Необычная командировка

               
           Пришлось мне как-то заехать по делам служебной командировки  в небольшой городок на юге России.  Проведя почти две бессонные ночи в дороге и, наконец, исполнив лишь наполовину, что от меня требовалось, к вечеру, я, в ожидании электрички, зашёл в находящийся поблизости храм. Народу было немного, но люди всё шли и шли и вскоре мне уже пришлось потесниться в своём укромном уголке у Распятия. Все шло своим чередом. Служил совсем молодой, безбородый священник и диакон средних лет. Певчие пели  хорошо, молитвенно. Начали читать псалмы. Я присел и… то ли, сказалась усталость дорожная, то ли благость по всему телу растеклась и расслабила меня, но проснулся я от прикосновения руки. - «Пора, брат, вставай, помолились уже, храм закрывать буду». Передо мной стоял седой старец в тёмной поблекшей рясе с поясом. Подымаясь и как то оправдываясь, за свой вопиющий проступок, я пошёл к выходу. - «Куда ж ты теперь, мил человек, - услышал я, - до утра ждать придётся. Полчаса, как последний вагон ушёл». Я так и застыл на месте, вот так попался. На улице уже стемнело, было прохладно. Сзади загремели засовы, щёлкнул замок, и я снова почувствовал на своём плече чью то руку. - «Пошли со мной, тут рядом в оградке и переночуешь» - это был все тот же старец. Вскоре, напившись, чаю с мятой теперь уже окончательно расслабившись, я сидел на стареньком потёртом диванчике и благостно смотрел на своего кроткого избавителя от ночных скитаний. Чувство благодарности  переполняло меня. Вспомнилось вечернее богослужение, наполненный прихожанами храм и совершенно искренно я выразил своё благоприятное впечатление о службе, во всяком случае, о её начале. - «Только вот батюшка у вас совсем молодой, недавно из семинарии, наверное?», - спросил я. - «Он ещё учится в ней, на тот год, Бог даст, закончит. А наш старый отец на церковном погосте лежит, небось, видел мимо двух крестов проходили, там ещё лампада горела?» - отозвался мой хозяин. Я со смущением покачал головой. - «Да ладно, утром я покажу их. Это они, наш батюшка Иоанн и Матвеич этот храм отстояли, сами ели двигались, а храм спасли» - продолжил он. Время было еще не позднее, и потекла беседа, скорее, воспоминание, старого псаломщика о драматических днях храма, наполняя меня чувством сопереживания и гордости, той, безгрешной гордости, за силу духа и несгибаемую веру этих людей. - «Хрущёва небось не застал уже?», -  спросил он меня. Я только рукой показал, что был тогда ещё ребёнком. - «Так вот он, то ли усатому покойнику хотел отомстить, то ли сам по себе обесился, только при нём такое гонение на нашу Церковь началось, будь здоров.  Не расстреливали, правда, как в тридцать седьмом, а сажали. Да и церкви рушили почём зря. Одни с землёй ровняли, другие под склады, да клубы приспосабливали. Ну а наш храм, сам видел, какой заметный, колокола как заговорят, так в соседней Мелентьевке слышно. А до неё за пару часов только и дойдёшь. Было это где-то в шестидесятых годах, почитай полвека назад. Наш батюшка тогда здесь служил, да и вышел ему срок, заболел и слёг. Оно и понимай, что он десять лет по лагерям и ссылкам «путешествовал» в тридцатых годах.  Да…»  - Семён, так звали моего хозяина,  замолчал. - «Били его там здорово, правую руку крутили, чтоб не крестился.  Но вот дошло и до нас времечко, приехали незваные гости, в сельсовет зашли, народ собрали. И говорят, мол, у вас пьянство в районе, а тогда тут ещё города не было,  мракобесы церковные народ  дурят, молодёжь спаивают, будем церковь закрывать, да и попа у вас уже нет, так что, днями пригоним трактор, сносить будем. Что тут поднялось, чуть не в кулачки наши полезли. «До Пасхи хоть не троньте», - кричали. Ну а один из свиты и  говорит: «Да чего рушить-то,  будет где хлеб сушить». Ну и пошёл уполномоченный со своей свитой в храм. Дверь им открыли, они там походили,  посмотрели, головами покивали. - «Ладно, - говорят, -  напишем, что закроем приход, а здание переоборудуем под зернохранилище». - «Как так, почему?», -  раздались возмущённые возгласы. - «А потому, что хлеб с полей дороже вашего небесного, да и попа у вас нету. Радуйтесь, что не взрывать будем, а то шуму и пыли потом не оберётесь.  Давайте ключи, в следующее воскресенье начнём здесь разметку делать по бригадам». Но наша сторожиха, царствие ей небесное, закрыв за не прошеными  гостями храм, как сквозь землю провалилась вместе с ключами. Крепко же нам тогда пришлось  призадуматься, как храм отстоять. Помню, сразу послали Тимошку в Мелентьевку к Захару, он у нас фельдшерил, чтоб к нам  приехал и батюшку с Матвеичем подлечил. Сами тоже к батюшке пошли. Кто-то побежал к бабке Варваре сказать, чтоб свою самогонку гнать перестала, а разлитую по бутылям вылила, а то саму всю выпить заставим. Несколько баб тут же подрядились всё вымыть в церкви. Ты знаешь, парень, не поверишь, но такой у всех подъём был, будто каждый своё самое дорогое защищать собрался. У нас тогда одна блаженная жила, так всё ходила и вопила: «Ой, нашего Николушку рушить собрались эти красные идолы». Храм то наш в честь угодничка Божьего Николая освящён, заметил, небось". Я утвердительно кивнул головой. Как было не заметить выразительную мозаичную икону святителя над входом. - «А батюшка то наш, - продолжил Семён, - словно почувствовал что-то, уже и сидит на крылечке. Дальше его он ходить не мог. Мы к нему, так мол и так, отец родимый, выручай, служи службу, а то закроют церкву-то. Батюшка, выслушав нас, перекрестился, поднёс руку к глазам, а плечики его так и затряслись. Потом таким тихим, тихим голосом и говорит: «Будем служить, убирайтесь в храме, Матвеича ко мне привезите, хор собирайте, всех певчих разыщите». Мы его подбодрить решили, говорим, что вот за фельдшером послали. А он нам в ответ: « мой Фельдшер всегда со мной», - поднял глаза к небу и перекрестился. Ну что, может ещё чайку, с медком»? - неожиданно обратился ко мне мой добрый хозяин.  Я, естественно, отказался, с нетерпением ожидая окончания воспоминаний. Семён Васильевич встал, походил, сколько позволяла каморка взад-вперёд. Видно было, что он волновался. - «Ну и пришло воскресенье», - нетерпеливо начал я. - «Да пришло…. Пришло и воскресенье. До сих пор у меня эта картина перед глазами. Народу набрался полный храм, как никогда.  Бабы и детей прихватили, мол, их «злыдни» не выгонят. Шум, гам в храме, ну думаю, богомольцы, сейчас нас и попросят метлой отсюда. Служба началась, а тут и «они» подъехали. На крылосе Матрона с Петром читают, сами же и подпевают. Вскоре раздался возглас батюшки тихий такой, но  уверенный. Услыхали все и замерли. А тут и уполномоченный  заходит со своей свитой, недоумённо оглядывается, недовольно щурится. В храме стало тихо, даже детей не было слышно, а батюшка и продолжает службу : «Господу помолимся..».  Все крестятся, а уполномоченный уже со злым лицом озирается на собравшихся. Один из его свиты тоже быстренько перекрестился, чтоб начальник не увидел. И вот настало время батюшке выходить из алтаря. Все замерли, а у меня даже защемило в рёбрах, сердце, наверное. Васька, наш маленький пономарчик, приоткрыл дверь, и показался Матвеич со свечой в руках, не свечой,  а большим подсвечником со свечой. Шёл он, тяжело припадая на одну ногу, время от времени опуская подсвечник на пол, видно было, что не по силам ноша ему".  Васильевич задумался, вероятно, пытаясь вспомнить на какую именно ногу хромал  инвалид войны, старый пономарь, но, не вспомнив, продолжал: "А за ним и наш  батюшка показался. Сам белый, как лунь, а риза на нём тёмно сиреневая в крестах вся. А в руках книга большая - Евангелие, которую он на грудь опустил.  Он шёл так медленно, едва переступая ногами, но шёл, на ходу произнося возглас, тем же, негромким, но уже окрепшим голосом. Раздались всхлипывания, шёпот: «Батюшка, родной, держись». Семён прикрыл глаза рукой, потом вытер их, пару раз шмыгнул носом и продолжил. - «Это были два ангела, парень, и только, Сам Бог поддерживал их. Они и лежат у нас рядом на погосте, так и ушли один за другим.  Не поверишь, но батюшка стал на глазах крепнуть, и голосок приподнял, потом нас всех Евангелием перекрестил. А  опер вскоре встал, его  прямо у двери усадили в кресло, и, гад, прости Господи, выкрикнув, – «да этот поп у вас к Пасхе рассыпится»,- хлопнув дверью, вышел". - « А на Пасху», - не вытерпел я. - «А на Пасху с батюшкой служил и диакон, наш Архиерей прислал, да и батюшке заметно полегчало. Опять была комиссия, покрутилась вокруг храма, да не вошла. Народу много было, с узелками, торбами пришли на освящение.  В том году у нас ночью службы не было, только утром служили и освящали. Так мы и остались. «Они», понятное дело не унимались, всё равно пугали, закроем мол, сломаем, а вот Бог да уберёг. Да уж и как молились мы всем миром Святителю, чтоб сохранил свой храм. Батюшка  окреп, молебны пели. Да….», - всё ещё оставаясь в том давнем времени, проговорил Васильевич и умолк. - «Ну и заговорил я тебя, давай спать устраиваться, завтра подъём ранний».
 Уже сидя в вагоне, и невидящим взглядом посматривая в окно, я всё представлял себе эту картину – едва держащийся на ногах седой  священник с таким же старым, хромым пономарём, выходят на солею храма.  И всем ясно и понятно -  жива Церковь Христова, и «врата ада не одолеют её»! Оказалось, что уже после моего отбытия главные вопросы моей командировки были решены самым положительным образом.