Это было в 1957 году, когда я заканчивал девятый класс в Усть-Сертинской школе. Душу веселила буйная весна и юношеский возраст. На большой перемене вся школьная молодежь высыпала во двор. Пацаны носились друг за другом, схватывались в шуточные потасовки. Румяные деревенские девчонки наблюдали за нашей кутерьмой. Вдруг одна из них, совсем невзрачная и поэтому всегда находившаяся в стороне от мальчишек, закричала веселым и звонким голосом: «Смотрите, смотрите, вон журавли летят, журавли летят. Ой, как красиво!». Так эмоционально вести себя было не в её манере. Все повернулись к ней и стали искать не журавлей в небе, а рассматривать её возбужденное лицо. Но девочка не унималась: «Журавли летят, журавли летят…».
На крыльце школы появился преподаватель физкультуры, бывший военный офицер. Он был удачливым охотником. Приложив ладонь ко лбу, глянул на небо: «Какой большой косяк. Сейчас я их…». Он шмыгнул в школу и через пару мгновений выскочил оттуда с мелкокалиберкой в руках, на ходу вставляя патрон в затвор. Кутерьма в школьном дворе затихла. Все смотрели то на физрука с винтовкой в руках, то на небо.
В голубом счастливом весеннем небе, медленно шевеля крыльями, распластавшись, плыла большая стая журавлей. Они изредка курлыкали, переговариваясь между собой, видимо, о благополучном завершении тяжелого полета и о скором приземлении на болотах за селом Шестаково. Вышли и школьные учительницы, зябко кутаясь в шерстяные шали, щурили глаза и смотрели усталыми лицами в небо.
Резко щелкнул выстрел. Журавлиная стая всколыхнулась, беспокойно закурлыкала, но тут же быстро собралась в строгий порядок треугольника. И только один журавль как-то выбивался из общей гармонии клина. Махая крыльями не в лад со всеми, стал отставать. Он продолжал лететь за стаей, но все медленней и все ниже и ниже. В стае прекратился нестройный гогот, и вскоре она скрылась за горизонтом косогора к шестаковским болотам, ровно на юг. Раненый журавль отстал от своих, ушел в сторону реки Кии и, беспорядочно взмахивая крыльями, скрылся за лесом.
Некрасивая девочка закрыла лицо руками, уткнулась в стену и тихонько всхлипывала. Я подошел к ней, легонько тронул за плечо и сказал: "Ты чо, а?" Девочка повернулась ко мне, уткнулась лицом в мою грудь и тихо всхлипывала. А я стоял как чурбан, опустив руки, борясь с нахлынувшими неизвестными чувствами, вертел головой и бегал глазами в ожидании неизвестной реакции своих сверстников от этой сцены и тупо повторял: "Ты чо, ты чо, а?"
А кутерьма в школьном дворе продолжалась...
Летели, летели журавли
© Copyright: Анатолий Михайлович Кулемзин, 2023
Свидетельство о публикации №223030501466
Свидетельство о публикации №223030501466
Рецензии
Вы верны своей основной теме в прозе и, как всегда, сжато и кратко пишете о самом важном: добре и зле.
Рассказ камерный, озвучен неброскими приглушенными красками, и все его элементы: вступление – описание состояния расшалившихся школьников; экспозиция – восторг и восхищение некрасивой девочки сиянием голубого неба и белого клина журавлей на нем; а дальше развитие сюжета с неожиданными действиями учителя и жуткая кульминация с горестным финалом – все воспринимается как серьезный и задушевный разговор с читателем. Подкупает и доверительная авторская интонация. А в результате в нашем сознании рождается протест и неприятие зла и насилия, порожденных человеком.
Синева и радость неба с плывущим по нему клином белых журавлей может поразить и восхитить нас – лицо некрасивой девочки, преображенное восторгом и счастьем от увиденного, стало неузнаваемым и неожиданно-привлекательным. В нем отразилась ее душа, прекрасная и чистая. Перед одноклассниками вдруг явился новый, яркий в эмоциях и переживаниях человек, но прежде ими незамеченный, а поэтому и неинтересный.
Изначально заданный полётом птиц спокойный ритм и плавный ход повествования нарушают эпизоды, связанные с действиями «удачливого охотника». Они совершаются впопыхах, без раздумий и промедлений: «сейчас я их», «через пару мгновений выскочил», «на ходу вставил патрон в затвор», «резко щелкнул выстрел».
Просторечие одно на весь рассказ: «шмыгнул». Это слово, как выстрел, разрывает голубую безмятежность весеннего неба и разрушает медленно плывущий по нему строгий клин журавлей, а своей грубостью оно отзывается диссонансом в нейтральной лексике рассказа и выявляет ущербную и необремененную чуткостью душу учителя физкультуры, стрелка по красоте и гармонии природы.
Детям в школе был дан чудовищный урок варварства и жестокости. Боль, обида и недоумение поселятся с юности в душах тех, кто только что наблюдал, как была расстреляна красота.
Жить в мире жестокости, явленном в рассказе бывшим офицером, а ныне учителем, противоестественно для человека. Но зло отторгается только от душ, способных к сопереживанию и состраданию. Эти чувства не дают одному из юношей пройти мимо раздавленной горьким отчаянием одноклассницы. Робко выраженное сочувствие плачущей девочке определяется только косноязычно повторяющимися словами: «Ты чо, а?»... Да и такое проявление внимания к любой девочке в среде школьной молодежи 50-х годов прошлого века считалось зазорным и недопустимым. Поэтому он и стоит «как чурбан», окоченев от смущения и своего желания поддержать и успокоить одноклассницу, «борясь с нахлынувшими неизвестными чувствами» и боясь, что его осудят и высмеют его же друзья, бравирующие своим показным равнодушием и к одноклассницам, и к красоте природы. А чаши весов, на которых оказались сейчас добро и трепетное отношение ко всему живому – с одной стороны, а с другой – равнодушие, черствость, безразличие к восприятию прекрасного – еще не качнулись для школьной молодежи ни в одну из сторон.
Урок, который был им преподан их одноклассницей, пока не возымел действия. Прекратившаяся на минуту «школьная кутерьма» и веселая беготня – это для одних преддверие тяжелейшего душевного слома, а для других – лишь выжидание разрешения острого момента: достанет пуля журавля или нет. Ну подумаешь, журавль..., всего-то... птица....
Значимы и заключительные слова автора: «А кутерьма в школьном дворе продолжалась». Но он надеется, что этот «рассказ кому-то поможет повернуться к природе душой, а не прицелом».
Надо думать, что еще не раз юности придется столкнуться с противодействием добра и зла, чтобы научиться отличать одно от другого.
Ирина Заболотская 14.04.2023 13:47 • Заявить о нарушении
Рассказ камерный, озвучен неброскими приглушенными красками, и все его элементы: вступление – описание состояния расшалившихся школьников; экспозиция – восторг и восхищение некрасивой девочки сиянием голубого неба и белого клина журавлей на нем; а дальше развитие сюжета с неожиданными действиями учителя и жуткая кульминация с горестным финалом – все воспринимается как серьезный и задушевный разговор с читателем. Подкупает и доверительная авторская интонация. А в результате в нашем сознании рождается протест и неприятие зла и насилия, порожденных человеком.
Синева и радость неба с плывущим по нему клином белых журавлей может поразить и восхитить нас – лицо некрасивой девочки, преображенное восторгом и счастьем от увиденного, стало неузнаваемым и неожиданно-привлекательным. В нем отразилась ее душа, прекрасная и чистая. Перед одноклассниками вдруг явился новый, яркий в эмоциях и переживаниях человек, но прежде ими незамеченный, а поэтому и неинтересный.
Изначально заданный полётом птиц спокойный ритм и плавный ход повествования нарушают эпизоды, связанные с действиями «удачливого охотника». Они совершаются впопыхах, без раздумий и промедлений: «сейчас я их», «через пару мгновений выскочил», «на ходу вставил патрон в затвор», «резко щелкнул выстрел».
Просторечие одно на весь рассказ: «шмыгнул». Это слово, как выстрел, разрывает голубую безмятежность весеннего неба и разрушает медленно плывущий по нему строгий клин журавлей, а своей грубостью оно отзывается диссонансом в нейтральной лексике рассказа и выявляет ущербную и необремененную чуткостью душу учителя физкультуры, стрелка по красоте и гармонии природы.
Детям в школе был дан чудовищный урок варварства и жестокости. Боль, обида и недоумение поселятся с юности в душах тех, кто только что наблюдал, как была расстреляна красота.
Жить в мире жестокости, явленном в рассказе бывшим офицером, а ныне учителем, противоестественно для человека. Но зло отторгается только от душ, способных к сопереживанию и состраданию. Эти чувства не дают одному из юношей пройти мимо раздавленной горьким отчаянием одноклассницы. Робко выраженное сочувствие плачущей девочке определяется только косноязычно повторяющимися словами: «Ты чо, а?»... Да и такое проявление внимания к любой девочке в среде школьной молодежи 50-х годов прошлого века считалось зазорным и недопустимым. Поэтому он и стоит «как чурбан», окоченев от смущения и своего желания поддержать и успокоить одноклассницу, «борясь с нахлынувшими неизвестными чувствами» и боясь, что его осудят и высмеют его же друзья, бравирующие своим показным равнодушием и к одноклассницам, и к красоте природы. А чаши весов, на которых оказались сейчас добро и трепетное отношение ко всему живому – с одной стороны, а с другой – равнодушие, черствость, безразличие к восприятию прекрасного – еще не качнулись для школьной молодежи ни в одну из сторон.
Урок, который был им преподан их одноклассницей, пока не возымел действия. Прекратившаяся на минуту «школьная кутерьма» и веселая беготня – это для одних преддверие тяжелейшего душевного слома, а для других – лишь выжидание разрешения острого момента: достанет пуля журавля или нет. Ну подумаешь, журавль..., всего-то... птица....
Значимы и заключительные слова автора: «А кутерьма в школьном дворе продолжалась». Но он надеется, что этот «рассказ кому-то поможет повернуться к природе душой, а не прицелом».
Надо думать, что еще не раз юности придется столкнуться с противодействием добра и зла, чтобы научиться отличать одно от другого.
Ирина Заболотская 14.04.2023 13:47 • Заявить о нарушении