Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-71

Глава 71

"Глубочайшее заблуждение"
Правда иль неправда – вот в чём вопрос


Правда – свет разума.
(Русская пословица)


Да. Всё так. Именно. Спорить бесполезно. В квартире никого. Ноль! Нуль! Ни одной живой души. Вообще ни одной! Тараканы и те разбежались, которые выжили. Моль со шкапом и комодом укочевала. Вшей и блох вообще никогда не было. Мыши у соседей, крысы в подвале. Больше живности никакой в доме отродясь не было.

Слёзы крокодильи из глаз бедного Кулькова текли…

Ох, как плохо ему было… Супругу потерял… Где она… Неизвестно…

Тонечки милой нет… Запах только от неё остался… Духов запах… Вот и всё…

Где Тоня? Где любимая? Нет её. Куда подевалась? Никто не знает.

Неизвестность. Пустота. Глубокий вакуум. Безвоздушное пространство.

Голова не работает. Мыслей нет. Вариантов тоже никаких.

И вдруг голос…

Василий Никанорович уши насторожил… прислушался…

Да! голос… Да! слышно…

Голоса незнакомых людей. Слова какие-то разные. Разрозненные обрывки… Без темы. Без причины. Что-то такое… этаковое…

По-русски кто-то гутарил. По-татарски изъяснялся. По-узбекски что-то бормотал. Ещё… по-каковски… лепетал и лопотал…

На непонятных языках какие-то люди разговаривают. Но по-русски больше. Это уже хорошо. В России, значит. На Родине. Вот кто-то что-то опять произносит…

Что это? О чём? О ком? Кому это сказано? Кто это? Кто говорит? Не Тоня ли…

Надо звать её… Срочно. Громко. Чтоб услышала наверняка… Ещё… Ещё… Ещё… Ещё громче… «Тоня! Тонюсик! Где ты? Тонечка-а-а!!! Милая моя!!!»

Нет. Антонины нет рядом. А где? Где она? Куда пропала? Куда запропастилась? Куда спряталась? Куда скрылась? Эх, ты… милая… дорогая… душевная…

«Тоня!!! Родная!!! Бесценная!!! Ты где?? Иди сюда… Скорей…»

Опять голоса почудились. Чужие. Незнакомые. Всё ближе и ближе. Всё яснее.

Вдруг послышалось где-то совсем уже рядом и достаточно громко:

– Мужчина! Эй! Эй, вы!! Я к вам обращаюсь!!! Мужчина! Ау!!! Вы чего кричите? Вы не в лесу находитесь! Эй! Ауууу!! Вы чего орёте??? И меня не Тоней зовут.

Кульков открыл глаза: вокруг него стояло человек двадцать – двадцать пять, а может, и все тридцать. И все таращились на него. Дичились. Диву давались… Русские и нерусские… Разные… Цыгане даже среди них были. Молдаване… Таджики и узбеки. Туркмены и киргизы. Другой национальности бывшего Советского Союза. Хохлы тоже присутствовали. Как же без них-то. Братья родные. Братья навек. А прямо перед ним согнулась женщина преклонных лет. Она тормошила его и спрашивала, на которое время у него запись на приём к врачу. Василий ничего не мог сообразить. Мозги не работали.

«Кто это? Где я? Где это происходит? Куда я попал? Чего им всем надо? Какого рожна привязались они ко мне? И почему глазеют эти черти болотные на меня, как на инопланетянина?? Глаза таращат, как на зверя какого диковинного. Как на умалишённого. Как на дурака или придурка. Как на кретина. Как на идиота. Как… как на дурдомовского постояльца, как на сбежавшего чудика из психушки», – завертелось в тяжёлой голове.

Василий Никанорович огляделся вокруг, но ничего не понял.

«По какому такому поводу они все тут собрались…» – стали возникать вопросы.

Проснувшийся от бабьей судорожной тряски Кульков сначала не понял, для чего это она его шевелит и расспрашивает. А когда вник в суть вопроса, то ответил, что он к врачу не идёт, что он уже сегодня был на приёме и что медикаменты ему уже выписали. Да и получил он их уже. И даже домой отнёс. Вот так, мол, и было на самом деле… Всё так, дескать, и произошло. Честное слово! Мол, честно об этом вам говорю. Как на духу. Врать, дескать, не обучен и не привык. Совесть-де есть… Ну и всё остальное.

– Ты чего? Сбрендил совсем? На каком приёме ты был?.. Врачиха-то только что подошла. Раздеться ещё не успела. И медсестры нет. Гуляет где-то… барышня… А без неё докторша не будет принимать. Она что… дура? Вот когда сестричка заявится, то они сперва чайку попьют… ватрушки пожуют… да поговорят на бабские темы, помусолят, пощебечут, косточки своим коллегам помоют, а уж только пото-о-ом работать зачнут… Завсегда так, мил человек… И у всех… Ты, засоня, будто с Луны свалился либо с дуба рухнул головой о коренья. Неужели не знаешь, какие тут порядки… в наших теперешних медицинских заведениях…

– А Варенька где? – недоумевал Василий. – Она же со мной в аптеку ходила…

– Ишь ты прыткий какой… То Вареньку тебе подавай… То Тоню какую-то… На какое время запись-то у тебя? Давай! Говори. Не молчи. Мне это надо знать. А то здесь опять очередь собралась… Видишь? Толпа целая. И все первые…

Василий опять ничего не понял: какая очередь? какая запись? какой приём?

Ему стало интересно: почему все первые? и какой ещё чай с ватрушками? Чай – это хорошо. Если он крепко заваренный… и с сахаром. Ватрушки тоже ништяк. У Кулькова в животе мгновенно забурчало… ватрушек там кто-то захотел… затребовал…

Но главный перед ним стоял вопрос: где Варенька? где та милая сестричка?

Тут в кабинет зашла какая-то тётка в шубейке и меховой шапочке, по-хозяйски дёрнув за ручку и грозно захлопнув за собой дверь. Кто такая? Неизвестно.

Минут через двадцать оттуда вышла женщина в очках и в халате не очень свежем. Она сказала строго и шепеляво, как рубанком стругнула по сухому берёзовому бруску:

– Больные! Прошу внимания! Приём будет проходить строго по записи в журнале. Поэтому разберитесь – кто за кем. Кто забыл своё время и очередь, слушайте! – сейчас продиктую. Да слушайте вы!! Не вертитесь. И не галдите. Голова уже от вас болит.

Женщина в очках со злостью глянула на расшумевшихся пациентов, затем, махнув рукой, мол, чёрт с вами, бегло промчалась глазами и губами по листку, на котором были записаны больные в порядке их очерёдности.

Василий услышал свою фамилию шестым по списку (на время он не обратил внимания) и запомнил, что перед ним какая-то Сухарева Мария Степановна, а за ним некто Фрунзенко Иосиф Карлович. Информацию про других мимо ушей пропустил. Ему на это было наплевать. Его это совершенно не интересовало. Да и голову всякой всячиной забивать у Кулькова не было никакого желания. Ага… надо больно… Может хуже стать!

Толпа ещё пуще зашумела, загалдела, заговорила, застонала и завыла; больные с выпученными глазами стали выискивать и выспрашивать: кто впереди их, кто позади, кто за кем… и так далее… и тому подобное…

В общем, суматоха началась. Как перед бурей, как перед схваткой, как перед последним и решающим боем. Всё как обычно, как и всегда. Фронтовые баталии.

Василий тоже невольно включился в этот животрепещущий процесс.

Феномен толпы всегда действовал, никто и никогда его не отменял. Закон этот всегда присутствует в любом обществе. Куда толпа, туда и я. Так он выглядит. Так и тут. Так и здесь. Как везде и всюду.

Кульков пытался узнать, кто перед ним… и кто за ним… Он на месте не сидел… рыскал по коридору… по сусекам шарил… собирал какие-то крохи по этой теме…

Он с детства был весьма любознательным. С возрастом это не уменьшилось, даже увеличилось и приумножилось. Любопытство стало нормой, в привычку вошло.

Василий Никанорович стал рьяно расспрашивать всех подряд: Кто? Кто? Кто Сухово-Кобылина? Сознавайтесь! Где она и кто она. Допытывался, как дознаватель на этапе предварительного делопроизводства, как дотошный и въедливый следователь при допросе с пристрастием. До рукоприкладства, правда, не доходило. Не та обстановка. И цель не та. Тем не менее он в душу каждому влезал, буквально ел их всех своими выпученными глазами. Но ему никто не ответил. Вообще никто! Хотя и боялись… сторонились… старались на глаза ему не попадаться… стремились спрятаться куда-нибудь… в угол… в щель хоть какую-нибудь мало-мальскую залезть…

Вася-Василёк разошёлся: кто да кто??? признавайтесь… а не то… Но не судьба. Никого не нашёл. Никто не ответил. Никто не сознался. Не было тут таковых. Вообще! Хоть ты тресни. Хоть ты лопни. Как это? Почему? Как это понимать? вашу мать! Опять невезуха… Ну что ты будешь делать…

Василий приуныл было по-первости. Плохо ему стало. Совсем плохо. Архиплохо. Ноги не слушались, то и дело подкашивались, руки тоже не шевелились. Руки как крюки. Всё из них валится. Язык опух, во рту не помещается, то и дело вываливается наружу. Да ещё слюна рекой течёт. В общем… в собачку Вася превратился… сам того не замечая…

К тому же другие недуги его настигли. Почему? Неизвестно. Вероятно, много сил приложил ко всему этому. Много эмоций на него навалилось. Много чего потратилось.

Он перестал их чувствовать. Их – это руки… это ноги… это и другие части тела… Вот как. Вот так! Беда бедовая… Иногда так с ним случалось в жизни, из-за какого-нибудь стресса грандиозного и в минуты колоссального отчаяния.

Вот и сейчас. Вот и теперь. Кульков помирать собрался. Уже отключился…

Но… к великой радости, Вася быстро оклемался. Сила воли ожила и плоды дала. Помирать – это не его стиль. Это не его кредо.

«Эх, путь-дорожка фронтовая… Не страшна нам бомбёжка любая… А помирать нам… рановато… Есть у нас ещё дома дела…» В песне так в хорошей поётся…

Кульков опять думать принялся. Без дум нынче жизни не бывает.
Вопросы роились в его голове. Как быть? За кем к врачу идти? Кого держаться?
Где она… Сухово-Кобылина эта?

Ой! Что за напасть такая… Опять черти болотные дорогу перешли. Снова они ему козни строят. Вновь подножки ставят… Да ещё под зад пинком. Дескать, пшёл вон…

Тут кто-то сверху (с неба) по башке ему вдарил. Да так сильно, что Василий понял мгновенно, что неправ он был. Нет тут никакой Сухово-Кобылиной. И не было никогда.

Это ошибка. Страшная. Жестокая. Зверская. Лютая.
Это неверная информация. Ложная. Враждебная. Беспощадная.

Женщина в белом халате, которая список озвучивала, не называла такую фамилию. Это Василию Никаноровичу померещилось каким-то странным образом. Она Сухареву упоминала. Да-да! Точно! Сухареву надо искать, а не Сухову… да ещё Кобылину…

Кульков стал разыскивать её; он спрашивал у всех подряд, пока не отыскал.

Сухаревой оказалась именно та гражданка, которая трясла его давеча отчаянно.
Её он и постарался запомнить. И в лицо. Лицо такое… русское… доброе… милое… И по голосу. Голос её он ни с каким другим не спутает. Голос её он надолго запомнит. Её голос до сих пор в ушах стоит. И по запаху. От этой женщины Красной Москвой пахло… Духи такие раньше были… И по фигуре он её не перепутает. И по волосам. Седые у неё волосы. Она вся беленькая такая. Как лунь. Старенькая она… И по рукам. Простые у неё руки… работящие… И по одежде. Одежда тоже у неё самая обычная. Простая. Не то рабочая… не то крестьянская… Народная у неё одежда. Вот какая. Неприметная, с одной стороны. И привлекательная, с другой. Любо-дорого глянуть на неё. Настроение сразу поднимается. А настроение сейчас для Кулькова… это то, что надо. И Вася-Василёк стал неотступно поглядывать за ней, чтобы не упустить из виду.

А Фрунзенко разыскал Кулькова сам и прямо-таки не отходил от него. За хлястик держался. Как кутёнок слепой за мамкин хвост. Это был мужик лет пятидесяти пяти – пятидесяти шести с густой бородкой и перевязанной головой. И на Фрунзе чем-то похож. А может, и на Лазо… В глазах у Васи рябило, черты лица смазывались, можно было и ошибиться.

«А кто, интересно, эта женщина в очках и со списком? И для чего она читала по этой бумажке?» – задумался Василий Никанорович, который никак не мог понять, что тут происходит. До конца ещё не осознал. Крутилось что-то перед глазами, а что конкретно – непонятно. Недоступно. Попытался восстановить в памяти цепь сегодняшних событий, но в результате череды умозаключений Кульков всякий раз приходил к выводу, что сегодня здесь он уже был, и лекарства уже получил. Да и отнёс их домой даже…

Но никак не мог понять, как он снова здесь оказался. Каким фертом очутился.
Что-то здесь не так… Где правда… а где выдумка… Как узнать… и у кого…

Что делать…
Как поступить…
Куда податься…

«Но, раз я есть в этом списке, то надо сходить; может, ещё выпишут что-нибудь дополнительно!» – решил растерянный и потерянный Кульков и стал ещё пристальнее следить за пожилой женщиной, а также за всеми её передвижениями, чтобы эту тётку не потерять, свой черёд не проморгать, чтобы за ней к доктору в кабинет заскочить.

А очередь пока не двигалась совсем, замерла, стояла мёртво – никто не заходил в кабинет – и никто не выходил оттуда – да и не приглашали ещё туда. Видимо, и вправду за дверью чаи гоняли с ватрушками да разговоры бабские вели.

Но вот шевеление пошло… – дали добро на вход. Ну… наконец-то!

Первый пошёл. Да не пошёл – а забежал туда бегом – даже ворвался – вероятно, и вправду было несколько первых.

«Надо не проморгать, не проворонить… войти в кабинет сразу, как только оттуда выйдет эта пожилая женщина, эта Сухово-Кобылина! Ой! Вот чёрт… привязалась эта Сухово-Кобылина ко мне… Что за ерунда. Зачем? Почему? Ладно, после выясним. Потом. Как только от врача выйдет гражданка Сухарева, за которой я, так сразу и надо ломиться в докторский кабинет, а то и вправду какой-нибудь хмырь опередит», – вертелось в голове у Кулькова Василия Никаноровича. Он стал очень внимательно следить за ситуацией.

Главное – не проморгать!
Главное – не прозевать!
Главное – не пропустить!
Главное – не прошляпить!
Главное – не обмишуриться!
Главное – не опростоволоситься!
Главное – не ложануться!
Главное – не замешкаться!
Главное – успеть!!!
Главное – не дать себя обскакать!!!
Главное – вовремя в кабинет заскочить!!!

Больной человек весь сжался! Как пружина.
Засел в засаде. Притаился. Зашухарился.
Ноги под себя поджал. Сгруппировался. Как на старте.
Воздуху побольше в лёгкие набрал. Замер.

Сосредоточился на главном. На самом главном.
Приготовился к рывку. К длинному прыжку. К тройному. К быстрому заскоку.

Всё внимание на дверь! На движение! На скрип! На шорох!
Глаза на дверное полотно. На дверную ручку. На щель между косяком и полотном.

Время шло… тянулось… Минуты тикали… Секунды щёлкали…

Василий Никанорович ёрзал, стонал, глаза напрягал… Дверь не открывалась…

Вот он немного успокоился… махнул рукой… затих… притаился, сгруппировался, поджал под себя ноги и стал терпеливо ждать, когда же… когда же она выйдет, эта женщина… эта тётка… за которой он в очереди стоял…

В засаде Кульков сидел, ждал… а в голове то и дело тикало:
«Ну, когда же… когда же она появится… баба эта чёртова… Ну, скоко моно…»




Продолжение: http://proza.ru/2023/03/06/638

Предыдущее: http://proza.ru/2023/03/04/368

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023