Плыл по городу запах сирени

Моей семье с любовью и благодарностью


Глава 1.
Глубинная крепость

Папа Серёжи был человеком глубоко верующим и крепко пьющим. С непостижимой силой русскости сочетались в нём эти два "глубоко" и "крепко".
Разумеется, Антон Степанович всем и всегда, оправдываясь, говорил, что не пьёт, а выпивает, и, несмотря на общность корней, эти два слова категорически отличаются друг от друга.
По иронии судьбы, мама Серёжи, Агриппина Анатольевна, работала медсестрой в клинике, специализирующейся на излечении всех возможных и известных зависимостей, считающихся образцовыми трезвенниками, откровенными слабостями и скудностями души.
Гриппа дважды увозила одурманенного парами Диониса папу Серёжи в клинику. После бесед с доктором Петровым-Водкиным (так папа в шутку называл заслуженного алко-лекаря), который предпринимал безнадёжные попытки исцеления персоны с тонкой душевной организацией, Антон Степанович становился на четырнадцать дней шёлковым, срывал охапками ветки сирени с кустов, растущих под окном, приносил букеты Гриппочке, целовал её мягкими, пухлыми слюнявыми губами с смачным причмокиванием. После того, как букет оказывался на столе, Антоша брал с антресоли гармонь, надевал льняную кепку, единственное, что осталось у него памятью детства беззаботного и, дождавшись грохота полковника о тарелку, ощутив аромат свежесваренного борща, заходил на кухню и запевал своим лирическим тенором:
 
Плыыыыл по городу запах сирени,
Даааачево ж ты была красива.
Я твои цыыыловал колени
И судьбе гаааварил спасибо.

"Садись давай обедать, Паваротти", - с улыбкой временного счастья говорила Гриппа.
Через несколько минут после флоро-вокального представления из школы возвращался Серенький (такое имя закрепилось  за ним в семье).
Пятиклассник-отличник, гордость семьи, садился обедать с родителями, предварительно распахнув, как фокусник, страницу дневника, на которой красовались красными гроздьями маминой гордости пятёрки и пятёрки с плюсом.
Трезвое счастье Антона длилось две недели. Две недели семейной идиллии пролетали, как два дня.
Всё дело в том, что папа Серёжи работал четырнадцать дней в родном селе за сто километров от  города. После цивилизованного городского пребывания в каждый из следующих похмельной чередой  рабочих сельских вечеров погружался он в настроение глубокой веры и крепкого алкогольного дурмана.
Глубина веры заключалась в том, что каждый раз, поднимая ёмкость с крепким содержимым, Антон страстно крестился и шептал что-то, начинающееся на "Помилуй", дальше было не разобрать.
"Степаныча" ценили в родном селе, он был почётным механизатором колхоза.
 
Антоша родился в сорок первом. Мать его, в то время уже мать троих детей, почувствовала рвение новой жизни на свет Божий во время сенокоса. Антон был дитём полей и отроком доярки и тракториста. В семье с считавшейся исконно русской фамилией Ивановы, он был младшим, поэтому каждый день был вынужден доказывать всём своим существованием, что он такой же хороший, как его две сестры и один брат.
Антоша старательно выполнял всё, чего уже не хотели (в силу свой зрелой хитроумности и взрослости) делать его старшие родственники.
Брат Димка, например, давал ему пять кусочков рафинада взамен на пять охапок наколотых дров, сестра Поля за двадцать ягод черемухи с самой верхней ветки предлагала ему помыть полы, Светка обещала уступить на одну ночь место на печи, если младшенький натаскает воды из колодца.
Антону всегда казалась самой вкусной черёмуха за чистоту, сахар за дрова (несмотря на то, что этот рафинад был взят Димкой из припрятанных самим же Антоном запасов, а "малому" было сказано больше сахар под подушкой не оставлять, там его мыши и сверчки лопают) и место на печи за воду (правда место на печи бы всё равно пустовала по причине того, что Светка не планировала ночевать дома).
Родителей видел Антоша редко, они всё время были на работе. Минуты, проведённые вместе, были ценными, ну не такими, конечно, как черёмуха от сестры с самых верхних веток.
Папа приносил младшенькому время от времени из леса кедровые шишки, в которых прятались орешки, его любимые кедровые орешки. Так хотелось съесть их все сразу, начистить горсть и съесть, но Антоша растягивал удовольствие и кушал по пять орешков в день.
В одну шишку, от которой остался безорешечный корпус, Антоша воткнул веточки - ручки и ножки, из горошин чёрного перца сделал глаза, приделал нос из иссушеной ягоды рябины и закрепил на верхушке шапочку из колпачка жёлудя. Увлеченно играл Антоша Шишкаренком в то время, как старшие братья и сестры входили в взрослую жизнь, влюблялись, говорили на какие-то непонятные ещё ему темы.
По соседству с семьёй Ивановых жил дядя Игнат, жилистый беззубый старичок очень похожий из-за морщинистой коричневой кожи на Шишкаренка, которого смастерил Антоша.
Дядя Игнат на всех сельских праздниках брал гармонь и веселил народ своей виртуозной игрой. С упоением наблюдал Антон за тем, как пальцы дяди Игната носятся по кнопкам, извлекая невероятные сочетания звуков. Всем селом хором пели песни, собравшись в просторном дворе за столом у дяди Игната, или водили хороводы под плясовые мелодии. Антон удивлялся, как могут пальцы и голова запомнить все вереницы мелодий, доносившихся из гармони.
"Может такие люди рождаются уже с набором мелодий в голове?" - думал маленький несмышленыш.
Однажды, проснувшись утром, один в пустой комнате, мальчик услышал заунывную песню, которую пел под гармонь дядя Игнат:

За что ж меня ты предал, милый брат?
Ведь я ни в чем, знай, не был виноват.
И жизни дни увы не повернуть назад.
Разделим поровну хоть рай, хоть ад.


 Босоногий Антоша побежал по росистой мягкой траве к соседу.
"Дядя Игнат, дядя Игнат, научи меня тоже играть," - попросил Антон.
"На" - предложил дядя Игнат, протягивая гармонь.
"У, какая тяжелая, " - оценивающе заявил Антон, покачивая хрупкими ручонками увесистое тело гармони.
"Садись-ко на колени ко мне, " - предложил дядя Игнат.
Антон взобрался на колени, дядя Игнат взял гармонь так, что Антон оказался зажат между ней и дядей Игнатом.
"Лодошки давай", - скомандовал дядя Игнат, положил руки Антона на кнопки- клавиши и с помощью своих мозолистых пальцев, покрытых грубой дряблой кожей начал перебирать маленькими мальцами Антона. Полилась стройная, звонкая мелодия. Антон, кажется, забыл от волнительного удовольствия даже своё имя, он улавливал и пытался запомнить каждую ноту, хотелось, чтобы эта музыка никогда не заканчивалась. Но мама, вернувшаяся с ночной смены, громко прокричала имя увлекшегося музыкой сына.
Каждый день приходил Антон к дяде Игнату, через месяц-другой он уже играл очень хорошо и стал первым парнем на селе.
Через год Антоша сам начал придумывать гармошные мелодии, и уже на него (как когда-то он на дядю Игната) глядели с увлечённым изумлением  мальчуганы и с замиранием сердца дамы юного возраста.
Совсем захворавший и степенно растворявшийся в вечности дядя Игнат за несколько часов до своей ухода подарил Антону ту самую гармонь и льняную кепку со словами: "Для антуражу".
Годы мчались вереницей и сменяли друг друга, как песни и пляски сменяются чередой на сельских широких застольях.
Шестнадцатилетнего Антошу родители отправили работать пастухом. Парня хватило не на долго, через пару недель он уснул, притомившись, на пригорке. Коровы разбрелись по лугам-лесам, а две особо свободолюбивые, Зорька и Марта, совсем потерялись.
"Сам проспал, сам и ворочай", - упрекающим тоном сказал отец, когда соседи пришли требовать баснословные суммы за пропавших без вести кормилиц.
Вторым профессиональным опытом в послужном списке Антона была преподавательская деятельность, он обучал школьников - семерых мальчишек и двух девчушек игре на гармони. Всех научил за год, из школы уволили. Денег, заработанных благодаря педагогическому таланту и легендарной гармони дяди Игната, хватило, чтобы выплатить соседям за страдалиц коров.
Третьим и заключительным до судьбоносного поворота в жизни юноши этапом профессиональной кривой стал трёхлетний стаж в должности механизатора. Отец сильно заболел и предложил начальству кандидатуру сына в качестве замены. Антон быстро вник в курс дела и с доблестным усердием выполнял всю работу.
"Просто я технарь", - объяснял он сам себе профпровалы в пастушестве и неудачу в учительстве.
Судьбоносным поворотом в судьбе Антоши, о котором было упомянуто ранее, стало приглашение образцовых передовиков колхоза на выставку достижений народного хозяйства. Больше всех за сына был счастлив  отец, который уже несколько лет не вставал с кровати, но, узнав радостную новость, протянул ослабевающую руку, пожал омозолевшую от трудов праведных руку Антона и с похвальной гордостью воскликнул: "Мужыыыыык! ".
От чувственности момента у Антона мурашками покрылась спина и по правой щеке потекла слеза.

Глава 2.
Крутой поворот

Перед отъездом  на выставку Антон не мог отказать себе в удовольствии снова взять в руки гармонь, чтобы сыграть на сельской гулянке. Давно не ощущал он веса звонкоголосой подруги в своих руках. Посмотрел на небо, подмигнул, мол, спасибо тебе, дядя Игнат.
Антон призадумался, будто вспоминал что-то, а потом выдохнул резко, вдохнул глубоко и отпустил пальцы в безудержную мазурку по кнопкам истосковавшейся гармони.
В этот раз Антон играл с каким-то неудержимой глубиной и страстью, мир вокруг поблёк и двигался в своём ритме, а душа Антоши жила на своей скорости, паря в заоблачных далях виртуозных переборов.
На следующее утро после бенефисной гулянки, Степаныч напялил щегольской наряд и отправился на запланированное мероприятие.
На выставке достижений народного хозяйства Антон и познакомился с Агриппиной. Веснушчатая Гриппа с рыжими хвостами по бокам мчалась по парку, на территории которого происходило образцово-показательное агропромышленное мероприятие, рядом с ней ехала подруга Галина. Обе ловко перебирали ногами, с закреплёнными на них роликовыми коньками, и размахивали руками. Весенний ветер развевал волосы девушек и лёгкие летние цветастые платья.
Гриппа не заметила на дорожке камень, вспорхнув, подобно сизокрылой птице, поддалась законам земного притяжения и рухнула, растянувшись звездой, с досадной болью и взвизгом в нескольких метрах от Антона, проверявшего высокотехнологичный сельхоз агрегат.
Коленка горе-конькобежчицы расцвела кровоточащим розово-бордовым бутоном. Антон, не медля ни секунды, подбежал к Гриппе, достал из кармана платок и приложил его к колену. Он смотрел ей в глаза, их малахитовое очарование с первого же мгновения способно было загипнотизировать кого угодно. Она посмотрела в его карие глаза и боль в ней мгновенно утихла.
Каждый вечер после выставки Антон с Гриппой гуляли по улицам города, наполненного лучами заходящего солнца и трелями утомлённых июльской жарой птиц.
В вечер перед отъездом к родным сельским горизонтам Антон нарвал огромный букет сирени и, встав на колено, вручил его новой знакомой. Гриппа поцеловала кавалера продолжительно в губы. После этого знаменательного дня в ответ на вопрос о любимых цветах она всегда говорила о сирени.
О, беззаботная юность, о, нечаянное счастье!

Приближающегося к селу Антона встретили ливень, орущий с небес громогласным громом и мать, выбежавшая встречать сына чёрном платке. В доме все зеркала были завешены.
"Он спокойно во сне ушёл", - повторяла мать, гладя Антона по плечу и размахивая вверх-вниз в том направлении, где раньше лежал отец.
"Ох, ты горюшко, ох, горе, разливанное ты море", - причитала старшая сестра Света, приехавшая в родное село из города на пару дней по поводу печального события.
"Эх, папка-папка", - с упрёком повторял Димка.
Самая любимая дочь Поля не приехала проститься с отцом, ждала пополнения своего свежеиспеченного семейства, не хотела волноваться да и супруг не отпустил, сказал: "Помолишься в церкви. Вот ещё ехать в даль такую, себя травмировать".
Год тот, год его двадцатилетия, запомнился Антону крутыми поворотами.
Через месяц после ухода отца заболела продолжительно тоскующая мать.
Врачи долго не могли понять, что да как, а потом сошлись в едином мнении - рак желудка. Мама ничего не кушала, только молилась, стонала от боли и таяла на глазах "яко тает воск от лица огня".
"Что это за хворь такая это рак?" - думал про себя Антон. "Рак речной что ли вырастает внутри человека и клешнями своими органы человеку портит?"

Осень сырую, хмурую и ветренную Антоша встретил один. Брат и сестры не приехали проститься с ушедшей матушкой, сделал он всё сам. Антоша каждый день вынужден был доказывать всём своим существованием, что он хороший. Об этом же, казалось, пела заунывно, изливая боль звуков, выдавливаемых пальцами, гармонь. Гармонь из рук он не выпускал, только она его понимала, только она была не равнодушна к нему и горю, его наполнявшему.
Председатель колхоза вызвал к себе Антона:
"Ты, это, Антоша, хорош горе горевать, пора и делом себя занять. Завтра на сбор урожаю приедет студенческий отряд из города. Так вот ты, это само, встреть их, инвентарь выдай, объясни что да как".
"Сделаю", - сказал Антон.

В семь часов утра следующего дня Антон уже стоял на перекрёстке дорог (одна из которых вела к полям с поспевшим картофелем, а вторая к хозяйственным постройкам колхоза) и размахивал руками, завидев приближающиеся автобусы, плотно набитые добровольно-принудительно привлечёнными белоручками-студентами.
Увидев числе доблестных тружеников полей Агриппину, Антон не знал, куда деться. Он с самого утра настраивал себя на суровый сельский лад, планировал вести себя по-хамски и по-хозяйски. Присутствие Гриппы изменило его настроение на радушно-лирическое и романтично-игривое.
"Хозяин полей" раздал всём студентам инвентарь, показал границы участка, на котором планировалось собрать урожай "скороспелки", а Агриппину попросил остаться.
"А зачем? " - кокетливо поинтересовалась она.
"Для контроля, пересчёта и учёта результатов труда, " - задорно ответил он.
"Это уже точно любовь, не какая-нибудь легкомысленная увлечённость, а любовь, проверенная временем", - думал Антон, размешивая рафинад в крепком чёрном чае.
Совсем взрослый стал Антоша, рафинада ел сколько хотел. Вот и вся радость от той взрослости. И больше ничего....
"Эх, вернуться бы в детства годы, взять Шишкаренка и позабыть про утраты и заботы", - ностальгировал Антон, глядя в окно  и смахивая скупую но такую эмоционально концентрированную мужскую слезу с щеки.
После картофельного свидания и чаепития совместного в администрации колхоза Антоша позвал похитительницу разума и сердца в гости к себе.
Агриппину ужаснул беспорядок в доме Антона. Болью одиночества было наполнено и пропитано всё пространство, в котором обитал этот кареглазый красавец.
"Сыграть на гармони? " - осторожно спросил Антон.
"Ты умеешь играть? Вот это да, здорово. Конечно, сыграй".
Антон надел кепку, взял гармонь, волнительно хмыкнул несколько раз и приступил к виртуозному музыкальному обольщению сидящей напротив королевы его грёз.
"Ещё, ещё, " - хлопая в ладоши и широко улыбаясь, просила Гриппа.
Счастью Антона не было предела. Его давно уже никто так не слушал и не слышал.
Каждый одинокий день был подобен году, а каждая минута, проведённая с Агриппиной, была вечностью счастливого единения двух таких разных по сути, но переплетённых в единый узор любви душ.
В завершение концерта Антон затянул своим бархатным и лучистым голосом "Запах сирени"  и своим проникновенным тембром в сочетании с чувственной манерой исполнения довёл Гриппу до слез.
Через три дня загостившуюся (по мнению мамы) Агриппину Антон увёз домой.
В них жило счастье, их общее счастье.
В ней уже зарождалась жизнь их общего продолжения.

Глава 3
Серёжа

В порывах сельской нежности и упоения друг другом Антон не спросил у Агриппины адрес проживания в городе. Агриппина, в отличие от Антона, была более благоразумной и зафиксировала в походном блокноте адрес сельского Паваротти.
Зима была снежной, долгой, нудной, но Антону некогда было страдать, начальство загрузило его работой так, что времени едва хватало на сон и еду.
В апреле пришла телеграмма "Приезжай. Надо серьёзно поговорить. Гриппа".
В отдельной телеграмме предусмотрительная Гриппа отправила свой адрес. Окрылённый радостью грядущей встречи с любимой Антон помчался к председателю колхоза,
 чтобы отпроситься на пару дней по важному делу в город.
"Езжай, " - не раздумывая усмехнулся председатель.
Антон надел костюм, зачесал кучерявый чуб, который часто от волнения накручивал на указательный палец и дополнил образ отчаянного романтика льняной кепкой.
В городе купил 5 гвоздик (сирени ещё не было из-за холодной весны) и явился к подъезду, в котором, предположительно, жила Гриппа.
"Где ты, где ты, Ангел мой? Поскорей окно открой", - сжимая крепко стебли цветов, напевал Антон.
Распахнулась подъездная дверь, вышла Агриппина с папкой в правой руке. На ней было темно-синее платье ниже колена, аккуратные туфли на низком  каблуке и пальто, которое было подозрительно велико на животе, выдававшемся наружу.
Антон от изумления и неожиданности выронил из рук цветы, улыбнулся, наклонился, чтобы поднять с земли цветы, скорчил гримасу страха, снова улыбнулся. В этот момент чувства прихлынули к губам, эмоции бешеным фейерверком адреналина колотились в сердце. Антон встал на правое колено и начал не переставая целовать живот Гриппы, раздвинув кулисы застегнутого только на верхнюю пуговицу весеннего пальто.
Агриппина взяла Антона за плечи, Антон встал на качающиеся от волнения и не завершившегося осознания ноги. Агриппина посмотрела в карие глаза и крепко-крепко поцеловала нежные дрожащие губы.
Оба сели.
"Это чего же? Так это чего же, получается" - как болван повторял Антон.
"Ага, именно так и получается," - ответила шкодливо Агриппина. "Боялась я тебе писать. Всё стремительно вышло. Корила себя, винила. Мама меня чуть из дома не выгнала. А я решила, что буду рожать. "
"Разве может быть иначе? Конечно, такое счастье. Любиииимая!"
На день  ровно вернулся Антон в село, рассказал председателю в деталях о возникшей жизненной ситуации, взял все крайне необходимые вещи, включая гармонь и льняную кепку,  и отправился в город.
Город не был ему близок по духу и атмосфере. Всё спешит, все торопятся, и, что самое парадоксальное, делая всё в три раз суетнее, жители муравейника городского, успевали за день сделать в три раза меньше, чем жители сельской местности, делающие всё размеренно и степенно.
Но Гриппа напрочь отказалась переезжать в загородный дом Антона, сославшись на отсутствие необходимых условий и качественной медицины. Об уровне городской медицины, выпускница мединститута, проходившая неоднократно практики в горздравницах, знала не понаслышке.
В селе одиночество и бесперспективный горизонт будущего, в городе любимая и грядущее пополнение.
Зарегистрировались свой брак Антон и Агриппина спешно, мама невесты по своим связям договорилась с директором ЗАГСа, чтобы избежать позора в случае распространения информации в соседских и дружеских кругах о плоде любви, рождённом вне брака.
"Девочку назовёте Катериной, Мальчика Сергеем", - строго глядя исподлобья сказала мама Гриппы в коридоре ЗАГСа.
Родился мальчик. Назвали Сергеем. Богатырь "Серенький" ростом пятьдесят шесть сантиметров и весом четыре тысячи пятьсот шестьдесят граммов долго мучал маму Гриппу и не хотел появляться на свет. Роды длились больше десяти часов. Всё это время преданный супруг Антон с огромным букетом сирени сидел под окнами роддома.
Сергей рос не по дням, а по часам, как Гвидон Султанович, во всем известной с детства сказке.
На выходные маленького Серёжу забирала бабушка Зина, малыш называл её "Базина".
Милая снаружи, гневно-подкисшая внутри, Базина постоянно была не довольна тем, как  Агриппина и Антон воспитывают чадо.
"Сколько любви дашь - столько и получишь", - пошвыркивая горячий чай, заявляла тёща.
Для Антона поведение Зинаиды Михайловны и внутрисемейная ситуация была крайне неприятна и раздражительна, но он не мог ничего сделать.
В село вернуться он не мог. Во-первых, потому что очень любил Гриппу и Серёжку. Во-вторых, потому что некуда было возвращаться. Пока будущий отец с головой погрузился в приятное ожидание рождения  чуда и воспламенения новой искры жизни, его старшие родственники Света, Дима и Поля нагрянули братско-сестринской оравой в село и продали дом, который, по завету отца и матери, должен был достаться Антону.
О подлом поступке Антон узнал случайно от председателя колхоза, встретились как-то на рынке в городе. Председатель предложил Антону вернуться с село и работать если не постоянно, то хотя бы вахтой две через две недели. Жильём и питанием в рабочие дни председатель обещал обеспечить.
За ужином доверчивый Антон рассказал Агриппине и Базине о произошедшем в его родном селе. Ноты обиды и непонимания звучали в голосе Антоши. Он так ждал поддержки со стороны единственных оставшихся в его жизни женщин.
"Сам дурак! Я бы так же с тобой, пустоголовым, поступила. Всё прощелкал. А мог бы купить отдельную квартиру. Но вы же ж народ сельский, неприхотливый, можно и в коммуналке жить. ТуВалет не на улице, печка не буржуйка - уже рай цивилизации. Да, Тоша? " - расфуфыривалась мерзкая жаба Базина.
Антон опешил. К горлу подкатила тошнота, смешанная с гневом, отчаянием и клубком кишащих, как черви, обид.
Антон встал, выплюнул последовательность слов, предназначавшихся Базине : "Спасибо за ужин" и покинул периметр квартирного террариума.
"Мааам, ну зачем ты так? " - взмолилась раздосадовано Гриппа.
"Что? Разве я что-то сказала не так? Где, ну где тебя угораздило подцепить эту сельскую фекалию на подошву своей жизни, Гриппа? Найди себе нормального мужика, самостоятельного, состоятельного. Тоша слабый. Он же за тебя держится просто, чтобы в навозное сельское прошлое своё не возвращаться, " - Зинаида была в ударе и впадала в эмоциональный экстаз, произнося каждое тщательно подобранное слово.
Серёжа заплакал от неожиданности произошедшего, оттолкнул зазывавшую в свои объятия бабушку и уткнулся ещё мокрым от слез лицом в плечо мамы Гриппы.
Антон слышал всё, что сказала Базина.
Он вышел на улицу. Ноги сами понесли его в городской парк, где случилась судьбоносная встреча с Гриппой.
Антон сёл на скамейку, посмотрел в небо, сияющее бирюзовой лучезарностью с вставками редких облаков, игравших в прятки с солнцем.
"Почему, ну почему мне каждый день надо кому-то и что-то доказывать? ", отчаянно завыл, посылая голос в небо Антон.
"Тщщщщ", - раздался успокаивающий голос. - "А что случилось? Жизнь, как свинья опоросилась? " - сопровождаемая старческим смехом прозвучала совсем не смешная шутка.
Из-за спины Антона показался мужской силуэт, отбрасывающий скрюченную тень на асфальт.
Старик сел на скамейку рядом с Антоном.
"Такой молодой, а уже плачешь. На, леХше станет", - предложил старик, протянув Антону рюмку с резко пахнущим содержимым. - "Глянь какая прозрачная. Выпей, так и жизнь прозрачнее станет".
С отвращением взял Антон рюмку из рук старика, заткнул нос и выпил, сморщив лицо в подобие ягоды изюма.
Старик начал рассказ про жизнь свою, вставляя в него жест с протянутой рюмкой периодичностью в двадцать-тридцать минут.
Антон внимательно слушал автобиографию про брата Игната, музыкального виртуоза, но редкого гада.
Старик, сидящий рядом с хмелеющим Антоном на скамейке, по удивительному стечению обстоятельств, был братом дяди Игната.
Дядя Игнат женился на Марьюшке, но детей у них не было долго, тут и нарисовался Захар, так звали старика-рассказчика. Захар Марьюшку в город увёз. Марьюшка ребятенка родила, а сама во время родов померла. Ребятёнок пять лет с папкой Захаром прожил а потом мама Марьюшка с небес его к себе в Богородицины райские рощи позвала.
Брат Захар поехал к брату Игнату, на колени падал, жестокосердием брата корил, но прощения так и не вымолил.
Подарил брат Захар брату Игнату гармонь, поставил у ворот.
А потом брат Игната помер. Приехал брат Захар - ни брата, ни гармони, не жизни праведной.
"Пей, пей, голубчик, " - приговаривал старик.
Сознание Антона помутнело окончательно.
"Ну, мне пора", - промолвил старик, показал, перевернув, пустотелость бутылочной ёмкости. - "Спасибо, что выслушал. Береги себя. Мы не слабые, мы просто шибко чувствительно чувствующие. Если совсем не в моготу это...", - многозначительно произнёс старик, второй раз потрясывая перевёрнутой вниз горлышком бутылки.
Тягучее забвение густой смолой заволокло сознание Антона. Он лёг на  скамейку и уснул. Только тополь с набухающими в честь новой весны почками качал вспоминально ветвями. Спал Антоша на той самой скамейке, возле которой познакомился с Агриппиной.

Глава 4
Метаморфозы

Авторитет Антона - отца, Антона - мужа и Антона-зятя был подорван в триединстве ипостасей словами тёщи, молчанием супруги, и дерзостью уверившегося в правоте диктатора-бабушки сына.
Антон понимал, что так больше нельзя, но, как можно, пока не осознавать и не понимал.
Кристальный напиток-ластик обид, гнева   негодования начал всё чаще появляться в боковом внутреннем кармане пиджака Антоши.
Зинаида Михайловна, разумеется, после знакового монолога, осознавала, что была категорически не права, но ни слова не произнесла более Антону. Свою вину она (так, по крайней мере, считала сама) искупила значительным поступком, на деле же, вогнала в чувство глубокого саморазочарования и обесценила Антона и Агриппину.
На восемнадцатилетие Серёжи Базина подарила внуку квартиру, свою, полноценную, двухкомнатную. Подарок этот как бы не имел отношения к Гриппе и Тоше, не повзрослевшим ещё морально по мнению мудрого диктатора, заполучившего данное жилище от влиятельного партийного лица, с которым диктатор находилась в пикантно-эротических отношениях.
Начали происходить в жизни семейств Ивановых чудовищные непоправимости: бабушка вселила в пубертатный воспалённый мозг внука мысль-гидру о том, что родители живут на его территории,  сердце дочери было помещено в капкан навязчивой необходимости знакомства с Никитой, осиротевшим сынком  влиятельного партийного лица, похлопотавшего о жилье для мастерицы-мегеры Зинули.
Гриппа сопротивлялась долго и сама не заметила, как привыкла к мерзко-пузатому, но материально состоятельному Никите. Она брезгливо морщилась при каждом поцелуе этого жабёнка, но широко улыбалась в магазине, когда "Никачка" протягивал ей пачку высокономинальных купюр и заглядывал в примерочные с восхищенным "АбАлдЕть".

Глава 5
Запах сирени

В апрельский погожий денек, сопровождаемый трелями воробьёв, лёгким ветром и ароматом цветущей сирени (весна в том году была тёплая, ранняя) папа Серёжи с глубокой верой в светлое (частично стертое утренней порцией горячительного) будущее возвращался домой после двух славно отработанных  на сельских просторах недель.
Драгоценной супруге был припасен приятный сюрприз, купленный в том же ювелирном, где были ранее приобретены наспех обручальные кольца. Серёжки и кольцо с малахитом были благодарностью за сына, отмечавшего своё девятнадцатилетней.
Отец семейства открыл входную дверь, в квартире царила тишина.
"Серенький, Гриппочка! " - с хмельным озорством нарушил тишину мужской голос.
Серёжа встал с кровати, открыл дверь и закричал сонным голосом: "Можно потише? Мы ещё спим!"
Товарищ под хмелем, скорчив шутовскую мину, закрыл рукой рот.
"Кто это мы?" - пронеслось в голове.
Через несколько минут из комнаты сына послышался диалог мужского и женского голосов.
Заботливый папенька приготовил глазунью, настругал кусищи докторской колбасы, зажарил на сливочном масле ломтики батона.
"Прошу к столу, гости дорогие!"
Тишина.
"Солнце встало выше ели, время какать - мы не ели".
Тишина.
Громкие решительные шаги.
Открылась дверь, рослый юнец вышел из комнаты и схватил за грудки ещё не протрезвевшее тело, прервавшее своими шутками-минутками нежности предсупружеской жизни.
"Слышь, тебе чего надо? Ты чего ходишь орёшь тут ни свет ни заря? "
"С днём рождения, сынок. Я соскучился. Завтрак приготовил. Прости, что потревожил Ваш чуткий сон".
Серёжа отпустил отца. Вернулся в свою комнату.
Через полчаса к сидящему на кухне в тишине отцу вышли Катя и Серёжа.
Сели за стол, начали молча жевать почти остывшие блюда завтрака.
"А я вот только сегодня вернулся", - делился с обворожительной юной особой глава семейства. "Серенький, глянь, что маме прикупил".
Достал из кармана малахитовый комплект.
"Красота же?" - обратился он к Серёже
"Как Вам, барышня? " - с тональностью любезности спросил он Екатерину.
Серёжа покрутил в руках брякающие вещицы и засмеялся жабьим смехом, каким смеялась всегда Базина.
"Пока ты там в селе на эти побрякушки копишь и откладываешь, Никита ей изумруды дарит".
"Кто дарит? Что дарит"
Серёжа понял, что в порыве токования перед Екатериной в амплуа самца-молодца, взболтнул папе лишнего, но уровень адреналина уже подскочил в крови, стыд распался на частицы борзой смелости.
"И вообще, дай нам спокойно позавтракать!" - закричал парень, указывая повелевающим жестом на дверь.
Подвыпивший отец семейства в очередной раз почувствовал себя лишним персонажем семейной саги о прекрасной жизни.
Встал, покинул кухню, вышел из квартиры.
Стоял на улице, уткнувшись в куст ароматной апрельской сирени.
Дядя Игнат, Шишкаренок, вкус кедровых орехов - символы беззаботного детства острыми иглами возились в стоге иссохшего сена судьбинной действительности.
 
Вернулся домой, напялил льняную кепку, взял гармонь и, срывая голос, завопил:

Плыыыыыл паааа городу запах сирееени,
До чего же ты былааа красиваааа.
Я тваааи цыыыловал колени
И судьбе гаааавааарил спасибо.

Пел и плакал. Пел и плакал.
Глотал слезы и распалялся пламенем своей певческой страсти, чем больше распалялся, тем горче плакал и таял-таял-таял, выгорая изнутри, "яко тает воск от лица огня".
Серёжа смеялся диким уродливым звериным смехом, показывая жестом отцу закрыть рот.
Екатерина, покоренная неожиданной чувственностью голоса подвыпившего Орфея, тёрла нервно вспотевшие ладони, а на третьем повторе припева начала вытирать слезы.

Отец семейства вручил сыну гармонь, поцеловал его в макушку любимой головы и вышел из квартиры.

Соцветия сирени источали аромат утраченных иллюзий в затхлую пыльность просыпавшегося города.
Безымянные силуэты обезличенных персон шли навстречу неизвестному будущему.

Глубоко верующий и крепко выпивший человек лежал на скамейке в парке, кричал небу о любви и вопрошал осипшим голосом: "Почему?", растворяясь в вечности вместе с плывущим по городу запахом сирени.