Прекрасная Эрикназ 1

В церкви, стоя на коленях, архиепископ Нерсес Аштаракеци молил Бога дать покой и мир его отягощенной грехами ду-ше, а после службы, несмотря на сильную усталость, отправился навестить своего бывше-го наставника епископа Галуста.
 Столь поздний час не был помехой для визита – старик плохо спал и мог непо-движно просидеть всю ночь, раскачиваясь из стороны в сторону. Ему уже минуло девяно-сто, от его прежней полноты не осталось и следа, но тело еще было крепким, хотя память ослабла, и мысли постоянно путались. За епископом, как и за несколькими другими жившими в монастыре старцами, по очереди присматривали ученики и послушники – кормили, обмывали, водили на прогулку и в отхожее место, читали книги. Нерсес, приез-жая в монастырь, из-за недостатка времени успевал забежать к Галусту всего на одну-две минуты, и теперь при мысли об этом его внезапно охватил жгучий стыд.
«Разве не первейший долг мой перед Богом, не отговариваясь занятостью, вернуть духовному отцу моему хотя бы то время, что он, не скупясь, дарил мне в дни моей моло-дости?»
Когда архиепископ вошел, молодой послушник, только что умывший и накормив-ший старика, пытался уложить его спать, но Галуст, несмотря на уговоры, упрямо садил-ся и спускал на пол костлявые ноги. Увидев Нерсеса, юноша почтительно поклонился. Архиепископ махнул рукой.
– Иди спать, сын мой, я посижу здесь. Принеси мне стул и оставь гореть свечи.
Взгляд Галуста неожиданно прояснился. Он наблюдал, как послушник принес Нерсесу стул и сменил догоревшие свечи. Получив благословение архиепископа, юноша вышел. И едва закрылась за ним дверь, как тишину нарушил тонкий старческий голос Га-луста:
– Все-таки ты пришел навестить меня, Торос, я уже думал, что умру, не повидав тебя.
Нерсес почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы.
– Прости меня, отец, прости, я очень виноват! Дела церкви отнимают много вре-мени, но я не должен был забывать о своем долге.
– Твой долг жениться на этой женщине, ибо она родила от тебя сына. Ты не мо-жешь принять рукоположения.
Архиепископ вздрогнул, хотя и понимал, что старик заговаривается.
– Отец, – мягко напомнил он, – ты сам рукоположил меня уже почти тридцать лет тому назад.
– Рукоположил. Да-да, – Галуст закивал, – помню. Но ты согрешил. Я отпустил те-бе этот грех. Отпустил и не наложил епитимьи, потому что ты тогда уезжал на войну.

Побледнев, архиепископ невольно провел рукой по лбу, вытирая выступившую ис-парину – старик помнил! В 1803 году, князь Цицианов, остро нуждавшийся в войске, со-брал в Грузии более четырех тысяч добровольцев, и он, Нерсес Аштаракеци, не мог остаться в стороне. Перед отъездом он исповедался прибывшему в Тифлис Галусту, рас-сказал о грехе, совершенном в порыве безумия, – безумия, что охватило его при встрече с Анаит в Ванкском соборе. Галуст отчитал своего питомца, но отпустил ему грех, не наложив епитимьи, и все же на душе у Нерсеса было тяжело...
...Время постепенно сгладило боль воспоминаний, но теперь слова безумного старца вновь вызвали их из памяти. Голос Нерсеса дрогнул:
– Отец, ты отпустил мне грех, почему же теперь вновь напоминаешь….
Старый епископ неожиданно по-детски хихикнул и поднял кверху палец.
– Отпустил, потому что не знал.
– О чем, отец?
– Однажды совершенный грех порождает множество других грехов. Анаит, вер-нувшись в Карс, родила сына, но согрешила, солгав мужу, что это его ребенок.
Архиепископ оцепенел, чувствуя, как ужас ледяной рукой сжимает сердце.
– Отец, как ты можешь это знать?
На миг принесла облегчение мысль, что старик, подобно многим безумцам, сочи-няет небылицы, но взгляд Галуста светился глубокой житейской мудростью, и голос его внезапно окреп:
– Мальчик родился на Пасху, спустя девять месяцев. Багдасар назвал его Гайком в честь своего отца, не зная, что… И теперь Гайк учится в школе Эчмиадзина. Он ухажива-ет за мной, когда приходит его очередь. Читает мне, умывает, водит на прогулку. Когда у меня ясная голова, я с ним разговариваю. Однажды я узнал, что мать его не любит. Нет, он не жаловался, однако старик вроде меня может многое понять из простого разговора. Но, главное, он необычайно похож на тебя. Всем – лицом, взглядом, манерами. Даже руки у него твои. А бровь… Точно также, как ты, он поднимает ее и изламывает. В монастыре привыкли, не замечают, но один из приехавших с тобой стражников имеет зоркий глаз, он приметил. Я сегодня это узнал.
– Кто?
– Гарник. Он стал болтать, что мальчик твой племянник.
Нерсес с досадой поморщился.
– Гарник известный болтун и фантазер, никто не верит его домыслам.
– Поверят, если увидят вас рядом. Никогда не беседуй с мальчиком при свидете-лях, удали его из монастыря.
Неожиданно ослабев, Галуст обмяк и стал валиться набок. Нерсес бросился к нему, обхватив за плечи, уложил на кровать.
– Отец….
Старик с неожиданной силой стиснул его руку, зашептал – еле слышно, но напря-женное ухо Нерсеса схватывало каждое слово:
– Гайк желает стать священником, ты должен этому помешать. Не допусти еще одного греха, он не должен быть рукоположен. Тебе известен закон нашей церкви: только рожденный от благочестивых родителей и непорочного ложа может принять сан.

Глаза епископа закрылись, он уснул. Нерсес подождал немного, но старик молчал, лишь ровное дыхание его нарушало тишину. Наконец Нерсес поднялся, заботливо укутал уснувшего Галуста одеялом, поцеловал его в лоб и вышел из кельи.

Утром Гайку велено было явиться к архиепископу.Незаметно оглядывая юношу, архиепи-скоп ощущал странное чувство, теснившее его грудь. При облачении в праздничные одеяния перед торжественными богослужениями ему не раз приходилось видеть себя в зеркале, и теперь он не мог не согласиться со стариком Галустом – лицом мальчик был его мо-лодой копией. И пальцы рук, действительно, имели ту же форму – тонкие, с удлиненны-ми концами. Сомнений быть не могло.
«Прости меня, Анаит…»
Голос архиепископа звучал спокойно и строго:
– Я прочел твой трактат, сын мой, и в недоумении. Неужели ты действительно мо-жешь думать, что армянам достаточно признать всеобщее равенство перед Богом, чтобы возродить свою страну?
Гайк покраснел.
– Я имел ввиду будущее государственное устройство нашей страны, Србазан хайр.
– Какой страны? Армении нет, на ее землях хозяйничают чужеземцы, единствен-ная надежда наша на Россию. Но в России единовластно царствует император Александр, сословные различия в ней огромны. Так неужели ты думаешь, что русские помогут народу, проникнутому столь чуждыми ей идеями равенства? Что русский император захочет возрождения страны со столь чуждым России государственным устройством?
Архиепископ внимательно смотрел на смущенно переминавшегося с ноги на ногу ученика. Гайк вскинул голову, глаза его сверкнули.
– Разве армяне сами не могут освободить свою землю, Србазан хайр? Будь мелики Карабаха едины в своей борьбе, они давно добились бы победы. Ведь одолел же Давид-бек из Сюника во много раз превосходящую его армию противника!
 «И я в молодости был также горяч»
– Те времена прошли, – голос Нерсеса стал еще строже, – безоружным, разбросанным по всей Азии армянам не справиться с могучими армиями Ирана и Османской империи. Запомни: только русские помогут нам освободиться. Они принимают к себе гонимых армян, позволяют возводить армянские храмы и открывать школы для армянских де-тей. И, главное, они не покушаются на нашу веру, ибо мы единоверцы. Ты согласен со мной?
Гайк опустил голову. Почтение, которое внушал ему мудрый и почитаемый всеми Нерсес Аштаракеци, не позволяло пускаться в спор. Все же он честно ответил:
– Прошу прощения, Србазан хайр, не во всем согласен. Возможно, причина этого в моих скудных познаниях, мне предстоит еще многое изучить, прежде чем я познаю истину.
Нерсес усмехнулся – что ж, мальчик честен и неглуп. Он вновь задумчиво оглядел Гайка и незаметно вздохнул. Кто мог знать, какие еще подводные камни уготовила им судьба? Ему, Нерсесу Аштаракеци, и этому юноше, в грехе зачатому.
– Какую истину ты стремишься познать, сын мой?
Юноша поднял на него удивленные глаза.
– Истину христианского учения, Србазан хайр. Мое заветное желание – быть свя-щенником, как мой отец. Но ведь тогда передо мной встанет задача научить людей отличать правду от лжи, отделять зерна от плевел. Как же я смогу это делать, если сам поначалу во всем не разберусь?
– Значит, ты желаешь служить делу Господа нашего?
– Всей душой, Србазан хайр!
– А если служение Богу и вере армянской заставит тебя отказаться от твоего завет-ного желания?
Растерянно глядя на архиепископа, Гайк не сразу понял, о чем тот говорит.
– Если… что ж, если потребуется, я откажусь, Србазан хайр.
Поднявшись, Нерсес прошелся по кабинету. Гайк, замерев, почтительно молчал.
– Ты поедешь в Тебриз, – отрывисто проговорил архиепископ, – в окружении шахзаде Аббас-Мирзы много армян. Постараешься сблизиться с кем-нибудь из них, мне нужно точно знать, что замышляет шахзаде против Эчмиадзина.
Глаза Гайка вспыхнули юношеским восторгом, он даже чуть подался вперед.
– Я…. Клянусь, я сделаю, что смогу, Србазан хайр!
– Никто не должен заподозрить, что ты послан мной, – сурово продолжал Нерсес, – все, даже здесь, в монастыре, должны думать, что ты сбежал, украв лошадь. Так ты бу-дешь говорить всем в Тебризе.
– Я?! Украв?! – Гайк с трудом проглотил вставший в горле ком. – Но… потом мне можно будет открыть истину и оправдаться?
– Когда «потом»? В глазах всех ты должен будешь выглядеть бесшабашным маль-чишкой. Мальчишкой, который разочаровался в своем призвании и решил искать новой жизни. Иначе в Тебризе тебе не поверят.
– Как я смогу быть рукоположен в сан, считаясь вором и беглецом?
– Ты не будешь рукоположен, – жестко проговорил архиепископ, пронизывая его взглядом, – но ты послужишь нашей вере.
Закусив губу, чтобы она не дрожала, Гайк отвел глаза.
– Хорошо, – осевшим голосом пробормотал он, – только… только мне нужно сообщить моим родителям, что я… что я не вор.
Нерсес отрицательно покачал головой, тон его стал ледяным.
– Нет. Никто не должен знать, даже твои родители. Так надо, ты понял?
Голова Гайка поникла, он судорожно вздохнул и кивнул:
– Да, Србазан хайр.
– Прекрасно. А теперь слушай внимательно. Сейчас я прикажу запереть тебя в ке-лье в назидание другим, сказав, что ты возмутил меня, осмелившись читать книги, запрещенные Святейшим католикосом Симеоном Ереванци. Ночью ты сбежишь. С тобой поедет сопровождавший меня из Тифлиса ополче-нец Серо. Он смышлен и мне верен, прислушивайся к его советам. Серо родился в Тифли-се и прекрасно говорит по-русски, я велел ему в пути обучать тебя русскому языку, тебе это пригодится, – голос Нерсеса неожиданно смягчился, – а теперь подойди, сын мой, я тебя благословлю.
С трудом сознавая, что происходит, Гайк приблизился к архиепископу и опустился перед ним на колени.

В тот год весна в Карсе выдалась холодной, но возвращавшийся после службы из церкви Багдасар был поглощен своими мыслями и не замечал пронизывающего до костей ветра. Его тревожило, что с наступлением весны число учеников в школе сильно умень-шилось. Родителей нельзя винить – в горячую пору в хозяйстве на счету каждая пара рук, однако большинство детей, возвращаясь в школу после долгого перерыва, многое забыва-ли. Он не заметил, как добрался до дома и, открыв дверь, из-за завывания ветра за спиной не сразу понял, что говорит встретившая его на пороге Анаит:
– Закрывай скорей дверь Багдасар, не впускай холод. Великая радость посетила наш дом, из Вагаршапата приехал Егиш!
Так полагалось говорить, и губы Анаит кривились в улыбке, но во взгляде ее осо-бой радости не было – младшего брата мужа она недолюбливала. Егиш, монах монастыря святого Эчмиадзина, заключил Багдасара в объятия, стиснув его так, что священник ох-нул – младший брат был на голову выше и в полтора раза шире в плечах.
– Кости переломаешь, ай, бала! Забыл, что уже вырос?
Расцеловав брата, Багдасар отстранил его и оглянулся – жена уже ушла на кухню.
 – Садись, Егиш, садись, рассказывай. Как мальчики?
Лицо Егиша неожиданно стало серьезным. Оглянувшись и убедившись, что Анаит не слышит, он вытащил из кармана письмо:
 – Прочти, брат, это от вардапета Ваана. Анаит я пока ничего не сказал.
Багдасар вытащил из кармана очки, которые приобрел еще во время своей поездки в Константинополь. С недавнего времени зрение его значительно ухудшилось, даже в оч-ках он теперь видел не так хорошо, как несколько лет назад, и читал, далеко отодвигая текст. Из-за этого ему поначалу показалось, что он неправильно понял смысл послания.
– Я не пойму, о чем пишет вардапет? Какая лошадь?
– Брат, – Егиш смущенно почесал затылок, – Гайк бежал из Эчмиадзина.
– Что?! – Багдасар выронил письмо, которое Егиш поспешно подобрал. – Гайк бе-жал из Эчмиадзина? Не верю! Зачем ему было бежать, разве монастырь тюрьма? Я отвез его в монастырскую школу, ибо он мечтал получить духовное образование. Если его же-лания изменились, он мог мне написать, и я бы тотчас же забрал его оттуда. Что ты не договариваешь, Егиш?
– Брат, мне трудно объяснить, я плохо все понял, ты знаешь, я от природы не так умен, как ты. В обитель прибыл архиепископ Нерсес, чтобы защитить нас от Ереванского хана. И он разгневался на Гайка – сказали из-за того, что ему не понравился трактат. Не знаю почему, это для меня сложно. И архиепископ в наказание велел Гайку не выходить из его кельи, а Гайк ночью вывел из конюшни лошадь и уехал. Когда доложили архиепи-скопу, он сказал… Погоди, как он сказал? Воровство – грех, а украсть у монастыря – грех вдвойне. И правда – ведь лошадь тридцать серебряных монет стоит. И теперь я от стыда, что мой племянник вор, ни на кого не могу смотреть.
 Багдасар не успел произнести ни слова – послышался грохот, и дверь распахну-лась. На пороге над валявшимся на полу подносом и разбитыми тарелками стояла Анаит, лицо ее пылало.
– Кто называет моего сына вором? – звонко спросила она. – Архиепископ Нерсес Аштаракеци? И ты, брат моего мужа, смеешь повторять его слова?
Лицо Егиша побагровело, он беспомощно посмотрел на молчавшего брата и втянул голову в плечи.
– Сестра, я… я…
Не слушая его, Анаит повернулась и выбежала из комнаты. Утром она подала Егишу запечатанное воском послание.
– Отдашь в руки архиепископу Нерсесу Аштаракеци и только ему одному. Понял?
Егиш взял конверт, повертел его в руках и со вздохом кивнул.
– Да, сестра, – кротко ответил он.
Усердно погоняя мула, делая короткие передышки, он к вечеру добрался до Эч-миадзина и, войдя в кабинет работавшего Нерсеса, с поклоном положил перед ним пись-мо. Архиепископ взглянул на конверт и перевел взгляд на смущенного Егиша. Он узнал несуразного и глуповатого родственника мужа Анаит, которого вардапет Ваан отправил в Карс сообщить о побеге Гайка.
– Хорошо.
Егиш еще раз поклонился и вышел. Оставшись один, Нерсес разорвал конверт. От-туда выпали тридцать серебряных монет, засушенная роза и пожелтевший клочок бумаги, на котором тридцать лет назад он сам написал «Прощай».
Письмо Анаит было коротким:
«Пусть монастырь купит себе другую лошадь, и да будет проклят тот, кто назовет моего сына вором.
Анаит, дочь священника Джалала, жена священника Багдасара, сына тер Микаэла»
Выронив записку, архиепископ закрыл глаза.