Моя Америка

Оглавление

1. Как мы решились уезжать

2. Как мы добирались до Америки

3. Как мы искали квартиру в Нью Йорке

4. Как я был евреем

6. Мой первый заработок в Америке

7. На дне

8. Наша первая машина

9. Веселая стройка. Начало

10. Веселая стройка. Дом на берегу моря

11. Веселая стройка. Работяги

12. Веселая стройка. О, Марат!

13. Веселая стройка. Смысл жизни

14. Как мы покупали квартиру

15. Nine-Eleven

16. Поездка в Россию

17. Как мы покупали дом

18. Рутина обыденной жизни


                Как мы решились уезжать

                1

К середине девяностых быт моей семьи понемногу наладился. Мы жили вполне комфортно.

Раз в месяц-полтора я ездил в Китай, и закупал там оправы для очков. Поставщики оправ у меня были уже постоянные, цены - достаточно низкие. Я отбирал модели – это было самое важное – выбрать то, что хорошо пойдет, привозил, и пристраивал по оптикам в нескольких городах. Туда я ездил на поезде, с коробками, набитыми оправами, а оттуда вез деньги, сотенными долларовыми купюрами, помещенными в потайной карман, пришитый к брюкам изнутри. На обратном пути я прихватывал заднюю часть, когда барана, когда свиньи, смотря по городу, купленную на базаре по ценам в разы меньше наших.

Но отдельной песней был китайский антиквариат. Для его покупки мы, с моим китайским другом Ви Я, ходили по коллекционерам, пили там обязательный чай, а когда и пиво, рассматривая вазы, награды, монеты, статуэтки. Потом я выставлял все это в антикварном магазине у Алика.

Вся эта деятельность давала чистый доход примерно в пятьсот процентов от затрат. Я считал большой неудачей, когда по отдельным позициям она падала до ста.

Но богачем я не мог стать, потому что был все время вытесняем с рынка оптики неведомой рукой. Старые партнеры вдруг без объяснений начинали отказываться принимать товар. Тогда я искал новых. Видимо, рынок был настолько привлекателен, что более агрессивные и шустрые поставщики закрывали все входы в него, для таких любителей как я.

А рынок антиквариата вообще был ограничен количеством иностранных туристов в городе и немногих местных любителей.

Но нам хватало. Асель ходила в музыкальную школу, где говорили, что она подает надежды. Мы с дочкой Аней совершали ежедневные прогулки, потому что бизнес-поездки занимали малое время, и я большую часть времени был свободен от труда.

Поездки в Китай мне были в радость. Во-первых, азарт, во-вторых я расширял круг своих знаний. Каждая сделка отмечалась в ресторане, а поскольку китайцы слабы на выпивку, то есть переносят ее плохо, и пить не любят, то и я не сильно на нее налегал, а так, больше смаковал мое любимое вино «Конгуи» пекинского разлива. Пекин, кстати, он - Бейджин на самом деле.

Как-то я напал на объявление в газете. Некая компания извещала, что в США начался прием заявлений на лотерею грин-карт, и предлагала свои услуги по заполнению анкет. Недолго думая о последствиях, я предложил жене послать заявления от нас, разумеется, мимо той компании. Так, на всякий случай.
 
Через какое-то время, в большом пакете, пришел ответ, что мы выиграли в той лотерее, должны заполнить и отослать прилагаемые анкеты, а потом ждать вызова на интервью, если пройдем по анкетным данным.

Я прочитал анкеты – ничего сложного. Но на всякий случай нанял за сто долларов переводчицу, которая лишь подтвердила то, что я уже узнал. Я думал, что мы еще будем обсуждать с женой, стоит ли начинать процесс, но жена сразу же сказала, что обсуждать здесь нечего, и если такая возможность есть, то надо ей воспользоваться. Я до сих пор не знаю, что на нее тогда нашло, потому что нас ничто куда-либо не гнало с насиженного места. Просто было какое-то ощущение тупика, и непонятного будущего, вернее полное отсутствие внятной цели. Чем я и моя жена будем заниматься оставшуюся часть жизни? Бизнесом? Мы не по этой части, а так, дилетанты. Всю жизнь не потянем. Работа по специальности? Ее тогда не было, и не предвиделось. Чему мы будем учить детей, когда сами не знаем как надо жить?

Я заполнил анкеты, и отослал пакет обычной почтой в США, с главпочтамта.

Все это уже почти было забыто, как вдруг жена внезапно появилась передо мной, когда я гулял с дочкой, в тех местах, где нас ей еще надо было поискать. Она была взволнована. Она рассказала, что обнаружила на полу в подъезде наш разорваный пакет, с анкетами, разбросанными вокруг. Из штампов на пакете следовало, что он дошел аж до Москвы и оттуда был возвращен. Никаких отметок, что было тому причиной, на пакете не было.

Я побежал на почтамт, требуя объяснений, но мне их не дали. Крайний срок получения анкет истекал через три дня. Я перепаковал анкеты, и отправил их через DHL, причем мне не гарантировали доставку в этот срок.

Однако, Бог милостлив! Вскоре мы получили приглашение на интервью в Московское посольство США. Тогда в американском посольстве в нашей республике еще не было консульского отдела.

                2

В том приглашении говорилось, что на интервью приглашается вдвое больше людей, чем есть мест в лотерее, из расчета отсева не прошедших интервью. Вот тебе и новость!
 
А по каким критериям делается отсев? Возраст, здоровье, средства? Из всех возможных критериев, я выделил для нас критический: достаточность средств чтобы перенести период адаптации. Об этом прямо говорилось в анкетах. На интервью надо было принести с собой справки обо всех имеющихся средствах и активах.

Средства наши состояли из денег, полученных бы от продажи квартиры и каких-то небольших сбережений. Другую чашу весов тревожаще тянула вниз болезнь моей жены, которая пока не мешала ей жить, но потенциально могла переродиться в болезнь худшую.

Я поговорил об этом с Сашей, антикваром, и у нас возникла идея выставить меня владельцем коллекции большой стоимости, что как бы косвенно доказывало мою состоятельность. Мы написали письмо в адрес консулата США, где говорилось, что я обладаю ценной коллекцией огромных художественных достоинств. Саша подписал его, как эксперт, на бланке антикварного магазина. Он отнес его в приемную какой-то компании, расположенную этажом выше, подразделением которой был его магазин, чтобы там поставили на него печать.
 
Впридачу к письму, он сфотографировал меня на фоне якобы той самой моей коллекции, а на самом деле полок своего магазина. Потом мы продолжили попивать коньячок, в ожидании, когда нам принесут письмо.

Там был еще один чувак - знакомый Саши, армянин, весь модный и лощеный.

- А чем ты там собираешься заниматься? - спросил Саша.

- Не знаю, - честно сказал я, - в крайнем случае, на стройку пойду.

- А что ты умеешь делать на стройке?

- Честно говоря ничего. Правда, я когда-то работал в стройотряде плотником. Ну, если ничего не найду - пойду  мыть общественные туалеты. Кто-то же нужен для такой работы. Вряд ли все на нее все рвутся.

- Хочешь знать, что я думаю об этом? Никуда ты не устроишься, и за несколько месяцев проживешь свои деньги и вернешься обратно, - сказал Саша.

- А вот мой родственник приехал в Калифорнию, и сразу же хорошо устроился, - возразил приятель-армянин.

- И кем?

- Парковщиком. Приезжают, оставляют ему машины с ключом, а он их паркует.

Ничего себе, хорошая работа - подумал я.

Письмо принесли. Принес его сам Дочкин, владелец той самой компании, держа его в вытянутой руке, и дымясь от раздражения. Он едко заговорил, не глядя на меня:

-Саша, я держу тебя здесь за умного человека, но что ты тут нам подсунул? Хорошо, что я заметил это случайно, когда проходил мимо.

Саша только моргал, соображая.

- Ты не понимаешь, что ты своими руками написал готовое поручительство за нашей печатью, под которое любой может хоть сейчас брать заем в банке? Ты, что ли, потом будешь за него отвечать?

Я пытался что-то сказать, но Дочкин припечатал:

-Я разговариваю здесь со своим сотрудником, а не с вами, - и удалился.

Саша сконфужено искал другие варианты.

- Есть еще культурный фонд жены президента республики, - и он позвонил туда своему знакомому.

Я поехал в фонд. Прямо в приемной, я напечатал письмо на бланке фонда, и приятный интеллигентный управляющий его подписал. Девочкам, которые мне помогали, я позже завез бутылку вина «Конгуи» и банку маринованых перепелиных яиц, что так любила тогда моя жена. Мог бы ничего не приносить - помогали они бескорыстно, и это мне очень понравилось.

Для страховки я сделал еще одно фото из моей квартиры. Для него я живописно расставил на столе вазы, статуэтки, разложил раскрытые альбомы с монетами и марками. Фоном служили книжные полки, где тоже стояла всякая дребедень. В момент фотографирования Аня залезла под стол.

Так она там и осталась на фотографии: сидящий под столом, четырехлетний белокурый ребенок, в трусиках и майке.

                3

В Москву мы летели всей семьей и остановились там на ведомственной квартире, которую нам устроила сестра жены. С собой кроме денег, я взял несколько монет, чтобы навести о них справки.
 
Монеты были те еще монеты. Одна – китайский юань. На нем, стоит дата 1949, отпечатанная крупными цифрами во всю монету. В каталоге она была оценена в тысячу долларов. Вторая – с виду рядовой китайский юань времен ранней Республики. На рынке их полно, они стоят не более десятки, и то в идеальном состоянии. Но это только с виду. А на этой, там где джонка плывет по заливу, над горизонтом летит стайка уточек. Если не приглядываться, так и не заметишь.

В каталоге Краузе такой монеты нет. Стандартная, за десятку – есть, а этой – нет. Зато она есть в каталоге, изданом на острове Тайвань, и в нем она была оценена аж в четыре тысячи.

Еще была одна банкнота последних лет Империи. В каталоге была фотография подобной банкноты, рваной и засаленной, что говорило о том, что ни одного мало-мальски приличного экземпляра не сохранилось. Моя же была хрустящей, шершавой и рельефной на ощупь. На ней яркий дракон змеился в облаках. Мне дали ее на реализацию китайские ребята разбойничьего вида. Обычные китайцы, с которыми я имел дело, были вполне меланхоличны на вид, а от этих исходила угроза и свобода. Они попросили только продать ее, за сколько смогу, и что-то вернуть им. Перед этим я купил у них бронзовую статуэтку, музейного вида. Она и сейчас у меня.

Банкнота была слишком хороша, чтобы быть подлинной. Саша, был согласен со мной. Потрогав ее, он задумчиво сказал:

- А ведь так же и доллары можно было бы делать...

Так далеко моя мысль не проникала.

Монеты мне дал мой китайский друг Ви Я, в уплату за наборы советских и российских рублей, «полировки», как мы их называли, которые я привозил ему.

И ведь он знал тем монетам цены, потому что сам показал мне их в катологе, который потом отдал мне же.

Я не до конца верил в такое его великодушие. Во-первых я уже до этого видел идеальные копии редких монет, сделанные по слухам, в Швеции. Но там защита от подделки была в том, что новодельные монеты были никелевые, а оригиналы должны были быть серебряные. Может быть там еще и отметка какая-нибудь стояла. Значит, скопировать монету в оригинальном материале технически вполне возможно.

Во-вторых, я подозревал, что Ви Я работает на китайские спецслужбы, и использует меня втемную в каких-то, неведомых мне целях.

Кстати, он не огорчился и не удивился, узнав впоследствии, что я продал их задешево. Ваши, мол, монеты, делайте с ними что хотите. Мы с ним были на вы.

В Москве я пошелся по антикварным магазинам чтобы оценить мои монеты, как они обещали это в рекламах. Я столкнулся с тем, что никто не собирается их оценивать, а вот купить втемную – это пожалуйста.

- Ну, и сколько ты хочешь за них? – спрашивали оценщики.

А ответишь сколько - так он сразу же и поймет, что ты не в курсе их реальной ценности, и уже будет знать в какую сторону тебя надо нагибать.
 
Честность и страсть к коллекционированию плохо уживаются в одном человеке.

Один из них достал каталог Краузе и показал мне в нем на тот юань с джонкой. Мол десять долларов-то она стоила бы, как здесь написано, но пойми ты и меня, больше трех я тебе дать не могу.

- А уточек ты видишь? – спросил его я.

- Каких еще уточек? Про уточек я ничего не знаю, - и отворотил морду. А ведь его магазин был в самом центре. Он должен был все знать.

Так я тогда ничего и не узнал о своих монетах. Я отложил эту проблему до воскресенья, на которое запланировал поход в клуб нумизматов.

                4

У меня было определенное беспокойство. Когда я отсылал анкеты в США, то к ним надо было приложить справки из МВД об отсутствии нарушений мною закона, изо всех мест, где я проживал более одного года. Я всю жизнь прожил в своем городе, кроме одного периода времени, прожитого в городе Владимире. Там я жил на несколько дней меньше одного года. В анкете я честно указал все даты, справку из Владимира не прилагал, и претензий ко мне по этой части не было. Но в приглашении на интервью, было предупреждение об изменении порядка. Теперь полагалось прилагать справку, если жил на одном месте более полугода. Тогда справка из Владимира была бы нужна.

Но на интервью в посольство США мы пошли без нее. Интервью прошло легко. Рука девушка вице-консула, неплохо говорящей по русски, таки дрогнула, когда она в медицинских документах дошла до болезни жены. Но все искупила фотография из моей квартиры, с Аней под столом. Она умилилась.

-Ах! Какой милый ребенок!

И потом сказала, что она одобряет получение нами визы, но часть документов надо перевести на английский язык, хотя инструкция допускала подачу их без перевода. Просто так будет легче тем, кто с ними работает. И она вернула нам все документы.

Рядом с нами, у соседнего окошка, все это время горячился армянин из Степанокерта. Кажется, его дела были плохи - у него не было денег.

- У меня золотые руки, я все могу делать... Я там не пропаду!

Как я переводил те документы, я плохо помню. По моему это сделала моя племянница, работавшая недалеко, она же их и заверила, у себя в конторе.

Далее мы вернулись сдавать документы с переводами, но окошко, где их принимали, было уже закрыто. Завтра эта служба не работала, послезавтра было Восьмое Марта, а потом выходные.

Получение визы откладывалось на пять дней. Само собой всплыло опасение, что вот тогда-то, принимая документы по списку, могут потребовать злополучную справку из Владимира. Надо было ехать в город Владимир.

                5

На вокзале выяснилось, что пригородные электрички теперь ходят только до Петушков. Я поехал в Петушки, плохо представляя, как я буду добираться дальше. Раньше электричка доезжала до Владимира за три часа. Это как же я уложусь во времени? В Петушках я купил билет на автобус до Владимира. В ожидании отправки, я увидел «Оптику», зашел в нее, и легко там продал десяток оправ, захваченных с собой на всякий случай.

Во Владимире УВД расположено рядом с автовокзалом. Я сразу же нашел того, кто мне был нужен, и он сказал мне, что я сначала должен принести им справку с места тогдашней прописки.

- Где ты был прописан?

- В общаге.

- Вот и возьми справку у коменданта.

Из окна троллейбуса было видно, что Владимир сильно похорошел. Я шел в общагу, надеясь, что ноги сами приведут меня туда сами, потому что я ничего не узнавал.

Общагу я нашел, и даже почти узнал. В воспоминаниях все было гораздо романтичнее, что ли. Комендант нашла старую книгу, меня в ней, и выписала справку. По дороге в УВД я зашел в «Оптику» и продал остаток оправ. Цены я дал очень низкие, но все равно они были раза в три выше тех, по которым я покупал их в Китае. Ну почему везде одно и то же? Оправы-то, хотя бы и купленные в Китае, были тайваньские, а следовательно, произведены с высоким качеством, людьми, получающими зарплату большую, чем в России. И вот, теперь в России они стоят в несколько раз дороже, чем были куплены, и на порядок выше, чем стоило их произвести. Ну почему бы не делать их самим? Что в этом сложного?

А в УВД мне сразу же дали искомую справку. И я вернулся в Москву. Скорость, с какой я получил справку, отсутствие каких-то преград, которых стоило ожидать человеку, покидавшему страну, приятно удивили меня, и повысили мою оценку новой России.

Жена меня огорчила известием, что деньги у нас кончаются и нам не на что ехать домой. Кроме моих монет, других источников пополнения денег у нас не было.

                6

Мой паспорт, на входе в клуб нумизматов, был оценен как иностранный, что отозвалось повышенной входной платой.

Я показывал свои монеты, но здесь Китай был не в ходу. В ходу были российские монеты.

Я хотел 200 долларов за 1949 год, 500 за уточек, и 50 за банкноту. Мне указали на одного старичка, сидящего на подоконнике лестничной площадки, как на коллекционера Китая и большого в нем знатока. Я подошел.

Старичок беседовал с каким-то человеком. Я было обратился к нему, чтобы узнать он ли тот, кто мне нужен, но старичок строго сказал мне:

- Молодой человек, вы же видите, что я разговариваю!

И я стал ждать конца разговора. Ждал я долго. Потом я показал свои монеты. 1949 год он было отложил, но узнав мою цену, отказался, не торгуясь. По поводу джонки с уточками он сказал, что это рядовая монета, и стоит совсем ничего. Как, а уточки? Все равно рядовая.

И вот, так я и ходил по залу, пока мне не указали на китаянку. Она была, как мне про нее сказали, из посольства. Она неплохо говорила по русски. В монеты она сразу же вцепилась. По отдельности покупать их она отказалась, только вместе. На мою цену она не соглашалась.

- Но по каталогу эта монета стоит четыре тысячи.

- До того места, где платят по каталогу некоторым надо сначала добраться,- грубовато ответила она.

Она знала, что говорила. Продать коллекционную вещь, даже и за четверть ее цены, новичку адски трудно. Это я потом вполне усвоил. Мы сторговались на 500-х долларах за обе.

Взяв их, она буквально улетела прочь, словно боясь, что я ее догоню, и отберу. Кстати, когда я предложил ей и банкноту, она показала мне пальчиком в одно место:

- Это - сувенир, - сказала она насмешливо.

Расставшись с монетами, я с грустью утешал себя тем, что они пришли ко мне легко, и вообще, могли быть ненастоящими. В таком случае - это блестящая сделка.

Я не удержался, проходя мимо старичка, так и сидящего на своем подоконнике, и сказал:

- Вы мне здесь говорили, что монета моя рядовая, а я вот что за нее получил.

Он поднял на меня прозрачные глаза и сказал:

- Кто вы такой? Я вас не знаю.

Когда я отдавал деньги жене, она достала остатки наших денег, чтобы сложить все вместе.
 
Там было более 500-та долларов. Этого в обрез, но хватило бы на обратный путь.

- Ты же говорила, что у нас денег нет.

- Но нам же еще надо на что-то жить.

Получается, я зря продал монеты, деньги-то у нас еще были.

Вечером, возле станции метро, кучковались какие-то барыжки, торговавшие всяким хламом. Я увидел, как один крутит в руках что-то нумизматическое, подошел, и показал ему китайскую банкноту, запросив 50. Он клюнул. Легко было угадать весь его нехитрый ход мыслей.
 
Мы сторговались на 25-ти долларах. Кстати, рассчитывались мы везде рублями, слова «доллар» не произносилось. Это я для себя так переводил. Часть денег я собирался вернуть тем китайским ребятам, от которых надеялся получить что-нибудь подлинное, из раскопок.

В этом была слабая сатисфакция за утраченную монету.

Билетов на самолет было не достать, и мы поехали поездом. Билетов не было и тут, но мы заплатили какую-то малость проводнику, и прекрасно доехали в своем купе, питаясь в ресторане. Почти все свои деньги мы привезли обратно домой.

Через четыре года я смотрел аукционный каталог, и обнаружил там точно такой же юань с уточками. Он ушел за 56 тысяч. Моя ли была та монета, или моя была все таки подделкой, я уже никогда не узнаю. Но узнав это, я испытал чувство утраты. Мы тогда покупали квартиру и подобные деньги нам бы очень пригодились.

Эта была не последняя потеря в моей жизни. Но почему-то, чем больше мы теряли, тем выше мы поднимались.


                Как мы добирались до Америки

                1

Племянница моей жены тогда работала в таможне. Поэтому, когда мы попрощались с провожавшими нас в аэропорт, родителями жены, она осталась с нами, и шла сзади.

Мы летели через Москву, и сначала должны были пройти через республиканскую таможню. Мы подошли к таможенникам. Я выложил на прилавок декларацию, справки на вывоз, травел-чеки. Как только ребята увидели штампик ПМЖ в паспортах, они оживились, переглянулись, и весело пригласили нас на досмотр, предвкушая добычу. Но племянница жены испортила им весь праздник:

- У нас какие-то проблемы, ребята?

Ребята прочитали в ее глазах посыл, который она несла им, и увяли:

- Да нет, никаких проблем, - и шлепнули штамп в документы.

На этом мы простились с племянницей. Никто тогда не ожидал, что через три года она будет жить рядом с нами, в Нью Йорке.

В проходе самолета, как обычно, скопились люди. Дойдя до наших мест, я занялся усаживанием жены и детей, а потом укладкой ручного багажа на полки. Поток пассажиров, следующий за нами, остановился и ждал. Сразу же где-то сзади раздался недовольный, истеричный голос:

- Какой это урод там держит всех? – Голос продолжал, не останавливаясь, поливать виновника задержки, пока я, в серцах не сказал:

- Да прекрати ты так тарахтеть, наконец!

Голос взвился:

- Ты это мне говоришь? Он это мне сказал! Он не знает...- Голос нес все в том же роде, и перешел на угрозы, - Когда мы в Москву прилетим, и там тебя примут, вот тогда ты узнаешь, кому ты это сказал...

Наконец я сел, пассажиры прошли мимо. Прошел, извергая угрозы и тот мужик, большой, жлобского вида, с парой таких же.

Он сел где-то сзади, во втором салоне, и долго еще не мог успокоиться.

- Не, ну ты прикинь, это он мне говорит...

Я испытывал чувство досады на себя за то, что на ровном месте получил проблему, которой не должно было быть. В Москве нас ждала пересадка, времени там было в обрез. Зычный голос мужика, возмущавшегося сначала моей дерзостью, потом перешедший на другие предметы, еще долго доносились откуда-то из другого салона. Через пару часов пойдя в туалет, я увидел всю компанию. На столике - это был то ли первый ряд, то ли это был такой салон - стояла большая квадратная бутылка с золотистой жидкостью на донышке.

В Москве, проходя мимо, тот мужик только прошелся по мне пустым взглядом, очевидно, все уже забыв.

Хотя мы сели на автобус сразу же, запаса времени у нас не было никакого. В Шереметьеве была огромная очередь на таможенный контроль.
 
- К какому это рейсу? – спросил я, но выяснилось, что она общая для всех. У нас не было никаких шансов пройти ее до отправки нашего рейса. Все это я говорил очереди, стоя у ее входа в двери, ожидая хоть какой-то ответной реакции, но никто ничего мне не отвечал, и на нас не смотрел. Наконец, в порыве, я схватил наш багаж, и мы вклинились в дверь. Очередь с тем же равнодушием пропустила нас.
 
Таможенница отодвинула в сторону все мои справки, и спросила, что в коробках.
 
- Книги, - сказал я.

- Вот и покажите.

Я распутывал узлы бельевой веревки, на славу опутывавшую коробки, прыгающими руками, боясь взглянуть на часы. Тетка просмотрела все книги. Остальное она смотреть не стала. Остального-то и было, что одна редкая монета, восточно-туркестанская награда и три вьетнамских ордена. На вазу из мастерской Ху Хенг Мао был документ, удостоверяющий, что она не представляет какой либо ценности и может быть вывезена из России, но его никто не спросил. Эту справку я получал в Московском музее народов Востока, когда приезжал за визой. Если что и было у нас ценного - так эта ваза. Они и сейчас стоит на поке.

Мы успели на свой рейс до закрытия регистрации. Дальше были мелочи. Билеты были куплены в салон для некурящих, но все рассаживались на свободные места как придется, и по взлете, дружно закурили. На мои просьбы найти хотя бы одному из нас, с ребенком, незадымленное место, стюардесса Аэрофлота равнодушно ответила, что не может ничем помочь.

В Нью Йоркском аэропорту, ведомые надписями, мы попали в иммиграционную службу. До этой поры у меня оставались определенные илллюзии. Мне казалось, что нас ожидает какое-нибудь собеседование, напутствие с советами, как устроиться на первое время. Может быть, нам даже дадут какой-нибудь буклет. Отнюдь.

Офицер службы взял отпечатки пальцев у всех нас, и что-то спросил. Здесь выяснилось, что я ничего не понимаю на английском. Раньше я говорил по английски в Иране и Китае с такими же как я сам, знатоками, и гордился своей способностью общаться на этом языке. Оказывается, я не понимал ни единого слова, сказанного природным носителем языка.

Кое-как я завершил процедуру, и нам показали, в какую сторону мы должны идти. Мы пошли – и оказались в общем зале. В мои прежние рассчеты это никак не входило.

                2

Багажа у нас было три коробки с книгами и вазами, чемодан и большая сумка, не считая ручного. Я увидел, что многие пользуются тележками и пошел раздобыть таковую. Тогда эта услуга была платной. Тележки стояли шеренгой, одна в другой, скованные вместе. Автомат отстегивал их по одной, когда в него бросали монеты-квотеры, сколько – не помню.

Автоматом по размену денег я уже пользовался раньше, и разменял пятерку на мелочь. Я бросил монеты в автомат, но тележка не отсоединялась.

Мимо проходил работник. Я обратился к нему, рассказывая более жестами о том, что произошло, и в подтверждении слов показал оставшиеся монеты на ладони. Он сгреб их себе и пошел прочь. Я догнал его и забрал монеты назад. Тогда он подошел к тележке и рванул ее изо всей силы.
 
Тележка-таки отсоединилась и покатилась ко мне.

Мы прикатили тележку с багажом ко выходу. Ну, вот он, выход в Нью Йорк, но что дальше?

Я вышел. Я рассчитывал обнаружить стоянку такси, походить по ней, найти русского таксиста, и уже от него узнать, что можно было бы сделать. Никакой стоянки такси я не увидел. Правда, какие-то такси подъезжали к ждущим их людям и сразу же уезжали. Я было подошел, чтобы перехватить такси, но всем распоряжался какой-то тип в униформе, что исключало контакт с водителем.
 
Уже смеркалось. Я зашел обратно. Жена и дети сидели у вещей. С выхода в общий зал прошло уже минут сорок. Жена еле сдерживала дрожь.

- Ну сделай же что-нибудь, - взмолилась она. Тогда я потерял спокойствие и рассудок.

- Подожди минутку, - сказал я жене. Что дальше делать я не знал. Я бродил по залу, приглядываясь к надписям. На глаза мне попался невысокий, аккуратный, смуглый человечек с карточкой на груди, запресованной в пластик. Он тоже, похоже, искал что-то. Мы еще пару раз разминулись, а потом он спросил меня:

- May I help you?

Я принял его за работника аэропорта и почувствовал облегчение. А кто бы еще другой носил бы на груди карточку? На ней было написано Джулио и какая-то фамилия.

Я как мог объяснил ему, что нуждаюсь в ночлеге, но не знаю, где и как искать гостиницу.

Он сразу же подошел к какому-то киоску, потом позвонил по мобильному телефону, и вернулся ко мне.

- Такая гостиница есть.
 
- Мне бы нужно подешевле... – Что такие гостиницы существуют в природе, можно было бы догадаться и без него, но вопрос в том, сколько стоит в них номер.

- Эта дешевая.

- Как туда попасть?

- Я могу помочь вам туда добраться.

Я пишу это так, как будто бы вел диалог на равных, но на самом деле я только догадывался, что он мне говорит, а как он понимал меня, я не знаю. Он помог мне вынести вещи. Снаружи стояла длинная машина. Он погрузил туда наш багаж и открыл перед нами дверцу. Внутри был салон с сиденьями вдоль стен, и тумбочкой с мини баром. Салон изнутри был облицован панелями то ли на самом деле деревянными, то ли имитирующими дерево.

Неожиданно для меня, за руль сел он сам. Я начал смутно подозревать, что он никакой не работник аэропорта. В Китае тогда владельцы гостиниц и ресторанов бились за клиентов на дальних подступах. Мелкие услуги вроде бесплатной доставки вполне могли иметь место. Я рассудил, что это тот случай.

Мистер Джулио, как я его стал называть, угостил детей яблоками, а нам предложил Кока Колу из холодильника. Ее он нам налил из банок в стеклянные стаканы.

На ходу он беседовал с нами, правильно называя нас по именам. Спросил из какой мы страны, здесь же позвонил, узнал адрес консульства, сказал, что по правилам, мы должны зарегистрироваться, узнал часы приема, все записал и вручил нам бумажку.

Я смотрел в окно, и не видел города. Хайвэй шел, то в выемке с подпорными стенами по сторонам, загораживающими вид, то на эстакаде. Вид застройки сверху вызывал в памяти слова Маяковского о том, что Нью Йорк похож на то, что как если бы великан, играя в кубики, бросил их, уходя, как попало. Я решил, что это все пригороды. Потом я отвлекся, потом загрохотал мост. Мы ехали сквозь массивные фермы. Наконец-то горизонт закрыли неожиданно близкие небоскребы.

- Это мост 59-й улицы, еще его называют Квинсборо бридж.

Далее, мы недолго ехали по нешироким улицам, между сплошными линиями шести-восьмиэтажных домов с избыточным количеством деталей, вроде металлических пожарных лестниц по фасадам.
 
Уже темнело. Вдруг мы остановились. Оказалось - приехали, а я все ждал, когда начнется Нью Йорк.

Гостиница стояла как и все дома на улице, вплотную к тротуару. Я подошел к портье.

- Do you have free rooms?
 
Портье ошалело выставился на меня. Я полагал, что «Free rooms» означает «свободные комнаты», а там это означает - бесплатные. Но это я узнал позже.
 
Мистер Джулио, подошедший с багажом, объяснил портье что мне надо. Мы вышли, и наступило время рассчитаться.

Здесь мистер Джулио вытащил картонку с прейскурантом поездок, и я смутно вспомнил, что он что-то такое мне показывал раньше. Но тогда я не понял, что бы это значило. К тому же, я не по делу, а больше из понтов, иногда отвечал «Yes», не вполне понимая предмета разговора. Он пальцем показал мне строчку, относящуюся к нам. Там было около ста долларов. О-опс.

- Оказывается, наш проезд стоит около ста долларов, - сказал я жене. И, делать нечего, полез в карман.

- Не плати! – сказала, с отчаянием, жена, - тебя дурят.

Но я уже давал мистеру Джулио сотенную, как мне казалось, бумажку. Дело в том, что мы тогда хранили наши доллары в сотнях. Кое-какая-то мелочь, конечно, тоже была, но лежала отдельно. Мы развернулись друг ко другу спиной, и вдруг мистер Джулио обернулся ко мне обратно.

- Извините сэр, но вы мне дали двадцать долларов, - И он протянул мне двадцатку с растерянным видом.

Откуда она у меня взялась? В том кармане ее не лежало. Я дал ему взамен другую бумажку. Мы попрощались, и он уехал. Я подозревал, что он «сломал» ту сотню, то есть подменил ее на двадцатку, когда отвернулся. Почему я говорю подозревал? Потому что я никогда не знал, сколько денег лежит у меня в кармане, не знаю и до сих пор. Как и моя жена. Оба мы одинаковые придурки.

На прощанье он сказал мне:

- Когда у тебя кончатся деньги, знай, что в четырех кварталах в эту сторону есть общежите YMCA. Они вас пустят.

Много позже я понял, что он был обыкновенным водителем лимузина, что привез в аэропорт клиента от компании. Он решил подхалтурить налево, и вычислил нас в толпе. Такого рода деятельность незаконна, и преследуется полицией. В случае поимки, его бы первым делом выгнали с работы, а вторым лишили бы CDL прав. О тысячном штрафе я уже и не говорю. Когда я это узнал, я почувствовал себя одураченным лохом. Будь тогда я опытнее, я бы сторговался долларах на сорока.

                3

У стойки выяснилось, что номер сегодня и завтра стоит сто пятьдесят долларов, а в последующие дни цена его начнет подниматься, потому что грядут праздники. Зато завтрак включен в стоимость.

Мы поднялись в номер. Первым делом, я достал кипятильник из своего командировочного набора, куда входил еще чай и сахар. Оказалось, что наша вилка не подходит к гостинничной розетке. Я ее обрезал и вставил провода в щели розетки. Вода в стакане, найденном в ванной комнате, закипала неожиданно долго. Пить чай совсем не хотелось.

Асель возилась с каким-то черным прибором, содержащим стеклянную колбу.

-Смотрите, - воскликнула она, - здесь тоже можно готовить чай.

Я отмахнулся. Кто хочет есть? Не хотел никто, кроме Асель. Прямо напротив гостиницы был «Макдональдс», встроенный в первый этаж. Я пошел с ней туда. Над стойкой висела таблица с сотней наименований. Что, как, и за сколько брать, было непонятно. Не помню, как, мы-таки выбрали сэндвич. Кока Кола оказалась ледяной. У Асель начинало болеть горло, и она почти ничего не ела. Всю ледяную колу выпил я, а остаток сэндвичей мы взяли с собой. Было уже совсем поздно, почти ночь. Мы подошли к гостинице, и я сказал:

- Иди сама к маме, а я немного прогуляюсь.

И я пошел направо от входа в гостиницу. В конце квартала я вышел на простор.

Он меня ошеломил! Вокруг сверкали огни, ползли надписи. Реальные небоскребы высились в торцах площади. Вокруг на фасадах буйствовали движущиеся картины. На уступе одного из небоскребов стоял гигантский стакан с китайской лапшой, от которой валил натуральный пар. С противоположной стороны бутылка разливала виски, а что оно японское - извещали иероглифы. Витрины, полные сокровищ Али Бабы, сияли, и все магазины работали.

Толпы людей всех рас сновали туда-сюда. Ко мне, точь в точь, как мистер Джулио в аэропорту, сразу же подчалил чернокожий парень. Я только и понял, что ему крайне нужны деньги, и дал ему несколько квотеров, только из чувства признательности к такому замечательному месту.

Я тогда еще не знал, что это был Таймс Сквер, но сразу же почувствовал, что попал в самый центр мира.

Потом я разговаривал со многими, приехавшими в Америку. Никто из них не заходил в нее с парадного входа. Въезжали в какие-то общаги, ночевали на полу, под столом, с тараканами, у знакомых.

Слава мистеру Джулио, который подарил нам Таймс Сквер!


                Как мы искали квартиру в Нью Йорке

                1

Наше первое пробуждение в Америке было ранним. Мы проснулись часа в четыре, и никто не мог больше спать. Некоторое время мы наблюдали из окна как владельцы бизнесов, расположенных в первых этажах зданий, подметают и моют прилегающие участки тротуаров, как работают мусороуборочные машины. Потом я не выдержал безделья, и пошел с Аней погулять.

Ей скоро должно было исполниться пять лет. Тогда она доверчиво вкладывала свою ладошку в мою руку, или с удовольствием каталась на моей шее, когда уставала ходить. Длинные путешествия не были тягостны для нас, отнюдь, мы извлекали из них одно сплошное удовольствие, оживленно обсуждая любую мелочь, привлекшую наше внимание.

Вот например, запаркованый черный автомобиль неимоверной длины. Мы только переглядывались с одинаковым изумлением: как это такое может быть? Мы первый раз увидели лимузин. Далее была Нью Йоркская публичная библиотека со львами по сторонам лестницы, что-то еще, не менее величественное. Лексингтон Авеню, Авеню Америк, бронзовые памятники неизвестных нам, но явно уважаемых здесь людей... Мы примеряли себя к новому, блестящему миру и видели свое будущее в тех же тонах.

К завтраку мы вернулись в отель. Накануне я поговорил со служащим отеля, латинос, заглянувшим, по какому-то делу, к нам в номер. Он посоветовал нам как можно скорее снять жилье. Жилье по его мнению, может стоить для нас 500 долларов в месяц. Он рекомендовал нам Квинс, где жил сам. Он даже брался узнать, нет ли свободных квартир на сдачу в его доме, но после этого, мы его уже не видели.
 
Мы приободрились, и решили поехать на Брайтон Бич, и там уже попытаться все разузнать.

Дорогу на Брайтон мы не знали, поэтому попросили портье вызвать такси. Таксист оказался русским. Скажу сразу наперед: этнически русских, как я сам, я в Нью Йорке встречал крайне редко. Русскими в Нью Йорке, по общему согласию, считались все выходцы из СССР. Из этого слегка выбивались украинцы. Русскими они считаться не любили. Я тогда встречал несколько таких. А остальные – пожалуйста.

Однажды я был в группе стояльцев на уличной бирже труда, состоящей из карабахского армянина, кавказского еврея из Баку, литовца, и кого-то еще в подобном роде. И кто-то из них, хваля какую-то строительную компанию, набиравшую людей, говорил: там хорошо, там все наши, русские. Тогда я подметил комичность ситуации, потому что единственным русским из собеседников, и посторонним этой компании, был я. Все они говорили по русски с ужасным акцентом.

Большинство русских составляли советские евреи, включая такие разновидности, как бухарские и кавказские – таты. Эти были легально, со статусом беженца. Остальные стояльцы происходили изо всех концов необъятной страны. Почти все из них были нелегалами, то есть жившими с просроченными визами, и боролись за легальный статус, тратя на адвокатов и мошенников, обещающих помощь, все заработанные деньги.

Водитель такси был из большинства. Я расспрашивал его, примеряя на себя его слова.

- Как у вас с английским?

- Первые годы я вообще ничего не понимал, потом втянулся. Теперь я понимаю новости по телевизору, когда слышу их из другой комнаты - сказал он с гордостью.

- А сколько вы в Америке лет?

- Пятнадцать.

Ни фига себе! Это что, требуется столько лет, чтобы выучить язык? Как же мы тогда будем работать? Нет, у нас все будет по другому. Ага, как же. Новости по телевизору я не понимаю и через двадцать пять лет.

На эстакаде в Бруклине (название этого места я узнал много позже) была пробка – траффик по здешнему. С ее высоты был виден Нью Йоркский залив, Манхэттен, впадающий в его обьятия.
 
Статуя Свободы, такая близкая, смотрела на нас. В заливе на якорях стояли корабли, в небе сновали вертолеты, и, о, чудо! – плыл дирижабль. Два дирижабля с рекламой на боках, летали над Нью Йорком много лет. Чудесное утро солнечного июльского дня.

                2

На Брайтоне мы зашли в магазин с вывеской на русском «Гастроном». Там все говорили по русски. Продавщица к нашим вопросам отнеслась как родная. От нее мы сразу узнали все: про цены, про то, что жилье не обязательно снимать через риэлторов, которые за услуги берут немалые деньги, сказала, где печатаются объявления о сдаче жилья, и дала нам такую газету. Она же указала на контору риэл эстейта поблизости.

Выйдя из магазина, мы отметили в газете несколько предложений от владельцев, и я позвонил по ним из автомата. Вскоре телефонный звонок прервался посередине разговора. Перед этим там что-то сказали по английски. Осмотрев трубку, я позвонил во второй раз, потом в третий, но все опять повторилось. На этом запас монет-квотеров кончился, а я так ни о чем и не договорился.
 
Мы побрели в контору риэл эстейта. Там я почувствовал, что мы возбуждаем внимание.
 
Выигравших грин карту и приехавших на свой страх и риск всей семьей, здесь еще не видели.

Тогда беженцы приезжали организовано, а будущие нелегалы – по туристской визе. Аню усадили в кресло, принесли ей из магазина бутылочку соды, нас угостили кофе, и обо всем расспросили, больше из любопытства, чем по обязанности.

- А вы уже получили номер социального страхования?

- А что это такое?

- Его нужно получить первым делом, иначе вас не примут на работу. Но мы вам поможем.

Тут же для нас нашлась квартира, и мы пошли ее смотреть.

Квартира находилась в одном из высотных домов, из тех, что украшают Брайтон. Мы шли в нее просторными коридорами, подымались в бесшумном лифте, потом по открытым террасам, овеваемые теплым ветерком. Океан был виден из всех комнат.

Хозяин просторной трехкомнатной квартиры сказал нам, что уезжает на год. Он просил 800 долларов в месяц, но за полгода вперед. К этому надо было добавить 800 долларов риэл эстейту за услуги. Прямо скажем, цена кусалась. Пугало и то, что требовали деньги вперед, а какие гарантии? Мы пообещали подумать. Однако, квартира стоила того! Одни только виды из окон!

Я уже тогда чуял, что дело тут нечисто по их поведению. Позже я узнал, что это - субсидированное жилье для бедных. Получить такое жилье нелегко, очередь на получение почти не движется. Это при том, что необходимо иметь доход ниже низкого. Взятка за получение такой квартиры тогда составляла двадцать пять тысяч долларов. В наше время я слышал уже о ста десяти тысячах. Разумеется, и тогда и сейчас, но тогда особенно, официальные доходы в среде русскоязычной диаспоры не всегда совпадали с фактическими, иногда и на порядки. В Нью Йорке умный человек это запросто может устроить.

В этом жилом комплексе, построеном в конце сороковых для бедных, большей частью жили далеко не бедные люди, а те, кто с самого начала знал как надо правильно оформлять документы. Рент был очень низкий, квартиры – классные. Лет восемь назад в этих домах жильцам было позволено, за небольшие деньги, приватизировать свои квартиры. Так что, в подобного рода манипуляциях, Нью Йорк попал в одну компанию с другой страной.

На обратном пути нас отвели в оффис, и мы там оформили номера социального страхования. Их нам должны были прислать по обычной почте. Я дал адрес отеля, и забрал эти письма через несколько дней.

Обедали мы в ресторане на бордвоке – деревянном приподнятом променаде, протянувшимся мили на четыре вдоль океана. Мы сидели под зонтиком, овеваемые теплым ветерком, и любовались далями, со скользящими в них парусными лодками. Атлантический океан!
 
Потом мы пошли купаться. Домой мы возвращались на сабвее. По сути – это метро, но называть его так – не поворачивается язык. С верха эстакады, Кони Айленд Парк играл огнями, колесо вращалось, по волнам роллеркостеров неслись вагонетки.

- Папа, я хочу туда, - сказала Аня, прильнувшая ко мне, у меня на коленях.

- Обязательно сходим, - пообещал я.

                3

После обсуждений за и против, мы решили снять эту квартиру и позвонили риэлтерше.

- Ее уже взяли, - сухо сказала она, - а что вы думали, она будет вас ждать?

Из квартир, осмотренных после этого ни одна не могла сравниться с ней. Цены колебались от 600 до 700 долларов. Мы в конце концов сняли квартиру за 650. Все ее окна упирались в грязные стены соседних домов. Да она и сама была грязная от природы. В ванной по стенам росли пятна черной плесени, которые я регулярно смывал.

В парк Кони Айленд я Аню ни разу не сводил.

Зато как волшебно все начиналось! Какое ощущение праздника!


                Как я был евреем


На третий день поисков квартиры стало ясно, что происходит что-то не то. Лендлорды, говоря со мной по телефону, отказывали сразу же, как только узнавали про мою семью. В одном большом жилом комплексе, начали было разговаривать с нами, потребовали залога в размере за полгода рента, и когда мы было согласились, владелец не утвердил этого решения, и мы снова остались ни с чем.
 
Сейчас я сам лендлорд, и никогда не сдам квартиры только что приехавшей семье, с двумя детьми, не говорящей по английски, и не владеющей ходовой профессией. Такую семью почти невозможно выселить, когда она истратят все свои деньги, и не сможет больше платить рент. А учитывая, что такой семье по нормам нужна как минимум двухспальная (по советским меркам трехкомнатная) квартира, такой оборот событий может вполне раззорить владельца небольшого дома. От таких семей любому лендлорду лучше держаться подальше.

День 3-го июля истекал. За ним маячил праздник, а потом выходные. Каждый день в гостинице стоил нам пары сотен, учитывая все расходы. Не последним из них был телефон, потому что в гостиницах он неоправдано дорог, а вздумай я перейти на автомат, то его надо было постоянно подкармливать квотерами, иначе он безжалостно разрывал разговор.

В голову лезли мрачные расчеты: на сколько дней нам хватит денег, если все продолжится так, как есть. Что дальше делать, я не знал, идей не было никаких.

Итак, ощущая полную беспомощность, я сидел в гостинице и водил ручкой по объявлениям. Там было одно, крупными буквами, от некоего Эдуарда, предлагающего помощь в поисках квартиры. До этого я не звонил по таким объявлениям, не доверяя тем, кто хочет выделиться из общей массы, но тут позвонил.

- Вам никто не сдаст квартиру, - первым делом сказал он то, что я уже слышал неоднократно, но во что мой разум еще не мог поверить.

- Что же делать?

- Я вам помогу. За это ты заплатишь мне полтора месячных рента и еще пятьсот долларов суперу.

Я лихорадочно стал считать. О том, что риэлторы за услуги берут рент за один месяц, я уже знал. Поэтому-то все рекомендовали связываться с лендлордами напрямую. Здесь получалось около полутора тысяч дополнительных расходов, что равно семи дням проживания в гостиннице. А ведь эта угроза уже явно нависла над нами. Можно сказать, и только-то? Идет!

- Тогда я скоро буду.

Оставалось успокоить встревоженную жену, которая стала бояться уже всего. Было уже понятно, что всем были нужны только наши деньги.

Эдуард появился через пять минут. Энергичный, с уверенными манерами. Он с любопытством разглядывал нас: моя жена с заметными азиатскими чертами в лице, Асель так вообще с явными, другая дочка светловолосая, с голубенькими глазками. Кто же они такие? Он посмотрел наши паспорта и с недоумением спросил, а где же белый вкладыш? Я показал ему мало приметный красный штампик временной грин-карты.

Потом он попросил нас показать наши деньги. Жена вся напряглась, с отчаянием глядя на меня блестящими глазами.
 
Наличных в нужном количестве у нас не было. Я показал травел-чеки. Эдуарда это устроило.

- Возьми все с собой, и поедем. Времени терять нельзя, впереди четыре дня праздников. Надо успеть все сделать сегодня же.

Жена кинула на меня еще один отчаянный взгляд. Она боялась ехать в ночь неизвестно с кем. Мы взяли все чеки и сели в машину Эдуарда. Дети остались в номере. Уже темнело. Эдуард мчался по хайвэю, на ходу разговаривая по телефону на английском. Это не добавляло спокойствия моей жене. Она вцепилась в мою руку. Я же стал фаталистом. А что, у меня был другой выбор?

- Слушайте меня, - наконец сказал нам Эдуард, - говорю вам еще раз, что вам никто никогда ничего здесь не сдаст. Есть только один выход, но вы должны будете все сделать так, как я вам скажу.

- Есть у меня один дом, куда вас могут пустить. Лендлорд – моя хорошая знакомая, но она пускает только евреев. Не потому, что она антисемитка (ей-богу, так он и сказал, видимо имея в виду что-то противоположное), а потому что евреи приезжают по статусу беженца, получают вэлфер, и если они не заплатят рент, с этим можно что-то сделать, не доводя дело до суда.

- Поэтому вы будете евреями. Говорить буду я. Юзефа – польская еврейка, она не знает русского, но она обязательно позвонит своей старшей сестре, которая на русском говорит, чтобы она проверила вас. Здесь очень важно не проговориться и не сказать ничего лишнего.

- Ты, - он кивнул в мою сторону, - с твоим именем и фамилией не можешь быть евреем. Тогда, ты - сын еврейки, и для них ты будешь считаться евреем тоже. Твою мать зовут Фаина Файнберг, она из Житомира. Она приехала к вам в эвакуацию, и была вынуждена выйти замуж за местного русского, чтобы не умереть с голода, но жила она с ним плохо и потом они разошлись.

Я почувствовал, что если я скажу так, то я предам своего отца, но благоразумно проглотил обиду.

- Ты, - обратился он к жене, - бухарская еврейка. Они в этом не разбираются, и спрашивать подробности не будут.

- У вас плохая виза, без вкладыша. Все евреи приезжают сюда как беженцы. Скажем, что у вас пароль. У некоторых он бывает. Может быть, они не знают, как это выглядит в паспорте, и не станут проверять.

Тем временем мы съехали с хайвэя. Вокруг была смесь трехэтажных, островерхих, частных домов с билдингами, как называл их Эдуард.

- Это Боро Парк, - сказал Эдуард, - самый еврейский район.
 
Мы уже шли по улице, и Эдуард, мимоходом, показал нам на трехэтажный дом, высящийся в темноте, весь окруженный деревьями.

- Его недавно продали за двести тысяч! – сказал он, негодуя на столь высокую цену и с презрением к дуракам, заплативших ее, - Ну, вы можете себе такое представить?

Говоря в сторону, сейчас он стоил бы раз в десять дороже.

Мы зашли в дом Юзефы. Квартира была просторная, хорошо обставленая. Нас усадили в креслах. Юзефа с мужем впились взглядами нам в лица, как чекисты на допросе.
 
Эдуард рассказывал им о нас по английски. Юзефа спросила меня, а он перевел:

- Откуда вы?

Я сказал.

- Где это?

- Nearby Bukhara, - быстро ответил за меня Эдуард.

- Ну нет же, - сказал я ему тихо, уточняя - где мы и где Бухара...

Так же тихо он ответил:

- Они ничего кроме Бухары не знают, и им и знать не надо. Не надо меня прерывать.

Тем временем Юзефа звонила сестре и разговаривала с ней, не спуская с нас глаз, потом протянула трубку мне. Сестра заговорила со мной, с каким-то старорежимным выговором или акцентом.

- Какие у вас есть ресурсы?

- Деньги в травэл чеках. Я их уже показал. К тому же я привез кое-что из антиквариата.

- Что за антик?

- Китайские вазы, награды, монеты.

- Монеты золотые?

- Нет. Медная или серебряная монета может стоить больше золотой, здесь все зависит только от редкости.

- А бриллиантов не привезли? – спросила она с надеждой.

- Нет.

- Чем собираетесь заниматься?

- Там я был инженером, а здесь собираюсь пойти на стройку.

- Как, вы согласны работать на стройке?

- Да.

-Тогда позвоните мне, если не найдете места, у меня есть знакомый контрактор.

Разговор с сестрой закончился, но Юзефа продолжала колебаться.

- Брось, - сказал ей Эдуард, - ты лучше посмотри на его нос.

Это разрешило ее сомнения. Нос у меня подходящий. Из-за него меня иногда принимали не за того, кто я есть на самом деле.

Итак, экзамен я сдал. Сразу же заговорил принтер, и муж Юзефы подсунул нам на подпись контракт на квартиру. Все это время он держался в сторонке, с полным почтением к действиям своей жены.

Мы быстро доехали до билдинга, стоящего на проспекте, упирающимся через пару шагов в залив. Супер показал нам две свободных квартиры на выбор.
 
В одной вход был прямо в общую комнату, из которой можно было попасть в спальню и кухню. Зато в спальне один угол был закругленный, и окно в нем выходило на проспект. Другая, побольше, была традиционной. Вход в коридор, по одну сторону общая комната, по другую - кухня с туалетом, прямо по коридору – спальня. Все окна выходили на серые, с подтеками, соседские стены. Солнце в эту квартиру не заглядывало никогда. Она была к тому же и подешевле. Мы выбрали ее.

Ничем хорошим, кроме того, что в ней была зачата наша младшая дочь, мне она не запомнилась.

Эдуард получил свою тысячу долларов и проследил, чтобы я отдал еще пятьсот суперу. Он позвонил в телефонную компанию, подключил телефон, установил международную связь, сделал еще что-то необходимое, дал весьма ценные советы, и потом отвез нас в гостиницу. Все про все заняло часа три-четыре. Наутро мы туда переехали.

-Теперь я, как порядочный человек, в знак моей признательности, просто обязан стать евреем. Хотя бы по мере моих возможностей, - сказал я жене, - соблюдать еврейские праздники, например.

Как я сказал, так и сделал. С тех пор я отмечал все еврейские праздники с рюмкой за столом: Хануку, Пурим, Рош-Ха-Шана, Йом Кипур. Йом Кипур, вообще-то не отмечают в нашем традиционном понимании, но жена об этом не знает до сих пор. Отмечая эти праздники, я какое-то время поднимал, наряду со всеми прочими тостами, тост за неведомую мне, мою виртуальную мать Фаину Файнберг.

Жена моя не пьет вообще. К пьющим людям она относится отрицательно, но своего мужа вынуждена принимать таким, каков он есть, до сих пор. Поэзию застолья она не понимает, и зорко пользуется каждой допущенной мною слабиной, чтобы оттеснить меня еще дальше в сторону непьющих, в чем добилась за прошедшие годы больших успехов. Так, я как-то, по забывчивости, пропустил празднование еврейских праздников, а потом она уже и слышать не хотела о возобновлении традиции. Хорош, мол, всех нас дурить. Так я перестал быть евреем.

Через год я рассказал историю с рентом за столом, пришедшим к нам в гости, знакомым жены. Они привели с собой пару друзей, тоже наших земляков, приехавших раньше нас по статусу беженцов.

Муж хмурился, слушая меня, и потом сказал:

-Эдуард, говоришь? Встречу его - дам в морду. Зачем он имя моей матери всем дает?

Имя Эдуарда еще пару лет било по моим глазам со всех газет, но потом исчезло. Видимо, переехал.

Через месяц настала пора платить рент. В контракте был адрес, по которому надо было посылать деньги, но мы не решались доверить их почте, и поехали сами. В той квартире жила старшая сестра Юзефы. Деньги принимала она. С нею жил ее сын, мой ровесник, полный, бледный, бородатый, инфантильный с вида. Сестра записывала нас в книгу и спросила номер моего социального страхования.

- Я его не знаю, - беспечно ответил я, - сейчас позвоню дочке домой.

Я позвонил, Асель посмотрела в документах, и я дал номер сестре Юзефы, а сам отошел, и стоял, глядя в окно.

Мы вышли, и жена мне сказала:

- Когда ты отошел от нас, она мне сказала шепотом: а ведь муж ваш - не еврей.

Но это уже не имело значения, мы тогда только посмеялись. Потом неизбежно возник вопрос: за кого же тогда она принимает мою жену, доверяя ей свое открытие?

Вне видимой связи с этой историей я расскажу эпизод, произошедший через двадцать три года в Риме. Мы с женой и младшей дочкой шли по улице, упирающейся в собор святого Петра.
 
Улица была полна народа. Среди туристов шныряли зазывалы на экскурсии, в рестораны, в магазины, еще бог знает куда. Вдруг, с противоположной стороны улицы, нас громко окликнула женщина на, на русском языке. В руках она держала плакат, обещавший посещение собора и Ватикана без очереди. По виду она была явно советской еврейкой. Мы подошли, поговорили. Она жила в Риме уже давно. Экскурсию, кстати, мы не взяли. Я спросил ее: как она вычислила в нас русских?

- Ну, это просто. У вас такие приятные славянские лица.

Это у нас-то?


                Первые недели в Америке


Ощущение от тех дней было солнечным. Во-первых, солнца было много. Мы ездили в Манхэттен, ходили на брайтонский пляж. Я купил подержаные стол со стульями – все плетенное из тростника, со стеклянной круглой столешницей, более приличествующий открытой веранде дорогого дома, выходящей на парк.

Рядом с домом был тенистый парк с плэйграундом – детским городком. Каждый день я выгуливал в нем Аню, и, сидя на скамейке, читал Соловьева, чью многотомную «Историю России» мы привезли с собой, не захватив самых зато необходимых вещей.

Казалось, я буду всегда ее читать под платанами парка, пока моя дочка весело слетает с горок, и карабкается на них опять.

Легкая тревога посещала меня, когда приходилось обналичивать очередной травел-чек.

Жена тревожилась больше моего, и смотрела на меня, вопрошая каждым взглядом: как же ты планируешь пополнять наши исчезающие запасы?

Не пропадем. Бог не даст. Авось что-нибудь разыщем, как-нибудь устроимся, начнем завтра. Но начать завтра всегда что-нибудь мешало, или был выходной.

Нижний Манхэттен тогда кишел уличными лотками. На одном из них я увидел пару красивых ваз, точь в точь как те, что я купил для себя в Китае, и даже захватил с собой в США. На донышках моих ваз не было клейма. Тот, кто продал их мне, выдавал их за произведенные в 40-х годах. На этих же стояло клеймо, иероглиф на котором означал, что их сделали в КНР. За них просили 25 долларов. Примерно, столько же я заплатил за свои, но то в Китае. Дома я посмотрел свои вазы еще раз. На их донышках были явные следы от наждака, удалившего клеймо.

Продавцом был самый загадочный коллекционер, член партии, по словам моего друга Ви Я.

Говорил об этом мой друг тогда, как показалось мне, с завистью к этому членству. Подозрения,что мои китайские друзья хотели манипулировать мной, снова зашевелились во мне.

Приближался день рождения моей жены, и мысль попросить у нее деньги на подарок для нее же, казалась мне пошлой. Деньги на подарок должен был достать я сам. Я позвонил по объявлению в русской газете о покупе наград, и через несколько минут покупатель прибыл на машине к дому.

Я показал ему Восточно-Туркестанскую медаль и три южновьетнамских награды.

- Что это такое?- будто бы с недоумением спросил он.

Это могло быть частью игры. Если хочешь купить редкую и ценную вещь задешево, то показывать свою осведомленность опасно. Надо прикинуться простачком, и сперва выяснить, что знает о ней сам продавец, чтобы ни в коем случае не дать цену выше той, за которую он бы согласился ее отдать. В противном случае продавец может возомнить о вещи Бог знает что, и заломить несусветную цену, или отказаться от продажи вообще.

Я объяснил, что это медаль республики, провозглашенной уйгурами Китая, и существовавшей в 44-49 годах. Южновьетнамские награды я для себя не оценивал никак, потому что получил их от Алекса в уплату какого-то ничтожного, не более 5-ти долларов долга, стало быть они не могли стоить больше этих денег. Уйгурские медали подобные этой, я успешно продавал по 50-ти долларов раньше. В Китае тогда я купил эту за10-ть.

- Ну что ж, рискну, - сказал покупатель, - Возьму, посмотрю ее дома. Но я могу это все обменять на фотоаппарат.

И он достал с заднего сидения «Nikon» с большим объективом, с виду новенький.

Много позже я узнал, что такой фотоаппарат в магазине стоит 300 – 700 долларов. Кстати, в то время на Брайтоне, почти в открытую, на углах продавали за бесценок вещи, краденные в магазинах. Так что эта вещь могла иметь то же происхождение.

Но тогда мне нужнее всего были деньги на подарок жене, а подарить ей фотоаппарат мне и в голову не приходило. Если бы мне знать тогда, что потом она увлечется фотографией, достигнет в этом успехов...

- Нет,- сказал я, - давай деньги, - и назвал свою цену.

Он замахал руками от возмущения ценой, но остался, и мы начали торговаться.

Сошлись мы на 95 долларах. Тогда я был этим доволен.

В подарок жене я купил брошку в виде рака, ее знака по зодиаку. Правда, она не была серебряной, как хотелось бы мне. Но она мне нравиласью Что-то я в ней находил. Остатки денег я благоразумно приберег для себя.

Жена не надевала ту брошку ни разу. Она никогда не носила украшения, что я дарил ей.

Через несколько дней был день рождения Ани. Моя мама прислала ей в подарок 25 долларов, вложенные в письмо. Я в ответном письме мягко выговорил ей за это, потому что для нее это были большие деньги, а в Америке не очень. Я купил на них пару золотых сережек-гвоздиков, в виде крохотного кленового листочка, скромно поблескивающего в детском ушке. Золото тогда было дешево. Мне еще дали какую-то сдачу.

В отличии от жены, Аня охотно эти сережки носила, пока не потеряла одну. Но она легко это перенесла, и вскоре забыла.

Легкость, с которой я все время откладывал поиски работы, держалась на обещании Юзефы помочь мне с этим. Наконец, когда откладывание стало тревожить меня самого, я позвонил ей.

Мне вежливо сказали, что ее нет дома, и что она будет позже. Я позвонил позже. Ее не было опять, и меня спросили, какое у меня до нее дело. Я изложил. Мне очень сухо сказали, что передадут, и на этом мои контакты с Юзефой закончились.
 
В мои последующие звонки никто не снимал трубку. Очевидно было, что я попал на черный лист. Но почему? Все же начиналось так хорошо.

Разгадка пришла ко мне в сентябре. Кто-то у Юзефы все таки снял трубку, и сказал мне с выговором, что сейчас праздники и делами никто не занимается.

Просто тот мой первый звонок попал на памятный день, скорее всего Пост 9 Ава, когда каждый настоящий еврей должен скорбить и поститься, а заниматься делами – грех. И всем стало ясно, что я тот тип, от которого, если уж он уже пролез в компанию приличных людей, деньги за рент брать можно, но вот общаться с ним, как с равным себе – западло.

И вправду сказать: в этот день, Тиша-бэ-Ав, были разрушены Первый и Второй храмы, и рухнул последний оплот восставших. Тысячи евреев были убиты, уведены в рабство. С этого дня началось рассеяние.

А здесь какой-то поц забил на все это, и лезет со своими просьбами к искренне скорбящим в этот день.

Все равно, как если бы какой-то малознакомый мутный тип распинался вам какой он русский и православный, а потом заявился к вам на Пасху, с веником под мышкой, и сказал: айда в баню, смоем грязь.


                Мой первый заработок в Америке


Привезенные нами с собой деньги исчезали с пугающей скоростью. Частично в этом было виновно наше незнание цен и реалий, но в любом случае, было ясно, что бассейн, в котором из одной трубы истекает вода, а через другую трубу вода не прибывает, скоро опустеет, и время, когда это произойдет, можно было легко рассчитать. По моим расчетам, день жизни стоил нам не менее пятьдесяти долларов.

Газета была переполнена объявлениями о работе, но истратив пару недель на поиски работы по объявлениям, стало ясно, что все они зовут что-то купить за свой счет, а потом с выгодой перепродать, или продавать что-то по телефону, за комиссионные от продаж. Реальных работ там, кроме как за рулем, не предлагалось. Требовались специалисты, вроде электриков, но мы ими и близко не являлись.

Еще Эдуард дал нам адрес женской биржи труда в Боро Парке. Вот, наконец, мы туда утречком и побрели, чтобы найти работу хотя бы жене. Мы уже начинали экономить деньги и поэтому шли весь долгий путь пешком. Биржа находилась в частном доме.
 
В большой комнате стоял овальный стол, во главе которого сидела грузная хозяйка. Остальные сидящие вокруг стола, составляли очередь, пересаживаясь, когда, ближней к хозяйке женщине, находили работу, и она покидала комнату. Работодатели – религиозные евреи – либо заходили сами, либо звонили по телефону, а потом заезжали за работницей.

Женщины были из Восточной Европы, и говорили они, в основном, по польски. Русских там мы не увидели. Работа состояла в уборках и уходу за домом.

Хозяйка брала за труды один доллар с каждого оплаченного часа за первый день работы. В час, кажется, платили четыре-пять долларов.

Биржа эта была трижды незаконной. Во-первых, никто в этой схеме не платил никаких налогов. А это, между прочим, федеральное преступление. Во-вторых, все работники на ней, кроме моей жены, были нелегальными иммигрантами, что не легче. В-третьих – сама биржа была нелегальным предприятием, которое не давала никому никаких социальных гарантий на предмет увечий, несчастных случаев и тому подобного.

Однако она существовала вполне благополучно много лет, при том, что про нее знали все.
 
Рядом полицейские рейды накрывали нелегальные китайские пошивочные фабрики в подвалах, мексиканские бордели, медицинские оффисы, где практиковали врачи без лицензии, а иногда и без документов об образовании. Об этом писали в наших газетах. Только одна эта биржа стояла невредимой, а ее работники, казалось, не боялись ничего.

Мы пришли поздновато, и попали в самый хвост очереди. Мы решили, что когда жена получит работу, я пойду с ней до самого места работы, чтобы запомнить его адрес. Но в тот день мы прождали пару часов, а наша очередь была еще так далека, что мы решили уйти ни с чем. Назавтра мы пришли пораньше. Очередь была чуть покороче.

Итак, жена сидела в очереди, а я, тем временем, гулял около дома. Я проходил мимо какой-то лавки, и наткнулся на стоящего там мужчину скобарского вида, с тяжелым взглядом. Я задержал свой взгляд на его топорном лице, и он сразу же сказал мне по русски, но с каким-то, неизвестным мне, лающим акцентом:

- Ищешь работу?

- Да.

- Что делал там?

- Был инженером, - не подумав, сказал я.

- Ну что ж, - сказал он, - инженер - это хорошая профессия. Сдавай экзамены - будешь зарабатывать большие деньги.

Но вид его стал еще более колючим и злым, а я пошел себе дальше. Конечно, я совершил оплошность, сказав такое человеку, который хотел, чтобы кто-нибудь помог ему разгрузить машину, или перетащить ящики, а может, он искал кого-нибудь в лавку на постоянную работу, думал я, ругая себя за язык. Я тогда уже завидовал всем, кто имел постоянную работу. Вокруг, возле каждой лавочки сновали работники, работники же стригли газоны, обрезали кусты и деревья, работали в мастерских, видимые в открытые двери. Латинос, китайцы. Я-то чем хуже? Но как найти хотя бы такую работу? Скоро я узнал, что существует и мужская уличная биржа, но это я забегаю вперед.

Здесь же, казалось, работа сама нашла меня, но я ее упустил, думал я. Что это было: гордость, понты?

Ну, разве трудно было сразу сообразить, что надо отвечать, в подобном случае? - упрекал я себя.

Вдруг на крыльцо дома с биржей вышла моя жена.

- Иди сюда, для тебя нашлась работа.

Оказывается, один религиозный еврей нанял на день женщину, но та отказалась, потому, что работа оказалась очень уж тяжелой. И теперь на нее пригласили меня.

Я здесь пишу «религиозный еврей». В Нью Йорке живет три миллиона евреев, большая их часть внешне, да и по образу жизни, ничем не отличается от остальных потомков иммигрантов: итальянцев, ирландцев, греков, и прочих. Меньшая же их часть, живя в анклавах по своим правилам, отличается от всех остальных своим внешним видом.
 
Во-первых, многие носят пейсы.

Во-вторых, они одеты в черные костюмы, или летние пальто-лапсердаки, на голове у них черные шляпы, иногда цилиндрические меховые штраймели, но под этим обязательно есть кипа. Если надет пиджак, то из под него, сбоку, обязательно свисают белые шнурочки.

Иногда ноги, выглядывающие из под длиннополого лапсердака, одеты в белые гетры.
 
По одежде можно было бы определить, к какой религиозной общине кто принадлежит, но разбираться в этом никому неохота. Между прочим, эти общины между собой отнюдь не дружат.
 
Все называют их общим определением - «пейсатые», иногда, более интеллегентно - «хасиды». Но не все из них действительно хасиды, а слово «пейсатые», примененное к человеку, казалось мне неуважительным. Поэтому я пишу здесь - «религиозные евреи», хотя и это определение так же неточно. А что, разве нет верующих среди тех евреев, кто одевается как все?

Работа моя состояла в перемещении всех вещей, из одной комнаты на третьем этаже частного дома, в комнату на втором. Вещи же из этой комнаты надлежало поднять на третий. Спальня и кабинет менялись местами. Мебель, какую можно, я разбирал, и переносил по частям. Хозяин помогал мне носить большие части. Все это время он сидел за письменным столом в другой комнате, и надо было его звать каждый раз.

Помогал он бестолково, несогласовано, тянул не в ту сторону на поворотах. Этим страдают многие, те, кто в детстве не работал по дому с отцами и прочими взрослыми.

Там было много книг. Черные кожаные переплеты, с золотыми тисненными ивритскими литерами. Я сразу же зауважал хозяина за владением этим кладезем мудрости. Тогда я еще не знал, что в доме каждого религиозного евреея это - непременный аттрибут. Большая часть этих книг не открывалась ни разу, судя по их прекрасной сохранности.

Я все заканчивал аккурат к концу обговоренного срока, и хозяин попросил меня помочь передвинуть стол на первом этаже. Это был длинный обеденный стол, за которым усаживалось вечером каждой пятницы, человек по двенадцать разом. Такие столы стоят у всех. Семьи у них большие, да и гости приходят. Стол был в стиле ампир, со сдвоенными ножками.

При попытке подвинуть стол, пара ножек, слава Богу не с моей стороны, подломилась.
 
Хозяин задумчиво смотрел на ущерб, и что-то себе бормотал. Я уловил слово «гараж». Ага, подумал я, он хочет утащить его в гараж. А что если забрать его в счет заработка, подклеить ножки, и продать? Ремонт-то плевый, а долларов за сто пятьдесят его можно было бы продать. Это я судил по прежней жизни. Слава Богу, я этого не сказал вслух.

Но хозяин, с моей помощью, поволок его по направлению к тротуару. Оказывается, он пробормотал «гарбидж», то есть мусор. Он его выбрасывал для мусорной машины.

При расчете он дал мне пару долларов сверху мелочью и жетон на метро.

По дороге от него, на тротуаре стояла женщина, державшая черный костюм на вешалке.

Она сказала, что она продает вещи умершего мужа, и уступит мне этот костюм совем недорого. Я отшатнулся от нее, как от дурного предзнаменования.

Дома, сев ужинать, я достал галонную бутылку вина, и выпил в честь нашего первого заработка а Америке. Он составлял тридцать два доллара с мелочью, плюс жетон на метро.

А моя жена в тот день так и не дождалась своей очереди, и черной работы больше не искала.


                На дне

                1

Дни завертелись. Спасение было в том, чтобы ни о чем, кроме самого необходимого не думать.

Асель встречалась с парнем, старше нее. Школу она прогуливала. Мы никогда не знали, когда она придет домой. Вечером я выходил ее встречать, и часами ждал на улице.

Весной жена сказала мне, что она беременна. Мы посмотрели друг другу в глаза, поняли друг друга, и много не говорили, если и говорили вообще на эту тему.

Каждый день жена брала тяжелую сумку с косметикой и ехала к клиенткам, которых находила по телефону. Если Асели не было дома, она брала Аню с собой. Две драматические фигуры: беременная женщина с одной сумкой через плечо, а другой в руках и пятилетний ребенок, поднимющиеся поздно вечером по лестнице на эстакаду сабвея. Заработки были невысоки.

Я менял работы одну за другой, работая с уличной биржи. Общение с бедолагами, стоявшими на ней не один год, оптимизма не прибавляло. Удачей было проработать несколько дней на одном месте. Иногда это было недели три-две. Работодатели-контракторы были из нашей же, или близкой к нам среды. Они, так же как мы, карабкались наверх и срывались.

Наконец я нашел работу у Ваньки – так его звали все. Это был румын, который немного говорил на странном языке, очень похожим на русский. Он говорил, что научился ему, играя в детстве с детьми из соседней деревни. Наверно, это были потомки русских переселенцев времен раскола.

Одновременно я работал по часам в медицинском оффисе. Меня попросили сделать ремонт в новом снятом помещении. Я пригласил Игоря – нового знакомого, работавшего как и я, у Ваньки, и мы принялись работать вечерами. Спать приходиось часов по пять.

Вскоре у меня заболело сердце.

На работе я старался экономить движения, стараясь отдалить момент наступления боли. Вдруг, нечаянно я срывался, резко поднимал тяжесть, и она вступала и уже не оставляла!

Помню, как стоя на стремянке у стены, вгоняя шурупы, я вдруг ощутил бездну, в которую я падаю.

- Ну за что ты взялся, во что ты вляпался, - подумал я, - какие у тебя шансы выжить? – и сам себе ответил: - Никаких. А ведь ты тащишь за собой других...

Жену, Асель, нерожденного ребенка...

Этот миг отчаяния был единственным. Он обозначил дно, которого я уже касался.

Скоро мы перестали работать вечерами, и сердечная боль прошла.

                2

Ванька пошел уже известным мне путем. В пятницу он угостил всех водкой, за которую он же и вычел потом из зарплаты, и сказал, что заказчик задерживает ему деньги. Поэтому сегодня он даст нам на сотню меньше, а в следующую пятницу все вернет.

В следующую пятницу все повторилось, а потом еще раз. Я сказал, что он должен был предупредить меня об этом, а раз этого не сделал, пусть платит полностью. Ванька выгнал меня.

- И только попробуй мне что-нибудь сделать. Я сидел в Румынии, я убивал.

Долг в триста долларов он мне не вернул, на звонки не отвечал. Я знал, где он живет, и знал что он ожидает одобрения петиции на грин-карту. Я написал письмо в иммиграционную службу о том, что он нанимает бригаду из нелегальных иммигрантов, незаконно работает, и потом обманывает их, не платя зарплаты. Я указал имена возможных свидетелей. С этой бумагой я пошел к Ваньке домой.

Жена вызвалась идти со мной. Я не хотел этого, но она не оставила мне выбора. Мы пошли.

Жена была хороша в ее синем платье, с уже обрисовывающимся животом. Я позвонил в дверь. Открыла Ванькина жена. Взгляд ее задержался на жене. Ивана нет дома.

- Хорошо, - сказал я, - тогда может быть вам это будет интересно. Я написал о нем письмо в INS, и пошлю его туда, если он не вернет долг.

- Покажи письмо, - сказала она.

Я показал. Она пробежала его, и сказала:

- Подождите меня у входа.

Мы вышли. Скоро вышла и она, дала мне конверт с деньгами, забрала письмо и расписку.

Долг оставшимся ребятам, который к тому времени у них подобрался к тысяче долларов,  Ванька так и не заплатил. Ребята некоторое время еще лелеяли планы навалять ему, но так и не собрались. Да и то сказать, их бы сразу поймали и закатали эдак лет на десять.

А мы тогда с женой шли домой рука об руку. Цвели магнолии. Нам было хорошо, хотя хорошего, по правде, было мало.


                Наша первая машина

                1

Работу моя жена нашла, имея тайную мысль в голове, получить на ней служебную машину. Черную работу она, после одной попытки, отвергла категорически. Но вначале скажу важное о владении машиной в Нью Йорке.

Каждая машина застрахована так, что в случае аварии ваша страховка гарантирует возмещение ущерба противоположной стороне, если виноваты вы, и наоборот. В Нью Йорке ущербом считаются, наряду с физическими повреждениями, некие предполагаемые боль и страдания причиненные аварией, и они возмещаются пострадавшему от них.

Когда мы приехали в Нью Йорк, там свирепствовала эпидемия подставных аварий, организованных, в основном, русскими. Две машины с пассажирами неопасно сталкивались, полиция составляла протокол-рапорт и исчезала. Потом пассажиры стандартно жаловались на тошноту, головокружение, боль в шее. С жалобой они шли в правильный медицинский оффис, проходили там обследование, включая дорогую и редкую тогда томографию, получали медикаменты, бандажи и прочее, которые они потом выкидывали в мусорные ящики. Им назначали физиолечение, на которое они не ходили. К врачам их возили на кар-сервисе. Дело каждого вели адвокаты. Зарабатывали все, и нехило. Под это специально создавались медицинские оффисы, адвокатские конторы, которые кроме этого, больше ничем не занимались. В конце, когда стороны приходили к досудебному, как правило, соглашению, мнимый пострадавший получал две-три тысячи за те самые боль и страдания. Некоторые участвовали в подобном по нескольку раз.

Все это делалось почти открыто. Страдали от этого страховые компании, но они выходили из положения просто: поднимая всем плату за страховку. В то время самая дешевая достигла до четырехсот-пятисот долларов в месяц, и еще росла. Для сравнения, страховка в тех частях Америки, где не было таких хитрых иммигрантов, не превышала пятидесяти за самую крутую.

Борьба с этим мошенничеством тогда еще и не начиналась. В Америке вмешательство государства в жизнь людей минимально. Пусть все разбираются между собой сами в судах, лишь бы платили налоги.

Потом это как-то искоренили, или, скорее всего, русская иммиграция это переросла. Ну какой програмист или банковский работник станет этим заниматься?

В итоге, владеть машиной в Нью Йорке тогда было накладно. Далеко не все могли ее себе позволить. На тех, у кого она была, смотрели с завистью.

                2

Жена нашла работу в компании, производящей косметику. Косметику продавали люди, сами купившие ее в компании. Впрочем, в России это тоже есть, так что я здесь не буду тратить место на детали. Работник, обеспечивший какой-то объем продаж, сделанных людьми, которых он рекрутировал, получал на два года новую машину. Он платил за нее небольшой co-payment, что-то вроде 50-ти долларов. Это надо было, разумеется, отрабатывать, закрывая ежемесячный план продаж. В противном случае, за машину надлежало доплачивать, или ее забирали обратно.

Жена довольно быстро вышла на требуемый уровень продаж, и нам стала известна даже дата, когда надлежит получить машину.

Условием получения машины было наличие водительских прав. До этого их у нас не было, а стало быть их нужно было получить.

Теоретический экзамен на водительские права, с целью получения документа, мы давно сдали. Такой документ здесь заменяет паспорт, без него трудно.

Этот экзамен я тогда сдал случайно, зайдя мимоходом в оффис.
 
Я заполнил анкету на сдачу экзамена, внес плату за него, и дальше хотел просто разузнать: где, как и когда его сдают. Мне показали на какую-то очередь. Я встал в нее, очередь зашла в класс, где все расселись по столам. Сел и я. Всем раздали бумаги, и тут только я понял, что попал на тот самый самый экзамен, к которому никогда не готовился.

Вопросов было двадцать, и среди них было такие, какие могли бы вполне быть включены в номер Задорнова на тему о тупых американцах. Надо было закрасить один из четырех кружочков, соответствующих ответам на вопрос.

Например: на хайвэе по левой полосе вас обгоняет машина, сигналящая правым поворотом.
 
Вы делаете – и дальше ответы на выбор: добавляете газу и уходите вперед, или резко тормозите, или ничего не делаете, или даете ему сменить линию, слегка притормаживая, если нужно.

Был и такой вопрос: можно ли пить за рулем. Здесь неправильный ответ: за рулем пить нельзя. А вот и можно! Норму надо знать! Правильный ответ: можно выпить бутылку пива, или фужер вина, или стопарь водки. Все остальные неправильные варианты ответа отличались лишь дозой выпитого. Не помню, какая была максимальная доза в неправильном ответе. Наверно, бутылка водки. Про этот вопрос я слышал раньше от работяг на бирже.

Кое-как, с трудом понимая о чем каждый вопрос, я закрасил кружочки, и мы сдали бумаги. На весь тест было дано двадцать минут. На двадцать вопросов нужно было дать не менее шестнадцати правильных.

Потом мы пошли гуськом мимо окна, где мне сказали что-то, чего я не понял, и указали где повернуь. Потом меня попросили не двигаться, и я понял, что меня фотографируют. На выходе мне снова что-то сказали, и вручили бумажку. Уже на улице я прочитал, что сдал экзамен, и с этой бумажкой теперь могу водить машину, если рядом со мной сидит человек с правами.

Пластиковая карточка пришла позже по почте. За мной экзамен сдала и жена, при том, что по английски она только начинала читать.

Она была уже сильно беременна. Мы брали уроки вождения у инструктора. Он хвалил мне жену, как быстро и легко она усваивает навыки. Потом следовал тест на вождение. Первой на него пошла жена.

Тогда стояла адская жара. Я работал под крышей, на третьем этаже частного дома с баром в первом этаже. На третьем этаже сносилось все, до голых кирпичных наружных стен. Абу Махир, мой работодатель, привез меня сюда, велел все вокруг разнести в хлам, и упаковать мусор в мешки. Я крушил кувалдой стены ванной комнаты, дробил крупные куски штукатурки с налипшей плиткой, сгребая потом все в кучу. Деревянные стойки я выворачивал гроздодером.

Я был весь мокрый. В окно было видно электронное табло на доме напротив, где сменялись цифры. Когда очередь на нем доходила до температуры, появлялась цифра 110. Это 43 градуса по Цельсию.

Жена в это время должна была сдавать экзамен.

Пыль, жара, жажда. Вода давно кончилась. Более нескольких минут подряд работать было невозможно. Надо было останавливаться, восстанавливая дыхание, дожидаться, пока хоть чуть-чуть успокоиться сердце. Я бы хотел остаться у Абу Махира надолго.

Сложенные кипами листы гипсокартона, именуемого на стройках здесь шитроком, и деревянных стоек-стадов (studs), говорили о том, что после сноса здесь водвигнут стены с дверями, а там что-то сделают и с полами. Почему бы не мне этим заняться? Я видел, как это делают другие, даже сам немного участвовал. Почему нет? Я хочу этого. Абу Махир увидит, что я могу все. Любой другой бросил бы работу, на моем месте, но я – нет!

Чтобы до этого дойти, надо было выдержать эту жару.

Но каково сейчас моей беременной жене сдавать вождение?

Ни одной мысли, даже и нотки сожаления о том, что я променял прохладу предгорий, сладкое ничегонеделание с семьей, в промежутках между поездками, почти экскурсиями, в Китай и путешествиями для сбора денег по стране, на этот ад, даже не мелькало в голове.

Вокруг стояла пыль, которую я вдыхал, и размазывал по мокрому лицу, грохот от падающих кусков стен. Я услыхал какой-то посторониий звук и увидел женщину. Она сказала что-то, чего я не понял, и протянула мне большую бутылку Кока Колы, потом одарила меня улыбкой, и ушла.

Мой разум не мог объяснить чудо этого посещения, но холодная бутылка соды была реальна – вот она!

Кока Кола вливалась в мои жилы, и я чувствовал как крепнет во мне сила и уверенность, что все будет хорошо.

Жена тогда не сдала вождение. Ее не допустили до сдачи, потому что она не взяла собой очки. Оказывается, необходимость вождения в очках записана в штрих-коде на карточке, а мы и не знали об этом. Но она сдаст вождение в следующий раз, когда жара уже спадет.

Я тоже сдавал дважды, но первый раз я завалил. Мы получили права. Никаких преград владению машиной больше не было.

Чудо с появлением женщины прояснилось через неделю, когда я уже вовсю возводил там стены. На втором этаже этого дома жил его владелец с женой. Перестройку третьего этажа под оффис заказал он. Добрая женщина слышала, что кто-то работает у них наверху, и ...

                3

После сноса, упаковки мусора и уборки помещения всего этажа, Абу Махир поручил-таки мне поставить стены. Хотя я этого еще не делал сам, но видел, что это не очень сложно. Главное, чтобы они были вертикальные, а углы между ними прямые. Вертикальность проверяется отвесом, а прямоугольность – разметкой на полу треугольника с заданными сторонами. Полученные направления закрепляют следом шнурка, обсыпанного синькой - чоклайна. По этим следам к деревянному полу прикручиваются бруски-траки или ту-бай-форы (two by four), и на них уже ставится деревянная или металлическая рама, на которую, в свою очередь посредством шурупов вешается гипсокартон-шитрок. Стыки и следы от шурупов шпаклюются гипсом, и потом шлифуются наждачной бумагой.

При этом у неопытного шпаклевщика образуются кучи белой пыли, которой он дышит, особенно когда шлифует потолок, а опытному и шлифовать ничего не надо, так он ловко все загладил шпателем. Все микроскопические дефекты и неровности, неразличимые глазом в процессе, беспощадно выявляются после покраски, и заказчик негодующе тычет тебе в них. А ведь ничего уже не исправишь.

Обычно такую работу делют вдвоем: один держит, другой прикручивает, но при известной сноровке, можно работать и в одиночку. Абу Махир посмотрел, как я делаю участок стены, и решил, что я справлюсь один. Меня при этом он ни о чем не спрашивал. Он платил мне 6 долларов в час при работе 10 часов в день. Это было терпимо. Мы хотя бы не падали в минус.

Однажды, владелец дома и бара, поднялся ко мне и сказал, что они уходят. Он просил прислушиваться к звонкам у входной двери на предмет посылок, а также не препятствовать его коту гулять по всему дому, как тот привык это делать.

Получается, он оставил свою квартиру открытой на попечение незнакомого иммигранта-работяги ради кота.

Тогда-то я и опознал в его жене явление чуда в жаркий день. Никаких чудес, оказывается.

Они позвонили в дверь, когда вернулись. Я пошел открывать. Кот, огромный и пушистый, бросился со мной к двери, скользнув в ногах. Я побоялся, что он выскочит на улицу и убежит. Я сгреб кота за шкирку, и, держа его на весу в одной руке, открыл другой рукой дверь и впустил их.

На их лицах вспыхнул ужас, но еще больший ужас был на кошачьей морде.

- Что ты делаешь, ему же больно!

Я поставил кота на ноги, объясняя, что так я предотвращал его побег на улицу, и что такое обращение абсолютно безвредно, и практиковалось мною с моими кошками много раз. Более того, такая позиция привычна кошачьей породе с ее детства, но они не слушали меня, и всячески утешали кота. Я вернулся к работе.

Шпаклевать стены сам я не решался, только воображая себе, какие горы пыли и проблем самому себе я создам. Я сказал Абу Махиру, что здесь нужен шпаклевщик опытнее меня. Он спросил не знаю ли я кого. Я позвал Игоря, нелегала из Измаила. Мы уже работали вместе. Это он научил меня красить стены и потолки. Он был общительный веселый парень, и сразу же перезнакомился со всеми.

Первым делом хозяева нажаловались ему на меня:

- Он ужасный человек, злой! Мы пришли, а он держит нашего кота за шею!

Что-то мы ремонтировали и в баре. Там, на стойке, была прибита табличка, из тех, что вешают на заборы: “Beware of Cat”, то есть “Берегись Кота” пародирущая “Берегись Собаки”. Тот самый хозяйский кот обычно лежал и дрых на стойке под этой табличкой.

В этом баре были постоянные посетители. Худая девица, с испитым лицом, являлась часа в четыре. Другой мужик, подобный ей, приходил попозже. Они сидели над своей порцией, ни на кого не глядя.

Мы решили выпить после работы, и купили бутылку водки. Выпить мы предполагали на рабочем месте, по окончании рабочего дня, но была пятница, и Абу Махир, заперев дверь, не оставил нам ключа.

С бутылкой в руках, я вернулся в дни своей студенческой молодости. Сколько было тогда способов распить запрещенную бутылку в общественных местах! Игорь отверг мысль о парках.

- Пойдем в бар.

Мы зашли в этот бар, и подошли к стойке.

- А-а-н, the painters' coming...- сказал бармен, адресуясь к нашим майкам, заляпанным  краской. Маляры, дескать, пришли.

- Not the painters, - artists, - с достоинством ответил Игорь. Не маляры, а художники, значит.

- Художники? - с иронией спросил бармен, - Пабло Пикассо, что ли?

- Нет, не Пикассо, - ответил Игорь, и лицом и всей фигурой изобразил, как бы выглядел его портрет, написанный Пикассо, - Пикассо рисует так. Мы так не рисуем.

- И что же вы рисуете?

- Двадцатидолларовые банкноты, в основном.

- Мне тоже такая живопись нравится больше.

Мы спросили пива. Бармен дал нам по бутылке.

- А стаканы?

- Зачем они вам?

- Нет, ты все-таки дай.

Он нехотя дал нам стаканы. Мы втихаря разливали водку под стойкой. Не заметить этого мог только чрезмерно доверчивый человек, потому что бар был почти пуст. Наконец, заметил и бармен.

- Эй, где вы это взяли? Вы не можете делать так, вы должны это покупать у меня. Убирайтесь отсюда!

Но бутылка была уже пуста, пиво выпито.

Абу Махир пригладывался-таки к нам, и когда эта работа кончилась, взял на следующую работу одного Игоря. Два работника ему не было нужно.

Как я перебивался последующие месяцы я плохо помню.

В конце августа машина уже стояла у подъезда.

                4

Она была новенькая и красная. Забирая ее, жена в первый раз в жизни выехала на хайвэй.

Первые дни мы катались на ней каждую свободную минуту под предлогом совершенствования навыков вождения.

Я остался без работы в очередной раз. Чувствуя, что я уже научился кое-чему, я дал объявление в газету, что могу делать любые строительные работы по дому. Здесь таких называют handyman. Я рассчитывал на мелкие ремонты за 10 долларов в час, и не прогадал. Сразу же позвонили.

А роды должны были произойти вот-вот. Я работал недалеко от дома, и выбегал звонить домой жене из автомата каждый час. Дети были в школе. Во время одного звонка мы вспомнили, что скоро должна начаться уборка той стороны улицы, где была запаркована наша машина.

- Я ее переставлю, – сказала жена. А что я мог сделать? Срочно прибыть я не мог, а оставь там машину, так ее заберут на штрафную стоянку.

И она переставила ее. Когда я позвонил ей через час, она сказала, что кажется начинается, и она собирается сама ехать на машине в госпиталь рожать.

Я бросился домой. Работу, к счастью, я уже закончил. Мы захватили с собой Аню, которую к этому времени привез к дому школьный автобус.

В госпитале русский врач или, что скорее, медбрат, предложил мне присутствовать при родах.

- И что, многие присутствуют?

- Русские - нет, а американцы часто. Они даже на камеру снимают.

Я не испытывал желания делать это, но положение выручала Аня, которой надо было делать уроки. Мы простились, когда жену увозили в родильную палату.

Ночью я позвонил, и узнал, что родилась дочь.

В Америке в госпиталях долго не держат, но мою жену задержали на пару дней из-за давления. Когда я пришел навестить ее, сестра предложила мне взглянуть на ребенка. Мы зашли в палату со стеклянными стенами. Там в боксах лежало несколько младенцев, и стояла сестра с еще одним младенцем на руках. Младенец был латинского вида, с густыми черными блестящими волосами, и сестра нежно их расчесывала щеточкой на пробор. Все младенцы были очень маленькие, просто крохотные, а моя дочь была очень крупная. Не сомневаюся, что теперь из них выросли выросли здоровенные парни и девахи, в отличии от моей дочки.

Друзья снимали наш выход из госпиталя на камеру. Дочка была уложена в пластиковый car seat - карсит – ложе для перевозки ребенка в машине. Мы все сели в машину: я, жена, Асель, Аня.

Карсит с Настей пристегнули на заднем сидении. Имя новорожденной потребовали дать прямо в госпитале, чтобы выписать сертификат о рождении.
 
И мы торжественно, сопровождаемые машинами друзей, поехали домой, к накрытому столу. Жизнь налаживалась.

На нашем счету от всех тех денег, что мы привезли с собой, оставалось восемьдесят долларов.

Да вот еще, мне позвонили по объявлению, и пригласили завтра прийти в Манхэттен по указанному адресу.


                Веселая стройка. Начало

                1

По указанному адресу в Манхэттене я обнаружил закрытую дверь, у которой околачивалась стайка молодых ребят, в которых угадывались русские. Мы сразу нашли друг друга и вскоре выяснилось, что все мы, недавно приехавшие легальные иммигранты, давали объявление в газету, по которому нам позвонили, назначив встречу. Скоро нас стало больше, до десятка.
 
Мы стояли, трепались, и парни хвалились прежней работой, и крутыми заработками на ней. Наконец пришел какой-то веселый, шустрый парень, открыл дверь, и мы вошли в какое-то помещение под реконструкцией. Среди стремянок, ведер с краской, необшитых каркасов стен, этот парень произвел перекличку. Он сказал, что представляет строительную компанию, которая набирает рабочих. Оплата 12 долларов в час. Компания находится в Лонг Айленде, добираться на нее надо будет на собственной машине, так что безмашинные либо отпадают, либо пусть договариваются с другими. Пригодность к работе будет определена на интервью с менеджером, к которому мы все прямо сейчас и поедем.

Мы погрузились в его вэн, но кто-то сел в свою машину.

По дороге этот парень бойко говорил. Он сказал, что он – чемпион Европы по кольцевым гонкам, называл имена мировых гонщиков, хвалясь дружбой с ними. Один из них даже подарил ему Порш, который он, впрочем, потом продал. Здесь, в Америке, на дороге его однажды остановила полиция и спросила права. А прав-то у него отродясь и не было. Так он им и ответил. Тогда они попросили его показать другие документы, и он показал им свой диплом чемпиона Европы.
 
Полицейский куда-то позвонил, долго выяснял, и ему сказали, что такой диплом может заменить права. Полицейский оказался фанатом этого вида спорта и слышал про него самого. Тогда он подарил ему кассету с записью заезда, поставив на нее свой автограф. Полицейский его отпустил, попросив только получить, наконец, обыкновенные права. Я только изумлялся, не зная, верить ли.

Нас всех подобрал лично он, а ему это поручил менеджер Борис, который зовет себя по американски Брайан. До этого Брайан год работал в России от этой же компании, теперь вернулся, обнаружил дела в полном упадке, и набирает новых людей, чтобы дать стройке жизни.

Этого веселого парня я видел еще раз, а потом он исчез. Брайан сказал нам, что уволил его.

Ну что ж, этот парень выполнил свою миссию. Ему поручили набрать людей, он нашел мое объявление в газете, и позвонил. Жизнь моя вследствие этого получила направление, в котором катится до сих пор.

Он вел машину классно, красиво, и вскоре мы въезжали в обширное поместье, находящееся на крутом берегу залива, откуда открывался вид на Манхэттен. Мы прошли через стройплощадку, в один из домов. Там, в каком-то временном закоулке, сидел тот самый Брайан, к которому всех нас вызывали по очереди.

Первый же вышедший огорошил всех тем, что ему дали 10 долларов в час, а не 12, как было обещано. Второму дали столько же. Все ругались, и говорили, что ноги их здесь не будет. Не помню про остальных, но когда позвали меня, то я уже раздумывал, где лучше получать свою десятку: рядом с домом, или черт знает где.

Наконец, я предстал перед Брайаном. Это был статный, и даже красивый мужик моих лет, курчавый, смуглый, ну вы понимете. Фамилия у него была Шапиро. Он спросил меня, кем я работал. Я сказал, что carpenter'ом - карпентером, то есть плотником, но он недовольно бросил: нет, там.

Я сказал, что работал главным специалистом в проектном институте, назвал и специальность.

- А я ГИПом (главным иненером проектов то есть), - вдруг сентиментально отозвался Брайан, даже глаза его поплыли.

Впрочем и я, на мгновение, почувствовал причастность к некогда общему братству.

- Ты-то мне и нужен. Даю тебе, - он задумался...

- Мне было обещано 12 долларов в час, - напомнил я.

- ... Двенадцать долларов в час.

Когда я вышел, все обратились ко мне: ну, сколько дал? Когда я сказал сколько, то уловил тень возникшей неприязни ко мне. Она потом то усиливалась, то сильно затухала, но совсем никогда не исчезала. Не из-за двенадцати долларов в час, конечно.

                2

В ожидании, когда вэн поедет обратно в город, кто-то повел нас познакомиться с площадкой и рабочими. Усадьба гектара на три-четыре вытянулась клином к морю. Перспективу от въезда замыкал красивый особняку в столе Тюдор, вроде тех, где проходит действие английских сериалов.
 
Кирпичный фасад с фахверковыми вставками, каминные трубы, острые крыши с окнами в них, остроконечная же башня. Перед ним вытянулись ко входу цепочка котлованов, с торчащей из них арматурой – там должен был быть каскад фонтанов как в Версале или Петергофе. По правую от особняка руку, размещался двухэтажный кирпичный дом, не такой большой и затейливый, как особняк, но солидный с виду, и тоже с круглой башней, и воротами, обращенными в противоположную от въезда сторону. Повидимиму, когда-то там были конюшни, амбары и жила прислуга. Еще правее, на участке, приставленном к основному клину стоял, типичный для богатых районов, трехэтажный дом - особняк.

В биологическом туалете я с интересом изучал фольклор англоязычных рабочих, как например:

Here I sit
Broken hearted
Tried to shit
But only farted

Кто знает английский – тот поймет, кто не знает, пусть переведет через Гугл, а то мне самому неловко. Другая надпись извещала, что писавший только что забил косячок, насладаждается им здесь, и рад, что у него осталось еще на потом. Рисунки, подкрашеные красным фломастером показвали, что делает некий, условно, Рич, очевидно работающий на стройке.

Интересно же.

Старший среди карпентеров, куда нас записали, был Майк, серьезный, умный с виду парень. Подошли и остальные карпентеры, все американцы, и начали знакомиться, расспрашивать.

Один наш парень воевал в Афганистане в спецназе. Это про него нам сказал его друг. Это же он сказал и американцам, представляя его. Один из них спросил:

- И сколько ты убил человек?

Наш парень серьезно подумал, и сказал:

- Двадцать семь.

- Murder! – воскликнул молчавший дотоле чувак.

Этот афганец долго с нами не проработал. Назавтра он мощно обогнал нашу машину на узкой дороге, ведущей к усадьбе, и получил сразу три штрафа от следившего за ним, местного полицейского: за запрещенный здесь обгон, за непристегнутый ремень, за превышение скорости.
 
Афганец обиделся, и бросил работу.

Я на этой стройке проработал два года.

                3

Я работал с Серегой. Это тогда был второй этнический русский после меня на всей стройке. Значительно позже появилось еще несколько и один украинец. Остальные русские были евреями, и было три тата – кавказских еврея. Однажды, недолго, был бухарский. Я увидел, что не могу сказать, чтобы всех их объединяла какая-то общая черта, особенность. Все они были разные. Были трудоголики, были бездельники, были пьяницы, были мастера, были косорукие, были умные и были откровенные дураки. Умных вообще-то, было немного.

Если бы не знать, что все они приехали со статусом беженца, то можно было бы подумать, что они и не евреи вовсе. Анекдоты сочиняли явно про каких-то других. Ну, разве что они все болели за Израиль.

А Серега был из под Екатеринбурга. За Израиль он не болел. Смелый до наглости, вороватый, сметливый. Он любил стройку так же, как я. Мне он нравился тем, что везде себе искал задачу, чтобы решить ее как можно изящнее, не жалея времени. Например сделать деревянный шпингалет для временной двери во временной перегородке, который открывается и закрывается снаружи проволочным крючком, или многоразовую разборную опалубку для фигурных деталей.

На американских стройках все лампочки с левой резьбой, чтобы рабочие не таскали их домой. Серега утащил со стройки патроны для этих лампочек, и заменил ими дома обычные. С тех пор он лампочек не покупал. Он таскал инструменты, сантехнические и электротехнические детали.

Какое-то время мы работали как простые карпентеры. Ставили каркасы стен, опалубку. Потом Брайан подозвал меня, дал мне чертеж-синьку и попросил объяснить бригаде итальянцев как надо ставить фигурный потолок в комнате.

Я посмотрел на чертеж и сам ничего не понял. Я даже взял его домой, чтобы разобраться. Наконец, я догадался, что всем мешает то, что все линии одной, самой тонкой толщины, и чертеж из-за этого совершенно не читается. Я выделил нужные линии карандашом, рассмотрел чертеж, и увидел, что он не имеет ничего общего с тем, что уже построено. Я стал спрашивать очевидцев-старожилов и выяснилось, что строили с отступлениями от проекта по указаниям хозяина, и кого-то еще, кого уже не установишь, потом приспосабливались к тем изменениям. Бригадиры менялись, а в чертежи не вносили изменения, потому что архитектору не заплатили, и он теперь хочет судиться с заказчиком.
 
Я изложил это все Брайану. Что у нас нет проекта, а значит, видения целого дома. Он поручил мне разобраться в чертежах. В чертежах был полный отстой. Строить по ним было уже нельзя, они устарели безнадежно.

Я стал как бы помощником Брайана. Как бы - это потому, что карьера моя состояла из взлетов и падений каждую неделю. Вот Брайан поручает мне разметить разбивку комнат в огромном помещении нижнего этажа подземелья, выходящего на террасу. По проекту этого сделать нельзя, там уже давно построили что-то поперек всего. Я рисую эскиз, несу Брайану, тот звонит хозяину. Одобрено. Я с Серегой разбиваю оси на бетонном полу под угрюмыми взглядами тех, с кем я еще вчера крутил шурупы, и расставляю их по позициям. Назавтра Брайан при всех обрушивается на меня за какую-то мелочь и ссылает после этого на самую ничтожную работу.

Или, я, опять же на эскизе, обсуждаю с Брайаном как устроить подходы к фонтану в саду, договариваюсь с ним назавтра взять конкретных рабочих и трактор. Прихожу завтра – трактор занят, работает себе на подвозке бетона, и процесс этот не остановить. Рабочие тоже заняты чем-то другим, по приказу того же Брайана, а он говорит по телефону с хозяином, и его нельзя отвлекать. А говорили они часами.

Стой и жди как дурак. Вернее, просто стоять нельзя, придумай себе работу.

Постепенно я понял: они все шарлатаны. Все играют роль таких людей, кем они не являются.

Хозяин отнюдь не стремится въехать в дом. Ему и так хорошо на яхте, в его домах в Квинсе и Манхэттене, в Акапулько, Мексика. Этот дом для него – игрушка. Он сам не знает, что он захочет увидеть в нем завтра. А вообще, он работал двадцать лет таксистом в Нью Йорке, потом мелким лавочником, и работал бы им еще, но в СССР случилась перестройка, и его вынесло наверх.

Брайан - плохой менеджер. В стройке он мало чего смыслит. Больше всего он боится, что все это увидят. Вот почему он держит в черном теле знающих работников. Я его здорово выручаю, но он не может показывать этого, и за каждым моим разумным действием следует публичное унижение.

Большинство русских рабочих – самозванцы. То, что они делают – неряшливо, и чаще всего брак. Он прикрывается сверху, но остается внутри: в результате все протекает, и ничего, что должно работать не работает как надо.

Самозванец ли я? Как карпентер, кем меня взяли, да. Но там я хоть что-то мог, хоть чему-нибудь обучился. А вот все остальное, и, главное, ландскейпинг... Я этим не занимался никогда до того, и уже не буду после.

Но разве такое возможно? А вот представьте себе, возможно. И как же мне с этим повезло!


                Веселая стройка. Дом на берегу моря

                1

Хозяин, назовем его Леван, был тат, кавказский еврей. Изначально он много лет работал таксистом, но стремительно разбогател с началом перестройки. По слухам, в Америке, он был посредником между добытчиками и покупателями российской нефти. Российская нефть текла, через его счета, оставляя там следы в виде процентов.

На первые же свои деньги он купил несколько огромных зданий в Манхэттене в период, когда их отдавали почти даром, за несколько десятков миллионов, потому что владельцу они ничего, кроме убытков, тогда не приносили. Он ремонтировал эти здания, используя дешевый труд иммигрантов, потихоньку сдавая их в рент, а цены на них тем временем, опять начинали расти. Так он стал еще и реал эстейт могулом.
 
Впрочем, по словам Брайана, наличных денег у него не было никогда. Стройка без них испытывала нужду в самом необходимом. Леван экономил на всем, а более всего на оплате труда. Он купил дом, в котором поселил Брайана, Мерседес, чтобы тот передвигался. Зарплата же Брайана тогда была установлена в сорок тысяч в год – ничтожная на такой должности и вполне сопоставимая с нашими. Мне об этом сам Брайан, как то проговорился сгоряча. Потом, я надеюсь, она все-таки была повышена.

В Америке, да и во всем мире, владелец дома - заказчик приглашает подрядчика, выбирая его из наскольких других на выгодных ему условиях. Но не таков был Леван. У него все было свое, хитромудро выстроенное. Дом принадлежал не ему, а какой-то компании. Была наша строительная компания. Был камнерезательный завод, производящий изделия только для нашей стройки. Он находился в другом штате. Была компания, сдающая в рент машины, опять же только для нашей стройки. Были еще какие-то компании, причастные к строительству, и во всех них учредителями был Леван или его родственники и друзья. Я подозреваю, что все эти компании были убыточными, потому что слышал, об их периодических банкротствах. В случае чего долги с этих компаний нельзя было взыскать из-за отсутствия средств на их счетах.

Во всех этих компаниях работали недавно прехавшие русскоязычные иммигранты. Попадая в компанию, иммигрант становился зависимым от нее из-за незнания английского языка. Ну куда он еще пойдет? А здесь все свои, и так годами. Поэтому многие мирились с низкой оплатой.
 
Я не знаю, было ли что либо подобное где-нибудь еще? Все это можно сравнить с помещичьим поместьем поздних времен крепостного права, со своим театром, мастерскими, фарфоровыми заводами для своих нужд, крепостными художниками, посылаемыми в академии... Им даже иногда жилось неплохо. Но понимание этого пришло позднее. А пока - стройка как стройка, только что-то немного странноватая.

                2

Когда он купил этот особняк за несколько миллионов, тот был вполне пригоден для жилья. Бери и въезжай. Интерьер был чисто английский, с дубовыми панелями, витражами. Снаружи был английский парк с газонами.

Он ободрал все внутри, и снес все внутренние стены. Это мне рассказали старые работники. Особняк был весь перепланирован наподобие модной квартиры, где пространство перетекает одно в другое, и установлен гидравлический лифт в прозрачной шахте. Из сотни комнат был слеплен десяток. Спальня была исполинской, к ней примыкали такие же большие ванные и гардеробные комнаты. Стены облицовывались мраморными панелями, инкрустировнные яшмой, агатом, малахитом, ониксом, и тому подобными дорогими камнями. На панелях вились лозы с кистями винограда, росли деревья с плодами. По стенам расползался райский сад, отдающий запахами Билибина, Мухи, Бердслея. Дизайном панелей и террас занималась Алена. С нами она не общалась, и я уверен, что Леван платил ей как нам, то есть очень мало. Дизайн ее был классный, по узорам хотелось водить пальцем.

Камнем было облицовано все. Отверстия в плитах вырезались струей воды под давлением. Она работала не хуже плазмы, и не был контура невозможного для нее. Точно также вырезались инсталлируемые части. Одно к другому все пригонялось идеально. Виноградины в грозди могли быть составлены из нескольких частей каждая, чтобы придать объем, а крупные фрукты только так и делались. Хозяйственные помещения в подвале отделывались гранитом. Полы тоже, где можно, мостились разноцветными каменными плитами, обязательно узорами. На нескольких парадных участках под ногами были вмонтированы гигантские монограммы из переплетенных инициалов Левана и жены его Розы.

По этому поводу Яцек – поляк, изображавший из себя старшего над нами, острил, что если Леван разведется с женой и женится по новой, то сдирать эти инкрустации будет очень трудно. Как в воду глядел Яцек. Леван развелся таки с Розой, но это было уже много позже моего увольнения, и я не видел, как и по каким узорам ходит его молодая жена.
 
Двери везде были дубовые, в два дюйма толщиной, резные. Они были тяжеленные, и латунные петли, способные выдержать их вес, были им под стать. При мне, американцы, попавшие в дом с какой-то доставкой, выразились четко:

- Диснейленд!

Дом тот стоял на крутом берегу, спадавшим к морю. В откос был встроен чудовищно огромный подвал, площадью едва ли не больше самого дома. В нем было три этажа. Перекрытия этажей выступали ступеньками и использовались как террасы, покрытые цветниками и спортплощадками. Самая нижняя терраса вела к гигантскому бассейну грушеобразной формы, с островом-баром. Бармен должен был стоять в сухой яме, а пьющие - по грудь в воде. Местами глубина бассейна была с головкой. Этот басейн потом никак не могли запустить. Наполненный водой, он быстро зацветал ярко-зелеными ядовитыми водорослями. Когда же включали насосы циркуляции, конструкции, где они были закреплены, ходили ходуном, угрожая все разнести.

И так там было построено все. Чертой Левана была та, что он не любил платить по счетам тем, кто на него работал. Вернее, не давал окончательного рассчета, когда все было закончено, придираясь к мелочам. Для укрощения недовольных он держал свору адвокатов. Но поэтому, в случае обнаружения брака, нельзя было и предъявить претензий к подрядчикам. А брак был всегда, да еще какой, потому что подрядчиков Леван выбирал дешевых. Недоделки и брак мы потом устраняли сами.

На крутом откосе берега центральную часть занимало подземелье, глядящее тремя ярусами своих фасадов, венчаных белоснежными баллюстрадами, на море. На одной стороне от подземелья, вилась серпантином крутая дорога к самой нижней террасе. По обеим ее сторонам высились рукотворные скалы. В начале ее, откуда-то из-под кирпичной арки, в цоколе верхней террасы, вытекала река, разбиваясь в каменистом горном русле. Далее был водопад, так, небольшой, фута три-четыре, красиво распределенный между камнями. Потом река петляла, пересекая дорогу, под переброшенным через нее деревянным арочным мостиком, и вот он – финальный аккорд! Водопад восемь футов высотой, мощно низвергающийся с утесов, в омут, заросший по краям водяными лилиями. На этом все заканчивалось.

Конечно, это было сложное инженерное сооружение. На всем протяжении под него подложена толстая резиновая подкладка, чтобы речная вода не уходила в грунт. Потом русло засыпается песком, в котором устанавливаются камни. Если нужно, их сажают на цементную базу, или скрепляют между собой.

Камни тоже не простые. У каждого из них какая-нибудь характерная поверхность. Некоторые специально держат пару лет в реке, чтобы они проросли водорослями или мхом. Камни эти стоят недешево. Как вы уже догадались, вода в этой системе циркулирует. Ее подает наверх насосная станция, расположенная под землей внизу. Это не просто насос. Станция должна учитывать потери воды на испарение, разбрызгивание и компенсировать эти потери. С другой стороны, во время дождя, может создаться избыток воды, и ее подача должна быть замедлена, ибо переполнение речки может привести к катастрофе. Поэтому везде стоят датчики, электроника.

Когда я увидел это чудо, оно стояло без воды. Серпантинная дорога была не вымощена. По ней ездил трактор. Арочный мост его бы не выдержал. Он был отставлен в сторону и заменен временным, из брусьев и досок. Насосная не работала. Но и в таком виде оно поражало. Я разглядывал его, воображая, как бы сделал его я. Оно был сооружено известной ландшафтно-архитектурной компанией. Смета была 800 тысяч долларов. Леван по своей привычке, перестал платить.

Тогда компания остановила работы.Все замерло, стояло, и потихоньку разрушалось. Растения сохли без полива, дорога размывалась дождями.

А с другой стороны подземелья был ничем не укрепленный, забросанный строительным мусором откос, по воторому несся поток воды кажый раз, когда шли дожди, прорывая себе русла, и снося тонны грязи на нижнюю террасу. С этим боролись. Поперек склона были уложен барьер из тюков сена. Он как-то задерживал грязь, и уменьшал поток воды, проходящий через него. Тогда грунт выше него весь пропитывался водой и превращался в кисель, угрожая уже нешуточным оползнем. По всей усадьбе, мешая работам, громоздились исполинские кучи камней, вынутых при  устройстве котлованов. Их передвигали трактором с места на место, когда надо было освободить участок работ.

Это и было то место, где я провел два лучших года своей жизни в Америке.

                3

Строительные рабочие всех национальностей - бесхитростные, предсказуемые люди. Сойдясь на одной площадке, они первым делом обучают друг друга ругательствам на родном языке, так что рабочий на многоязычной стройке всегда может понять кем его считают на самом деле, или послать другого туда, где тому самое место, на его же родном языке. В первый день работы Серега пришел ко мне откуда-то и сказал:

- А я знаю, как на испанском пидарас.

- Как?

- Юмарикон!

Надо же было тому случиться, чтобы через несколько минут я услышал это слово сказанное одним мексиканцем другому. Частица Ю там шла отдельно. Я сразу смекнул, что Серегу самого обругали за что-то:

- You - maricon!

А он простодушно спросил, что это значит. Ну, наверно, ему показали жестами. Он и решил, что это одно слово.

А на деле это означало немного другое. Впрочем, когда грек обзовет грека малакой, или один латинос другого мариконом, ничего страшного не произойдет. Это ругательство необидное. Они нередко им вполне добродушно обмениваются, оставаясь друзьями. Но лучше не называть русского строительного рабочего пидарасом. Почему это так? Тюремная культура, да?

Или вот случай тогда же: я шел за одним здоровенным, мало того, что латиносом, так еще и сильно черноватым, как вдруг он остановился, как будто бы вспомнив что-то, и, говоря сам с собой, разразился матом, на чистом русском языке. Я прибалдел, не веря своим ушам. Позже, я спросил у староработающего там русского, могло ли быть такое? Оказывается, могло. Вся бригада была в месячной командировке в Москве, где Леван строил оффис, и там все научились матерному языку.
 
Вторая любимая тема у американцев на стройке была: девочки какой национальности самые лучшие в постели? Здесь первое место оспаривали кубинки с пуэрториканками. Споры разгорались. Правда Майк, который в Москве возглавлял эту бригаду, со знанием дела отмечал, что русские девочки очень красивые.

- Правда, дорогие. По мне, так уж чересчур.

Нам с Серегой было нечего положить в эту интернациональную копилку, и тогда Серега заговорил о водородной бомбе, которой Россия зато может разнести весь мир, если захочет. Блин, это было в 1997 году. Тогда Брайан на месяц откомандировал нас на ремонт небоскреба, расположенного в самом начале Бродвея. Знаменитый бык уже там стоял, но мода фотографироваться с ним еще не наступила, и его гениталии не горели хорошо начищенной медью так, как они горят сейчас.

Перед ланчем старая русская бригада, стала скидываться на водку. Предложили и нам. Мы отказались. Серега не пил совсем, а мне это было ни к чему, в мои первые дни работы, еще под испытательным сроком.

- А Тома на этот раз звать не будем, - сказал один, авторитетный, - он слишком много о себе возомнил. Подходит ко мне, говорит, чего, мол расселся, иди, работай.

Американец Том – он был супервйзор на этом участке. Через короткое время Том подошел к нам с Серегой. Это был добрый малый, он уже знал несколько русских слов. Он сказал, что ему нравятся русские работники, он дружит с ними, и ему понравился наш обычай выпивать перед ланчем. Сейчас, мол, они придут за моим взносом на водку. Никто к нему не приходил, и он растерянно крутился. Время подошло, и он ушел на ланч. Вернувшись, он застал бригаду за столом, и понял, по запаху, что на этот раз решили обойтись без него. На него было жалко смотреть, когда он осознал, что новые друзья предали его.

Справедливости ради, надо сказать, что Брайан эту бригаду потом разогнал. Уж больно нагло они себя вели.

Американские карпентеры в рабочее время не пили, на рождественской парти пили мало, но вот забить косячок – это пожалуйста. Вначале они скрывались от нас, потом перестали. У Ника был какой-то специальный фигурный бутылек для травки, и из него он оделял всех, кто собирался кружком на перекур, в кофе брейк. Предлагал он и нам, но никто не взял, хотя прежний опыт у некоторых был.

Был среди них один, не похожий на рабочего, а похожий на профессора. Его должности я не знаю, но его вэн был набит такими инструментами и приборами, которые обычно не встретишь на стройке. Я уже занимался ландскейпингом на том откосе, когда по заданию Брайана он повез меня в Манхэттен на выставку ландскейперских компаний в Линкольн Центре. Они решили, что мне не мешает посмотреть, как это бывает у людей. По пути он предложил мне рассказать ему какой-нибудь русский анекдот. Я начал рассказывать ему про двух быков на горе, и стадо коров под горой, но он перебил меня, закончив анекдот, и сказал, что знает его. Я начал было другой, третий – то же самое. Он сказал, что все анекдоты придуманы давно, новых не бывает, и они путешествуют между народами, меняя только одежды.

Все американцы вскоре покинули компанию. Им платили 25 долларов в час, и их это не устраивало. Увидав, что надежд на повышение нет никаких, они один за другим уволились. Зато появились в большом числе латинос. Им платили 7.50.

                4

Вернусь в начало. Пошли дожди. Это было стихийное бедствие. Вся стройплощадка размесилась в грязь, трактор в ней плыл. Крыши протекали. Вода хлестала из водосточных труб в ливнепремники, но они не принимали воду, и вода разливалась вокруг зданий, затапливая входы в них. Из сотни человек на стройке никто не знал, что надо делать. Может быть итальянская бригада профессиональных каменщиков и знала, но она не снисходила до того, чтобы объяснить это Брайану. Они вообще, смотрели на всех нас с презрением профессионалов.

Брайан носился по стройке, заражая всех паникой одним своим появлением. Меры которые он принимал, были самые бестолковые, но он передавал свой энтузиазмом другим. И вот, трактор носился с ковшом, полным чистого песка, засыпая лужи, которые от этого только лениво перемещались в сторону, насыпали песок в мешки, чтобы защитить ими всякие приямки. В зданиях под струи воды, льющиеся сверху, подставляли бочки и корыта. Когда дождь кончался, и вода убывала, казалось, что это результат борьбы. Тогда в зданиях зажигали тепловые пушки и сушили стены, успокаиваясь до следующего дождя.

Это говорило о том, что на стройке не было ни одного-одинешенька человека со строительным образованием, хотя бы техникумским. Были учителя русского языка, ихтиолог, военные, спортсмены, был режиссер народного театра, шоферы, даже вертолетчик,  объявившие себя в Америке специалистами в какой-нибудь строительной профессии, ухватив ее самые верха, достаточно для того, чтобы ввести в заблуждение неопытного менеджера.

Между тем, там все было яснее ясного. После нескольких таких катастроф, я сказал Брайану, что могу решить эту проблему. Он дал добро.

Отведение дождевой воды с площадки – это то, с чего начинается каждая стройка. Для отвода воды создаются уклоны, вода отправляется в пониженные места, а оттуда удаляется в ливневую канализацию. Ливневая канализация на стройке была, но не работала как бы то надо было. В Америке ливневые воды на частных домовладениях направляются в драйвэлы - drywells. Это – огромные подземные резервуары с дырками по бокам и без дна, обернутые в фильтровочную ткань и обсыпанные снаружи песком. Они стоят на песчаной подушке в фут высотой, покрытой той же фильтровочной тканью. Емкость их рассчитана на прием всего количества воды выпадающего дождя. Вода там собирается вся, а потом потихоньку себе рассасывается в почве. И такие драйвэлы на площадке были. Об их существовании никто не знал, потому что люки в них заросли землей уже давно. Но я обнаружил их на планах, а там, где их еще не было, можно было бы построить новые.

Я раскопал одну трубу ливневой канализации. Она оказалась заложена неглубоко и была разрушена, вот почему вода шла из ливнеприемника назад. Надо было менять трубы. Одновременно планировать территорию трактором, создавая уклон в сторону ливнеприемных колодцев, сооружая новые там, где их не было. Так я отвел воду со всей площадки.

Это происходило не так гладко, как кажется на бумаге. Мы рыли первую траншею. Труба шла под расчетный уклон, контролируемый нивелиром, к драйвэлу, и постепенно углублялась, проходя через возвышение. После дождей, земля была пластичная. Мы достигли драйвэла и ушли на ланч, оставив подсоединение к нему трубы на потом. Во время работы рабочие ворчали на то, что я заставляю рыть слишком глубоко. Никому не нравилось, что я тут командую.

Когда мы ели в кафетерии, оборудованном в подвале, со двора раздался звук, похожий на выдох. На части траншеи ее края схлопнулсь, сползли вниз. Страшно подумать, что было бы, если бы там работали люди.В это время к нам подлетел Брайан и начал орать на меня по поводу какой-то чепухи. Он даже не видел, что стоит на краю возможной могилы своей карьеры. Так он потом и ушел, ничего не заметив.

Отвод воды, и организация проездов, в сущности, одна операция. Я намечал проезды, разбивал их на месте, вычисляя их отметки и готовил ложе под заливку бетоном. В том ложе уже должны были быть установлены ливнепремники, а под землей - лежать трубы для ливневых вод, к ним присоединенные.

Никто не то, чтобы не знал - не желал знать, что организация рельефа подчиняется законам природы, по которым вода течет всегда вниз. Все время требовалось снимать лишний грунт, насыпанный по приказу Брайана, во время его прежней войны с климатом. Тогда в ней принимали участие все. Были в ней и свои герои, трудившиеся тогда под проливным дождем. Отсыпали все тогда первокласным песком, а то, что теперь снимали, было уже не песок. Надо было еще решить, где рассыпать этот состав, чтоб не создать себе еще одну проблему.

Все роптали, когда я требовал изменения рельефа перед заливкой бетона, и уверяли меня, что хорошо будет и так. Однажды они работали без меня, в субботу. И залили бетоном участок проезда вдоль дома, где я сказал повысить уровень земли на несколько дюймов, чтобы организовать сток воды в ливнеприемник, построенный на удалении от этого места. Подсыпать грунт и укатать.

Этого делать не стали. Мне доложили об этом с торжеством, сказав, что так приказал сделать сам Брайан. Дескать, машины с бетоном уже пришли, а место для него никто не поготовил. Когда пошел дождь, вода с этого проезда собралась у входа в дом, да там и осталась.

Я напомнил Брайану, что не имею к этому отношения. Исправить это было трудно, колодцев поблизости не было. Я все это исправил не раньше, чем когда Брайан признал, что ошибался. Подразумевалось, что так делать больше не будут. Но делали еще не раз. Казалось, что тут разигрывается традиционная русская игра, знакомая еще со школы: «Нам здесь умников не надо».

Серега, по своему любопытству, а он тоже был из породы умников, и его за это тоже не любили, обследовал места протечек в крышах, и нашел тому причины. Ничего нового и сложного: брак в работе неведомых подрядчиков. Его можно было бы легко устранить, но Брайан не любил Серегу, потому, я думаю, что считал, что сибиряки не очень жалуют евреев. Серега доложил об этих открытиях Брайану, расчитывая отличиться, но тот поручил заделку протечек не ему, а тем, кому вообще ничего нельзя было поручать. Какие-то прорехи в крышах кое-как заделали, какие-то нет. Когда Серега, а за ним и я ушел, кое-какие крыши еще протекали.

Брайан повысил мне зарплату и дал страховку на зубы. Мое новый титул стал называться «изыскатель и помощник менеджера». А больше зарплату не повышали никому. Это усилило трения между мной и ребятами.


                Веселая стройка. Работяги

                1

В Америке не принято строить заборы. В крайнем случае, границы участка слегка обозначают чем-нибудь легким: посадками, проволокой по столбикам. Не то, что заборы были бы запрещены, а просто, так приятнее глазу. По той же причине, на кладбищах нет оградок. Ходи себе по могилам, если хочешь, никто тебе слова не скажет.

Леван заборы строил. Да какие! Кирпичные, фут толщиной, восемь высотой, с пилястрами, через каждые двенадцать футов. Кирпичная кладка была увенчана, на пилястре - пирамидальным, на панелях забора - двухскатным белым coping’ом, не знаю, как по русски называется камень, кладущийся сверху. В центре каждой второй панели забора, заключенной между пилястрами, был вмонтирован белый же медальон, на котором барс, занеся лапу, появлялся из-за края медальона, частично закрывая монограмму из букв Л, Р и Т. Фоном всему были горы. Стоял же забор на белом цоколе в полтора фута высотой. Вдоль забора, когда его построят, должны будут бегать собаки. Это подтверждалось существованием псарни, на которой мне уже пришлось поработать. Там была система смыва с полов, и наклонный тоннель из полуподвала, по которому псы должны были выбегать.

Участок, строительство которого было поручено мне, был метров пятьсот длинной. Он всходил на возвышенность, а в конце падал в море по откосу. Там его уже ждали скалы.

Мы с Серегой вынесли ось забора в натуру. Легко сказать, вынесли. Это - граница собственности. К соседу забираться нельзя, но и свое незачем отдавать. По углам усадьбы стоят зацементированные пограничные знаки-штыри, но прямой видимости между ними нет. Тяни между ними прямую линию как хочешь.

Протягивая шнур от колышка к колышку, мы с Серегой много говорили о стройке. Мнение у нас совпало: на стройке категорически не хватает бригадира, который мог бы технологически организовать процесс, дотоле ведущийся хаотично. Никого кроме нас, способных на это, мы на стройке не видели. Эх, дали бы мне бригаду и свободу... Вот тогда Брайан, а за ним и Леван увидели бы... Они бы поняли, что без нас никуда... Такие разговоры мы вели, центрируя нивелир.

Кроме нас, им никто не владел, для чего он существует – не знал. Вообще-то на такую работу приглашают изыскателей, и составляют потом акт, но Брайан, старый авантюрист, решил сделать все как раз наоборот. Он даже не дал мне Title, где эти пограничные знаки – benchmarks - показаны. Ведь кто его знает, может я какой-то, затерянный в растительности, мог пропустить.

Забор ставится не по границе собственности, а на три фута в глубину, на случай, чтобы ремонтируя его, ты не топтал чужой участок. В общем, забор вынесли. Для первых секций вырыли траншею три с половиной фута глубиной, насыпали полфута щебня, и утром стали заливать фундамент.

Вдруг появился какой-то чувак, показал бляху, спросил, кто тут старший, и вручил мне уведомление о нарушении строительных правил, и пару листовок. Это был инспектор. Из врученных мне бумаг следовало, что в этом графстве запрещено лить бетон в землю и рыть траншеи ближе восьми футов от стволов больших деревьев. Все, что можно делать в этом месте – так только круглые столбчатые фундаменты, фут диаметром, да и те надо лить в специальные картонные трубы. Но в любом случае, контакта цемента и земли быть не должно. Надо прокладываться пленкой.

Назавтра мы сделали все, как положено. Там где забор проходил ближе восьми футов от ствола дерева, мы насверлили дыр, вставили в них картонные трубы, а в трубы – пластиковые мешки. Траншею мы застелили пластиковой же лентой из рулона шириной восемь футов. Опять появился инспектор, все сфотографировал в открытом состоянии. Назавтра он опять нарисовался к заливке, фотографировал все опять. После заливки из земли торчали края пластиковой ленты и верха картонных труб. Пространство между трубой и стеной ямы надо было засыпать землей и уплотнить. Мы изготовили трамбовку, насаженную на маленький отбойный молоток, и кто-то уплотнял обратную засыпку. Это занимало, черт знает, сколько времени.

В следующий раз, когда мы приготовили очередной участок, инспектор появился только после заливки. Он был удовлетворен нашей работой, и чувствовалось, что он начал верить в нас. Это навело Серегу на мысль, что оказанное нам доверие надо бы обернуть в свою пользу. Мол, у нас, у джентельменов, не принято проверять.

Тут появился Брайан, и устроил всем форменную истерику. Он понес обычную пургу: почему мы так медленно работаем? Леван, дескать, недоволен, он хочет всех разогнать, нанять профессионалов, и прочее в том же роде. Я ему все объяснил, и все показал. Он продолжал гнать, говоря, что ему до этого дела нет. Но я твердо сказал ему, что нарушать стандарты я не буду, а работая по всем правилам, быстрее работать невозможно. И тут Серега сказал Брайану, что берется работать быстрее.

- Отлично, - сказал Брайан, - тогда ты и будешь старшим.

Идея Сереги была проста: заказывать доставку бетона как можно раньше, пока инспектор спит, и лить его в землю, как ни в чем ни бывало. Потом вставлять в круглые фундаменты короткий отрезок картонной трубы с пластиком, торчащим из нее короной, а свежий бетон вокруг нее присыпать землей. А вдоль краев траншей, на пару инчей ниже бетона, укладывать пластиковые ленты фут шириной, что должно показывать, что пластик уложен под бетоном от края до края, как положено, а излишки его торчат.

Это сработало. Поначалу инспектор еще появлялся по утрам, потом доверился нам, и исчез. Вот что значит, джентельмен.

На столбчатые фундаменты надо было укладывать балку в форма буквы Т, перекладиной вниз. На эти плечики потом клались блоки цоколя. Для отливки балки мы с Серегой изготовили многоразовую опалубку.

И Серега дал жару. Он работал играючи. С людьми, в отличии от меня, он не церемонился. А они, опять, в том же отличии, притихли и слушались его. Таких темпов на стройке еще не знали. Каменщики-латиносы едва успевали за ним. Их трудилось аж три бригады. Между двумя рядами свежей кладки в полкирпича, заливался бетон. Раз раствор в кладке не успел схватиться, и стена лопнула при заливке.

Мне было очевидно, что Серега заслужил награды, какого-то признания. Не знаю чего, но заслужил. Серьезного повышения. Напомню, что он по прежнему, получал десятку в час, как все. Это было ясно всем.

Забор дошел до склона. Я давно уже удалился от него, и работал неподалеку, строя каменный сад. На крутом склоне начались проблемы. Ленточный фундамент шел к низу ступенями. Он был должен уходить глубоко вниз в начале ступени. Далее надо было ставить опалубку, а это отнимало кучу времени. К этому месту бетон было уже не подвезти, и Серега построил систему желобов, по которым бетон плыл вниз, подгоняемый лопатами латинос, расставленых вдоль лотков. Темпы замедлились, но конец забора был уже близок.

И тут снова прибежал Брайан, и начал орать на Серегу, стоя наверху откоса. Он был явно несправедлив. Серега, полуголый, с испачканым лицом, глядел на него снизу, в глазах его загоралась злоба.

- Сколько можно возиться с этой херней? Леван мне весь мозг проел... Не хочешь работать, так прямо и скажи...

- Я же говорил тебе, что надо бы все делать по другому, - вдруг вылез Миша, мутный мужичок моих лет, мясник из Бобруйска, обращаясь к Сереге.

- А ты знаешь как? – спросил его Брайан.

- Знаю.

- Вот ты и делай. А ты, - он обратился к Сереге, - учись у людей, как надо.

Миша облажался по полной. Ни работать, ни руководить он не умел. Бригада сразу перестала быть бригадой, потерялся кураж. Брайан точно так же орал на Мишу спустя пару дней, когда стало ясно, что окончание забора затянется на неопределенный срок. Тогда Брайан снял всех, и отдал последние секции мексиканцам. Те закончили все в пару недель то, что Серега закончил бы в два дня.

Серега с той поры прозябал на каких-то третьестепенных работах. Брайан нас разлучил, и вместе мы уже не работали. Но Серега не унывал. Он твердо решил уходить, и теперь выбирал время.

Забор стоял вовсю, щеголяя своими медальонами с моннограммой хозяев, когда появились изыскатели – land surveyors. Они недоуменно воззрились на забор, который они пришли, сначала наметив разбивку, потом принимать построенным - as built. Они спросили, где босс, и ушли. Вернувшись ко входу, они разложили приборы, которых я не видел до того. Мы пользовались примитивным теодолитом, по английски – level, а у них был ящичек – total station, испускающий лазерный луч, который отражался от линзы, выставленной по ходу маршрута. Данные здесь же сами вносились в компьютер.

Они пошли по маршруту, и через пару часов вернулись с Брайаном. Он сразу же начал орать на меня по английски и по русски:

- Что это ты здесь наколобродил? Забор идет зигзагом! Руки тебе мало оборвать!

Он тряс какой-то бумажкой. Я забрал у него эту бумажку, и они ушли. Нечто подобное я втайне ожидал все время и боялся. Наш нивелир был старый, падал и бился много раз. Даже нормального отвеса у нас не было, и мы повешивали на шнурке гайку.

Я посмотрел в бумажку, и когда разобрался, не нашел в ней ничего страшного. Я перемерял расстояние от забора до вешек, забитых изыскателями, своей рулеткой – ну, все по божески. Отклонения не больше инча в нашу стороня я отмел, как никому не интересные. В сторону соседа редкие отклонения не превышали пол-инча, что для такой длинны вообще ничего.

Изыскатели шли обратно сопровождаемые Брайаном. Он им что-то заливал. Они выглядели довольными. Они получили чек за работу, которой не делали, да еще и сберегли время. Можно и халтурой теперь заняться. Я подошел к ним, показал мои записи, предложил проверить на месте. Они брезгливо взглянули на рулетку:

- Что это у тебя? Carpenter’s tape measure? – Плотницкая рулетка, значит, - Надо мерять стальной выверенной лентой. Она у тебя есть?

- Да, ты должен впредь пользоваться правильным инструментом! – суетливо влез Брайан.

Он проводил их, и когда он возвращался, я сказал ему:

- Лучше того, что сделано, сделать было невозможно.

- Я знаю, - сказал он, вполне миролюбивым тоном - да пойми ж ты и меня. Я им сказал, что это ты построил сам, без моего ведома. Должны же они были как-то понять, что я ничего не знал о твоей работе.

Но я понимал, что орал он не для них, а для наших. Все должны были знать, что здесь великий и ужасный только один. Все остальные – пыль под его ногами. Любого можно заменить любым, но только не его.

                3

Недолго проработав, я обнаружил, что на нашей стройке пьют. Вначале это скрывали, но потом перестали стесняться. Главными по этой части были: Коля-тракторист и Яцек-поляк. Некоторые начинали пить еще в кофе брейк, в 11 часов. Перед этим Яцек обходил всех желающих, и собирал деньги. Потом в магазин, находящийся в 15 минутах езды, посылали Хосе. Он привозил двухсотграммовые бутылочки польской водки стоимостью в 2 доллара тем, кто дал деньги. Некоторые пили за ланчем, а иные и позже. Потом дошло до того, что бутылку стали ставить на стол в кафетерии. Напивались редко, потому что большинство приезжало и уезжало на машинах. Но, всякое бывало. В этом случае, за руль сажали тех, кто не пил, меня, например.

Примечательно здесь то, что один из этнических русских – Серега – совсем не пил, другой – это я, пил чрезвычайно редко, и то больше в конце рабочего дня. Большинство пьющих были евреями, а один - поляк. Много позже появился еще один русский – Володя из Симферополя, пламер – это сантехник, который выступил за честь нации. Впрочем, в призеры он не попал, так, середнячок. Потом появилась еще пара наших. Вот уж, те не посрамили.

Та бутылочка водки наывалась ласково «маленькая». А возьми-ка ты мне пару «маленьких». Я, кстати, водку не люблю со студенческих лет. Вместо нее я брал бренди «Наполеон», ошибочно принимавшееся некогда за коньяк, или вино. На моих глазах ту маленькую вытягивали за раз из горлышка Коля-тракторист и Гена-сварщик. Последний это сделал за рулем, на полном ходу. Отвернуть пробку он попросил, правда, меня.

Коля был из Норильска. Он выпивал свою первую маленькую в кофе брейк почти ежедневно. После этого он мог догнаться второй за ланчем. Потом могла иметь место третья. Красная рожа его светилась, он сыпал шутками. Разговор его был хитросплетен, полон историй, как будто бы кто-то специально писал для него репризы. Впрочем, возможно, все это было отточено за десятилетия веселых компаний. Чем больше он пил, тем больше трепался. На нем были татуировки - примитивные и неумелые. Черт с бутылкой, сидящий на месяце, грудастая русалка. Он работал на Левана дольше всех, и помнил те времена, когда лавка Левана в Манхэттене еще существовала. На стройке он был незаменим, потому что трактор все время ломался, а он его чинил. Он был лет на десять старше меня, а мне тогда было лет сорок восемь. У него была однако, красивая жена, моложе его.

Они потом жили недалеко от меня, и я периодически встречал его, идя от станции сабвея к себе домой. Однажды он стоял там в группе, состоящей из охранников магазинов, лоточного продавца, и, увидев меня, громко провозгласил на всю улицу:

- Вот с кого мы все должны брать пример! Работал на стройке, а теперь ходит с портфелем!

Нос его уже алел.

- Умел бы я рисовать, - проворчал лоточник, торгующий войлочными буденновками, с красной звездой на лбу, и вениками для бани, - я бы тоже так ходил.

Я его видел в первый раз, а он откуда-то что-то знал про меня, прочем это знание было искаженным. Наверно, я был одним из героев Колиных рассказов среди тех ребят, за бутылкой водочки.

В другой раз Коля говорил мне о своем здоровье.

- Ведь у меня уже шесть шунтов стоит. Я спрашиваю: доктор, может быть мне надо бросить пить? А доктор говорит: ради Бога, ничего не меняй, пусть все будет как есть. Мне-то ведь скоро восемьдесят.

От него я узнавал новости из того мира. Лет через десять после моего ухода от Левана, дом таки закончили, и Леван въехал в него, с новой, молодой женой и двумя маленькими детьми от нее. Он давно вышел из нефти, и инвестировал в недвижимость, то есть торговал в Нью Йорке небоскребами. С кованых, позолоченых, ведущих в усадьбу ворот, с райскими птицами, сидящими на виноградных лозах, решением суда, по жалобам соседей, приказали ободрать позолоту.

Леван жил в том доме недолго, с год, потом его разбил инсульт, а через пару лет, которые он пролежал недвижно, второй, уже последний. После этого дом продали. Брайан боролся с раком. Он стал вице-президентом в главной компании Левана, и остался им после Левановой смерти.

Я видел те ворота накануне, проезжая мимо: черные, облезлые, и от того страшные. Усадьба выглядела неухоженной, запущенной. Ее продали вторично, о чем писала «Нью Йорк Таймс», ссылаясь на то, что в ней снимался «Великий Гэтсби». Я сразу же посмотрел этот фильм. Да, было там несколько кадров, но они показывали не главный дом, а меньший из трех.

Потом я перестал встречать Колю. Может, доктор был неправ, и ему стоило бы бросить пить?

                3

Через год дисциплина расшаталась. Стоило Брайану и Марату – тогда появившемуся его заместителю, уехать – ребята начинали купаться в бассейне, или с пирса. Гоша, сын Коли, ловил рыбу. Бутылки ставили на столы в открытую. Даже и тосты говорили.

Однажды так гуляла Гошина компания за соседним столом. Я поел, и ушел, когда ланч закончился. К концу дня я заметил суету на паркинге. У одной машины был разбит перед, у другой – зад. Вокруг кучковался народ, обсуждая ущерб. Я спросил кого-то, что случилось - он ответил, давясь от смеха:

- Гошина компания гуляла. У них кончилась водка, и им захотелось еще. А кто поедет за ней? Стали перекидывать друг на друга, и остановились на Витьке.

Витьком был мужичок откуда-то из российской деревни, совсем простой, и незатейливый. Он был в Америке уже давно, но так и работал на 7.50 в час, и жил где-то в подвале с кем-то в руммэйтах.

- Мол ты уже пятнадцать лет в Америке, а водить не умеешь, позорник. Он отвечает: прав нет, а водить умею. Те ему – да ты гонишь. Он за свое, они все поспорили на бутылку, и пошли проверять. Посадили его в Гошину машину на паркинге, а у Гоши трансмиссия - ручная. Он вместо задней скорости, чтобы сдать назад, включил первую, и со всей дури дал газу, нет, чтоб потихоньку. Ну, и врезался в зад Володе. Володя-то сам с ними пил, это при нем происходило.

- Они тут все поругались, но выпить-то надо. Гоша сел в свою побитую машину, и поехал в магазин. Купил бутылку, выходит, а там два полицейских его машину осматривают. А он-то пьяный. Спрятался он за угол, звонит друзьям: выручайте. Привезите кого-нибудь трезвого, забрать мою машину. Ну, а его друзья все сами пьяные. Пошли искать трезвого – никто не хочет ехать. Пока искали, полицейские ушли, и Гоша сам вернулся. Теперь все допивают, и решают, кто оплатит ремонт.

Не верится совсем, но такое было.

Я отмечал свой день рождения. На работу меня привез Володя-пламер, так что я выпивал спокойно. Он работал где-то далеко, но вдруг обнаружился около нас. Не успел я подумать ни о чем, как кто-то уже наливал ему. Ну, и он в мою честь постарался так, что когда пришла пора ехать домой, отказался садиться за руль. Пьяный я, мол, рули сам.

- Но я-то ведь тоже пил, - говорил я.

- Ты уже отошел, а я нет.

- Но я никогда еще не водил пьяным.

- Ну что же, - философски сказал он, - когда-нибудь надо начинать.

У него была длинная, неуклюжая машина, которая медленно разгонялась и медленно тормозила.

Потом был день рождения Семена. Семен, приехавший из Риги, был русским, но гражданином Латвии. Там он был вполне благополучен. Было впечатление, что он приезжал к нам что-то пересидеть. В Латвии у него остался бизнес, и он исправно получал с него доход. Бизнес состоял в углублении морского дна двумя земснарядами, которыми он владел на пару с компаньоном. Его не напрягало то, что он получал у нас 7.50 в час. Он был здоровенный, быкообразный мужичина, и физическая работа ему была нипочем. Случилось так, что он перебрал. Тогда он был в моей бригаде. Во хмелю он оказался смирным, и просто шарашился по стройке с пьяным видом.

Брайана с Маратом, слава Богу, не было, но был еще один зловредный тип, который мог осложнить нам жизнь. Поэтому, мы увели Семена в подвальную подсобку, и уложили там. Назавтра предстояла заливка бетоном подъезда к главному входу, и мы должны были поготовить сначала ложе для бетона. Ну, это легко. Бордюры из гранитной брусчатки – Belgian blocks – стояли давно. Между них был отсыпан грунт до проектной отметки. По нему ездили годами. Теперь этот грунт надо было снять ровно на толщину бетонного покрытия. Подсыпать песок не было нужды, грунт тем самым песком когда-то был.

Проблема, как оказалось, была в том, что Коля-тракторист тоже набрался с Семеном. Он сел за рычаги, и даже ездил туда-сюда, но ковш оставался пуст. Он никак не мог подцепить грунт и набрать полный ковш. В это время Семен выбрался из подвала, и , покачиваясь, стоял у всех на виду. Я подбежал к Коле и сказал:

- Ну ты что, не можешь срезать сразу инч?

Он посмотрел на меня пустыми глазами, и сказал:

- Ну, что ты от меня еще хочешь? Я все делаю как ты говоришь...

Я махнул рукой вниз:

- Срезай землю...

Краем глаза я увидел, как Семена мотает из стороны в сторону. Я побежал к нему, отвел в подвал, и там уложил. Потом вернулся к Коле. До нужной отметки между бордюрами было еще далеко. Вот еще один проезд трактора, и ковш опять неполон. Я кричу Коле:

- Глубже!

Снова вижу боковым зрением Семена, выбравшегося опять наверх.

- Еще глубже!

Снова Коля обращает ко мне бессмысленное лицо:

- Ну чего тебе еще надо?

Бетон будет завтра. Когда мы приедем на работу, траки будут уже стоять, вращая миксерами. Уже конец рабочего дня. А ведь нам еще раскладывать сетки, устанавливать опалубку на швах.

- Еще глубже!

Ладно, бетона можно уложить не шесть инчей, а пять. Да можно и четыре, но меньше никак нельзя. Я уже думаю, куда я дену излишки бетона в таком случае. Я бегу отводить Семена в подвал. Возвращаюсь к Коле. Он остановил трактор и кемарит. Я бужу его:

-Давай, греби!

Поворачиваюсь, и вижу: Семен, вылезший опять наверх, падает во весь рост.

Назавтра мои ребята укладывали бетон.

Славные были денечки!

                4

Я думал, ну как может быть, чтобы Брайан с Маратом не знали, что народ пьет и кладет на все? Ну, не может быть такого. Марат знал каждое мое слово, видел все мои поступки, пытаясь на всем подловить меня, уесть. Когда я назвал Марата мандаринщиком – Брайан назавтра же вызвал меня, и сделал выговор. У самого него был побитый вид, видно ему досталось больше моего, и потерять он мог больше, чем я. Теперь, когда Гошина компания в открытую пила и бузила, Марат ничего не узнал?

Правильный ответ был в том, что стройка для них была вторична, если не сказать хуже. Главным же для них были отношения с Леваном. Оба они зависели от него, оба только с его руки и кормились. Ни того, ни тем более другого, не взяла бы на работу ни одна приличная американская компания. Леван был капризен – поди, угадай ход его мысли, поди, узнай, где надо бы забежать вперед. В это уходила вся их энергия, а то, что рабочие пьют... ну да, и хер с ними.

Я строил лестницу на террасу гостевого дома, которой не было в проекте. До этого я так же построил саму террасу. Пропорции ступенек я искал. Подъем ступеньки был где-то четыре с половиной инча, проступь – четырнадцать. Опалубку для перил я делал сам. Вышло классно, особенно, если глядеть из окна главного дома сверху. Я любовался видом. Вдруг я обнаружил, что ступени на ту же террасу с другой стороны строят итальянцы, по распоряжению того же Брайана. Они клепали ступени как в дешевых частных домах: полфута на фут. Вышло грубо, некрасиво, и это в пределах одного и того же места. Я подумал, что если Брайан не видит разницы, то Леван заметит, и велит им переделать. Но нет, не заметил, любитель антиквариата.

Когда я построил свои каменные стенки с лестницей, и озеленил их, Леван узнал обо мне. Здесь я не был конкурентом Брайану, и он меня продвигал, а заодно и себя.
 
- Леван доволен твоей работой, - сказал он как-то, - Когда все закончим, он хочет оставить тебя здесь садовником.

Сказать, чтобы я очень уж обрадовался, нельзя. Эта весть разнеслась, и на меня смотрели с завистью. Но Леван был скуп донельзя на зарплату, чему уж тут завидовать? Потом Леван посетил стройку, сопровождаемый свитой грузин. Может быть, среди них был и Церетели, они дружили. Мы столкнулись на нижней террасе. Он тепло поздоровался со мной, и сказал, указывая вниз. Там, на свежеуложенных гранитых плитах белели пятна цементных брызг. Это, бывало, случалось, а пятна потом выводили соляной кислотой.

- Эти пятна надо убрать, - отечески сказал он, - проследи за этим, пожалуйста.

- Леван, - ответил я так же задушевно, - у меня совсем другие обязанности. Попроси об этом лучше кого-нибудь другого.

И ушел по своим делам, без всякой задней мысли.

Назавтра Брайан вызвал меня.

- Ты что, совсем дурак? – яростно прошипел он. Он не орал, как обычно, нет, - ты как разговаривал с Леваном? Теперь тебе вовек не быть у него садовником. А я-то тебя продвигал...

Я не то, что не огорчился, я даже не думал об этом долго.

А ведь он меня и в самом деле продвигал.

- Тебе бы надо перейти в центральный оффис, - сказал как-то он, - а то там такое болото. Одни его родственники и земляки, ни одной проблемы не решишь. Все документы теряют.

И он взял меня с собой в оффис, расположенный в Манхэттене. Там сидели тетки как в ЖЭКе, и пара таких же мужиков. Брайан представил меня, мы покрутились по кабинетам. Я почти ни с кем не говорил, и мы ушли. Больше о моем переходе в оффис разговора не шло. Это были смотрины, и я их провалил.

Я остался на стройплощадке, и не мог хотеть ничего лучшего.


                Веселая стройка. О, Марат!
               
                1

Он свалился на нашу голову, когда этого ничто не предвещало.

Капал дождик. Был мой второй ноябрь на этой стройке и уже третий в Америке. Я шел, одинокий, по площадке, ища пытливым глазом, где бы найти себе интересную работу на ближайшее время. Брайан давно уже положился по этой части на меня, и не вмешивался в мои планы. Но по правде говоря, я просто наслаждался осенним одиночеством, гуляя по старинной усадьбе. В усадьбу въехал Мерседес, и остановился, ожидая, когда я подойду. Когда я приблизился, водитель позвал меня:

- Who are you?

Он мне сразу не понравился. Таким злым и колючим тоном американцы не говорят.

- Say who are you first, - ответил я.

- Я твой новый менеджер, - ответил он по русски.

Тут я понял, что это может быть грузин. Но акцент, с которым он говорил, не был привычным грузинским акцентом. Он говорил так, как будто бы боролся с неподчиняющимся ему языком, лающими звуками.

- Что ты здесь сейчас делаешь?

- Определяю объемы работ, которые буду делать с ребятами в ближайшие дни.

- Это не твое дело. Для этого у вас есть менеджер. Иди, и займись своим делом.

И он поехал к парадному входу в дом, а я пошел в дом с кафетерием, где в то время размещалсь мы. В кафетерии за столами сидел народ, загнаный под крышу непогодой, те, чья работа была на земле.

По хорошему, на такой случай для них дожны были бы быть придуманы какие-нибудь дублирующие обязанности, но так далеко административный талант Брайана не простирался. Он и текущие-то события толком не мог организовать. Его единственным методом руководства был аврал и всебщая мобилизация, под его командованием.

- Где ты ходишь? – сказали мне ребята, - Брайан звонил, и сказал, что сейчас к нам должен подъехать новый менеджер.

- Я его уже видел, - сказал я.

- Ну, и как он?

- Мандаринщик, - ответил я.

- Что это значит?

- Это тот парень в грузинской деревне, который вырастил урожай мандаринов и привез его в Москву. Он продает его на базаре, а когда продаст – идет в ресторан. Гуляет, снимает там девку, и потом уезжает обратно, к себе в деревню. Ничего интересного.

Дело в том, что с такими ребятами я общался в прежней жизни. Только то были турки, которые, как я узнал позже, были еще и месхетинцы. Вместо мандаринов там были семечки, которые они возили в города за Полярным кругом. Один из них и меня звал с собой в компанию. Я, говорит, не пью, нам нельзя, понимаешь, а девочки все любят выпить. Ты будешь пить с ними. Он не сказал, что девочку сначала надо бы подпоить, чтобы она была сговорчивее, это нам и так было понятно. Ну, полное сходство, даже и внешнее.

- Ты бы следил за языком, - тихо сказал мне Андрей, тогда работавший со мной.

- А что такое?

- Это зять Левана.

У Левана было четыре дочки. Все они посещали стройку, и мы их знали. Две дочки были давно замужем. Третья носила на себе последствия какой-то болезни, вроде сколиоза. Она была несимметрична и позвоночник ее, наверно, был искривлен.

Значит, новым менеджером был свежеиспеченный муж младшей.

К этому надо добавить, что разбирая строительные чертежи, я наткнулся на планы реконструкции квартиры этой младшей дочери. Квартира была в особняке, в Манхэттене. Под крышей располагалась художественная студия. Не чужда искусству дочка, стало быть. Я тогда испытал к ней симпатию, которую не могу не испытывать ко всем, причастным к миру творчества. Пусть Бог и не дал кому-то таланта, так его стоит уважать уже за то, что он хотя бы попытался что-то сделать... А не то, что про меня, может, потом скажут: ну, проектировал бы себе свои проекты, потом рыбачил бы на пенсии, так нет. Полез заниматься тем, чего не умел, развел никому неинтересную писанину...

У нее была хрупкая изломаная фигура, одетая, по моим воспоминаниям, в черное, и ангельское личико. Здесь можно бы обвинить меня в городском шовинизме по отношению к зятю Левана. Согласен. Надо было бы оправдываться, да неохота. Выглядел он провинциально, да и развит был не очень.

                2

К концу дня нас собрали в холле большого дома, украшенного величественной лестницей и камином. Брайан сказал, что его назначили вице-президентом Левановой компании, а вместо него менеджером стройки будет – и он представил зятя Левана. Я не помню его имени, потому что вся стройка потом звала его за глаза Маратом. Так и я его буду дальше звать. Далее Брайан сказал, что часть времени сам он будет сидеть  на площадке.

Когда все разошлись, я спросил его, с кем я теперь должен согласовывать свои действия? Он начал крученным образом мне что-то заправлять, да так, что я никак не мог понять, у кого я должен просить людей, механизмы, с кем должен обсуждать планы. В конце он махнул рукой:

- Леван приставил его ко мне, чтобы он за мной следил. Леван боится, что я его обворую.

Забегая вперед, скажу: все осталось по старому. Брайан пару раз в неделю вице-президентствовал в Манхэттене. В это время никакие проблемы на стройке, если они возникали, не решались. Новый менеджер ни на что не влиял. Он сначала шарашился на площадке, придираясь не по делу к работягам, потом и это делать перестал. Мы знали только, что все время за стройкой следит чей-то глаз.

Назавтра Брайан вызвал меня. Выглядел он плохо. Не как обычно, нахрапом, а вежливо, но со скрытой злобой, он сказал:

- Такой-то,- он назвал имя менеджера – не такой простой человек, как тебе кажется. Да, он плохо говорит по русски, потому что русский не его родной язык. Зато он говорит по французски, потому что учился в Сорбонне. Он не закончил, правда, но только потому, что должен был уехать в Америку. Ты же не думаешь, что Сорбонна – это ничто по сравнению с нашими институтами? Он знает четыре языка.

- Чему он учился в Сорбонне? - спросил я.

- Кажется, архитектуре. Ты должен уважать его сам, и требовать того же от рабочих.

Он еще много говорил на эту тему, и я понял, что мои слова, сказанные в кафетерии насчет мандаринщика, донесли до нового менеджера, а тот либо пожаловался Левану, либо этим Брайану пригрозил. Может быть, он потребовал уволить меня, а Брайан отстоял на свой страх и риск. Я был еще ему нужен. Наверно, сейчас ему хотелось заорать, расшвырять бумаги, но он сдерживал себя, понимая, что с меня станется выкинуть еще что-то, что не оставит ему уже выбора.

                3

На стройку пришел новичок, и сразу же попал ко мне. Его звали Алик, он был моих лет. На Украине он работал несколько лет в Кременчуге кузнецом, а до того был участковым ментом. Он был русскоязычным, причем сочиняющим стихи, но украинец лез изо всех его щелей. Он был упертым, отмороженым на всю голову, и себе на уме. У него была еврейкой жена, через которую семья эмигрировала в США, но вот кто был самым еврейским евреем в этой семье – так это его сын. Он ударился в религию еще до отъезда, а в Америке стал полным пейсатым. Я видел его в синагоге, где Алик подрабатывал сторожем и уборщиком. Тот сын, неотличимый от остальных, с такой же черной бородой, пейсами и в шляпе, подошел к отцу, и передал ему внучку, чтобы он с ней посидел. Алик говорил:

- Не тем кому надо дают статус беженца. Его надо давать нам, мужьям евреек. Сколько я натерпелся там насмешек, сколько раз я давал за это в морду. Была у нас одна Люся в бухгалтерии. Вот она говорит, - он передразнил ее голос, - что это, мол, их берут замуж, а нас не берут? Открыли бы они нам секрет. Может быть, ты его знаешь?

- А я ей говорю: Люсенька, женщина ты красивая, но ведь ты - ****ь. Кто же тебя возьмет?

Он был сильный и рукастый. Я рассказал, что существует специальный крючок для вязки арматуры, в то время, когда мы использовали для этого плоскогубцы. Он послушал, ушел, и вернулся через малое время, вручив каждому по свежеизготовленному крючку. В другой раз он изготовил инструменты для разделки краев и швов в свежезалитом бетоне на тротуарах. Он нес их, еще теплые после сварки, как был застигнут новым менеджером:

- Что несешь, куда идешь?

Тот показал, и сказал, что только что изготовил их сам.

- Ты не должен их делать сам и тратить на это время. Скажи кому надо, и он купит их.

Проблема здесь была в том, что никто бы ничего не купил. Это было известно всем давно. От любой заявки на инструменты и материалы до их приобретения и доставки проходили огромные сроки, а чаще заявка терялась в оффисе.

- Ты пойми, что тебе заплатят за потраченное время больше, чам стоит этот инструмент. Вот например, сколько он стоит в магазине?

- Сто долларов, - не моргнув сказал Алик.

Того перекосило, он понял, что его не принимают всерьез.

Некогда американские рабочие соорудили в помещении гаража workshop, то есть мастерскую. Там стояла циркулярная пила на столе, оснащенная не хуже, чем кабина самолета. Но главное – там царил порядок и организация в раскладке инструментов, расположении рабочих зон, которые устояли под нашим натиском, даже когда американцы покинули стройку. И вот теперь, первым распоряжением нового менеджера, было перенести все оборудование мастерской, в маленькую комнату неподалеку. Было понятно, что работать там будет тесно, неудобно. Что уже никто не будет ничего организовывать, а свалят все в одну кучу. Чего ради этот переезд?

Цели переезда стали ясны, когда в пустой гараж въехал новенький джип. Джип был подарен зятю Леваном, он им ежедневно не пользовался, а хранить возле дома боялся.

Вот тогда-то Алик и сказал, что новый менеджер похож на героя фильма «Маленький герой большого секса» Марата, снятом по рассказу Искандера. Фильма никто из нас не видел, и ему поверили на слово. Толик рассказал, и показал в лицах и голосом содержание фильма. Особенно сцену, когда крановщица восклицает в интимный момент: «О, Марат!». После этого нового менеджера мы стали называть Маратом, а за нами и вся стройка. Восклицание «О, Марат!» издавали, после того, как он делал кому-то выговор. Но - за его спиной, и на потеху зрителям.

Потом это «О, Марат!» стали восклицать вообще в любой ситуации, вроде забивания гвоздя, или справления нужды у дерева. Настоящее же имя Марата было забыто, и я думаю, что сейчас никто из тех, кто работал тогда, его и не вспомнит.

                4

Через какое-то время Брайан спросил меня как работает Алик. Хорошо, сказал я.

- Не пойму, - сказал Брайан, - почему Марат хочет его уволить?

Тогда мы c Aликом и Семеном уютно устроились вдали от всех, на пригорке с изумительным видом на пролив, окаймленный щетиной небоскребов на горизонте. Парни они были здоровые, тягали камни без моего участия, и не ворчали, как другие, когда я просил покрутить камень, в поисках наилучшего ракурса, а то и вовсе, заменить его на другой. Мы, а основном Алик, травили байки. У Алика их было немеряно. В основном, о том, как он грешил в бытность участковым. А грешил он безбожно и беззаконно.

Мой ландскэйпинг дошел уже до дома. Он заканчивался кольцом, от которого короткая дорожка вела к тротуарам. Они позднее должны были быть замощены гранитной плиткой с орнаментами, а пока стояли в бетоне. Кольцо было из брусчатки Belgian blocks, а дорожка из плит Bluestone, по нашему – сланца. Его укладывала пара латинос. Раньше мне дорожки мостил Миша. Мы с ним разбивали прямоугольные плиты кувалдой, и дорожка вилась из осколков, вся мозаичная. Я сказал ребятам делать так же, и отлучился.

Когда я взглянул на их работу из окна дома,сверху, я увидел, что, не озабоченные никакой мозаикой, они споро укладывают плиты целиком, и уже почти все сделали.Они скорее всего не поняли меня, или сами решили, что так будет лучше. Я подумал, и не стал переделывать, а оставил все как есть.

Вскоре Леван привез на стройку всю семью, с мужьями, с внуками. Я стоял у кольца, когда показался Марат с женой, той самой хрупкой девушкой с ангельским личиком. Она о чем-то с ним поговорила в стороне, и он подошел ко мне.

- А что ты собираешься поставить в центр? – стараясь казаться дружелюбным, спросил он.

Ага, так я и сказал. Хрен вам, поставлю всех перед фактом. Ведь скажи - так начнете советовать, как правильно это сделать.

- Не знаю, - сказал я, - я еще не решил.

Лицо его замкнулось, он не поверил мне, и отошел. Тут подошел Леван, и спросил уже по делу:

- У тебя вся дорожка выложена из осколков плит, и это правильно. Тогда почему здесь уложены целые, прямоугольные плиты? Одно с другим не вяжется.

Я придумал на ходу:

- Так проще и быстрее укладывать. Я их потом изрежу гранером сверху, чтобы они
выглядели как битые.

Он удовлетворился ответом.

В ту субботу на стройке все работали, а я не пошел. Платили овертайм. Работать было дело добровольное, желающих, и без меня, было много.

Придя в понедельник я взглянул – и обалдел. Плиты были на совесть изрезаны гранером, но как! На каждой плите вместо двух-трех надрезов в разных направлениях, как следовало бы сделать, были пиктограммы. Я помню руны, восходящее солнце, спирали, геометрические узоры. Все вместе было непонятно и тревожно, как геоглифы в пустыне Наска.

- Какой мудак натворил это? – закричал я голосом, полным ужаса.

- Ты так называешь дочку нашего хозяина? – осведомился Яцек, явно наслаждаясь моей реакцией, - так скажи ей это сам. Она в субботу весь день стояла здесь и показвала рабочим как резать.

О-опс! Настроение мое было испорчено на неделю, но ничего не поделаешь. Желание заказчика.

В центр кольца я установил гигантский кувшин, лежащий на боку, глядящий в небо жерлом, прислоненый к нему большой осколок садовой вазы с многофигурным барельефом, пару камней, посадил куст тростника и цветы. Все это я сделал быстро, чтобы никто не успел помешать.

Пару дней я ожидал реакции, но, слава Богу, все было благосклонно принято, как я узнал от Коли, дружившего с их шофером.

А к пиктограммам на плитах я вскоре отнесся иначе. Ведь девушка это так отметилась. Может, это было послание к собратьям по творчеству. Почему бы и нет? Немного загадки не помешает.

                5

Я шел с ребятами мимо дома. Они привычно высмеивали Марата, а я сказал:

- А мне его по человечески жалко, - и пояснил свою мысль в ответ на немой вопрос.

...................................

- и мы пошли дальше, сменив тему.

На другой день я столкнулся с Маратом и в его взгляде на меня было столько боли и
ненависти, что можно было объяснить только одним: он все уже знал. Думая, откуда он мог узнать, я отметаю ребят сразу же: не те они были люди. Подслушать тоже никто не мог. Скорее всего кто-то из них пересказал, кому не надо, мою реплику, упомянув ее автора.

Но мысль-то сама лежала на поверхности, в общем доступе. Марат был откуда-то из
горной деревни, совсем неотесанный. В никакой Сорбонне он, наверняка, не учился, как гнал мне Брайан, языков не знал. Его отец как-то приезжал на стройку, неотличимый на вид от отцов тех турок-месхетинцев, что звали меня с собой торговать семечками в сибирских городах. Разве только что брюки он не заправлял в носки.

И утонченная девушка, наверно, внутренне чувствующая себя женским Тулуз Лотреком
или Фридой Кало рядом?

Леван подарил дочке то, что должно быть у женщины, и уже наверняка проследит, чтобы этот подарок не сделал ноги. Это было очевидно, банально, но об этом не говорили.

С тех пор Марат отстал от меня, так, как если бы меня не существовало. Тем сильнее он придирался к моим ребятам.

Серега, решив уйти, разработал план.

- Работать карпентером никакого смысла нет. Ну, сколько ты можешь заработать? 15-ть долларов в час, 20-ть? Поди еще найди такое место. Да и так ты много не заработаешь. Открыть кампанию, и нанять людей? Одна морока. Нет, я стану пламером.

Сантехником, то есть. Сантехники и электрики хорошо зарабатывали, это правда. На пути к тем заработкам стояла лицензия, без которой заказчик-американец с тобой не станет и говорить. Чтобы только претендовать на сдачу экзамена на лицензию, надо проработать сколько-то лет под руководством специалиста с лицензией. Я ему это сказал.

- А вот и нет. Я дам объявление в газету. Многие собственники домов не спрашивают лицензию. Потом, не забывай: если брать дешевле, то никто и не спросит. А то они не знают, как это бывает.

Сейчас, как домовладелец, приглашая русского специалиста, я знаю, что скорее всего он работает в большой компании, и лицензии у него нет. Там ему лицензия не нужна, а у меня он только халтурит. Работу он знает хорошо, берет недорого, и до его лицензии мне нет дела.

Поставив себе такую задачу, Серега в рабочее время стал изучать материальную часть, и таскать домой сантехнические детали, чтобы потом не ходить по магазинам.

Брайан меж тем жаждал уволить Серегу уже давно.

- Чего ты за него все заступаешься, - говорил он мне.

Наконец, их желания встретились. Серега ушел. Он потом заезжал к нам пару раз взять что-нибудь из деталей.

Алик тоже смотрел на сторону. Он внимательно прислушивался, когда я говорил, как можно работать по объявлениям в газетах, собрав компанию из нелегалов. Ему эта тема была знакома. В начале 90-х он возил рабочие бригады из Украины и Молдавии в Москву, снимал под них квартиры, следил за дисциплиной. Потом я заметил, что он ворует инструменты. В отличии от Сереги, он не делился со мной планами, но было видно, что он собрался уходить. Он и ушел, вскоре после меня.

Я встретил его через пару лет в магазине стройматериалов. Он уже поднялся, купил квартиру. Он делал ремонты так, как мы это обсуждали, сидя на берегу моря.

Наконец, Брайан сказал мне:

- Марат на планерках требует или моего или твоего увольнения. Он говорит, что на стройке хватит кого-нибудь одного из нас. Он говорит, что я работаю по твоим указаниям.

Конечно, при этом, Марата он называл настоящим именем, которое я забыл. Орать на меня он давно перестал. Теперь он со мной, скорее, советовался. На стройке у меня создалось уникальное положение: я искал работу сам. Напомню, что стройка шла без проекта. Находя участок, я говорил об этом Брайану, предлагал решение. Потом я брал людей, трактор. Так, большинство вопиющих проблем на площадке было худо-бедно решено, и стройка двигалась.

Тактика Марата была понятна. Он намеренно преувеличивал мою роль на людях, чтобы тем умалить Брайана, и уволить меня его руками. Никакой такой выдающейся роли я на стройке не играл. Так, не то советник, не то бригадир.

Конечно, Брайан всерьез Маратовых нападок не боялся. Но вынужденный отвечать на них на планерках, он делал весь оффис свидетелями, что его компетенция подвергается сомнению. И с кем же это его сравнивают? А ну, как они все привыкнут к этой мысли? Репутация великого и ужасного с этим несовместима.

Брайан еще раз потом осторожно сказал мне то же, и я, наконец, его понял. И только-то.

- Я могу уволиться сам, - сказал я, - мне здесь больше нечего делать. То, что я хотел сделать, я закончил, а то, что осталось – это мне неинтересно.

Брайан просиял. Этого-то он и хотел в своих самых смелых планах.

- Только оформи все так, как будто это ты меня выгнал. Мне это понадобится для получения пособия по безработице.

Брайан пообещал. Не вопрос. Обещал рекомендовать меня везде, где понадобится. Он даже отредактировал мое резюме, которое я писал первый раз в жизни.

Я распрощался с ребятами, устроил отвальную, и в ближайший понедельник не вышел на работу. Я твердо решил сесть на пособие, а если его будет маловато, подрабатывать вчерную на кэш, и все это время искать работу вроде той, что была. План был хорош, погода стояла прекрасная.

Через неделю мне позвонил Брайан, и без всякого веселья сказал:

- Выходи на работу.

- Зачем?

- Леван хочет, чтобы ты закончил один участок.

Я механически начал ломаться, и Брайан сказал, что оплатит мне дни, что я провел дома, как рабочие. Участок, о котором говорилось, использовался как склад для всякого хлама, и он зарос бурьяном в рост по краям. Вдруг его расчистили. Я работал на нем недели три. Камни, бывшие бедствием еще год назад, кончились, будучи уложенными в нужные места, и теперь я собирал их по всей стройке, заглядывая в самые потаенные места, выкапывая их, если замечал торчащими из земли.

Потом Леван пожелал установить фонтан. На стройке уже давно стояла медная скульптура для фонтана, купленная им на арт-аукционе. Это были три девушки, как бы не грации, держащие над головой чашу с водой. Из центра чаши в разные стороны должны были бить маленькие фонтанчики, наполняя ее, и стекая струйками по краям. На пьедестале было обозначено имя художника, год середины, прошлого тогда века, и страна Франция.

Леван желал, чтобы фонтан был в стиле итальянского Возрождения. Подходящий образец был указан в туристском путеводителе.

Проблема была в том, что фонтан должен был стоять в центре террасы, расположеной на перекрытиях подземелья. Никто не знал, выдержат ли они бетонного монстра, полного водой, будто бы мало им было веса фута земли с цветами и мощенными дорожками. Поэтому я экспериментировал. Добавлял, для облегчения веса, вермикулита в бетон, и отливал блоки различного состава. Потом Семен испытывал их на прочность, разбивая кувалдой. Наконец, оптимальное сочетание веса и прочности бетона было найдено, рассчитан полный вес фонтана с водой, нагрузка. Вроде бы, ничего страшного.
 
Израиль, старый соратник, включился в работу. Он получал 7.5 в час, чуть ли не меньше всех, и подобно некоторым другим рассчитывал обратить на себя внимание, чтобы получить заслуженное повышение. Он его стоил. Ему было лет под восемьдесят. В Баку он был какой-то шишкой в отделочных подразделениях метростроя. Здесь он был кормильцем семьи, с дочкой, ее ребенком и мужем. Все, что бы он ни делал, было исполнено с артистизмом. Я давно просил добавки для него, пока Брайан не сказал мне прямо:

- Леван даже слышать об этом не хочет. Говорит: но ведь сейчас он работает и так? Ну вот и пусть работает так, от нас ему некуда деваться.

Это выглядело как глумление, потому что вокруг было немало бездельников и халтурщиков, получавших больше.

Итак, чертежи, а вернее эскизы на кальке, были сделаны. Я оставлял эскизы Израилю. Из всех работников только он один был способен их реализовать. Забегая вперед, скажу: он сделал фонтан лучше, чем это бы сделал я. Зарплату ему, тем не менее, не увеличили.

- Без меня сможете сделать?

- Сделаем.

Марата в этом своем втором появлении я не помню. Наверно, добившись своего,он теперь старался держаться поодаль от меня.

И вот, я покинул это чудесное место. На этот раз я просто ушел, не привлекая ничего внимания.


                Веселая стройка. Смысл жизни

                1

В феврале-марте лили дожди. Я работал на этой стройке полгода и уже добился бесспорных успехов в водоотведении. Я стал у Брайана экспертом по этой части. Он поручил мне посмотреть одно место на предмет, чего там можно сделать.

Местом это было то самое, сбоку от подземелья, с другой стороны от водопадов. Там, на горбатом склоне, высящимся прямо над нижней террасой, уже стояли Майк со Стивом, тревожно пробуя землю под собой ботинками. После дождей земля разбухла и под ногами чувствовалось некое колыхание.

Речь сейчас шла о том, что вся эта масса грязи, нагруженная уходящим вверх склоном, с грудой камней на нем, может сползти на террасу, погребя под собой угол кирпичной постройки,которой заканчивался нижний ярус подземелья. Что делать, чтобы этого не произошло, ясного понимания не было. Им пришла в голову идея, что склон можно укрепить, погружая в него камни, что и было исполнено тут же. Трактором подцепили камень из груды на вилку, привезли, и утопили его в этом киселе, давя на камень той же вилкой. Сверху, так же легко, ушел другой. Я не понимал, чем это может помочь, разве что ухудшить. Нужно было что-то другое, и я понял что.

- Я знаю, как это надо исправить. Надо построить из этих камней ряд подпорных стен.

- Ты это делал когда-нибудь? – осведомился Стив.

- Нет, - сказал я, - но я уверен, что смогу это сделать.

- Тогда лучше бы ты, сначала, потренировался где-нибудь в другом месте, а не на этой дорогой собственности.

Они не решили ничего, и сошлись на том, что кучу камней надо бы переместить подальше, чтобы оползень не прихватил и их за собой. Взревел трактор, растаскивая камни.

Но мысль уже было невозможно остановить. Я притащил теодолит, сделал примитивную съемку. При этом у меня мелькнула мысль, что из всего нашего курса я, наверно, единственный кто взял этот инструмент в руки после окончания. На геодезической практике мои дела шли худо, я ничего не понимал в отсчетах, и мой отчет для меня делали две девочки-отличницы.

На эскизе я расположил три подпорных стенки. Сама собой вписалась изогнутая лестница наверх. Я уже знал, что в этих стенках будут желоба-сливы, для дождевой воды, из грубо сложенных камней. Само собой, вода будет отведена трубами в драйвэл, который должен был, согласно плана, быть где-то здесь. Попутно будет решена проблема, куда деть камни, с которыми никто не знал что делать. Камни будут утилизованы, а ведь до этого, были мысли продать их, или отдать на вывоз за так.

Я пошел с этим к Брайану. Он не прогнал меня, что было уже хорошо. Через какое-то время, поговорив с Леваном, он разрешил мне попробовать. Я взял двух ребят. Один из них был подмосковным бомбилой, и спорил со мной на каждом шагу. Он не был способен понять смысла этого инженерного сооружения, но его душа не мирилась с необходимостью подчиняться планам кого-то, кто только что работал с ним наравне. У нас даже была пара серьезных стычек. Их работа была далеко не из тяжелых. Трактор привозил несколько камней. Я отбирал нужный камень, мы его устанавливали. Потом я выставлял его под нужным ракурсом, закреплял в нужном положении. Иногда камень укреплялся раствором. Все это время ребята покуривали, сообщая мне свои мысли о моей работе. Они считали ее несерьезной и ненужной. Вскоре этот бомбила попросился уйти от меня. Мы построили самую нижнюю стенку. В ней был устроен слив для воды из сланцевых плит, сбоку уложено несколько каменных ступенек, ведущих наверх.

Вскоре Брайан привел ко мне американского архитектора. Тот осмотрел построенное, хмыкнул, и сказал, что слив надо бы сделать брутальнее. А так, одобрил. Леван, как сообщил мне Брайан, одобрил тоже, только попросил камни брать покрупнее. Наверно, этьо ему тот же архитектор это посоветовал.

                2

Мне был дан полный карт-бланш – делай что хочешь. Правда, от остальной работы, такой, как водоотведение, которое далеко не закончилось, стороительство террас и лестниц, необходимых по месту, но отсутствующих в проекте, я не освобождался, да оно и не было мне в тягость, потому что освежало голову.

Я не знал, где и чем закончу, и это было самое увлекательное. Вижу: угловой камень удачно встал почти на всю высоту стены. Стояший, как на базе, на другом булыжнике он неуловимо ассоциируется с первобытной колонной. Так добавим к нему каменную же капитель. А потом повторим это в двух других стенках, уходящих вглубь по склону, с другими камнями. Камни отличаются по форме. Никто не заметит, ни сходства с колоннами, ни повторения мотива. Все равно, это должно оставить отпечаток на сетчатке глаза, оставить вопрос: показалось ли это мне, или...

Я нашел на свалке, готовые в вывозу бетонные обломки каких-то архитектурных деталей, и вмонтировал их в стены, как арабы включали в кладку обломки римских колонн.

Помощники мои менялись. Запомнились двое, оба тепловозные машинисты с БАМа, женатые на сестрах, обоих звали Андреями. Они установили режим: не перерабатывать сверх нормы. Норму они установили себе сами, за соблюдением режима строго следили. Они употребляли слова «шланговать», когда надо было описать состояние ничегонеделания. Образованное, вероятно, от выражения «прикинуться шлангом». Они таскали с собой магнитофон, который все время играл Дюну, Сукачева, и тому подобное. Однажды к нам подошел Стив, и спросил:

- О чем эта русская музыка?

А там гремело что-то цыганское:

Лучше веселиться, чем работать,
Лучше водку пить, чем воевать...

Мы перевели. Он кивнул головой:

- У нас тоже есть такая субкультура. У нее есть музыкальное выражение, это - рэп.

Пару раз мы выпивали в рабочее время. У них было оборудовано в подземелье убежище, где можно было незаметно покемарить, отоспаться, если нужно. Потом они нашли себе место помощников электрика, где возможностей «пошланговать» было больше, чем у меня. Ну, и профессии можно было чуть-чуть нахвататься. Потом они ушли на работу в метро.

Я нашел-таки драйвэл, указанный на плане, с трубой, ведущей в него, и врезал в трубу колодец-ливнеприемник, который собирал всю воду, сбегавшую сверху. Для этого вырыли глубокую яму, опустив в нее два бетонных кольца. И закрыли ее круглой плитой с отверстием под кирпичную горловину, увенчаную решетчатым люком. Я даже никогда прежде даже не видел, как это делается, а тут распоряжался всем. Ну разве не стоило жить только для этого?

Есть фотография, на которой я стою на недостроенной лестнице. Позади строится забор. Я выгляжу на ней молодым и абсолютно счастливым.

                3

Когда два яруса стен были готовы, мне показалось, что они выглядят очень уж мрачными и неприветливыми. Понятно, причина была в том, что они были неозеленены. Между камней должна бы расти трава и мох, на террасах – рябинки, где-то что-то виться, и тому подобное.

Я сказал об этом Брайану и мы поехали в nursery, как здесь называют подобные места. Там я был ошеломлен изобилием сортов. Как выбрать? Для этого надо хоть что-то об этом знать, а я не знал ничего. Брайан только посмотрел на меня, и мы вернулись обратно ни с чем.

Через пару дней на другой половине с водопадами, которую уже давно считали покинутой, появились люди. Они шустро укладывали систему полива, разматывая барабан с пластиковой трубой. За несколько дней они сделали поливочную систему, испытали ее, и смылись. Пока они работали, на ту половину завезли растения. Их были сотни: деревья, кусты, трава, цветы, все в мешках и горшках. Сразу же среди них появился строгого вида худой старик с, казалось, дочерью, и они начали это все рассаживать.

Я крутился неподалеку, завидуя им всем. Наконец я подошел к одному из них, мужичку, выглядевшим своим, поговорил с ним. Оказывается, Леван возобновил сотрудничество с ландскейперской компанией, и они собираются все быстренько закончить. Мою работу они уже все видели, и знали, что ее делаю я. Я спросил мужичка как он думает: смогу ли я найти себе работу в американской компании, подобной их?

- Запросто, - ответил он.
 
- Но у меня плохой английский.

- Видишь его? – спросил он, показав на парня, расставлявшего горшки - у него прекрасный английский, а я ему ничего не могу поручить. Язык в нашем деле - не главное.

- Как же мне искать работу?

- Рассылай везде свои резюме. Я знаю, что сейчас некоторые компании ищут работников.

- Но я не знаю их адресов.

Интернет, уже конечно, существовал, но пользоваться им я не умел, а за компьютер, который мы только что, с Серегиной помощью, купили, я еще не садился.

- Я тебе их пришлю, дай только мне твой e-mail.

- Как мне себя называть в резюме?

Он подумал, и сказал:

- Landscape installer. Можешь в резюме написать, что я тебя рекомендую.

И он на самом деле, он прислал мне список компаний. Он сам был ландшафтным архитектором. Я ничего не послал по этим адресам. Потом Брайан подозвал меня. Он стоял со стариком и, условно, его дочерью. Все были довольны и улыбались. Он сказал мне по английски, чтобы понимали и они:

- Если тебе нужно, ты можешь брать немного растений у них.

Старик прветливо закивал. Я так и сделал. Начал я с немногого, но потом понял, как много мне нужно. Я присматривался к работающему с девушкой старику, как они вживляют растения в расселины скал, сажают их в воду. Там, где они проходили, возникал романтический пейзаж. Потом они перестали выходить на работу. Потом Брайан сказал мне:

- Чего ты медлишь, ничего не берешь? Это же все погибнет под солнцем в горшках.

- Но ведь это все не наше.

- Это не твое дело. Забирай все, что ты считаешь нужным.

Я израсходовал почти все. Остались только горшки с засохшими растениями, да какая-то малопонятная мелочь, неподходящая для меня.

Осенью старик приехал на грузовике.

- Где мои растения? - спросил он меня, подойдя.

Я показал рукой туда, где стоял остаток.

- Но там не все.

- Спроси у Брайана.

Он вернулся с Брайаном.

- Да вот же они, - сказал Брайан, и показал рукой на оставшиеся горшки.

- Это не все, где остальное?

- Ну, знаешь, это вообще-то стройка. Я не все здесь могу контролировать. Что-то раздавили трактором, что-то перепутали с мусором и выкинули. Да ты сам разрешил нам брать отсюда. А чего ты их раньше не забирал?

Старик с презрением отвернулся от нас, и пошел грузить оставшиеся горшки. Таким манером Брайан решил проблему озеленения моих стенок. Он заманил компанию вернуться на стройку, пообещав продолжить выплаты, может быть даже, и заплатил немного. В надежде на окончательный рассчет, они завезли растения, уже профессионально подобранные по сортам, гармонирующими между собой, подходящие к местному климату, и по широте свой души дали формальное разрешение пользоваться ими и мне. И после этого Брайан перестал им платить. Не нравится – иди в суд.

Чтобы быть наготове, он попросил меня составить для него список наших претензий, обосновывающий остановку платежей. Я осмотрел их работу, сверил со старым проектом. Допустим, в проекте стояла отметка земли у водопада. В реальности, она получилась на фут выше, что понятно. В делах ландшафтной архитектуры строят так, чтобы создавался вид, ракурс. Линии должны выглядеть плавно, если это дорога. На бумаге этого никогда не предусмотришь, делать надо по месту. Однако, с другой стороны, если поверхность выше на фут, то на лестнице, которая с террасы ведет к этому водопаду, должно добавиться две-три ступеньки, и она станет длиннее. А есть ли там для этого место? А не исказит ли это замысел другого архитектора, проектировашего то, частью чего была эта лестница?

Нет, вы вернитесь к первоначальным планам, сделайте площадку на фут ниже, как в проекте. А там уже все скалы укоренились в земле, и пруд зарос лилиями.

Я насобирал таких крючков достаточно для встречного судебного иска, чувствуя себя предателем хороших, дружелюбных людей.

Судя по тому, что к этому больше не возвращались, компания махнула рукой на убытки. Брайан был мастер на такие фокусы.

Вот - другой случай. Там же, между скалами, петляла крутая дорога. На мой взгляд она должна была быть покрыта большими плоскими камнями, как бы естественно выходящими на поверхность. Леван захотел вымостить ее гранитными плитами с орнаментом. Под них надо было залить основание из бетона. Решение это до такой степени было несовместимо с контекстом всего места, что я и говорить об этом не хочу. А что поделать?

Брайан поручил это мне. Я повел его на место, где объяснил, что на вираже наружный край дороги должен быть выше внутреннего, уклоны должны сопрягаться плавно, и много чего такого. Это все должно было учитываться при выставлении опалубки. В конце я сказал ему, сколько времени это у меня займет.

Брайан отлично все усвоил, только по своему. Пусть самую ответственную часть сделают за бесплатно другие. Через пару дней там появились два мужичка. Они забили штыри по контуру дороги, натянули шнуры, и стали устанавливать по шнурам бордюры из грубых гранитных блоков. Блоки ставились на основание из бетона, а снаружи присыпались грунтом. Брайан нанял профессионалов-подрядчиков, которых подрядили на всю дорогу.

Только они не знали они, с кем связались. Как только бордюры были выставлены, эти профессионалы-подрядчики исчезли, и больше мы их не видели. Видимо, с ними разорвали контракт, или тупо не заплатили очередной взнос.

Но оставшиеся после них бордюры были тем, чего так не хватало: готовой формой для тела дороги. Укладывай себе бетон на четыре инча ниже бордюров и ни о чем не думай. Брайан это даже не мне поручил делать, а мексиканцам.

Не все фокусы проходили гладко. Обманутые подрядчики приходили в то, что у нас называлось оффисом. Им говорили приходить завтра, потому что сейчас никого нет на месте, и так до бесконечности, пока им не надоест. Это был малый бизнес. У них и времени-то на эти походы не было.

Но однажды приехал огромный экскаватор на платформе. Экскаватор съехал с нее, и стал в воротах. На этом экскаваторе приехал подрядчик, который до того безуспешно требовал оплаты произведенных работ. Он сказал, что если ему не заплатят, то он разнесет стрелой с ковшом кирпичный забор вокруг, а потом что-нибудь еще. Для острастки он завал мотор и показал как сделает это. Оффисный дежурный забегал, связался с Брайаном. Приехал Брайан. Конечно, можно было бы вызвать местную деревенскую полицию, но вместе с ней приехал бы репортер местной газеты. Район был богатый. Леван там был никем, а он хотел бы стать им своим. Экскаваторщику решили заплатить, но при условии, что он бесплатно вытащит своим ковшом огромный камень, который торчал в котловане бассейна. Его никак нельзя было вытащить и куда-то убрать теми машинами, что мы имели. Экскаваторщик согласился, получил свои деньги, вынул камень, и уехал.

А оффисный дежурный, смеясь рассказал мне, что шесть тысяч ему выплатили двумя чеками с разных счетов: на четыре с половиной, и на полторы. Тот, что на полторы, был со счета, на котором давно уже ничего не было.

Ну вот, ей богу, все так и было.

                4

Мне нравилось сажать растения между камнями кладки. Для этого я их специально разводил. Отщипывал маленькие ростки, ставил их в воду, чтобы они пустили корешки, а потом пересаживал в горшочек. За лето я умножил свой питомник так, что все три моих стенки обросли зеленью, как будто бы оно век там так и стояло.
 
Осенью я вышел на верх бугра, где весной стоял со Стивом и Майком, тревожно прислушиваясь к подземной жизни. Сейчас под ногами была твердыня. Осталось водрузить на нее корону. Для нее у меня давно был припасен белый камень, единственный среди других камней. В определенном положении он был похож на кресло: впадина под ягодицы, спинка-валик. К низу он изящно закруглялся. Сидя на нем, можно было любоваться морской далью, с Манхэттеном на горизонте.

Я представлял себе мальчика с книжкой, сбежавшего сюда от взрослых, мечтающего неведомо о чем. Так как я когда-то стоял на нашем заборе, держась рукой за столб. Тогда передо мной был казенный сад, потом речка, холмы, с единственным крохотным домик наверху. Я смотрел и мечтал. Чтобы тому мальчику не было скучно одному, я расставил вокруг и простые камни. Если у мальчика есть братья или друзья – пусть сядут тоже.

В расселину между камнями я посадил деревце, отдаленно напоминающее то ли рябину, то ли облепиху, с гроздьями красных глянцевых ягод. Стив увидев его, сказал, что в следующем году ягод не будет, потому что рядом нет мужской особи. Тогда я нашел такую. Рядом места уже не было, и я посадил его поодаль, надеясь, что все-таки не так далеко.

В это время мне помогами Миша и Израиль. Израиля на работу в то время подвозил я. Тогда сербские войска и парамилиция входили в Косово. По телевизору ежедневно показывали колонны беженцев, текущие потоками к границам. В «National Geographic», который я тогда выписывал детям, был репортаж из Косово. На фотографиях были погромленые селения, рука мертвой девушки с трупными пятнами на ней. Утверждалось, что перед смертью она была изнасилована. Америка еще только грозила Сербии бомбардировками, требуя оставить Косово. Это все проходило как-то мимо меня, но Израиль все время вел разговоры на эту тему.

- Нет, ну ты представляешь, там гибнут маленькие дети. Конечно, сербов надо бомбить.

Мне не хотелось говорить на такие темы. Своего мнения у меня не было, а идти на поводу у любой стороны я не хотел. Поэтому я сказал:

- Хорошо, предположим, я с тобой согласен. Но тогда надо быть справедливым со всеми. Израиль занимает территории, которые по международному праву он не должен занимать. Он бомбит соседнюю страну, и там тоже гибнут дети.

В то время тоже шли, или еще недавно шли ливанские войны

- Получается, что Израиль тоже надо бомбить, чтобы он оттуда ушел. Учти, что я лично не хотел бы этого делать. Я считаю, что Израиль бомбить не надо. Но тогда ты признай и право Сербии на ее территории.

Израиль чуть не заплакал:

- Ну как ты можешь сравнивать? Арабы же такие сволочи...

Леван почти весь год был в отъезде. Брайан сказал, что по его приезду он будет просить повышение зарплаты для меня. Это было бы очень уместно. Я прикинул, что вся моя работа обошлась Ливану максимум в семьдесят тысяч, включая сюда все. Это было очень мало. На моей работе он здорово сэкономил. Ну, и я нуждался в ободрении. Если бы меня похвалили, мне было бы приятно.

Леван приехал к Новому году. Тогда выпал снег, и все работы перешли внутрь дома. Я околачивался в нем, от нечего делать помогая ребятам то там, то тут, и наконец, спросил Брайана, что сказал Леван, увидев мою работу.

- Смотрел. Вроде бы ему понравилась.

И все. Про мое повышение Брайан ничего не говорил. Потом, когда я сказал ему, что Сереге и Израилю надо бы поднять зарплату, он крикнул, не сдерживаясь:

- Не будет никому никакого повышения, Леван сказал, что ни копейки не даст. Хочешь, говорит, дать – плати из своих. Леван вообще настроен всех вас разогнать. И тебе ничего не будет тоже.

                5

Укрепление склона, угрожавшего оползнем, чем был, по существу, мой ландскейпинг, закончилось. Камней значительно поубавилось. Теперь предстояло соединиться ландскейпингом с дорожками, окружавшими дом. Ну, это простая тропинка, мощенная битым камнем, идущая вдоль горного ручья, устроенного из камней по образцу, живущему в моей душе.

Сколько было сижено, сколько было выпито в юности, на берегах таких ручьев! По этому, сотворенному мною ручью даже иногда бежала вода. Во время поливов спликеры вращали струю воды, орошая растительность, и по камням сбегал ручей, исчезая с самом конце в решетчатой крышке колодца.

Я работал над этой дорожкой и ручьем во время, свободное от других работ. Камни теперь были полегче, трактор требовался редко, помощники мне были не нужны. Тогда я уже занимался тем, чем хотел. Я заметил, что все быстро зарастает противными сорняками. Не был в каком-то месте неделю, пришел – и не узнать. Без регулярной прополки не обойтись. Вот, наверно, почему подобный ландскейпинг - редкость. Везде в основном, газоны, подстриг косилкой, и всего-то делов. А здесь надо будет  держать пару мексиканцев для прополки сорняков. Когда Леван въедет в дом.

Ничего не поделаешь, я постоянно выдергивал сорняки, где бы не проходил. Однажды я купил небольшую бутылку бренди, и ушел на свои камни. Я оглядывался вокруг, и любовался всем: морем, домом, в оправе из платанов, своими камнями, красиво заросшими кустиками с цветными ягодками, зелеными соцветиями, лепящимися в щелях.

Господи, вот ради чего стоило жить, пришло мне в голову. Здесь до этого был дикий склон, а стал райский уголок, созданый командой людей, не связаных друг с другом, и даже часто враждебных друг другу. Заказчик у них – богатый чудак. Их объединяет одно общее: они упорядочивают хаос. Они служат порядку. Они такие люди, они без этого не могут. Это их миссия. И пусть одним из них, хотя бы и самым младшим и незадачливым буду я. Я хмелел, и понимал, что я согласен работать по этой части даже даром.

Одно время я переделывал террасу, примыкавшую к дому. В одном его крыле была библиотека, без книг, конечно. Туда свезли скульптуры, купленные Леваном на арт-аукционах в поездке. Я помню только мраморные бюсты, похожие на римские, но там было много чего еще. Комната была заставлена ими, напоминая зал в музее Ватикана, который я посетил через двадцать лет. Брайан говорил, что Леван подумывает создать художественный музей своего имени в Нью Йорке, и после своей смерти, передать его городу. Леван примерял тогу Мецената. Об этом даже говорили другие, как о деле решеном, но я не слышал потом, чтобы из этого что-нибудь вышло.

Потом наняли садовника – Татьяну, единственную женщину на стройке. Она раньше работала в Киеве, как бы не в самом Ботаническом саду, и в растениях разбиралась. Брайан тогда сказал мне:

- А ты знаешь, как называется то, что ты построил? Альпийская горка!

А это она ее так называла.

Она стала покупать цветы и деревья, сажать цветы в вазы, стоящие везде, а деревья на все свободные места. Кандидатом в постоянные садовники теперь стала она, но зарплата ее была такая же маленькая, как у большинства рабочих. Но зато ей дали служебную машину. Теперь у меня был постоянный источник растений.

Татьяна-садовница купила много деревьев туи. Она понавтыкала их везде, где только могла, и их оставалось все еще много. Они начали сохнуть в мешках.

- Леван ругается, что деревья пропадают, - сказал мне Брайан, - посади у себя хоть что-нибудь.

- Туя не подходит к этому месту, - отвечал я

Я видел там изломанные деревья, деревья с искореженой плоской кроной зонтиком, с красными листьями. А тут туя... что туя... Пошлое дерево. Годится то, чтобы сажать вдоль заборов.

И вот, я окончательно покинул стройку, как уже написал. Через пару недель мне позвонил Брайан и попросил заехать за чеком. Каким еще чеком, я же получил расчет? Приехал. Оказывается, он выписал мне чек за две недели, не то премия, не то выходное пособие. Лишние деньги порадовали.

Я решил пройти по площадке последний раз. На пригорке белел склад чего-то. Подойдя ближе, я увидел бетонные садовые скульптуры на поддонах, что продаются по всей Америке в магазинах у дорог. Товар для бедных. Мое внимание обратили на себя львы и олени. Вроде тех, что в годы моего детства стояли по трассам на пригорках, наряду с архарами и пионерами. Я огляделся, и увидел, что эти дешевые животные кое где уже поставлены. Они всюду выглядывают из-за деревьев, они вздымают свои рога перед входом.

Я пошел дальше. Там, где мальчик с книжкой, сидящий на белом камне, должен был смотреть на море, виднелась щетка посадки туи. Я остановился, и не пошел туда. Я развернулся, и пошел обратно. Я не хотел портить мои воспоминания. В них все должно было остаться так, как оно должно было быть. Плюс капелька надежды.

О, Леван! О, любитель антиквариата и покровитель искусств! Твоя мечта уже близка к полному воплощению. Я ухожу, храня в душе благодарнось тебе, Брайану и этому месту.

                6

Так я закончил эту главу, и потом изложил все здесь. История со строительством дома на берегу моря казалась мне законченной. Я решил посмотреть, что известно об этом доме Интернету.

Я нашел статью одной художницы по инерьеру. Ее наняли года через три, после того, как я покинул стройку. Это была не Алена, которая работала при мне. Более того, в перечислении других художников, имя Алены отсутствует. Статья была с фотографиями.

Я обалдел! Такого я не видел нигде. Каждый квадратный дюйм пространства, что внутри дома, что снаружи, был задекорирован. Сотни, если не тысячи статуй стояли везде, где только находилось место их поставить. Я не увидел старых знакомцев - оленей. Может быть, Леван передумал пользоваться такой дешевкой, а может, они потерялись среди вполне достойной скульптуры, задавленные ее массой.

Все проезды, террасы и дорожки были покрыты узорами: то в виде чешуи, то геометрическими. Ну, при начале этого процесса я еще присутствовал.

Все вместе отдаленно напоминало образ рынка тропических фруктов, развалившийся под солнцем сказочного острова. Слова красиво, стильно, гармонично, были не из этого лексикона. Сказочно - вот бледный, но подходящий эпитет. Наверно, этот дом - главный итог жизни Левана. Его миссия. Когда-нибудь кто-нибудь додумается открыть его для экскурсий. Жить в таком доме невозможно, и похоже, никто в нем сейчас не живет.

А главное, та художница написала то, что во главе всех замыслов стоял только Леван. Причем, стройка эта не закончилась при его жизни. Что она считает это время замечательным, и в общем, вторит моим мыслям, изложенным в этой главе. Вернее, это мои мысли вторят ее статье, потому что она написана раньше.

Моя роль в создании этого шедевра неизвестно чего, была микроскопической, впрочем, такой же, как и всех остальных его создателей. Мы все как муравьи, выполняли свое предназначение, каждый таща свою соломинку, не зная конечного замысла Творца. А знал ли его он сам? И кто был творец? Сам Леван? Или он тоже бессознательно повиновался чьей-то высшей воле? Но каждый из нас отдавал лучшее, из того, что он мог.

Сомневаюсь, что Леван платил этим художникам деньги, достойные их труда. Вот интересно было бы узнать: прав я или нет.

Что же нас всех: от художников до чернорабочих держало там?

Мне-то ответ ясен. Но я не буду его здесь излагать. Кому это интересно, тот сам его знает.



                Как мы покупали квартиру

                1

В той первой квартире, что мы сняли по приезду, мы прожили два года. Чем запомнилась мне та квартира?

В основном, тревогой. Не было постоянной работы. Каждый месяц, когда приходил срок платить рент, над тем скудным запасом денег, что мы привезли с собой, нависала угроза сокращения. Мы черпали из этого источника год, пока он не иссяк почти совсем. Потом произошло два события: у нас родилась Настя и я нашел настоящую работу. Еще до рождения Насти, врачи нашли у нее дефект почки, который должен был привести к почечной недостаточности в подростковом возрасте, со всеми последствиями. Поэтому, для нее была запланирована операция по расширению каких-то почечных протоков, после того, как ей исполнится четыре месяца.

У Асели неважно складывалось в школе. Она была красивая, луноликая, и привлекала к себе внимание. Английский ей давался туговато, а ведь ее определили в девятый класс по результатам тестов. Те тесты только то и показали, что на старой родине школьная программа по математике и физике опережает американскую. Асель легко cдавала тесты, которые американские дети в ее возрасте не могут сдать. Но на уроках она стеснялась отвечать.

Если мы и могли купить ей что-то из вещей – то только в самых дешевых магазинах. Однако, боюсь, что мы и это не часто покупали. Она подружилась с такими же девочками, и они вместе прогуливали уроки. Кроме того, на нее обратил внимание парень старше ее, к тому же - таксист.

Скажу честно: из-за нашего переезда в Америку у Асели не было нормальной юности. Что могло происходить в ее душе? Мне было не до этого. Я приходил поздно, усталый, жена, вся отекшая, с токсикозом, зарабатывала машину. Все это свалилось на подростка в пятнадцать лет. Можете себе представить. Однако, потихоньку, все начало выравниваться.

Асель пошла подрабатывать, у нее появились собственные деньги. Однажды Асель ушла вечером, и не вернулась к ночи. Мы обратились в полицию за ее поиском. Мы предполагали, что у нее свидание с таксистом. Когда Асель пришла под утро, мы аннулировали заявление, но полиция все-таки пришла к таксисту, и дала ему понять, что теперь он под колпаком. Тогда таксист заморозил отношения на платонической стадии. Он долго на ней не продержался, и через полгода свалил сам. Господи, как Асель тогда убивалась из-за крушения своей первой любви! Тогда я считал это нашей победой, а теперь думаю, что главной привелегией юности должно быть право на ошибку. Не надо было нам лезть в чужую жизнь.

Насте благополучно сделали операцию. Новенькая, почти даровая машина, появилась у дома и всегда была под рукой. Ну, и у нас стали появляться деньги, так, что мы даже открыли сберегательный счет. Те деньги были, конечно, смешные, но мы тогда этого не понимали.

Естественно, мы захотели сменить квартиру на большую, как только закончится контракт.

                2

Другая квартира нашла нас в том же доме. Она запомнилась мне ощущеним вечного солнечного весеннего дня. Окна спален выходили на проспект, в них всегда было светло. Ванная комната была сухая в отличии от прежней, пораженной черной плесенью. На работу я уезжал в предвкушении открытий, которые в этот день мне предстоит сделать.

Асель вошла в положительной вираж: она училась вечерне, сдавала на GED – эквивалент свидетельства об окончании школы. Потом она пойдет в колледж. Через год жизни в этой квартире я ушел со стройки, и сел на пособие по безработице. Некоторое время я отдыхал. Для этого пособие было достаточно велико. Потом я стал искать работу на кэш, как делают в такой ситуации все русские. Они рассматривают это пособие как дополнительный источник дохода.

Надо сказать, что это преследуется законом, и я надеюсь, что меня может от этого спасти только срок давности на такие нарушения, если кто-то из читателей донесет на меня в налоговую службу.

Мне позвонил Серега, и сказал, что один человек ищет работника для ремонта дома, и предложил прийти. Сам Серега делал для этого дома новую лестницу на второй этаж. Я поговорил с владельцем, и был принят им на работу. Серега рассказывал, что уйдя с нашей стройки, он объявил себя пламером, то есть сантехником. За полгода он заработал раза в четыре больше, чем зарабатывал до этого, и съездил с семьей во Флориду отдыхать. Он уже жалеет, что по старой памяти связался с этой лестницей, потому что из-за этого не может брать другие заказы по сантехнике подороже. Он и вправду, бросил работу дня через два. Хозяин удивлялся тому, что он не взял никаких денег за уже проделанную работу. Ту начатую лестницу потом заканчивали другие люди, найденые уже мной.

Хозяина звали Марк, он был из Израиля, сын польского еврея, пережившего Холокост. Он затеял полную реконструкцию своего двухэтажного дома. Цокольный этаж сдающийся в рент, был уже закончен. Он планировал в своей квартире ободрать все стены, потолки и полы до кирпича и балок, а потом поставить все новое, изменив планировку. При этом, семья не собиралась выезжать из дома. Работа должна была делаться поэтапно. Конечно, для производства таких работ нужно разрешение – construction permit. Чтобы его получить, нужно представить проект, выполненный лицензированным архитектором.

Ничего из этого делать Марк не стал. Если и собирался вначале, то потом передумал. Присмотревшись ко мне, он решил, что может обойтись только моими услугами, и не прогадал. Он здорово сэкономил. Я сделал ему все основные работы, кроме паркетных полов и облицовки ванной комнаты. Их недорого сделали Израиль и Саша.

У нас сложились прекрасные отношения. Он был нумизмат. Днем он следил за он-лайн аукционами, покупал и продавал монеты. В обед он приносил мне ланч, приготовленный им самим. Если это был бутерброд, то он был весь разукрашен, как в дорогом ресторане. Он приносил для меня кипу аукционных каталогов, и я листал их, жуя. Марк поддерживал со мной разговор о монетах. Он собирал городские монеты Израиля и Иудеи античных времен.

Он был непростым человеком. Деньги я получал сотенными бумажками, по четыре в неделю. Сотенные в Америке мало распространены. Тогда их кое-где их даже не принимали, о чем извещала табличка над кассой. Так вот, я обратил внимание, что банкноты иногда бывали совсем уж прошых лет. Однажды, так вообще семидесятых, как будто он их доставал из тайника, вроде наволочки или валенка. Он говорил, что работает бартендером в ночном клубе в Манхэттене, но все дневное время он проводил со мной. Когда же он отсыпался?

Машина у него была такая старая и убитая, что было странно, как она вообще еще ездит.

- Не смотри на ее внешний вид, - сказал он мне, - все работает как надо, мотор, трансмиссия. Механик за этим следит.

В это время моя жена получила от своей компании новенький Cadillac Deville. К удивлению и ужасу работников заправок, мы заправляли его самым дешевым бензином. Все равно ведь, не наш. По утрам я возил Аню в школу. Она стеснялась демонстрировать другим детям такое богатство, и просила меня высаживать ее за квартал до школы. Я поведал об этом Марку, и он с юмором сказал:

- Прямо как мой сын. Он тоже просит меня высаживать его раньше, потому что стесняется нашей машины.

Работать у него было тоже очень комфортно. Он не подгонял. Я несколько дней делал закругление стены, сначала гипсокартоном-шитроком, а потом шпаклюя. Я добивался, чтобы закругление было ровным при всех освещениях, а это нелегко для такого любителя, кем я, все равно, был.

В это время уже вовсю поднимался строительный бум. Частные дома сносили, и на месте двух-трех снесенных поднимались кондоминиумы. Как-то мы стояли с Марком у окна и смотрели на силуэты этих новых кондо, возводящихся вокруг. Мы попробовали посчитать доходы девелоперов, купивших три-четыре дома за миллион, потом построивших на этом месте кондо, в котором каждая квартира стоит двести-триста тысяч. Как ни считай, выходило много. Долго так продолжаться не может. Дома обязательно подорожают.

- Тебе надо покупать дом прямо сейчас, - сказал мне Марк, - пока еще цены низкие.

                3

Нельзя сказать, что эта мысль для меня была новой. Еще по приезду я узнал, что купивший жилье в рассрочку, платил бы за него столько же, сколько он платит за съемное, если не меньше.

Кажется, при таких условиях, любой бы купил дом, ан нет. Оправданно боясь потерять деньги, банки требуют от заемщика хорошей кредитной истории, и первоначальный взнос в размере не меньше 10-ти процентов, а лучше больше.

А где это взять? Кредитная история создается годами дисциплины. Ты должен доказать, что ты надежный заемщик, а для этого надо много занимать и вовремя отдавать. Но не дай Бог просрочить с любой платеж, хотя бы в магазине - кредитная история сразу же просядет.

Наша знакомая Катя вместе с мужем владели медицинским оффисом. Я работал там хэндимэном несколько часов в неделю. Обязанности не были тяжелыми, зато я набирался там опыта для стройки. Катя выбирала дом для покупки, и приглашала меня, когда смотрела его. Я обмерял дом, составлял планы. Заодно я беседовал с ней, и она тоже убеждала меня, что мне надо покупать дом. Но как мне получить заем?

- У меня есть знакомый брокер, он все сделает. Скажешь, что от меня.

И она дала мне его телефон.

В том году у моей жены дела пошли в гору. Одна девочка, рекрутированная ею, решила делать карьеру, и выполнить программу продаж для получения машины. А женщина, рекрутированная этой девочкой, в свою очередь, тоже взялась за ту же программу, и дело завертелось. Жена моталась, помогая той и другой, продажи росли, комиссионные суммировались, и мы вдруг обнаружили, что на нас свалились немалые деньги.

Тогда мы жили на мое пособие. Оно было близко к максимально возможному, потому что рассчитывается от предыдущей зарплаты. То, что я получал у Марка, откладывалось. В короткое время у нас накопилось тысяч двадцать пять. Деньги жгли руки, хотя и лежали в банке. В довершение к этому, проблема с паркингом машины, существовавшая и до этого, стала непереносимой. Возвращаясь домой поздно, жена бывало по паре часов кружила вокруг дома, рассчитывая только на то, что какой-нибудь полуночник освободит место. Я сидел рядом, чтобы она потом не шла домой одна. Мы не высыпались. Было очевидно, что нам нужен свой паркинг. В один из дней кто-то из нас сказал другому:

- А не позвонить ли нам брокеру? Ничего, конечно, не получится, но может, хоть что-то узнаем?

Брокер приехал сразу же. Его звали Леня. Он сказал, что может сделать заем в пределах таких-то сумм, если мы найдем то, что хотим купить. Денег на первоначальный взнос – downpayment, у нас маловато, но пойдет. Только тогда процент будет немножко выше. То, что я сейчас безработный, не имеет значения. Действовать нужно быстро - цены растут.

И мы поехали смотреть дома. По реал эстейтам мы ездили мы на Кадиллаке, и везде нас принимали за богачей, хотя мы сразу же обозначали предел цен, установленного нам Леней. А нам показывали дома дороже допустимых. Вначале покажут какой нибудь убитый, а потом говорят: а вот у нас еще есть... И пошла напрасная трата времени. В поисках дома мы добрались и до Стейтон Айленда. А что? Там тоже живут люди.

Мы смотрели и кондо – собственные квартиры в многоквартирных домах, в том случае, когда к ним прилагался паркинг. Однажды жена вернулась домой из поездки по городу, и сказала: я видела дом, где висит объявление о продаже квартир. Давай посмотрим. И мы поехали. Я увидел дом на углу тихой тенистой улицы. Трехэтажный, из розоватого кирпича, из трех блоков с острыми крышами,смещеных уступами, он выглядел так трогательно и нарядно, что место ему было где-нибудь в Европе, а не в Нью Йорке. Перед домом на частном паркинге стояли машины.

И я сразу сказал жене:

- Я бы хотел жить в этом доме.

                4

Леня все сделал, как сказал. Заем мы получили. Процент получился высоким. В этом сказалась наша хилая кредитная история, а также то, что мы включили closing cost – плату за оформление документов, в заем. К этому добавилась еще страховка на заем, которую потребовали от нас, как от первоходов. Когда он собирал документы, я дал ему копии чеков на мое пособие, и спросил:

- А как банк на это посмотрит? Как безработный будет оплачивать кредит?

- А никак, ответил он, - пересчитают документы по перечню, и все. Разве что перелистают те, что сверху. А мы положим эти чеки снизу.

В самом конце он сказал, что все-таки нужна справка, что я где-то работаю, и получаю большую зарплату.

- Где же я ее возьму? – спросил я.

- Попроси Катю дать. Ей ничего не стоит.

Я позвонил Кате. Она сначала испугалась, а потом отказала. Тогда Леня где-то сделал эту справку, и принес ее мне. В справке говорилось, что я работаю там-то и получаю такую-то зарплату.

- Эта справка стоит полторы тысячи.

Я заплатил. Тогда я подумал, что платил ему, а сейчас думаю, что у него на этот случай был кто-то свой. Этому своему надо было еще подтвердить все написанное в справке, если бы банк позвонил проверить, или послал бы письмо. Все-таки ответственная работа. Бесплатно ее никто не будет делать. С Катей после этого у нас отношения разладились. Я позвонил ей пару раз – она не взяла трубку. Сама она больше мне не звонила, а потом я и сам перестал пробовать.

Квартиру мы оформляли в адвокатском оффисе, расположенном в близнецах торгового центра, ныне несуществующих. Из него открывались изумительные виды. Мы подписывали, один за другим, десятки документов, которые были не в состоянии прочесть.

Моя жена не хотела брать в новую квартиру ничего из старых вещей, кроме телевизора, компьютера и книг. Кое как я уговорил ее взять что-то из недавно купленной мебели. Когда я стал собирать еще какие-то остатки, она устроила мне скандал, и поругалась со мной. Это была наша первая ссора с тех пор, как мы поженились десять лет назад. 

Мы купили новую мебель. На шторы и то, на чем они висят, денег у нас уже не осталось. Пару месяцев мы жили как в аквариуме. Это совпало по времени с моим поступлением на работу в проектную компанию.

Все было новым: дом, мебель, работа, планы. Даже сами себе мы казались новыми.

                5

Вот как это случилось.

Я рассылал резюме в проектные компании. На многое, понимая слабость своей позиции, я не претендовал. По нашим понятиям, я просил должность техника: начертить, рассчитать что-то по мелочи, куда-то сбегать, будучи посланым. Я сходил на два интервью, и как я понял, полностью провалился. Я не мог понять вопросы, которые мне задавали, и отвечал коряво и невпопад. Я не владел компьютером, и имел какое-то мутное прошлое: два года работал на стройке, а раньше в какой-то неведомой стране, в компаниях с непроизносимыми названиями. Зачем им брать такого?

Когда меня позвали на третье интервью, я понял, что инициативу надо брать в свои руки. Я собрал все фотографии с Левановой стройки, и эскизы, что я делал. На интервью я поехал с женой. Она должна была ждать меня в машине, потому что с паркингом были всегда проблемы. Мы приехали раньше назначеного времени. Перед входом был гидрант. Мы встали на него, потому что мест для парковки не было. Было время ланча, сотрудники компании выходили и заходили. Мы сидели в Кадиллаке, кое-кто из них с любопытством на нас поглядывал. На мне был шикарный серый двубортный костюм, купленный мною на блошином рынке у церкви за восемь долларов. Его продала мне женщина, которой костюм остался от ее покойного мужа. Беда была в том, что он был из натуральной шерсти, а ведь стояла жара. Поэтому мы включили кондиционер на полную, и слушали музыку.

Наступило время, и я пошел на интервью. Их было трое, и один из них, с длинным, узким и некрасивым, но дружелюбным лицом, сказал мне, улыбаясь:

- Кажется, я тебя уже видел сегодня.

Я сразу выложил фотографии веером на стол. На некоторых был я, то у теодолита, то с совком в руке, сажающий растение, то стоящий на строящейся лестнице. На остальных была моя работа во всех ракурсах. Развернул я и эскизы фонтана, положив рядом фотографию его в натуре. Они стали с интересом и любопытством все это разглядывать. Как я и угадал, разговор пошел о том, что изображено, а отвечать на такие вопросы было значительно легче. Самый старший, напрмер, спросил, показывая на фотографию монтирующегося фонтана. Он состоял из шести секций, скрепленных арматурой:

- А как вы обеспечили воднепроницаемось?

Ответить легко:

- Мы его покрыли водонепрницаемым бетонным раствором слоем в три четверти инча.

Я уловил, что получил очко что в свою пользу.

Особо рассматривали, передавая друг другу, фото с кувшином.

- Похоже на мортиру, - сказал старший.

Спросили, знаю ли я AutoCAD и другие программы.

- Нет, - сказал я, - но уверен, что освою в короткое время.

Расстались дружелюбно, настроение у меня было хорошее. Сказали, что позвонят. Не позвонили. Первое время я ждал звонка, потом перестал. Я смирился с мыслью, что мне уже никогда не работать за столом.

Я рассказал Марку, как проходил интервью, а перед тем сидел в Кадиллаке у входа в дорогом костюме, и был замечен сотрудниками. Что они могли подумать про меня?

- Что такому крутому парню как ты, эта работа на самом деле не нужна, - сказал Марк.

Прошло больше месяца. Я заканчивал свою часть реконструкции Маркова дома. Говорю свою часть, потому что я привел Израиля и Сашу. Они сначала облицевали плиткой и уложили мраморные полы в ванной комнате, все с отличным качеством, а теперь примерялись к укладке паркета.  У Марка они работали по выходным, иногда пару часов по вечерам. От них я узнавал, новости со стройки. Израиль рассказал, что Леван уставил все пространства бетонными львами, оленями и прочими подобными садовыми скульптурами. Леван взял на работу грузина-архитектора, который теперь координирует все работы, как я раньше. Он – нелегал, и Леван платит ему мало. Вдруг ко мне подошла жена Марка, протягивая телефон:

- Тебе звонят.

Никому, кроме моей жены, я не давал телефона Марка, а это была не она. Какой-то мужик что-то говорил. Я его не понимал. Наконец, я уловил слово - интервью. Я начал догадываться о чем идет речь, и наконец понял, что я взят на работу.

- Выходи на работу в понедельник на следующей неделе.

Выход на новую работу совпал с переездом на новую квартиру.

                6

В этой квартире мы прожили ровно три года.

Ничем плохим это время мне не вспоминается. Мы жили на первом этаже. Полы были почти вровень с землей, окна большие, как витрины. Это стирало границы между комнатным пространством и улицей. Спереди была бетонная площадка, на которой парковались машины жильцов, сзади крохотный дворик, отделенный от детской комнаты раздвижными стеклянными дверями. Первоначально он был уложен дерном, но к покупке дерн засох, и я все время подсевал травку, а потом стриг ее. Дворик упирался в глухую стену соседнего дома, на которой я мечтал нарисовать джунгли, а с двух флангов закрывался забором из планок. Весной я сажал по периметру цветы. На этом дворике я ставил барбекью, а моя старшая дочка Аня читала книги, развалившись в пляжном кресле. Осенью мы с дочками собирали в ведерко желуди, и приманивали ими белок, которые бойко растаскивали их. Наш кот, росший робким в квартире на втором этаже, здесь осмелел, стал сильным, смелым, и загулял. Соседи жаловались, что он пытается ловить птиц, которые прилетали на их дворик попить воды из птичьей поилки.

Еще долгое время я не верил, что мы владельцы собственности в Нью Йорке. Где-то в глубине, я боялся, что к нам придут, все отберут, и на меня наденут наручники. Сознание, что этого не может произойти, потому что ни у кого нет на это прав, пришло ко мне только через несколько лет.

Так мы и жили в этом кондо. Я уходил на работу, жена отвозила детей в школу и забирала из нее, работала по дому, работала на телефоне, договариваясь на вечер, а по моему приходу уезжала проводить классы, митинги, посещать клиенток. Я выгуливал детей в парке, в паре кварталов от дома. Они играли, а я все еще читал Соловьева, дойдя уже до середины его «Истории». Мы ходили в библиотеку. Там дети играли в компьютерные игры, а я брал фильмы, которые мы потом все вместе смотрели. Выиграв грин-карту, в Нью Йорк прехала племянница жены с мужем и двумя детьми. Они поселились поблизости, и мы ходили друг ко другу в гости.

Да, ничем плохим это время не вспоминается... Было ощущение света, тепла.

                7

Между тем, это было трудное время.

Заработки жены стали снижаться, и на какое-то время упали совсем. Я на новой работе первые годы зарабатывал меньше, чем на прежней. Кадиллак мы заменили на обычную машину. Он потреблял много бензина, а главное, его было трудно парковать из-за его длинны, и большого радиуса поворота. Месячные платежи за кондо съедали большую часть доходов, мало чего оставляя на жизнь. Крыша протекала, и вода стекала внутри стен.

К счастью, у большей части клиенток и агентов жены не было ни кредитных карт, ни счетов в банках, и они были вынуждены покупать косметику за наличные. Жена собирала эти наличные, помещала их на наш счет, а косметику для них покупала на кредитную карту. Таким образом, мы сводили концы с концами, но наш долг на карте рос. Так мы жили. Мне потихоньку повышали зарплату, мы перефинансировали дом, уменьшив платежи. Но надежды, что мы выплатим все долги по картам не было никакой.

Но нас, по крайней мере меня, это нисколько не тревожило. Действительность, окружавшая нас, была прекрасна. Все то время мне запомнилось как один солнечный, беззаботный, веселый день.

Вот, что значит удачно выбрать архитектуру того места, где живешь.


                Nine-Eleven

                1

В тот день, утром, у меня что-то не заладилось с компьютером, и я пошел в комнату, где сидел Эндрю. Он был тем, что называлось системным администратором. Сейчас эти функции выполняет специализированная компания, которая обслуживает пол-штата. Связь с ней – по телефону и компьютеру.

Эндрю сидел, прижав к уху крохотный приемник. Он сделал мне жест рукой – не до тебя, мол. Я пожал плечами, и вышел. Странно, ведь я же по работе.

В конце коридора у окна стояло человека три, и все смотрели в одну сторону. Я подошел к ним. Из окна был виден весь Манхэттен. От одного из небоскребов Всемирного Торгового центра валил густой, черный дым. Хвост его уходил далеко вбок, говоря о том, что горит уже давно. Пожар начинался где-то выше середины. В небе кружились вертолеты. Пожар, как жалко. У меня не было сомнения, что его погасят, а потом все отремонтируют. Все пожарные города, наверняка, уже там. Люди молчали. Никто из них не лез ко мне, чтобы что-то объяснить. Это были или пакистанцы, или индийцы-мусульмане. Они похожи друг на друга. Я постоял, и пошел к себе.

Я позвонил жене, рассказать о пожаре, но она уже все знала. У нее возбужденным голосом говорил телевизор, ведущий репортаж с места. Это – терракт, - сказала жена. Я выскочил к окну снова. Дымил уже второй небоскреб. Людей у окна прибавилось.

- Только что в него врезался самолет, - сказала мне Наташа, инженер из Харькова.
 
Мы смотрели как завороженные. В небоскребах среди черных клубов иногда мелькали багровые сполохи. Вертолеты кружили вокруг зданий, опускаясь к окнам. Я ждал, что они начнут спасать людей, которые, без сомнения, стояли на крыше, но этого почему-то не происходило. Почему? Может, они боятся садиться на крышу? А по опускаемой лестнице? Кто-то включил радио. Студия вела репортаж. Звонили очевидцы, и докладывали, что они видят. Тон у них был возбужденный, у некоторых, в том числе и у ведущего – азартный, как на стадионе. Мне показалось, что для многих это какая-то игра. Кому-то показалось то же самое, потому что на радио позвонила женщина и закричала со слезами в голосе:

- Как вы можете обсуждать такие детали? Из окон выбрасываютя люди! Они летят вниз, и падают рядом со мной!

Тон ведущего заметно изменился. Вдруг, один из небоскребов стал расплываться в глазах, как будто бы в объективе окна кто-то стал менять резкость, или он начал мелко и часто вибрировать. Вдруг он стал оседать, сначала медленно, потом ускоренно. Из его ребер при этом, шла пыль, клубы пыли внезапно выросли и снизу.

- Нет! Не надо! – не уверен, что я слышал, чтобы кто-то крикнул это вслух, но этот крик был внутри каждого.

В подножии застройки Манхэттена начали выстреливаться серые шарики, разворачивающиеся в клубы. Это пыль с дымом вырывалась коридорами улиц на простор. Небоскреб исчез с горизонта, как будто его никогда и не было. Манхэттен поочередно выбрасывал серые клубы из каждой улицы, выходящей на Ист Ривер, как салютующий из пушек корабль. Салют пылью двигался далее по острову.

Теперь стоял и горел только один небоскреб, неприлично непривычный на этой перспективе. Ну хоть один-то уж останется. Только я подумал это, как оставшийся небоскреб начал утрачивать резкость. О, только не это, но сердце уже знало, что за этим последует. Все повторилось. Над Манхэттеном висело облако, вытягиваясь в направлении моря на еще чистом небе. Низ застройки тоже был окутан клубами, как будто был взорван весь город.

Ужас и бессилие перед анонимной угрозой – вот что я чувствовал тогда. У моего друга Миши жена работала в одном из этих небоскребов. Вначале он метался, но потом она позвонила ему, и сказала, что опоздала на работу. Это ее и спасло. Правда, ей пришлось в коромешной пыли выбираться из Манхэттена несколько часов. Метро в Манхэттене не работало. Нас отпустили с работы, попросив каждого, кто приезжал на своей машине, помочь коллегам добраться до дома. Русские набились в одну машину к Андрею.

По дороге работало радио. Говорили об атаке самолета на Пентагон, о крушении другого самолета в Пенсильвании, о том, что потеряна связь с пятьюдесятью самолетами, находящимися в воздухе. По русскому радио один парамедик рассказывал, что на место из госпиталей съехалось много машин, чтобы забрать раненых, но раненых почему-то совсем нет.

Дома меня встретил запах дыма от горящего пластика. Шлейф его тянулся от места катастрофы, по розе ветров, через наш район. Горение, потом тление, продолжалось еще много дней, и дымом вокруг пропахло все. Для нас это был запах смерти. Асель как раз должна была быть в Манхэттене. Ей тоже пришлось оттуда выбираться пешком. Я не помню, на чем я ездил на работу в последующие дни. Может быть, меня возила жена.

Страх перед следующими атаками был велик у всех. Цивилизация оказалась слишком уязвимой перед людьми, ненавидящими ее. Этот страх засел в нас с женой, и сидел еще несколько лет.

Через пару месяцев, утром, нас разбудил звук. Мы только взглянули друг на друга, и уже знали: где-то опять упал самолет. Опять? Он упал на Фар Рокавей, погубив кучу народа и спалив пару кварталов.

Это не терракт, сразу же заверили власти, - просто авария. От этого сразу полегчало. Ах, просто авария, говорите? Тогда хорошо. А ведь люди погибли точно такие же. В метро стояли солдаты в патрулях, держа палец на спусковом крючке винтовки М-16, сканируя взглядом идущих мимо людей. В кого они намерены стрелять, и при каких условиях они готовы открыть огонь? Из винтовок в метро?

На въездах на мосты и в тоннели досматривали машины. Муж племянницы жены, служивший в спецназе, потом ментом, потом работавший в таможне, а здесь – водителем лимузина, авторитетно рассказывал, что все эти меры предосторожности неэффективны. Он, дескать, знает, как можно было бы провезти взрывчатку непойманым.

Вдруг произошла история с антраксом, то есть с сибирской язвой. Письма, начиненные ее спорами, были разосланы по адресам, и несколько человек умерло. Кто это сделал, что он хочет? Новый терракт? Неизвестно, но атаки антракса все боялись реально. Жена открывала почту, надев перчатки. Власти призывали нас к бдительности, и просили сообщать обо всем подозрительном.

А такое было. Вот я гуляю, и вижу мужика, сбрасывающего в почтовый ящик на улице здоровенную пачку писем. Подозрительно ведь? Или в метро, мусульманского вида тощий мужичок, очень осторожно несет чемодан. Чемодан легкий, почти как пустой. В нем могут быть самодельные детонаторы, оберутые в вату, и он несет их, чтобы вставить в бомбу. Сообщать кому надо? Будешь выглядеть дураком, если ошибся. А если нет, кем в таком случае окажешься ты?

Экономика Нью Йорка сразу же просела. Стали закрываться уличные бизнесы. Выросла безработица. На работе заговорили о сокращении. Но обошлось. Предупредили только, что повышений зарплаты и найма новых сотрудников не будет.

                2

Единение народа – вот что было эффектом Nine-Eleven. Словом «патриотизм» я называть это не хочу, из-за того, что это слово давно скомпроментировано.

Флаги появились везде: на домах, на машинах, на лацканах одежды и на мониторах компьютеров. Торговля подхватила тренд – флаг стали давать впридачу к покупке на некоторую сумму. Так его получили и мы. Вывешивать его на улице я, как иммигрант, постеснялся. Но повесил его в главной комнате на стене, удачно закрыв отверстие под кондиционер, вставить который у нас не было средств.

Дней через сорок, нам под двери положили листовку, призывающую всю Америку в час терракта выйти из дома на пять минут с зажженной свечой, чтобы организовать всеамериканскую цепь. И мы вышли, всей семьей, держа свечи, потому что чувствовали себя американцами. Настоящие американцы из дома напротив - семья владельцев бара, расположенного на первом этаже, смеялась, глядя на нас, иммигрантов, из окон. Цепь получилась плохо. По всей улице было всего несколько огоньков. Повидимому, это была какя-то левая, местная инициатива. До всенародной она не дотянула.

На Ground Zero – так назвали место, где стоял Торговый центр, на разборке руин работали добровольцы. Попасть туда – был конкурс. Я пошел бы не колеблясь, если бы меня кто-нибудь туда послал. На подходах к нему, когда их открыли, выросли десятки лотков с сувенирами с него. Был пойман трак, увозящий куда-то налево, вместо предписаного места свалки, обломки стальных конструкций Торгового центра. Как их собирались использовать? Наделать сувениров?

Под общий шум, налог на недвижимость был временно поднят, чтобы компенсировать потери в бюджете. Его до сих пор не вернули назад. Лет через пять, в нашем районе наметили строительство мусульманского центра. В нем должна была быть и мечеть. Поднялась компания против этого, поддержаная всеми медиа, и комментаторами из России. Вот вам, ужо! - грозились комментаторы, - допрыгались! Я написал где-то в комментах, что в моем районе не меньше полутора десятков храмов Божиих, среди них два православных и штук шесть синагог. Право молиться своему Богу есть у всех. Мне ответили: подожди, вот увидишь, что будет с твоими дочками и домом, когда мечеть заработает. Тот центр с мечетью давно построили. Ничего не случилось. Если не знать, что он есть, ничего и не заметишь.

Тогда я как-то встретил Брайана. Один из небоскребов Левана находится рядом с Ground Zero. Брайан рассказал, что в момент атаки на Торговый Центр был в здании. Он сразу же сформировал из рабочих отряд добровольцев на всякий случай. Они могли разбирать завалы, помогать пожарным и полиции на улице. Он связался с городским штабом, и доложил о готовности такого отряда. В это сремя позвонил Леван, и стал обсуждать вопросы дизайна очередной каменной панели.

- Ты понимаешь, о чем ты говоришь? - будто бы сказал Брайан, - здесь рядом дом горит, и люди выпрыгивают из окон. Сейчас не время говорить о дизайне.

- А мне на это наплевать, - ответил Леван, - я тебе деньги плачу, и требую, чтобы за это ты делал то, что нужно мне.

И они обсуждали как декорировать очередную комнату под звуки сирен, и рушащегося здания.

Брайан заметил мою реакцию на свой рассказ, и назидательно сказал:

- Вот поэтому Леван - миллионер, а мы те, кто мы есть, и никогда никем иным не будем.

                3

Общественность клокотала. Между сразу же вычисленными террористами и мусульманами вообще, обыватель выстроил связь, несмотря на официальные оговорки. На улицах оскорбляли мусульман, когда могли идентифицировать их по внешнему виду. Другие мусульмане выступали по телевизору и радио, и говорили, что они не такие, и осуждали неправильных. Один белый мудак застрелил безобидного сикха, приняв его за мусульманина из-за тюрбана. Похожие тюрбаны носили Синдбад с Али Бабой и багдадский вор в голливудских фильмах. Ходили слухи, что где-то, в кварталах, населенных мусульманами, жители праздновали, ликуя, это событие. Но никто не назвал конкретно место и дату, где и когда это было.

Я пропущу то, что произошло потом: Аль Каида, Афганистан, Тора-Бора. США создавали ударную группировку для вторжения в Ирак. Я не верил в возможность войны – настолько даже преположение, что эта глупость может произойти, казалось нелепым. Причиной войны выставлялся бутылек с каким-то составом, якобы добытым разведкой, который продемонстрировал по телевидению генерал Пауэлл, и, реже, какая-то встреча, где-то в Праге, иракских, будто-бы, агентов спецслужб с кем-то, подозреваемым в связях с террористами. Явно, этого было мало.
 
- Он просто стращает Хуссейна, чтобы прибрать его к рукам, - авторитетно объяснял я жене, - а на деле не полезет – нет никакого смысла.

Однако, война началась. Ее поддержали все. Я не слышал и не читал никаких против нее возражений. Русская улица, та прямо таки выпрыгивала из штанов. Никто особенно не скрывал, война хороша тем, что наконец-то идут бить мусульман. Русское радио славило поход на Ирак.

- А что еще с ними делать? Ты представляешь, Саддам дает пожизненную пенсию родственникам любого террориста, - говорил мне Иссак, сидящий за соседним столом со мной на работе, - он просто стимулирует появление новых.

Имелись в виду смертники, терроризирующие Израиль в те годы.

- При чем здесь Израиль, - возражал я, - Америке-то это зачем?

Он посмотрел на меня как на идиота. А зачем тогда нужна Америка?

В метро при мне одна женщина сказала, что она считает эту войну ненужной. Сразу же нашлось несколько человек, набросившихся на нее с упреками. Разговор шел на русском.

Мы беседовали с Ричем в гостинице, когда были в командировке. Рич говорил, что Америка, наконец-то, разрушила диктатуру, угнетавшую людей, и теперь поможет построить в Ираке новое общество, основанное на законе. До этого иракцы не знали, что это такое, а теперь попробуют, и им не может не понравиться.

- Америка совершила ошибку, начав эту войну, - возражал я.

- Я жил и путешествовал в похожих местах, и хорошо знаю этот тип людей. Наши ценности, такие как демократия, права, равенство всех, необходимость для всех подчиняться законам, для этих людей не существуют. Они не понимают, что это такое и не хотят знать. Их общество состоит из кланов, враждебных друг другу, а каждый клан основан на иерерхии. Во главе вождь, потом помощники, а в самом низу масса, которая поддерживает этот порядок и не хотела бы его менять. Иметь родственника во власти там важнее, чем получить образование или нужную профессию. Этот родственник поставит тебя командовать теми, кто получил образование и нужную профессию. Там каждый человек полагает, что законы написаны для всех других, но не для него персонально. Америка развалила это общество, но новое, созданное вместо него, будет основано на тех же людях, только во главе его будет не Саддам, а кто-нибудь другой, но подобный ему. Зачем тогда приносить жертвы?

Рич смотрел не меня, не желая понимать. Такие вещи граничат с приличиями. Это я уже понимал. Так нельзя говорить. Идея, что все люди равны, разна лишь среда их обитания, в Америке – святая, а утверждающий иное – расист. Этому здесь учат в школе с первого класса.

- Поэтому Саддам – не хуже, а может и лучше других. Он, Каддафи, Асад – вот кто нужен этим людям. Они им родственны. Так и не надо их трогать, надо только ограничивать их возможности вредить нам.

А возможно, Рич просто не понял мой английский, а переспрашивать постеснялся. На этом наш разговор оборвался. Что-то похожее я говорил Робу, и с тем же результатом. Он выслушал, ничего не возразил, и прекратил разговор. Как если бы в разговоре двух приличных людей, один ни с того ни с сего достал бы и стал показывать другому порнографические картинки. Что ты ему на это скажешь?

Сейчас Америка вывела отовсюду войска. Очевидно, что все это было зря. Тот район медленно возвращается в свое естественное состояние. Минус сколько-то сот тысяч загубленных жизней.

А спроси того, кто тогда поддерживал эту войну: стоило ли все начинать? Ведь не скажет, что не стоило, я думаю, нет. Начнет нудно объяснять, что на том этапе иначе было никак нельзя...

                4

Что все были безоговорочно за войну – этого нельзя говорить. В Нью Йорке прошла антивоенная демонстрация из нескольких десятков тысяч человек. В тот день мы всей семьей пошли на шоу Славы Полунина, а когда вышли из Карнеги Холла, мимо шли демонстранты. Они все шли и шли группами, как организации, так и вразброд, сами по себе. Наша дочь Аня сказала, что она хочет пойти дальше с ними, встала в их ряды и пошла. Я ее так и сфотографировал. За ней виден радужный флаг.

Особенно дальше мы ее не пустили. Фотографию я поместил на Одноклассниках. Мой сын в разговоре по телефону попросил меня снять ее, чтобы у Ани не было непрятностей с властями.

- С какими властями, с американскими, что ли? Да ты понимаешь, о чем говоришь? Здесь никому до этого и дела нет. Конституция, билль о правах... - говорил я ему.

А он отвечал:

- Это ты не понимаешь. Испортишь девочке будущее... Сними, я прошу тебя.

Через несколько лет белый полицейский убил чернокожего подозреваемого. Начались протесты, в которых участвовали студенты школы, где училась тогда моя младшая дочь Настя. Протестующие промаршировали до Бруклинского моста, который полиция перегородила деревянными барьерами. Настя была там и посылала нам фото и ролики из первых рядов, где переворачивали барьеры, и шли с ними наперевес на полицейские ряды.

О том, что убитый был не подарок, что он сопротивлялся аресту, и что мир немного потерял от его смерти, не было ни для кого секретом. Но об этом не говорил ни один человек, потому что все это не имело никакого значения.


                Поездка в Россию

                1

Итак, мы купили квартиру, и вскоре получили гражданство США.

Я позвонил маме. Я сказал, что наконец достиг всех вершин, которых мне под силу достичь: я - гражданин США, почти инженер, живу в своей квартире, я близок к пику моих возможностей. И всего этого я добился сам. Полюбуйся на меня, мама, гордись мной! Дальше мне карабкаться почти что и некуда. Теперь пришла пора помочь вам с сестрой. Что бы ты хотела?

Мне ничего не надо, сыночек, сказала мама. Ей было восемьдесят семь. Тогда я приеду вас навестить. Приезжай. Привези мне - и она назвала какое-то средство. Я разыскал его на интернете. Это оказалась добавка, разрешенная в США, потому, что не было найдено ее вредное влияние на организм, а полезное никто и не пытался найти. А в США, что не запрещено, то разрешено, при одном условии: никому не говори, что это лечит. Было очевидно, что это туфта, однако в России эта туфта стоила полторы сотни долларов. Я сказал это маме, но не произвел на нее впечатления. Все же, сынок, привези. Я купил аналогичный набор.

Потом сестра рассказала мне, что мама цеплялась за каждую надежду, поданную телевизором или объявлениями в газетах, продлить хоть немного, относительно здоровую жизнь. Походов в ванную комнату без посторонней помощи, самостоятельного чтения писем, которыми мы тогда еще обменивались...

Визу я получал в Нью Йоркском консульстве. Было все как в СССР. Бестолковая очередь, равнодушие персонала к своим обязанностям. Бестолковая очередь потому, что начинаясь за квартал от консульства, она внутри его, распадалась на три рукава, в одном из которых, моем, никто вообще не стоял - к окошку для получения виз на въезд.

Однако подойти к нему сразу нельзя, охрана не пропускает в дверь без очереди. Парень в моем окошке явно скучал без работы. За семь лет я отвык от этого, и стал замечать, когда не могут организовать простые вещи. Для этого всего-то и нужна воля одного человека, далеко не самого главного. Прояви инициативу, повесь табличку, выйди, пригласи. Но нет там таких людей. Только большой начальник может распорядиться сделать это, но такими мелочами он не занимается. Поэтому стой часами, как все.

Моя проблема была в том, что денег на полноценную поездку успешного сына к маме не было. Мы уже сидели по уши, ясно, в чем. Дальше все могло быть только хуже. Мы уже выставили на продажу квартиру. Я смог наскрести на десятидневную поездку только шестьсот долларов. Семью я оставил без денег. Надежда была на то, что доллар в России все еще доллар. Но каждый из них был на счету, а ведь хотелось бы что-нибудь и оставить.

Меня встретили сестра и сын. Сын специально приехал из Питера для встречи со мной. Окраины Москвы показали, что типовые панельные дома с центральным отплением, вместо того, чтобы вымереть как динозавры, чего ожидал я, процветают, и даже перешли в следующую стадию их динозавровой эволюции – их стало больше, они стали крупнее. В Америке все наоборот: каждый дом строится как новое слово в архитектуре и инженииринге, в нем все службы – свои, автономные. Случись что – Москва погибнет через закрытие одного крана. В Нью Йорке таких кранов, больших и малых, множество, и не про все даже известно где какой находится.

Часа три мы ехали автобусом, в подмосковный городок, куда перебрались родители с сестрой после моего отъезда в Америку. Больше стояли в пробках на двухколейной дороге. По дороге, в автобус зашел поддатый парень, потный, в грязноватой майке-алкоголичке. Во взгляде, которым он окидывал нас, был вызов. По студенческому опыту, я знал такой взгляд. Так смотрят местные на проезжающих через их владения городских, или, что хуже, конкурентов из соседних деревень. Я опустил глаза. Мне не нужен был конфликт никоим образом. Парень успокоился. А что, вы бы хотели, чтобы герой повел себя с достоинством в этой ситуации?

По дороге с автостанции я затащил всех в магазин. Я знал, чего у мамы может не быть на столе: хорошей выпивки и копченой рыбки, которую мы оба любили. С хорошей выпивкой, однако, я пролетел, жалея, что не воспользовался дьюти фри в аэропорту. Дороговато, однако. Переводя в уме рубли в доллары, я в конце коцов выбрал самое бюджетное: дагестанский коньяк, и венгерское вино, вроде того, что я пил в молодости.

С рыбкой было то же самое: цены не ниже нью-йоркских, а там я сам себя не баловал. Купленную семгу ела потом одна мама, мы с сестрой вежливо отказывались. Мы обнялись с мамой. Я как будто не уезжал из родного дома, хотя в этом я никогда раньше не был. Квартира была грязноватая, без моего присмотра, конечно. Все было убито, взывало о ремонте.

Красивая девочка, дочка племянницы - Валечка, очень вежливая, не в пример моим дочерям, приняла с радостью мой подарок – Барби. Стыдно вспомнить, что я выбирал ту, что подешевле. Там были разные.

Мы сели за стол. Сестра принесла манты, которые мама поставила к нашему приходу. Дагестанский коньяк оказался самопалом, невозможным на вкус. Я потом его допивал, корежась, несколько дней. Зато венгерское вино было все то же.

Поднимали тосты за всех. Наконец, я, глядя на сына, поднял тост за его деда с материнской стороны. Я его стал очень уважать после развода, а до того не любил.

- За кого ты пьешь? – возмутилась мама, будто бы не прошло столько лет, -ведь...

- Не надо, мама, - сказал с нажимом я, и закончил тост.

Сын мой пил стакан вина за стаканом, не пьянея. Мой тост и наш спор на нем никак не отразился.

                2

Потом я, с внучатой племянницей Валечкой пошел на могилу отца. Она находилась не очень далеко от дома. Каким-то знанием я понимал, что этому случаю приличествует только водка. В магазине, по дороге, меня удивила тамошняя дешивизна водки, и купив заодно что-то ребенку, я вскинул ее на шею и дошел до кладбища.

На памятнике отец был не таким, каким я его помнил, а каким он предстал перед мамой в первый раз в 1944 году: лихим молодым мужчиной, с закинутыми назад волосами, шрамом во лбу, в гимнастерке с орденом. Фотографию на памятник мама выбирала сама.

Я пил, и, пьянея, просил прощения у отца за то, что при его жизни я его ничем не радовал, что кроме проблем от меня они ничего не видели. По крайней мере тогда, когда были полны надежд. Что им были мои успехи, когда надежды уже угасли?

Моя жена по этому поводу сказала бы: а зачем тебе было пить водку, чтобы извиниться? Ей не понять, что русскому человеку нужно прежде выпить, чтобы раскаяться, почувствовать сожаление...

Итак, я пил, беседуя с отцом, а Валечка собирала вокруг и приносила мне цветочки, из которых мы плели венок.

                3

Без регистрации иностранцу в России никак нельзя.

Мы с сестрой пошли в ОВД пораньше, чтобы занять очередь до открытия. Это посоветовала она, я бы сам не догадался. Восьми утра еще не было. Во дворе стоял милицейский бобик, именуемый в годы моей юности, луноходом и скорая рядом. Менты и люди в халатах стояли у открытого зада лунохода. Там вяло шевелилось нечто бессловесное, напоминающее человека. Оно было полуголое, и все в пыли, как будто его валяли по пыльной дороге. Поверх пыли выступала свежая кровь. Она медленно, но текла. Кто это был? Бомж? Сумасшедший? Били ли его так, или он это сам? Может, они его только что подобрали? Из разговоров ясно было лишь то, что скорая его не хочет брать, на чем настаивают менты. И менты и медики были с виду миролюбивы. И в самом деле, ну не класть же его в чистую машину. Ее потом не отмоешь. А может, не было необходимых бумаг.

Дверь в милицию открылась, и из нее не то выпустили, не то вытолкнули молодую девицу, в легком платьице, нечесаную и босую. Похоже, она там ночевала. Она была очень недовольна. Ей вслед дали квитанцию. Она плюнула на нее и налепила ее на дверь:

- Вот вам, козлы, как я заплачу! Вы забрали меня из собственного дома! Какое ваше дело, чем я в своем доме занимаюсь?

Менты отечески ее увещевали, как старую знакомую:

- Иди отсюда по добру.

А очередь-таки уже была. Сестра все знала наперед. Двери открыли, очередь втянулась внутрь, и рассыпалась. Куда идти никто не знал. Всем нужно было разное. Наконец мы определились, и я оказался в очереди на регистрацию. Нужно было заполнить анкеты. Относительно некоторых пунктов было неясно, как их нужно заполнять. Особенно это касалось финальной даты: то ли дата, проставленая в билете, то ли дата пребывания в этом конкретном пункте. Это было важно. Я собирался провести некоторое время потом еще в Москве.

Очередь состояла из армян и жителей Средней Азии. Русским в ней был один я. Они делились между собой впечатлениями на русском языке. Их повсюду гоняли как зайцев. Без регистрации им приходилось откупаться на каждом шагу. Двигалась очередь медленно, если двигалась вообще. Вдруг в кабинет вломился мент, потом выбежал с женщиной-ментом. Поднялась суета, кто-то звал кого-то куда-то ехать, и сестра сказала мне тревожно, и со знанием дела:

- Сейчас они все уедут, а потом обед. Нам надо что-то делать. Иди к ним.

Я взял свой паспорт наперевес, вошел в комнату, и сказал:

- Граждане, очередь движется слишком медленно. У меня мало времени - я приехал
ненадолго.

Мент взглядом сразу вычислил орла на обложке паспорта.

- Да какие проблемы? Проходите, садитесь, о чем это вы?

Тетка в форме, неотрывно держащая трубку на ухе, и болтающая явно о своих делах,
воззрилась на меня с любопытством. Наконец-то появилось нечто, нарушившее скуку дня. Я выложил анкеты.

- Ну и как Америка переживает последствия этой ужасной трагедии? – спросил мент,
политично поддерживая разговор, рассматривая мои бумаги.

- Все еще не восстановилась, - ответствовал я, приняв тон, - в Нью Йорке бизнес в упадке, работы нет.

Беседуя в таком роде тоном Гоши из фильма «Москва слезам не верит» мы провели некоторое время.

Конечно, финальную дату, как я и думал, мы с сестрой поставили неправильно. Анкеты надо было переписать. В Америке бы просто переправили дату сверху, расписались, и все дела. Я вышел, и когда переписывал анкеты, хождение ментов из кабинета в кабинет возбновилось, и сестра опять тревожно зашептала:

- Давай, скорей, они сейчас уйдут.

Я занес анкеты, и меня послали в подвал, поставить штамп. Туда, откуда выпускали ту девицу, что сейчас скорее всего утешалась пивком. В подвале мне сказали, что сначала нужно заплатить пошлину. Что-то меньше доллара. Да вот же деньги! Ан нет, ты иди в Сбербанк, заплати там, а нам принесешь квитанцию.

Сбербанк был в десяти минутах ходьбы. Туфли натерли мне ноги, но я бежал. В сбербанке окно уже закрывалось на перерыв, но я, в броске, успел закинуть в него квиток. Обратно я тоже бежал.

Так я получил штамп о регистрации, установив рекорд. Армяне еще стояли в очереди, перекинувшейся на после обеда, опустив свои носы.

                4

Утром мы с сыном пошли на вокзал, чтобы ехать в Москву. Перед вокзалом, сын пошел к киоску.

- Что ты там собрался покупать?

- Пива.

- Утром?

Я не начинал пить так рано. Не было никогда охоты. Да и портить день с утра не хотелось.

- Ну да, а чего? Тебе какого?

Сын вырос уже взрослым, и жил как хотел. Я от его воспитания устранился, когда ему было тринадцать. Так чего же мне хотеть теперь?

- Того же, что себе.

Пиво неожиданно для меня оказалось дешевым. Что-то двадцать-пятьдесят центов за бутылку, в зависимости от сорта, которых было великое множество. Мы взяли по бутылке, и сын сразу же начал пить на ходу.

- А нас не повяжут за это?

- Нет. А что здесь такого?

- Вот смотри - мент идет.

- Он сам сейчас пиво купит.

Мент точно, подошел к тому же киоску.

В вагоне я сидел у окна, потягивая пивко. А что, действительно, здорово так ехать, а я и не знал. В Москве мы вышли из метро у Политехнического музея. Мы сразу же купили еще по бутылке пива. Абсолютно забытая, часть моей жизни расстилалась вокруг меня. Свежее утро, цветы на газонах, белые скамейки. На скамейках сидели молодые люди, по виду студенты. Так бы мне хотелось думать. Им было хорошо. У одной пары на скамейке стоял картонный пакет, похоже, вина. Сейчас выпьют, и пойдут в общагу. К тому времени соседи уже уйдут.

Мы пошли, беседуя, в сторону центра, и добрели до Манежной. Я знал, что там был построен торговый центр, но не предполагал, что он выглядит как курсовой проект студента-троечника. Особенно пошлыми выглядели скульптуры, вызывающие ассоциации с возводимыми в моем детстве в парках культуры и отдыха на детских площадках. Маша и Медведь, Баба Яга, Царевна-лебедь... Левану бы, наверно, это понравилось. Особенно нелепое сооружение, возведенное его знакомым, и поставленное на Москва реку.

Впрочем, постояв сколько-то лет, такие строения покрываются патиной времени и традиции, становясь привычными, и перестают царапать глаз тем, кто родился уже при них. Ну, и здесь будет то же самое.

Итак, мы пили пиво на ходу, беседуя. Сын рассказывал, как он ездил на нелегальную работу в Финляндию. Стройку, на которой он работал, он не любил, не понимал, и работал там нисколько не интересуясь тем, что строит. Я встречал таких ребят. У них не было никаких шансов выбиться из касты вечных чернорабочих. А что, если это у него по жизни?

Сейчас он держал сайт, предоставлявший электронные услуги тем бизнесам, владельцы которых не были дружны с компьютером и интернетом. Заработка на жизнь ему хватало, и только. Будущего такая работа, на мой взгляд, не имела.

Я хотел было посидеть с ним в ресторане, но цены, которые я видел в меню, выставленных в стеклянных дверях, почти не уступали Нью Йорку, а это означало, что обед с вином обошлся бы мне под сотню долларов, на что я не мог рассчитывать. Лучше эти деньги я оставлю маме с сестрой. Так, мы брели по Горького, которая теперь называлась Тверской.

Наконец, где-то сбоку от Белорусского вокзала, мы наткнулись на ресторанчик-забегаловку, как будто оставшийся из перестроечных времен, с теми же курами-гриль. Этот был мне по карману, и хотя там не держали алкоголя, хозяйка добродушно смотрела, как мы управляемся со своим. Кроме нас там никого не было.

Вернувшись, домой мы сразу не пошли, а продожили разговоры под пиво в сквере у вокзала. Там на скамеечных спинках сидели какие-то пацанки, куря, и что-то распивая. Мальчиков с ними не было, и я подумал, что во время моей молодости можно было бы предположть, что кое кого из них можно бы было легко снять за поход в ресторан. Впрочем, тогда, между выходом из ресторана и входом в гостиницу, вполне могли нарисоваться временно отсутствующие мальчики, навалять, отобрать деньги, а потом с этой девочкой уйти.

Из разговоров с сыном я понял, что никакой модели своего будущего у моего сына нет. Назавтра он уехал в Питер.

Через десять лет он приедет ко мне. Он организует свой бизнес, который кроме него будет кормить еще нескольких людей, работающих у него.

                5

Мы шли с сестрой через центр их городка. Был выходной. Тем не менее, какую-то площадь благоустраивали.

Рабочие были одеты в обычную одежду, как студенты на работах в овощехранилище. Было видно, что это не профессионалы, а набраные с бору по сосенке. Они укладывали бордюры и плиты мощения. Я заметил, что бетон под бордюры они кладут скупо – пару лопат под стыки. Сам бордюр похоже, был отлит из тощего бетона. Плиты они укладывали почти на землю, слой песка был чисто символическим. Этому построению, по моему мнению, не суждено было пережить дожди, зиму, и наезды транспорта. Благоустройство это было крайне бюджетное, но надо же знать и меру.

- Что они делают, - сказал я, - это же все долго не проживет.

- Ну, переделают снова, - ранодушно сказала сестра.

- Зачем? Разве не проще все сделать как надо сразу?

- Значит кому-то не проще.

- Все эти переделки оплачиваются из налогов, взятых с вас.

- Я не плачу налоги. Я получаю пенсию.

Их соседка занималась строительным бизнесом. Я разговорился с ней. Оказалось, строительный прогресс уже добрался сюда. Пластиковые трубы, медные трубы на пайке, бойлеры для отопления, и многое другое – все как у нас, все то же самое. А как вы соединяете трубы стальные и медные? Она двигалась в правильном направлении. Наверно, две строительные реальности существовали пока параллельно.

                6

Мы расставались с мамой, неудовлетворенные друг другом. Наверно, она рассчитывала, что я приеду к ней на месяц. Буду поздно вставать, ходить по дому в майке. После обильного завтрака, часами сидеть с ней на кухне, делясь планами. Она будет давать советы, я к ним прислушиваться. Может быть, мы будем обсуждать мое возвращение. Она, бывало, спрашивала меня: не скучаю ли я, не хочу ли я вернуться.

А я приехал самоуверенный, торопливый. Чужой.

Как было объяснить ей, что отпуск у меня – две недели в году, и несколько дней уже было израсходовано. Что я продаю квартиру и собираюсь купить дом, и все эти операции требуют моего присутствия. Этого она вообще понять не могла: как можно из безвыходного положения лезть в еще более безвыходное.

Наверно, она обиделась на меня, не показывая мне этого из гордости. Наверно, она приписывала мой короткий визит влиянию моей жены. Я каждый день говорил с женой по телефону, целуя ее в конце разговора, что показывало, где находится главный центр принятия решений. Не знаю. Мама в конце замкнулась.

Мне же хотелось, чтобы она просто меня обняла, показала как любит и гордится мной, признала мои успехи и ободрила на будущее.
 
Мы расстались навсегда.

                7

Несколько лет потом мы с мамой еще переписывались и перезванивались, но она постепенно слепла и глохла. Потом мы общались только через сестру. Мама прожила девяноста девять лет без нескольких дней, оставаясь в абсолютной памяти и здравом уме.

В Москве я жил у племянницы. Разведясь с мужем-музыкантом, она решила получить образование, и выбрала себе иудаику. Выбор ее был прагматичный. Такого рода специалистов было мало, а книг, лежащих в хранилищах и требующих разбора – много. Впереди намечалась стажировка в Колумбийском университете.

Я поминутно отпивал пиво из бутылки, по привычке, перенятой у сына, понимая, что привычку эту, по возвращении домой, мне придется оставить. В один из походов за пивом, врезавшись в ночную толпу у супермаркета, я с ходу налетел на какого-то чувака, и механически сказал, как положено в таком случае:

- I’m sorry!

Чувак ошалело воззрился на меня, но я уже линял, как агент разведки, случайно засыпавшийся на задании.

В поземном переходе я купил по дешевке насколько ломаных программ. Одна из них - Фотошоп – до сих пор работает на моем компьютере. Другая – Симс – была отдана детям. Когда они ее попробовали, я стоял сзади и умилялся. Надо же, какая познавательная и поучительная игра. Моделируешь жизнь: строишь коммюнити, свой дом в ней, семью, которая живет по всем взрослым правилам. Ищет работу, работает, получает счета, дает детям образование. Их внезапно увольняют, они заболевают, все как в жизни. Приход, расход.

Через некоторое время я взглянул как они играют. Они что-то строили. Мое внимание привлекла женщина, метавшаяся в комнате без окон и дверей. Под ней иногда появлялась лужа, очевидно, мочи. Она взывала, в отчаянии, к нам: выпустите меня отсюда!

- Почему она заперта?

- Мы ждем когда она умрет, - радостно сказала мне младшая дочь. Ей было тогда шесть.

- Но почему?

- Она уже не нужна, на нее уходит слишком много денег.

- Разве ее не жалко?

- Мы уже похоронили ее мужа, - и дочка показала мне на бугорок во дворе.

- Это его могила?

- Его памятник мы уже продали.

Ну, дела... Вот тебе и обучающая жизни игра. Несмотря на подобные отчаянные способы выжить в мире капитализма, все начинания моих детей приходили к денежному краху. Им никак не удавалось удержаться на плаву, и зажить так, как бы им хотелось.

Но вот однажды, я увидел, что они строят дворец. Архитектурно он был примитивен – просто коробка с анфиладой проходных комнат, но так украшен деталями вроде колонн и портиков снаружи, и золотом с красной оббивкой внутри, что я сразу же вспомнил Левана. Представления о красивой жизни у бедных людей примитивны и похожи.

- А это вы на какие деньги построили?

- Мы выиграли их в казино.

Недалеко от дома был парк с казино, играющим огнями.

Ну что же, и такое бывает в жизни.

Но потом я заставал раз от раза все более роскошные дворцы, которые они увлеченно возводили. К причалу в бухте вела лестница, у причала стояли яхты.

- Вы что, все время выигрываете в казино?

- Да.

- Но в жизни так не бывает.

- Подружка дала нам секретный код, который всегда приносит выигрыш.

Вот тебе и обучающая игра! Учись и работай после этого, когда только смошенничал – и все твое! Почему-то вслед за использованием этого секретного кода, в игре не пришла полиция с наручниками, как это должно было быть в жизни. Создатели игры под конец решили оставить детям сказку.

Но в нашей жизни сказки не было, хотя я сейчас думаю: а что как не чудо моя встреча с Брайаном, Леваном, с будущим боссом, с другими, о которых я здесь не пишу? Не будь их на моем пути, моя американская жизнь протекла бы бесцветно, скучно и скудно, как у большинства иммигрантов моего круга.

Но эти люди были точно не от этих мест. Они выделялись среди всех как выделялись бы тропические птицы в северных лесах.


                Как мы покупали дом

                1

Две величины росли параллельно: наши долги по кредитным картам и стоимость недвижимости в Нью Йорке. Владея недвижимостью в Нью Йорке, мы теоретически богатели, а в жизни обслуживание долга, то есть его выплата, происходило тоже в долг. Долг рос как раковая опухоль, сам по себе, даже если бы мы прекратили снимать деньги с карты. В конце этого процесса, опять же, теоретически, неминуючи стояло банкротство.

Я уже осознал сделаную нами ошибку: мы купились на красивую игрушку, и свернули с единственно правильного пути. С самого начала нужно было покупать двух-семейный дом, и самим жить в одной квартире, а другую сдавать. Я это знал еще с первых дней в Америке, я видел людей, живущих так, я обсуждал это с Серегой. Катя и Брайан прямо рекомендовали мне это сделать. Более того, Леня устраивал нам заем в полной уверенности, что мы так и поступим, о чем я тогда говорил ему. Он даже слегка разочаровался, услышав, что мы собираемся купить кондо, и махнул рукой: да делайте вы что хотите, вам же самим потом платить.

Правильная формула покупки недвижимости говорит: твой долг должны выплачивать другие люди, в этом случае - твои квартиранты. Трудно было найти аргументы против этой формулы, но моя жена нашла:

- Я не хочу, чтобы в моем доме жили посторонние люди.

Она тогда получала по четыре-пяти тысяч в месяц, рассекала пространства на Кадиллаке, и считала, что она только в начале большого пути. Жить как ты хочешь – это роскошь. Для этого нужны приличные деньги, и она рассчитывала, что они у нее будут. Все же двухсемейные дома она соглашалась смотреть, а я соглашался смотреть кондо, надеясь ее переубедить, когда мы найдем подходящий дом.

А получилось так, что я переубедился сам, клюнув на пряничную приманку.

Теперь пришла пора исправлять ошибку. Умом поняла это уже и жена. Мы продали кондо, и переселились в съемную квартиру. Цены, между тем, выросли так, что мы получили сверху чуть меньше половины той цены, что заплатили за кондо тремя годами ранее. Вернее, только это мы фактически и получили, потому что первые годы по займу выплачивают, в основном, проценты – интерес, а основная сумма займа, которую-то в случае продажи надо возвращать банку – принципал, почти не сокращается. Ну, и так неплохо получилось.

Мы расплатились с долгами, и у нас остались деньги, вполне достаточные для первоначального взноса на покупку дома. Я никак не мог объяснить маме смысл такого маневра, во время моего единственного приезда к ней, пришедшийся на период продажи. Она понимала, что удержание в собственности недорогой квартиры, купленной в кредит, нам не под силу, и никак не могла понять, на что мы рассчитываем, планируя купить дом в три раза дороже.

Так мы будем сдавать вторую квартиру, или сколько их там еще будет в том доме, квартирантам! Тогда она пугалась. Квартиранты все уделают и не будут ничего платить. Они сожгут твой дом. Они устроят из твоей квартиры проходной двор. Не так уж она была и не права. Такие угрозы действительно существуют. Но ведь она в своей жизни встретила и достойно прошла через подлинно смертельные угрозы, по сравнению с которыми это все – решаемые проблемы.

Мы удачно нашли квартиру, в которой временно поселились. Вернее, это квартира сама нас нашла. У моей жены была клиентка, живущая в Бостоне, у клиентки – любовник-американец из Нью Йорка. Он снял для возлюбленной эту квартиру, сделав в ней обалденный ремонт, и с нетерпением ждал ее приезда. В кухонном шкафу я нашел заготовленные презервативы со вкусом клубнички. Вот как он ее ждал! Она все тянула с переездом, а он ждал, и упрекал ее в том, что она его не любит, а ведь он платит рент за квартиру, в которой никто не живет. Она же и не думала переезжать, а терять его не хотела. Поэтому она предложила нам жить в этой квартире, и платить за него рент.

Квартира была оборудована как любовное гнездышко. Все там было новое. Полы были из дорогого дубового паркета, кабельное телевидение на сотню каналов. На полу и столиках стояли вазы с сухими цветами. Хорошая посуда, картины по стенам. Такой дизайн делают нанятые люди. За полгода жизни в ней, я устал призывать детей к аккуратности, а жену отказаться от привычки передвигать мебель. Несмотря на мои призывы, образ любовного гнездышка исчез безвозвратно к моменту нашего отъезда. Цветы сами собой пообломались, и были выброшены, мебель – передвинута. Вазы, от греха, задвинуты в безопасные места. Эти полгода были потрачены на поиск дома и оформление покупки.

                2

Собственно, искать новый дом мы начали раньше, как только выставили наше кондо на продажу. Начало было обнадеживающим. Первый же двухквартирный дом был хорош, и приятно дешев. Второй, трехквартирый, по расчетам, мог бы сам отбивать свой заем. Вот только стоял он вблизи от очистных сооружений, что становилось понятно, когда с той стороны дул ветер. Все равно, у нас не еще было денег, чтобы дать предложение.

Когда деньги появились, от нас отвернулась удача. Мы нашли два однотипных дома рядом, оба по невысокой цене. Мы сделали предложение – offer, на один из них. Агент реал эстейта нам сказала:

- Владелец домов, религиозный еврей, живет далеко. У него таких домов в этом районе штук шестьдесят. Нью Йоркских цен он не знает, и цену за дома поставил ниже рыночной. Вы должны понимать, что эти дома на маркете долго не простоят. Чтобы повысить свои шансы, я советую вам занести тысяч пять кэшем хозяину агентства, только не говорите, что это я вам сказала. Дом-то ведь того стоит.

Но сама эта мысль нам тогда была противна. Мы ничего не занесли, и ничего не получили. Причину этого мы, простаки, видели в том, что кто-то дал offer раньше нас. Стало быть, дело за тем, чтобы дать offer первым. Был потом еще один подобный дом. Он был в прекрасном состоянии, в нем даже оставалась неплохая мебель, и его цена была невысока. К открытию мы пришли первыми, и сразу же дали предложение. Потом поспешили в оффис, и дождались того агента, что принял наше предложение, чтобы заполнить анкету. Это был молодой американский китаец. Он спросил, как бы невзначай:

- А не готовы ли вы, сэр, в знак своей доброй воли, сделать какой-нибудь небольшой взнос?

С собой у меня ничего не было, и я сказал, что готов, но денег с собой не взял, не возьмет ли он кредитную карту? На что китаец ответил, что это неважно, ничего не надо, это он просто так сказал. Он позвонит нам, если что. Конечно, он не позвонил. В третьем случае, дом нам понравился, и мы ждали подхода агента, чтобы дать предложение. Сзади стояла пара русских, и жена слышала, как один говорил другому:

- Желающих слишком много.

- Не страшно, дадим десятку сверху.

Нужно ли говорить здесь, что нам опять не позвонили. Купить дом оказалось не просто. Мы давали шесть предложений, ни одно не приняли. Цены между тем, росли на глазах. По всей Америке шла спекуляция недвижимостью. Дома покупали, не имея целью жить в них, а потом продавали. Нашим знакомым одна такая операция принесла больше ста тысяч за год. 

Бывали интересные случаи. Все дома, о которых здесь говорится, были таунхаузами, которые только и есть в том районе, где мы жили, и хотели бы жить дальше. Но этот дом стоял один на угловом участке возле парка. Он был, по своему, красив. Его владелец, молодой, но вальяжный человек, из русских, одетый в халат, принял нас. В комнате был большой камин, антикварная мебель и картины на стенах, написанные масляной краской. Он сказал, что несмотря на высокую цену, дом сам себя окупает, и даже дает небольшую прибыль.

Вот смотрите: на втором этаже находятся шесть комнат общежитского типа, с одной кухней и санузлом на всех. В бэйсменте – пять таких же. В пристройке сзади – небольшая студия, в которой живет за умереную плату жилец-супер, который держит в кулаке жильцов - нелегальных иммигрантов. Каждый из них платит рент по 300 долларов. Умножаем, складываем, вычитаем. Сравниваем с платежом по займу. В итоге - полный баланс. А ведь мы еще не говорили о налоговом возврате в пару тысяч. Вот он и есть та самая прибыль. Мы пошли посмотреть. Комнаты были как купе в плацкарте: кровать и тумбочка. Кухня была в нише, и там было место на одного человека. На стенах кухни - плесень, в ванной комнате – тоже. Убирают они все по очереди, пояснил хозяин, расписание на стене.

В одной ячейке на кровати лежал одетый мужик. Он не спал, и перевел взгляд с потолка на нас. Ничего хорошего в этом взгляде не было. Вид у него был как у бродячей собаки, от которой лучше держаться подальше, как бы не цапнула.

- А что делать, если он не станет платить рент?

- Сказать суперу. Он вынесет его чемоданы на тротуар, и выставит его самого.

- Но это незаконно.

- Они все нелегалы. Они хорошо знают, что в случае чего их ожидает иммиграционная тюрьма и депортация. Жаловаться они точно никуда не пойдут.

Он сказал, что у него еще два таких дома. Они ему достались в наследство от родителей, которые их организовали. Он их продает, потому что закончил Law school – юридическую школу, и уезжает во Флориду заниматься частной практикой. Когда мы вышли, жену только что не била дрожь от отвращения.

- Только не говори мне ничего об этом, я прошу тебя! – сказала она.

- Ну почему же, - возразил я, - давай объективно взвесим все за и против...

- Никогда! Чтобы мои дети жили рядом... Ты что, не понимаешь?

Как тот притон мог существовать до этого годами? Он весь был создан для образцового полицейского рейда, а потом броского заголовка на всю обложку «Daily News». Тем не менее он благополучно существовал еще несколько лет. Мы водили детей в школу или в парк мимо него.

Потом он сгорел дотла. Пожарище долго пустовало. Жена видела в этом карающую руку судьбы, а я – судебную тяжбу из-за страховки, которую вел выпускник Law school, если он остался жив. Теперь там здание кондоминиума, но жить на этом месте я бы не хотел.

Другой дом был еще интереснее. В нем, на его двух этажах, почти не было перегородок. Все было единым пространством, разделеным только мебелью. Стены его были покрыты мозаикой из осколков керамики и зеркал. Зеркала же были вделаны в стены через равные промежутки. Огромная кровать стояла на подиуме и над ней в потолке тоже было огромное зеркало. Но самое интересное, что на видном месте, на возвышении в три ступеньки, изукрашенном мозаикой, стоял как трон, унитаз, как бы приглашая зрителей полюбоваться на то, как кто-то справляет нужду.

Я сразу же понял для каких целей создавался такой интерьер, но мне было интересно, поняла ли это жена.

Развеселая жизнь протекала некогда в этом доме!

За полгода поисков цены на дома выросли как бы не на одну четверть, и конца этого росту не предвиделось. Дома покупали все. В основе этого лежала политика банков, которые резко снизили планку требований к получателем займов. Потом, после банковского краха, писали, что заем на тридцать лет дали 82-ти двухлетнему, или домохозяйке без каких-либо доходов. Года через два-три этот пузырь лопнул, последствия чего ощутил на себе весь мир, причем, как всегда, больше всего пострадали те, кто не мог иметь к этому никакого отношения, по причине своей бедности.

Настроение мое портилось, я нервничал. К этому добавлялось разногласие с женой: ей не нравилось то, что нравилось мне. Что должно понравиться ей, я не знал, потому что ей не нравилось все.

Очередной дом был пристроен одной стеной к такому же дому. Вся улица состояла из таких типовых сдвоенных кирпичных домов с гаражом на крохотном дворе. Дому было без малого сто лет. Мы посмотрели его: убитый интерьер, давно не ведавший ремонта. Цветник перед домом – чистая помойка, на которой, кроме сорняков, ничего отродясь не росло.

- Это наш дом, - сказала жена, когда мы вышли.

                3

И в самом деле, хотя цена дома была высоковатой, наша доля платежа, с вычетом рента была, не скажу что невысокой – но приемлемой. Мы дали предложение. Когда я заикнулся, насчет того, чтобы снизить цену, агент продавца замахала руками:

- Да вы что? Там очередь на него стоит. Этот дом не залежится.

Я боялся, что наше предложение опять будет отвергнуто, но его приняли. Было видно, что агент она опытный. Будь она мужчиной, ее можно было бы сравнить с тем старым быком перед стадом коров из анекдота. В этом случае коровой оказался я. Я сказал, что собираюсь пригласить инженера для инспекции здания. Она сказала:

- Была тебе охота зря тратить деньги? Разве ты сам не инженер?

И я загордился. Родная жена не признает моих экспертиз, а тут человек никогда до того меня не видевший, сразу оценил. И я упустил случай значительно снизить цену. Пролетел. Подписав контракт, продавец попадал в ловушку, если соврал в нем о состоянии дома. Все записанные в контракте позиции надо было выполнять, а в этом контракте была туфта. Там было записано пять кондиционеров, а на деле ни один из них не работал. Кровля была в полуаварийном состоянии, а написано было, что в хорошем. Ее надо было срочно менять, пока она не протекла. В доме и гараже жили термиты, от чего крыша гаража через пару лет начала проваливаться. Инженер бы это вмиг установил. Контракт заключен, залог внесен, изволь все привести в соответствие – а не можешь – снижай цену, чтобы я купил как есть.

А времени что-то исправлять у продавца не было. Под ним самим горела земля. Он делал то же, что я – продавал дом, чтобы купить новый. Деньги ему были нужны срочно. Так, хитрая баба получила свои комиссионные в полном объеме, а я – проблемы.

Был конец ноября, самого мерзкого времени в Нью Йорке.

Дули ледяные ветры,промозглая сырость доставала сквозь одежду. Надо было делать какой-никакой ремонт в холодном доме. Холодном потому, что газ, электричество были отключены и надо было приглашать службы для их подключения уже на новых собственников.

Мы въехали в кое как подкрашенный дом на Christmas. Успели только нарядить елку. Наряжали ее одни дети. Асель давно ушла жить отдельно от нас. У жены был приступ гипертонии, а я валился с ног от усталости. Есть было нечего. Старую плиту мы выбросили, а новую нам должны были привезти, но не привезли.

                4

Дом был построен солидно, сейчас так не строят. Даже и дерево сейчас другое – мягкое, легко разрушается и гниет. Старые же стойки и балки звенят как железные, когда я их вскрываю из под штукатурки, или снимая обрешетку полов. Даже термитам это дерево не по зубам. Они больше любят современный ремонт. Полы были покрыты как бы паркетом, но паркетом для бедных. Тонкие, в четверть инча дубовые дощечки были прибиты гвоздиками, шляпки от которых кое-где высовывались, и рвали
женские колготки, у тех, кто ходил без тапочек. Но отциклеванный и покрытый лаком, тот псевдо-паркет блестел как настоящий. Подмены не замечал никто. Он так же скрипел и трещал под ногами.

Косяки дверей и окон за свою жизнь красились столько раз, что теперь напоминали кору старого дерева. Старая краска шелушилась, а потом, покрашеная поверху, создавала вид лишая. Перед очередной покраской косяки надо было бы ободрать, но это было трудно сделать, потому что снизу были все виды красок, которые американцы избрели за сто лет. Какие-то из них были страшно стойкие и прилипчивые. Процесс обдирания был невероятно труден. Рабочие, ремонтирующие мне дом после покупки, облегчили свою задачу, шпаклюя неровности на косяках гипсом. Кое где слой его достигал четверти дюйма. Косяки стали гладкие, но потеряли все свои старинные грани.

Стены были оклеены обоями, что отдаляло миг необходимого ремонта. А зачем что-то менять? Хорошо и так. Однажды, придя домой, я обнаружил, что край обоев в зале отклеился, и свисает.
 
- Оно отставало, я его тронула, чтобы поправить, вот все и отвалилось, - сказала жена, - давай тогда уже все сдерем.
 
Пришлось все содрать и покрасить стены. Но это было немного позже.

Устанавливая новые светильники вместо старых, я с ужасом обнаружил, что электропроводка находится в аварийном состоянии. Изоляция от старости рассыпалась, стоило только тронуть кончик провода. Провода, оплетенные в металлические плети, грелись. Потолочные коробки для присоединения светильников были, очевидно, старого образца, потому что не походили к современным стандартным креплениям. Прежний вдаделец поступил просто: прогнал наквозь крепления длинный шуруп, прихватившись за деревянную балку. Так же поступил и я.

Менять проводку – дело дорогое. И грязное. Дом от пожара спасала только металлическая рубашка, оплетавшая провода, которая не дала бы огню, в случае замыкания, вырваться наружу. Так устроена проводка во всем Нью Йорке. Если бы не это, то он давно бы сгорел, как Москва в 1812 году, потому что в большинстве зданий, включая и многоэтажные - деревянные перекрытия и внутренние стены. Проводка спрятана внутри них. Все вспыхнет от одной только искры. Я поменял ее только через десять лет, а до того жил с риском пожара. Впрочем, я не помню, чтобы это мешало мне жить. Авось, пронесет! И пронесло.

Работая по дому, я всюду натыкался на следы работы прежнего хозяина. То был русский человек, ходивший вечно поддатым. Соседи рассказывали, что он гонял жену так, что они вызывали полицию. Он был вздорный, и по пьянке все время порывался спилить клен, росший перед домом. Деревья эти городская собственность – трогать их могут только городские службы.

Все, к чему он прикасался, было отмечено русской смекалкой, то есть было сделано просто там, где надо бы сделать сложно, или сложно там, где надо бы упростить. Я это понимаю, потому что сам такой. Так, бронзовые водопроводные трубы на кухне, спрятанные под раковиной, извивались самыми невероятными коленами, переплетаясь так, что было мудрено разобрать куда что ведет. Краны на каждой трубе были почти недоступны для открывания и закрывания. Я еще и усугубил этот хаос, когда устанавливал посудомоечную машину, обходя своей трубой эти хитросплетения, и ныряя в них. Ну не переделывать же то, что было сделано до меня и работает.

По этой логике так было сделано все. В стенах я обнаруживал простые скрутки двух проводов, что здесь строжайше запрещено. Если хочешь срастить два провода – ставь коробку. Провода вводятся в нее, фиксируются гайками, и уже в ней сращиваются.

Много там еще было диковинного. Например, сливная труба от умывальника шла прямо в пол без обязательного в этом случае сифона. Зачем так? Но в той квартире жил квартирант. Все работало, жалоб не было, вот почему, случайно обнаружив, я и не лез в это дело. Понимание причины пришло, когда я открыл в этом месте потолок в помещении снизу. Сифон все-таки был, просто, он был помещен в перекрытие между балок. Но зачем так? Единственное объяснение могло быть, в том, что сифон был чугунный, присоединенный к чугунной же трубе. Может, быть бывший хозяин украл его на работе. А стандартный сифон, который ставился бы под раковиной, надо было еще покупать.

Симпатии мои к бывшему хозяину росли. Наш человек.

Жена у него была красивая, белолицая. За что-то же она его полюбила!

                5

Мы дали объявление в газеты о сдаче квартир. Официально это был двухквартирный дом, но прежний владелец разбил вторую квартиру на секции, которые сдавал по отдельности. Для этого он понастроил лишних ванных комнат.

Суммарно, доход от этого почти не превышал доход который дала бы целая квартира. Но казалось, что так уменьшается риск, если кто-то из жильцов не станет платить рент. Другие-то будут. Я решил оставить все как есть.

Жильцы пошли. Первым был паренек-пуэрториканец. Он курил марихуану. Потом он сказал, что его обокрали. В доказательство он показал, что его дверь была открыта отверткой, денежный ящик взломан, и обвинил в этом меня. Дескать, в боковую дверь в дом с улицы может зайти кто угодно. А теперь ему нечем платить мне. Я поддался, и скостил ему половину рента за месяц. Потом к нему повадилась ходить какая-то тощая американская тетка. Он ее не впускал, а она стояла у окна и взывала к нему. Похоже, она была под воздействием. Я стеснялся соседей. К счастью, он жил у нас недолго. Он исчез, я потом пришел его отец, чтобы забрать залог. Оказывается, мой квартирант жил у меня в ожидании суда за наркотики, и вот теперь суд, наконец, состоялся. Было похоже, что он сел. Я было хотел удержать половину залога, но отец провел меня по прилегающим частям дома и показал мне где и как в нем нарушены санитарные и прочие нормы, и что если найдется жилец, который пожалуется на меня, то ко мне придет инспекция. Вот тогда я обо всем пожалею. Залог я ему вернул полностью.

Другой, из пришедших к нам первых жильцов, был хороший и веселый. Мужик, постарше меня, из Белоруссии. Он отправлял туда подержаные машины, а у нас владел медальоном такси. Деньги у него были. Еще, он любил музыку. Она у него играла все время – всех стилей, но большей частью классическая. Он сидел на сайтах знакомств, заводил контакты с женщинами, потом ехал тестировать их в Россию. На родине он был женат семь раз. Гражданство США он не получал.

- Разве здесь жизнь, - говорил он, - вот там (в России) – это да!

Иногда, он засыпал под музыку, и тогда она мешала нам спать. Стучать, звонить, было почти бесполезно - спал он крепко. Он искренно огорчался, когда я ему об этом рассказывал. Уезжая в Россию на сафари невест, он принес нам свою фонотеку – коробку с дисками - на сохранение. Что ей могло угрожать, боялся, что украдут, что ли? Жена сказала мне:

- Давай, зальем коробку водой, чтобы все испортилось, а ему скажем, что водопровод протек.

Так, она думала, мы избавимся от музыки по ночам. На родине он был профессором в консерватории. Кончил он совсем не так, как планировал. Он нашел-таки невесту в России, ливквидировал все дела в США, и уехал в Новосибирск, к новой семье. Через полгода он умер от инфаркта. Жалко его. Мне он нравился.

Были у нас жильцы, которые переставали платить, и выселить которых стоило нам много крови и нервов. Были жильцы, почти члены семьи, с которыми мы мы водили в школу детей по очереди.

Свое предназначение жильцы выполняли: с их помощью моя семья жила в собственном доме


                Рутина обыденной жизни

                1

Через пару лет новой жизни в новой квартире мы получили гражданство США.

Новой жизни, потому что она и была новая. Я работал в американской компании, одевался в отглаженные брюки и такую же рубашку, а когда и пиджак. На ногах – кожаные туфли. В холодную погоду – светлый плащ. Не то, чтобы этого требовал дресс код, нет, я просто старался быть как все.

Отношения между сотрудниками были немного не такие, к каким я привык. Начну с близкого мне. Мой босс, а он занимал ту же позицию, что занимал я в годы советской моей жизни, получил новый проект. Его нам передали от другого праджект менеждера. Я просмотрел переданные файлы: все только начато, ничто ни с чем не вяжется. По хорошему надо начинать все сначала. Большая часть времени, отпущенного на проектирование, израсходована впустую. Точно так же и у нас случалось, ничего здесь нового нет.

Проходит несколько месяцев. Каждую неделю-две у нас митинг, то есть планерка по нашему. Я – сошка маленькая, сижу, молчу. Говорю только тогда, когда спросят в каком состоянии то, что поручено мне.

На каждом митинге девушка, разрабатывающая концепцию объекта, говорит, что работа движется, однако когда она ее закончит, и даст мне задание для разработки деталей, не говорит. Не знаю, мол. Босс пытаеся ее прижать, вынудить дать какое-нибудь обещание, чтобы потом за него спросить, но она выворачивается. Не пришло еще окончательное видение. Мол, много вариантов одного и того же, и она пока не может решить, в какую сторону двигаться. Босс не лезет к ней с помощью, покажи, дескать нам, мы вместе решим. Наверно, знает, что не подпустит.

Она, между прочим, беременна. В отличии от того, в чем я привык видеть беременных у нас, она одета в мягкие брючки и короткую легкую блузочку. Когда она вытягивается над центральным столом, где у нас разложены эскизы и всякие материалы, блузочка, задирается и голый живот вываливается в прореху между блузочкой и брючками. Она не то, что не замечает этого – ей на это наплевать. Но мне-то он лезет в глаза. Зрелище вообще-то трогательное.

- Пойми, в бюджете стройки есть федеральные деньги. Если мы не сдадим проект в срок, на следующий год они не перейдут. Их с таким трудом выбивали... Мы не можем всех подвести.

Девушка как будто ничего не слышит. Я-то вижу, что она на самом деле упорно работает, все проверяет в мельчайших деталях. Но босса я понимаю больше, и я на его стороне. На наших планерках в СССР в таких случаях все приличия отбрасывались: говорить начинали все сразу, раздраженно, перебивая друг друга, кто-то и кричал. Искали причины в том, что что-то поздно получили, переводили стрелки друг на друга. Потом начальствующий объявлял: вот тебе две недели срока, не уложишься, будет то-то, диспетчер, запишите. А здесь – чисто детский сад.

Босс терпеливо объясняет, что ее работы ждут все:

- Дай хотя бы какие-то детали ему, - это мне, значит, - пусть он начнет работать.

Я загружен мало, в ожидании когда мне будет отвалена моя доля проекта. От нечего делать я втихаря изучаю 3Д моделирование и rendering. Так называется то, что раньше у нас называлось демонстрационными материалами, а как это называется сейчас, я не знаю. Втихаря потому, что боссу это почему-то не нравится. Он за то, чтобы такие вещи заказывать на стороне.

- У меня нет ясного окончательного видения. Зачем давать что-то, если потом придется переделывать?

- Ну хоть что-то.

- Не могу.

Босс выдыхается. Тон, между прочим, у всех спокойный, никто не раздражен. Говорят по очереди. Чтобы кто-то кого-то перебивал, такого себе и представить невозможно. Раздражен изнутри один я. Эх, дали бы мне волю, я бы всех организовал, всех выстроил. Не так бы надо с ней разговаривать. Я смотрю на босса с разочарованием, эх ты...

А он уже достал из бумажника фотографии своих детей, и показывает той девушке. Та искренне умиляется: о, какие милые. И дальше они говорят о своем, как будто бы над ними не висит срыв срока, угрожающий разрушить их карьеры.

Девушка наконец-то заканчивает концепцию и уходит рожать. К плану не придерешься - кристально чистый. Мы набрасываемся на него, делим на части. Приходят временные работники. Каждому – его часть. Проект все равно переходит на другой год. Конечно, по ходу работы, концепцию не улучшают, а скорее наоборот. Но она так крепко сшита, что резерв на ухудшение есть. Как решили тогда вопрос с федеральными деньгами я не знаю. Выбили снова, наверно. Выбивают деньги политики – сенаторы и представители в конгрессе.

Девушка рожает, и через какое-то время выходит на работу. Ей дают что-то другое. С нами над этим проектом она больше не работает. Городская комиссия по дизайну награждает проект званием «Проект года».

По этому поводу у нас собирают всех причастных к проекту. Девушки среди них нет. Это почему-то никого не удивляет. Начальство поздравляет нас. Я спрашиваю, почему не позвали девушку? Ах, мы забыли. Ее зовут, она приходит, улыбающаяся.

Мэрия устраивает церемонию награждения. Проектов с десяток, народа пришло много. Больше всего молодежи, выглядящей вполне себе столично. Кто они такие? Может, приглашенные журналисты, артисты? Пара мужиков в экзотических униформах, достойных оперной сцены. Нашивок на рукавах и колодок на груди не сосчитать, фуражки с высокой тульей. Главный Пожарный с Главным Полицейским?

Там наливают вино, разносят вкусные закуски. Я знаю, что много пить мне не следут. Не более пары бокалов. После второго бокала приходит очевидная мысль, что эти нелепые ограничения ни к чему. Вино-то славное. Зовут фотографироваться с мэром. В руке у меня, наверно, четвертый или пятый по счету бокал, я прячу его за спиной. Мэр понимающе веселится по этому поводу, что-то острит. Я не понимаю, но окружающие доброжелательно смеются. Он сердечно пожимает мне руку под фотовспышкой.

Я не люблю эту фотогорафию. На ней у меня расплывшаяся и глупая рожа.

По дороге домой я еще немного догоняюсь вином. Но разве сравнить его с тем...
 
Другой наш проект попал в New York Times. В заметке о нем был помещен трехмерный общий вид нашего проекта, сделанный мной. Та картинка в газете была мелкой, и на ней почти нельзя было различить, что среди человеческих фигурок я вставил Симпсона на велосипеде.

В заметке упоминался фамилия босса. Он же и привел корресподента на построенный объект. Привел он и нас на всякий случай, но корреспондент нами не заинтересовался.

                2

С боссом мне в очередной раз повезло. Он не был еще боссом, когда я пришел, он им стал позже. Он - китаец, родившийся в Америке. Отец его приехал сюда в 45-м. К нашему времени они жили в красивом тюдоровском особняке на Нью Джерсийском берегу Гудзона с видом на Манхэттен. Босс заканчивал Рютгерт. Обучение там дорогое.

По китайски босс не говорил, в Китае не бывал. Тем не менее незримо, он был особым, не таким как другие американцы, что было видно мне в сравнении, когда мы общались со специалистами и чиновниками из городских агенств, согласовывая проекты, с подрядчиками, с производителями оборудования.

Не то, что он был умнее других, это не диковинка. Не то, что у него всегда был план, по которму он почти всегда добивался того, чего хотел, не вступая в особые споры, а ненавязчиво, незаметно, используя каждый мелкий повод продвинуть свою позицию, великодушно уступая по незначительным мелочам. У него было видение как надо и как должно быть.

Порядок у нас был установлен либеральный. Можно было опоздывать, уйти раньше не спрашиваясь, взять отпускные дни в любое время. Не помню, чтобы это как-то вредило делу. Наоборот, мы все были преданы делу.

Я говорю в прошедшем времени, хотя босс жив, и я виделся с ним недавно. Просто он ушел в другую компанию, а порядки, заведенные им, медленно выветриваются.

Как-то он охромел, и ходил медленно и осторожно. В конце рабочего дня, я сидел один в комнате, когда услыхал, как открылась дверь, и за поворотом стены раздались гулкие, размеренные шаги.

- Commodor's steps, - сказал я негромко сам себе, - Шаги Коммандора, значит.

Босс медленно поровнялся с моим кубиком, и, остановясь, протянул мне руку. Я слегка подивился этому, ответил ему, и он похромал дальше.

- А ты знаешь, кто такой коммандор? - спросил я вслед. Уж "Каменного Гостя"-то он наверняка не читал.

- Да, - ответил он не оборачиваясь.

Как же, так я ему и поверил. Вот бы рассказать ему, какой такой Дон Гуан, какой такой коммандор, который вот также загрохотал ботфортами за сценой, а потом, когда Дон Жуан-Гуан ответил на вызов, пожав ему руку... Я был увлечен, объясняя ему это в уме по английски, как вдруг меня пробило: да он же поэтому и протянул мне руку, а я не понял, что он принял игру, и предлагает мне играть дальше. Ну и кто из нас после этого высокомерный дурак?

Я-то знал этот эпизод по "Каменному Гостю", а он, наверняка, в отличии от меня, по опере Моцарта, а то еще, по спектаклю Мольера. Жена его, кстати, полная белая американка, держит балетную школу.

Мне стало стыдно, и в конце я подумал, что вот поэтому он и босс, а я тот кто есть и уже никогда не стану никем другим.

Он принял меня по работе, и не просчитался. Мы вместе выпустили и построили не один проект. Однажды он расщедрился, и подарил мне небольшой проектик. Он подчеркнуто не вмешивался в процесс, предоставив мне все решать самому. Участок, на котором это происходило, был дырой в юрисдикциях, и мы счастливо избежали согласований и утверждений в городских агенствах. Я сомневаюсь, что в противном случае обошлось бы без изменений.

Так он теперь и стоит на пути каждого, кто едет из аэропорта дорогой, которой въезжал в Нью Йорк я.

                3 

Моя звезда, как проектировщика, начала закатываться за пару лет до ковида.

Тогда в нашу группу наняли сразу много молодых ребят и девочек только что закончивших колледж. Пара из них отсеялась через год-два, но оставшиеся вполне вписались. До этого, лет десять, мы работали малыми силами, каждый на своем объекте, под общим надзором и контролем босса. Мимо него на проходило ничего, все концепты разрабатывал он, но и нам при нем оставалось достаточно простора для творчества. Его он тоже контролировал. Одно время в группе работало только три дизайнера, и за это время были выпущены и осуществлены вполне достойные проекты. Я как-то привык работать в одиночестве. А здесь – толпа народа, который, к тому же, надо еще и учить.

Новичков, в целях обучения, распределили между нами. Мне дали девочку, маленькую, похожую на ребенка, с таким же нежным голоском и манерами общей любимицы. Она из Бразилии, но на английском говорит как на родном. Сама себя она называет Сэм. Так, видимо, ее называли в семье. Завидев меня, она начинает издали улыбаться, как родному. На меня она смотрит, как на доброго любимого дедушку, который, впрочем, не без привета. Главное - не показывать в лицо ему, что все это знают. Похоже, что я на самом деле им и являюсь.

Я как раз сидел на новом объекте, зная, что это последний в моей жизни такой проект. Я уже переступил свой пенсионный возраст. Это был проект моей мечты. Такие проекты бывали у нас не часто. Я участвовал в четырех таких. Все остальное была всякая мелочь, которую я и за работу-то не считаю.

Набрав новых людей, босс поневоле ослабил контроль за мной, и я спешно старался перевести работу над проектом в необратимую стадию. А именно: внедрить в проект собственные решения, что мне до сих пор редко удавалось. Дело в том, что босс не терпел отсебятины, и никого из нас не подпускал к принятию принципиальных решений. Конечно, в двух-трех случаях мне удалось отметиться, но только после того, как боссом были перепробованы все другие решения, и у него не оставалось другого выхода.

Проект делался при участии приходящего консультанта Стива Гонсалеса. В проектных институтах СССР таких называли технологами. Он объяснял нам, как должен работать, и из чего состоять этот объект. В сущности, он создавал скелет, который мы потом одевали плотью форм и материалов. Стив вполне был открыт к диалогу. Ему было интересно, что получится. Нужно было успеть сотворить вместе с ним образ того, чем мне виделось это место, до того как босс хватится, что процесс творчества проходит мимо него. Чтобы когда Стив утвердит наше общее решение своим авторитетом, босс не смог уже ничего изменить.

Я быстро сделал эскизы, как это должно выглядеть, трехмерную модель, и согласовал все со Стивом. Стиву нравилось то, что мы моделировали. Разговаривать с ним я выпускал Сэм, чтобы прикрыться ею, на всякий случай, если босс хватится и и захочет отменить наши разработки.

Босс, наверно, не думал, что процесс пойдет так быстро, и включился в работу, когда все было сколочено и утверждено Стивом. Боссу там уже было нечего делать. Он попробовал перекроить что-то на переферии, но главный образ был уже не в его власти.

Тогда он поручил Сэм сделать модель из пластилина, чтобы доказать, что такое решение возможно, а на мою компьютерную модель, которая это уже показала, не стал и смотреть. Я нарисовал Сэм эскиз, по которому она лепила. Лепка было столь экзотическим способом моделирования, что все приходили посмотреть и удивиться. К финальному обсуждению проекта, чего до сих пор не водилось, привлекли всех молодых. Очевидно, в целях учебы. Пластилиновая модель была в центре обсуждения. Ее фото потом пристегнули к проекту. Докладывала Сэм. Проект уже прочно ассоциировался с ней.

А меня перевели на другой, горящий проект. Он загорелся после статьи в газете о том, что дети депрессивного района, из меньшинств, посещающие школу в дорогом районе, что поволяется и приветствуется в Нью Йорке, вынуждены пересекать хайвэй по убитому пешеходному мосту, исписанному графитти типа «Kill cop». Какой урок они при этом извлекают? Вмешались местные политики. Срочно был заказан проект реконструкции того моста. Походы к мосту облицевали гранитом, оградили новеньким, сверкающим забором с поручнями для инвалидов, передвигющихся в колясках, покрасили краской пастельных тонов. Мне эта работа была малоинтересна, но я в ней увяз на два года, пока мост не перестроили. Все это время работа над моей мечтой шла без меня.

Сэм попала в центр событий. Сама она почти ничего не разрабатывала, но координировала работу всех. Работу, вроде той, что до этого делал я один, растащили на несколько человек. Все они были новички. Оттого постоянно случались нестыковки, которые надо было объединенными героическими усилиями устранять. В общем, работа кипела.

Несмотря на ее координацию, на стройке всплыли досадные ошибки от несогласованности. Что-то пришлось ломать и переделывать, с чем-то смириться, потому что перестроить уже было нельзя.

Я посетил стройку. Все высилось точно так, как я задумал, только моего труда в это было вложено мало. Все детали не прошли через мои руки. Решения какие материалы, какого цвета применить, принимали без меня. Слабым утешением здесь было то, что по замыслам моего босса в Нью Йорке были реализованы десятки проектов, а в чертежи он никогда не лез.

Босс, кстати, к этому времени уже уволился. Теперь он вице-президент в большой проектной компании. Я его вспоминаю только добром. Вместо него, теперь у нас боссом паренек, что пришел когда-то, вскоре после меня. Я тогда его приобщал к делу, точно так же, как Сэм. С ним я сделал большинство наших проектов. Он прекрасно понимал мой английский, и на планерках-митингах разъяснял всем то, что я имел в виду сказать, когда видел, что меня плохо понимают. Теперь он не паренек, а грузный дядька, лишенный шеи, и с животом. Он точно не знает, кто такой коммандор.

Стиль работы теперь изменился. Все решения принимаются скопом. Все обсуждается. На обсуждения тратится очень много слов. Жизнь кипит. Это назвается - командная работа. Я был бы не против, если бы не помнил, что когда-то такую работу делал один человек, ни с кем особенно не совещаясь. Наверно, я чего-то не понимаю.

Все равно, я скоро, уйду.

                4

Итак, я жил в своем доме, где посадил кустик Juniper-можжевельника - и цветы перед входом. Квартиранты менялись, и иногда среди них попадался такой, кто переставал платить рент. Я решал все эти проблемы без суда, но не без убытка. Потом, то ли мы стали лучше фильтровать претендентов на жилье, то ли люди стали лучше, но таких жильцов не стало.

А потом, жильцы перестали уходить, и теперь в доме живут одни и те же, я уже и не сосчитаю, сколько лет. Мы привыкли друг к другу. Мы занимаем у них лука или чеснока, когда не окажется к случаю, а они присматривают за кошкой и поливают у нас цветы, когда мы в отъезде.

Через несколько лет после покупки дома, я прочитал в газете, что некоторые лендлорды перестраивают свою собственность, создавая дополнительные units для сдачи в рент. Эта практика незаконна. Никто не может сдавать квартир больше, чем он официально владеет. Поэтому, город просит всех честных граждан докладывать о таких нарушениях куда надо, и давались телефоны.

И до этого я чувствовал, что что-то там нарушаю, но теперь я узнал, что для этого есть статья в административном кодексе и наказание. Хотя сам я не строил ничего такого, а только использовал построенное до меня, нарушением это оставалось.

Самое правильное в этом случае, было бы выселить всех жильцов, слить все в единую квартиру, и сдавать уже ее. Ничего, кроме стоимости ремонта я бы на этом не потерял, а ремонт я всегда делал сам.

Какое-то время я жил, планируя все-таки объединить все в одно. Но я угодил в ловушку. Жильцов сначала надо выселить. Раньше это сделать было легче – жильцы уходили сами. Теперь, никто не хочет уходить.

Одна из них, живущая у меня пятнадцать лет, одинокая женщина, год на четыре старше меня. Она – чистый нелегал, у нее даже документов никаких нет. Еще раньше они сгорели в пожаре, и она их тогда не восстановила. Ее и депортировать в случае чего некуда. На жизнь она зарабатывает моим адресом. Ей каждый день приходят какие-то посылки, имеющие отношения к медицине. В тот же вечер посылки забирают, а она получает за это деньги. В чем смысл такой операции, я не знаю. Какая-то серая схема поставок в аптеку, наверно. Но заработка на рент и жизнь ей хватает. Уходить ей некуда, только что на улицу. Ну как я ее выставлю?

Другие жильцы – русскоязычная пара с Украины, очень милые люди. На Новый Год мы обмениваемся подарками. В их подарке обязательно есть бутылка дорогого вина. Не думая о будущем, я оставляю все как есть.

А спроси меня, что я буду делать, когда по меня придут, я и не найду, что ответить.

                4

Наступило время, и жена моя оставила свою работу в косметической компании. Она вспомнила, кем она работала в СССР, выучилась Автокэду и нашла работу в проектной компании. Бесплатных машин у нас больше нет. Теперь мы покупаем себе машины как все. Купили пока что одну, на которой ездим уже шесть лет.

Дети мои выросли. Все живут в разных штатах, вдали от нас. Сыну - под пятьдесят. Он холост, вряд ли уже женится, и продолжит мою фамилию. Хотя надежда умирает поседней. Лет в тридцать он принял ислам. До этого он искал Бога в православной церкви. Когда еще он жил в России, я заказывал молебны за него в Нью Йорке, по его просьбе.

Как мусульманину, ему жену - мусульманку подавай, чтобы она потом еще и рожала. А какой же родитель за него свою дочку отдаст?

Я сразу понял, почему он выбрал ислам. Из всех авраамических религий она – самая честная. Там все равны перед Богом, надо только верить в Него. Никто не обладает исключительным преимуществм в обращении к Богу, дарованным, якобы, через преемственность. В исламе все авторитеты естественны. Хочешь стать им – стань, если сможешь.

Церкви, иконы – это сплошное нарушение билейского же завета: не сотвори себе кумира.

Иудаизм тоже полон сложных запретов, к вере имеющих, непонятно какое отношение.

Мне, как и многим другим, допускаю, ислам несипатичен из-за его отношения к женщине. Но такое отношение из самого Корана отнюдь не следует. Оно скорее всего, задолго до этого, бытовало у племен, первыми принявших ислам, и теперь оно ассоциируется с самим исламом. У пуштунов, например, требования к женщине гораздо жестче, чем у арабов, которые обратили их в ислам. Не арабы же к ним это отношение принесли.

Даже запрет винопития в Коране носит рекомендательный характер. Выпил – согрешил, да, но это не харам. Аллах, да благословленно имя его, может простить. Точно, как это было в молодости у меня с мамой. Так что и в этом запрет явно преувеличен. Те племена и до ислама, наверно, вина не пили, зато курили гашиш. И вот, на гашиш запрета нет.

У сына в Америке свой бизнес, свой дом. Он все время занят, даже времени отдохнуть нет. Брось ты свой бизнес, говорю я ему. Есть много работ доходнее. Иди работать в банк, в IT. И времени больше будет, и денег.

- Нет, - отвечает, - я уже никогда не смогу подчиняться дисциплине, действовать по команде.

Асель - дочь моей жены, вышла замуж за протестантского проповедника. Этому предшествовал период жениховства, как в романах 19-го века. Он – англоязычный, но русский выучил лучше, чем я английский. Детей у них нет.

Старшая дочь со своим американским мужем говорят, что сначала надо завести свой дом, а потом все остальное. Имются в виду дети.

Одна только надежда – на младшую.

                5

Так за каким чертом я приехал в Америку?

Приехав в нее, я почувствовал себя дома. Но почему? Беден я в ней стал, как не был беден до того никогда. Родственников и друзей, которые могли бы меня поддержать, хотя бы добрым словом, я лишился навсегда. Что лучше всего делать, чтобы выжить, мы не знали. Надежда на будущее если и была, то неопределенная, зыбкая.

В то время в Нью Йорке было полно такого народа как мы. Он составлял самый нижний слой в пищевой цепочке, если представить ее в форме пирамиды. Хорошей работы было мало, получить ее было сложно. Верхний над нами слой пользовался нижним. Нас нанимали на нелегальную работу, а потом не платили. Я так пролетал два раза на размер недельной оплаты, но другие ребята влетали и на большую сумму.

Из этого состояния люди выбирались годами, особенно нелегалы, те, что жили с просроченной визой. Все свои деньги они отдавали адвокатам или за фиктивные браки.

Но я не припомню ни одного случая, чтобы кто-то предпочел от такой жизни вернуться домой. Почему? Я думаю, потому что это - рациональный мир. Говоря образно, если ты встал в очередь любой длинны за чем-либо, имея на это законное право, то ты получишь это в разумные сроки, и это что-то у тебя никто не отберет. Законы здесь созданы для людей, и, в основном, они соблюдаются. Ты можешь аппелировать к ним всегда, и аппеляция эта будет принята. За двадцать пять лет вождения, меня ни разу не остановила полиция. Почему так - ответ простой. А зачем? Ну и как не жить в таком рациональном мире?

Понемногу, описанный мной здесь мир исчез. Нет биржи, нет русских нелегалов-рабочих, готовых на все. Зато полно русскоязычных врачей, адвокатов, инженеров, айтишников, владельцев бизнесов, которых тогда было мало. Работы теперь много.

Так правильно ли я сделал, что приехал в Америку? Скажу честно: не знаю. С одной стороны на той родине, с моими скромными способностями и талантами, я вряд ли добился бы чего-нибудь существенного. Там все доставалось более ярким, пробивным, и хорошего всегда не хватало на всех. Сидел бы сейчас там, на лавочке, беззубым пенсионером. Хорошего мало.

А так, я здесь работаю, езжу по Европам.

С другой стороны, я осознаю, что я здесь - оторванный кусочек от чего-то целого. К другому целому я не прирос. Если бы я остался там, сейчас бы из того целого росли мои внуки. А здесь, если они еще родятся, то частью уже чужого целого. У нас и языка-то общего уже не будет. Тоже, своего рода драма, ощущение сиротства.

Ну, почему нельзя жить двумя жизнями одновременно?

Нью Йорк, 2023