Как поссорились

«КАК ПОССОРИЛИСЬ …»

ПРЕДИСЛОВИЕ (ИЛИ НЕМНОГО ПОЯСНЕНИЯ).
«… ибо гнев человека не творит правды Божией.». 
(Иак.1:20).
 «Правда есть свойство души, воздающее каждому должное, а гнев губит и разумных»
(Притч. 15:1)
Приводя в начале эти выписки, мы как бы обозначили цель нашего сочинения с одним лишь желанием, всё же увидеть по-человечески исполнение данных утверждений, не опираясь лишь на библейские авторитеты. Поскольку всегда можно сослаться на мудрость или изречения святых, а не проводить детального расследования данной темы (т.е. без прений), что во всех отношениях оказывается выигрышным. Однако, мы уверены, что «правда Божия», во-первых, проявляется не только на святых или просто верующих, но и на обычных людях и даже на неверующих, во-вторых, не всегда и не всё так очевидно.

ПОРТРЕТЫ И ПРЕДМЕТЫ.

(Лица)
Писатель, Автор – Н.В. Гоголь.
Критик, Публицист, Литературовед – В.Г. Белинский.

(Причина или скорее предмет обсуждения)
«Переписка» - Книга Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» (1).
«Письмо» - В. Г. Белинский. Письмо Н. В. Гоголю 15 июля 1847 г. (2)

ХАРАКТЕРЫ.
«Несмотря на большую приязнь, эти редкие друзья не совсем были сходны между собою. Лучше всего можно узнать характеры их из сравнения: Иван Иванович имеет необыкновенный дар говорить чрезвычайно приятно. Господи, как он говорит! Это ощущение можно сравнить только с тем, когда у вас ищут в голове или потихоньку проводят пальцем по вашей пятке. Слушаешь, слушаешь - и голову повесишь. Приятно! чрезвычайно приятно! как сон после купанья. Иван Никифорович, напротив; больше молчит, но зато если влепит словцо, то держись только: отбреет лучше всякой бритвы.» (Н.В. Гоголь. Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.).

Как прекрасен творческий, дружеский союз между кем бы он ни был, а уж тем более между критиком и художником слова, когда оба таланты, когда один созидает шедевр, гениальный образец искусства, а другой не менее превосходно о нём рассказывает и тем самым возвышая его пьедесталом похвал и метких замечаний, преграждая путь недооценённости и забвению!
Какая же слава без установления (определения) правильного, истинного места творению и первому увидеть, распознать гения и новое в искусстве, а значит и самому встать рядом с ними?
В чём гениальность писателя, как проявляется она в читателях? Читая произведение, мы под гипнозом его сюжета и линии повествования, полностью захвачены игрою героев, теряем ощущения реальности и времени – мы там, мы с ними!
А в чём заслуга хорошей критики? До страсти хочется прочесть, чтобы тут же погрузиться в те же восторги и переживания, испытать те же ощущения, так же увидеть выстроенные образы, захватывающие сюжеты.

«Мне кажется, что для надлежащей оценки всякого замечательного автора нужно определить характер его творений и место, которое он должен занимать в литературе. …
Я уже сказал, что задача критики и истинная оценка произведений поэта непременно должны иметь две цели: определить характер разбираемых сочинений и указать место, на которое они дают право своему автору в кругу представителей литературы. …
Итак, по моему мнению, первый и главный вопрос, предстоящий для разрешения критики, есть - точно ли это произведение изящно, точно ли этот автор поэт?» (В. Г. Белинский. О русской повести и повестях г. Гоголя ("Арабески" и "Миргород").)
Однако характеры Писателя и Критика различаются до противоположности и если первый сторонник сдержанности и обдуманности:
«Она («Переписка») была издана в торопливой поспешности, несвойственной моему характеру, рассудительному и осмотрительному.» (Н.В. Гоголь. Белинскому: неотправленный ответ.).
То у Критика иначе:
«Если мне удалось в жизнь мою написать статей пяток, в которых ирония играет видную роль и с большим или меньшим уменьем выдержана, -- это произошло совсем не от спокойствия, а от крайней степени бешенства, ...» (В.Г. Белинский. Письмо В. П. Боткину 28 февраля 1847 года.)

ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ КРИТИКОМ И ПИСАТЕЛЕМ ДО … .
В начале дружеские - полная и самозабвенная любовь к творчеству друг друга, по крайней мере, не без уважения к таланту и его обладателю.
«Да, я любил вас со всею страстью:, с какою человек, кровно связанный с своей страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса.» (2).
Два друга это как две половины одного целого, но качественно кардинально различны, а значит и дополнение друг друга. Так, супружеская дружба – это единое мужского и женского качества (природы) настолько, что силы удваиваются, утраиваются и каждый друг другу как ведущий, как локомотив, есть смысл созидания и источник, жизненная сила и опора. Раздели, отними их друг у друга, разведи в разные стороны … одним словом, «Когда состав на скользком склоне от рельс колеса оторвал» (10)  и всё! … всё померкнет, пустота и бессмыслица кругом! И в нашем случае один служит поддержкой, творческой уверенностью другому. И если один говорит (о другом):
«Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют - простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Причина всех этих качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь - поэт, поэт жизни действительной. …
После "Горя от ума" я не знаю ничего на русском языке, что бы отличалось такою чистейшею нравственностью и что бы могло иметь сильнейшее и благодетельнейшее влияние на нравы, как повести г. Гоголя. О, пред такою нравственностью я всегда готов падать на колена!» (2)
То и другой не может (не ответить тем же восхищением) не говорить иначе о хвалящем (превозносящем и поддерживающим) его как:
«Что могло быть прекраснее, как показывать читателям красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекрасно действовать на их души?» (5)
То есть каждый даёт заряд, стимул творчества другому.
Однако различие, почти что противоположность, характеров рано или поздно не могло не отразиться на особенностях взглядов и отношений к творчеству.
Так по Критику -  худы и плохи (по себе) персонажи, вырисовываемые автором, но очень славны, жизненны и народны – за душу берут.
У Писателя (они) же - просто люди, какие и мы, и среди нас со своими хорошими и не очень особенностями поведения, жизненными устоями и убеждениями. Так Хлестаков, кто для нас? … А для автора не мошенник и не жулик, просто увлекающаяся личность, да настолько, что уже и сам во всё верит, что говорит, ну молод и хочется нравиться, беда одна, считает он, – нет денег. Начинает вырисовывать образ своего героя словами: … «молодой человек, … несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове. …», а заканчивает портрет совсем чудным мазком: «Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет.» - почти князем Мышкиным. Как это похоже и на наших по жизни «героев», даже и они иногда бывают увлечены и их заносит. 
Вот ваш «прекрасный» или «очень хороший» знакомый. Вы просите одолжить, а он вам – «Денег нет!» А ведь обманывает – есть! И по глазам видно – плутит. Обидно, да!? И кто он вам после этого? Для нашего литературоведа – «гадкие и отвратительные». А разве мало в нас этих чувств побывало, да и по долгу засиживалось?

«Нет, пусть г. Гоголь описывает то, что велит ему описывать его вдохновение, и пусть страшится описывать то, что велят ему описывать или его воля, или гг. критики.» (3).
(сам же себя, извините, и высек) 
Почему «Переписка» - это не от «вдохновения»? Разве друзьям он пишет по заказу и лишь бы отписаться? Если вы искренни, то не говорите ли то, что вас волнует, задевает душу, терзает мысли? У писателя этого нельзя отнять как в его творчестве, так и в обращении с друзьями. А потому нет сомнения, что «вдохновение» есть и там – в «Переписке». Единственно, неправильно понятые, мысли могут увести читателя, а уж тем более Критика, куда угодно и подвигнуть его к неистовому гневу, а не к восторгу. Этого, конечно, Писатель не учёл, однако в последствии отметил.

«Гордость отыскали в тех словах, которые подвигнуты были, может быть, совершенно противуположною причиною; где же была действительно гордость, там ее не заметили. Назвали уничиженьем то, что было вовсе не уничижением. А что главнее всего: не было двух человек, совершенно сходных между собою в мыслях, когда только доходило дело до разбора книги по частям, что весьма справедливо дало заметить некоторым, что в сужденьях своих о моей книге всякий выражал более самого себя, чем меня или мою книгу.» (9).

Но и у Критика это тоже не просто для «красного словца» - «Гораздо легче чувствовать и понимать прекрасное, нежели заставлять других чувствовать и понимать его!» (3). И может быть не горячится, а постараться (ну попробовать) найти художественное «прекрасное» и здесь. Однако в «Переписках» не художественное, а скорее наболевшее, личное миропонимание, он не политик, не государственный деятель и видит мир глазами своих героев (как не было бы это удивительно, а может и смешно).

ИДЕАЛИСТ И МАТЕРИАЛИСТ.
По нашим убеждениям нас можно поделить на идеалистов и материалистов, это нечто наподобие оптимиста и пессимиста, различие которых так наглядно описано в старом анекдоте про клопа и коньяк. Конечно, Ленин – это материалист, а преподобный Серафим Саровский – идеалист. Но не надо думать, что Владимир Ильич не верил в Бога и поэтому был материалистом, скорее наоборот по причине своего характера, натуры, впечатления он был атеистом. Серафим же наоборот по своей сути, т.е. каким родился, с детства мечтал стать монахом. И это так, поскольку никто из них друг другу ничего не доказал, а лишь то, кому что ближе и роднее - в том и правда каждого, что не по каким-либо аргументам или доказательствам, а именно, мне так ближе и родней. Такое прямо противоположное настроение (чуть ли не «дело вкуса» - см. P.S.) проявляется не только в области религии. Оно касается всех общечеловеческих принципов, подходов, методов и является одним из важных элементов мировоззренческого ощущения, т.е.  как человек, какими глазами он смотрит на природу, на Мир в целом. На сегодня мы видим по жизни преобладают материалистические взгляды, хотя возможно это чисто «рекламный» эффект, т.е. скорее видим и чувствуем (бросается в глаза) материальность объекта, чем его «вещь в себе».
И всё же чем отличаются материалист и идеалист? Пологая существование две стороны человеческой природы: для одной – это чувства, ощущения, для другой - духовное начало – это душа или сознание, кому что нравиться, и какая из них в большем приоритете, такая личность и получится. Материалист - это более приземлённое и здесь (на Земле) как «рыба в воде». Идеалист же (здесь) - странен, непонятен, загадочен, одним словом «не от мира сего». Для материалиста идеальное, духовное – это абстракция, нечто из фантазии, в крайнем случае, свойство материи наподобие цвета, формы, реакции и т.д. (в общем для него не представляет интереса). Ошибочно думать, что верующим может быть только идеалист. Конечно, нет! Только для материалиста вера – это свобода, равенство и братство и Христос для него скорее – в высшей степени проявление гуманности, нежели проявление истины, потому что истина для него, это то, что материально, т.е. чувственно. С другой стороны, идеалист – это не обязательно уже и верующий, просто для него материальные ценности вторичны, идея же, служба идеалу – это главное.
 Итак, идеалистическое и материалистическое в нас – совокупность и особенность восприятия и представления, мировоззренческая опора, фундамент, на котором всё вращается или строится, и они оттуда – «какими нас мама родила».
Возвращаясь к нашим героям легко заметить, что Критик - материалист, и в мужике крепостном он видит Христа, т.е. страдание и унижение, в помещике же видит лишь источник этих страданий и угнетений, и больше ничего. А чтобы убрать последствия, что нужно сделать с их причиной?  Догадаться не трудно… .
 Вот вера материалиста:
«Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, -- тот носит Христа в груди своей, и тому незачем ходить пешком в Иерусалим.» (2).
Замечательно! Всё верно! И почему это (страдание) не увидеть в своём любимом «поэте», пусть не в его «Переписке», а потом в его письме (11), и затем, ну пусть и не «страдать», а по-человечески посочувствовать, ведь это, письмо, уже не статья, это личное (2)?
 Но послушаем дальше Критика о смирении, о таком замечательном качестве веры.
«Смирение, проповедуемое вами, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшною гордостью, а с другой -- самым позорным унижением своего человеческого достоинства.» (2).
Вот тебе и раз! Смирение оказывается – самое позорное унижение человеческого достоинства (но, позвольте, страдание - это тоже унижение, правда, принудительное). Т.е. «смирение» для материалиста не приемлемо. Равенство и братство – это да! А вот «смирение» – «позорно»! Так вот скорее равенство и братство без смирения веет духом абстракции, так как это не свойства души. Если любовь, терпение, смирение это душевное, это мне понятно, то равенство, братство - это что? это не понятно! По-моему, я брата могу любить, а могу и ненавидеть и всё это будет «братство»? Так вот из «смирения» по-настоящему получится и свобода, и равенство, и братство, а без него ничего не получится, в лучше случае абстракция, а в худшем как в классике:
— Я же атаман идейный. И все мои ребята, как один, стоят за свободную личность.
— Значит, будут грабить. (Х/ф «Свадьба в Малиновке»)

Теперь понятно, - сочувствия и не должно было случится – искренности нет, оказалось всё на «публику».
Обратите внимание, на сколько различны люди: вождь мирового пролетариата Владимир Ильич и преподобный Серафим, воистину, до антагонизма, как же им, ну пусть не угодить, а хотя бы сосуществовать друг с другом – это невозможно, что скажет или сделает один, то не приемлет другой, как им сойтись, где найти точки соприкосновения, т.к. если для одного характера – это беспощадная борьба, для другого – только смирением и терпением. Одним словом, «лёд и пламень»!

P.S. Мимо ходом. Для меня взгляды преподобного Серафима – это истина, которую и пытаюсь показать, донести читателю, но я с пониманием отношусь и к противоположным убеждениям. Здесь в Предисловии приведены слова мудрости, где сказано: «Правда есть свойство души, воздающее каждому должное …» (Притч. 15:1). То есть если душа с Богом, то она верующая, если без Бога, то неверующая и в этом правда и там, и там (т.е. каждому «воздано»). Сам же вопрос: «Есть Бог или нет?», считаю некорректным. Ну а если кто-то хочет получить на него ответ, пусть потерпит – жизнь коротка и скоро сам всё увидит.

РУЖЬЁ.
"Что ж это значит? - подумал Иван Иванович, - я не видел никогда ружья у Ивана Никифоровича. Что ж это он? стрелять не стреляет, а ружье держит! На что ж оно ему? А вещица славная! Я давно себе хотел достать такое. Мне очень хочется иметь это ружьецо; я люблю позабавиться ружьецом". (6)
«Это едва ли не самая странная и не самая поучительная книга, какая когда-либо появлялась на русском языке!» (7).
Казалось бы, почему «ружьё»? Разве мало у них причин сориться? Настолько разные по темпераменту и вкусам люди, такая сверхманиакальная нетерпимость к чужому и завышенное, распрекрасное самомнение про себя. Да, всё это чепуха, если не затрагиваются вещи чувственные, болезненные, не переступаются грани сокровенного, не позволять «удара ниже пояса». Ведь очень легко обидеть человека, когда ты знаешь все (тайные) слабости его души, видишь струны его жизненного смысла. А когда знаешь и видишь, то так трудно удержаться и не тронуть их, ну чуть-чуть, только слегка. Одним словом:
«- Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие и уважение к чину и фамилии человека, обесчестить таким поносным именем?» (6).
Ну хорошо! Это в жизни, а в жизни чего не бывает, как заметил сам Писатель:
«Что ж теперь прочно на этом свете?» (6)
Да, в жизни нет ничего «прочного». А в творчестве разве не бывает «ружья» или той же «бурой свиньи».
«… Оскорблённое чувство самолюбия ещё можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б всё дело заключалось только в нём; но нельзя перенести оскорблённого чувства истины, человеческого достоинства; нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.» (2)

Так начинается знаменитое «Письмо» по поводу выхода в свет «Переписки с друзьями». Но так ли там всё «ложь и безнравственность», да ещё проповедуют их «как истину и добродетель»? Небольшая справка: Ложь по Википедии – это «сознательное искажение истины, высказанное с целью введения кого-либо в заблуждение», а по-простому - намеренное плутовство. Однако, чтобы говорить о намеренном (умышленном) коварстве, как о свойстве натуры (характера) кого-либо, надо знать его лично, не однажды ловить на плутовстве, хватать его «за руку», поскольку, кто ж из нас не может ошибиться. В противном случае подобные обвинения голословны и будут отнесены в разряд обид. А когда обидно, тогда «хоть святых выноси», здесь и до пистолетов (дуэли) не далеко.
Да вот сами судите!
«И этот человек, образец кротости, который ни одну нищую не пропускал, чтоб не расспросить ее, выбежал в ужасном бешенстве. Такие сильные бури производят страсти!» (6).
И это «образец кротости», а что же говорить о горячих, вспыльчивых, сущий «порох», характерах?
«Если мне удалось в жизнь мою написать статей пяток, в которых ирония играет видную роль и с большим или меньшим уменьем выдержана, это произошло совсем не от спокойствия, а от крайней степени бешенства, породившего своею сосредоточенностью другую крайность спокойствие. …
… Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по лисьи.» (4).
И хорошо, когда «обстоятельства» бывают сильней «природы». Смотрите, ведь можно же, когда можно в «обстоятельствах» и пыл свой оставить при себе, а разве приятельские чувства не могут быть тем же «обстоятельством» и не превращать «страсть» дружескую в «космическую» ненависть.
Одним словом, (если без удержания) получается всегда нечто такое.
«Известный всему свету своими богопротивными, в омерзение приводящими и всякую меру превышающими законопреступными поступками, дворянин Иван, Никифоров сын, Довгочхун, сего 1810 года июля 7 дня учинил мне смертельную обиду, как персонально до чести моей относящуюся, так равномерно в уничижение и конфузию чина моего и фамилии. Оный дворянин, и сам притом гнусного вида, характер имеет бранчивый и преисполнен разного рода богохулениями и бранными словами...» (6).
И вот ещё.
«По ненавистной злобе своей и явному недоброжелательству, называющий себя дворянином, Иван Иванов сын, Перерепенко всякие пакости, убытки и иные ехидненские и в ужас приводящие поступки мне чинит …»(6)
Или подобно сему.
«Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству.» (4)
Или ещё (он же к хорошему знакомому).
«Ты решительно не понял этой книги, если видишь в ней только заблуждение, а вместе с ним не видишь артистически рассчитанной подлости.» (4)

Никто не застрахован от ошибок или быть неправильно понятым, а уж тем более …, а уж тем более человек, чьё поприще писатель – тот, кто живёт своими произведениями, денно и нощно выстраивает свой быт из «воздушных замков», под постоянным риском недоглядеть, потерять контроль, а там уже держись, занесёт тогда нелёгкая, как например, Льва Николаевича сочинять своё евангелие.
Мы опоздали и нам остаётся лишь по его, Писателя, «Переписке» узнать об истинности его намерений. И первое с чего всегда начинается знакомство с произведением — это название или оглавление, заглавие или наименование, заголовок или именование (фу ты!). Одним словом, гений всегда найдёт нужные и единственно верные слова о своём творении и запечатлеет их в его имени (в общем, как назовёшь, так и поплывёт).
Итак, своё сочинение Писатель (назвал, именовал) озаглавил: «Выбранные места из переписки с друзьями».
Не вдаваясь в расследование об истинном соответствии или художественном вымысле, мы опять ограничимся выпиской, тем более мы ни где не встретили сомнений о действительно имеющим место по жизни такой переписки у Писателя.
«В основе «Выбранных мест…» лежат письма Гоголя реальным лицам, своим друзьям (в общей сложности книга состоит из 31 письма). Все адресаты обозначены в тексте инициалами, большинство которых легко расшифровывается. Например: «Н. М. Я-ву» — Языкову; «А. О. С-ой» — Смирновой-Россет; «В. А. Ж-му» — Жуковскому и т. д.). Готовя книгу, автор просил некоторых адресатов вернуть письма, чтобы воспользоваться ими. На сегодняшний день не представляется возможным узнать, вносил ли Гоголь в эти письма редакторские правки, но большинство исследователей склоняется к тому, что такие правки имели место.» (Википедия. «Выбранные места из переписки с друзьями») (8).
А раз так, то этим можно было бы и ограничится, а значит соглашаться или нет с философской (мировоззренческой) позицией автора, это дело уже каждого, личное.

Одним словом, пока друзьям пишешь письмо, то всё здесь хорошо и как нужно, т.е. не то что с твоей точкой зрения соглашаются, а именно то, что не «гнусно» и, это как его, нет «артистически рассчитанной подлости», но стоит его только опубликовать, смысл рассуждений резко меняется и выходит какая-то, извините, чертовщина (не к ночи будь помянуто).

Мы могли попытать разубедить убеждения, взгляды Критика о «гнусной» «переписке», по крайней мере, для себя или ещё кого. Однако это сделал сам автор в своём неотправленном письме и понятно почему неотправленном: все аргументы будут бессильны перед яростью чувств и пока гнев, раздражение не насытятся полною чашею и не утихнут, разум должен молчать и хорошо, если они утихнут, а не превратятся в слепую злую память, которое за годами уже забывает – ради чего, и остаётся одно - слепое зло. Будущее наших героев, их отношения, не радужны, мрачны - им нет возврата.
В общем и будущее (перспективу) обозначил сам же автор.
«Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим прежде, чем еще успели узнать, что истина, как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете.» (5)

Представьте себе: вы искренни и сердце ваше дружески открыто, и вдруг в тот самый момент, когда вы весь на распашку (вам бросают):

«И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления! Не может быть! Или вы больны -- и вам надо лечиться, или... не смею досказать моей мысли!.. Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов -- что вы делаете! Взгляните себе под ноги, -- ведь вы стоите над бездною...» (2).

Нет, если бы вы не открывались и чувства сокровенные убрали куда по дальше, а холодной головою и железной логикой, а лучше скрываясь и прячась за чем-то или за кем-то превозносили не ваше как ваше … Так, где же здесь больше «хлестаковых»?

КРИТИКА.
«Знаете ли, какой вообще недостаток находится в нашей критике? Она не совсем хорошо приноровлена к нашим потребностям. Критик и публика - это два лица беседующие: надобно, чтобы они заранее условились, согласились в значении предмета, избранного для их беседы. Иначе им трудно будет понять друг друга. Вы разбираете сочинение, с важностью говорите о законах творчества, прилагаете их к разбираемому сочинению и, как 2 х 2 = 4, доказываете, что оно превосходно. И что ж? публика восхищена вашею критикой и вполне соглашается с вами, видя, что, в самом деле, пункты эстетических законов подведены правильно и что в сочинении все обстоит благополучно.» (3).
Хорошо, а разве, когда найден и ясен «предмет», «избранный для беседы», то необходимо ли следуют однозначные (т.е. соглашательные) суждения о нём даже в рамках «законов творчества», так ли становиться он очевидным и до озноба понятным, что только глупые, «больные на голову» не могут видеть, всем так хорошо видимой, сути «предмета»? Тогда куда нам деть всё многообразие суждений и многосторонность взглядов, ну пусть не в критике, а, например, в философии? И разве односторонность (некое «замораживание» представлений о предмете) на человеческом языке не означает сомнение в правоте суждения, а уж тем более с оттенком нетерпимости?
 Так и у наших героев легко обнаружить, что философские взгляды, мировоззренческая составляющая у них, Писателя и Критика, различны. И удивительно, что «Переписку» Критик не замечает раньше, ещё тогда в «Старосветских» произведениях Писателя. Не высказывал ли он свою жизненную позицию там художественным образом? Наверное – да. А значит гений критики (всё одно, что «разглядеть», распознать) лукавит, признаваясь чуть ли не в любви к его творчеству и в нетерпимости до «бешенства» к его взглядам. Для настоящего мастера одно от другого неразделимо, и он это знает, а раз так, то причина его негодования иная. Поскольку, не видеть невозможно, что они, эти взгляды, там присутствуют, т.е. христианские начала - дух терпимости и самоукорения: ты посмотри и поразмысли, чем ты отличаешься от Хлестакова и Коробочки - в том то и смешно, что очень похоже … . Они не зовут на баррикады, на излитие правого и яростного гнева, но своей смешной натурой, а по сути выявлением и высмеиванием пороков, зовут нас, пусть и не к преображению, но нравственному трезвению. Если мы увидим и над этим посмеёмся, то тем самым не осудим ли этим душевные изъяны, которые так в нас прижились и сроднились, а значит, пусть и на самую малость, но мы станем лучше.
А может критика всё же – работа на публику, т.е. сочинение вышло и публика с ним знакома, а значит имеет мнение, то как теперь быть критику и не поддаться общему порыву. Это возможно даже чисто машинально на подсознании – публика читает ваше мнение и в восторге! И хочется сделать нечто угодное общему мнению, ведь это так заманчиво приятно быть известным и почитаемым, а не публично «высеченным», как тот же Писатель. Хорошо, когда убеждение и настроение совпадают с веянием времени, да ещё когда ты не просто сторонний наблюдатель, а один из деятелей будущего, ну того же «пути сознания, развития, прогресса.» (2).
- Даже без человека?
- Ну а причём здесь человек? Это вещи «космического» масштаба, зарождение почти что новой «галактики»!
Подобное, нечто «прогрессивное», уже происходило в начале 20 века в России или в 30-ые годы в Европе.
- Ну да, а где же ещё было не случится прогрессу как не здесь. Не в Америке же?
Да, перегнули …, а как в порыве страсти, эмоционального восторга (почти что «бешенства») не улететь человечеству куда-нибудь в «космические дали» … а может всё же по ближе - в дебри?

«ВЫБРАННЫЕ МЕСТА»
И всё же мы не можем обойтись без конкретики и промолчать сами причины спора, т.е. какие мысли возбудили эти чувства негодования, не показав их хотя бы в части, в скользь. Например, о «грамоте» для «мужика». Вначале мы приведём высказывание обоих о данном предмете, изложенному в «Переписке».
Критик.
 «Вспомнил я еще, что в вашей книге вы утверждаете, за великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна.» (2).

Писатель.
 «Мне даже было смешно, когда из этих слов вы поняли, что я вооружался против грамо<тности>. …
Мысль, которая проходит сквозь всю мою книгу, есть та, как просветить прежде грамотных, чем безграмотных, как просветить прежде тех, которые имеют близкие столкновения с народом, чем самый народ, всех этих мелких чиновников и власти, которые все грамотны и которые между тем много делают злоупотреблений.» (5).

«Переписка» (из письма к помещику).
 «Замечания твои о школах совершенно справедливы. Учить мужика грамоте затем, чтобы доставить ему возможность читать пустые книжонки, которые издают для народа европейские человеколюбцы, есть действительно вздор. Главное уже то, что у мужика нет вовсе для этого времени. После стольких работ никакая книжонка не полезет в голову, и, пришедши домой, он заснет как убитый, богатырским сном. Ты и сам будешь делать то же, когда станешь почаще наведываться на работы. Деревенский священник может сказать гораздо больше истинно нужного для мужика, нежели все эти книжонки. Если в ком истинно уже зародится охота к грамоте, и притом вовсе не затем, чтобы сделаться плутом-конторщиком, но затем, чтобы прочесть те книги, в которых начертан Божий закон человеку, -- тогда другое дело. Воспитай его как сына и на него одного употреби все, что употребил бы ты на всю школу. Народ наш не глуп, что бежит, как от черта, от всякой письменной бумаги. Знает, что там притык всей человеческой путаницы, крючкотворства и каверзничеств. По-настоящему, ему не следует и знать, есть ли какие-нибудь другие книги, кроме святых.» (XXII. РУССКОЙ ПОМЕЩИК (Письмо к Б. Н. Б.....му)). (1).

Если читать одним махом, то кроме «мужика», «грамота», «вздор», «не следует и знать» в голове ничего не остаётся, а если ещё и в раздражении, да только, чтобы найти очередной писательский промах, тогда как раз и выйдет: «грамота … положительно вредна». Мы лишь отметим для себя, что это (суждения о грамоте) было высказано в первой половине 19 века, т.е. необходимо понимать какое значение сей предмет имел в те времена (и именно у нас) для простого народа. А по сути такое значение, какое описано самим автором в «Переписке». Для нас сегодня совсем не так, мы даже за ошибку в письме или в произношении готовы заклеймить тёмным и безграмотным кого угодно. Тем более сейчас, когда грамота (даже в быту) поднялась до уровня «IT» общения, «социальных сетей», нельзя и шагу шагнуть без сайтов, электронных диспутов и отношений, замечу лишь, это не просто грамота - это новое, это «машинный» язык.

Читая всё письмо (глава 22), мы видим, что оно написано в форме совета как обходится со своими мужиками и прочими лицами помогая и вразумляя их по-отцовски к правильному, т.е. христианскому, исполнению своего долга в работе и служении, опять же по мере своего личного образования, воспитания и опыта. Первоначально, на сегодняшний день, это (советы) действительно выглядит немножко необычно и где-то диковато. Конечно, если подобное сочинение было бы написано иерархом, учителем, духовником, наконец, богословом, тогда все слова приобрели логически правильное положение (интонацию, интерпретацию), а вместе с этим нужный настрой и тем самым ясную смысловую убедительность. Контраст же удивлений и недоумений в нашем сознании появляется именно от того, что сочинение принадлежит автору «Ревизора» и «Мёртвых душ», т.е. писателю, большей частью, сатирического жанра – прочитал, повеселился, посмеялся … . И понятно, для Критика (почти что безвозвратного, «по самые уши» поклонника творчества Писателя) эта книга оказалась всё одно как «обухом …», т.е. он взялся читать «переписку» как очередную, пусть и не комедию, но занимательную для чувства историю. Не даром же Критика порадовало чьё-то «меткое» замечание, можно сказать, созвучное его ожиданию.

«Но особенно понравилась мне в статье одна мысль -- умная до невозможности: это ловкий намек на то, что перенесенная в сферу искусства книга Г<ого>ля была бы превосходна, ибо ее чувства и понятия принадлежат законно Хлестаковым, Коробочкам, Маниловым и т. п. Это так умно, что мочи нет!» (Письмо В. П. БОТКИНУ от 15 марта 1847. Белинский "Письма", т. III).   

Ожидалось от Писателя опять лёгкое, занимательное чтение, которое радует душу, но не требует ума, эмоционально прекрасно на столько, что затмевает всё остальное. И вдруг, это не то и не другое. А что? Здесь нет Чичиковых и Хлестаковых, а голые безымённые монологи и неважно о чём, и до полного разочарования. В общем, после этого вскипит всё что хочешь, даже «разум возмущённый».
А, впрочем, литературный критик сам признаёт, что «Переписка» не художественное произведение, не принадлежит к «сфере искусств» и, наверное, он (Критик) прав рассуждая, что «книга Г<ого>ля была бы превосходна», отнеси сие «чувства и понятия» к известным литературным персонажам Писателя. Но от чего же не менее забавно услышать от Хлестакова или Коробочки прения, например, о философских исследованиях Канта, что-нибудь из его «Критики чистого разума». Данное подобие (некая схожесть) в действиях и рассуждениях героев со своими родителями-писателями напоминают нечто из стремления наших (младших) домашних питомцев очеловечится - взять в манеру своего поведения, черты любимого хозяина. Так Лев Николаевич по натуре очень серьёзен, а поэтому его персонажи («питомцы») очень строги и требовательны к себе и к окружающим, как и он, работяги и патриоты. Фёдор Михайлович, пережив однажды стресс, психологический удар, не мог оставить без этих ощущений ни одного своего произведения, метко и точно вырисовывая их в душах своих читателей. Наш Писатель – это прежде всего христианин-идеалист, а значит и его герои должны держать равнения на такой вид приоритеты - они смешны и эмоционально ярки и всё же милы и добры даже во гневе, как бы он не пытался этого скрыть, затушевать
.
 (Да вот, у него же, Писателя, немного подальше на ту же тему н уже совсем по христиански.)
«Поразительно: в то время, когда уже было начали думать люди, что образованьем выгнали злобу из мира, злоба другой дорогой, с другого конца входит в мир, -- дорогой ума, и на крыльях журнальных листов, как всепогубляющая саранча, нападает на сердце людей повсюду. Уже и самого ума почти не слышно. Уже и умные люди начинают говорить ложь противу собственного убеждения, из-за того только, чтобы не уступить противной партии, из-за того только, что гордость не позволяет сознаться перед всеми в ошибке -- уже одна чистая злоба воцарилась на место ума.» (XXXII. СВЕТЛОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ).
(Вы только посмотрите, какова дистанция в понимании судеб человеческих и пророческих видений Писателя от Критика! На этом фоне Критик выглядит просто младенческим слепцом. Прогресс, свобода и т.д. - за чем и для чего? За крепостничество ума и (сюда же) к тому же образование для порабощения сознания – прямо не в бровь, а в глаз о сегодняшнем, о насущном!)

Для материалиста (добавим – христианина) Критика, т.е. смотрящего на вещи такими, какими они ему лично представляются и не больше, персонажи в "Старосветских помещиках" это «людей пустых, ничтожных и жалких», «существа совершенно пустые, ничтожные и притом нравственно гадкие и отвратительные». Но позвольте, какой нам интерес читать (а Критику восхищаться) о «пустых», «глупых» и «гадких»? А где же чувства и откуда переживания такие: «смешно» и «грустно»? Повторяя не однажды монологи (почти анекдоты) из его комедий, таких «смешные» и приятно «грустные», наподобие: «Позвольте вам этого не позволить», мы пытаемся поднять настроение, насмешить собеседника, сделать приятное приятелю и, как ни странно, это удавалось. А вы говорите - пустые и гадкие!
Вернувшись же к книге Писателя «Переписка», мы не берёмся обсуждать, судить о его философские взгляды, мы где-то согласимся с Критиком, что:

«Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
   А сапоги тачать пирожник,»

Но надо быть честным Критику и к себе, и самому не поддаться чисто эмоциональному чувству, а удержаться и оставаться всё же критиком литературным, а не «партийным».

«ДЫШЛО» ИЛИ НЕМНОГО САРКАЗМА (НУ ЧУТЬ-ЧУТЬ). Письмо в прошлое.
Прогресс! Нравственного прогресса в нас ещё так и не случилось, сколько всяких революций и войн прошло, не говоря уже о всеобъемлющих «успехах цивилизации, просвещения, гуманности» (3). Можно сказать, Виссарион Григорьевич, до сих пор в нас живо это самое «кто едет в санях, да сзади наедет экипаж с дышлом» Вы оказались правы: надо в солдаты их отправлять. (3). В общем ваша правда, когда говорите: «Я нахожу эту меру мудрою и в высшей степени справедливою с русским человеком иначе не справиться иной нарочно наедет для потехи.» С нами, это верно, «иначе не справиться»! («Бестия наш брат, русский человек!..» (5)) Вот и Николая Васильевича надо было бы тоже из его «прекрасного далёка», да «в солдаты», что бы не писал всяких «гнусных книг» (3).
Но это будет, будет совсем в скором будущем, когда под прогрессивным «Братский союз и свобода» станут отправлять не только в солдаты, но ещё куда подальше, даже целыми народами.

P.S. Когда что-либо хочешь или просишь, то должен знать наверняка то, что хочешь или то, о чём просишь и быть уверен в этом как в необходимом и полезном (в хорошем смысле, естественно), тем более, когда дело касается не тебя лично, а других судеб. Счастье крепостных он, Критик, видит в освобождении от тирании помещиков. А что мало свободных? И что они все благоденствуют, они грамотны, и значит, высокосознательны, добры и человечны, ну как те же помещики? Так что, угнетение, тирания только ли особенность крепостного права. Ох как часто по жизни бывает, освобождаясь от одной напасти, попадаешь ещё в худшую. Фёдор Михайлович разве не о жизни «свободных» писал: о их страданиях на нищете и обездоленности иной раз и по хуже, чем у раба.
Получился пролетариат - такой свободный класс, свободен настолько от всего, что кроме своих «цепей» в этой жизни получается ему нечего терять, т.е. позавидуешь и крепостному (достаточно припомнить, что писал о крестьянах В.И. Ленин, истинный поборник свободы, равенства и братства). Писатель оказывается ближе к правде - что невежество, хамство, а там и тирания, и угнетение не от крепостного права, рабочих не меньше угнетали; тогда как с хорошим добрым хозяином не только в семье будет мир и любовь, но и в ближайших своих, соседях.
«Свобода, равенство и братство» - вот уж точно овечья шкура, кто только на себе её не примерял и до сих пор пытаются влезать!

ПЯТНА НА СОЛНЦЕ.
«Я уже сказал, что задача критики и истинная оценка произведений поэта непременно должны иметь две цели: определить характер разбираемых сочинений и указать место, на которое они дают право своему автору в кругу представителей литературы. Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют - простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Причина всех этих качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь - поэт, поэт жизни действительной.» (3).

«Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия.» (3).

« "Старосветских помещиках" вы видите людей пустых, ничтожных и жалких, но, по крайней мере, добрых и радушных; их взаимная любовь основана на одной привычке: но ведь и привычка все же человеческое чувство, но ведь всякая любовь, всякая привязанность, на чем бы она ни основывалась, достойна участия, следовательно, еще понятно, почему вы жалеете об этих стариках. Но Иван Иванович и Иван Никифорович существа совершенно пустые, ничтожные и притом нравственно гадкие и отвратительные, ибо в них нет ничего человеческого; зачем же, спрашиваю я вас, зачем вы так горько улыбаетесь, так грустно вздыхаете, когда доходите до трагикомической развязки? Вот она, эта тайна поэзии! Вот они, эти чары искусства! Вы видите жизнь, а кто видел жизнь, тот не может не вздыхать!...» (стр.11) (3).
А разве мало не понятых мест у Критика, так, можно ли о «добрых и радушных» сказать, что они люди «пустые, ничтожные и жалкие»? И кто же будет о «нравственно гадких и отвратительных» «так горько улыбаться, так грустно вздыхать», согласитесь, уместней быть чувству брезгливости? По правде же, здесь ощущается нечто иное: нам неосознанно хорошо с ними – весело и легко, но сознательно принять их не можем, т.е. как для повзрослевшего ребёнка, милы и родны игрушки, но долг возраста обязывает и строжит его. А мало ли среди наших друзей, товарищей или просто знакомых Иван Ивановичей и Иван Никифоровичей, а может быть в этом и жизненное в творчестве, что мы украдкой, в них, персонажах, узнаём частичку самих себя, т.е. родное, близкое, понятное?
Повести Гоголя это рассказанные писателем анекдоты о своих «хороший» знакомых, попавших в смешные истории или смешных чертах характера и может не совсем красящие их. Однако говорить, что это истинный или полный портрет героя не вполне справедливо. Согласитесь, разве мало в жизни нашей бывало таких ситуаций, совершалось поступков, о которых стыдно даже подумать, а при воспоминании только краснеть за себя. Думаю, не мало их и у Критика. И что же все мы безвозвратно дурны? Достоевский утверждал, что, будучи даже совсем плохими, но если из какого непонятно побуждения, всё же сделаем добро кому-либо, то уже можно надеяться, что жизнь прошла не зря. Это очевидно, возможность была явиться на свет и второму тому «Мёртвых душ», если бы он, автор первого, даже не увидел, а почувствовал доброе влияние своего творчества среди своих близких и знакомых.
 Есть случай в Евангелия, когда Закхей, начальник мытарей и человек богатый, лишь за одну благосклонность к нему Иисуса готов был половину имения отдать нищим, «и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». (Лк.19:8). Проявить благосклонность, а значит поддержать и побудить Писателя к новым творческим поискам, к воплощениям прекрасных художественных замыслов и! …! Нет! не захотелось второго тома, а захотелось осмеять и освистать; не помогли даже Манилов, Наздрёв, Коробочка, Городничий, … в общем все те, кто так чутко действует и до сей поры на души наши!

МЕЛОЧИ.
Так «творчество» - это «божественное искусство» или к слову пришлось? Можно же было сказать, например, «космическое», как «космическое одушевление». Правда, такие новые и чудные сравнения мало кому представимы, а вот «божественное» и младенцу знакомы. Одним словом, увлёкся, а всё чувства. Вот и «Письмо» - всё от чувств. Писатель же просит не полагаться на чувства на их порывы.
Кто-то скажет нельзя судить, проговаривать до мелочей, но мы всё-таки рискнём.

«Странно! По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиэтизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя божие, почесывая себе... Он говорит об образе: годится -- молиться, а не годится -- горшки покрывать.» (2).

Говоря о религиозности, о молитве русского человека, очевидно Критик знает настоящее служение Богу, иначе не рассуждал бы так претенциозно об этих предметах. Тут парой не понимаешь даже, что у себя-то в голове, а что уже там говорить о посторонних неловкостях и странностях. Юродство, как состояние поведения, не всегда осознанное притворство (наведение на себя), которое так ярко проявлялось у некоторых святых, но куда больше и не так броско, и почти подсознательно, оно распространено среди простых граждан в мирском быту как прикрытие, как оружие к смирению и богопокланению; иначе, кому хочется прилюдно показать себя глупым, боязливым, а здесь уже чего угодно сделаешь: и «горшки покрывать» будешь и «чесаться» станешь.
Вот мне уже сколько лет, а каждый раз, подходя к батюшке на исповедь, напрочь вылетает всё из головы и стоишь дурак-дураком, глазами хлопаешь. – «Ну что же вы? … Не готовы?».

«Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, схоластическим педантством да диким невежеством.» (2)
У нас всегда так, если «толстое брюхо», то нет иного большего доказательства о бездеятельности и бесполезности или хуже, вредности носителя сего предмета.

(И всё же Писатель не сдаётся и пытается защищаться)
«С тех пор много, много изменилось в России, и теперь показалось многое другое. Что для крестьян выгоднее, правление одного помещика, уже довольно образованного, [который] воспитался и в университете и который всё же [стало быть, уже многое должен чувствовать] или <быть> под управлением <многих чиновнико>в, менее образованных, <корыстолюбив>ых и заботящихся о том <только, чтобы нажи>ться?» (5).

Мы подчиняем и нас подчиняют – это никуда не делось и не денется. Обстоятельства – это те же люди и их отношения друг с другом. В истории есть и такое, что иное «государство» даже очень грамотное за одну лишь идею искалечило и погубило граждан намного больше, чем все помещики вместе взятые, что и теперь ещё можно видеть, как цивилизованные и прогрессивные распоряжаются чужими судьбами и даже покруче, чем торговать себе подобными или просто убивают ради политических капризов, или используют как подопытный материал себе в утеху.

 «ТЯЖБА».
Однако, если от души, то прав Писатель: всегда спокойствие выглядит разумнее и убедительнее.

«Вы взглянули на мою книгу глазами рассерженного человека и потому почти всё приняли в другом виде. …
… Уже один такой подвиг должен был бы заставить мыслящего человека задуматься и, не торопясь подачей собственного голоса о ней, прочесть ее в разные часы своего душевного расположения, более спокойного и более настроенного к своей собственной исповеди, потому что в такие только минуты душа способна понимать душу, а в книге моей дело души.» (11)
Вот и давний друг Критика, ознакомившись с его статьёй, пытается вразумить его и не горячится. На что и отвечает Критик в ответном письме:
«Ты говоришь, что статья "написана без довольной обдуманности и несколько сплеча, тогда как за дело надо было взяться с тонкостью". (4).
И далее Критик уверяет его в обратном:
«Друг ты мой, потому-то, напротив, моя статья и не могла никак своею замечательностью соответствовать важности (хотя и отрицательной) книги, на которую писана, что я ее обдумал.» (4).
«Обдумал» здесь скорее сказано не в отношении Писателя, а, очевидно, относится к редактору журнала и к цензорам. А вот что он (Критик) пишет о слове «обдумал» уже к виновнику своей статьи, к Писателю.
«Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству» (4)
И ему предоставляется возможность отдаться этим чувствам уже к самому Писателю через личное письмо. Но кто ж обвинит его теперь в неискренности, ведь это он пишет не цензору, а всё ж, пусть и бывшему, но хорошему приятелю.

Да, надо было попробовать понять, а не рубить налево и направо, то что раньше было чуть ли не свято для тебя - талант Писателя. Так лес при беглом взгляде, да из далека на расстоянии - просто зелёный массив, а если не спеша, как художник, подойти, присмотреться, да рано утречком, когда туман ещё не лёг росою на зелень, то и нам вдруг явиться чудный пейзаж - «Утро в сосновом лесу». …
Нет! «Утро» не получилось, только массив.

«Впрочем, нисколько не прав будет тот, кем при чтении этой книги попеременно стали бы овладевать то жестокая грусть, то злая радость, -- грусть о том, что и человек с огромным талантом может падать так же, как и самый дюжинный человек, радость оттого, что все ложное, натянутое, неестественное никогда не может замаскироваться, но всегда беспощадно казнится собственною же пошлостью... Смысл этой книги не до такой степени печален. Тут дело идет только об искусстве, и самое худшее в нем -- потеря человека для искусства...» (7).

Иначе, каждый видит, то что видит или хочет видеть. Но Критик, как бы он не хотел, оказался прав, - происходило не просто «потеря человека для искусства», но, совсем немного, и это куда важнее, потеря его, Писателя, и для жизни. Тем более он этого не скрывает и просит быть к нему снисходительней. Строгий же тон Критика, даже порой оскорбительный, очевидно, из-за такого же жизненного положения – от угасания сил, от нездоровья.

«…  Это был сам Иван Никифорович! Но как изменился!
   -- Здоровы ли вы, Иван Никифорович? Как же вы постарели!
   -- Да, постарел. Я сегодня из Полтавы, -- отвечал Иван Никифорович.
   -- Что вы говорите! вы ездили в Полтаву в такую дурную погоду.
   -- Что ж делать! тяжба...» (4).


Да-а, тяжба! Никого ещё не пощадила, до самой малой крупинки, всё своё заберёт! И всё же пусть, пусть … можно отказать ему здесь в творчестве, в таланте, но не в искренности, пусть и не всем понравившейся, а когда же искренность кому нравилась, даже самому себе.
Хочется пожалеть их обоих и с ними обоими согласиться - "Скучно на этом свете, господа!"
Если человеческое мы готовы с легкостью обменять на «космическое»,
т.е. вечно бесконечное,
                неживое,
                нечеловеческое.
 
P.S. Совсем немного и история расставила все точки над и. Так уже в 1894 году в своём Историко-литературном очерке о Гоголе П.А. Матвеев писал: «Действительно поучительное и назидательное слово, обращённое автором «Мёртвых душ» к России, в книге под заглавием «Переписка с друзьями», раздражила многих, в силу слишком высокого настроения её автора.  Русское общество сороковых годов жаждало всякого прогресса, кроме того, который был указан в книге. Оно пришло в смущение и раздражение, когда любимый и авторитетный писатель, со всей силой горячего убеждения указал ему, что в основе всякого серьезного общественного воспитания и развития должно лежать стремление к нравственному и духовному совершенствованию природы человека, перед которым все остальное не более как пыль. Такое учение уже не удивляет теперь, но сорок лет тому назад такая мысль была признана вредной ересью со стороны друзей прогресса, прискорбным заблуждением расстроенного ума.
Таким образом, книга Гоголя, которую объявили плодом его крайней отсталости, как оказалось, значительно опередила свое время.» (13).

ПРИМЕЧАНИЕ.

1. Н. В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями.
2. В. Г. Белинский. Письмо Н. В. Гоголю 15 июля 1847 г.
3. В. Г. Белинский. О русской повести и повестях г. Гоголя ("Арабески" и "Миргород").
4. Письмо В. П. Боткину 28 февраля 1847 года. (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений. Том XII. Письма 1841-1848. Издательство Академии наук СССР, М., 1956).
5. «Вы сгорите, как свечка, и других сожжете!»Гоголь — Белинскому: неотправленный ответ. (Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 томах. Л.: Изд-во академии наук СССР, 1952. Том 13, «К № 200», с. 435–446.)
6. Н. В. Гоголь. Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.
7. Рецензия Белинского на выбранные места из переписки с друзьями. (В. Белинский. Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя. Спб. 1847. В. Г. Белинский. Собрание сочинений в трех томах. Под общей редакцией Ф. М. Головенченко.ОГИЗ, ГИХЛ, М., 1948. Том III. Статьи и рецензии 1843-1848.)
8. Из интернета.
9. Н.В. Гоголь. Авторская исповедь.
10. А. С. Кочетков. Баллада о прокуренном вагоне.
11. Письмо В. Г. Белинскому 20 июня 1847 г. (Гоголь).
12. х/ф «Свадьба в Малиновке»
13. Николай Васильевич Гоголь и его Переписка с друзьями. Историко-литературный очерк П.А. Матвеева. С-Петербург. 1894.