за клюквой

                За клюквой

   Рано на Север приходит зима. Кажется, еще совсем недавно купались в лесном озере да на плоскодонке разрезали черную гладь воды, чтоб под вывернутом с корнем деревом на заветном местe притаиться с удочкой, еще стоит в ушах первый после каникул школьный звонок, а уж холодный ветер срывает с осин  желтый наряд, как нетерпеливый муж в первую брачную ночь оголяет свою благоверную. А в ночную пору землю словно мукой осыпает инеем. Все реже раздается звонкое "Ку-ка-реку!", зато по ночам нагоняет страх далекий волчий вой, а в утреннем чистом и хрупком от первого морозца воздухе слышится курлыканье пролетающего над головой журавлиного клина. Вот в эту самую пору скупая на подарки северная природа открывает напоследок перед тем, как укрыть землю белым одеялом, свои кладовые и рассыпает по болотам рубиновыми бусинками красные ягоды клюквы, чтоб люди зимой лакомились ею и Бога вспоминали.

   Не секрет, что по всему Северу России щедрой рукой государства разбосаны колонии разной степени строгости режима для содержания правонарушителей. Действие нашего рассказа происходит в поселке, расположенном неподалеку от одной из таких колоний или, как их еще называют, зон. Дети начальника колонии, подполковника внутренних войск Петра Степановича Никодимова, 14-летний Владимир и его 12-летняя сестра Ольга каждый год в эту пору отправлялись с родителями в тайгу за клюквой. С радостью ожидали они этого события и сейчас. Но однажды Петр Степанович пришел домой в растроенных чувствах. Надо признаться, что род его деятельности никогда не располагал подполковника к радостному настроению. Разве что известие о повышении по чину. Но на этот раз выражение лица Никодимова было особенно хмурым. Он долго молчал, но за вечерним чаем, когда за столом собралась вся семья, тяжело, словно роняя изо рта подковы, сообщил, что из колонии совершен побег. Убежали три рецидивиста, осужденные на пожизненное заключение. Подполковник просил жену быть осторожнее (она работала зав. клубом), а детям строго настрого запретил выходить из поселка.

   Они были опечалены, но печаль их длилась недолго. Однажды, когда родителей не было дома, Владимир и Ольга, прихватив с собой кузовки для клюквы и по краюхе хлеба, убежали из дому.

   День выдался на редкость теплый. Светило солце. Стояло Бабье лето. Лес казался полупрозрачным. Листья уже облетели, и деревья были почти голые, как пустые вешалки для одежды. Только еще кое-где на кленах чудом держались яркие разлапистые листья, своей окраской напоминавшие рыжий лисий хвост. На этом фоне выделялись ели и сосны, сохранившие свой вечно зеленый наряд. В тайге было тихо. Не слышно птичьего пения. Только ветер шумел где-то высоко вверху, под самыми небесами, и раскачивал кроны вековых деревьев.

   Настроение у детей было отличное. Хотелось петь и плясать, и, прислушиваясь, ловить собственное эхо. Ну, вот наконец пришли на болото. Ноги зачавкали по мокрому мху. Клюквы было столько, что можно было, растопырив пальцы и повернув руку ладонью вверх, собирать ее как ковшом. Быстро наполнив свои кузовки, дети уже было собрались в обратную дорогу, как вдруг Ольга услышала вдалеке хруст ветки. А может только почудилось? Глаза ее округлились от страха. Но нет. И Bладимир услышал хруст под чьей-то ногой. Дети оцепенели. Они упали на землю и всем телом вжались в мягкий мох, насквозь пропитаный водой. Вода затекала им в сапоги, в рукава, под рубашку, но они не шевелились. Шаги приближались, вот они уже совсем рядом. От страха дети перестали даже дышать. Они увидели, как совсем рядом, в двух метрах от них, прошли три человека в грязных телогрейках и в кургузых ушанках. Незнакомцы, как сохатые, шли друг за другом, переступая из следа в след.

   Еще долго после того, как они скрылись за деревьями, дети не могли прийти в себя. Наконец, они вскочили на ноги и опрометью, забыв обо всем на свете, бросились наутек. Прибежав домой, детей, перебивая друг друга, рассказали отцу о случившемся. Подполковник тут же распорядился организовать преследование беглецов. Но они ушли, унося с собой чужие страхи, материнские слезы, а может быть, и чью-то жизнь.