Пушкин-Чехов-Бунин. Четыре Ольги

           ПУШКИН - БОРАТЫНСКИЙ - ЧЕХОВ - БУНИН. ЧЕТЫРЕ  ОЛЬГИ


В глазах родителей, она
Цвела, как ландыш потаенный,
Незнаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой… — «Евгений Онегин», Гл. II
    ******

ЧЕТЫРЕ  ОЛЬГИ:Ольга Ларина из романа в стихах «Евгений Онегин»,  «Малютка Оленька» из поэмы Евгения Боратынского «Бал», Ольга Скворцова – Урбенина из повести Чехова «Драма на охоте. Истинное происшествие», и гимназистка Оля Мещерская из рассказа Ивана Бунина «Лёгкое дыхание». Этих четырёх дам можно считать развитием одного образа или по театральному –  одного амплуа ролями, которые поочерёдно могла бы сыграть одна актриса.

В нашем сравнительном анализе первая  это Ольга Ларина – младшая сестра Татьяны  Лариной.  Нередко рассуждается о влиянии образа Татьяны на последующие женские литературные образы, между тем как младшая сестра  Ольга упоминается чаще мимоходом. Что о ней говорить, – не самобытный характер: Пушкин это так ярко показал!.. Только ли это показал Пушкин?! И сам он придумал этот образ или удачно позаимствовал?.. Собственно, есть две Ольги Лариных: пушкинская из «Евгения Онегина» и персонаж из одноименной оперы Чайковского немного отличаются вследствие особенностей жанра искусства «опера». Об особенностях поговорим,а этих двух девушек будем всё-таки считать за одну.

Образ равноценный Ольге Лариной в допушкинской европейской беллетристике был ярким типажом,  затем ещё при жизни автора «Евгения Онегина» привлёк пристальное внимание современников и в дальнейшем имел  интересное развитие. Из этого здесь выбрано четыре яркие «роли Но не будем забегать вперёд: начнём с «Евгения Онегина». В Ольгу Ларину влюблён молодой романтик-начинающий поэт Владимир Ленский:

Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон,
И мысль об ней одушевила
Его цевницы первый стон.*

* Цевница – свирель, дудочка, символ идиллической поэзии; «цевницы стон» – стихи.
______________________________

Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила;
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Всё в Ольге... но любой роман
Возьмите и найдете верно
Её портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно… —  «Евгений Онегин», Гл. II —XXIII
      *   *   *
Пушкин создаёт образ  намеренно «романный», без проблеска предназначенной только для  его романа в стихах индивидуальности. О собственных чувствах Ольги Лариной сказано очень мало. Ольга нужна, дабы показать яснее мечтательно восторженный характер Ленского:

         – XXV–
Час от часу пленённый боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой.
Он вечно с ней…
        – XXVII  –
…Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей…
   *************
        – XXXI –
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышит,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И, полны истины живой,
Текут элегии рекой…
      *************
          – XXXIV–
Поклонник славы и свободы,
В волненье бурных дум своих,
Владимир и писал бы оды,
Да Ольга не читала их.
Случалось ли поэтам слёзным
Читать в глаза своим любезным
Свои творенья? Говорят,
Что в мире выше нет наград.
И впрям, блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен... хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена. (Гл. 4)
       **************
До дуэли Ольга ещё один раз мелькнёт во сне Татьяны. После утром к Татьяне:

           ...Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, говорит, скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне?»
       ************
Когда чтобы позлить друга, Онегин на балу в честь именин Татьяны кокетничает с Ольгой – уже невестой Ленского: «и запылал   В её лице самолюбивом  Румянец ярче…» Она самолюбива и любит комплименты – это почти всё. Так получается, что вокруг Ольги «крутятся» события, но сама Ольга в этом вроде бы и не участвует.  Ольга Ларина  как бы нечто вроде зеркала, в котором отражаются кусочки действия, но само зеркало пусто. В итоге от автора кратко сообщается,  что после гибели жениха – Владимира Ленского к его могиле предположительно ходили Татьяна и Ольга:

             – VII –
…Бывало, в поздние досуги
Сюда ходили две подруги,
И на могиле при луне,
Обнявшись, плакали оне.
Но ныне... памятник унылый
Забыт…

       – VIII. IX. X –
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек её вниманье,
Другой успел её страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел её пленить,
Улан любим её душою... *
И вот уж с ним пред алтарём
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
             
          – XII –
И скоро звонкий голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею в полк… (Гл. 7)
   __________
* Улан  – офицер легкой кавалерии. Уланы носили красивую форму (в разных полках – разные цвета), чем вместе с военной выправкой и великолепными усами  и пленяли многих дам.
_______________________

ШАБЛОН  ГЕРОИНИ  ИЗ  РОМАНА.  В черновом варианте у Пушкина сохранились обрывки  с пародийным оттенком сцены объяснения между уланом и Ольгой чуть ли не у могилы Ленского. Сцена эта выкинута: сцена лишняя – не нужна для акцентированного на развитие отношений между Онегиным и Татьяной действия. Улан – лишний, а если после гибели Ленского уже ничего не требуется отражать, то и Ольга лишняя.  Ольга не имеет самостоятельной роли: она – фон основного действия. Фон стал не нужен и Ольгу выдали замуж – убрали из действия. Роль – зеркало не должна отражать нарушающие стройность основного сюжета события.  Однако, знакомые с европейской беллетристикой первые читатели «Евгения Онегина» прекрасно понимали, над чем посмеялся автор новаторского романа в стихах!

Выкинутая сцена между Ольгой и уланом пародийна по отношению к тем многочисленным западным романам, откуда взят отданный Ольге «шаблон» внешности положительной героини.  Возьмём лучшие образцы:  хотя бы первый роман знаменитого шотландского барда - романиста сэра Вальтера Скотта (1771–1832) «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» (1814), где есть типа Ленского юный герой - романтик. Есть белокурая прекраснодушная, но несколько бездеятельная  героиня, которую волею судьбы увлекает бурный водоворот событий. А есть и другая героиня – жгучая брюнетка, принимающая деятельное участие в народном восстании.

Один из любимых романистов Пушкина – Вальтер Скотт создал около 30 романов, где темноволосые героини с точки зрения общественной морали иногда проблематичны (не всегда!!), зато обладают ярким характером и способны на самостоятельный поступок. Если же темноволосая красавица играет положительную  роль, то она обычно несчастна в личной жизни. Белокурая героиня тоже может иметь проблемы с общественной моралью, но в этом случае она обманута или обольщена, как Эффи в романе Скотта Эдинбургская темница».  Чаще милые блондинки после положенных романных приключений благополучно и по любви выходят замуж.  Такая сюжетная схема в «Евгении Онегине» не нарушена.

 В «Евгении Онегине» обсуждаются только странности  характера  Татьяны: «Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная боязлива, Она в семье своей родной   Казалась девочкой чужой…» Прозой это будет: героиня не как все; из ряда вон. О внешности Татьяны ничего не говорится, но заданный историей беллетристики - романистики  контраст «работает»:  кажется, ещё ни один постановщик оперы или режиссёр не представлял Татьяну белокурой.


…Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером,
Пускай сожжет вас божий гром! – «Евгений Онегин» Гл. 4–XXX
    *************
«БАЛ»   ЕВГЕНИЯ   БОРАТЫНСКОГО.  «Евгений Онегин»  вызвал почти синхронные перепевы отдельных сюжетных ходов.  В 1828 году в книге «Две повести в стихах» вместе с «Графом Нулиным» Александра Пушкина будет помещена поэма его приятеля – поэта Евгения Боратынского «Бал».  Боратынский, отчасти в шутку споря с Пушкиным, перетасовывает роли: роковая с чёрными очами и не менее чёрными обильными кудрями  красавица княгиня Нина влюбляется в разочарованного в байроническом стиле героя некоего Арсения. (Она – замужем; Он – холост.)  Нина предлагает возлюбленному сбросить оковы общества  –  бежать с ней в Италию (примерно то, что Онегин мог бы предложить Татьяне!), на что погружённый в свои мрачные думы – якобы обманутый в прошлом коварной невестой  Арсений как-то не реагирует.  Арсений машинально рисует на визитной карточке карандашиком головку былой возлюбленной, которую ревнивая княгиня оценивает так:

…жеманная девчонка
Со сладкой глупостью в глазах,
В кудрях мохнатых, как болонка,
С улыбкой сонной на устах!
            ***********
Боратынский издевается над модной мрачной разочарованностью героя. Так  Нине Арсений излагает с его точки зрения трагическую повесть былой любви:

Росли мы вместе. Как мила
Малютка Олинька была!
Её мгновеньями иными
Еще я вижу пред собой
С очами тёмно-голубыми,
 С тёмно-кудрявой головой…
      **************
Далее в точности пересказываются события, приведшие к роковой дуэли между Ленским и Онегиным. Только в поэме Боратынского события происходят как бы в зеркальном отражении, где левая сторона меняется местом с правой стороной: Арсений привёл в дом к невесте друга – приревновал его – вызвал на дуэль и убил. Ведь это вполне возможно, чтобы в жизни дуэль окончилась в пользу мечтателя и идеалиста. Выходит, что в «Бале» события совпадают, а герои меняются местами: Ленский как бы убил Онегина. В варианте Боратынского в «Бале», убив на поединке друга (остаётся без имени и характер не развит), Арсений - Ленский уехал в путешествие развеяться от тоски.  Потом вернулся в Петербург и нашёл родственную душу – поддался страстным чарам княгини Нины. В итоге окажется, что покинутую невесту ревновал он зря и друга убил зря: невеста была ему верна. Счастливый Арсений признаётся Нине:

Ольгу встретил я;
Она поныне дышит мною
И ревность прежняя моя
Была неправой и смешною.
Удел решён. По старине
Я верен Ольге, верной мне.
      ************
Всё замечательно, вот только  нет никаких причин верить Ольге, как, возможно, не было причин ревновать её. Всё это есть рассказ о картинах в воображении Арсения, – не более. Эта Ольга в действии  даже не появляется: она так и останется несхожими по содержанию картинками в воображении Арсения и княгини Нины. Удачно найденного Пушкиным приёма «персонаж – зеркало» Боратынский не использовал или не понял. Зато он отлично уловил пустоту этой роли: вторичность – как бы роль декорации.

Не было бы пушкинской Ольги, – не было бы и вторичной поэмы Боратынского, которому захотелось перепеть тему: показать как романтик в розовых очках легко может превратиться  мрачного разочарованного «демона» и обратное превращение.  К слову сказать, у занятого только своими страданиями Арсения как-то мало сожаления об убитом друге. Так же легко он бросит княгиню Нину, которая с горя отравится сразу после последнего бала.  В поэме есть ещё и явное ироничное  ауканье с «Маскарадом» Лермонтова, где муж Арбенин из ревности отравил свою жену Нину.   

Интересно ещё, что видевшая только карандашный – не в цвете портретик «малютки Оленьки» княгиня Нина презрительно говорит, что её соперница «в  к у д р я х   м о х н а т ы х, как  б о л о н к а», но кто-нибудь видел когда-нибудь болонку - брюнетку?! Болонки обычно белые. И вот из-за этого факта, вероятно у многих таящегося на заднем плане сознания, многие читатели пропускают мимо сознания «тёмно-кудрявую» головку. После беглого прочтения поэмы читатели представляют из «Бала» Ольгу белокурой (автором статьи был произведён мини-опрос!). Шаблон характера «малютки Оленьки» совпадает с образом Ольги Лариной как в зеркале отражение далёкого предмета.  Боратынский  согласен с Пушкиным, что этот образ идеальной героини  в исполнении беллетристов средней руки «надоел безмерно».  Впрочем, как и образ страстной, ревнивой и страдающей брюнетки – красавицы: образ, который Боратынскому более всего удалось наделить оригинальностью. Нина вышла живая, а Арсений и «малютка Олинька» – ходячие схемы. 

В общем, у Боратынского получился красивый, но не весьма новаторский душещипательный рассказ в стихах, которому главную придаёт прелесть придаёт не шаблонный сюжет, а  ирония автора над своими персонажами. Ирония автора спасает поэму «Бал» от падения в совершенный шаблон бури диких на байронической подкладке страстей на пустом месте. Боратынский понимал, что романтизм как литературное течение исчерпал себя, но сам он в отличие от Пушкина остался романтиком с уклоном в скепсис.


ОПЕРА   П.И. ЧАЙКОВСКОГО  –  «ЕВГЕНИЙ  ОНЕГИН».  Роман в стихах «Евгений Онегин» станет национальным достоянием и вызовет многие перепевы и подражания. Имя «Татьяна» даже сделается модным в высшем свете вплоть до семей Великих князей.  И на этом фоне в марте 1879 года в Московской консерватории состоится премьера оперы Петра Ильича Чайковского «Евгений Онегин», на либретто П. И. Чайковского и  К. С. Шиловского по роману в стихах А. С. Пушкина. В 1881-м  опера с большим успехом будет поставлена в Большом театре в Москве и с тех пор не сходит со сцен театров мира.

Опера имеет свои законы и шаблоны:  ни одно даже гениальное творение в прозе или стихах не может попасть на оперную сцену, не подвергаясь хоть какой-то переделке. Ведь автора  романа или поэмы на сцене нет: сам сказать о своих героях автор ничего не может. Соответственно авторские характеристики в оперном либретто превращаются в арии персонажей – характеристики самих себя.  От этого получившие право голоса даже второстепенные герои выглядят ярче и деятельнее, чем в первоисточнике: красивым голосом некто о себе поёт, – это впечатляет.  Зрители в восторге  хлопают. Вторичный оперный образ как бы накладывается на первоисточник – усиливает его. Так произошло в опере и с образом Ольги Лариной.  Довольно аморфная героиня в опере является в первых сценах и имеет свою арию в противовес Татьяне  -  сопрано. У исполнительницы партии Ольги – контральто,  которое  звучит несколько грубее сопрано или иначе – приземлённее.  И так Ольга с начала оперы в первом акте превращается в яркий образ:

 ОЛЬГА (контральто) поёт:

Ах, Таня, Таня!
Всегда мечтаешь ты!
А я так не в тебя,
Мне весело, когда я пенье слышу
 (Приплясывает.)
"Уж как по мосту-мосточку,
По калиновым досочкам..."
Я не способна к грусти томной
Я не люблю мечтать в тиши,
Иль на балконе, ночью тёмной,
Вздыхать, вздыхать,
Вздыхать из глубины души.
Зачем вздыхать, когда счастливо
Мои дни юные текут?
Я беззаботна и шаловлива,
Меня ребёнком все зовут!
Мне будет жизнь всегда, всегда мила,
И я останусь, как и прежде
Подобно ветреной надежде,
Резва, беспечна, весела…
<…>
Зачем вздыхать, когда счастливо
Мои дни юные текут?
Я беззаботна и шаловлива,
Меня ребёнком все зовут!

      ЛАРИНА.
Ну, ты, моя вострушка,
Веселая и резвая ты пташка!
Я думаю, – плясать сейчас готова.
Не правда ли?
    **********
Но даже при усилении образа Ольги в опере, это её единственная полновесная ария  плюс несколько реплик с Ленским, и несколько реплик на балу в честь именин Татьяны: больше, чем в романе, потому что Ольге тоже отдана пара авторских четверостиший.  «Господин Онегин» Ольгу характеризует одинаково в романе и в опере:

О н е г и н  (Ленскому)
Мне очень любопытно знать.
Неужто ты влюблен в меньшую?

Л е н с к и й. А что?

О  н е г и н
Я выбрал бы другую
Когда б я был, как ты, поэт!
В чертах у Ольги жизни нет,
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне.*
Кругла, красна лицом она...
Как эта глупая луна,
На этом глупом небосклоне!

* Имеется в Виду живописное полотно «Мадонна с младенцем» фламандского  художника  сэра Антониса ван Дейк (1599 —1641).  На этой картине и Мадонна, и младенец – оба в теле и с роскошными льняными волосами. Надо признать правоту Онегина: напоминающая парадный портрет картина несколько слащава и не вызывает предчувствий о будущей высокой  и трагической  судьбе младенца.
__________
      
Мнение «господина Онегина» о людях всегда саркастично и карикатурно утрировано, – следует помнить!  Но и мнение господина Ленского к жизни имеет касательное отношение. Сначала Ленский Ольгу идеализирует, потом возводит в ранг демонической героини. Говоря проще, заподозрив Ольгу в измене Ленский и в романе, и в опере к своей невсте «приклеивает ярлык»:

           Л е н с к и й
Я узнал здесь, что дева красою
Может быть, точно ангел, мила
И прекрасна, как день, но душою, но душою,
Точно демон, коварна и зла!
<…>
         О л ь г а (про себя).
Ах, кровь в мужчинах горяча,
Они решают всё сплеча;
Без ссор не могут оставаться,..
Душа в нём ревностью объята,
Но я ни в чём не виновата, ни в чём!
      *************
Последний куплет – не пушкинский, а сочинён либреттистами и в современных сценических постановках оперы почему-то опускается. При всём при том образ  оперной Ольги Лариной более способен к развитию – к адаптации в новых условиях, если так можно выразиться! 

Как ни в одной другой стране, в России литература  сильно влияла на  сознание образованного класса, а значит, литература влияла и непосредственно на жизнь. Тем более что в то без интернета и даже без телевизора время 1880–1900-х отношение к этому пушкинскому роману в стихах, да и в целом ко всей русской литературе было значительно живее, чем ныне. И после пушкинского «Евгения Онегина» и одноименной оперы Чайковского в конце 19 – начале 20 века назвать героиню Ольгой или Татьяной уже значило — провести аналогию, возможно, без желания это сделать. Что касается писателей - мастеров, то они, конечно, не наделяли своих героев значимыми именами по рассеянности – просто так абы как назвать.

ОЛЬГА    ИЗ   ПОВЕСТИ    А.П. ЧЕХОВА  –  «ДРАМА  НА  ОХОТЕ. ИСТИННОЕ   ПРОИСШЕСТВИЕ»

В произведениях Чехова героини с именем Ольга  — дамы с несколько антиморальными особенностями поведения: жена станового пристава Ольга Петровна из «Шведской спички» (1883), Оленька Скворцова из «Драмы на охоте» (1884), Оленька Племянникова из «Душечки» (1886),  Ольга Ивановна из «Попрыгуньи» (1891). Нас сейчас будет интересовать «Драма на охоте.  Истинное происшествие (Из записок судебного следователя)»: повесть опубликована единственный раз при жизни автора   в газете – «Новости дня» (в №№ с августа 1884 по апрель 1885)  и имеет интересную предысторию создания. Все дамы исключительно здоровые - никакой неврастении.

В 1870–1880 годы в моду вошёл так называемый уголовный или иначе полицейский роман с непременным убийством и расследованием. У западных беллетристов  –  держателей моды на уголовную тему в России появилось немало подражателей, доходивших иногда до кровавых нелепостей.  Антоша Чехонте считал эту моду вредно и притупляющей сознание и посильно боролся. Так против литературной  бурно бульварной «уголовщины» направлен ехидно смешнейший фельетон Чехонте «Осколки московской жизни» Ч.5. (1883–1884)  и рассказ «Шведская спичка» – очень забавная пародия!

Как пародия была задумана и «Драма на охоте», но вмешались другие тенденции времени, и от пародии осталось только убийства анти-расследование самим убийцей по должности – уездным следователем. Дело в том, что на начинающего беллетриста Чехова – ещё на Антошу Чехонте гневно нападала считавшая себя прогрессивной и демократичной критика. Время 1870 –1890-х было идейно прагматичным: в первую очередь от литературы требовали пользы: бичевания общественных язв, указания нужного пути и т.п. Поэзия критикой вообще презиралась.  Полезными произведениями признавались идейные, указующие новые пути развития  – роман, повесть и объёмный рассказ. Коротенькие рассказики Чехова окрестили «куцыми» и всячески над их якобы безыдейностью критично издевались. Критика напирала: пишите романы, господа! Ведь Достоевский, Тургенев,  Гончаров,  Лев Толстой,  Салтыков - Щедрин создавали романы, а не всякие фитюльки!

Великие романные образцы привлекали и Чехова: он и желал бы создать роман, но на требуемое для создания романа  время у него не было денег на проживание. Кроме этого, объёмному роману противоречили  – особенности таланта Чехова и его взгляды на литературу: когда беллетристика должна быть действенной, то она должна доступной для прочтения массами?! Значит,  проза-беллетристика должна быть краткой: не элитным слоям населения некогда читать романы! От романа в «Драме на охоте» осталось сжатое в тугую пружину и уложенное в размер средней повести романное действие и совершенно феноменальная супер реминисцентность текста.
____________

*Реминисценция (лат. reminiscentia «воспоминание») —— это цитирование без кавычек или пересказ своими словами, или отсылка к некоему более раннему образцу -  с ним намеренное творческого характера сравнение «за» или «против», или использование из других произведений мотивов, отдельных образов и тем. Это расширяет смысл художественного текста: включает его в творческий диалог с прошлыми произведениями искусства через сознание читателя или зрителя. Реминисценция – часть творческого процесса и не имеет отношения к простому копированию, компиляции или плагиату.


«ДРАМА  НА  ОХОТЕ» – ЛИЧНОСТЬ  ГЕРОЯ  -  РАССКАЗЧИКА.  Собираясь говорить о главной героине чеховской повести Ольге, придётся говорить и о личности с ней связанного героя: иначе не получится, потому как роль эта – парная.  В конце концов, именно от лица героя рассказывается финальный отрезок жизни героини.

Подзаголовок «Драмы на охоте» – «Из записок судебного следователя»  – это рукопись подставного автора  Ивана Петровича Камышева, по образованию юриста, по должности – уездного следователя. Камышев приносит в редакцию на модную тему свою первую повесть: «В с ё, что в ней изображено, всё от крышки до крышки происходило на моих глазах… Я был и очевидцем и даже действующим лицом…»; «Сюжет не новый… Любовь, убийство…».

Камышев «и г р а е т   в… п о в е с т и  очень видную роль. Необходимо описать его наружность».  Первое что мы узнаём об этом персонаже: он  хорошо и со вкусом одет, высок, широкоплеч, силён  производит впечатление очень здорового человека, но главное – «чрезвычайно красив». Далее по рукописи самого героя мы узнаем, что Камышев – уездный бонвиан (волокита), периоды трезвости у него перемежаются кутежами. Выпив, он склонен к скандалам и легко впадает в гнев, могущий кончится не безобидным рукоприкладством. Так сказать: герой - повествователь не пощадил себя!

Плюс ко всему перечисленному образ Камышева являет собой чуть ли не  энциклопедию реминисценций: Чацкий, в одном лице  Евгений Онегин и Ленский, Печорин. Но более всего на заднем плане от настоящего автора повести сквозят образы Раскольникова, Свидригайлова и следователя Порфирия Петровича – опять в одном лице.  Сам Камышев, будучи в лирическом настроении,  склонен описывать события с уклоном в лирику Фета, и Тютчева. Другой персонаж «Драмы на охоте» – «славный малый»  доктор Воскресенский так оценивает личность Камышева: 

 «В ы   с л а в н ы й   х о р о ш и й  ч е л о в е к, но в вашем больном мозгу есть, торчит гвоздем маленький кусочек, который, простите, способен на всякую пакость… <...>  Мне кажется, что вы немножко  п с и х о п а т . У вас иногда, вопреки воле и направлению вашей хорошей натуры, вырываются такие желания и поступки, что все знающие вас за порядочного человека становятся в тупик… Диву даешься, как это ваши высоконравственные принципы… могут уживаться с теми вашими внезапными побуждениями, которые в исходе дают кричащую мерзость!» Определение это не удивительно при таком количестве сложных отражений в новом персонаже одновременно и положительных, и отрицательных известных героев русской литературы.

Что всем этим хотел сказать Антоша Чехонте?! Вероятно, он задался слегка пародийной целью «сжать» все русские романы до размера одной повести: как у Пушкина «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни», так и «Драма на охоте» есть – мини энциклопедия русской идейной объёмной беллетристики, да и лирики в придачу. … Что из этого смешения получилось,  кажется, озадачило самого достаточно молодого автора: он «Драму на охоте» при жизни не включил ни в один сборник своих произведений.  А получилось полное уничтожение литературных типажей. Потому как типаж предполагает повторяемую определённость характера и поведения.

Ясно, что в отличие от Ленского искушённому в отношениях с дамами такому сложному персонажу, как Камышев не подошла бы из романа в стихах и даже из оперы Ольга Ларина: она ему была бы не интересна. В крайнем случае, Камышев Ольгу Ларину мог бы походя обольстить и бросить: убийство исключается.  Но то был бы затёртый сюжет совсем другой повести! Сложному – составному герою нужна сложная самобытная героиня: не из любого старого романа!

Сложного героя и красавца в придачу для впадания в страсть непременно надо было чем-нибудь необычным поразить: красотой и самобытностью вместе.  Такой уже во второй трети повести и явится Оленька Скворцова, по мужу в будущем – Урбенина. Портрет этой героини  будет не менее богат оттенками, чем портрет Камышева, которого до убийства ещё нужно было довести – раздразнить:  просто так от скуки он убивать не склонен.
____________________________

«ДРАМА  НА  ОХОТЕ»  –  ЛИЧНОСТЬ  ГЕРОИНИ – БУДУЩЕЙ  ЖЕРТВЫ УБИЙСТВА.  Повесть Чехова «Драма на охоте. Истинное происшествие» публиковалась в газете «Новости дня» с августа 1884 по апрель 1885. Всего  №№ - 32. Есть мнение, что к началу публикации  «Драма на охоте» была завершена. Однако возможно и обратное: повесть дописывалась на ходу, и автор её сам с интересом наблюдал, что же получится из  новой Ольги Лариной в новых обстоятельствах? Здесь нового ничего нет: такова обычная практика длительных первичных публикации объёмных произведений в газетах. Так знаменитый романист Александр Дюма признавался, что частенько не знал, что случится с его героями через несколько газетных номеров. 

В «Драме на охоте» главные действующие лица — автор принесённой в редакцию рукописи  Иван Петрович Камышев (является на сцену первый)  / Оленька – будущая жертва / местный богач граф Карнеев (пародийный «двойник» Камышева) / управляющий графа  Урбенин —  и вокруг них уездное светское общество. Правда есть ещё важное действующее лицо: героиня по типажу наполовину тургеневских девушек, наполовину – в новом времени Татьяны Лариной и с ней сама себя сравнивающая. Но прямого отношения к убийству эта героиня не имеет и служит более для характеристики противоречивой личности Камышева. Поэтому позволим себе здесь о ней не говорить, чтобы не отойти от основной темы.

Объединяет трио главных действующих лиц именно Оленька Скворцова -Урбенина: в ней по мозаичным кусочкам заложены черты многих известных героинь русской литературы, для чего удобно было оттолкнуться от образа Ольги Лариной как от пустого – способного принять все отражения зеркала.  Это не сюжетное ауканье с «Евгением Онегиным»  как у Боратынского, но использование Пушкиным подаренного  композиционного приёма, всю удобность которого сумел осознать и использовать молодой беллетрист Антоша Чехонте. 

До абсурда абсолютным вариантом личностно «пустого зеркала» в недалёком будущем будет из «Душечки» (1898) Оленька Племянникова: «тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая»  – «Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого». Без повторения за предметом обожания лично « у неё уже не было никаких мнений. Она видела кругом себя предметы и понимала всё, что происходило кругом, но ни о чем не могла составить мнения и не знала, о чем ей говорить. А как это ужасно не иметь никакого мнения!» И совсем иной вариант - Оленька Скворцова – «девушка в красном»: эта Оленька окажется особой с авантюрными задатками знаменитой героини аббата Прево – Манон Леско. Принимая отражения, «зеркало» Оленьки Скворцовой будет их усиливать и обращать обратно.

Итак, героиня «Драмы на охоте» – Ольга: «Читатель ждёт уж рифмы розы...» — и ещё до явления героини получит сравнение со змеёй из породы гадюк, и по ходу действия – с глупой красивой кошкой, с ящерицей и «маленькой гадиной» и т.п.. Всё внешне будет, вроде, так, как в уже приведённой пушкинской цитате, и всё совсем не так по существу.  По сюжету повести после пока ещё сравнительно лёгкого возлияния в имении приятеля Камышева – графа Карнеева,  оба приятеля  идут в лес гулять и с ними управляющий графа Пётр Егорович Урбенин.  В лесу они встречают девушку, которую граф называет «чудным видением» и «наядой», а Урбенин – «в высшей степени достойной особой», в которую он, немолодой вдовец с двумя детьми,  в тайне безумно и безнадёжно влюблён.
               
«”В   в ы с ш е й   с т е п е н и   д о с т о й н а я   о с о б а”   представляла из себя девятнадцатилетнюю девушку с прекрасной белокурой головкой, добрыми голубыми глазами и длинными кудрями. Она была в ярко-красном, полудетском, полудевическом платье. Стройные, как иглы, ножки в красных чулках сидели в крошечных, почти детских башмачках. Круглые плечи её всё время, пока я любовался ею, кокетливо ежились, словно им было холодно и словно их кусал мой взгляд.
— При таком молодом лице и такие развитые формы! — шепнул мне <<Камышеву>>  граф, потерявший ещё в самой ранней молодости способность уважать женщин и не глядеть на них с точки зрения испорченного животного.

У меня же, помню, затеплилось в груди хорошее чувство.  Я был ещё поэтом и в обществе лесов, майского вечера и начинающей мерцать вечерней звезды мог глядеть на женщину только поэтом… Я смотрел на девушку в красном с тем же благоговением, с каким привык глядеть на леса, горы, лазурное небо
— Кто это? — спросил граф.
— Это дочь лесничего Скворцова, ваше сиятельство! — сказал Урбенин.
<…>
Б е д н а я   б е л о к у р а я   г о л о в к а!  Думал ли я в этот тихий, полный покоя майский вечер, что она впоследствии будет героиней моего беспокойного  р о м а н а? Теперь, когда я пишу эти строки, в мои тёплые окна <<т.е. на зиму заставленные вторыми рамами>> злобно стучит осенний дождь и где-то надо мной воет ветер.  Гляжу на тёмное окно  и на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню... И я вижу её с её невинно-детским, наивным, добрым личиком и любящими глазами...» — это ТА, которая должна была бы стать героиней с хорошим концом романа о любви. Была она такой на самом деле, или в лучшие минуты мыслящий поэтически Камышев её сочинил, как сочиняют стихотворение?!  Как и Ленский сочинил своего «ангела небесного» из  Ольги Лариной – обычной уездной барышни.

Одностороннего образа героини создать не удастся: рассказ ведётся от имени Камышева: в нём и самом-то сколько литературных отражений «запрятано»!  (В этом плане типичными будут образы  графа Карнеева – пьяницы, вырожденца и развратника  –  и Урбенина – честного, но невезучего «трудяги». ) В рассказе – романе Камышева образ героини будет изменчив в зависимости от местами резких перепадов настроения рассказчика. Однако символика цвета уже при первом появлении героини в красном платье  предвещает несчастье: красный – тревожный цвет крови. Любители детективного жанра должны бы начать гадать: девушка в красном платье совершит преступление или её убьют?! Второе окажется верным.  Вот со слов Камышева уже через несколько строк  о «добрых голубых глазах» портрет  Т о й,   к т о  уже стала героиней его авантюрного с убийством в конце романа:

«М н е  х о ч е т с я   б р о с и т ь   п е р о  и разорвать, сжечь то, что уже написано. К чему трогать память этого молодого, безгрешного существа? Но тут же, около моей чернильницы, стоит её фотографический портрет. Здесь белокурая головка представлена во всем суетном величии глубоко павшей красивой женщины. Глаза, утомленные, но гордые развратом, неподвижны.
 З д е с ь  о н а  и м е н н о  т а   з м е я, вред от  укушения которой Урбенин не назвал бы преувеличенным. Она дала буре поцелуй, и буря сломала цветок у самого корня. Много взято, но зато слишком дорого и заплачено. Читатель простит ей её грехи...»  Далее излагается история стремительного превращения безгрешного существа в змею – падшую женщину: ангела в демона в терминологии Ленского.

Ещё не ведающий будущих грехов героини сам с точки зрения обыденной морали грешный Камышев ей в момент первого знакомства почти завидует:
 « — Лучше быть этой белокурой Оленькой, — обратился я к Урбенину, — и жить здесь со зверями , чем судебным следователем и жить с людьми... Покойнее. Не правда ли, Петр Егорыч <<Урбенин>>?
— Чем ни быть, лишь бы на душе было покойно, Сергей Петрович <<Камышев>>.
— А у этой хорошенькой Оленьки покойно на душе?
— Одному только богу ведома чужая душа, но мне кажется, что ей не из чего беспокоиться. Горя не много, грехов — как у малолетка... Это очень хорошая девушка!» – мнение тоже влюблённого в свой придуманный идеал Урбенина!

Урбенин и Камышев — оба красивую девушку видят как некий прекрасный идеал.  Согласно символике повести между первым и вторым явлением героини описано её лесное обиталище – дом отца лесничего в лесу. В находящемся в отдалении от современного человеческого общества доме время как бы остановилось:

«М ы   в о ш л и   в  д о м и к.  <…> Представьте вы себе самый маленький в мире зал с некрашеными деревянными стенами. Стены увешаны олеографиями  <<печатная цветная иллюстрация>> “Нивы”, фотографиями в раковинных, или, как они у нас называются, ракушковых рамочках и аттестатами... Один аттестат — благодарность какого-то барона за долголетнюю службу, остальные — лошадиные... Кое-где  по стенам вьется плющ... В углу перед маленьким образом тихо теплится и слабо отражается в серебряной оправе синий огонек. У стен жмутся стулья, по-видимому, недавно купленные... <…> Тут же теснятся кресла с диваном в белоснежных чехлах с оборками и кружевами и круглый лакированный стол. На диване дремлет ручной заяц...

У ю т н о,  ч и с т е н ь к о  и   т е п л о... На всём заметно присутствие женщины. Даже этажерочка с книгами глядит как-то невинно, по-женски, словно ей так и хочется сказать, что на ней нет ничего, кроме слабеньких романов и смирных стихов... Прелесть таких уютных, теплых комнаток чувствуется не так весною, как осенью, когда ищешь приюта от холода, сырости...» — очень мило, но как-то всё разнолико.  Словно случайно собранные вещи из разных гарнитуров. Тем не менее, духовно бездомный Камышев впадает в «низменное буколическое» умилительное настроение. Камышев ошибётся: романы, может быть, и смирные, а вот характер у героини окажется довольно бурный!

В картине уюта изначально есть некий настораживающий диссонанс! «Лошадиные» аттестаты и это обилие уменьшительных форм! А вокруг домика «с  к а р к а н ь е м   л е т а л и   испуганные вороны, с разных сторон доносилось соловьиное пение...» Добавляет ли соловьиному пению красоты воронье карканье?! Для полной гармонии странная композиция!

Домик-то миленький, но вот «страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир» в нём в потенции присутствуют, да ещё и охотник до «девочек» граф с Камышевым пришли незваными.  И тут, наконец,  эффектно под раскаты грома героиня второй раз является на сцену повести. У Пушкина в «Евгении Онегине»:

...Ленский <…> Он думал Оленьку смутить,
Своим приездом поразить;
Не тут-то было: как и прежде,
На встречу бедного певца
Прыгнула Оленька с крыльца,
Подобна ветреной надежде,
Резва, беспечна, весела,
Ну точно та же, как была...
     *   *   *
Чехов всегда был очень внимательным читателем! В «Евгении Онегине» про Ольгу говорят:   «резвая ты пташка!»;  «Ольга… легче ласточки, влетает». У Чехова в «Драме на охоте» второе уже не мимоходом явление героини на сцену: «Н а  д в о р е  послышались поспешные шаги, затем шум на хлопанье дверью крыльце и хлопанье дверью.  В  ”зал” <<уютного домика>>  в л е т е л а  девушка в красном <<Она пока ещё как птичка, а птицы летают!>>.

— “Люб-лю  гро-зу  в  на-ча-ле  мая!” <<стихотворение Ф. Тютчева>> — запела она высоким, визжащим сопрано, прерывая свой визг смехом, но, увидев нас, она вдруг остановилась и умолкла. Она сконфузилась и тихо, как овечка, пошла в комнату...
— Не ожидала! — усмехнулся Урбенин.

Ч е р е з   н е с к о л ь к о   в р е м е н и  она тихо вошла, села на стул, ближайший к двери, и стала нас рассматривать. Смотрела она на нас смело, в упор, словно мы были не новые для неё люди, а животные зоологического сада. Минуту и мы глядели на неё молча, не двигаясь...»

РАЗГОВОР   ПОД  ГРОЗУ  В  СТИЛЕ  ЛИРИКИ   ФЁДОРА  ТЮТЧЕВА.
 
Камышев спросит «девушку в красном»: « — Вы, когда входили сюда в комнату, — сказал я Оленьке, — пели “Люблю грозу в начале мая”. Разве эти стихи переложены на песню?
— Нет, я пою по-своему все стихи, какие только знаю».

В характеристике героини есть мастерский чеховский штрих: смех у героини серебристый, а пение визжащее – с первого явления диссонанс, что не мешает герою впасть в эстетически платоническое наслаждение как перед прекрасным произведением искусства: «Я  с о г л а с и л с я   б ы  и  год просидеть неподвижно и глядеть на неё — до того хороша она была в этот вечер. Свежий, как воздух, румянец, часто дышащая, поднимающаяся грудь, кудри, разбросанные на лоб, на плечи, на правую руку, поправляющую воротничок, большие блестящие глаза... всё это на одном маленьком теле, поглощаемое одним взглядом... Поглядишь один раз на это маленькое пространство и увидишь больше, чем если бы глядел целые века на нескончаемый горизонт...»

Помнится, оперный Ленский признавался Ольге Лариной: «Целый  день прошёл в разлуке – это вечность!» В отличие от Ленского, не романтик Камышев снижает накал патетики до существующих в реальности пределов: он согласен даже год  сидеть и глядеть издали.  Он достаточно опытен, чтобы не знать, как вблизи разбиваются идеалы! Но правила приличия требуют представиться хозяйке  домика:
« — Рекомендуюсь, — сказал я <<Камышев>>,  вставая и подходя к ней <<к Оленьке>> — Зиновьев... <<Так он назвался в своей повести.>> А это, рекомендую, мой друг, граф Карнеев... Просим прощения, что без приглашения вломились в ваш хорошенький  д о м и к... Мы, конечно, не сделали бы этого, если бы нас не загнала гроза...
— Но ведь от этого не развалится наш  д о м и к! — сказала она, смеясь и подавая мне руку».

Увы! В смысле духовном игрушечный домик от этого посещения именно развалится, как разобьётся и идеал Камышева! И граф Карнеев, и Камышев – как принесшие с собой несовершенство – опасные контрасты за пределами леса мира людей – оба окажутся виноватыми в искушении, падении и последующей гибели  хозяйки домика. А пока пришельцы пережидают в домике грозу: «П е р в ы е  к а п л и   з а с т у ч а л и  по стёклам... Я <<Камышев>> подошёл к окну... Было уже совсем темно, и сквозь стекло я не увидел ничего, кроме ползущих вниз дождевых капель и отражения собственного носа. Блеснул свет от молнии и осветил несколько ближайших сосен...»

 Прижизненная критика указывала на сходство наиболее лирических отрывков из Чехова с пейзажной лирикой Фёдора Тютчева. И вышеприведённый отрывок есть чуть ли ни перевод в прозу (такая реминисценция!) стихотворения Тютчева, которое пела Оленька:

Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом... (1828)
      ************
Почти перевод лирики в прозу с элементами рифмы с одним существенным противоречием: в стихотворении Тютчева господствует свет, а в чеховской повести вместе с весенней грозой падает опасная темнота.  Далее по сюжету «Драмы на охоте»: «Д е в у ш к а   в   к р а с н о м  подошла к моему окну, и в это самое время нас осветило на мгновение белым сиянием... Раздался наверху треск, и мне показалось, что что-то большое, тяжёлое сорвалось на небе с места и с грохотом покатилось на землю... <…> У д а р   б ы л   с и л ь н ы й...»

Можно считать, что и героя, и героиню «свыше» предупредили об опасности их встречи, а Чехов мастерски описал вспышку страсти как «поединка рокового» без единого об этом прямого слова!  Вместе с Камышевым читатели должны бы быть очарованы первым явлением этой героини, как очаровывает красивая картина. Потому как, например, если создавший гениальное стихотворение поэт совершит после аморальный поступок, от этого уже явленные строки разве станут звучать хуже?!

Когда Чехов желал изобразить только пошлость, он это мастерски  – до отвращения у читателя и изображал. Ничего такого нет в первом описании лесного домика и его хозяйки!  Есть только «грозовой»  намёк, что очаровательная картина в будущем не останется статичной. Жизнь вообще не бывает статичной. Вопрос только, – какие перемены мы несём с собой и что выбираем?! Мимоходом Чехов разрушает старые, после Пушкина и Лермонтова  уже «затёртые» типажи характеров,  в застывшей неизменности нередко заимствуемые менее даровитыми авторами. Тогда как время давало уже иной материал – предъявляло иные типажи.

Время создания «Драмы на охоте» в России для образованного слоя общества было временем потери былых культурных идеалов и общественного пессимизма – духовным застоем. Здесь немалую роль сыграла жесточайшая реакция со стороны властей после убийства Александра  II в марте 1882.  Но убийство царя уже произошло на фоне общественной растерянности: «Что делать?» – было непонятно. Мирные народнические методы единения интеллигенции с народом исчерпали себя, и широко распространился политический терроризм, что всегда свидетельствует о кризисе общественного мышления.

Терроризм есть часть авантюрного общественного настроя, который, в свою очередь и проистекает от утраты идеалов – цели развития, от неверия в официальные государственные институты. Отсюда характеры отражающих современность 1880 –1890-х  литературных героев не могли быть цельными: былые типажи характеров не подходили. Вот чтобы явить авантюрную складку, бесцельность и эпикурейское «прожигание жизни» очень подходило «пустое зеркало»  подобного Ольге Лариной образа. Потому что генезис характера Камышева, хотя и оставлен за текстом, но угадывается: почему образованный человек пьёт и буянит?! Возможно, разочаровался в народнических идеалах,  в пользе своей деятельности и вообще во всём?! А пьёт, чтобы хоть на время забыть бесцельность существования. Читатели того времени обладали немалым опытом домысливания: что автор по цензурным соображениям оставил за рамками повествования?..

Камышев развлекается так, как и до него развлекались и в наше время продолжают развлекаться. Напарник его развлечений - граф Карнеев и вообще представляет собой «вечный» типаж вырождающегося русского барина или развращённого французского маркиза: только одежда и мелкие детали будут разные.  Надо отдать  этой парочке должное: пьют – «кутят» они более или менее культурно. Всё это у Чехова, конечно, не снимает с персонажей личной  ответственности за антиморальные поступки.

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик...
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
<…>
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах!
Для них и солнцы, знать, не дышат
И жизни нет в морских волнах!
<…>
И языками неземными,
Волнуя реки и леса,
В ночи не совещалась с ними
В беседе дружеской гроза! <…>  — Фёдор Тютчев, 1830
      *   *   *

«КРАСНЫЙ   ЦВЕТОК   ЗЕЛЁНОГО   ЛЕСА»  И  ДЕШЁВОЕ   ПЛАТЬЕ.  Катерина из известной драмы Островского «Гроза» (1859) боялась грозы, потому что неожиданная «с м е р т ь  тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами... вдруг я явлюсь перед богом такая, какая я здесь... вот что страшно!».   Лукавые помыслы и грехи – такими категориями вообще не мыслят персонажи «Драмы на охоте»! В сравнении  Катериной из «Грозы» Островского героиня «Драмы на охоте» Оленька Скворцова - девушка в тревожно красном платье о грехах не думает, хотя и боится  грозы и вроде как считает её вершителем небесной воли, к чему добавляется изрядная доза почерпнутой из бульварных романов мишурной фантазии:
« — В ы   б о и т е с ь  г р о з ы? — спросил я <<Камышев>> Оленьку.

Та прижала щеку к круглому плечу и поглядела на меня детски доверчиво.
— Б о ю с ь, — прошептала она, немного подумав. —  Гроза убила у меня мою мать... В газетах даже писали об этом... Бог сжалился над ней и убил со своим небесным электричеством. <…> Вы знаете? Убитые грозой и на войне и умершие от тяжелых родов попадают в рай... Этого нигде не написано в книгах, но это верно… Мне кажется, что и меня убьет гроза когда-нибудь, и что и я буду в раю... <…>  Мне   вот как хотелось бы  умереть. Одеться в самое дорогое, модное платье, какое я на днях видела на здешней богачке... надеть на руки браслеты...  <…>  и дать себя убить молнии так, чтобы все люди видели... Страшный гром, знаете, и конец...
 
— К а к а я  д и к а я  ф а н т а з и я! — усмехнулся я, заглядывая в глаза, полные священного ужаса перед страшной, но эффектной смертью. — А в обыкновенном платье вы не хотите умирать?
— Н е т... — покачала головой Оленька. — И так, чтобы все люди видели.
— Ваше теперешнее платье лучше всяких модных и дорогих платьев... Оно идет к вам. В нём вы похожи на красный цветок зелёного леса.
— Н е т, э т о   н е   п р а в д а! — наивно вздохнула Оленька. — Это платье дешёвое, не может быть оно хорошим».  Фантазия у героини и правда «дикая»: обычно девушки в 19 лет мечтают о счастье, о любви.  Оленькина «дикая фантазия» открывает немалое самолюбие и тщеславие.

ЗДЕСЬ   ВТОРОЕ   ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ  способному мыслить поэтично герою: девушка в красном хоть и поёт стихи Тютчева, но мыслит не по Тютчеву. Она наивно не поняла даже явного в свой адрес хвалебного поэтического комплимента. Быть в глазах окружающих поэтическим явлением и понимать самой лирику – разные вещи.  Как пела в опере «Евгений Онегин» Ольга Ларина:

Я не способна к грусти томной
Я не люблю мечтать в тиши,
Иль на балконе, ночью тёмной,
Вздыхать, вздыхать,
Вздыхать из глубины души...
<…>
Я беззаботна и шаловлива,
Меня ребёнком все зовут!
       ***************
Мораль Оленьки Скворцовой останется на детском уровне. Между прочим,  могущий хотя бы в романтическом или сценическом ключе моделировать свою красивую смерть человек – личность по задаткам не слишком слабая:  большая часть граждан о своей возможной смерти предпочитают не думать. Ни из романа в стихах, ни оперная Ольга ни о чём таком не мыслила.

«Девушка в красном платье» и боится бури, и одновременно заигрывает с бурей и грозой: воображает их как бы декорациями на ею измысленной сцене. Как красиво скажет Камышев: «О н а   д а л а   б у р е  п о ц е л у й, и буря сломала цветок у самого корня. Много взято, но зато слишком дорого и заплачено...»  –  буря окажется ревнивой. Следует ещё добавить: «она» — Оленька — человек своей эпохи, когда старые опоры разрушились, а новые не прояснились. Между тем,  в этой жизни устроиться как-то надобно! В отличие от Камышева и графа Карнеева единственный источник её существования  –  жалованье её полусумасшедшего отца, который обязанности исполнять не может: Урбенин держит его в должности только ради Оленьки.
___________________________

ЕЩЁ  ОДНО  ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ  ГЕРОЮ  «ДРАМЫ  НА  ОХОТЕ» Камышеву: "девушку в красном" платье прельщает романтически красивый эффект, но она не ценит красоты не имеющих высокой денежной цены вещей. Она не будет просить возлюбленного смотреть с ней на звёзды или читать ей стихи. («Владимир и писал бы оды,  Да Ольга не читала их...» – из «Евг. Онегина».) Интересно было бы узнать: когда бы про желание умереть эффектной смертью от удара молнии поведала Камышеву жеманная прекрасно одетая, но не слишком красивая девица в претенциозно роскошной гостиной, тогда он как бы отреагировал? Умилился бы или зло высмеял мишурные шаблоны мышления?!

В одних обстоятельствах поэтическое и романтическое, в других может обернуться откровенной пошлостью.  А где граница этих явлений в жизни? Где единственная верная точка — благой перекрёсток души, разума, обстоятельств и общественных установок? Незыблемости здесь нет.
               
  НАИВНАЯ  ПРИРОДА   И  МОРАЛЬНАЯ  ЦИВИЛИЗАЦИЯ.  КОЕ-ЧТО  О  СТРАСТИ.  Страсть чужда логике: в страсть «впадают» вопреки воле и рассудку, – это неизменно во все времена. Герой «Драмы на охоте» Камышев влюбился в «девушку в красном» Оленьку Скворцову  как в глоток свежего воздуха или глоток воды в душной пустыне, как в лучшую часть собственной натуры.  Камышева влечёт к «девушке в красном» как к первозданной неиспорченной природе: он влюбился в неё как в воплощение поэзии. А уж если в одном лице нового Онегина и Ленского вдруг под тютчевскую грозу  угораздило влюбиться в новую Ольгу, то ситуация мало предсказуема в деталях, но «поединок роковой» обеспечен! Камышев-то об этом должен был знать не только по стихам Тютчева:

Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой.  (1850—1851)
    *   *   *
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей... — «Предопределение», (1851)
      *   *   *
Увы! Страсть не знает такого критерия, как преобладающее влечение к благородству! Вот где один из подводных камней преткновения всех вызывавших насмешку Чехова социальных теорий достижения всеобщего счастья! Вот где один из истоков чеховского горького: «К а к  в  с у щ н о с т и  н е х о р о ш о  ш у т и т  над человеком мать-природа…!». («Ионыч») Пушкинский Ленский в ослеплении ревности о мнимой измене своей Ольги мыслил книжными шаблонами:

...Возможно ль? Чуть лишь из пелёнок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
      **********
 Ленский из оперы Чайковского мыслит о мнимой измене Ольги Лариной более чем у Пушкина экспрессивными – романтическими трагическими штампами: «Ты прекрасна как день, но душою Словно демон коварна и зла!» – и книжно - романтическое, оторванное от действительности мышление в обоих случаях своего носителя приводит к смерти. В 1879 как раз состоялась премьера оперы «Евгений Онегин», а Чехов обожал музыку Чайковского. Так что в создании контрастов образа Оленьки Скворцовой трудно отрицать отталкивание от оперного образа Ольги Лариной. Вот только  в повести Чехова измена героини будет не мнимой, а настоящей и двойной.
 
Новая Ольга Ларина – «красный цветок зелёного леса» – Оленька Скворцова стремиться вырваться из леса любой ценой. Не демон и не ангел, она как выросшая в лесу и вылетевшая из леса птичка как бы лишена понятия морали. Мораль не есть врождённое свойство. Понятие о морали в общем смысле есть – достижение культуры и цивилизации: к сожалению, не всегда на практике действенное достижение. В личном смысле мораль  – плод размышлений и самовоспитания, иначе вместо морали будет только список вызубренных,  но не осознанных правил, которые  непременно будут нарушены. В природе же ни морали, ни аморальности нет. Образно говоря, природа даровала героине жизненные силы, поистраченные в стремлениях и сомнениях людьми более образованными цивилизованными.  Но какие высоко моральные примеры цивилизованные люди явят из леса явившейся «наяде» – покинувшей родное гнёздышко птичке?

И что она могла бы увидеть – чему могла научиться у хилого вырожденца, любителя «девочек»  графа с его красавцем приятелем?! После встречи в лесу с «поэтической девушкой в красном»  граф с Камышевым устраивают двухдневный «кутёж» с цыганским хором: «Д а л е е  с л е д у е т длинный жаркий день с его нескончаемыми завтраками, десятилетними наливками, пуншами, дебошем...».  И где же – в чём  достижения цивилизации и культуры: в кутежах?!

Так что закономерно, что в лесу Оленька Скворцова и правда, «о ч е н ь   х о р о ш а я   д е в у ш к а» с «голубыми добрыми глазами», а среди «цивилизованных» людей – гадюка. Дорогой ценой порчи своей судьбы выбравшись из лесного одиночества, она будет по-звериному бороться за лучшее  – за выгодное место под солнцем, жертвуя для этого даже своей любовью. Не преуспеет в этом она, потому что по определению Камышева, останется по-детски наивной: хочешь, значит всё можно. А в обществе нужно ещё и уметь скрывать свои грехи.

Так сказать, начало природно - лесное и общекультурное совместились в Оленьке весьма проблематично. Но разве характер самого  по университетским стандартам образованного Камышева менее проблематичен?! Много ли на свете людей с подлинно гармоничным совмещением природного и цивилизованного начал?! Вот какую проблему поднимает молодой Чехов – ещё фельетонист «А. Чехонте»!

Через четыре дня после первой  встречи Оленька мимоходом сообщит Камышеву, что выходит замуж за  управляющего графа 50-летнего Урбенина, вдовца с двумя детьми.  Обедневший дворянин Урбенин человек честный, имением управляет так, что граф свои деньги получает. И работать бы ему спокойно, но влюбился безумно в молоденькую девушку лет на 30 его младше.  Измученный, он решается сделать предложение и к своему удивлению получает согласие. У Оленьки свои меркантильные соображения: лесу с сумасшедшим отцом  жизнь не мила, а жениться на бесприданнице не много охотников. Неопытной девушке Урбенин кажется состоятельным человеком. О любви с её стороны речи нет! Узнав, за кого Оленька собирается замуж,  Камышев сначала принимает это за грубую шутку:

 «Я   г л я д е л  н а   к р а с и в у ю   д е в у ш к у,  на её молодое, почти детское лицо и удивлялся, как это она может так страшно шутить? Сразу я представил себе рядом с нею пожилого, толстого, краснолицего Урбенина с оттопыренными ушами и жесткими руками <…>  Неужели мысль о подобной картине не может пугать хорошенькую лесную фею, умеющую поэтически глядеть на небо, когда на нем бегают молнии и сердито ворчит гром? Я — и то испугался!

— П р а в д а, он несколько стар, — вздохнула Оленька, — но зато ведь он меня любит... Его любовь надёжная.  <…> С ним я буду счастлива... Состояние у него — слава богу, и не голяк он какой-нибудь, не нищий, а дворянин. Я в него, конечно, не влюблена, но разве только те и счастливы, которые по любви женятся? Знаю я эти браки по любви!
 — Д и т я   м о ё, — спросил я, с ужасом глядя в её светлые глаза, — когда вы успели нафаршировать вашу бедную головку этой ужасной житейской мудростью? <…>

— ...Вам неприятно, что молодая девушка выходит за старика? Да? — Оленька вдруг вспыхнула... — Вам это не нравится? Так извольте вы сами идти в лес... в эту скуку, где нет никого, кроме кобчиков да сумасшедшего отца... и ждите там, пока придёт молодой жених! Вам понравилось тогда вечером, а поглядели бы вы зимой, когда рада бываешь... что вот-вот смерть придёт.
— А х,  в с ё   э т о   н е л е п о,  Оленька, всё это незрело, глупо! Если вы не шутите, то... я уж не знаю, что и говорить! Замолчите лучше и не оскорбляйте воздуха вашим язычком! Я, на вашем бы месте, на семи осинах удавился, а вы... улыбаетесь! Ах-ах!»

Новым Онегиным читаемые «в благом пылу нравоученья» против заведомо несчастного брака наставления не имеют силы. Проблема в том, что Оленька по-своему, по-житейски права:  Камышев  безгрешно любуется нимфой и собственной поэтичной позой, а ей нужен герой, который спасёт её – увезёт из леса.  Чтобы вырваться из леса, Оленька и выйдет замуж за первого ей руку предложившего: выйдет — и тут же на свадьбе горько пожалеет:  «Зачем я вышла за него <<за Урбенина>> замуж? Где у меня были глаза? Где был мой ум?» Она с первого взгляда влюбилась в Камышева, явившегося в её домик подобно сказочному принцу.  Она первая за пределами всех условностей признается своему герою в любви:

— Я сегодня только поняла… сегодня! Отчего я не поняла этого вчера? Теперь всё безвозвратно, всё потеряно! Всё, всё! Я могла бы выйти за человека, которого я люблю, который меня любит! <…>  За вас! — сказала она, посмотрев на меня прямо, открыто… — Но я поспешила! Я была глупа! Вы умны, благородны, молоды… Вы богаты… Вы казались мне недоступны!»

 Прямо из-под венца Ольга изменяет мужу с Камышевым. Тот понимает, что  поступает непорядочно, и что надо бы ему бежать от этой любви. Да бежать-то у него нет сил! А через пару месяцев  тайной любовной  идиллии  Оленька уйдёт от нелюбимого мужа совсем не к Камышеву, а к графу. Камышев точно определит:

  «О л ь г а   н е  м о г л а  полюбить графа, и ревность Урбенина была неосновательна. Ревновать должны были мы не к графу, а к  ч е м у-т о  д р у г о м у,  чего я не мог понять так долго. Это “ч т о - т о  д р у г о е” стало между мной и Ольгой целой стеной».  «Ч  т о - т о  д р у г о е»  –  это деньги, положение в обществе. Но разве не этого жаждет большая часть так называемого светского общества?!

После венчания и первой измены с Камышевым Ольга вместе с мужем управляющим живёт в имении графа: выходит, что из естественного леса она попадёт в «лес» человеческой  аморальности. Двух месяцев оказывается достаточно, чтобы отравить сознание. Причём Чехов совершенно ясно указывает:  Ольга  не только не дала  донжуанствующему графу отпор, но и завлекла того, кто наивно думает, что он искусный соблазнитель! В финальной сцене соблазнения этого «дурака» Ольга с графом выставляют умного Камышева из усадьбы как мальчишку. У оскорблённого любовника растоптаны все оставшиеся идеалы. Он мыслит:

« — А что если я ворочусь сейчас и уничтожу их?
Страшная злоба бушевала в душе моей… Всё то немногое хорошее и честное, что осталось во мне после продолжительной жизненной порчи, всё то, что уцелело от тления, что я берег, лелеял, чем гордился, было оскорблено, оплевано, обрызгано грязью!

Р а н е е  знавал я продажных женщин, покупал их, изучал, но у тех не было невинного румянца и искренних голубых глаз… Я, сам испорченный до мозга костей, прощал, проповедовал терпимость ко всему порочному, снисходил до слабости… Был я того убеждения, что нельзя требовать от грязи, чтобы она не была грязью, и нельзя винить те червонцы, которые силою обстоятельств попадают в грязь… Но ранее не знал я, что червонцы могут растворяться в грязи и смешиваться с нею в одну массу. Растворимо, значит, и золото!»

 Через три недели (действие летит стремительно!) недалёкий, косноязычный граф волею Чехова на этот раз выдаст изумительную характеристику новой ипостаси Оленьки – уже своей любовницы: «Л и х о р а д к а,  а   н е  ж е н щ и н а… <…>  То ей весело, то скучно до того, что глотает слезы и молится… То любит меня, то нет… Бывают минуты, когда она ласкает меня, как отроду не ласкала меня еще ни одна женщина. Но зато бывает и так. Проснешься нечаянно, откроешь глаза и видишь обращенное на тебя лицо… этакое какое-то ужасное, дикое… Перекошено оно, это лицо, злобой, отвращением… Как увидишь этакую штуку, всё обаяние пропало… <…>

 М н е   н а ч и н а е т   к а з а т ь с я… что она меня терпеть не может, а отдалась мне только из-за тех тряпок, которые я теперь ей покупаю. У ж а с н о   л ю б и т   т р я п к и!  В новом платье она в состоянии простоять перед зеркалом от утра до вечера <…>  У ж а с н о  с у е т н а!  Более всего во мне нравится ей то, что я граф. Не будь я графом, она не полюбила бы меня. Не проходит ни одного обеда и ужина, чтоб она не упрекнула меня со слезами, что я не окружаю себя аристократическим обществом. Ей, видишь, хотелось бы царить в этом обществе… С т р а н н а я!» У Лермонтова Демон в одноименной поэме так обольщал Тамару:  «И будешь ты царицей мира, Подруга первая моя…»

Камышев цинично, но верно определяет странности поведения Оленьки в отношении графа: «нелегко продаваться»! Не выдерживая притворства, Ольга опять бросается к первому любовнику – к Камышеву на шею:  «Я  л ю б л ю   т е б я…  Я по тебе так соскучилась, что если бы ты не приехал, то я бы умерла». Тому в порывах злости не раз уже приходила мысль «уничтожить» то ли Ольгу, то ли графа?! Преступление в потенциале уже созрело. И  наконец, следует кульминационная финальная сцена: граф устраивает для местного высшего общества охоту.  И Камышев рисует последний портрет своей любовницы:

«У к р а ш е н и е м   к а в а л ь к а д ы   б ы л а   Оленька Урбенина. Сидя на вороном коне, подаренном ей графом, одетая в черную амазонку и с белым пером на шляпе, она уже не походила на ту девушку в красном, которая несколько месяцев тому назад встретилась нам в лесу. Теперь в её фигуре было что-то величественное, “гран-дамское”. (Grand — великий.)

Каждый взмах хлыстом, каждая улыбка — всё было рассчитано на аристократизм, на величественность. В её движениях и улыбках было что-то вызывающее, зажигательное. Она надменно-фатовски поднимала вверх голову и с высоты своего коня обливала всё общество презрением, словно ей нипочем были громкие замечания, посылаемые по ее адресу нашими добродетельными дамами. Она бравировала и кокетничала своим нахальством, своим положением “при графе”, словно ей было неизвестно, что она уже надоела графу, и что последний каждую минуту ждал случая, чтоб отвязаться от нее.
<…>
 Я   г л я д е л  н а   н е ё  и  недоумевал: откуда у этой лесной мещанки могло взяться столько прыти? Когда она успела научиться так грациозно покачиваться на седле, гордо шевелить ноздрями и щеголять повелительными жестами?  <…>  …Смутный голос правды шептал мне, что то была не прыть, не бахвальство сытой, довольной женщины, а отчаянность, предчувствие близкой и неизбежной развязки…» – не зеркальный ли это портрет всего уездного светского общества?! Когда совместим все данные в повести портреты Оленьки Скворцовой - Урбениной, то между первым портретом «девушки в красном» «с добрыми голубыми глазами» и последним в виде амазонки – тёмный бездонный грозовой провал.   

У Достоевского есть фраза – «преступление созрело и упало как камень». Так  и в «Драме на охоте» наступает и предчувствуемая  развязка: отошедшая в лес от группы отдыхающих охотников Ольга убита неизвестным. В убийстве из ревности обвиняют и потом осуждают на каторгу оказавшегося на месте преступления мужа погибшей - Урбенина. Настоящий убийца — Камышев. Но он, будучи уездным следователем,  так ведёт следствие, что  осуждают невиновного Урбенина – не слишком благородный поступок нового «лишнего  человека»! 

 Последний «портрет» умирающей Ольги: «В  комнате горела маленькая голубая лампа, слабо освещавшая лица… <…>   Ольга лежала на своей кровати. Голова её была в повязках; видны были только чрезвычайно бледный заостренный нос да веки закрытых глаз. Грудь в то время, когда я вошел, была обнажена: на нее клали пузырь со льдом. Стало быть, Ольга еще не умерла…»

На официальную просьбу назвать убийцу: «Ольга улыбнулась и отрицательно покачала головой. Дальнейший допрос не привел ни к чему… В без четверти пять она скончалась…»  Она не выдала своего убийцу, потому что любила его.  Можно сказать, что смертью она искупила свои грехи и сумела морально стать выше своего убийцы. Может быть к лучшему, что Ольга так и не успевает узнать: она не смогла бы выйти замуж за графа Карнеева, так как тот был в тайне женат. Его по глупости пьяного в Петербурге женили.

Героиня умирает, но читатель остаётся наполовину  в неведении:  кем она убита? В повести достаточно указаний, чтобы не верить виновности Урбенина: читая, как Камышев описывает им же ведомое следствие, Редактор делает примечания, прямо указывающие, что господин следователь отводит от себя вину – сваливает вину на другого. Да и в камышевской рукописи много открывающих истину оговорок. Причём возникает впечатление, что Камышеву самого себя удаётся убедить в своей невиновности, и временами ему почти веришь!  Вместо признания заканчивает он свою повесть лирически красиво:

«Ж и з н ь,  к о т о р у ю  я  в и ж у  с е й ч а с… напоминает мне серый круг: серый цвет и никаких оттенков, никаких светлых проблесков… Но, закрыв глаза и припоминая прошлое, я вижу радугу, какую дает солнечный спектр… Да, там бурно, но там светлее…  –  С. Зиновьев. <<писательский псевдоним Камышева>>  –  К о н е ц». – Конец рукописи Камышева, но не повести Чехова!

В финале чеховской повести «Драма на охоте» редактор «А.Ч.» прямо обвинит бывшего следователя в убийстве и сокрытии своей вины – сознательном возложении вины на невиновного. Произойдёт как из «Преступления и наказания» диалог о необходимости покаяния и наказания в содеянном преступлении. Вот только чеховской повести этот  диалог происходит как бы в  обратном зеркальном   отражении. В «Преступлении и наказании» следователь Порфирий Петрович уверен, что убийц старухи-процентщицы - Раскольников, но доказательств у следователя нет. И он с психологически "давит" на Раскольникова, чтобы тот признался:    

«Р а с к о л ь н и к о в  з а д р о ж а л  как будто пронзённый. <…>
– Это не я убил  – прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.
– Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, – строго и убежденно прошептал Порфирий».

В ФИНАЛЕ «Драмы на охоте» – через 8 лет после убийства Камышев приносит  в редакцию газеты повесть с точным изложением событий до момента убийства: убийцей назван Урбенин. Но редактор догадывается об истине: «— Вы убили! — повторил я <Редактор>».

И Камышев с глазу на глаз – за рамками своей рукописи – делает признание, дополняющее образ погибшей героини:
 «— Я   у б и л… вы поймали секрет за хвост, — и ваше счастье. <…> У б и л  я  под влиянием аффекта. Теперь ведь и курят и чай пьют под влиянием аффекта. <…> Жизнь есть сплошной аффект… так мне кажется… Когда я шёл в лес, я далёк был от мысли об убийстве; я шёл туда с одною только целью: найти Ольгу и продолжать жалить её… Когда я бываю пьян, у меня всегда является потребность жалить… Я встретил её в двухстах шагах от опушки… Стояла она под деревом и задумчиво глядела на небо… Я окликнул её… Увидев меня, она улыбнулась и протянула ко мне руки…
— Не брани меня, я несчастна! — сказала она.

В этот вечер она была так хороша, что я, пьяный, забыл всё на свете и сжал ее в своих объятиях… Она стала клясться мне, что никого никогда не любила, кроме меня… и это было справедливо: она любила меня… И в самый разгар клятв, ей вздумалось вдруг сказать отвратительную фразу: “К а к    я   н е с ч а с т н а!  Не выйди я за Урбенина, я могла бы выйти теперь за графа!” — Эта фраза была для меня ушатом воды… Всё накипевшее в груди забурлило… Меня охватило чувство отвращения, омерзения… Я схватил маленькое, гаденькое существо за плечо и бросил его оземь, как бросают мячик. Злоба моя достигла максимума… Ну… и добил её… Взял и добил…
<…>
Я взглянул на Камышева. На лице его я не прочел ни раскаяния, ни сожаления…»

В отличие от Раскольникова в содеянном Камышев публично признаваться не намерен:  « …Без борьбы я не отдамся… Пусть берут, если хотят, но сам я к ним не пойду. Отчего они не брали меня, когда я был в их руках? На похоронах Ольги я так ревел и такие истерики со мной делались, что даже слепые могли бы узреть истину… Я не виноват, что они… глупы.
— Вы мне гадки, — сказал я.
— Это естественно… И сам я себе гадок…<…>
Камышев кивнул головой и быстро вышел. Я сел за стол и предался горьким думам.  М н е  б ы л о  д у ш н о…» —  К о н е ц   повести Антоши Чехонте.

Оставшийся безымянным Редактор явно желал бы ответа на вопросы «Кто виноват?» (вообще в возможности подобной ситуации) и  «Что делать?», что вывело бы  э т о т  конец на социальный уровень: Редактор прав по совести, зато конец повести Камышева красив, как стихи. Редактор проявляет чутьё следователя, а Камышев – художественное чутьё. Привычные для беллетристики роли – типажи героев путаются, что создаёт между Двумя Концами  сильнейшее эстетическое напряжение, от которого такой «бьёт» мощный катарсис, что не хочется никого из героев судить!  Спросим: на чьей же стороне истинный Автор Чехов?! А ни на чьей: Автор всё понимает, но рецептов не даёт.

Не описав в своей повести убийство, по совести Камышев, конечно не прав, но он прав с художественной точки зрения: разве «Драма на охоте» повесть об убийстве?! Это повесть о несостоявшейся – обернувшейся обоюдным предательством – высокой любви. Это повесть об извращённой обществом до уродливости сути человека. Недаром Редактор думает: «М ы с л ь,  что я вижу перед собой убийцу, наполняла мою душу непривычным чувством ужаса и страха… не за себя — нет! — а за него, за этого красивого и грациозного великана…  в о о б щ е  з а  ч е л о в е к а…»

 Два  К о н ц а  повести Чехова «Драма на охоте» важны для сравнения с очень коротким рассказом Ивана Бунина «Лёгкое дыхание» — о жизни и смерти в нашем списке четвёртой Ольги  — гимназистки Оли Мещерской.
______________________________________________________

КОНЕЦ  «ДРАМЫ   НА  ОХОТЕ»  — НАЧАЛО «ЛЁГКОГО  ДЫХАНИЯ».  ЧЕХОВ – БУНИН 

Чехова «Драма на охоте. Истинное происшествие» есть повесть в повести. Камышев приносит в редакцию рукопись «Драма на охоте. Из записок уездного следователя». Приход Камышева в редакцию с просьбой его повесть напечатать и в конце его разговор с Редактором газеты обрамляют историю. Собственно без прямого признания в убийстве повесть Камышева заканчивается лирично красиво – как бы в духе авторских отступлений Пушкина в «Евгении Онегине».  Процитируем  к о н е ц  камышевской рукописи более полно:

Через 8 лет после убийства Камышев печально признаётся: «Ж и з н ь  п р о ш л а… П р о ш л о е  я  п о м н ю, как вчерашний день. Как в тумане, вижу я места и образы людей. Беспристрастно относиться к ним нет у меня сил; люблю и ненавижу я их с прежней силой, и не проходит того дня, чтобы я, охваченный чувством негодования или ненависти, не хватал бы себя за голову.  Граф для меня по-прежнему гадок, Ольга отвратительна… Зло считаю я злом, грех — грехом.

Но бывают нередко минуты, когда я, вглядевшись в стоящий на моем столе портрет, чувствую непреодолимое желание пройтись с “девушкой в красном” по лесу под шумок высоких сосен и прижать ее к груди, несмотря ни на что. В эти минуты прощаю я и ложь и падение в грязную пропасть, готов простить всё для того, чтобы повторилась еще раз хотя бы частица прошлого… <…>

Ж и з н ь  б е ш е н а я, беспутная и беспокойная, как озеро в августовскую ночь… Много жертв скрылось навсегда под её темными волнами… На дне лежит тяжёлый осадок… Но за что я люблю её в иные минуты? За что я прощаю её и мчусь к ней душой, как нежный сын, как птица, выпущенная из клетки?.. Жизнь, которую я вижу сейчас… напоминает мне серый круг: серый цвет и никаких оттенков, никаких светлых проблесков… Но, закрыв глаза и припоминая прошлое, я вижу радугу, какую дает солнечный спектр… Да, там бурно, но там светлее…»

Два «конца» «Драмы на охоте»  (от лица Камышева и от лица Редактора) и образ Оленьки Скворцовой - Урбениной в 1916 году отзовутся в новелле младшего друга Чехова – Ивана Бунина  «Лёгкое дыхание».  Бунин припомнит,  как гуляя по кладбищу на Капри, он увидел крест с медальоном, на котором была изображена жизнерадостная девушка. И замысел рассказа снизошёл на него мгновенно: «Д е в у ш к у   э т у  я тотчас же сделал мысленно русской, Олей Мещерской, и, обмакнув перо в чернильницу, стал выдумывать рассказ с той восхитительной быстротой, которая бывала в некоторые счастливейшие минуты моего писательства».

Бунин не первый утверждает, что стихи или сюжет рассказа  могут «падать» мгновенно, но за Так  Утверждающими  – всегда их питающий огромный пласт культуры и литературы. Это люди если не официально образованные, то высоко само образованные – постоянно о путях культуры мыслящие.  К нищему духом замысел чудесного рассказа или божественные стихи не «слетят»!  Однако не всем мемуарным заявлениям Великих можно в деталях верить!

Известно, что рассказ – новелла «Лёгкое дыхание» был создан в марте 1916 на заказ для публикации в пасхальном номере газеты «Русское слово». Так что «слетанию»  сюжета предшествовали раздумья, а медальон на кладбище послужил лишь толчком. Учитывая пасхальные мотивы, «Лёгкое дыхание» – с точки зрения официальной церкви слегка кощунственное повествование вроде светского подобия жития о возрождении - воскрешении (кто возрождается?! Развратница - гимназистка!...), но о  не личностном. Возрождение здесь в том, что никакая интересная жизнь как эпизод культуры не может быть прожита зря, даже если эта жизнь включает антиморальные поступки. Это вроде театра:  играемое актёрами на сцене аморальное не может быть им поставлено в личную  вину. У Данте Алигьери «Божественная комедия» отрывает простор для актёрской игры: сколько уже интерпретаций «Божественной комедии»!  У Бунина «Лёгкое дыхание» открывает простор для переосмысления жизни. Таковы затекстовые связи. Но есть ещё и связи личные.

Бунин был не приятелем, а именно младшим другом трудно сходившегося с людьми Чехова. Бунин учился у Чехова. Бунин  навещал Чехова вплоть до его последнего отъезда за границу и напишет о Чехове замечательные воспоминания. В этом частном случае продолжив «линию» старшего друга,  мечтавшего «сократить» всю русскую литературу,  в свою очередь Бунин как бы «сократит» до 5 страниц довольно объёмную повесть Чехова. Потому что за «Лёгким дыханием» угадывается «Драма на охоте», что текстуально доказуемо.
___________________________


О  СЮЖЕТЕ   И   ФАБУЛЕ.  В беллетристике естественная временная  последовательность событий –  как оно было в жизни! – называется фабулой,  а игра с этой естественной временной последовательностью   –  во времени перестановки в повествовании  событий – это сюжет.  Фабула  или содержание есть набор событий в физической  последовательности: умереть нельзя раньше, чем родиться! Но можно рассказать сначала о смерти героя, а уж после представить его жизнь.  Перепутанный во времени иногда довольно прихотливый узор событий – есть сюжет или форма произведения. По выбору автора  в сюжете - форме события могут излагаться  и линейно. Важно, что при желании автор в своих текстах может «играть» со временем ради определённого эффекта. Временными перестановками событий Искусство Слова способно добиваться разного восприятия текста – разного воздействия на сознание читателя.

 Приёмы изложения событий в линейной последовательности и игра со временем – приёмы могут сочетаться, что чаще всего и случается. Так в «Капитанской дочке» старый Пётр Гринёв пишет о времени своей бурной молодости мемуары, которые и являются романом. Но более перестановок в «Капитанской дочке» нет: в записках Гринёва события расположены в линейной последовательности.

Другой пример: в детективе кто-то кого-то преследует. В этом случае напряжение читающего возрастает постепенно: убьют – не убьют?  Но можно начать и с обнаружения трупа. Тогда внимание  от уже случившегося убийства будет сосредоточено на хитросплетениях борьбы сыщика с преступником: не убитый или преследуемый, но сыщик становится главным действующим лицом. В «Драме на охоте» Чеховым приём обыгран на обоих уровнях: «Драма на охоте» есть повесть в повести. В начале Первой повести автор приносит в редакцию рукопись и сообщает, что:  «С ю ж е т  н е  н о в ы й…  Любовь, убийство…» –  ещё не настоящее убийство, а только обозначение модной беллетристической темы: можно сказать,  –  здесь начало скачка от искусства к жизни.  (Правильнее было бы сказать: старый как мир сюжет: любовь, убийство!)

В принесённой в редакцию рукописи Второй повести  действие происходит 8 лет назад: в естественной временной последовательности излагается назревание, свершение обещанного убийства, следствие, суд и осуждение якобы убийцы. Вторая повесть закончена. Но возникают сомнения: кто истинный убийца?! В затем последующем финальном куске первой повести найден настоящий убийца, но это уже не имеет влияния на развитие собственно детективного сюжета: улик за давностью времени  нет, добровольно признаваться  убийца отказывается, и вообще повесть свою он закончил.  Зато в финальном куске – продолжении свидания убийцы Камышева с Редактором правдиво описана сцена восьми летней давности  убийства, что дополняет портреты героев и как бы заставляет пережить события ещё раз. «Драма на охоте»  довольно объёмная повесть: и в ней всего полторы временные перестановки. «Лёгкое дыхание» – маленький рассказ - новелла – и действие совершает временные кувырки назад – вперёд чуть ли не каждый второй абзац. Зачем?! В чём суть таких не могущих быть случайными перестановок?
__________________________

НАЧАЛО   «ЛЁГКОГО  ДЫХАНИЯ»:  «Н а   к л а д б и щ е  над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий. Апрель, дни серые; памятники кладбища, просторного, уездного, ещё далеко видны сквозь голые деревья, и холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста. В самый же крест вделан довольно большой, выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне — фотографический портрет гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами. Это Оля Мещерская…»

Многие  уже отмечали несоответствие между олицетворяющим смерть – прекращение жизни и живого движения кладбищем и каким-то слишком жизненным методом описания, словно смерть уничтожается определениями «крепкий, тяжёлый, просторный»; смерть уничтожается  игрой ветра с фарфоровым венком и сияющими из медальона «поразительно живыми глазами».

 И далее в стремительном темпе излагается история короткой  жизни Оли Мещерской «и з  ч и с л а   хорошеньких, богатых и счастливых девочек»: способная, но шаловливая девочка к 15 годам стала красавицей (у Бунина – одно предложение!)  Расположим события в естественной временной последовательности. Сначала (летом)  неожиданная и, казалось бы, ничем не мотивированная любовная связь Мещерской с другом её отца помещиком Малютиным. Затем Мещерская получает выговор от начальницы гимназии за: за дамскую причёску и дорогие туфельки. 

После её этого или одновременно следуетсвязь Мещерской с казачьим офицером, которого она завлекла, обещаясь быть его женой.   Через два месяца, узнав, что Мещерская его не любила, а смеялась над ним, офицер её застрелит.  Последуют похороны, где уместно было бы описание могилы, креста и венка по времени было бы правильно. Потом суд над казачьим офицером, который предъявит следователю у него оставшийся дневник Мещерской. Из дневника уже публично откроется её связь с Малютиным. Пойдут пересуды. Вся вместе эта аморальность гимназистки ужаснёт общество.

Будучи расположенными в такой естественной временной последовательности события производили бы тяжёлое впечатление документального репортажа, который призван не смягчать суть произошедшее, а вытаскивать на свет божий все неприглядные теневые стороны. Так разворачивались бы события в жизни, но не так они описаны в «Лёгком дыхании»! 

Психолог Л.С. Выгодский й (1896 —1934) предложил блестящий разбор «Лёгкого дыхания» («Психология искусства», любое изд. Гл. 7). Выгодский спрашивает: как можно было бы кратко определить в « Лёгком дыхании»  по времени линейно сцепленные события? Можно определить как «житейскую муть»: «Пустота, бессмысленность, ничтожество этой жизни подчеркнуты автором».  Между тем впечатление от рассказа иное: рассказ-то не о житейской мути, а о лёгком дыхании, так же как «Драма на охоте» повесть не об убийстве, а о трагической любви.

Итак, из числа хорошеньких богатеньких девочек Оля Мещерская росла и «в   п я т н а д ц а т ь  о н а  слыла уже красавицей. Как тщательно причесывались некоторые ее подруги…  как следили за своими сдержанными движениями! А она ничего не боялась — ни чернильных пятен на пальцах, ни раскрасневшегося лица, ни растрепанных волос, ни заголившегося при падении на бегу колена. Без всяких её забот и усилий и как-то незаметно пришло к ней всё… изящество, нарядность, ловкость, ясный блеск глаз... Никто не танцевал так на балах, как Оля Мещерская… ни за кем на балах не ухаживали столько, сколько за ней... Незаметно стала она девушкой, и незаметно упрочилась её гимназическая слава, и уже пошли толки, что она ветрена, не может жить без поклонников… Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья, как говорили в гимназии». Это портрет со стороны:  это гимназический идол - идеал. И этот портрет со стороны по тональности  схож с создаваемым Камышевым идеальным образом поэтической «девушки в красном».  Идеал Камышева будет разбит  ещё при жизни его вдохновительницы.  А Оля Мещерская погибнет, но идеал останется.

И вот Мещерскую зовут к начальнице гимназии на выговор. Героиня: «Она с разбегу остановилась, сделала только один глубокий вздох, быстрым и уже привычным женским движением оправила волосы, дернула уголки передника к плечам и, сияя глазами, побежала наверх. Начальница, моложавая, но седая, спокойно сидела с вязаньем в руках за письменным столом, под царским портретом…»

  Если Оля Мерщерская –  вся движение, то в кабинете начальницы всё как бы застыло в однообразности: «Мещерской очень нравился этот необыкновенно чистый и большой кабинет, так хорошо дышавший в морозные дни теплом блестящей голландки и свежестью ландышей на письменном столе. Она посмотрела на молодого царя, во весь рост написанного среди какой-то блистательной залы, на ровный пробор в молочных, аккуратно гофрированных волосах начальницы…».

Начальница делает Мещерской выговор, что будучи пока ещё только гимназисткой она ведёт себя как женщина: «И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила её:
— Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне... А через месяц после этого разговора казачий офицер, некрасивый и плебейского вида, не имевший ровно ничего общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская, застрелил её на платформе вокзала, среди большой толпы народа, только что прибывшей с поездом. И невероятное, ошеломившее начальницу признание Оли Мещерской совершенно подтвердилось: офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его, что все эти разговоры о браке — одно её издевательство над ним, и дала ему прочесть ту страничку дневника, где говорилось о Малютине…» — и, наконец, эта запись предлагается читателю.

Заметим, что глагол «застрелил» помещён в такие незначительные подробности, что не привлекает внимания: действие кажется нереальным. Что если бы ранее этого странного выстрела, заглянув в дневник Мещерской, мы сначала узнали бы, как совершилось  падение Мещерской с Малютиным; потом узнали бы, как она увлекала  офицера: как тот целился, и дрожала  ли его рука?! Узнали бы как Мещерскую хоронили: что говорили вслух и что шёпотом, отводя глаз в сторону… Тогда это была бы тяжёлая «житейская муть»:  иначе форма – сюжет соответствовала бы содержанию – фабуле. Но при нарушенной временной последовательности стремительно нарастает ощущение, что говорится не о том, о чём сказано словами: что самое главное осталось за текстом! Причём текст «Лёгкого дыхания» очень короток, и в нём изложение событий похоже на конспект или некто видит события с высоты. Скачущая во времени конспективная форма текста создаёт ощущение нереальности или незначимости физических событий. Форма переиначивает впечатление от содержание. Конечно, здесь значима не только работа с формой - с сюжетом: важен и стиль описания.

 Яркое несоответствие формы содержанию – успешную борьбу формы с содержанием – являет записанная Мещерской в Дневнике сцена её падения с Малютиным: « Н ы н ч е   я   с т а л а   ж е н щ и н о й!  Папа, мама… все уехали в город, я осталась одна. Я была так счастлива, что одна! Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто…
<…>
 Приехал Алексей Михайлович.  Я ему очень обрадовалась…  Он жалел, что не застал папу, был очень оживлен и держал себя со мной кавалером, много шутил, что он давно влюблен в меня. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно, и он вел меня под руку и говорил, что он Фауст с Маргаритой. Ему пятьдесят шесть лет, но он ещё очень красив и всегда хорошо одет — мне не понравилось только, что он приехал в крылатке**, — пахнет английским одеколоном, и глаза совсем молодые, чёрные, а борода изящно разделена на две длинные части и совершенно серебряная.

За чаем мы сидели на стеклянной веранде, я почувствовала себя как будто нездоровой и прилегла на тахту, а он курил, потом пересел ко мне, стал опять говорить какие-то любезности, потом рассматривать и целовать мою руку. Я закрыла лицо шёлковым платком, и он несколько раз поцеловал меня в губы через платок... Я не понимаю, как это могло случиться, я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая!  Т е п е р ь   м н е  о д и н   в ы х о д… Я чувствую к нему такое отвращение, что   н е  м о г у  п е р е ж и т ь  э т о г о!..» Эта запись в Дневнике – единственный психологический портрет не со стороны, а от самой Оли.

В Дневниковой записи ни слова о любви: казалось бы пошлейшая похотливая история!.. Но дневниковая запись Оли Мещерской как поэтические в стиле Фета отступления Камышева в «Драме на охоте». Недаром же ранее говорилось, что в Мещерскую «безумно влюблен гимназист Шеншин, что будто бы и она его любит, но так изменчива в обращении с ним, что он покушался на самоубийство».  Шеншин – родовая по отцу фамилия поэта Афанасия Фета. Ведь мог же Бунин взять любую другую незначащую фамилию?!

 Афансий Фет - Шеншин считал, что поэзия – это Мир Красоты.  Поэзия не должна касаться «житейской мути» - грязи плотских деяний: поэзия говорит только о Прекрасном. Гёте был кумиром Фета, переведшим всего «Фауста» в 2 частях.  А помещик Шеншин как раз занимался мирскими делами: управлял имением, мил мировым судьёй и т.п. Когда после экскурса в мир Природы и Красоты все высоко эстетические принципы оказались бы нарушенными,  то впору было бы Фету  «застрелиться» или, образно говоря, - в пору застрелить Шеншина.

Обратим  внимание, что Оля Мещерская практически соблазняет Малютина, как Оленька Скворцова - Урбенина соблазняла графа Карнеева. Но если сцена соблазнения Оленькой Скворцовой – Урбениной графа Карнеева представлена Чеховым во всём моральном безобразии, то в Дневнике Оли Мещерской поэзия описания и литературные ауканья прикрывают неприглядность поступка.

Относительно прогулки как Фауст  с Маргаритой и того, что Оля «н и к о г д а  н е  д у м а л а,  что…»  она  «т а к а я»  напрашиваются слова Фауста: «Ах, две души живут в больной груди моей,  Друг другу чуждые, — и жаждут разделенья!  Из них одной мила земля — И здесь ей любо, в этом мире,  Другой — небесные поля…» (Перевод — Н.А. Холодковского).   Когда у Фауста была такая проблема – если это проблема всего человечества, то пошлость как-то  незаметно почти улетучивается.  Вот только у Гёте  —Фауст соблазнял Маргариту, а не она его!..

Обратим ещё внимание на фразу: «Т е п е р ь   м н е  о д и н   в ы х о д… <…> Я… н е  м о г у  п е р е ж и т ь  э т о г о!..» Зачем Мещерская завлекла именно казачьего офицера «некрасивого и плебейского вида, не имевшего ровно ничего общего с тем кругом, к которому принадлежала Оля Мещерская», у которой и без офицера были поклонники?!  Зачем она дала читать этому ею завлечённому свой Дневник как будто нарочно, чтобы он пришёл в ярость, когда его идеал – его ангел предстал в образе демона?! Могла ведь просто проводить: с глаз долой – из сердца вон. И перестать писать. Что бедный офицер смог бы доказать?! Ничего. Может быть, потому и дала офицеру - любовнику прочитать Дневник, что рассчитывала, что он её убьёт.
Казачий офицер плебейского вида должен был быть склонен к немедленному действию более  эстетствующих представителей  высшего класса.

Ещё раз внимательнее приглядимся к построению первой части рассказа: начинается он с описания могилы: «холодный ветер звенит и звенит фарфоровым венком у подножия креста…» – в середине  узор событий всей короткой жизни – завершается первая часть рассказа: «Т е п е р ь   м н е  о д и н   в ы х о д… <…> Я… н е  м о г у  п е р е ж и т ь  э т о г о!..»
Здесь конец первой части «Лёгкого дыхания», и начало второй части  – о классной даме, которая приходит на могилу Оли Мещерской каждое воскресенье. Классная дама «о т д а л а  бы  п о л ж и з н и, лишь бы не было перед ее глазами этого мёртвого венка. Этот венок, этот бугор, дубовый крест! Возможно ли, что под ним та, чьи глаза так бессмертно сияют из этого выпуклого фарфорового медальона на кресте, и как совместить с этим чистым взглядом то ужасное, что соединено теперь с именем Оли Мещерской? — Но в глубине души маленькая женщина счастлива, как все преданные какой-нибудь страстной мечте люди».

Эта классная дама «н е м о л о д а я   д е в у ш к а,  давно живущая какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь. Сперва такой выдумкой был ее брат, бедный и ничем не замечательный прапорщик, будущность которого представлялась сестре  блестящей. Когда его убили под Мукденом***, она убеждала себя, что она — идейная труженица.  Затем она жила мечтой о том, что она идейная труженица: Смерть Оли Мещерской пленила её новой мечтой…

Т е п е р ь  Оля Мещерская — предмет её неотступных дум и чувств. Она… вспоминает бледное личико Оли Мещерской в гробу, среди цветов — и то, что однажды подслушала: однажды, на большой перемене, гуляя по гимназическому саду, Оля Мещерская быстро, быстро говорила своей любимой подруге, полной, высокой Субботиной:

— Я в одной папиной книге, — у него много старинных, смешных книг, — прочла, какая красота должна быть у женщины... <…> ну, конечно, чёрные, кипящие смолой глаза, — ей-богу, так и написано: кипящие смолой! — чёрные, как ночь, ресницы… тонкий стан… маленькая ножка, в меру большая грудь… колена цвета раковины, покатые плечи…  но главное, знаешь ли что? — Лёгкое дыхание! А ведь оно у меня есть, — ты послушай, как я вздыхаю, — ведь правда, есть? — Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре». К о н е ц  рассказа Бунина.
_______________________

Какой конкретно новой мечтой одержима классная дама,  Бунин прямо не скажет. И здесь есть камень преткновения: немало критиков (известный психолог Выготский в том числе)  считают, что Бунин развенчивает-де беспочвенные мечты… Но ведь так называемые культурные идеи – тоже мечта, которая не так уж редко, хотя и медленно  становится явью. Кроме того, советских времён критики  о б я з а н ы  были быть   а т е и с т а м и.  А Не-атеистам после публикации рассказа в пасхальном номере газеты  должна была бы припомниться из Нового Завета притча о воскрешении Христом дочери сотника. Значащая фамилия подруги — Субботина: за Субботой следует Воскресение — ВоскреШение, И  эта фраза из Дневника: «под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца…»
__________________

ЗДЕСЬ  ПЛОДОТВОРНО  БУДЕТ  ОПЯТЬ  ВЕРНУТЬСЯ   К  «ДРАМЕ  НА ОХОТЕ».  Обвинённый в убийстве своей жены Ольги Урбениной, «Пётр Егорыч Урбенин, дворянин, 50 лет,  православного вероисповедания» показал на первом допросе, что он « На Ольге женился по страстной любви. С чувством своим он долго и мучительно боролся, но ни здравый смысл, ни логика практического пожилого ума — ничего не поделали: пришлось поддаться чувству и жениться. Что Ольга выходит за него не по любви, он знал, но, считая её в высокой степени нравственной, он решил довольствоваться одной только её верностью и дружбою, которую надеялся заслужить. Дойдя до того места, где начинаются разочарование и оскорбление седин, Урбенин попросил позволения не говорить о  “прошлом, которое ей   п р о с т и т   г о с п о д ь”…»

На другом допросе Урбенин скажет: «м н е  п р и ш л а   м ы с л ь,  что смерть избавила Олю от развратной жизни, вырвала ее из грязных рук того шелопая, моего губителя; к смерти я не ревную: пусть Ольга лучше ей достается, чем графу; эта мысль повеселила меня и подкрепила; теперь уже в моей душе нет такой тяжести».

Концовки «Драмы на охоте» и «Лёгкого дыхания» как зеркальные отражения: отражаясь в зеркале, правая сторона становится левой и наоборот. Самое лучшее для подставного автора «Драмы на охоте» Камышева – в прошлом. От будущего он ничего не ждёт: «Ж и з н ь п р о ш л а… Прошлое я помню, как вчерашний день. Как в тумане, вижу я места и образы людей. Беспристрастно относиться к ним нет у меня сил; люблю и ненавижу я их с прежней силой, и не проходит того дня, чтобы я, охваченный чувством негодования или ненависти, не хватал бы себя за голову. Граф для меня по-прежнему гадок, Ольга отвратительна… Зло считаю я злом, грех — грехом. Но бывают нередко минуты, когда я, вглядевшись в стоящий на моем столе портрет, чувствую непреодолимое желание пройтись с «девушкой в красном» по лесу под шумок высоких сосен и прижать её к груди, несмотря ни на что. В эти минуты прощаю я и ложь и падение в грязную пропасть, готов простить всё для того, чтобы повторилась ещё раз хотя бы частица прошлого… <…>

Жизнь бешеная, беспутная и беспокойная, как озеро в августовскую ночь… Много жертв скрылось навсегда под её темными волнами… На дне лежит тяжелый осадок… Но за что я люблю её в иные минуты? За что я прощаю ее и мчусь к ней душой, как нежный сын, как птица, выпущенная из клетки?..
Жизнь, которую я вижу сейчас сквозь номерное окно, напоминает мне серый круг: серый цвет и никаких оттенков, никаких светлых проблесков… Но, закрыв глаза и припоминая прошлое, я вижу радугу, какую дает солнечный спектр… Да, там бурно, но там светлее…» — К о н е ц

К о н е ц «Драмы на охоте» от Камышева тоже преображает прошлую трагедию в «радугу», в свет. Но это прошлое! Последующий   К о н е ц  от редактора газеты  в настоящем впечатление опять приземляет. С этой точки зрения конец «Лёгкого дыхания» устремлён в будущее, потому как форма рассказа весь негатив уже преобразило в бессмертное «лёгкое дыхание» жизни.
__________________________

Мечты классной дамы – это одно, и подтекст от автора рассказа – другое. Бунин мечтает и верит, что жизнь и культура – бессмертны: умершее в одном образе – возрождается в другом.  Когда-нибудь совершенное слияние Содержания и  Формы чудесно преобразят мир. Ведь это рассказ совсем не о лёгком поведении: это рассказ о лёгком дыхании красоты и вечно возрождающейся жизни. Неплохой, начавшийся с образа  Ольги Лариной, путь развития для героини. Но есть в рассказе и ещё более глубокие – такие глубокие затекстовые аналогии, что непонятно: Бунин так сделал, или на гениальный рассказ сами собою «ложатся» последующие события?!!

1916 год публикации «Лёгкого дыхания»: образно  выражаясь,  ветер будущей революции уже гремел венком старого мира. От грядущих преобразований деятели Серебряного века – люди искусства ждали благого обновления: надвигающиеся события даже провозглашали Вселенской мистерией. На этом фоне весьма умеренные надежды Бунина развеются очень скоро: дневниковые записи о событиях в Москве 1918 года и в Одессе 1919 года послужат основой «Окаянных дней». Но ведь «Лёгкое дыхание создано тремя годами ранее: «Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре…»
____________________

*Мещёра, или Мещёрский край — пространства по Оке, Мокше и Цне в пределах образованных в более позднее время Рязанской, Тамбовской и Пензенской губерний: в этих пределах город Касимов носил в прошлом название Городца Мещерского.

**Крыла;тка — мужское пальто - безрука с длинной от воротника примерно до середины спины пелериной и прорезями для рук. Название дано по ассоциации формы пелерины с птичьим крылом. Крылатка по фасону была схожа со знаменитой «николаевской шинелью» (полувоеный фасон, угодный сердцу Николая I), за единственным исключением — в отличие от шинели  у крылатки не было рукавов.

***В процессе Русско-японской войны в Манчжурии, близ города Мукден  с 18 на 19 февраля 1905 года между русскими и японцами началось кровопролитнейшее сражение, продолжавшееся почти месяц. В результате неграмотных действий нашего командования сражение завершилось бегством русской армии, но и победители оказались в тяжёлом положении: все резервы были потрачены: для пополнения армии не было ни солдат, ни боеприпасов.