Дядя Вася Цыпкин, Калиныч и мОгилы

Настоящий текст – продолжение моих воспоминаний о небольшой деревне Новинке, где я проводил летнее время в 50-х – начале 60-х годов. См. : «Вот моя деревня... Из воспоминаний Борьки Макарова» http://proza.ru/2023/02/28/265; «Анна Каминская, Анна Ахматова и Николай Пунин» http://proza.ru/2022/03/03/265; «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли» http://proza.ru/2022/09/01/1627.


В 50-е – 60-е, которые я пытаюсь вспоминать, со станции Новинка Ленинградской области в деревню Новинка вели две дороги, обе примерно 4 км. Одна – прорубленная в мелком, болотистом участке леса, ее в деревне называли «пришпектиком». Если устанавливалась солнечная погода, или, по-деревенски, развёдрилось (Из Вики: «Вёдро, с ударением на первый слог, — ясная, солнечная, сухая погода), то идти по ней было очень приятно. В дождливую пору вода не успевала скатываться в канавы, и дорога становилась трудно проходимой. Сейчас эту местность культивировали, по дороге можно в любое время года проехать на машине.


Вторая дорога шла между полей и повторяла все основные повороты речки Кременки, которая, если идти со станции, все время была справа. Иногда часть полей засевали рожью или ячменем; с ромашками и васильками это было очень красиво. В другие годы – высеивали горох, 1 августа отмечался День братьев Маккавей, и горох можно было есть, естественно, многие, особенно дети, начинали пробовать его раньше. Сейчас эта дорога распахана, а в те годы она была главной.


При входе в деревню справа за рекой отчетливо просматривалось небольшое кладбище, на местном языке мОгилы, за которым, чуть выше по реке – дом Калиныча, самый неказистый в деревне. Больше ничего в том пространстве не было. Поэтому я и объединил в рассказе Калиныча и мОгилы, но развитие сюжета к моей радости высветило дядю Васю Цыпкина, который  жил на другом краю деревни. Расскажу и о нем, потому что без него – ну никак. 


Не могу вспомнить, как я впервые лет в девять-десять оказался на деревенском кладбище, никаких похорон не было, и праздника не было. Скорее всего кто-то из деревенских приятелей, их было совсем немного, предложил сходить на мОгилы за малиной, там были заросли кустов с крупными и сладкими ягодами. Наверное тогда же я заглянул в церковь, в ней было пусто, темно и холодно. Лишь вдоль правой стены стояла широкая скамья, на нее во время поминальной службы ставили гроб.


Конечно, кладбище не стало постоянным местом сбора малины, но иногда, по праздникам я ходил туда с хозяйкой нашего дома Федосьей Макаровой, относили скромные цветы на могилы близких ей людей и непременно заходили в церковь, которая все более приходила в запустение. Икон там не было, но Федосья по привычке смотрела в красный угол, где раньше был иконостас, и крестилась. Дома в красном углу висела большая икона с лампадкой, если не было елейного масла, наливали машинное, пахло керосином, но не особенно сильно. Под иконой было красиво разложено длинное полотенце с вышитыми ягодами винограда и словами: «Виноград висит на веточке в саду». Что они означали я не знаю, но забыть их не могу.


Федосья была невысокой, очень подвижной женщиной с темными, практически не седевшими волосами. Когда мы просили ее отдохнуть, полежать, она отвечала: «Вот помру, оденете меня во все поднебесненькое, отнесете на мОгилы, там и отдохну». Все поднебесненькое было аккуратно сложено в среднем ящике самодельного комодика.      


В деревне и ближайшей округе не было священника, в последний путь всех провожал дядя Вася Цыпкин, я познакомился с ним, когда по церковным праздникам он заходил к Федосье, которая его очень уважала и старалась его угостить. Лето или два мы снимали комнату в его доме, так как у Шуры, дочери Федосьи, родилась дочка Тома, и там было неспокойно. Мне было уже лет 15-16 и, когда у мамы кончался отпуск, я один оставался с дядей Васей, говорили о жизни, вернее, рассказывал он, я – слушал, мне все было интересно, начиная с истории семьи.


По моим сегодняшним представлениям, дядя Вася родился лет за десять до окончания 19 века, так что он помнил царское время, годы Гражданской войны, период коллективизации, получается, что многое в нашем прошлом я узнавал из первых рук. Не помню, родился он с испорченной ногой или что-то произошло в детстве, но из его рассказов можно было понять, что он всегда сильно хромал. Он заматывал ноги портянками и даже летом ходил в валенках, опираясь на палку. При этом он мастерски косил и метал высокие стога. И по хозяйству все умел делать, пек хлеб и даже пироги.


Не знаю, был ли он когда-либо женат, но вырастил двух племянниц, дочерей брата. Зинка – старшая, жила с ним, работала на скотном дворе и ярче всех в деревне материлась, не разделяя при этом коров и людей. В конце 50-х она вышла замуж за большого, рыхлого туберкулезника, безуспешно лечившегося водкой и брагой. У них вскорости родилась дочка... не знаю, как все в дальнейшем сложилось. Младшая – Вера, была совсем другой, кончила техникум в Ленинграде, вышла замуж, город ее принял.


Кроме дядя Васи и двух его племянниц в деревне не было Цыпкиных, и звучала эта фамилия странно, не так, как другие: Андреевы, Мельниковы, Струновы, Савиновы, Козловы. Да и семья Цыпкиных раньше носила другую фамилию, но отец дяди Васи, это было еще при царе, где-то услышал необычную для деревенского уха «Цыпкин», и фамилия ему очень понравилась. Говоря по сегодняшнему, накрыл он для мужиков богатую поляну и просил называть его Цыпкиным. Мужики уважили его, а потом он еще кого-то угостил и стал Цыпкиным по документам.


Один разговор с ним мне очень запомнился, это было в 1957 году, когда в конце июля в Москве состоялось открытие VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, действительно – грандиозное событие – один из символов хрущевской весны. Я слушал о фестивале по радио и как-то рассказал дяде Васе, что в Москву приехало много тысяч человек из более ста стран. Неожиданно он спросил меня: «А исть-то они  умеют?» Оказывается, на строительстве железной дороге – на рубеже XIX-XX вв. – работала группа китайцев, они жили на станции и в своей столовой ели палочками. Для деревенских это было дикостью, прошли десятилетия, а в памяти дяди Васи, уверен, и других людей, осталось представление о диких людях, не умевших есть.   


Как-то в конце июня дядя Вася сказал мне, что старой картошки осталось совсем мало, а новой еще нет. Я ответил, что переживем, схожу на станцию и куплю макароны. В тот же день или через пару дней зашла к нам соседка и попросила у дяди Васи полкорзинки картофеля. Ничего не говоря ей, он попросил меня пойти в холодную часть избы и набрать для соседки картофеля. А мне запомнились её слова, когда она сказала маленькому внуку, что нет картошки, он ответил: «Нам, бабушка, картофеля не надо, ты вари пюре».


И еще один жизненный урок мне преподал дядя Вася. Напротив его дома, но на другом берегу реки, жил средних лет сухощавый мужчина интеллигентного вида, это не был его дом, он снимал в нем комнату. У него были простые имя и отчество, но чаще в деревне его называли «учителем». Мне было лет 10-11, когда мама и тетя Феня попросили меня не разговаривать с учителем и вообще обходить его стороной. Они как-то невнятно говорили мне, что он «любит мальчиков» и недавно вернулся из тюрьмы. Я не понимал, почему учитель, который на уроках физкультуры делал с ребятами пирамиды и любил учеников, сидел в тюрьме, но я редко встречал его в деревне, и у меня не было поводов для разговоров с ним. Прошли годы, я уже был мальчиком не в том возрасте, когда их «любят», но как-то дядя Вася, увидев учителя из окна, по-простому объяснил мне, что значит «любить мальчиков». 


Теперь вернусь к кладбищу и скромному домику, стоявшему совсем недалеко от церкви, но здесь обнаруживаются проблемы объективного и субъективного порядка. Во-первых, сложно представить, какие обстоятельства могли бы вынудить кого-либо строить свое жилье не просто рядом с кладбищем, но на отшибе деревни, в месте, до которого было трудно добираться. Во-вторых, обнаруживается, что я крайне мало помню, а значит – знаю и об истории этого дома, и о его жильцах, хотя я всегда расспрашивал тетю Феню о деревенских. Поэтому мой рассказ – соединение обрывков воспоминаний и сегодняшних размышлений.


Думаю, что в середине 50-х Калинычу было около 30, он был среднего роста, костистый, мало разговорчивый. Не знаю, почему все звали его Калинычем, может, это производное от имени, отчества или фамилии? Он жил с матерью, кажется, её звали Леной, невысокой, хрупкой женщиной лет 45-50, одевавшейся по-деревенски, но не с деревенском лицом и не с деревенской речью. Возможно, они не состояли в колхозе, во всяком случае, летом-осенью они жили лесом. Калиныч знал все грибные места и ходил в лес с двумя заплечными кузовами. Наполнял один, прятал его в кустах, затем, по дороге домой наполнял второй. На следующий день возвращался за первым, собирал еще корзину грибов и шел домой. Лена, летом собирала чернику, а позже – бруснику и клюкву, здесь, наверное ей помогал и Калиныч. Грибы и ягоды сдавались в заготконтору на станции.


Они не были местными, возможно, и к деревенской жизни – не очень приспособленными. Был у них небольшой огород, корову они не держали, возможно у дома на привязи паслась коза, без молока в деревне трудно прожить. Можно предположить, что в какой-либо клетушке у них жило несколько курочек. На большее они замахнуться не могли, да, похоже, и не хотели. 


Думается мне, что жизнь Лены была определена, а реально – сломана, цепью драматических  постреволюционных, предвоенных и военных лет, наверное, родилась она еще в Петербурге, потом жила в Ленинграде. Скорее всего, Новинка была определена ей местом жительства, так как по решению суда она могла лишь за 100 км от города. И деревня смогла предоставить ей лишь крошечный прицерковный дом. Вполне допускаю, что жили они без электричества даже тогда, когда в деревне уже горели лампочки.


Была у Лены и дочь моих лет, но с деревенскими я ее редко видел. С раннего детства она ходила в лес с Леной, она хорошо училась и после школы поступила в училище или в техникум. Хочу надеяться, она смогла вырваться из безрадостной и нищей деревенской жизни тех лет.