Следы на камнях Глава 10

Глава десятая

7 августа 2020    Девять, десять

– Светлана Антоновна, ваш муженек очень просит ему помочь, – с виноватой улыбкой сказала женщина в синей форменной рубахе «Скорой помощи», – Буквально на минутку.
– Да, конечно, – откуда она знает мое имя? Антон сказал, наверно… муж – объелся груш… напился, а мне теперь за него…

Гурова сунулась в боковую дверь медицинского фургона. Вот блин, темень… а почему?! Разве у них свет при открытой дверце не включается автоматически, как в любой машине? Больше ни о чем подумать она не успела. Что-то затрещало, и потерявшая сознание жена упала на тело мужа.


Ей позволили прожить еще двое суток, и все это время обстоятельно расспрашивали, давали поспать, попить, снова спрашивали, спрашивали…  В первые минуты, едва придя в себя, она сама задала несколько вопросов: последние минуты перед забытьем в памяти не сохранились, и женщина захотела узнать, где находится и почему.

Неужели на подъезде к дому не справилась с управлением, попала в аварию и теперь лежит в больнице? Да, именно так – сказали ей. А где муж, что с ним? Он жив? Да-да, не тревожьтесь, с Антоном все в порядке, он передает привет, скоро они встретятся. А пока нужен покой, и для контроля состояния надо пройти несложные тесты… Чем подробнее и правдивее она будет отвечать, тем скорее наступит улучшение. Хорошо, согласилась пациентка, спрашивайте.

Вообще-то ее согласия и не требовалось, что-либо скрыть Светлана не могла – об этом позаботилась фармакология. Вена на левой руке, распоротая не слишком умелыми руками, вскоре вздулась, закупорилась тромбами, тогда прокололи правую, и снова в нее вливали химию, вызывающую эйфорию и стремление общаться, говорить правду. Почему-то ее правда их не устраивала…

Женщина раз за  разом повторяла одно и то же, с небольшими вариациями  и дополнениями  – иногда вспоминался какой-то городок, не упомянутый в первом рассказе, название отеля, забавная ситуация,  имя знакомого человека… Особый  упор в расспросах делался на цель давней поездки и на ее последний день.  Кто-то умер или был убит, и будто бы она при этом присутствовала… А они всего-то погуляли, покатались по реке, сфотографировались на Свободе, пообедали  – и  в аэропорт. Почему ей не верят?


10 августа 2020

Произошла ошибка. Невероятная, чудовищная ошибка, и теперь придется все начинать сначала. А времени мало, очень мало – шансов остаться незамеченными почти не было. Сама акция прошла как обычно безукоризненно, благодаря скрупулезной подготовке и удачному стечению обстоятельств. Опасный мужчина ожидаемо повелся и мгновенно получил свое, женщину взяли без шума, привезли, разговорили. Правы оказались те, кто настоял на таком подходе, иначе дело сочли бы сделанным и оставили зло ненаказанным. Не она. Тогда – кто?


27 августа 2020

Последний нынешний денечек…  Ах, хорошо-то как! И дежурный на входе вытянулся по стойке «смирно», и лестница показалась не такой крутой, и даже наглое птичье племя не посмело обгадить. День на службе, естественно, далеко не последний – ходить в привычный старый дом еще ох как долго, но – совсем в другом качестве! Надоевшие майорские погоны тоже еще побудут на плечах… хрен бы с ними, пусть висят, приказ-то уже подписан, Брага в курсе.  Завтра, в пятницу, состоится переезд в новый кабинет – новый не вообще, а для него, не какого-то там «врио», но настоящего, полноценного заместителя начальника. Человек, бесспорно, звучит гордо, а человек при хорошей должности – еще и очень, очень приятно.
 
Накануне вечером друг-однокашник еще раз, уже не по телефону, выслушал обстоятельный доклад, по ходу отрепетировал и в завершение крепко пожал руку.
– Спасибо, Тиша. Ты пока всего не понимаешь, да и не надо тебе всей этой херни знать…   САМ звонил, спрашивал о тебе. Ты теперь в обойме, – Пожидаев ткнул пальцем в доблестную грудь, – Дырочку-то прокрути...
 
«В обойме…»  большей похвалы не бывает. Да и шутка ли – в считанные дни раскрыть по сути нераскрываемое, изначально дохлое дело! Дырочка – это обязательно…  они, дырочки, разные бывают. Вот, спрашивается, зачем было кому-то… нет, не кому-то, а этой маньячке… зачем было дырявить вены мертвым женщинам? Вопрос, конечно, интересный… Ее саму уже не спросишь, а больше ни от кого правды не услыхать. А почему – мертвым?..  продырявила-то она их, несомненно, еще при жизни… с Антошкой обошлась проще – у него вены рук и ног не проколоты, на теле и голове лишних отверстий нет…  шейные кости целы… убила, и все. А как убила? Гипнозом?» Тихон взялся за телефон.

– Рома? Что по вчерашним кадаврам? Отправили? Хорошо, жду. А на словах?

На словах все оказалось не так. Никакого гипноза. Рослого сильного мужчину убила не лошадиная – слоновья доза мгновенно действующего яда, как выразился эксперт, «комплексный состав», попавшая в его организм путем безыгольной инъекции. Ай да художница!  А вот с обеими аптекаршами дело обстояло несколько иначе, хотя тоже не без отравы. Полный отчет Брага получил как раз к окончанию разговора. Вот теперь можно и бизнесмену уделить минутку-другую.
 
– Александр Иванович? Да, есть. Новостей несколько, и хороших среди них нет. Если вы очень заняты, сами перезвоните, а лучше заедьте…  Тогда слушайте.
…Начну с главного: по-моему, тещу вашу мы нашли. Да, уверен… девяносто девять с половиной.  К сожалению, как я и предполагал, она мертва.  Вероятность вины в ее смерти конкурентов всех мастей, на мой взгляд, незначительна. Виновник найден...  серийный преступник. Да, именно серийный, вернее серийная.   Чуть позже расскажу, кто она.  Помните, я вам говорил… нет, вы сами увидели в списке знакомую фамилию? Да-да, он, налоговик, по-вашему обирала, вместе с женой… их – тоже она, двумя неделями раньше. И почерк одинаков… С ними полной ясности нет, а Журову злоумышленница обманом вынудила воспользоваться чужим автомобилем, далее отвезла в сельский дом, умертвила с помощью яда, тело закопала, пытаясь скрыть. Способ чисто женский – мужики чаще режут, душат… 
Есть кое-что лично мне пока не совсем понятное: в крови обеих убитых женщин обнаружены следы специфических средств… эксперты приводят химический состав, но можно и проще. Это так называемая «сыворотка правды». Следовательно, перед смертью она их… да, можно сказать, пытала…  нет, не в буквальном смысле – не мучила, не била… скорее расспрашивала. После таких уколов человек сам все рассказывает, без всякого насилия.
О чем – ума не приложу. Общего у них ничего, за исключением работы в аптечной сети. Гурова, допускаю, знала о деньгах мужа, каких-либо криминальных делах… относительно вашей – тут уж вам виднее… деловые секреты, семейные тайны… Не знаю и гадать не буду. А записей, и протоколов, сами понимаете, маньяки нам не оставляют. Подумайте на досуге, с ее родными посоветуйтесь… может, и всплывет чего.  Тогда и мотив прояснится… впрочем, я бы на это не рассчитывал. 
Теперь о личности убийцы. Она – приезжая, литовская гражданка, вдова, художница… Будем выяснять. Налицо, по-моему, признаки психически ненормального поведения – своего рода одержимость…   Ее и не потребовалось ловить – сама покончила с собой, в том самом доме... отравилась цианистым калием… опять же чисто по-женски. Возможно, из-за болезни: по нашим сведениям, незадолго до смерти у нее отмечались признаки инфекции…  и психика не в порядке… коронафобия, плюс присущий многим маньякам неосознанный комплекс вины… Наркотики тоже не исключаются. Пожалуй, наименее правдоподобный вариант – наемное, иными словами, заказное убийство... я имею в виду и ее, так сказать, деятельность в отношении всех потерпевших, и последовавший суицид.   Ох-хо-хо… В эту увечную душу мы теперь не заглянем.
Почему – убили?..  А, да, конечно, я же вам об этом… Кого – ее?! Кто вам сказал – не одна? Никаких данных за это…  Возле «Форда»? Откуда эти сведения?..  Ах, ваш Колька-Толька… Вы же сами говорили – ошибся… Не знаю, не знаю… Формально опознать и забрать тело сможете после окончания… да, вас известят. Сегодня же. Позвонят или сообщение пришлют, номер у них есть. Вашей жене я пока не звонил, но… Сами? Хорошо. До свидания.

Майор, без пяти минут подполковник, положил трубку и облегченно вздохнул. Вот и делай им добро…  Нет бы спасибо сказать – с поучениями лезет. На сколько процентов я уверен?.. скажи сто – а где материальная составляющая?.. вот будет лабораторное свидетельство – тогда другое дело, а пока абсолюта быть не может. 
Подумать только - у него, оказывается, есть свидетель похищения! Якобы некий человек в ту самую среду видел, как Журова садилась в тот самый микроавтобус, а на ее машине уезжала другая женщина, по внешности – та самая живописная маньячка. А где он, человек?.. не видать что-то человека…

Сама теща, мол, в технике ни бум-бум… И на этом основании он, Мегре доморощенный, делает вывод: похищало его любимую родственницу как минимум двое, и один из них мог быть мужчиной, прятавшимся в «Транзите»! А потом этот мужчина, использовав приезжую даму в своих преступных целях, ее же и прикончил! Ни больше, ни меньше.  А основание-то хиленькое… Ничем не лучше пресловутого гипноза. И вообще – почему бы теще тайком от зятя не освоить навыки вождения небольшого фургона? А?.. И где следы мужчины-злодея?..  То-то. Я тебя, торгаша, бизнесу не учу, и ты знай свое место. Помощник херов!


11-18 августа 2020

Когда-то, в докомпьютерные времена, найти нужного человека в российском городе было задачей почти неразрешимой, особенно маленького человека в городе большом. Маленького не по возрасту, а в смысле – обычного, смертного. Дети до шестнадцати лет отдельно от родителей ни в каких базах данных не числились… да и самого понятия «база данных» не существовало. Был учет. Учитывалось все – танки и фабрики, корабли и паровозы, центнеры урожая и литры надоя.

Люди тоже учитывались – каждому ведь надо где-то жить. Жить – значит занимать жилую площадь, а квадратные метры этой площади тоже подлежали учету. Все без исключения жилые дома в стране Советов имели своего рода паспорта под названием «домовая книга». Туда и вписывались данные на любого прописанного, иначе говоря, проживающего на законном основании. А уж записи из домовых книг переносились в огромные гроссбухи пофамильного учета – деревень и районов, поселков и городов, областей и республик. Чтобы подать запрос на поиск кого-то конкретного, надо было потратить уйму времени и сил, что вовсе не означало гарантированного получения результата. Официального ответа ждали порой годами, а получали лаконичное «в списках не значится». 

Ныне все гораздо проще. Женщина в гостиничном номере включила компьютер, вошла в сеть и через полчаса имела полтора десятка более-менее подходящих кандидатур. Ее старшая подруга и соседка по двухкомнатным апартаментам внесла свои коррективы. 
Светлана с нужной фамилией, начинающейся на «Дж», в городе оказалась всего одна, проживала она на улице Звонницкой и вполне подходила по возрасту – сорок лет.  С «Ж» повезло меньше – таких нашлось девять, из них одной шел двадцатый год, двум перевалило за шестьдесят, а одна родилась еще до Второй мировой. Из оставшихся никого исключить нельзя, придется проверять.


– Если позволите, я попытаюсь объяснить, почему так случилось, – начала накануне неизбежный тяжелый разговор женщина, известная двум другим под именем Дани, – Вы, надеюсь, не думаете, будто я что-то упустила или скрыла от вас?
Они так не думали. На самом деле ошибочным оказался сам первоначальный критерий. Их подвела уверенность: нужные люди воспользовались услугами «Аэрофлота». Там, в списках пассажиров, их и нашли, подключили ее…  она все сделала правильно – выследила, подобрала момент.  К ней никаких претензий нет. Никто не виноват.  Каяться неконструктивно, важнее не повторить ошибку.

Тогда Дани задала очень простой и очень каверзный вопрос, перешедший в предложение: «Почему не использовалась возможность предварительного опознания объекта? Я же сто раз могла зарисовать или сделать фото этой несчастной! Или ее никто не видел? А если кто-то видел, нельзя ли предварительно сфотографировать всех более-менее подходящих, сделать правильный выбор и только после этого применять крайние меры?» Ее успокоили: именно так мы и собираемся поступить. 
Легко сказать: сфотографировать всех. За целую неделю удалось получить сносные портреты только трех кандидаток, еще с одной, по совпадению оказавшейся аптечной служащей, помог счастливый случай. Ее безуспешно попытались поймать в фокус на выходе из дома, упустили шанс, когда садилась в машину, и были вынуждены поехать вслед.

Дама, похоже, за руль села недавно: двигалась предельно осторожно, соблюдая все ограничения, и преследователи слегка расслабились – парковаться будет долго и трудно, там мы ее и отловим…  Но та внезапно свернула под запрещающий знак и скрылась во дворе.  Возмутительно!

Оставалось попытать счастья в аптеке. И там, прямо у входа, на самом видном месте, на стенде «наши сотрудники», оказался отличного качества портрет заведующей. Его и послали электронной почтой за океан в компании с тремя первыми. Ответ не заставил себя ждать: оба свидетеля с уверенностью указали именно на нее.

 
19 августа 2020
 
–  Пора проснуться. Ты меня понимаешь? Можешь ничего не говорить, просто кивни головой.

Голос прорвался сквозь приятную дрему, заставил открыть глаза. Странно… она лежит на спине, голова немного приподнята, перед глазами – белый потолок, больше ничего не видно. А сбоку, слева – женское лицо. Вернее, половую принадлежность помог определить голос – лица как такового не видно из-за блестящего защитного щитка; волосы скрыты медицинской шапочкой… позади мелькнула вторая такая же. На обеих женщинах белые халаты. Хирургия или реанимация?  Похоже.
 
Да, она проснулась, все слышит и понимает. Почему бы и не сказать об этом, раз кому-то нужно? Но чтобы говорить, надо открыть рот, а не выходит – что-то мешает…  ей дают кислород?..   Она все же попыталась выразить свои мысли вслух, и, услыхав некое «бу-бу-му-му», поняла: придется общаться по навязанным правилам.  Кивнув несколько раз, Светлана для верности еще и поморгала, чтоб не оставлять сомнений в своей вменяемости.

– Хорошо.  Теперь надо вспомнить кое-что. У тебя хорошая память?  Вспомни, что было два года назад, в сентябре. Помнишь?
 
Чего ж хорошего? Резиновую маску со рта убрали, но лежать на спине неудобно, а повернуться на бок не хватает сил. И попытка приподняться не удалась, вышло лишь пошевелить кистями, а сами руки почему-то притянуты к ложу широкими бинтами, как фиксируют буйно помешанных или больных на операционном столе.  Повернуть голову тоже не получается. В поле зрения – высокий штатив, на нем пакет с прозрачной бесцветной жидкостью, в капельнице падают частые капельки.

К левой руке тянется тонкая трубка, в локтевом сгибе ощущается легкое жжение. По-видимому, ей внутривенно вводят лекарство. Она в больнице, однозначно. А как здесь оказалась? Последнее воспоминание – машина, но какая-то незнакомая… Странно… очевидно, случилась авария, она теряла сознание, поэтому и кислород, и капельница.   А почему надо вспоминать именно сентябрь, два года? Зачем? Конечно, она помнит. Не все, но самое важное – да, наверное…  Значит, надо снова кивнуть.
 
–  Скажи мне, кто был тот мужчина?
 
Какой мужчина?  Увы, мужчинам рядом с ней в бытовом, тем более семейном либо сексуальном смысле все последние годы места не было. Да и вообще с этим как-то не густо… Печально, но факт. Видимо, ее колебания отразились на лице, и женщина (врач, медсестра? психолог?) продолжила:
 
– Я вижу, ты вспоминаешь. Расскажи.
 
Рассказать…  Снова накатила приятная истома. Да, разумеется, она расскажет.  Но почему обязательно ограничиваться двумя годами? Главный мужчина был в ее жизни раньше, намного раньше…
Мужчина… самый-самый лучший, единственный по-настоящему любимый, о ком никогда и никому не говорила, даже дочери, особенно ей. Ведь он – ее отец. Выходит, настало время рассказать, раз это так важно? Хорошо-хорошо, сию минуту.
– Его имя? Да, сейчас скажу, – во рту пересохло, она попыталась облизать губы, и заботливая рука поднесла воды, – Игнат, да, это он. Но только вы о нем никому… ведь я придумала его сама – правда, красивое, редкое имя?.. а взаправду его зовут совсем по-другому, и это знаю только я!

– Скажи, как. Ты можешь мне доверять. 
– Да-да, я понимаю. На самом деле он – просто Ваня. Ваня, понимаете?


1988-1989

Ваня… Иван, Ванюша. Смешной, довольно нескладный парнишка, влюбленный в нее, как ей казалось, все школьные годы. Во всяком случае, с восьмого по десятый класс он, оказавшись рядом, постоянно краснел, отводил глаза и заикался, а она посмеивалась, но жалела и никогда не издевалась над неловким ухажером. На выпускном он наконец набрался смелости, пригласил ее танцевать, даже провожал до дому. Потом, неожиданно для всех, подал документы в тот же институт, что и она. И даже поступил, хотя с профильным предметом будущих провизоров – химией, у него всегда были нелады.

Учились в разных группах, жили в разных общежитиях, и свиданий как таковых не было – лишь иногда он приглашал в кино, да пару раз посидели в кафе. Она все время отдавала учебе, была отличницей, у него шло похуже, но тоже старался. Первый курс продержался на школьном багаже, а уже на зимней сессии второго срезался, завалил три дисциплины и, естественно, вылетел.
 
К парням, редким на их чисто женском «пробирочном» факультете, такую строгость проявляли редко, но тут, видимо, сказалось его упрямство.  Друзья, бывшие одноклассники уговаривали, намекали: есть связи, возможности… надо подмазать, сунуть кое-кому в лапу, и останешься на гражданке, восстановишься, все наладится. Он не послушал. «Отслужу, как надо, и вернусь!» И ушел, уехал – сначала в какую-то «учебку», оттуда – в проклятый Афган.
 
Вот перед самым его отъездом туда и случилась у них – студентки и приехавшего в краткосрочный отпуск младшего сержанта, та ночь, единственная счастливая ночь в ее жизни. Каким-то чудом девчонки-соседки по комнате разъехались, и она позвала его к себе. Перед тем сходили в кино, смотрели «Анжелику», после окончания вечернего сеанса долго бродили по улицам, продрогли до костей. Она все не решалась и пригласила его «на минуточку, погреться» только когда оба, побуждаемые одинаковыми чувствами, стали искательно озираться в надежде обнаружить общественный туалет, которого, как и следовало ожидать, поблизости не наблюдалось.
 
У нее нашлась припасенная в преддверии Нового Года бутылка шампанского, на закуску - горсть конфет. Романтики добавила свеча в такой же темно-зеленой «шампанской» бутылке, густо залитой парафином от сгоревших предшественниц. Ночь пролетела как во сне, да это и был сон – волшебный сон первой и неповторимой любви. Они, с трудом умещаясь на узкой общежитской койке и время от времени засыпая по-настоящему, почти не размыкали объятий, губ и рук, с радостной нежностью познавая друг друга и открывая сокровенные тайны тел и душ.
 
О своей беременности она узнала буквально через три недели, и эта якобы благая весть совсем не показалась ни доброй, ни радостной. Если верить христианским байкам о чудесном зачатии Божьего сына Иисуса, будущую богоматерь Деву Марию в свое время просто донельзя осчастливили аналогичной новостью.  Дева… как такое возможно – забеременеть и остаться девственницей?.. да ведь она же вроде и замужем была при этом, за неким плотником… а с ним, выходит, ни-ни? Но то – сказки, а Светлана на святость претендовать не собиралась и душевного подъема, поняв причину задержки месячных, абсолютно не испытала. Да уж, вот счастье-то – залететь с первого раза, не будучи ни замужней, ни хотя бы просватанной невестой!

Но и о прерывании даже не задумывалась, сразу приняла решение: раз так вышло – так тому и быть. «Благой» новостью не поделилась ни с кем – ни с мамой, ни с подружками, и будущему отцу решила до поры ничего не сообщать. Письма, единственный способ общения в те не знавшие мобильников и интернета годы, получались не слишком содержательными. Словно сговорившись, ни он, ни она не писали о любви, надеждах и планах на будущее. Светлана стойко терпела признаки раннего токсикоза, поблажек у преподавателей не просила, ну а когда живот, что называется, полез на нос, пришла в деканат и оформила академичку.

К тому времени ей пришлось уйти из дому.  Формально Светка и так второй год жила отдельно, в общаге, к отцу-матери наведывалась не чаще раза в месяц, и об ее «положении» никто из родных не подозревал. Но время шло, живот рос, и, понятное дело, скрывать полноту дальше не получилось…  в очередной приезд мать заметила чересчур свободный крой нового дочкиного платья и обо всем догадалась.  Последовало экстренное заседание семейного совета, неразумная дщерь подверглась перекрестному допросу. Позиции родителей коренным образом разделились: мама собиралась поинтересоваться, когда свадьба и почему им до сих пор не представили счастливого избранника, а отец был гораздо категоричнее.

– Ну, и что теперь?! – грозно вопросил Журов, обведя очами контуры Светланиного животика. 
– Что – «что»? – вопросом на вопрос дерзко ответила грешница.
– Куда прикажешь девать твоего вы****ка? Аборт, как я понимаю, делать уже поздно? А я, лопух, полагал, вас там на ваших медицинских курсах учат предохраняться! 
– Андрюша! – ахнула мать, – Как ты можешь?..
– Чего – Андрюша? Да, я – Андрюша, а как звать автора от энтого произведения? –  токарь прокурорским жестом указал на пузо дочери, – А?! Или герой пожелал остаться неизвестным?.. Я много чего могу, но хочу одного: чтоб моя дочь вела себя как нормальная, честная девушка, а не как уличная…

Дальше Светлана   слушать не стала. Она примерно представляла, каких эпитетов наговорит распаленный предок, а результат был известен заранее: последует сакраментальное: «Вон из моего дома!», робкие протесты и плач матери, дальше предполагаются ее встречные слезы, покаяние и обещания впредь быть разумной, благочестивой и тому подобное. Избежать семейной драмы можно было лишь одним способом, поэтому дочь молча встала из-за стола, оделась и ушла, чтобы не возвращаться. 

Объяснять что бы то ни было не собиралась, тем более накануне пришло письмо, где Ванечка сообщил: вот-вот война кончится, его зенитная батарея в составе всего ограниченного контингента уже готовится к выходу, он получит отпуск, приедет, а там – непременно наступит счастье. Она не знала лишь одного: пока весточка была в пути, вывод войск уже начался, но для сержанта Хахарина  завершился раньше, чем для остальных членов экипажа гвардейской «Шилки» с бортовым номером тридцать три.


Бесконечная железная змея выползала из ущелья, жары не было (какая жара в феврале), но в машине – обычная духота и теснота. Сержант-наводчик, считавшийся лучшим стрелком батареи, сидел на броне, свесив ноги в люк и гордо сознавая себя неким мореходом, покидающим враждебную акваторию. «Шилка» под красным флагом шла замыкающей в колонне, прикрывая от возможного, но маловероятного обстрела с нависающих скальных карнизов.

Нападения не ждали, опасались скорее по привычке – дорогу охраняла «царандой» – местная военная милиция. Эти плохо подготовленные и кое-как экипированные правоохранители особым доверием не пользовались, но сейчас, при уходе порядком осточертевших горцам «шурави», исполняли свои обязанности в целом добросовестно. Поэтому кучка мужчин в длинных зимних халатах и разноцветных чалмах, возникших на груде валунов метрах в ста, тревоги не вызвала.

Не может, никак не может русская душа в такие моменты без широкого жеста – надо выплеснуть восторг или, наоборот, грусть…

«Прощайте, скалистые горы, домой нас Отчизна зовет! Мы едем в родные просторы, а вас пусть шайтан задерет!..» – прозвучало над дорогой.  Текст доподлинно неизвестен, слова были не совсем цензурны… дальше шло что-то типа «а ветер рыдает и стонет, и бурно ревет водопад…  страна не забудет, страна будет помнить, как кровь проливал здесь солдат» или «как здесь убивали ребят…»  Такие самоделки, регулярно исполнявшиеся полковым вокально-инструментальным ансамблем «Алые петлицы», пользовались у товарищей по оружию неизменным успехом. Сержант, солист и гитарист, сам сочинял слова, а мелодии без стеснения заимствовал у более известных коллег по жанру.
 
Иван оказался в армии на полтора года позже обычных для советских парней восемнадцати лет, ибо успел побывать студентом, а их на службу не брали, пока не получат диплом. В медицинских ВУЗах к тому же имелись военные кафедры, поэтому будущим врачам, а заодно и провизорам призыв на срочную службу не грозил вовсе: по окончании основного курса наук – двухмесячные сборы,  присяга, экзамен, и получите, товарищ запасной лейтенант, новенькие погоны. Ну, а для желающих непременно надеть шинель в стране есть несколько специальных факультетов, да и академия, где дают реальное звание с перспективой дорасти до майора… но в любом случае рядовым бойцом успешному студенту стать не получится.

Успешному. То есть успевающему, сдающему экзамены и зачеты в срок и хотя бы на «тройки» или, как пишут в зачетках, «удовлетворительно».  А Ваня Хахарин успешным студентом, увы, не был. Не пошло. Ведь не дурак, в школе пусть звезд с неба не хватал, но и в двоечниках не числился, много читал, писал-считал грамотно, в физике с математикой петрил нормально, историю с географией и обществоведением постигал не хуже других. А здесь, на фармфаке – его как подменили.

По правде говоря, в этот химический омут он очертя голову бросился исключительно по зову сердца, но звало оно не к аптекарскому прилавку с таблетками и ампулами, а к одной конкретной девчонке – к ней, Светке Журовой. И с первых лекций и семинаров понял: не мое. По инерции некоторое время продержался, две сессии вытянул на «шпорах», не пытаясь догнать сокурсников, шутя запоминавших длиннющие формулы, а чисто из врожденного упрямства. Инерция кончилась, как только началась более-менее серьезная учеба. Шпаргалки уже не спасали. Накануне очередной серии зачетов отстающего подозвала староста группы.

– Ванечка, – извиняющимся тоном начала вечно чем-то испуганная отличница Катя Смирнова, – Тебе сегодня надо обязательно зайти в деканат… понимаешь…
– Да, Кать, все ясно. Стало быть, пора собирать вещички. Так?
– Может, еще обойдется… Хлопуша, он же добрый… в конце концов, можно как-нибудь решить… ты попроси, не хорохорься… отсрочка там, перенос…
– Да-да, я попрошу, а как же.  Обязательно.
Декан факультета, профессор с символичной фамилией Ухлопин,  со всеми студентами был равно вежлив.
– Надеюсь, вы понимаете: для предоставления индивидуального экзаменационного графика одного вашего, да и моего желания мало. Нужна мало-мальски уважительная причина, – он вдумчиво поглядел на молодого человека, с независимым видом стоящего посреди кабинета, – Беременность, например. Или, в крайнем случае, участие в олимпийских играх. Есть такая?   
– Никак нет, – машинально ответил двоечник, уже мысленно примеряя солдатскую шинель, – То есть, разумеется, просто нет. 
– Что ж… тогда, как говорится, ни пуха, ни пера. Как декан, я не имею права дать вам допуск вот так, за здорово живешь – слишком много, мягко говоря, недочетов…  а может, все же возьмете академический отпуск? Вы, конечно, здоровы, но если я сам позвоню в поликлинику, глядишь, что-то да отыщется? Не беременность, естественно, а какая-нибудь мигрень, вялотекущая паранойя…  катаракта, на худой конец?
– Спасибо, не надо. Я абсолютно здоров. Конец в порядке. А очки ношу для солидности, – и Ваня, старательно расправив плечи, вышел навстречу тревожному будущему.

Спустя неделю его вызвали в военкомат.
В учебной части рядовой Хахарин довольно быстро достиг приличных успехов – он оказался неплохим солдатом, а особо отличился в умении стрелять – как из обычного автомата, так и из автоматической зенитной пушки, в том числе в движении.  Небольшая близорукость помехи не создавала – всего и понадобилось снабдить очки надежной резинкой. На предложение «немного послужить в загранке», означавшее грубо скрытую отправку в Афганистан он, не задумываясь, ответил согласием и в первых числах ноября получил лычки младшего сержанта плюс причитавшийся по такому случаю краткосрочный отпуск на родину. Повоевать предстояло недолго – всего-то неполных три месяца, да ведь война есть война, недаром здесь и год, и день засчитываются за три. 
 

О выдающейся роли четырехствольной самоходной зенитной установки «Шилка» в афганской войне сказано и написано немало, и все вполне заслуженно. Зенитки как таковые советским войскам там были не нужны – у партизан-моджахедов авиации не было, зато очень пригодилась способность этих неказистых с виду бронированных коробок стрелять едва не вертикально вверх, обрушивая на спрятанные в скалах душманские огневые точки шквал разрывных снарядов.

Очкастый «Харя», как прозвали Ивана на батарее созвучно фамилии, на войне проявил неожиданное дарование – безошибочно вычислял среди каменистых осыпей и круч замаскированные пулеметные гнезда, минометы и прочие бяки, а потом… потом – дело техники, и счетверенные стволы «тридцать третьей» с каждым рейдом все гуще покрывались звездочками. Два месяца службы в двадцатой армии принесли младшему сержанту третью лычку на погоны, означавшую очередное звание «сержант», медаль «за боевые заслуги» и представление к «красной звезде». Получить орден не успел – пришел приказ на выход, о чем он не преминул в очередном письме сообщить своей любимой, единственной и ненаглядной.
 
Колонна мотострелкового полка собиралась и вытягивалась затемно, движение началось с восходом солнца, и к полудню машины успели пройти больше сотни километров, миновав самые угрожаемые места, где не раз теряли и технику, и товарищей. Теперь предстояло ускоренным маршем преодолеть триста верст по относительно ровной степи, затем привал на ночь, и последний переход – снова ущелья, перевал, тоннель, а там и граница.
 
Здесь, на выезде из горного мешка, не скрывая переполнявшего душу восторга – все, отвоевались!..  – гвардеец-наводчик выбрался на башню, встал во весь рост и оглядел окрестные кручи. Машина шла на удивление ровно, будто почуявшая дорогу к дому крестьянская лошадка. Водитель Семка Васюченко вдоволь наглотался пыли и отстал от идущего предпоследним тягача, поэтому желтые клубы из-под его гусениц успевали осесть. Ваня, углядев на склоне неподалеку вышедших попрощаться с советской армией аборигенов, не удержался от искушения – выдернул закрепленное в стальной скобе красное знамя, поднял его над головой и запел – знай, блин, наших!

По-русски никто из смотревших на пылящую по дороге колонну пятерых взрослых мужчин не знал ни слова, за исключением разве что «здравствуйте», «я ваш друг» и «дайте хлеба», поэтому смысла выкриков чужого солдата, размахивающего флагом, тоже не понял никто. Да и слышимость, с учетом расстояния и моторного гула, была не ахти. А шестой, крайний слева юноша, единственный среди них не имевший бороды, вдруг перебросил вперед висевший за спиной потертый «Калашников» и выпустил по последней гусеничной черепахе длинную очередь.

– Азад, стой! – одернул стрелявшего старший, длиннобородый горец, – Зачем зря тратишь патроны? Не видишь – неверные собаки бегут? Мы победили. Аллаху акбар! 
– Прости Бехсад-ага, – смиренно пробормотал подросток, – Этот презренный назвал нас шайтанами, разве ты не слышал?

Между тем солдат бросил флаг и скрылся в башне боевой машины, а ее пушки, до того задранные кверху, опустились и повернулись в сторону выстрелов. Шестеро моджахедов, отлично знающих возможности «Шилки», не стали дожидаться грохочущего возмездия, мгновенно исчезли за камнями, будто их и не было.

Автоматы против бронетехники бессильны. Очередь молодого душмана прошла мимо цели, лишь одна пуля безобидно царапнула пыльный борт и рикошетом задела шею полкового солиста.  Попади она в его прикрытую бронежилетом грудь, Ваня и не заметил бы. Но кусочек свинца угодил прямо в гортань, заодно повредив артерию.
Певец поперхнулся, зажал рукой пробитое горло, рухнул в люк и успел еще развернуть стволы, но спустя буквально секунды потерял сознание.

Колонна приостановилась, в хвост помчался медицинский «Уазик». Раненого сняли с брони, уложили на носилки, поместили в тесный кузов, приспособленный под полевую перевязочную…  хирург, капитан медслужбы, осмотрел рану, поискал пульс, глянул в остекленевшие глаза и махнул фельдшеру, уже подвесившему на штатив флакон полиглюкина:
– Не суетись. Готов парень. Пуля, она не всегда дура…

Сообщили начмеду.  Майор отреагировал на невеселую новость кратко и непечатно:
 – Кто, говоришь? Этот? Вот бл...дь! Он же из последнего пополнения…  Эх, мать-перемать… 

Обратно в группу машин медицинской роты возвращаться не стали – ни к чему рисковать, обгонять танки и БМП придется по обочине, а там легче легкого налететь на шальную мину. Поехали перед «Шилкой», образовав своего рода траурный кортеж.

– Вулкан, я «Крестик-раз», – доложил по рации старший медик командиру полка, – У нас один двухсотый. Повторяю: двухсотый. Один. Вертушка не нужна.
 
Движение возобновилось, и полк, не потеряв больше ни одного бойца, благополучно пришел в Союз. Трем тысячам вернувшихся живыми предстояло несколько томительных «пере»: переформирование, передислокация, перевооружение, переобучение и прочее.

  А последний полковой погибший на той никому не нужной войне отправился в цинковом гробу прямо домой, одолел неблизкий путь от южной границы до северного райцентра всего за двое суток и прибыл на место одновременно со своим последним письмом. Ванина мать, не успев дочитать радостные строки: сын скоро будет пусть не дома, то хотя бы в безопасности – в родной стране солдату ничто не угрожает, услыхала звонок в дверь и побежала открывать. На пороге стояли два офицера, подполковник и майор, в парадной форме и с черными повязками на рукавах…

Хоронили Ванечку торжественно, с почестями и салютом, участок отвели в центре кладбища, рядом с секретарями райкома и прочими знатными покойниками. Памятник поставили красивый, малинового мрамора, оградку кованую, и надпись сделали соответствующую: «геройски погиб при исполнении интернационального долга».

 Только вот ордена так и не случилось… какая-то путаница там произошла, что ли, и блестящая железка досталась почему-то не убитому наводчику-сержанту, а живому и невредимому старшему лейтенанту из строевой части. Ну, и в самом деле – зачем орден мертвецу? Ему от него никакого проку, а этому – служить не переслужить, и положенные льготы с привилегиями совершенно не повредят.
 
А у одной студентки фармацевтического факультета через пять месяцев родилась дочь, никогда не увидевшая своего отца и не получившая ни его фамилии, ни отчества.  Светлана о смерти несбывшегося жениха узнала, можно сказать, случайно: ездить на родину ей после фактического изгнания было ни к чему.  Училась изо всех сил, с учетом «положения» старалась беречь здоровье и ждала новых писем, надеясь: на конверте вместо «в/ч» и «п/п» наконец появится обыкновенный адрес, и Ваня напишет «командировочка закончилась, приезжай в гости…» и она поедет, полетит – хоть в Ташкент, хоть в любую Тьмутаракань
.
И тут к ней в смоленскую общагу заглянула одноклассница Лерка Жизневская, оказавшая здесь проездом – то ли в Питер, то ли наоборот, оттуда. То да се, слово за слово… явно заинтригованная животиком подружки, Лера несколько раз попыталась вызнать, откуда такое счастье, а не получив вразумительного ответа, перешла к новостям школьно-районного масштаба: кто женился, кто родил, кто за бугор свалил…

 – Слушай, а Ванька-то Хахашка чего учудил! Слыхала?
– Откуда? – с деланным равнодушием спросила Светка, внутренне холодея: учудил? – Я же с ним особо не общаюсь…  он вообще в армии сейчас… вроде бы…
– Ну, конечно, не общаешься! А про армию знаешь… и что учились вместе – не в счет?
– Во-первых, не вместе, у нас даже потоки были разные… А во-вторых, его же считай семестр как отчислили, служить пошел… Учудил, говоришь? Надеюсь, не сбежал там в самоволку или как там у них?
– Так ты и вправду не знаешь! Он героем стал! Еще, гляди, и улицу назовут…  Ой, тебе же, наверно, волноваться нельзя…
– Как – улицу? С чего ему такая честь? Их же называют, если…  А он-то живой! Или…  ты о чем?..  и почему это я должна волноваться?..  Лерка, да не молчи ты!
– Да убили же его, Ваньку нашего! Он же, оказывается, в Афгане был! Там с военкомата приходили, и на похоронах, когда автоматчики салют давали, полковник рассказал: в последнем бою, он колонну прикрывал…

Звонкий голосок странным образом поплыл, потянулся, как лента в старом магнитофоне.  Светка очнулась на полу, в лицо брызгали водой, под нос совали нашатырь. Лера трясущимися руками пыталась расстегнуть ворот ее блузки, а соседка по этажу, с последнего курса лечфака, лениво успокаивала: «Да ниче, ниче… оклемается. У баб на сносях это быстро. Какая «Скорая»? Сами справимся…»
Когда-то, корпея над сочинением на вольную тему о горькой участи матерей, всю жизнь ждущих не пришедших с войны сыновей – тогда их русица впечатлилась песней с припевом «Алексей-Алешенька, сынок»,   она написала в тетрадке: безвестность хуже любых, самых плохих вестей о судьбе родного человека. И на разборе, когда учительница не согласилась с подобной трактовкой, спорила: «Ну и пусть – ранен, убит… это лучше, чем ночами не спать, ничего не зная и каждую минуту ожидая стука в окно!» Как же она ошибалась…

И все же, проводив гостью, Светлана продолжала сомневаться: а вдруг все-таки ошибка? Ну, бывает же всякое… Но пришло письмо, точнее целая бандероль от Ваниного сослуживца. В плотном пакете лежали все ее письма к Ванечке и еще одно, от этого парня к ней.
 
«Дорогая Светлана! Не удивляйтесь, что обращаюсь к Вам так – это он меня попросил. Мы воевали вместе, он наводчик, я – механик-водитель. У нас было так договорено – если убьют меня, то моей Анечке написал бы он, а так – Вам пишу я.  Он очень Вас любит (зачеркнуто) любил и дорожил дружбой с Вами, не забывайте его. По нашей машине стреляли много раз, но броня выдерживала, а тогда, в последний день, он поднял знамя, стоял открыто, пел, и вот так получилось. Ваш Иван – настоящий герой, меткий снайпер, положил кучу духов, хотя воевал меньше всех в батарее, и мы все, его однополчане, никогда его не забудем. Помните и Вы. Всегда». И подпись: «гвардии старший сержант Семен Васюченко».