Предгрозье, гл. 24. 25. 26

     24. Семь дней подряд продолжались службы по освящению храма Успения Богородицы. Сам епископ Евфросин Святогорец совершал чин. В последний день много народу собралось вкруг храма. Богато украшенные одеяния служителей церкви, прямые и витые свечи белого воску, пение, каждение – всё вызывало трепет у людей, смотрящих на церковное действо.
     – «Молитвы и обряды освящения храма возводят наши взоры от храмов рукотворных к храмам нерукотворным, членам духовного тела Церкви, каковыми являются все верные христианы», – произносил епископ, обращаясь к пастве.(2 Кор.6.16).
     В толпе возле церкви стояли и Михайло-кузнец, и  торговка Демидиха с мужем, и Доброслав с детьми, и многие их соседи.
     – Тятя, и сработанный тобой иконостас освятили? – Спросил  Ждан.
     – Конечно, сынок. Освящается и устроенный престол, и облачение престола, и все стены, и все принадлежности храма, также иконостас и иконы. А каждение всего храма говорит о славе Божией, а помазание стен Миром знаменует освящение храма. Теперь сам Господь пребывает в нём.
     – Батюшка, это Евфросин Святогорец постригал в монашество князя Давыда Юрьевича Муромского и супругу его, Февронью, что скончались в один день, и похоронил их вместе? – ждала ответа отца Настёна.
      – Ты тогда мала совсем была, откуда знаешь про Петра и Февронью, в иночестве Евфросинью?
     – Да матушка часто об них рассказывала, да и жёнки на реке говорили недавно.
     – Всё так. Святогорец пришёл к нам со Святогорского монастыря, что близ Владимира Волынского, а, может, даже с самой горы Афон. А теперь он епископ Муромский и Рязанский. Ну, слава Господу, храм освящён. И мой малый труд в него вложен. Теперь, как сговорились с  Михайлой, на Покров и они с сыном сватать тебя придут. Приданое-то подготавливай, не ленись.

     25. Неслышно подкралась осень. Вышата и Евпатий, бояре Рязанского князя, в горнице для гостей ожидали окончания беседы Юрия и папского посланника. Затянулась она надолго, посланник попросил, чтоб князь был один. Воеводы негромко  вели разговор:
     – Ты же знаешь, Вышата, я жду - не дождусь нашего с Нежданой венчания, но всё тревожнее и тревожнее на границах, может, пораньше закажем службу, успеем и с торжеством, и с пиром, и с договором?
     – Да что тревожиться заранее, пусть пройдёт твой печальный год по отцу, самое лучшее венчание – на следующий Покров. И Неждана выбрала это время, и дворня к нему готовится, да и с князем всё уж решено - одобрено. И епископ согласен чин венчания провести в своём соборе.
     – Да неспокойно как-то на сердце. Всё больше начинаю думать не о венчании, а дружине, об оружии на всех воев, об укреплении города. Обратил ты внимание, что на пристанях всё менее и менее гостей: и иноземных, и соседских? Вот и я думаю, что весть худая летит раньше доброй: ждать нам из степи напасти, да биться придётся с этой напастью.
     Открылась дверь в парадную горницу, из неё вышел, утирая пот с лица, папский посол. Не поклонившись боярам, гордо подняв голову, удалился. Князь позвал воевод. Немного посидел, опустив голову, помолчал.
     – Домой засобирался краснобай. Горы златые сулил, чтоб папе его мы присягнули, чем только не прельщал. А потом бедой стращал, если под латинскую веру не станем. Так серьёзно ещё ни разу с ним разговора не вели. Намекал, что уже кое-кто из князей христианских сговорился с папой, казну собирает. Я подумал, что о Михаиле речь. Да не назвал, конечно. Уплывает на днях, пока дожди не зарядили. Что ж, проводить надобно, внимательно досмотреть, чтоб всё благополучно было. Как считаете?
      – Проводим, княже, проводим. Отчалит этот сноп преющий – нам дышать легче будет. – Вышата облегчённо вздохнул.– Мы тут о венчании Коловрата и Нежданы толковали. Как думаешь, княже, всё в силе остаётся? Спешить-то не надо?
     – Думаю, скорбный срок пройдёт, тогда и отпразднуем это событие.
     Но события с приходом осени стали убыстряться всё более и более.

     26. Смотри, Пронька, твой монашек латинский опять к Поликлету в книжню заскочил, усмехнулся Путята, – отбыть со своим боровом-посланником собираются на днях. Коловрат ведь предупредил.
     – Чивой-то он мой-то? Я его мёдом не прикармливал, – обиделся Пронька.
     – Так в гости-то звал однажды? И встречал как ласково, – пряча улыбку, прищурился Путята.
     – Дык, для дела обчего. Что ж язвить-то.
     – Ладно, ладно, хватит спорить, лучше глядите в оба глаза, что это он в котомке выносит из книжни? – оборвал их Оглобля. – И тащить-то ему тяжело, бедняге. – Подойдём.
     – Ай, Франческо, ай, работник, ай, молодец! А что это ты так тяжеленько тащишь? Давай, мы поможем!
     Монашек вздрогну, глазки забегали, не ожидал он, что его ношей кто-то заинтересуется. Молча опустил голову. Стражи забрали у него котомку, поставили на землю, развязали: древние свитки, книги с медными и костяными застёжками.
     – Ну, иди, куда шёл, а мы поклажу твою князю покажем, да на место вернём, – улыбнулся Оглобля, – иди себе, иди спокойно. Скатертью дорожка.
     Франческо быстро засеменил вверх по бревенчатой мостовой, ведущей к хоромам. А стражи вслед за ним поднялись к князю, показали ему свой «улов». Юрий велел привести Поликлета. Книжник  взял небольшой мешок, который, видимо, уже давно собрал, пошёл молча, понуро, недобро поглядывая на стражников. О чём говорил князь с Поликлетом, гриди не слышали, ждали на высоком крыльце. Но получили приказ отвести книжника в поруб, что у Исадского вала, передать его в руки стражи поруба. Радовались Оглобля, Пронька и Путята, что помогли князю сберечь бесценное сокровище: книги, да найти спрятавшегося вблизи Юрия врага. Но недолго этому сокровищу оставаться на месте своём. Печальна будет его судьба.