда осознаешь сон до пробуждения – считанные секунды, и только благодаря многолетней и кропотливой практике Юсиф научился удерживаться в таком состоянии гораздо дольше.
Далее, усилием воли Юсиф вызвал в сон колдунью. Почему-то она получилась очень неправдоподобной, она никак не соответствовала своему образу: обыкновенная усталая женщина средних лет с фиолетовыми мешками под глазами, скромно одетая, низенького роста. Рыжая. Последняя характеристика – единственное, что могло оправдать ее статус колдуньи.
- Как в сказках, - сказала она, - я могу исполнить любое твое желание. Чего ты хочешь?
Юсиф попытался силой воли навязать мне ответ, правда, он так и не сознался какой, но мой образ во сне ослушался и озвучил другое. Я сказала ей, что хочу ребенка. На этом Юсиф проснулся.
Он сказал, что это был такой яркий сон, такой явный, и ощущения в нем были острее, чем в реальности. Сон не покидал его весь последующий день. На следующую ночь он попытался детально его вспомнить, применил техники выхода в астрал, чтобы вернуться в сон, но ничего не вышло. Тогда он придумал нечто другое.
- Я решил, что ты в том сне – твой образ, который я храню в подсознании, а стало быть, он полностью в моих руках, - разговорился он вчера утром на работе, на кухне.
Утро выдалось пасмурное, за окном – туман, гирляндами развешанный меж редких деревьев городского парка, и совсем не хотелось работать. Тем более, в этом месяце не ожидается больше никаких выставок и глобальных презентаций. Кофе торопливо струился в мою пузатую чашку под оглушающий рев кофеварки, и я сонно задержала на ней взгляд. Я привыкла к пространным идеям Юсифа, но в то утро почему-то думалось об Этьене. Вернее, о том, как странно во мне сосуществует любовь к Вадиму и ностальгическая влюбленность в Этьена.
- И никакими практиками, никакими усилиями воли я больше не смог вернуться в тот сон, - не унимался он.
- Но ведь в нем не было ничего особенного, Юсиф?
- Нет, ты не понимаешь, - он заговорщицки заглянул мне в глаза, и я невольно улыбнулась. Какой же милый ребенок. – Дело не в сюжете сна, а в его реальности. Он был настолько реален, вот мы стоим здесь сейчас, завариваем кофе, утром, на работе, на которую я по крайней мере год уже как хожу каждый божий день, все вроде бы очень реально, правдоподобно, но и то, это сейчас, этот вот момент, так проигрывает тому сну, понимаешь?
- Допустим, ну и что?
- А то, что я решил его продолжить. Мне хочется узнать, что же происходило там дальше.
Мне стало неприятно, неужели и он хочет доканать меня с темой бесплодия? Я взяла кружку в руки и поднесла напиток к губам: еще обжигает, нужно подождать.
- Я написал его.
- Что?
- Продолжение.
Я округлила глаза, изображая удивление, а сама немного смутилась, и, сославшись на необходимость начать рабочий день, удалилась. Жидкость в кружке приплясывала, предательски грозясь перелиться через край, выдавая создавшуюся неловкость. Я сделала вид, что не очень интересуюсь его бредовой идеей, но к вечеру, уже дома, не выдержала, в чем, кстати, полностью обвиняю Вадима, эти его ночные смены ни до чего хорошего наш семейный очаг не доведут. Я написала Юсифу. Попросила показать, что же он там такое написал.
Рассказ Юсифа
Воцаряется молчание. Майя сидит у своего портрета, спиной к Юсифу, и, смутившись настырного взгляда колдуньи, немного отодвигается и прячет лицо за мольбертом. У Майи черные длинные волосы. Тишина в мастерской обретает зловещий характер. Майе не по себе. Ерзает ногами, шурша шифоновой юбкой. Видимо, специально. Чтобы шелест юбки разрушил чары, сковывающие троих в молчании. Срабатывает. Колдунья приближается к Майе, заглядывает за мольберт, пытаясь отыскать ее лицо. Майя не смеет поднять головы. Колднуья усмехается. Она оборачивается и направляется к двери. Юсиф пытается закричать, чтобы остановить ее, потому что только она сможет исполнить главное желание Майи, но крик застревает в горле, и, следуя привычной логике сна, Юсиф понимает, что его роль во всем этом должна сводиться к минимуму. Потому что это рассказ о Майе. Он понимает, что только действием, мыслью сможет остановить колдунью, ведь его роль в этом сне – рыцарская, он должен помочь Майе, должен заступиться за нее и добыть для нее желаемое. Пока он обдумывает следующий шаг, колдунья уже тянется к дверной ручке. Вдруг Майя понимает, что упускает свой последний шанс стать матерью. Она поднимает голову, срывается с места, подбегает к двери и загораживает собой выход.
- Ты никуда не уйдешь, пока не выполнишь мое желание, - уверенным голосом заявляет Майя.
Колдунья сдувает рыжую прядь с лица и оборачивается к Юсифу, как бы взглядом призывая его стать свидетелем. Свидетелем смелости Майи.
- Хорошо, - спустя какое-то время отвечает колдунья, - будет у тебя ребенок.
- Мальчик, - уточняет Майя. Она точит колдунью взглядом повелителя, она ни капли не сомневается в своих правах.
Юсиф понимает, что никто здесь не нуждается в рыцарях. Что странно, ведь Майя, которую он знает, такая хрупкая и всегда беззащитная. Сейчас же Майя действует так, словно это не Майя.
Колдунья проходит к потрепанному дивану, вдавливает свои внушительные мощи в обшарпанную дерматиновую обивку, и приказывает Майе подать ей лаптоп Юсифа для своих колдовских целей. Майя кивком указывает Юсифу, что действовать должен он, и он бесприкословно плетется к батарее, возле которой, на полу, лежит откытый лаптоп, на мониторе которого застыла страница поисковика, крупным планом: «как приворотить человека с...» далее неразборчиво.
- Во всех сказках можно загадывать три желания, - вдруг, нарушая концентрацию колдующей над лаптопом колдуньи, объявляет Майя и вплотную подходит к Юсифу, - ведь так? – уже шепотом требует его подтверждения.
Юсиф кивает. Так как сон не колдуньи, она вынуждена сдаться и принять условия.
- Но теперь у тебя остается всего одно желание, Майя.
Вскинутые брови героини.
- Вторым желанием был пол ребенка, ты ведь заказала мальчика, осталось всего одно. Кстати, мне нужно имя отца – даже у колдунов требуют всякие анкеты при таких щекотливых вопросах.
Сказав это, колдунья снова вперивает взгляд в экран монитора, наклонив, спрятав голову, тем самым ясно давая понять, что этот момент не обсуждается.
И тут Юсиф решается. Набирает полные легкие воздуха, насколько это возможно во сне, оборачивется к Майе, берет ее за плечи и, приблизив свое лицо максимально к ее, четко и членораздельно выговаривает:
- Твое третье желание, Майя, это чтобы я был отцом ребенка. Я – а не Вадим! Я люблю тебя, Майя, уже очень давно... я все хотел тебе признаться, хотел открыться... Но это было бы банально, любой другой способ признания был бы банален, понимаешь?
И уже повернувшись к колдунье, громче:
- Так и запишите, отец ребенка: Юсиф.
- Ну уж нет, решать должна она. С какой стати ты вмешиваешься? Разве отец ребенка не Вадим? – удивляется колдунья.
Майя убирает руки Юсифа со своих плеч, спуская их по синим рукавам-крыльям книзу. Затем берет его руки в свои ладони, сжимает их. Смотрит на него исподлобья, взглядом, полным тепла, участия и уверенности. И музыка льется из ее уст:
- А причем здесь Вадим? Я люблю тебя, Юсиф. Пусть с Вадимом остается та Майя, та, которая все не решается перекрасить волосы в черный цвет, которая врет себе, что ей не нужен ребенок, и тешит себя иллюзией счастья с мужем. Я – не она, Юсиф. Я люблю тебя. Да, так и запишите, отцом ребенка будет он – Юсиф.
Их губы сливаются в поцелуе. Влажном, трепетном, обжигающем. И Юсиф, который начал писать этот текст и для художественности даже написал о себе в третьем лице, понимает, что это действительно какая-то другая Майя. Настолько другая, что ей даже можно дать имя, чтобы обозначить ее независимость, ее право на отдельное существование. Темноволосая Майя, просто Темная Майя.
***
Надо признать, это самое оригинальное признание в любви из всех – не только услышанных мною, но даже и прочитанных в книгах, и подсмотренных в кино. Неужели Юсиф затеял всю эту мутную идею со сном, чтобы в итоге признаться мне в любви таким вот несуразным текстом? Я могу просто забить и сделать вид, что вообще не поняла подтекста, покритиковать художественную сторону его очерка и на этом забыть о нем. Но опять же, одинокий вечер в большой квартире – это так скучно и уныло, что я предпочитаю принять условия игры и продолжить. Итак, оказывается та Майя, Майя из сна, не настолько безобидна, как казалось. Мало того, что она моими устами пытается ублажить капризы этого желторотого Юсифа, так она еще и круче, оказывается. Смелая, самоуверенная, не принимающая поражений. И вот теперь Темная Майя становится не только достоянием Юсифа, которому она приснилась изначально, и которую он додумал в тексте, и не только моим, кому он о ней рассказал, но и каждого, кто прочтет этот текст. А потом, может, и расскажет о нем кому-то.
Вадиму эти рассуждения показались бы туманными и лишенными существенных аргументов. Сны в его понимании – всего лишь издержки впечатлений, синтез увиденного и услышанного, ксерокопия с кончающимся картриджем. Пыль. На то-то он и Вадим. В его мире все четко, расставлено по полочкам, распределено по таблицам. Но я не расскажу Вадиму об этом сне. Подобные разговоры могут повлечь за собой серьезную угрозу моей с Юсифом дружбе. Хотя, после такого признания, не знаю, насколько дружба возможна. Кто бы мог подумать, что этот мальчик еще и литератор... Год назад он устроился к нам декоратором. О своем увлечении живописью рассказал мне вскользь, когда мы вешали огромную, в человеческий рост, картину Этьена, монтируя его выставку. Я отдавала распоряжения мальчикам, которые стояли на высокой лестнице, а Юсиф как бы мимоходом обсуждал недостатки картины. И тогда он сознался, что тоже иногда рисует.
Почему-то мне вспомнился один эпизод с выставки Этьена. Возможно, потому что теперь, зная о чувствах Юсифа, мне удастся пересмотреть лестный для меня диалог, состоявшийся между двумя художниками. В тот самый день, когда мы занимались развешиванием картин Этьена, среди которых были и мои портреты (но не всякий мог узнать в этой слишком идеализированной блондинке меня), мы трое стояли посреди маленького зала, где было решено разместить только портреты.
- На них – ты именно такая, какой я всегда хотел тебя видеть, - не скрывая победоносной нотки, заявил Этьен. – Задача художника – создать лучший мир, в котором он сам бы хотел оказаться, глядя на который – у любого сердце екнет от возможности прикоснуться к волшебству.
- Я знала, что ты никогда меня не любил, - парировала я, не стесняясь общества Юсифа. С тех пор как в кругах искусства талант Этьена начали замечать, подобный факт в биографии только преображал меня в глазах юного художника. – Ты создал образ и сам в него и влюбился, это не ново, довольно избитый прием и, знаешь что, он не работает, давно доказано.
- Посмотри на нее... – он кивком указал на один из портретов, где я смотрю исподлобья, на губах играет лисья улыбка. – Мне вот иногда кажется, что она даже реальнее тебя... Ты всегда такая черствая, а она...
- Тогда зачем я тебе?
- Ну сейчас уже ни к чему, - он искусственно рассмеялся.
Все это время Юсиф молча делал свою работу, не выдавая внутреннего напряжения. Но вдруг он резко обернулся к Этьену, с которым был знаком вскользь.
- Это плохой портрет. Ее можно было нарисовать намного лучше.
- Что? – Этьен не сразу понял, кто сделал заявление. Внимательно осмотрев Юсифа, он ввинтил руки в карманы брюк.
- Щенок, да что ты понимаешь, ты что, художник?
- Да, - без сомнений ответил Юсиф.
- А, да? Ну и где же твои работы?
- Художник не тот, кто рисует, - словно заранее подготовив ответ, парировал Юсиф.
- Да? А кто? Тот, кто клеит обои? – Этьен рассмеялся громко и звучно. – Или тот, кто развешивает мои картины? Майя, кто этот выскочка?
Но я не успела ответить, Юсиф опередил:
- Художник – тот, кто художник.
Мне показалось, что краска залила его лицо, он весь напыжился, собираясь сказать что-то еще, но не решился. Лицо Этьена расплылось в насмешливой гримасе. Ему понравилось, насколько нелепо звучали слова Юсифа. И тогда Юсиф, с трудом сдерживая захлестнувший его мгновенно гнев, зашагал прочь из зала. Только теперь, взглянув на тот эпизод со знанием о влюбленности Юсифа, я понимаю, насколько его ранило высокомерие моего бывшего парня.
Прямо сейчас мне написал Юсиф. Словно он чувствует, что прямо сейчас, в эти минуты, я пишу о нем. Подобные совпадения всегда будоражат мое воображение. Мне начинает казаться, что все эти дежавю, смешение вселенных, иные измерения, что они почти на крючке, стоит только поднапрячь воображение, усилить интуицию... После двух строчек приветствий он сразу пошел на абордаж.
«Я забыл еще об одной детали
Вернее не забыл
Намеренно опустил
Но теперь чувствую в себе необходимость рассказать
Там, в моем рассказе, в самом конце
Как только ведьма вышла из мастерской за каким-то зельем
Темная Майя и Юсиф занялись любовью».
Ладно, рыцарь, я вижу, ты в конец осмелел, не дождавшись никакой реацкии на свой рассказик, решил перейти в открытое нападение. Он ведь знает, что я могу прекратить с ним дружбу? На что он надеется, этот сопляк? Почему в паху зашевелились чешуекрылые? Что происходит? Неужели я так повелась на весь его бред? Вспоминаю его руки, исходящее от него юношеское обаяние... Щетина всегда окаймляет его бледную кожу. И от него всегда такой аромат, этот парфюм, любимый, который я дарила Вадиму, но Вадим не использует его – этот запах для него слишком вычурный... Кажется, я проваливаюсь в мир грез. Где я – Темная Майя. Где я принадлежу Юсифу. Я начинаю ощущать это кожей, внутренне, так, словно это происходит на самом деле. Это чувство, ощущение наваждения, страсти опьяняет, и одновременно пугает. Слишком четкие ощущения. Слишком правдоподобно я себе все это представляю, и уже, кажется, погружаюсь...
Меня выуживает уведомление аутлука о новом сообщении в почте. Открываю. Этьен. Что на него нашло? Единственный раз, когда он отправил мне письмо на рабочую почту, было письмо с благодарностью после проведения выставки.
«Сегодня я завершил работу над очередным твоим портретом. Я говорю «твоим», но сам уже слабо верю в это. С тех пор, как я начал писать тебя, ты настолько видоизменилась, добавилось столько штрихов, линий, кажется, у этой девушки с картины даже характер уже другой, даже повадки... Это идельное продолжение тебя, но оно настолько отошло от своей героини, что перестало быть ею. Это словно отдельная личность, не знаю, как объяснить это, но это потрясающее чувство – власть творца, осознавать, что ты сам создал нечто крутое. Не без твоей помощи, Майя, не без тебя. Кажется, это лучшее мое творение. За что никогда не устану тебя благодарить».
Вспоминаю детально свой последний портрет его кисти... Как она улыбается. Словно знает что-то такое, о себе самой... Обо мне. Это ведь я улыбаюсь. Это ведь я что-то знаю? Неужели возможно столько совпадений сразу? Хорошо, пусть только два, но почему одновременно? Или, возможно, это события должны были произойти по отдельности, с разницей в год или больше, и только мое любопытство, мое желание подглядеть за завесу реальности, сделало возможным такое смешение? Не знаю, что именно происходит, но что-то происходит однозначно. Я чувствую это. Остро, живо. Гулким биением сердца. И такое странное ощущение, словно я рассыпаюсь пригоршней риса... иначе мне этого не описать. Пригоршней риса, по полу, разлетаясь в разные стороны, иными частями себя – звонко подпрыгивая в воздухе, тщетно пытаясь напомнить себе о себе...
***
Меня нервирует то, что во всем происходящем я являюсь всего лишь наблюдателем. Пассивным и даже в каком-то смысле жертвой. Все это дело рук Юсифа. И Этьена. Они уже придумали целые миры, в которых я получила свое продолжение и отдельное существование. Но какое они имели право исключать мое право руководить искусством, в котором я сама являюсь отправной точкой? Вадима все нет, давно перевалило за полночь, и перспектива очередную ночь прообниматься с бессонницей повергает меня в уныние. Нет уж, лучше я займусь чем-нибудь более интересным и проникну в эти параллельные миры. Но уже с правом быть в них не только тенью, марионеткой, а с правом своего голоса. Ведь текст – единственное место, где я имею право менять реальность, и да простится мне спонтанность, непродуманность сюжета. Я всегда с недоверием относилась к писателям, которые начинают рассказ с заранее продуманным сюжетом, уверившись в концовке, прописав персонажей. Мне это кажется ремесленничеством, да, пусть это и есть профессионализм, но никак не творчество. В настоящих стихах никогда не знаешь, какая строчка будет следующей... так, во всяком случае мне, всегда казалось. И в настоящем тексте... если начать писать под указку музы, случайно пойманной на волне мечтательного, ищущего настроения, то стоит только дать первотолчок, выплеснуть на бумагу всю гамму впечатлений и немного обрисовать их, вдохнуть немного жизни... То уже через несколько строк текст польется сам, через несколько страниц – персонажи начнут вести себя не так, как предполагалось изначально, перестанут слушаться автора и заживут своей жизнью. Мне все равно, как повернется сюжет, какая разница, каким путем идти к цели? Хотя, помнится, бабушка утверждала, что грешно одушевлять неживое. Спорное утверждение, но, если окажется правдой, наверное, придется заплатить...
Рождение Светлой Майи
Стало быть, та Майя (блондинка Майя, назовем ее... Светлая Майя) перестала быть мной и победила меня, то есть влюбленность Этьена давно осталась в прошлом, остался только творческий интерес. Что ж, все это время я чувствовала себя музой художника, и это, раз уж я откровенничаю, нехило льстило моему тщеславию. А теперь получается, что мой образ вытеснил реальную меня, я и как муза ему отныне не гожусь, подумать только! То есть Светлая Майя с каждым последующим портретом обретает все больше деталей, живых линий, энергии даже. Получается, она существует чуть ли не на равных правах со мной, - во всяком случае в голове мужчины, роль которого в моей жизни не стоит недооценивать. А этого уже достаточно для полноценного существования. Что ж, милая Светлая Майя. Синеглазая, длинноволосая. Без носогубных складок, без шрама на левом веке. Во взгляде всегда играет томная загадочность, осознание абсолютного торжества. Что ж, милая Майя, поиграем? Все-таки Этьен не посмеет отказать мне в праве на соавторство, почему бы мне не дополнить тебя?
Раз уж Светлая Майя настолько совершенна, ни к чему ей прозябать в администраторской художественной галереи, продвигая чужие таланты, способствуя чужому успеху. Она может быть кем угодно. Пусть она будет успешной кинозвездой? Ведь здесь, в мире фантазий, можно все? И вот здесь не лишним будет напомнить, что писательское мастерство иногда сродни актерскому. Я могу писать от лица Светлой Майи и быть Светлой Майей, ничуть не меньше ее самой. Верить в это всем своим существом. Чувствовать за нее и, если придется, даже страдать. Но страдать мне сегодня не хочется. Поэтому пусть Светлая Майя стоит сейчас на сцене, со статуэткой Оскара в руках, в красном платье от Диор в пол, голливудской улыбкой обводя присутсвтующих в зале. С макушек ушей сверкают рубиновые серьги, подаренные Этьеном еще в конфетно-букетном периоде.
Я закончила подготовленную заранее речь и застыла, обнажая в улыбке ровные блестящие зубы. Зал взорвался шквалом аплодисментов. Мне хотелось закрыть глаза, чтобы полнее ощутить всю реальность происходящего: всего вторая роль, мне постоянно казалось, что я переигрываю, боялась критики, не верила своей игре... И потом номинация, и вот, победа... Закрыть глаза, остановиться на секунду, вобрать в себя волшебную мелодию рукоплесканий. Теперь портреты авторства моего мужа, Этьена, резко возрастут в цене, теперь на них изображена не посредственная никому не известная актриса, не просто жена талантливого, но не более, художника... Нет, теперь с них взирает звезда Голливуда, и плевать, что Голливуд – это так далеко. После: объятия, рукопожатия, поздравления. Столько людей, шумно, ослепительный блеск. Когда все это заканчивается, усталые и изнеможденные, мы вырываемся на свежий воздух, и над нами высится ярко-синее небо, со сполохами багряных и оранжевых полос, неизвестно откуда взявшихся в полночь, но это не имеет значения, мы так счастливы, так опьянены этим неожиданно свалившимся на меня успехом. Этьен поднимает меня, и, как когда-то давно, в доисторические времена, кружит меня вокруг своей оси, и я, подняв одну ногу, второй вставая на носок, откидывая назад свою волнистую, густую шевелюру, захожусь в радостном смехе. Лунный свет поливает наши счастливые лица белоснежной глазурью.
Как все у тебя слажено, Светлая Майя, как все идеально. Правда? Даже слишком, да? Ну, раз мы условились, что все лучшее – только тебе, то давай у тебя еще и будет ребенок, чтобы уже окончательно добить меня, хочешь? Для верности удара – пусть будет даже два. Мальчик и девочка. Погодки. Почему бы и нет – ты и муза для мужа, и идеальная мама для малышей, да еще и состоявшаяся актриса. Помнишь, Этьену нравились странные имена Анабель и Уго? Мы еще не начали толком встречаться, когда он объявил мне, что у него уже припасены имена для наших будущих детей. И, возможно, где-то, в одной из параллельных вселенных, я все-таки осталась с ним, а еще в другой (их же бесчисленное множество?), тоже с ним, но я еще и не бесплодная, и там у нас, скорее всего, есть дети, и их, как и было запланировано, зовут Анабель и Уго.
К сожалению, из-за плотного графика работы я не могу уделять своим детям много времени, и внимание мое к ним слишком дозировано. И сейчас, опьяненная успехом, все еще не выпуская из сжатой руки заветной статуэтки, я говорю Этьену, как жаль, что мы не привезли детей, они бы очень гордились. Детям здесь делать нечего, отвечает муж, но, разумеется, разделяет мою тоску по малышам. Гибко скользнув рукою вдоль моего тела и привлекая теснее к себе, он шепчет мне, как счастлив, как повезло ему со мной, как я вдохновляю его на творечество. И мы, сгорая от желания, направляемся к автомобилю.
Ой, ну нет, знаешь, Светлая Майя, а не слишком ли? Ты создана мечтательной фантазией романтичного Этьена, и дописана в результате моего желания побыть тобой, но желания нездорового, в итоге переросшего в зависть. Но я не должна тебе завидовать, Светлая Майя, хотя бы потому, что ты не реальна. Да, у тебя успех, ты во всем совершеннее меня и, подозреваю, счастливее, но не задавайся особо, все это легко исправить.
Чего мне это стоит? Строчки. При большом желании – нескольких.
В тот момент, когда Этьен тянется в карман брюк за ключами от машины, я остро ощущаю, как заходится в вибрации клатч. Кто бы это мог быть? Мне не хочется отвечать, потому что я не готова расстаться со статуэткой хотя бы на мгновение, да и кто это может быть в такой час? Очередные поздравления, приглашения на роли, просьба дать интервью... Нет, я устала, и все, чего я сейчас хочу, это остаться наедине с Этьеном, в уютном салоне нашей машины с белой кожаной обивкой. Этьен галантно открывает мне дверцу, я вдавливаюсь в кресло. Телефон продолжает вибрировать. Кто-то не сдается. Откладываю статуэтку на бардачок, открываю клатч. На телефоне высвечивается имя нянечки. Не сразу правильно нажав на экран для ответа, отвечаю глухим, встревоженным голосом. Она обычно никогда не звонит, ведь она работает на нас много лет и лучше нас самих знает обо всем, что касается детей.
- У Анабель приступ... Майя, я вызвала скорую, но ей очень плохо, подозревают аппендицит. Езжайте сразу в больницу.
Она говорит настолько громко, что высокие октавы ее испуга слетают с телефона и разливаются по всему салону, доходя до слуха Этьена, только что усевшегося за руль.
Оглушающий раскат грома, сопровождаемый вспышкой молнии. Этьен резко нажимает на газ, не пристегнувшись, и машина срывается с места. Забарабанивший по крыше автомобиля ливень проникает в салон хлесткими ударами по сердцу.
Темная Майя отправляется в прошлое
- Ты отвезешь меня в мой отчий дом в деревне, - поправляя лифчик, уверенно заявляет Майя.
Движения ее выверены, четки, она не желает терять ни минуты. Юсиф не смеет протестовать, хотя и не понимает мотивов Майи; впохыхах натягивает джинсы и свитер. Майя оказывается не только намного самостоятельнее, она еще и точно знает, чего хочет. У нее точный план действий.
В машине, за рулем, Юсиф, наконец, решается, и спрашивает у нее напрямую, в чем цель визита. Поначалу она молчит и наблюдает за пробегающими мимо полуголыми тополями. Но чем дальше они едут, тем больше сгущается туман, и уже ничего не разглядеть.
В реальности дом, в котором выросла Майя, находится в совершенно другом, очень далеком городе, и добраться до него на автомобиле крайне сложно, но события хоть и перестали быть частью сновидения, все же они остаются в мире смещенных реальностей, а поэтому не успевает Майя ответить, как они уже тормозят у ворот дома ее родителей.
Словно ничего не изменилось за все эти годы: та же дверь с облупившейся синей краской, тот же никчемный пень у ворот, который постоянно усложняет въезд во двор, но отец не выкорчевывает его, так как своей машины у них еще нет, а гости каждый раз, негодуя на дурацкий пень, все-таки справляются с парковкой. Это потом, много лет спустя, когда Майя приобрела свой красный форд... Но сейчас пень на месте, как когда-то давно.
- Мне жутко, - выдавливет она из себя, не глядя на Юсифа. – Может не стоит туда входить? Не слишком ли высокая цена?
Юсиф резко поворачивает руль и протяжный скрип шин сверлит тишину вместо ответа.
- Есть вещи обязательные и вещи необязательные, а между ними Doors, - выдержав паузу, отвечает Юсиф, перефразировав Джима Мориссона, как и подобрает ночному бреду, придавая тем самым Майе уверенности в том, что это всего лишь сон, и ей нечего бояться.
Несмазанная пружина жалобно стонет, оповещая о приходе гостьи. Но никто не выходит на порог. Вцепившись в запястье Юсифа, Майя входит в отчий дом, волоча Юсифа за собой. Минуя небольшой дворик, поднимаясь по лестнице, она понимает, что видит себя со стороны. Видит, как она поднимается по лестинце, с каждым шагом все крепче впиваясь в руку Юсифа, боясь увидеть то, что должна. Когда со стороны – воспринимается как-то легче... но она знает: чтобы победить – нужно вернуться. В гостиной пусто, родители, видимо, опять работают допоздна. Воздух пропитан запахом отсыревшей бумаги. Минуя еще один закуток, доходит до той самой комнаты. Открывает дверь. И застывает.
Здесь ей всего пять. Брату – пятнадцать. И вот она стоит и смотрит на себя и брата. На самое страшное событие своей жизни. Сначала зажмурившись, отказывается видеть, упираясь головой в грудь Юсифу. Где-то во дворе слышится громыхание неба, лопающееся от страха и ужаса. Юсиф гладит ее по голове, целует в волосы, уговаривает открыть глаза и смотреть внимательно.
Превозмогая боль и страх, она открывает глаза. Медленно, но верно, оборачивается на сцену. Она пятилетняя уже жалобно скулит в углу, брат же – растерянный, грубый и отвратительный, застегивает ширинку. Раскаты грома звучат с небывалой силой. Майе хочется подойти и расцарапать ему лицо. Ударить. Так, чтобы навсегда.
Словно услышав ее мысли, вступается Юсиф:
- Думай глубже, Майя. Это не поможет. Только ты знаешь, что поможет. Думай.
***
Белые стены холла больницы сдавливают грудь. Пробую сидеть на скамье для ожидающих, пробую ходить туда-сюда по коридору, пробую глубоко дышать. Зачем ты притащила сюда Уго, Анна? Разве ребенку здесь место, в такое время? У него что, нет завтра занятий? Да, Майя, но с кем бы я его оставила? Никого же нет дома! Она еще и пытается отыскать аргументы, спорить, какая же бессердечная, неужели не понимает, что в этой ситуации нужно только понимающе молчать и не принимать оскорбления и мой гнев на свой счет?! Почему у этой Анны такие ввалившиеся с мутной поволокой глаза, она что, не спит по ночам, почему у нее такие фиолетовые мешки под глазами? Ожидание... почему эта чертова операция длится так долго? Нет, Этьен, я не хочу твой долбанный кофе, почему у тебя такая щетина? Ты что, даже побриться не соизволил на мою церемонию? То есть ты теперь такой крутой художник, что уже плевать, как ты выглядишь, да? Кто-нибудь, остановите эти стены... Уго, нет, не сейчас, иди к папе, Анна, уведи его, почему у тебя такие противные рыжие волосы, сделай что-нибудь с этим неугомонным мальчиком.
Почему у хирурга такое понурое лицо? Редкая седина, глубоко впавшие, черные, как воронье крыло, глаза, он одет во все черное, где его белый халат? Почему у него так странно дрожит голос?
- Мадам, мсье... я не знаю, как вам это сказать...
Доктор громко закашливается. Вокруг его усов поблескивают крупные капли пота, а его рот изрыграет какие-то чудовищные, ужасные слова.
Что он несет? Почему у него такой дряблый подбородок? Где Анабель? Этьен, заткни этого придурка, почему он несет всю эту чушь? Пропустите меня к моей Анабель! Почему мне так тесно в этом дурацком платье, я же говорила, платье должно быть по размеру, а не со стягивающим корсетом, боже мой, Этьен, ну пусть он замолчит, у меня подкашиваются ноги...
Вадим
Меня отвлек от текста звонок Вадима. Он обычно не звонит с работы, тем более с ночной смены. Даже на сообщения мои часто не отвечает, а тут сам позвонил. Да, он знает, что мне никогда не удается уснуть раньше пяти. Голос его дрожал, он говорил о каких-то пустяках, спрашивал, приняла ли я лекарства. Но за всей этой мишурой крылась какая-то тревога, желание выговориться, поделиться. Мне стало жаль его. Захотелось поддержать, утешить, что бы там ни произошло. Я люблю его настолько, что даже если он совершил какой-то проступок, даже если бы вдруг изменил мне, я готова его простить. Настолько сильна моя любовь. Или нелюбовь? Мне почему-то кажется, я бы больше расстроилась, если бы Юсиф нашел себе девушку. Какое безумие, он действительно приворожил меня своим нелепым рассказом, нужно будет резко ему ответить, и высказать все, что я о нем думаю. Под конец беседы Вадим вдруг, оборвав меня на какой-то незначительной фразе, выпалил: «О Боже!» и следом послышался нарастающий рев. Он бросил трубку, и я не стала перезванивать, а просто отправила сообщение, что не важно, что произошло, я всегда на его стороне. Пусть приходит домой, я помогу, чего бы мне это ни стоило. Может, скончался оперируемый, Вадим до сих пор не умеет абстрагироваться в работе, он так близко к сердцу все принимает, мой бедняжка Вадим.
Что я там понаписала выше? Перечитываю и в жилах стынет кровь, как бы пафосно это ни звучало... Да, мне хотелось отомстить Светлой Майе, за то, что она похитила у меня поклонника, я думаю, чисто с женской точки зрения поступок вполне оправданный. Но чтобы такое? Я не верю, что могла такое написать, я даже не помню, как придумала это, и как выводила пальцами по клавиатуре столь зловещие строки... Нужно обязательно переписать, нельзя играть такими вещами даже в фантазиях. Даже в литературе. Я тоже люблю играть словами. И я сильнее всех. И голоден, как никогда.
Ой, ну что за бред? Что это за строчки? Иногда я отключаюсь и моими пальцами руководит подсознание, а оно, если верить моим врачам, не в лучшем состоянии, вот и выдает бред всякий... ладно, пусть останется. Если это поможет приблизить меня к тишине, то я на все согласна.
Но сейчас мне хотелось бы коснуться Вадима. Когда я с ним познакомилась, он был уже практикующим хирургом. Мне хотелось бы рассказать какую-нибудь романтическую историю о нашем знакомстве, но тут все тривиально. В очередной раз разругавшись с Этьеном, гениальным, но абсолютно безалаберным и не тактичным художником, назло ему я зарегистрировалась на сайте знакомств и последовала тягомотная череда свиданий. Я назначала свиданиях в таких местах, где мы бывали с Этьеном, чтобы увеличить шансы случайного столкновения. Которое, кстати говоря, произошло. Но уже некстати. Вадим мне понравился не сразу. Среднестатистически состоявшийся мужчина, хирург, обеспечен, тактичен, внешне безупречен. Именно то, о чем я всегда мечтала. Именно так, как я себе всегда представляла. А не унылая мастерская пацанского Этьена, который никогда не помнил про годовщины, не дарил цветов, даже в ресторане чаще платила я. Не то, чтобы мне было жалко, но он изначально не вписывался в рамки моего мира. Правда, когда он рисовал меня... когда мы занимались любовью... когда он вдруг, ни с того ни с сего, подхватывал меня посреди улицы, среди шелестящей ото всех сторон толпы прохожих, и кружил мною, словно ножкой циркуля, вокруг своей оси… Наверное, ради этих моментов я и была с ним. Но раз я ушла к Вадиму, значит не была так ослеплена страстью и своей романтической влюбленностью. Вскоре мы помирились с Этьеном, но Вадим продолжал звонить, писать. Сначала я соглашалась по инерции, все-таки между нами ничего не было, отношения вполне можно было расценивать как приятельские. И он дарил цветы. Просто так, приходя на свидания. Делал комплименты, на которые бывал так скуп Этьен. Сулил нормальную комфортную жизнь. А не перебивание по съемным квартирам напополам со спившимимся дружбанами-художниками. Я все еще металась между ними двумя, все-таки не так легко было отпустить Этьена... все-таки только их комбинация давала в итоге то, что нужно было для полного счастья. Но так не бывает, и нужно было выбирать.
Тем жарким июльским днем мы снова разругались, и я вызвала Вадима в наш с Этьеном любимый ресторан, где всегда звучал его любимый джаз, и приглушенный свет, мерцающий от красных и желтых абажуров, принуждал к томности. Обычный в жизни, Вадим, здесь, освещенный этим теплым мерцанием, в модной сорочке с высоким гладко отутюженным воротом, казался по-вампирски привлекательным. Мы взяли столик с диваном, и расположились на этом диване вместе, рядом. Я хотела прильнуть к нему всем телом, но подумала, что неплохо было бы перед этим освежить свой парфюм. Попросив Вадима заказать мне мартини, направилась в уборную. На мне было длинное шелестящее платье со множеством слоев, и мне было неловко пересекать полупустое помещение, создавая столько шуму: каблуки выбивали неровную дробь по лакированной поверхности пола, платье шуршало. Почему-то очень четко запомнилось чувство неловкости и как я негодовала на себя, зачем нужно было так выряжаться? Не люблю привлекать внимание посторонних взглядов. Когда я вернулась, за барной стойкой, в двух шагах от нашего дивана, вразвалку сидел Этьен. Встреча не совсем случайна, я же специально пришла сюда, чтобы увеличить шансы... И вот... Мне хотелось скандала, кровавой дравки за мое дамское сердце. Внутренне ухмыльнувшись, я вернулась на свое место, не обратив на Этьена никакого внимания, и завела беседу с Вадимом нарочито громко, чтобы обратить на себя внимание. Но, разумеется, не оборачивалась в его сторону, ведь я должна была делать вид, что не замечаю его присутствия. Пригубив мартини, с интонацией и жестикулируя приступила к рассказу о том, как прекрасно съездила вчера на море с подругой (Этьен отказался со мной ехать, и рассказ должен был пестрить красками, дышать праздником). Манерно запрокидывала голову, когда смеялась. На шутки дотрагивалась до его плеча, как бы ударяя, умоляя прекратить доводить меня до истерического смеха. А затем, для наглядного доказательства, полезла в сумку, за которой пришлось потянуться к соседнему креслу, и успела боковым зрением зацепить Этьена, но он продолжал также сидеть у стойки, потягивая какой-то темный напиток, - и извлекла телефон. Полистав инстаграм, нашла вчерашний снимок, сделанный подругой, «смотри, какая красота, там как раз намечался шторм…». Понятно, что мне хотелось продемонстрировать себя в купальнике, а не делиться впечатлениями от предгрозового неба, но Вадим посмотрел на фотографию скептически, и сказал, что такое количество фильтров только портит натуральные краски. Особенно цвет моих глаз, подчеркнул он. «У тебя такие красивые дымчато-серые глаза, а здесь они изумрудные какие-то. Да, красиво, но это ведь не твои глаза». Он почему-то тоже говорил громко, словно в сговоре со мной, словно вызывая Этьена на рыцарский поединок, хотя он, конечно же, в ту пору об Этьене и знать не знал.
- А у тебя осталась эта фотография в оригинале? – спросил Вадим.
- Ну да...
- Покажи, - он отпил глоток своего олд фэшн. Разве олд фэшн не пьют залпом?
Мне не очень хотелось ее показывать, без фильтров на лице столько недостатков на пляже... под палящими лучами, без пудры, карандаша для бровей... Зачем краситься на пляже, когда есть фильтры? Но если не показать, то все эти недостатки все равно выплывут подтекстом, поэтому лучше положиться на волю полумрака и уже выпитых Вадимом двух порций олд фэшна. Внимательно изучив фотографию (приблизив к глазам и увеличив пальцами! Когда я печатаю это, мне кажется, что его пальцы, скользившие тогда по экрану, скользят сейчас по моему лицу), подытожил:
- Вот видишь, здесь ты красивее. Здесь ты настоящая.
- Небо тусклое какое-то зато... – внутренне улыбаясь комплименту, ответила я.
Продолжая рассматривать фотографию, он сказал:
- Лучше пусть тусклое, зато настоящее. Зато вся правда жизни. Вот скажи, зачем, зачем вся эта иллюзорность? К чему этот глянец? Это ведь все фальшь, это не по-настоящему. Я и в искусстве признаю только реализм, когда четкое отображение реальности. Все, как есть. Я не понимаю, к чему эти попытки сбежать от действительности, зачем впихивать вместо правды свой инфантилизм? Небо ярко-синее – это ведь так по-книжному, так по-детски, но в этом нет никакой правды.
Я почувствовала, как Этьен подошел ко мне со спины. Не подавая вид, что заметила его приближение, выпрямила спину и откинула прядь волос с лица. Вадим приподнял голову, вопросительно уставившись на выросшего за мной Этьена.
- Меня просто заинтересовал ваш разговор, извините, что вмешиваюсь.
Я не обернулась. На губах моих заиграла победная улыбка. Так значит, он не такой бесхребетный и устроит мне все-таки скандал, прямо здесь, на публике, по всем правилам жанра.
- И я не совсем согласен с вашим суждением, - да, да, именно так высокопарно он и заговорил. То ли пытаясь сбить Вадима с толку, то ли насмеяхаясь надо мной, этого я разобрать не могла. – Реальность сама по себе тускла, убога. И если хотя бы на фотографиях, или на картинах, нам дана власть ее приукрасить, добавить ей живости, волшебства, то почему бы этой возможностью не воспользоваться? Зачем стеснять себя рамками столь ограниченной действительности?
- Вы не могли бы оставить нас? – придя в себя от первоначального шока, сказал Вадим. Он старался говорить уверенно, и запил свою просьбу глотком коктейля, а затем осторожно поставил его на место.
Но Этьен подошел ближе и вальяжно опустился в кресло напротив. Поначалу я не смела поднять на него глаз и смотрела на свой мартини, заметив, что он поставил рядом с ним свой стакан.
Вадим немного подался вперед, как бы собираясь что-то сделать, но, так и не придумав ничего, откинулся на спинку дивана, подняв руку и, согнув в локте, положив ее на верхний край сидения поверх моих плеч, обозначая тем самым свое превосходство в сложившейся ситуации. Происходящее начинало меня заводить. Сначала я посмотрела на Этьена исподлобья, не решаясь подсесть поближе к Вадиму, но когда он ответил мне взглядом играющим, но никак не взбешенным, не отчаянным и тем более не оскорбленым, я разозлилась, и подвинулась ближе к моему спутнику.
- Серое, ничего не изображающее небо лучше ярко-синего, напыщенного, - процитировав Вадима, пробубнил Этьен. – Это почему? Почему, если в жизни нам не дано полюбоваться ярко-синим, не полюбоваться им хотя бы на фотографиях? Реализм в искусстве? Только то, как есть? А какой тогда смысл что-либо делать? Это чистая беллитристка, скажу я вам, и это ужасно скучно и нудно.
- Так, мне это начинает надоедать, - зарычал Вадим.
- Нет, подождите, не горячитесь, почему вы не хотите дать Майе шанс сиять изумрудно зелеными глазами? Хотя бы там, в инстаграме?
Вадим опешил. Он обернулся ко мне и вскинул на меня удивленные мохнатые брови. Я потупила взгляд. А Этьен, не обращая на это никакого внимания, или делая вид, что не обращает, продолжил:
- То есть вот такая, какой родилась, пусть и ходит, да? И нечего навязывать природе свои правила, да? Может ей надоели ее серые глаза, и она хочет иметь изумрудные? Вы знаете, сколько девушек носят цветные линзы по той же причине? И что, отказывать им в этом праве? И почему девушки красят волосы? Они имеют право, имеют право приукрашивать свою реальность, а не жить под гнетом той унылой, которой одарила скудная на фантазию природа.
- Я никогда не красила волос, - вдруг вставила я. Меня начало раздражать, что он говорит так, словно реальная я вообще никуда не гожусь, и мне обязательно нужно всячески менять имидж, чтобы на меня стоило смотреть.
- А почему нет, Майя? – злонамеренно усмехнулся Этьен. - Ты ведь хочешь отрастить волосы, почему нет? И покраситься... тебе подошел бы блонд. Ты была бы такая потрясающая блондинка, вот поверь.
- Кто это, Майя? – не выдержал Вадим.
- Нет, ты попробуй, детка, тебе обязательно подойдет блонд.
Он говорил так, словно мое свидание с Вадимом ничего не означало, нет, он не собирался затевать никакой скандал, и мне захотелось выплеснуть ему в лицо его долбанный напиток.
- Она и так красива, - огрызнулся Вадим.
Выверенным движением Этьен опрокинул стакан до дна и громко, с нервными нотками, расхохотался.
- Убирайся, - сквозь зубы процедила я.
И именно тогда, в тот вечер, я сделала выбор. Вадиму нужна была я, такая какая есть. Со скудным цветом волос, со всеми недостатками на коже и в характере. Этьен же все рисовал какие-то улучшенные образы, какие-то усовершенствованные версии. Пусть и живет в своем мире искусства, решила я, и несколькими месяцами позже поставила жирную, уверенную подпись в свидетельстве о браке.
***
Сполохи рассвета заиграли огненными бликами на экране монитора, и я поняла, насколько устала. Почему-то в таком состоянии зачастую совершаешь поступки, о которых впоследствии, на трезвую, дневную голову, жалеешь. Я переслала Юсифу в окно чата свое дополнение к его рассказу. Какую цель я преследовала? Хотела ли услышать его мнение о своем писательском даровании? Бессмысленно задавать такие вопросы на исходе бессонной ночи. Наверное, я слишком погрузилась в свои фантазии, потому что где-то в внутри, не без влияния сонливости и утомления, ощущала себя Темной Майей. Мои мысли все больше и больше занимал ее образ, ее влюбленность в Юсифа. Ее решительность... И последний эпизод... Какой же я мазохист...
Мои размышления прервал звук захлопнувшейся двери. Наверное, Вадим весь на нервах, подумала я, если даже не удосужился побеспокоиться о моем покое, ведь к рассвету я обычно засыпаю. Я вскочила из-за стола, хотела выбежать ему навстречу, но он опередил меня, ворвавшись в гостиную вихрем. Ненужной глыбой отбросил в сторону портфель и бессильно опустился на подлокотник дивана. Даже в таком отчаянии Вадим помнит, что меня ужасно бесит, когда он ходит в обуви по ковру. Затем он сполз с подлокотника на диван и, задрав ноги, вытянулся. Закрыл было глаза, но ему стало нехорошо, и он снова сел, рывком опустив ноги на пол. Я неслышно приблизилась к нему. Обняла, целуя его спутавшиеся волосы.
- Это ведь не трагедия какая-нибудь? – спросила с участием, стараясь говорить шепотом.
Резко поднял голову, и вперил в меня вопросительный взгляд. Или это укор?
- Что я такого сказала?
- Трагедия! – после недолгой паузы выдавил он, и, оттолкнув меня, прошел в квартиру прямо в обуви. Ступая своими грязными ботинками по бежевому ковру.
Сердце мое сжалось до размеров изюминки, мне стало так жаль его. Если Вадим решился оттолкнуть меня, то у него должны быть веские причины. Мысленно я уже прощала ему ковер, размышляя, буду ли я его пылесосить до работы или после.
А потом, уже в спальне, свернувшись калачиком на своем краю кровати и отвернувшись к стене, Вадим рассказал мне. Допустил ошибку... и пациент, - маленькая девочка, - умерла прямо на операционном столе. Об этом знают только он и два ассистента. Которые немы как рыбы, в них он уверен. Не выдержало сердце – такой вердикт, правда, не очень устроил родителей... Но Вадим хирург с большим именем, он не стал бы врать. Так думали родители..
.
Эта история оттеснила Темную Майю и я целиком погрузилась в мысли о проблеме Вадима, о том, как поддержать его, как уговорить не выдавать себя (он на такое способен), как сохранить наш семейный очаг... Параллельные реальности померкли в сравнении с реальной угрозой нашему счастью. Я закрыла документ с рассказом и отправилась спать, на работу я обычно собираюсь только к двенадцати. На тот момент мне думалось, что все написанное выше – такой бред, причем неприятный, что возвращаться к нему нет никакого смысла.
***
И не вернулась бы. Если бы не Юсиф. С самого утра он поджидал меня на работе. Его взволновал мой текст, вернее небольшой эпизод из него, который я ему отправила на рассвете. Я решила во что бы то ни стало не подавать виду, что поняла его признание в любви. Все это всего лишь наши литературные потуги, не более. Не хочу всей этой неловкости на рабочем месте.
- Ты никогда не рассказывала мне о том случае, Майя... – сочувственно заглядывая мне в глаза, сказал Юсиф.
Он говорил как можно тише. Мы стояли у огромного, длиной в человеческий рост, полотна какого-то малоизвестного художника и решали, какое отвести ему место. Мимо сновали сотрудники, занятые более важными делами.
- Потому что это неправда, - парировала я.
- Не нужно скрывать от меня, Майя...
- Какое невежество ассоциировать лирического героя с автором! – отрезала я. Чтобы он больше не возвращался к этой теме.
Он не унимался:
- А как ты думаешь, как поступит Темная Майя? Что она все-таки сделает? Что имел ввиду Юсиф?
- Мне кажется это уже не смешно, давай завяжем с этим.
- Знаешь, а я ведь написал продолжение. Прямо на рассвете. Сразу же, прочитав твое письмо. Но нет, я не дам тебе его сейчас, я хочу, чтобы ты читала в тишине, в одиночестве, полностью на нем сосредоточась. Мне кажется, мы с тобой в соавторстве творим нечто гениальное.
Наигранно усмехнулась. При жестикуляции, обращенной к одному из мальчишек, подвешивающих картины, мое запястье случайно коснулось лица Юсиф. И что-то внутри меня зашевелилось. Какое может быть влечение к этому юному романтику?
Начальница отпустила меня пораньше, посочувствовав моей бледности. Я действительно чуть не упала в обморок, когда спускалась по лестнице в уборную. Все-таки обычно я досыпаю утром, но сегодня тревога за Вадима не дала мне сомнкнуть глаз ни на минуту.
Рассказ Юсифа, продолжение
…И вдруг Майя понимает, что она должна сделать. Она вырывается из объятий Юсифа и кидается к брату. Она обнимает его. Слезы тонкими струйками сбегают прямо под воротник синей кофты, растворяясь на коже. Тучи рассыпаются ливнем, освободившись от сковывающего страха и безысходности.
- Я прощаю тебя! Я прощаю тебя! – она заглядывает брату в глаза, с любовью, нежно. Ей приходится срываться на крик, чтобы перекричать всполохнувшую звуковое пространство грозу. Майя искренне его прощает.
Небо прощает воду, что так долго теснилась наверху.
Объятия Майи с братом длятся целую вечность. Все это время Юсиф стоит неподалеку, оставаясь безучастным сторонним наблюдателем. Делает шаг вперед, но потом возвращает ногу в исходную позицию, как бы передумав. Он словно высчитывает, когда же ему пора будет вмешаться; боится торопить события, взвешивает каждое мгновение, каждое возможное слово, которым хочет обратиться к Майе. Чутье прирожденного художника его не подводит: он догадывается, что сейчас стоит на кону.
Наконец, решается. Подходит ближе к обнимающимся и едва дотрагивается ладонью до плеча Майи, окутанного в бархат синей кофты. Она вопросительно оборачивается.
- Нам пора, - возвещает Юсиф.
Она все еще в объятиях брата, у которого почему-то застывшее выражение лица. Он смотрит сквозь нее, взгляд направлен в никуда.
- Ты приняла то, что было, Майя, ты приняла свое прошлое, - Юсиф старается говорить медленно, четко проговаривая каждый слог. – Уже тем, что ты решилась прийти сюда – ты доказала самой себе, что не скрываешься от правды.
Майя решается отстраниться от брата, убирая руки с его шеи. Отторгнутый, он падает замертво, рассыпаясь в прозрачные облака пыли. Майя не удивляется этому, она смотрит куда-то мимо, в пол, и продолжает мысль Юсифа:
- А тем, что я обняла его, я не только приняла то, что было, но и отпустила. Я простила его.
- Именно. И это делает тебя самой сильной Майей.
- Я люблю тебя, Юсиф.
- И я люблю тебя, Майя. Но теперь важная деталь, слушай меня, Майя: все это сон.
- Бред.
- Нет, Майя, ты должна поверить мне, все это подобие сна, выдуманный рассказ.
- Даже если и так. Мне все равно, где мы, главное – быть с тобой.
- А мне не все равно, Майя, я вытащу тебя отсюда, туда, в реальность, в самую ощутимую из всех, и мы будем вместе, Майя. Тебе ведь не нужен Вадим? Тебе нужно уйти от Вадима, да, Майя?
***
И это вместо того, чтобы поспать. Перекусив наспех состряпанным сэндвичем, я бросилась читать продолжение рассказа, написанное Юсифом. Это всего пять минут, убеждала себя я, прочту и завалюсь в постель до следующего дня. Но как мне теперь спать? Неужели он серьезно думает, что между нами что-то возможно? Он требует от меня даже не изменить Вадиму, а уйти от него, какой наивный романтик!
Но с другой стороны мне не по себе. Мне начинает казаться, что я уже испытываю к Юсифу какие-то чувства, и чем больше я в них верю или сомневаюсь, тем больше я становлюсь Темной Маей, и почему-то мне это совсем не нравится. Нахожу в спальне старенькую шкатулку с украшениями, которые давно уже вышли из обихода и хранятся скорее как память. Извлекаю рубиновые сережки, некогда подаренные Этьеном. Примеряю. Чтобы отогнать Темную Майю, которой начинаю побаиваться. Лучше побыть той, Светлой.
А еще лучше попробую поспать немного.
Нет, не сомкнуть глаз. Я попыталась отвлечься от мыслей, опустошить голову, и тут я остро почувствовала себя Светлой Майей... Словно это моего ребенка убили. Так защемило сердце, из глаз брызнули слезы. Я даже несколько раз прошлась рукой по наволочке, чтобы убедиться. Да, мокро. Да, на какие-то несколько мгновений я была Светлой Майей.
Я решила переписать написанное выше о Светлой Майе, но не смогла удалить написанного. Пыталась вписать новую версию, но словно тупик какой-то в голове: никаких версий, никаких идей, словно то, что написано – и есть правда, и мое воображение никак не хочет вступать в конфликт с уже свершившейся действительностью. Мне страшно, ведь это означает, что отныне я – не совсем управляю этим текстом и мне хотелось бы избежать дальнейшего его написания. Но теперь я ничего не могу сделать: дальше все происходит само собой, и я осознаю свою долю вины. Смешно, как я пытаюсь смягчить свою вину, говоря «долю вины», ибо я единственная, кто вообще виноват во всем. Так мне кажется. Да, родоначальниками и вдохновителями происходящего были Этьен с Юсифом, но все их фантазии могли бы так и остаться фантазиями, если бы я не решила их соединить, перемешать. Если бы я не принялась искать в них смысл, ключ к потустороннему и запретному. Если бы можно было отменить все происходящее простой кнопкой delete, я бы это тут же сделала. Но я четко знаю, что процесс запущен, и ничего не поделать, все последующее будет продиктовано чем-то, что сильнее меня, и бороться нет смысла. Все, что я могу теперь сделать, это попробовать вмешаться. Чтобы смягчить неизбежное.
***
Что я здесь делаю? Почему они не показываю мне мою дочь? Я не верю, не верю в слова этого тупого хирурга, я не верю ничему... Куда подевался Уго? Так, сначала нужно понять, что я делаю здесь, в этой комнате, за этим компьютером, и почему я пишу, вместо того, чтобы искать сына? Оглядываюсь, ничего не понимаю. Схожу с ума. Анабель. Они ведь убили мою Анабель. Это таким образом мой мозг сопротивляется реальности, отказывается принимать случившееся. Специально подсовывает сложности, из которых нужно выпутываться, отнимая у меня тем самым тишину, в которой можно было бы осознать. Понять. Ужаснуться. Но не принять, нет, нет, этого я никогда не приму. Но у меня остался Уго, Анна увела его в туалет, но что-то они там задерживаются. Нужно прочитать всю эту писанину: ну и в самом деле, не я же исписала столько страниц?
Пауза. Я все прочла. Бред какой-то. Исходя из которого я не реальна и являюсь всего лишь плодом чьего-то воображения. И Анабель с Уго, что ли, не реальны? Какой бред, боже мой. Я говорю это и чувствую себя нелепо, вернее, пишу это и ощущаю зыбкость своего существования. Насколько же все непрочно, я даже не сильно удивлена тому, что каким-то образом все сдвинулось, перемешалось и я оказалась здесь. Тогда где же она, та, из которой я родилась? Неужели она в больнице? Найди Уго, слышишь, найди его сейчас же! Он в опасности, я чувствую это! Мне нужно добавить себе объема, реальности, чтобы стать живее. Чтобы не потерять свою жизнь, не потерять единственного оставшегося мне ребенка. Я чувствую, между нами троими, мной, Темной Майей и Основной Майей идет какая-то невидимая борьба. Я не знаю, за что именно мы боремся, но шансы остаться – только у одной. Я люблю лазанью, это мое любимое блюдо. Мой любимый цвет – синий Серый, а любимая цифра – восемь Девять. Я очень хочу научиться хорошо плавать, но сушить волосы каждый раз после походов в бассейн – такая адская мука, что не я готова платить столь высокую цену за новый навык. Неужели не помогает? Неужели все это не делает меня осязаемее, живее? В любом случае, я – мать, я больше всех остальных имею право на жизнь, у меня дети. Ребенок... Боже мой, ведь это она придумала мне детей, чтобы хотя бы в фантазиях немного побыть мамой... Я должна победить, она не должна удалять меня... У меня Уго, это реальнее всех ее реальностей, действительных и вымышленных. Ничего страшного, если той Майи не будет, хотя, жаль, некому будет утешать Вадима, он, кажется, совершил огромную оплошность на работе, я читала бегло, не вникала. Но не такая уж большая потеря – эта главная Майя. Темная Майя вообще не в расчет, это персонаж из сна, который продолжает жить по правилам сна, этот случай не имеет даже смысла обсуждать, она также туманна, как и сон, в котором появилась.
Я только что набрала Этьена, сказала про Анабель, он ничего не понял. Удивился, сказал что-то про успокоительное. Тогда где же мой Этьен? Кажется, все написанное выше – правда. Он не верит в мою реальность. «Я реальна, Этьен, я та, которую ты нарисовал. Ты талантливый художник, ты нарисовал, а я ожила. Ты можешь приехать? Пожалуйста, мне очень нужна помощь, и мне больше не к кому обратиться». Этьен на работе, было слышно, как над его душой стоят заказчики и чего-то отчаянно требуют, но он не сдавался. Он все вслушивался в сказанное мной и под конец пообещал приехать, как только освободится. Он не поверил в меня. Если бы поверил, не стал бы ждать окончания рабочего дня. Я дотронулась до мочки уха. На мне любимые рубиновые сережки.
***
Темная Майя и Юсиф мчатся по пустой автостраде. Мимо – размытыми картинками бред импрессиониста: темные краски с желтыми вкраплениями ночных огней города. Она нервно покусывает пунцовый лак на ногтях, он – пытается сохранять спокойствие. На его губах бродит победоносная улыбка, он словно что-то соображает про себя, словно делает некое грандиозное открытие, но пока не готов поделиться им ни с Майей, ни с кем-либо еще. Они едут в больницу к Вадиму, чтобы Майя смогла порвать с ним сразу же, без предисловий и драм. Чем дальше они едут, тем четче становится пролетающий за окнами пейзаж; предметы обретают ощутимые, выпуклые формы, становится различим источник каждого огонька. Глядя на небо, без труда можно различить знакомые созвездия.
По коридорам больницы снуют суетливые медсестры в белых халатах и смотрят на Майю в упор. Вадима нигде нет. Майя начинает нервничать, она расспрашивает проходящих сотрудников о местонахождении мужа, но они предательски молчат, нахально не отводя от нее взгляда. Наконец, одна из медсестер решается, и сообщает, что он сейчас на операции и лучше его не тревожить. «Что ж, подождем», - сообщает она Юсифу свое решение, и они усаживаются на белых стульях для ожидающих, рядом с горшком с аукарией.
- Майя, не нервничай так, - Юсиф кладет свою ладонь на ее сжатый кулачек.
- Но это так серьезно, этот разговор так важен для меня, он решит многое.
- Разве? Ведь он уже и не важен. Не забывай, что я говорил тебе. Мы немного в другой реальности сейчас, и мнение Вадима нас с тобой не интересует. Ты решилась настолько, что приехала сюда. Ты решилась бросить его и быть со мной. Этого более, чем достаточно.
Она загадочно улыбается, а потом указывает на живот.
- Я беременна, представляешь? У нас будет ребенок.
Она наклоняется к нему, и их губы сливаются в поцелуе.
- Жаль, что все это не по-настоящему, - шепчет она на ухо Юсифу в перерывах между поцелуями.
- Теперь-то ты принимаешь тот факт, что мы в искаженной… искусственной реальности? – от его слов почему-то становится жутко.
- Да, ведь не может быть все настолько хорошо, настолько правильно... Я – с тобой. И у нас будет ребенок. Это слишком неправдоподобно... И мне грустно.
- Осознанный сон приближает момент пробуждения, - отвечает Юсиф. – Сложность только в том, чтобы проснуться собой... Сложность в том, чтобы проснуться собой навсегда.
***
Она оказывается в этой комнате. Почему «она», когда именно она все это и записывает? Странно, она не может, просто физически не может набрать последнюю букву алфавита и оповестить о своем пребывании здесь. Оглядывается. Какая уютная обстановка, как все комфортно обставлено. Что это за комната? Где Юсиф? Значит, все это было сном, но вот, она, кажется, проснулась, но и теперь не совсем явь.
Она перечитала все исписанные страницы. Получается, не она одна в этой западне. Но почему та, блондинка, писала о себе в первом лице? Почему у Темной Майи сейчас это не получается? Возможно, потому что та реальнее. Какой же фантазер все-таки этот Этьен, так живо все себе нарисовал, намечтал, что теперь Светлая Майя – почти живой человек. А Темная – всего лишь образ из расплывчатого сна, ее нет на самом деле, образ очень слабый, туманный. И события, происходящие с ней, менее естественны. Она поняла это только теперь, взглянув на все со стороны. Рассыпавшийся в прах брат, колдунья, да и готическая атмосфера повсюду... Но ведь надо как-то бороться? Она ведь не хочет растаять после пробуждения? Она ведь хочет ребенка?
Интересно, Светлая Майя побывала здесь раньше нее, и тоже прочла все написанное, но она видимо на то и блондинка, что особым умом не отличается. Неужели она не уловила связь? Неужели до нее не дошло, - все ведь настолько очевидно, - это Вадим убил ее дочь, Анабель.
***
Хорошо, я вернулась. Я снова в больнице. Почему-то сижу на скамейке рядом с горшком с аукарией. Медсестры шаркают по кафельному полу подошвами и отводят глаза, когда я смотрю на них. Неважно, насколько правдива эта реальность, мне нужно отыскать сына. Где Этьен? Куда все подевались? Судорожно отыскиваю в сумочке телефон, набираю Анну. Телефон отключен. Повторяю вызов. Еще раз. И еще. Зная, что телефон отключен и не будет никакого толка. Медсестры, словно сговорившись, одновременно начинают ронять предметы, которые держали в руках: папки с бумагами, телефоны, печенье. Я подхожу к каждой из них по отдельности и спрашиваю, не видели ли они маленького мальчика, но вместо ответа они отводят глаза и резко бросаются в бегство, не подобрав уроненных вещей. Какое-то время я пытаюсь догнать одну из медсестр, но она, ловко увернувшись, исчезает в одном из кабинетов, а когда оборачиваюсь, то никого уже нет. Коридор абсолютно пуст.
Спускаюсь в холл больницы, но и здесь пусто. Все словно вымерло. Выбегаю и несусь как оголтелая по улицам незнакомого мне теперь города. Но никого нет. И Уго нигде нет. Неужели я схожу с ума? Какая-то тупая, пульсирующая, просто изматывающая боль в висках. Почему я не пошла к Анабель? К телу Ана... Где мой ребенок?! Если ты продолжаешь писать это, Майя, то сдохни, тварь, поняла?! Прекрати это! Верни мне сына, слышишь, сука?!
***
Она сделала так, что Уго исчез... И исчезли все из моего мира. Я так и не встретила ни души. Я снова в ее комнате. Хорошо, надо подумать, что делать. Пока он просто исчез, он всегда может вернуться. Анабель может ожить...
Извини, это не совсем фантастика. Здесь не будет воскрешения.
Кто это написал? Строчки сами поползли по странице... Я удалю их, конечно, конечно, автор может воскресить ее... Майя, ты же не настолько жестока, Майя?
Майя теперь ни причем.
Как не причем? Не она ли все это заварила? Воскреси Анабель.
Невозможно.
Умоляю. Пожалуйста. Слышишь. Даже если ты и не Майя, я не знаю, кто ты, или что ты, но неужели нет ни одной действенной молитвы, способной воскресить его?
Жду. Больше ни строчки. Больше не пишется. Жду еще. Пробую удалять написанное.
Невозможно.
Видимо, это все игры разума, он дает мне шанс сосредоточиться. Подумать. Перечитать. Страниц стало больше.
Вадим? Как же я не догадалась раньше... Так это ты, сукин сын, а не сердце не выдержало? Ах ты сучья порода... Майя, слышишь, Майя?! Это твой муж убил моего ребенка, ты понимаешь, Майя?! Я к тебе обращаюсь!
Я – не та Майя
Кто это пишет? Майя? Ты ведь читаешь эти строки сейчас? Я не знаю, как все это работает, не понимаю, что происходит, но нам срочно нужно поговорить, Майя, нужно что-то делать, и если вместе, то мы сильнее, да ведь, Майя?
Я – не та Майя
Так ты – Темная Майя? Ты читаешь меня сейчас? Жду. Молчание. Молчание – знак согласия... буду расценивать это так. Послушай, Майя убила моего ребенка... и я уверена, в ее власти это переписать, исправить. Помоги мне, ты знаешь, как мне до нее достучаться?
Убей Вадима
Что? Как убить... нет, нет, сумасшествие. Хотя, да, он убил Анабель... он заслуживает смерти... Но я думаю, все гораздо проще. Мне нужно просто достучаться до Майи, поговорить с ней, вот как я говорю сейчас с тобой... Я объясню ей, уговорю ее переписать этот ужас... Она не такая тварь, она сжалится, она поймет, исправит...
Пока он жив, до нее не достучаться, он водит ее по психоаналитикам.
То есть нет никакого другого пути? Ну ведь можно как-нибудь внушить ей расстаться с Вадимом? Нет? Молчание. Жду. Затихла. Мне нужно поговорить с Майей, во что бы то ни стало, мне нужно вернуть... любой ценой, я готова на все... Я хочу видеть дочь... Анабель... МАЙЯ!!!
Где я? Я нигде. Боже мой, что же происходит... Как страшно, как тесно. Я превращаюсь в слова, они пожирают меня, завладевают мной всецело... Я должна вернуться, я должна остановить это безумие. Я должна вспомнить больше фактов о себе, чтобы выбраться отсюда... Майя... Превращаюсь в буквы... Остановись, безумие... нужно вспомнить, вспомнить что-нибудь очень значимое о себе...
Поворот ключа в двери. Это Вадим. Так, покрою голову косынкой, чтобы он не заметил, что я – Светлая Майя. Открываю дверь, он обнимает меня. Его трясет. Жилы на висках выпукло вздулись и затрепетали. Говорит, что невозможно все это: сегодня он видел родителей, их страдание, он во всем виноват, он не может смотреть на это. Что ты врешь, ублюдок, каких родителей, что ты фантазируешь, ты убил мою дочь, гребаный урод.
- Тебе нужно успокоиться и выпить воды, - стараясь придать голосу нежности и спокойствия, сажаю его на диван, а сама прячу сжатые кулаки в складках платья.
Под предлогом того, что собираюсь принести ему попить, исчезаю на кухне. От волнения два раза открываю и закрываю не тот ящичек, но затем все-таки нахожу искомое – нож.
Я думала, будет сложнее. Что встречу сопротивление, будут крики, борьба. Но нет. Он даже не успел ничего понять. Два удара. Или три? Пять? Больше? Я не знаю. Сначала он дергался, потом согнулся пополам, стал заваливаться в сторону. У меня в руках окровавленный нож. Что? Зачем я его убила? Все происходит на самом деле... Все реально, ощутимо, осязаемо. Я, я – Светлая Майя, четко ощущаю, как ознобная дрожь ползет по ногам, карабкается по позвоночнику... Бездыханное тело Вадима: багровое пятно на пиджаке поспешно разрастается... змейкой стекает на пушистый ковер, впечатывая в него след преднамеренного убийства...
***
Она снова здесь. И снова она не может писать о себе в первом лице. Значит, она все еще самая слабая из трех? Темная Майя перечитала написанное до. Оглядела свои кровавые руки. У подола платья валяется измазанный красным нож. Оборачивается – Вадим действительно мертв... обрызгал диван и свесился с него наперекосяк, головой в пол, задевая мертвыми пальцами край подлокотника. Теперь здесь все не так скучно: кружащихся в воздухе пылинок нет. Смерть вытеснила ненужный танец. Все происходит по-настоящему. Она единственная из трех, кто мог читать текст оттуда, из глубины подсознания... Каким-то образом отвечать. Она наделена какой-то особенной силой, но в то же время она единственная, кто не может писать о себе от первого лица. Надо подумать. Здесь что-то происходит.
Послышался звонок в дверь. Ее пальцы, приподнявшись над клавиатурой, застыли. В дверь отчаянно заколотили. Приподнявшись с места, она прошла в прихожую на цыпочках и посмотрела в глазок.
- Майя, я знаю, ты там, открой! – Этьен отчаянно выбивает дробь по железной двери. – Если ты сейчас же не откроешь, я вышибу эту чертову дверь, Майя! Да что с тобой?
В глазке видно, как его трясет. Брови страдальчески сошлись к переносице. Видимо, он подозревает суицид. Ах если бы, дорогой, здесь творится кое-что похлеще. Она не хочет открывать ему. Ей нужно время, чтобы разобраться в ситуации. Понять, как действовать дальше. На данный момент – она слабее остальных героинь, и ей срочно нужно что-то с этим сделать. Она подходит к компьютеру, вперивает взгляд в экран монитора и случайно натыкается на написанное имя «Анабель»... Моя дочь, моя дочь, Анабель! Мне нужно быть сильнее, Темная Майя, зачем, зачем ты забрала тело, когда на кону жизнь моей дочери? Так, теперь, я – Светлая Майя, требую, чтобы главная Майя услышала меня. Я убила Вадима. Я сделала все, как положено. Я сделала все, как положено.
Мне нужно поговорить с тобой, Майя. Ты слышишь меня, Майя? Где ты, в глубине подсознания? Так выйди же на связь, напиши что-нибудь.
Жду. Молчание.
Черт. Этьен продолжает колотить по двери, и голос его срывается на крик. Потерпи, любимый, потерпи, мой родной, мне нужно только спасти нашу дочь. Минуточку и я открою. Нужно поторопиться. Майя, верни мне Анабель. Слышишь, Майя?
Сейчас. Подожди.
Что? Ты услышала меня?! О Боже! Значит, сработало! Спасибо, спасибо тебе, Майя, я знаю, ты не специально все это изначально затеяла! Ты всего лишь хотела поиграть в литературу, и ты совсем не ожидала, что получится то, что получилось... Спасибо, Майя! Я знала, знала, ты сделаешь это! И мне совсем неважно, если я останусь жить там, в вымышленном мире, если со мной будут мои дети. Я не претендую на твою реальность, Майя, я буду счастлива там, в другой вселенной, главное, Этьен и дети будут со мной. Больше мне ничего не нужно!
Тогда уйди. Оставь мое тело. И я перепишу все. Я верну тебе Анабель.
Спасибо!!! СПАСИБО!!! Как же это сделать... Так, закрываю глаза, стараюсь ни о чем не думать, ни о чем вообще... Море, небо, тишина, тишина, меня здесь нет, я сплю, сплю, мне нужно спать и тогда вернется Анабель... спать, спать, спать, я растворяюсь, меня здесь нет...
***
Майя, а помнишь, как тебе было скучно наблюдать кружащиеся под тусклым светом абажура пылинки? Поздравляю, ты добилась своего – увлекательности, насыщенности. Теперь на подлокотнике дивана рука твоего мертвого мужа. Намного веселее, правда ведь? Надеюсь, теперь-то тебе не скучно, Майя?
Какая же дура эта Светлая Майя, Господи. И вот снова вернулась Темная Майя. И ей думалось, что уж теперь-то она сможет писать о себе от первого лица, но почему-то не получается. Этот придурок Этьен сейчас вышибет дверь. Встает с кресла и бросается к двери. Поспешно открывает. Он оглядывает ее с ног до головы. Приоткрывает рот, недоумевая, почему у нее руки в крови.
- Что произошло, Майя? Почему у тебя руки в крови? Майя, ты звонила Вадиму?
Она молчит. Здесь, в этой реальности, какой-то другой состав воздуха. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но ничего не получается. Слова, родившиеся в голове, не доходят до губ. Это как во сне, когда отчаянно пытаешься что-то сказать, прокричать, но ты нем, ничего не получается. Крик бьется где-то внутри, не находя выхода. Я должна проснуться, должна проснуться, твердит себе Темная Майя. Этьен аккуратными движениями отодвигает ее с порога и проходит вглубь квартиры. Тело Вадима повергает его в полное отчаяние.
- Что ты наделала, Майя?!
Она отрицательно качает головой, пытаясь донести до него, что это не она, но он не понимает. Она чувствует, что вид Этьена сбивает ее с толку и что Светлая Майя пробивается наружу, когда он находится близко. Она отскакивает от него. Он, ничего не понимая, подходит ближе. Она отступает, стараясь не смотреть на него. Она боится уступить Светлой Майе.
Темная Майя бросает взгляд на монитор и издалека замечает, что по вордовскому файлу ползут строчки... Словно кто-то пишет текст. Не веря своим глазам, она подходит ближе, опираясь ладонями о столешницу, наклоняется всем телом и следит глазами за завершением абзаца, за возникающими ниже него заглавными буквами:
Я НЕ МАРИОНЕТКА Я НЕ ПОЗВОЛЮ СОБОЙ УПРАВЛЯТЬ Я БУДУ ЖИТЬ
Этьен все это время пытается нащупать у Вадима пульс, но понимает, что тщетно. Подходит к Темной Майе, отталкивает ее от компьютера. Растерянная Темная Майя отступает и, отойдя к окну, закрывает глаза. Она обдумывает дальнейший план действий. В отчаянии стянув с себя шерстяной свитер, Этьен швыряет его на пол, задевая кончиком рукава кровавую лужу на ковре. Затем опускается в кресло перед компьютером и, сначала окаменело, не двигаясь, затем ерзая и раскачиваясь в стороны в офисном кресле, читает написанное. Кажется, не верит. Затем оборачивается на Майю, окидывает ее взглядом с ног до головы. Снова смотрит на экран монитора. Зажмуривается, пытаясь стряхнуть с себя нарастающий бред происходящего.
- Майя, ты сходишь с ума, девочка моя... – он шепчет как бы про себя, но она все прекрасно слышит. – Что делать, Майя, что теперь тебе делать? Вызвать скорую?
Темная Майя отрицательно качает головой и пожимает плечами, указывая наклоном головы на тело Вадима. Слишком поздно, он уже мертв.
Этьен хватается за телефон, чтобы вызвать полицию, но останавливается.
Встает с кресла, вплотную подходит к Майе. Берет ее лицо в свои руки, внимательно, нежно заглядывает в глаза.
- Майя, скажи что-нибудь, умоляю тебя, мне так страшно за тебя.
У Майи, поддавшейся на прикосновения Этьена, слабеют коленки. В ней возрождается зарытое где-то в глубине чувство к своему бывшему, ей хочется его поцелуя. И чем ближе его лицо, чем отчетливее теплое дыхание его губ, тем больше из нее вырывается Светлая Майя. Она прильнула к нему всем телом и:
Я жадно впиваюсь в его губы. Этьен не сомневается ни секунды, он с готовностью отвечает на вспыхнувшую во мне страсть. Затем он немного отстраняется, чтобы лучше разглядеть меня. Меня, Светлую Майю. В моих глазах – искренняя любовь и преданность. Он коснулся моих плеч, как бы проверяя, насколько я реальна.
- Этьен... – слова легко слетают с губ... воображение Этьена сильнее сна Юсифа... – Как я могла уйти от тебя? Ты – лучшее, что было у меня...
- Майя...
Прижимаюсь к нему вплотную. Ощущаю, как вздымается его грудь. В зловещей тишине отчетливо слышно его учащенное сердцебиение. Целую его подбородок, - никогда не дотягивалась выше без каблуков. Какое-то мгновение он сомневается, наклоняясь ко мне. Но сомнения развеиваются быстро, он целует меня, так же жарко, как когда-то давно. Я отвечаю на поцелуй, но предательские слезы обжигают щеки и делают поцелуй безрадостным.
- Они ведь убили Анабель, Этьен... Подожди!
Отстраняюсь от Этьена, бегу к компьютеру. Ведь Темная Майя обманула меня... или, может, она настолько сильна, что не дала главной Майе выйти в тело? Я обращаюсь к тебе, Майя, ты ведь обещала прийти и переписать убийство Анабель?! Отзовись, Майя, мы ведь договорились, я ведь простила тебя... Майя?!
Да, извини, сразу не получилось. Оставь тело. Я все исправлю.
Хорошо. Этьен стоит за спиной и читает написанное.
- Девочка моя... ты все это на полном серьезе?
Этьен, умоляю, не отвлекай... Я запуталась. В прошлый раз ты тоже сказала, чтобы я уступила тебе тело, но пришла Темная Майя. Либо ты настолько слаба, что она вытеснила тебя. Либо... либо ты никогда и не писала мне? Ведь это ты, Темная Майя, ведь это ты обманула меня?! Ведь это ты борешься за тело? Ведь Главная Майя слабеет... с каждой секундой... и это все твои проделки?
Ха ха ха. А ты убила Вадима.
Чтобы выйти на связь с Главной Майей!
Дура. От нее уже ничего не зависит.
Тогда зачем тебе была смерть Вадима?
Чтобы завладеть телом. Вадим бы меня выгнал. Но очень сложно вонзить в человека нож без мотивации. Сильной. Он убил твою дочь – ты смогла.
Тварь! Ты обманула меня! Этьен, Этьен! Встаю из-за компьютера, прижимаюсь к Этьену... Дрожу в оцепенении.
- Майя... – он настолько шокирован, что не в состоянии размышлять трезво, оценивать. Он смотрит на меня, как завороженный. – Девочка моя... как же тебя из этого вытащить?
Я молчу. Мы так и стоим, обнявшись, и пока я в его объятиях – ничто мне не угрожает, я настолько люблю его, настолько уверена в нем. Но вот Этьен разжимает объятия, оборачивается на труп Вадима и начинает судорожно соображать, что же с ним делать. Звонить ли в полицию, попробовать ли избавиться от трупа и спасти меня от тюрьмы? Но он не понимает, насколько опасен для меня этот момент – момент вне его объятий. Ведь теперь ясно, Темная Майя сделает все, чтобы задвинуть меня в самый дальний угол подсознания... Ощущаю, как где-то там сидит Юсиф и сжимает мою руку, поддерживает, внушает, что я должна, должна, должна... кто я? Что я должна?
Этьен тянет меня за руку и сажает на диван. Садится рядом и берет мое лицо в ладони.
- Я хочу остаться с тобой, - полушепотом, вкрадчиво говорю Этьену. Протягиваю ему руку. - Но Темная Майя... Она может победить, я чувствую это, Этьен.
Он бережно вкладывает мою руку в свои ладони.
- Образ из сна? Не глупи, Майя, я помогу тебе остаться собой... ты должна посвятить меня в детали болезни...
- Какой болезни?
- Извини, не так выразился... ты должна не думать о Темной Майе, никогда, ни при каких обстоятельствах. А я помогу тебе. Я нарисую тебя яркими красками, я буду каждую минуту додумывать твой образ, добавлять деталей, жизни. Я художник талантливее бога!
- Даже если и так, - не унимаюсь я, и слезы переходят в рев, – наши дети, они отняли наших детей! Я не смогу без них!
- Майя, Майя... девочка моя, я придумаю что-нибудь, я тебе обещаю. Я нарисую их, и Анабель, и Уго. Хочешь, хочешь я оживлю их на полотне, хочешь, Майя? Посмотри, посмотри, я даже знаю уже, как они выглядят.
Он вскакивает с дивана и бросается на поиски бумаги.
Скажи, тебе не жутко продолжать это чтиво? Я бы на твоем месте остановилась, просто закрыла бы эти страницы, и постаралась бы забыть уже прочитанное. А ты собираешься продолжить, да, Майя? Неужели ты не понимаешь, что ты вообще ни слова здесь не написала? Что с самого начала ты являлась всего лишь читателем? Ну, хорошо, может, не всего лишь, не абы каким читателем. Все-таки ты убила Вадима. Ха ха ха. Какая ты смешная, Майя.
***
Она снова здесь. Пока Этьен искал бумагу, она снова прочла рассказ Юсифа, и он помог ей обрести плоть. Когда Этьен с энтузиазмом бросился к ней, начал выводить детские образы на помятом альбомном листе, недоумевающие глаза Майи дали ему понять, что та Майя, его любимая Майя, уже не здесь. Может, это другая Майя, та, которая его бросила когда-то?
- Майя? – он заглядывает ей в глаза исподлобья. Приближается, протянув руки, но она отстраняется.
Майя встает. Отыскивает мобильный, кому-то что-то пишет.
- Кому ты пишешь, Майя? – она не отвечает. Этьен на нервах. Бросает взгляд на мертвого Вадима. – Майя, кому ты пишешь?! Я сейчас уйду нафиг, не впутывай меня в свою чертовщину, Майя!
Она продолжает писать. Кажется, она уже отправила сообщение, она довольно ухмыляется. Этьен встает, поднимает с пола свой свитер и направляется к двери. Затем не выдерживает, оборачивает, подбегает к Майе и выхватывает у нее из рук телефон. Читает последнее отправленное сообщение.
«Юсиф. Все из рассказа сбылось. Я здесь. Но и Этьен здесь. Я боюсь, его присутствие делает Светлую Майю сильнее и мои шансы тают».
Этьен понимает, что теперь опасно уходить. Юсиф знает о его визите, если он уйдет, он наведет тем самым на себя подозрения в убийстве Вадима, нужно что-то делать.
Майя уже сидит в своем кожаном кресле и вращается в разные стороны. Затем приступает к тексту, игнорируя Этьена.
- Прекрати! Слышишь? Хватит! Объясни, почему этот образ, из сна, настолько сильный, что ты сама веришь в него? – в бешенстве спрашивает Этьен.
Майя открывает рот, чтобы ответить, но голос ей не повинуется и слова не слетают с губ. И она снова наклоняется к экрану монитора.
Этьен подходит к ней вплотную, сдергивает с кресла. Сжимает ее локти, трясет.
- Майя, посмотри на меня, ты ведь любишь меня, Майя! Ты – Светлая Майя, помнишь, ты только что признавалась мне в любви?!
В его объятиях чувства к нему снова возрождаются, и Темная Майя начинает трястись. Она предчувствует победу соперницы и пытается вырваться из объятий Этьена. Но он не отпускает ее. Он целует ей шею, пытаясь разбудить в ней ту, другую. Шепчет слова любви. Героиня слабеет, но из последних сил успевает схватить с компьютерного стола планшет и со всей силой ударяет им Этьена по голове. Вскрикнув об боли, он инстинктивно выпускает ее из объятий, и она убегает в спальню, но он тут же понимает, в чем заключается борьба, и за что они борются. И он бросается ей вслед, настигая ее за секунду до того, как она успевает захлопнуть дверь. Он снова сжимает ее в объятиях. Она сопротивляется изо всех сил. Он трясет ее, и ей больно. И эта боль придает ей жизни. У нее появляется инстинктивное желание сопротивляться. Ей нужно вырваться из его рук. Она борется с ним, и чем больше он впивается руками в ее предплечья, тем яснее она чувствует, что жива. Что Темная Майя – не просто образ, не просто наваждение. Это действительно личность, сильная и готовая бороться за свое существование. Она тянется к ушам, срывает рубиновые сережки и швыряет их на пол. Какое-то мгновенье Этьен растерянно смотрит на свой давний подарок, и я, воспользовавшись мгновением, вырываюсь. Я бегу на кухню, преодолевая одышку, - яркий след борьбы с этим неуклюжим мужчиной, - успеваю схватить нож со столешницы, и когда он настигает меня со спины, я оборачиваюсь и вонзаю, и нож застревает у него в боку, он корчится от боли и складывается пополам. Пока он пытается вытащить нож, я бегу к компьютеру – да, да, да, я, я, я, я! Я пишу все это, я, Темная Майя из сна! Оборачиваюсь на Этьена. Ему удалось вытащить нож, но он теряет много крови. Доползает до гостиной, облокачивается на диван, прямо у подлокотника. Тело Вадима – над ним.
Я не знаю, что теперь делать. Когда я смотрю на тело Вадима, мне кажется, та Майя, главная Майя, рвется наружу, чтобы обдумать план действий, чтобы упиваться горем и составить связный рассказ для полиции. Нужно отвернуться. Так, нужно попробовать писать о чем-нибудь другом. Но если Вадим мертв, то теперь я вдова, если полиция найдет его в квартире... там на ноже отпечатки... мои? Если полиция...
Нет. Боже мой! Нет! Вадим! Вадим! Этьен?! О Боже! Почему? Сука! Две суки! Я во всем виновата! Я сама! Вадим, Вадим, ну посмотри на меня, Вадим?! Болит мочка левого уха, дотрагиваюсь – кровь.
- Вызови скорую, - сдавленно проговаривает Этьен, вкрапливая в просьбу нотки истошной мольбы.
Наклоняюсь к Этьену, я ничего не понимаю, неужели я могла ранить Этьена? О боже... Молниеносно кидаюсь к мобильному, но потом подхожу к экрану монитора и пытаюсь удалить все написанное. Выделить все – удалить. Черт, почему не получается. Почему... нет, никак не удаляется. Как же исправить все? Как гудит в голове... Мельтешит множество самых противоречивых желаний... Сложно заткнуть этот гул. Закрываю глаза, сжимаю виски подушечками пальцев, пытаюсь кричать...
- Скорую, Майя... – хрипит Этьен, подчеркивая своим голосом всю реальность происходящего. Я не схожу с ума, все так и есть: Вадим мертв, Этьен умирает... Гул в голове не умолкает. Этьен умирает. Снова хватаю телефон, касаюсь пальцами экрана, пытаясь разблокировать, но пальцы уже слабеют, словно немеют и такое чувство, что падаю в обморок.
С левой стороны коридора, смачно одаривая кафельный пол поцелуями острых каблучков, к нам мчится рыжая колдунья, обещавшая исцелить мое бесплодие. Она ведет за руку какого-то мальчишку лет семи-восьми. Не ожидала увидеть ее здесь, в больнице, где работает Вадим, удивленно смотрю на Юсифа, но он кажется спокойным. Словно нет ничего странного во всем происходящем.
- Вы знаете, сработало! – еще издалека кричу ей. – Я беременна!
- Знаю, - ехидно улыбается колдунья, прищуривая утопающие под тяжелыми веками глаза, и подводит мальчишку прямо ко мне. – Это твой сын, Уго.
Ничего не понимаю.
Юсиф поднимается с места, кладет руки мальчику на плечи, и отвечает за колдунью:
- Ну время во сне течет немного иначе, теперь у тебя взрослый мальчик. Разве ты не рада, Майя?
Поначалу я смотрю попеременно то на Юсифа, то на мальчика. Затем, чем больше я всматриваюсь в голубые ангелоподобные глазки Уго, тем больше чувствую, что люблю его, больше, чем кого-либо до и, возможно, чем кого-либо когда-нибудь после. Словно этот мальчик – самое важное и дорогое создание на земле. Не знаю, что все это значит, знаю только одно – это мой сын.
- Так надо, - отеческим тоном добавляет Юсиф. – Только отняв у тех двоих самое важное, что у них есть, ты победишь. Понимаешь?
Нет, я ничего не понимаю. Но мне и не надо понимать. Зачем понимать, когда любишь. Сердцем. Так чисто, ясно и светло. Встаю, опускаюсь на колени перед Уго. Он смотрит на меня невинным, ничего еще не понимающим взглядом.
- Мама? – полувопрошая, полуутверждая, гундосит Уго.
Я обнимаю его, целую его веки, лоб, щеки... Мой малыш, мой сын, Уго!
- Ты плод воображения гения, - усмехается Юсиф, - ты ведь всегда верила в мой гений?
- Но ты ведь не совсем художник? – удивляюсь. Хотя, верю в его талант, в его гений, и вот теперь он деле доказал мне, чего стоит.
Я снова здесь. Боже мой, как же остановить этот поток бреда... Этьен, Этьен умирает, он силится остановить кровь, затыкая рану своим свитером, но он не может пошевелиться, не может даже доползти до телефона или двери, чтобы позвать на помощь. Звоню в скорую, объясняю, что здесь мужчина с ножевым ранением, они задают кучу вопросов, но я не в состоянии отвечать. Вопрос идет о минутах, мне нужно срочно что-то сделать, иначе одно из этих наваждений вытеснит меня.
Дверной звонок. Как быстро они приехали! Потерпи, Этьен, сейчас, сейчас тебе помогут. Бросаюсь к двери, не сразу справляюсь с рукояткой.
На пороге Юсиф. На нем черное пальто поверх накрахмаленной ситцевой рубашки, мне странно видеть его таким нарядным, словно на свидание пришел. Он улыбается мне, и, не спрашивая разрешения, входит в прихожую. Завидев тело и раненого Этьена, не удивляется. Уверенным шагом проходит к Этьену, наклоняется к нему, и спокойным ровным голосом произносит:
- Художник не тот, кто рисует. Художник тот, кто художник, – глаза полыхнули презрением.
Судороги сковали тело Этьена. Он не сразу собирается с силами, но сквозь хрипотцу, и борясь с болью, отвечает:
- Ты манипулируешь ею... Вадим ведь предупреждал тебя. Это опасно, ты доведешь ее, подонок!..
- Что такое красота, Этьен? – по лицу Юсифа бродит победоносная улыбка.
Этьену сложно говорить, он пытается что-то ответить, но боль побеждает. Тогда Юсиф решает сделать это за него:
- По-твоему, красота – это добавление ярких красок к реальности? Или усовершенствование образа? То есть все, что ты делал все это годы – ты подгонял имеющийся, созданный природой объект под какие-то одному тебе понятные стандарты красоты?
Он поднимается, находит на столе бокал вина, делает глоток.
- Я вот вычитал как-то у Джойса, что первый шаг на пути к красоте – это постичь строение и пределы воображения. Я не уверен, что совсем правильно его истолковал, но, по-моему, результаты внушительные… ты не согласен?
Я смотрю на него в недоумении. Одна убила Вадима, другая ранила Этьена... О чем они говорят вообоще? Где скорая??? Юсиф приближается ко мне медленной поступью, пачкая ковер грязной обувью и целует в лоб. У меня слабеют коленки, и я чувствую, как Темная Майя рвется наружу...
- Юсиф, ты понимаешь, что ты делаешь со мной? – мой голос предательски дрожит.
- Но и ты достойный соавтор, - Юсиф улыбается. Нет, не усмехается саркастически, не иронизирует. Он искренне счастлив, его будто все устраивает. Даже убийство Вадима, даже умирающий Этьен... все это словно идеально вписывается в рамки его счастья.
- Юсиф... но как... как ты проник в мое сознание настолько... настолько глубоко?
- Я не знаю, Майя, любовь моя, разве словами это объяснишь? Это высшая сила, это сильнее меня. Только вот та Майя, та, придуманная нами двоими, она реальнее всех остальных.
Обнимает меня, заглядывает в глаза.
- Я люблю тебя, Майя, неужели есть в искусстве что-то важнее любви?
Его объятия, его слова... у меня начинает кружиться голова, кажется, я даже ликую, что он здесь, рядом... Отстраняюсь.
- Юсиф, ты ведь понимаешь, что происходит сейчас? Уйди, умоляю, ты ведь убиваешь меня? – уже теряя уверенность, шепчу я.
- Нет, просто совершенствую. Майя, я влюбился. В нее, в ту Майю, которую создал. Она слишком жива, она слишком хороша…
Он продолжает описывать Темную Майю. Говорить о своих чувствах к ней, обожествлять, и я неминуемо превращаюсь в нее.
***
- Но как нам забрать с собой Уго? Я не пойду никуда без своего сына! – я не знаю, как это объяснить, но Уго действительно стал моим сыном. И я не представляю себе пробуждения без него...
Юсиф опускается перед нами на корточки, молитвенно складывает руки. Рыжая колдунья куда-то подевалась. Теперь между белыми стенами пустого коридора больницы только мы, только наша семья.
- Майя, на кону – твое существование. Все решится с минуты на минуту, ты должна проснуться сама, там скоро приедет скорая, заберет Майю, меня, скорее всего, к тебе не подпустят, я не смогу больше помочь тебе, если физически ты станешь далеко... Майя, главное сейчас – выйти тебе. Потом, я обещаю тебе, я клянусь тебе, мы придумаем, как забрать Уго.
Он целует меня. Его поцелуй обжигает. И я чувствую, что жива, как никогда, как никто другой. Он полюбил меня несмотря на то, что я вымышленна, туманна, не совсем ясна. Он полюбил меня не потому что, а несмотря на. И осознание этого дает мне такую силу, что я...
Чуть слышное тиканье настенных часов, висящих по центру коридора, четко отдается в голове, словно капающая на макушку обжигающая жидкость... Настолько ощутим этот едва различимый звук. Настолько тихо вокруг. И внутри.
***
Я тоже люблю играть.
***
И я снова здесь. Я – Темная Майя. В этой комнате. И я знаю, больше я отсюда не уйду. Больше мне никуда не нужно. Нам нужно только привести сюда Уго. Юсиф поднимает голову и смотрит на меня таким взглядом, каким только художник может смотреть на свое удачное творение. Стоны Этьена. Оборачиваюсь к нему. Он смотрит на меня с каким-то выражением ужаса в глазах, он никак не может поверить, что я победила, ведь меня с самого начала никто не принимал всерьез.
- Чего стоят твои сухие, ненатуральные портреты? - обращаясь к Этьену, говорит Юсиф. - Пылятся где-нибудь в студии? А посмотри на нее, неужели она не самая прекрасная из всех, когда-либо живущих, - и он одаривает меня мечтательным, любовным взглядом.
Этьен закрывает глаза и умирает. Словно только теперь, приняв поражение, соглашается, что продолжать борьбу нет никакого смысла.
- Как-то грустно получается, - говорю я Юсифу, - какая-то грустная сказка. Два трупа, Майя, которая все это затеяла, хоть и с твоей подачи, тоже вытеснена... Светлая Майя осталась без детей...
- А по-моему, наоборот, у этой сказки счастливый конец, - Юсиф подходит к Этьену и накрывает его лицо его же свитером. – Остались самые счастливые. Ты – готова бороться за счастье. Ты его заслуживаешь больше остальных. Вадим и Майя прозябали, Этьен и Светлая Майя – это совсем уже пошло, это был такой ограниченный образ. Это такая халтура, моя любимая Майя. Только ты, ты настоящая. Ты лучшая. Ты и осталась. Это сказка с очень счастливым концом. Поверь мне, мы найдем с тобой способ вытащить оттуда Уго. Помнишь, я ведь отец? Я хочу его проявления здесь не меньше тебя. Да, ты его мать, а для меня, для меня он – второе по гениальности мое творение, после тебя.
- Но что с ними будет?
- Вот пока ты задаешь эти вопросы, они и будут страдать, там, в своих иллюзорных вселенных. Лучшее, что мы может сделать для двух оставшихся Май – забыть о них, никогда не упоминать, нигде, ни с кем, даже со мной.
- И что, тогда они перестанут мучиться?
- Именно. Они перестанут быть. Ведь если нет Этьена, то некому будет поддерживать энергию в Светлой Майе, она канет в лету.
- А как же основная? Ведь это ее жизнь – главная. Родственники, коллеги, друзья, муж... хотя да, муж мертв.
За окном воет сирена скорой помощи. Вы немного опоздали, братцы... Совсем немного.
- Не волнуйся, моя любимая Майя, для них она – это ты. Немного другая, странная, но на то-то ты и сошла с ума. Ведь лучше в психушке, чем в тюрьме, правда?
- Конечно. Уж лучше, чем во сне, - смеюсь. – Но остается этот рассказ... здесь они упоминаются, все... и если его прочтет кто-то еще, кроме нас?
- Ну это ведь просто рассказ? Мало ли кому что в голову взбредет?
- Тогда нужно как-то обозначить, что все это – выдумано. Просто фантастика. Не имеющая ничего общего с реальностью. Запутать всех... Если хватит таланта. Скажи, ты ведь будешь навещать меня каждый день? И когда я выйду, мы не расстанемся ни на минуту?
Он утвердительно кивает.
- Как только мы найдем способ вызволить Уго, мы воссоединимся. Тебе нужна бумага, ты сможешь писать и там, а мне – полотно и воображение. Это все, что нам нужно.
- Подожди, Юсиф, мне нужно дописать последнее предложение, - я высвобождаюсь от его объятий и возбужденно бегу к лаптопу. Дописать последнюю строчку и снова кинуться в объятия любимого Юсифа. Юсиф тянется к карману и извлекает смартфон – видимо, ему срочно нужно записать результаты своей творческой работы.
Рассказ основан на... Неужели ты думаешь, что все так просто? Почему... почему я не могу вписать слова, которые запланировала вписать. Что происходит. Пальцы перестают меня слушаться, туманятся мысли... Я – Темная Майя, победившая...
Что ты победила, дурочка?
Кто это пишет? Других уже нет. Я знаю. Я загнала их в самый дальний угол... Их нет. Я знаю, в течении всего текста, я всегда была единственной, кто был способен отвечать в тексте. Ни одна из других не обладала этой силой. Главная Майя ослабла с самого начала, а Светлая была слишком глупа... Только я могла отвечать. Тогда кто теперь отвечает мне? Кто ты?
Ничего не понимаю. Гул внутри не утихает, и что-то вырывается наружу. Как больно... сдавливает виски, что происходит. Пытаюсь крикнуть Юсифу... но слова не находят выхода... задыхаясь еще в мыслях. Работники скорой помощи уже барабанят в дверь. Я должна дописать текст... Рассказ основан на нереальных... почему, почему не дается последнее слово?!
Потому что тебя нет, Майя. Ты так же вымышлена, как и все остальные, а есть только я. И у меня есть призвание. И оно сильнее всех вас, дуры, помешанные на мужиках. Это я – творец. И не такой посредственный, как Юсиф. Хотя, он оказался не так слаб, как я изначально полагал. Он знает гораздо больше, чем следовало. Два трупа или три. Какая разница? Как вольготно он развалился на диване возле двух мертвецов, ему кажется – он всех перехитрил и победил? А на полу до сих пор валяется нож, и пока Юсиф жив, ничего не получится, никакой тишины. Эта назойливая Темная Майя будет вот так вот лупить по мозгам, ее вой будет раздирать барабанные перепонки подобно дробной стрельбе. Ну уж нет, я на такое не согласен.
А мог бы Юсиф так?: Вот он сам берет нож и делает им в себе несколько глубоких дырок. Почему? Ты знаешь, Темная Майя, это как в политике, перед выборами они стараются подгонять факты под свои обещания, обманывать грамотно, умело, заботятся о восприятии своей деятельности, но когда они побеждают, им становится все равно. Они творят беспредел и им наплевать на то, как это воспринимается со стороны. Смотри, Майя, Юсиф истекает кровью. Он ничего не понимает. А мне все равно. Ты ничего не понимаешь. Мне все равно. Разве что весело немного. Смотри, Майя, Юсиф умирает.
И только теперь, соседствуя с тремя трупами, я слышу тишину. Внутри меня – абсолютная тишина. Все три Майи заткнулись. Текст дописывается сам. Работники скорой помощи уже приступили к выламыванию двери. Эта железная дверь так легко не дастся. Как хорошо. Как тихо.
***
Возьми нож в руки, читатель, и воткни его в себя. Ха ха ха. Текст настолько совершенен, что ты ему уже не нужна. Он способен дописать себя сам. Бери, бери. Убивай. Вот так. Зачем лишнее. Все звуки – лишние. Все персонажи – лишние. Я – живой, а не марионетка какая-нибудь. Вот и молодец. Вот и умница. Вот видишь, ты мне совсем не нужна. А это главное, самое ценное, что может дать художник своему творению. Не ты одна такая умная, я тоже люблю играть.
Текст основан на нереальных событиях.
Оглушительно тихо для Майи
© Copyright: Лейла Мамедова, 2023
Свидетельство о публикации №223030400090
Свидетельство о публикации №223030400090
Рецензии