Зелёная фея. Глава 3

«Прикинь»
«КТО ко мне сегодня подошел»
«Паша из 11 Б»
«Про тебя спрашивал»
Распаковать сообщения Светы раньше, чем очередное серо-синее утро за шторами.
“Что спрашивал?”
“Что ты ему сказала?”
Между ними всего-навсего 8 часов разницы. Но в синей строке белое “Не в сети”.
“Сказала, что ты переехала”, – цокнуло на алгебре.
Трепетно под партой набрать:
“Блин”
“Сказала бы”
“Что я вернусь в конце года”
– Виктория! – грохнула математичка. – Полянская! Уберите телефон!

Незаметно наступило шесть, длинный, разукрашенный рекламой автобус провез ее через разгорающийся закат и высадил на безызвестной остановке. По навигатору двести метров до дома Надежды Викторовны.
Райончик перед ней предстал отчаянный, из тех, что жмутся на окраине приличных с виду городов: мрачные тупомордые сталинки с деревянными языками никогда не закрывающихся дверей, обезглавленными лавочками и – смехотворная попытка управляющей компании оправдать сборы за ремонт – потрясающие, неуместно свежие качели, почти живые рядом с изогнувшей ржавую поясницу горкой и загаженной песочницей.
В подъезде несло сигаретами и кошачьей мочой. Когда Вика поднималась на второй этаж, откуда-то снизу пьяно и матерно взвизгнула женщина, нечто громогласно шлепнуло о стену, и кто-то еще несколько минут нетвердо топал, проклиная «тупую бабу» заплетающимся языком.
«Неужели она здесь живет, – мелькнуло у Вики, – учитель же». Синеющий над тусклой, заикающейся лампочкой телефон подтвердил, что адрес верный, и Вика позвонила в квартиру с истаскавшейся цифрой 4. «Открой, открой собака! – голосил алкаш снизу. – Да я тебя! Ну я тя! Стерва!»
Вика непроизвольно вздрогнула, когда путанные, с запинкой о верхнюю ступень шаги, хлопающе, падающе двинулись по лестнице, но в этот самый момент мрачное обиталище перед ней отворилась.
– Ой, Вика, как ты скоро! Не опаздываешь! А то все у меня опаздывают… Звонят: «Надежда Викторовна, так и так» Да ты проходи! Проходи!
Вика торопливо шмыгнула в узкую прихожую.
– Тебя, наверное, Витька напугал?! Да ты его не бойся, он парень хороший. Однокурсник мой. Всю жизнь вместе учились. Он мужик безобидный, хоть и пьет. Жизнь просто у него не задалась…
Блеклый ряд поношенных босоножек, в углах отвисшие кошачьими усилиями лоскутки обоев, а задалась ли жизнь у вас, Надежда Викторовна?
Вику провели через весь пожелтевший, выцветший коридор в такой же выцветший зал с давно обезличенной мебелью. «Да ты садись, садись, вон туда!» – и кресло под викиными пятьюдесятью пятью килограммами испуганно дыхнуло пылью, чей стойкий, старческий душок неприятно щекотал нос. Она же, серая, густая, нежно окутывала узорчатую стеклянную посуду в высоком серванте, оглаживала надорванные корешки книг, игривыми хлопьями поднималась с некогда зеленого ковра.
– У меня тут не прибрано. Ой, ой, – Надежда Викторовна грузно опустилась за письменный стол, разделявший ее табурет и викино кресло, – ох уж, руки всё не доходят с этим ремонтом. Как начали! Уже месяца два… Ничего не успеваю.
Очередной длинный монолог застыл, словно запнувшись в проёме, на губах, его, к счастью – викин облегчённый вздох – не пустила потрепанная методичка. «Викусик», – будто они подружки. «Ты же помнишь закон Ома?». «Как не помнишь? Записывай!»
Законы физики разлетались, быстрые, непонятные, механические, а Вика всё писала, писала, писала, послушная школьная отличница, надрессированная на одно-единственное действие.
«Понимаешь?», «Понимаешь меня?», – силилась получить отклик Надежда Викторовна и встречала в миндалевидных покорных глазах только столь же покорную пустоту. И она отступала, отходила к жизненно-бытовым промерам, румяной советской молодости, ядреному домашнему вину и бутылочному лимонаду,и выдавшейся – один-единственный раз в жизни выдавшейся – практике в Крыму.
Всем нам иной раз так не хватает слушателя. И, бездарная – ни больше, ни меньше «не понимать» походило у Вики на отсутствие как-то органа – как ученица, Вика была чудесной слушательницей.
Все её истории она унесла с собой, и, когда Вика переступила заваливший порожек подъезда, перед ней всё ещё резвилась орава надеждо-виктороновских двоюродных братьев, сестёр, чуть искаженных плёнкой времени и викиного воображения. Все они имели какое-то весьма боковое отношение к физике, но в отличие от последней не порождали у Вики в голове резвую гомеровскую мартышку, да, ту самую, с барабанами.
Пометка из будущего: это аккуратные ряды формул из белолистой тетрадки для нее так никогда и не слились с реальной жизнь.
А нафиг всё это. Не мое. Тупая, ни во что  не обличимая злость заставляла Вику быстрее переставлять ноги, а ветер подгонял в спину.  Ньютоны, Амперы, Омы. Задачи, формулы, системы координат. В какой момент мы решили, что я должна стать архитектором? В какой момент кто-то вообще понял, что шестнадцати- или восемнадцатилетний ребенок должен что-то там про будущее решить? Вот прямо здесь и сейчас. И на всю жизнь.
Долгий спрашивающий гудок. Быстрые пип, пип, пип.
“Дочь, задерживаюсь. Сегодня не смогу забрать”, – от “Папа” в Viber.
У боком стоящей пятиэтажки какой-то насмешливый матерный гул. Под сенью бетонного крыльца, пустившего по бокам  навесы чуть пожухлой зелени, листья мелкие-мелкие. На разваливающейся скамейке пятеро и колода карт. Пластиковые стаканчики с пивом в руках, чей-то противный визгливый голос. Всё так пугающе рельефно, как в макро и замедленной съемке – инстинктивно испуганная, она цепляется за детали.
Обойди слева. Ещё не поздно. Но там совсем ни одного фонаря, и ногу тут же ловит глубокая каменистая яма. Ауч.
Вдоль пятиэтажки значит вдоль пятиэтажки. На лодыжке ещё зудит будущий синяк, а Вика шустро отряхает перепачканные колготки. Когда она проходит точку X, то слышит свое сердце где-то в горле.
Просто не косись туда и всё. Никто и не заметит. Только издевательски цокают каблучки собственных балеток.
– Эй, малая! – «понтовый» тенор мерзко резанул по уху, и Вика ускорила шаг.
– Чё так спешишь? – продолжил он.
Ему сопутствовали зычные смешки.
– Го сюда!
Скорые шлепки чьих-то кед. За поворотом уже бурлит живая улица: жужжит двигателем, ещё одним бессонная дорога, подслеповатая от частых фонарей. Десяток метров. Всего десяток под собственное шумное дыхание. Почти успела…
– Эу, ты! Стой! Да куда ты?
– Руку убери!
Лицо перед ней какое-то отчаянно простоватое, широкое и сально блестящее, с теплой, будто разжиженной  мутью в орехово-карих глазах.
– Чё дерзкая что ли? – осклабилось Лицо, дыхание смердит пивом и невыносимой, невозможной вонью дешевых сигарет. – Я б…
– Некит, тормози! – оборвало что-то сзади.
Вика в панике перебирает взглядом рослые фигуры, и те ухмыляюсь совершенно одинаково: пьяно и насмешливо, тени – не люди.
– От***ись от девчонки, пусть валит.
И тени обрели жизнь. Такой же мутноглазый, ее защитник, ссутулившись, развалился на лавке: блестящая жестяная «Балтика», толстые руки в маловатой футболке, затертая Adidas на спортах, жиденькая, почти казаковская челка, подрезающая физиономию под тяжелый щекастый квадрат.
Рядом – между ними только преграда сброшенных карт – оседлав скамейку наподобие лошади, бессмысленно улыбался еще один паренек, рослый, светло-русый, с каким-то глубоко пьяным выражением. То ли викин испуг, то ли щедрая  маслянистая лампа дорисовали ему что-то есенинское и очень миловидное.
Сзади стоя курил какой-то полупрозрачный худосочный парнишка, а с ним ещё один, крепкий, этакий белый медведь в сером худи с нахально завивающейся модной бородёнкой.
– Да я чё, держу что ли? – ее визави по-прежнему визгливо пережевывает слова, демонстративно поднимает руки. – Так это… Познакомиться хотел.
Гнетуще запричитал домофон, и Вика, уже убегающая, на лету подхватывает еще одну тень, высокую, тоже отмеченную – оно одно на всех, да? – пьяным безумием в глазах. Почему-то их, эти глаза, она запомнила лучше всего: серые, бесконечно пустые и пьяные, пьяные, пьяные.
Тут, наконец, ей навстречу раскрылась трепещущая, автобусно-машинная улица, и страшная сказка окончательно остыла под пыхнувшим железным веком трамвая. “Следующая остановка – “Дом Гончарова”.
Ночью, под неразборчивый рокот родительского телевизора, в тасующемся калейдоскопе полусна, Вике вновь виделись эти фигуры, уже подмытые и далекие. Она думала о том, что каждый подросток в 16 пробовал алкоголь. Она думала об однокласснице, бледной и худощавой, которая попросила ее посторожить у гаражей, пока она курила. Она думала о девчонках, таких, как она, с детскими чертами, которые целовались у подъездов со взрослыми парнями. Она думала о том, как они со Светой гуляли по дружелюбно кивающей шумными укладками березовой аллее и на радость восторженным толстоногим карапузам пускали гигантские радужные пузыри. Она думала о мальчишке с танцев, пытавшемся в 15 лет взять ее за руку, и как она после краснела всю неделю, чуть различив в школьном коридоре его силуэт.
И этот эликсир напоил ее тревожными, какими-то громоздкими снами, беспамятно улетучившимися на утро.

Школьный день – дробленое из оглушительной трели звонка и жгучего – полупрозрачное столовское какао на языке -  недосыпа.
– Викааа. Викусик! – Игорек пытается обменять жирнющий маргариновый бутерброд на ее тетрадку по русскому.
– Да сам возьми! В сумке!
“Расскажи родакам”, – печатает Света.
“Правда, расскажи”
“Мало ли какие-то гопники”
“Но они мне ничего не сделали”, – возражает Вика.
“Ну давай подождем, пока сделают”.
“Что как маленькая а”
“Кто знает, чего ждать от этих обезьян”
– Вик, я не нашел  тетрадку! – жалуется Игорек.
“Всё, забыли”, – решает Вика.
“Как там Паша?”
8 часов разницы. Вика цедит переслащенное какао. В гимназии давно прозвенел обед, и толпа одинаково одетых школьников атаковала столовую и буфет. Паша из 11Б, наверное, ринулся туда вместе со своим бессменным дружком – не помню по имени – своей расхлябистой самоуверенной походкой. О, но походку, походку помню во всех деталях, до кончика жирных кожаных ботинок. Наверное, продефелировал, как всегда, расстреливая, своей ухмылочкой впечатлительных девятиклассниц. Или сразу убивая наповал. «Блин, смотри какой», – в коридоре полушёпотом.
И она смотрела. Всегда смотрела. Из миловидного кружка синих плессированных юбок. Среди зрителей на волейбольной площадке, пока белый номер 19, самый высокий, медлительно уводил мячи. Из-под учебника у соседних кабинетов. Поймал! Шустро отвернуться: «Свет, что Мариша на сегодня задавала?»

– Почему ты ещё вчера мне всё не рассказала? Надо было с тобой сходить. Как я не подумала а… Не пойдешь завтра никуда! Сейчас же классной твоей позвоню, – гневалась Леночка.
– Мама, да ладно! – отмахивается Вика.
– Да ладно! К моей дочери пристали какие-то… какие-то гопники! – возмущается мать. – Одну тебя не пущу!
- Хорошо. Хорошо, – сдается.
Этой ночью, засыпая, она слышала в гостиной перестрелку какого-то фильма, едва трепетавший родительский разговор, снова звуки выстрелов, как мама рассказывала о каком-то опробованном блюде, как мама рассказывала, звонко, любовно, о Вике, как мама рассказывала о том, как чарующе плавился закат из окон их дома (он, конечно, пропустил из-за службы), как отец что-то в такт бубнил и – беглый мазок усталых глаз по ее оцепленной кругами морщин шее – спасался на задворках голливудской однодневки – с ней давно уже было не о чем говорить.