Макс Фриш и Ингеборг Бахманн. Геометрия любви

Что общего у Принцессы Дианы, Скотта Фицджеральда и Фриды Калы? Болезненная зависимость от своей второй половины. С одной стороны, этот плен изматывает и опустошает, и хочется из него бежать; с другой – именно в драме с ее накалом страстей герои черпают силы, творческую и сексуальную энергию, и остаются.
 
На самом деле, все созависимые отношения, и не только между мужчиной и женщиной, можно разложить по психологической модели треугольника Карпмана. Три участника этого деструктивного механизма – жертва, агрессор и спасатель – время от времени меняются ролями, от которых все они испытывают целую палитру удовольствий. Притом часто именно жертва запускает игру: она приглашает абьюзера наказать или обвинить ее, а спасателя – защитить. И еще один немаловажный для нашей истории нюанс – обычно один из героев треугольника находится в алкогольной или наркотической зависимости. Драма Ингеборг Бахманн и Макса Фриша – одной из самых известных литературных пар прошлого века идеально вписывается в геометрию американского психоаналитика Стивена Карпмана.

Справка о реабилитации

Пока в 2011 году не сняли наложенный Фришем гриф секретности с их переписки (тридцать лет со дня смерти) love story австрийской поэтессы и швейцарского писателя, вместившая в себя много радости и нестерпимо много боли, строилась на догадках и во многом интерпретировалась по литературным текстам, то есть выдуманной, конструированной реальности. «Это было убийство», - заявила Ингеборг Бахманн, прорабатывая их отношения в автобиографическом романе «Малина». Вскоре она трагически погибла, заклеймив бывшего возлюбленного и объявив себя жертвой. По Карпману, эта роль удобна тем, что позволяет снять ответственность за свою жизнь, переложив на другого.
 
До рассекречивания писем считалось, что донжуан со стажем Фриш, значительно старше Бахманн, чуть ли не совратил поэтессу и бросил, как выкуренную сигарету, поменяв на годившуюся ему в дочери студентку. Миф запустила сама Бахманн - от отчаяния, и феминистки с радостью за него ухватились, но гендерно-типичное поведение оказалось слишком простой схемой для яркой, неординарной личности Ингеборг. Швейцарский прозаик и, между прочим, драматург и вправду питал слабость к молодым женщинам и элитным машинам, но в любовных посланиях неожиданно возникает не мачо, а мужчина нерешительный, сомневающийся и женщина – действующая, требующая и отчасти нападающая.
 
Это не убийство, а саморазрушение, – вот что открывают триста писем и обширные комментарии к ним, недавно опубликованные издательством Surkamp в книге «Мы не справились» («Wir haben es nicht gut gemacht»). Литературоведы из команды Бахманн и команды Фриша (для объективности с обеих сторон) несколько лет работали над этим увесистым томом в тысячу страниц. Он повествует о зарождении любви, о всепоглощающей страсти, страдании, ревности, страхе, об одиночестве вдвоем, при этом рассказчики – единомышленники и соперники, оба – блестящие литераторы, и письма читаются как роман. А также, поскольку предъявлены обвинения в убийстве, и как расследование. Переписка была обречена, но книга «Мы не справились» появилась и стала справкой о реабилитации Макса Фриша и сенсацией в немецкоязычной литературе.

После «развода», все глубже уходя в депрессии и седативы, Ингеборг Бахманн уничтожила все сочиненные ей послания Макса и требовала того же жеста от него. Отсутствие документов и постоянные отсылки на их отношения в фикшн – отличная предпосылка для мифотворчества. Ну а обстоятельства смерти в вечном городе способствовали продвижению мифа - сначала за это взялась семья и друзья поэтессы, позже – литературоведы. К счастью, Фриш не послушался «любимую супругу»: не бросил в огонь и не измельчил шредером ее письма; кроме того, почти с самого начала переписки с присущей ему швейцарской педантичностью делал копии своих. Игра стоила свеч. Он не только собрал материал, который использовал для романа «Назову себя Гантенбайн», но к тому же вернул себе репутацию и спас историю любви – настоящую, правдивую, то есть такую, какой мужчина и женщина ее испытали, прожили и вымучили до конца.

«Они сошлись, волна и камень, стихи и проза»

Сначала было слово, точнее - несколько слов, в письме от Фриша. Он прослушал радиопостановку «Добрый бог Манхеттена» и написал автору, молодой австрийской поэтессе Ингеборг Бахманн, которую не знал лично, как хорошо, как важно, что другая сторона – женщина – выражена в этой пьесе. И все могло бы остаться в эпистолярном жанре, в пространстве писем, но поэтесса сразу же отправила ответ с предложением встретиться, добавив марку экспресс. Сблизились они в городе любви Париже, летом 1958 г. Цюрихский драматический театр гастролировал во французской столице с двумя пьесами Фриша, и Бахманн, разведав его парижский адрес, просит о рандеву. «Они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень». Уже на третий день знакомства она требует ответа – будут ли они вместе. «Ты вступаешь в мою жизнь, Ингеборг, как давно внушающий мне страх ангел, спрашивающий: да или нет. И я счастлив и растерян, и слишком малодушен, чтобы видеть дальше настоящего». А ведь Бахманн, на этот раз примеряющая маску агрессора, прекрасно знает, что ее новый возлюбленный живет с другой женщиной.
 
Из Парижа они разъезжаются по разным направлениям, и именно в разлуке, тоскуя друг по другу, сочиняют и шлют письма, открытки, телеграммы – из Цюриха, Неаполя, Мюнхена, Рима и даже с борта самолета, летящего через Атлантику или из соседней комнаты одной квартиры; иногда по несколько в день в течение четырех лет их совместной-раздельной жизни. Они сообщают друг другу о том, как идет работа (она месяцами ничего не пишет, кроме писем любимому) и чем заполнен день; делают зарисовки бытовых сценок и делятся снами (сон Фриша: наступление русских, недоверие ко мне – буду ли стрелять, я заверил, что не связан с русскими).
 
Но что больше всего занимает влюбленных – это их взаимоотношения, которые они изучают под микроскопом с мастерством писателя: точностью выбранного слова, изысканностью слога, яркостью образа, завораживающим ритмом и тонким психологизмом. А союз их был прекрасен и ужасен одновременно.

К тому времени Ингеборг Бахманн – дива немецкоязычной литературы, известная интеллектуалка, картинка с обложки «Шпигель» и настоящая поэтесса, как говорит о ней Фриш, комплексующий по поводу своего таланта, но безусловно верящий в ее. И все равно, не получив в ответ ни да, ни нет, она очень скоро выбирает позицию и лексику жертвы, для которой свойственна пассивность: ты отослал; ты прогнал меня; я чувствую себя униженной; если бы я лишь на мгновенье смела подумать, что являюсь чем-то цельным, а не модулем в чужом конструкторе... В каждой ее строчке Фриш видит невысказанный упрек, нарастающую как ком злобу, все больше обвинений. Но ему не хочется втискиваться в пространство треугольника: давай не будем играть в господина и служанку. Ты женщина-холостяк, которой иногда нравится подчиняться. Как долго?

Эта игра с оттенком садо-мазо продолжалась несколько лет. За это время Макс сделал Ингеборг предложение руки и сердца (на которое она не ответила) и переписал на нее завещание, оставляя любимой женщине и имущественную ценность, и будущие доходы от авторских прав. Жизнь вместе давалась с трудом: рутина затягивала, как болото, а стук пишущей машинки одного не давал работать другому – то мешал сосредоточиться, то вызывал зависть и писательские блоки. Жизнь по отдельности спасали письма (творчество – идеальный спасатель) и договор, который богемная пара заключила в Венеции и потому прозвала Венецианским. Эта сделка позволяла полную сексуальную свободу: сообщать о случайных связях не нужно, если они не перерастают во что-то большее и не представляют опасности для их отношений.

«Мы не справились»

Но однажды Бахманн всерьез влюбилась в молодого римлянина, германиста и переводчика, который еще до их встречи опубликовал статью по драме «Добрый бог Манхеттена». Теперь Фриш и Бахманн, агрессор и жертва, меняются местами. Он жалуется на страх, грусть, на приближающуюся старость; из соседней комнаты их гламурной римской квартиры в мае 1962 года он пишет в другую комнату этой же квартиры, что она бесконечно много ему дала и что он никого, кроме нее не любит; он признается, что ее роман (не литературный жанр) для него - как смертельный приговор. В этом же, полном отчаяния письме, он, настаивая на том, чтобы Ингеборг бросила его ради другого, притворяется спасателем. По Карпману, это тот, кто готов прийти на помощь даже когда его об этом не просят и, спасая, он прежде всего думает о себе – вытесняет ролью свое бессилие.  В этот момент он действительно чувствует себя старым, немощным, несостоявшимся любовником.
 
Не в состоянии сделать выбор между двумя мужчинами, поэтесса сбегает в Вену, а прозаик и драматург Фриш постепенно выходит из игры – начинает встречаться со студенткой. Бахманн позволяет эту интрижку - сперва не принимает всерьез, а потом теряет контроль. С новой пассией, на которой он вскоре женится, Макс Фриш летит в Нью-Йорк на постановку двух своих пьес, где живет в гостевой квартире Марлен Дитрих, пока Бахманн ждет его в их еще общем доме в деревне под Цюрихом. Молодой римлянин вернулся в семью - к жене и детям, и треугольник рухнул, как карточный домик. Жертва в который раз обратилась к спасателю – алкоголю и разбавляемыми минералкой снотворным порошкам, без которых, как выяснилось из писем, уже с конца пятидесятых не могла существовать.

Спасатель оказался убийцей - заснув, она не потушила сигарету, и в ее квартире вспыхнул пожар. Но умерла она в сорок семь лет в римской больнице не столько от ожогов, сколько от отсутствия привычной для нее дозы наркотиков – врачи просто не знали о ее зависимости. А выход из треугольника есть, но это уже не про Ингеборг Бахманн и Макса Фриша.