Последняя воля

На первый урок я иду вместе с порывами северного ветра. Он хватает ледяными когтистыми лапами умершие листья, заставляя их танцевать, беспардонно вламывается в еле натопленные дома, стуча по ксилофону хлипких оконных створок и покосившихся дверей. Сдувает с гор белые вихри, фактурными мазками разбрасывая их по земле, крышам, скелетам деревьев.
Гадское время года. Гадское агентство, из всех мрачных дыр направившее меня именно в эту, самую мерзкую. Но, селяви, мне нужны деньги. Пять франков за урок – сокровище для студента!
Вот этот дом. Мне кажется, или он чернее остальных на этой улице?
На пороге я задержался, слушая, как вместе со мной залетает внутрь жилища свистящая морозная трель. Заплутав в темном коридоре, она замолкает.
Глубоко вздохнув, я захожу.

- Сюда ходь!
Окрик из глубины дома рвет таинство тишины. Спотыкаясь, иду на голос.
- Прытче ходь, кх'артист.
В большой захламленной комнате единственным светлым пятном выпячивается кабинетный рояль цвета слоновой кости.
Я вопросительно смотрю на хозяина. Красномордый, расхрыстанный, руки в струпьях - это его я должен учить музыке?! Но он тычет рукой в сторону кресла, в котором...

- Очухался, птенчик?
Запах нищеты, болезни и старости приводят меня в чувство почище нашатыря, щёки горят от шлепков.
- Я... Что это... Как...
Ядовитый взгляд прожигает насквозь.
- Сопли втяни и подымайся, немочь. Деньги плачены не за ахи-вздохи.
Мощным рывком он вздергивает меня и ставит на ноги безвольной куклой.
- Но ведь... Она же... - Невозможно отвести взгляд от сидящей в глубине кресла мумифицированной старухи в черном, побитом молью платье. Высохшая кожа треснула в нескольких местах, обнажив жёлтую кость. - Неживая! - Вместо голоса выдыхаю цыплячий писк.
- Мы все помрем, - прокаркал Тод Вилс - так, кажется, зовут заказчика - и огладил складку на подоле старухи. - Но кто-то раньше, если будет распускать нюни.
Разряд страха прошел сквозь меня могильным холодком.
- Зачем вам… я?
- Мать хворала. – Он кивнул на старуху. – Кликнула меня единожды, хрипнула в ухо, что всегда дюже хотела музыку уметь, да после сразу померла. Пятнадцать, значит, лет собирал на роялю. Будешь заместо учителя, как там у вас это делается. Одна неделя – один урок, на поболе денег нет. Играй!
Прийти ещё хоть раз?! Да я лучше голодать до весны буду! Если вообще выйду отсюда.
- Н-но так нельз…
- Играй!!!

В полумраке бледные пальцы дрожат, но опускаются на клавиши. Звуки Шопена, родившись, привычно раздвигают стены, и я отдаюсь им без остатка.
Они несут меня мимо пышно-зеленеющих деревьев, мимо лугов, где буйство красок отражается даже в небесах, превращаясь в радугу. Мимо цветов с крошечными бриллиантами на лепестках, мимо облаков, упавших в озера и застывших там сахарными островами. Мимо полей, где каждый колос облит драгоценным металлом, мимо гор с посеребренными диадемами снегов. Могучая река звуков смывает копоть и ржавь с души, грязь лицемерных улыбок и интриг, очищает от уродливых наростов ненависти, избавляет от гнилого запаха страха.
Последний аккорд торжественно затихает, и я опасливо оглядываюсь. Река оставила капли на щеках Тода. Покрасневшие глаза растерянно оглядывают вновь сомкнувшиеся стены. Мы втроем долго молчим. Потом я поднимаюсь:
- Я приду к вам через неделю.