Воробышки

                ВОРОБЫШКИ
  На тихой улочке молодой воронёнок нашёл булочку хлеба. Место безлюдное, народу здесь мало – и других птиц тоже поблизости не было. А то бы, конечно, они за кусок с малышом поборолись. И он уже собирался с удовольствием и аппетитом склевать одну из своих первых добытых пожив.
  А из кустов за ним наблюдал какой-то отбившийся от стайки зрелый шустренький воробей. Почему он зрел? – потому что у него большой встрёпанный хохол на вертлявой балабошке, которая шустро поглядывала во все стороны, опасаясь кошки, прохожих, и всяких пернатых соперников.

  Воронёнок отошёл от своей булки чуточку в сторону, собираясь почистить клюв. Он пока ещё был не в курсе, что надо сразу съедать пойманную добычу; он больше думал о чистоте своего рта и желудка, которую мамочка проповедовала ему в гнезде. Шмякнув туда-сюда клювом по зелёной траве, и пару раз широко открыв его для профилактики, воронёнок наконец-то обернулся к своему сладкому кусочку. И очень удивился: за его накрытым столом, с белой салфеточкой мягкого пуха у горла, уже сидел шустрый воробей – тот, как видно, собирался отобедать вороньим куском.
  Они поглядели друг на дружку: воронёнок открыто, лупатенько, как возмущённый хозяин – а воробьиные глазки выглядывали исподтишка, быстренько кося туда-сюда вслед за бегающим по воздуху клювиком. Крылья воронёнка расправились, хвост приподнялся кверху - и он шагнул навстречу словно боксёр, идущий через весь спортивный зал к гомонящему рингу. Тогда воробей немного сжурился; потом, сунув свою голову-балабошку под крылышко, встрепал себе уличный боевой хохолок – и тут же запрыгал на месте, одновременно подзадоривая струсившее сердечко и запугивая соперника показной наглостью.
  У них были разные весовые категории. И рефери природа по своему чувству справедливости не должна допускать боксёрского боя между такими разными птичками – но уж больно шустёр оказался этот задрипанный воробей, презревший законы своего уличного мирка. Так бывает и у людей, когда махонький задиристый мужичок, слегка подвыпив в компании, начинает задирать какого-нибудь великана, гордо бахвалясь перед товарищами – вот, мол, какой я герой – а накатив дурманящей водочки сверх всякой меры, так вообще лезет в настоящую драку, теряя реальность силы и жизни.
  Нахохлённый воробей был опасен, и даже ужасен. Конечно, рыжая кошка, что хозяйничала в этом дворе, его б и такого сожрала – только косточки хрустнули; но воронёнок, мало ещё повидавший птиц и зверьков, чуток напугался. Он сбавил свой пружинящий ход, теперь уже как-то неловко переставляя костылики-ноги; и склонил голову набок, словно подглядывая за противником и ожидая подвоха. Звать свою мамочку сейчас бесполезно – она давно улетела, едва лишь выпихнув детишек из гнезда и слегка научив их летать. Оставалось надеяться только на собственные детские силы, на еле оперившуюся хитрость.
  А воробей, как опытный наглец, сразу почувствовал опаску своего малолетнего противника, его растерянность перед окружающим миром. Он нагло клюнул сладкую мягкую булку, потом ещё раз, и ещё. И распушил над ней свои пощипанные перья, со стороны выглядевшие как те самые шрамы, которые украшают брутального мужчину. Конечно, по сравнению с застенчивым трусоватым воронёнком он смотрелся настоящим уголовником - а выбившийся на хвосте пух, от частых драчек с сородичами, был похож на тюремную татуировку. Тут воробей резво подпрыгнул над булкой, и бравурно перевернувшись в воздухе вверх ногами, приземлился прямо перед длинным носом воронёнка.
  Тот опешил – явно не ожидая такого дерзкого начала. Он видно надеялся, что первый подход друг к другу будет ознакомительным, и даже чуточку трогательным, как у двух незаядлых дуэлянтов, втайне желающих примириться и пожать руки. И воронёнок с большим удовольствием пожал бы крылышко воробью, по справедливости разделив эту жалкую булку; но тот захотел всё захапать себе, отняв оскорбив опозорив – и это было очень, очень обидно.
  Воронёнок отпрыгнул в сторону; во время этого прыжка сердце его встряхнулось, словно бы получив первый самый свежий и мощный заряд от вновь вставленной батарейки. Он быстренько оглянулся по сторонам, по асфальту – как будто присматривая себе камень в руку – и уставился на противника, решительно склонив к земле голову. Она даже слегка побледнела у него, посерела по сравненью с чёрным мрачным оперением.
  Первым в драчку кинулся воробей, словно его кто-то пульнул из пращи. Воробьи вообще изо всех городских птиц самые уличные, обыкновенная шпана; а этот, кажется, был отъявленный хулиган, почти бандит, который по малолетству отсидел в яйце лишний срок. Размахивая руками как крыльями, он начал юрко облетать воронёнка со всех сторон, поклёвывая его то сбоку, то в хвост - но опасаясь заходить спереди. А неуклюжий воронёнок только крутил головой, опаздывая в отместку, и даже пару раз засунул свой клюв себе между ног, пытаясь достать наглеца.
  Сверху с улыбкой на них взирало солнышко. Оно со своей высоты за долгие годы свечения повидало множество всяких любопытных историй – смешных и трагичных – и этот интересный казус был ещё одним подполненьем в копилку солнечных баек. Вообще светило могло бы издать фолиант многокилометровой толщины, над которым читатели хохотали да плакали – если б природа могла говорить и писать. Только представить: грибные дожди, морской ветер, белый снег, кучерявые облака – сидят в одном классе за партами и учат первоклассную азбуку вместе с таблицей умножения. А в другом кабинете соседи постарше – многолетние льды, яростные шторма, и ужасные грозы с зарницами – изучают на собственном опыте всеохватные законы земли, штудируя физику, химию, геометрию.
  Если бы воронёнок знал теорему, в которой пифагоровы штаны на все стороны равны, то он бы потянул за тесёмочку, за болтавшийся ремешок – то бишь за вертлявый хвост воробья. И тогда б штанины с того спали, он в них запутался - и воронёнок с большим удовольствием выпорол его розгами из ивовых прутьев, что росли неподалёку возле ограждения детского садика. А так, не учась в средней, или даже начальной школе, приходилось только обороняться, стыдливо покаркивая от особенно обидных воробьиных щипков.

  Тут из детского сада на прогулку вылетела лёгкая малышня, распустив свои крылья по свежему воздуху. Они неслись не касаясь земли, невзирая – вот прямо так, будь на улице хоть шторм, хоть вьюга, а всё равно. Детвора была похожа на весенних птенцов, впервые отпущенных из гнезда прежде строгими родителями. И даже если бы их унёс ураган вместе с едва оперёнными крыльями, курточками, шапочками да сапожками - то они обязательно порадовались, что наконец-то посмотрят этот необыкновенный чудесный бескрайний мир.
  Две молодых воспитательницы, которые кудахтая и причитая расставили руки у входа, почти никого не смогли удержать. Ребятня унеслась в разные стороны по песочницам и каруселям; а самые любопытные разбежались по кустикам искать отмякших после зимы ёжиков да лягушек. Строча глазами как будёновские пулемёты, они обследовали свою детсадовскую землю под каждым завалящим кленовым листом; и вдруг кто-то особенно зорький восхищённо позвал всех:
  - смотрите, тут птицы клюются!
  Ребятишки мигом ринулись из своих углов, кто где игрался, как будто их пригласили на весёлое представление в цирк, а рыжий клоун клятвенно пообещал им мешок туго набитого смеха – который если развязать верёвочку и выпустить всё наружу, то засыплет искренней радостью по самую шейку.
  - ух ты! – вот это да! – дай ему по уху! – запричитали мальчишки, налегая на жидкую сетку ограды.
  А девчонки, которым не досталось близкого места, глядя из-за спин переспрашивали и ахали: - это голубь, да? – ах, какой красивенький?
  - сама ты голубь! – огрызнулся один бойкий лопоухий знаток. – этот грач к нам из тёплых краёв прилетел, зимовать – теперь у них там будет зима, а у нас скоро лето.
  - сам ты грач! – перебил его другой умник, курносый. – грачи только на полях бывают, где есть червяки и пожива, а в город они не летают, потому что такие булки они не едят.
  - тогда кто же это? – удивилась самая красивая девочка, широко раскрывая глазёнки, как её мама у зеркала.
  - ой, девочки, я знаю! – тут же воскликнула её не такая уж, но тоже вполне симпатичная подружка пяти неполных лет, которая хвостиком всюду следовала за красотой. – это, скорее всего, сорока!
  - сама ты сорока! – по-сорочьи заладил лопоухий мальчишка, презрительно поджимая губёшки. - у сороки белые полосы на боках, я знаю, я видел – а этот птиц весь собой чёрный.
  - правильно говорить птица, а не птиц, - обиженно надулась симпатяшка, поглядывая на подружку и надеясь, что та за неё заступится. – и вообще, тогда почему же она стрекочет?
  - наверное, какать хочет! – быстренько встрял курносый мальчишка, вспомнив весёлую шутку своего отца, которую тот повторял с улыбкой по всякому поводу.
  Весь мелкий народец, налёгший на железную сетку, затрясся от дружного смеха - и хоть смех тоже был мелковат, но всё-таки и сетка затряслась, хохоча. А птички, заметив что на них обратили внимание, ещё сильнее расхохорились – но теперь уже не в бою за свою сладкую булку, а за восхищённые аплодисменты и цветы от прекрасных дам.
  Тут лопоухий малец хлопнул себя по лбу, и стянул с головы вязаную шапочку с помпоном – наверное, чтобы мысли обдулись свежим воздухом:
  - ребя, я догадался! это стервятник из леса, и он хочет загрызть нашего воробья.
  - стервятники не грызут, у них клювы, - поправил его курносый пацан, - значит, хочет заклевать; - но его уже никто не слушал. Жалостливые девчонки пустили маленькую слезу, замокрили глазёнки - а мальчишки, глядя на них, таких обиженных и сразу ставших очень красивыми, сжали свои кулачки.
  - ребя, айда поможем нашему! – воскликнул лопоухий малец, и поднял над головой шапочку словно флаг – а его курносый дружок тут же бросился на железную сетку, и за ними вся остальная ребятня. Им уже не важны были птички: им просто хотелось вырваться из этой железной клетки – туда где клювы, стервятники, и всякие другие опасности да приключения.
  Сетка, конечно, когда-то была сделана на совесть: чтобы в детский садик по вечерам не заползали на карачках всякие пьющие и гулящие компании, чтоб они не гомонили свои непонятные шпанёнские песенки, и не писяли-какали по углам, со стакана водки превращаясь в бездумных младенцев, пускающих зелёные сопли и противные пузыри.
  Но теперь толстая сетка уже поржавела под дождями, снегами да грозами. Она окучилась бурой шелушливой окалиной, и превратилась в тонкую сеточку, сквозь которую забегали собаки и кошки, радуя ребятишек мяуканьем, лаем, и новорождёнными котято-щенятами. Так что когда на неё в азарте схватки, в угаре погони, бросилась целая детсадовская группа пяти неполных, а то даже и полных лет – то честное слово, ну просто не смогла сеточка выдержать такого напора, хоть и очень хотела. Кряхтела, сопела, тужилась – но всё-таки завалилась прямо на тротуар.
  - братцы, свобода! – закричал лопоухий мальчишка, сам восставая с земли как герой, и помогая неуклюжим трусоватым девчонкам.
  - урааа! – поддержал его курносый пацан, махая руками словно поднимаясь в атаку. – полетели в лес, а потом на речку!

  Спугнутые детворой птички первыми вспорхнули в небо, оставив после себя только горку испуганного помёта и ту самую сладкую булку. А за ними взлетела и разнопёрая стая ребятишек в синих, зелёных да жёлтых курточках, в сапожках всякоразного цвета, и шапках с помпонами. Воспитательница было кинулась спасать своих шалопутных птенцов, крича что ещё очень рано для весеннего лёта, и что поблизости бродит хитро-рыжая кошка. Но красивая девочка ей крикнула с неба:
  - марь иванна, не волнуйтесь! мы вернёмся к обеду! –
  и тогда Мария Ивановна успокоилась, помахала вослед платочком, и ушла помогать поварихе готовить для голодных птенцов всяких червячков, мошек да мелких рыбёшек.