Школьница

Когда в спектре моих ролей не оказалось роли школьницы, дочь мне попеняла: как же так? Ведь это десять лет твоей жизни из шестидесяти. И, как всегда, это замечание плавно перетекло в лекцию: это – становление личности, это приобретение знаний, умений и навыков, которые человек потом не приобретает за всю оставшуюся жизнь. Надо сказать, Светлана исполняет когда вольно, а когда невольно при мне роль главного редактора.
Я поспешила её заверить, что всё поняла, и уже исправляюсь. Однако предприняла ещё одну попытку увильнуть от рассказа о своей хотя и не позорной, но и не блестящей роли школьницы, напомнив ей, что я писала об этом подробно в « Родословной», да и в этой повести в главах «Дочь» и «Сестра». Добавлять слова к её железобетонному взгляду не потребовалось. Я смиренно кивнула.
На самом деле, какой я была ученицей? Как меня воспринимали друзья, учителя, одноклассники?
И ещё один вопрос, который возник в разговоре с внучкой. Пятиклассница Аня меня озадачила: «Бабуль, а ты любила ходить в школу?»
Действительно, любила ли я? Честное слово, я себе такого вопроса никогда не задавала. Положено было и ходила, другого было не дано. Конечно, как все дети, я радовалась, когда утром по местному радио объявляли: «Внимание! Говорит Балашов. В связи с резким понижением температуры  занятия в школах города сегодня отменяются. Повторяю…». Дальше мы уже не слышали, так как истошно орали от радости, а, если и слушали, исключительно для того, чтобы доставить себе удовольствие.
Каникул, конечно, тоже ждали. А кто же не ждёт свободы? В летние продолжительные каникулы влетали, как в Хопёр, с разбегу и без оглядки. Наслаждались. Кто–то разъезжался по бабушкам и дедушкам, кто–то – в пионерские лагеря. Те, что побогаче – с родителями на Чёрное море. А я никуда не любила ездить. Мне нравилось в нашем саду. Родители выращивали для нас всё: крыжовник, клубнику, смородину всех цветов, малину вишню, все овощи – словом, полное гастрономическое раздолье на фоне шикарно разнообразных цветов. Свободы тоже хватало. Родители на работе. Если сделать всё, что они нам наказывали выполнить к их приходу, то можно было и на Хопре позагорать, и книжки почитать, и в куклы поиграть с подружкой Наташей.
Была, конечно, сестра. Старшая. Но, если её не злить, а сделать сразу всё, что велели родители, то она была вполне мирным человеком. Но хорошей быть трудно. Она, образцово – показательная, не могла меня понять, поэтому «шугала» постоянно.
В школе я не любила некоторые предметы, чему потом сильно удивлялась. Ну, ладно, я не любила всё «математическое», то есть те предметы, где нужно было что–то считать. На алгебре одну цифру не так посчитала, уравнение не решишь; на химии – коэффициенты не так расставила – валентность не соответствует и т. д. Но не любила и историю. Может быть потому, что вёл её Нейман Борис Иосифович, как потом выяснилось, кэгебист в отставке. У меня всё время было ощущение, что он своей длиннющей указкой вот-вот кого-нибудь не просто ударит, а прямо убьёт. Так воинственно он ею размахивал. Мифы Древней Греции, считай, сказки, он рассказывал так, как будто читал инструкцию по применению отвратительной микстуры.
И только потом, когда в старших классах к нам пришла Доброхотова Мария Васильевна, несколько эксцентричная, но интеллигентная, знающая историю, любящая детей, умеющая увлечь, я полюбила предмет и даже посвятила ему всю оставшуюся жизнь - стала учителем истории. Многое из того, чему меня научила М.В., мне пригодилось в жизни. Она научила меня философски мыслить, читать научные труды, правильно конспектировать. Собирать именно нужные книги, постоянно «советоваться» с ними. Это осталось у меня на всю жизнь.
Знания по подбору, систематизации материалов и созданию музейных экспозиций очень пригодились мне при оформлении Ленинской комнаты, музея боевой и трудовой Славы, Пионерской комнаты и зала профориентации. Они неизменно занимали первые места.
Кстати, оформительскому делу меня научила тоже учительница – черчения – Валентина Яковлевна Гусева. Мы боялись её. Она не унижала нас. Просто была очень строгой. Очень. Моя сестра Валя в это время была освобождённым секретарём комсомольской организации школы. Она знала, если на заседание комитета комсомола не пришли ребята, значит, завтра у них черчение. И никакая сила не могла оторвать их от чертёжной доски: придти на урок к В. Я. с невыполненной домашней работой было немыслимо! Она лично собирала форматки и, пока учащиеся готовились к работе (чертили спецификацию, делали наброски в рабочей тетради), она просматривала домашние работы, перьевой ручкой с яркими красными чернилами размашисто делала поправки и ставила оценки. Отбирала двоечные работы. Называла учащихся и заносила их фамилии в свою тетрадь. Это значило, что после уроков бедолаги будут выполнять работу под её руководством. Удостоиться такой чести – не дай бог! Домой можно было уйти только тогда, когда работа была выполнена на три балла.
Доставалось и отличникам. Например, мне. Нас оставляли с лодырями, как она называла несчастных, чтобы мы по комсомольской линии «шефствовали» над такими, как Лыгин, Ильин, Колпаков и др.
Но зато на выходе из школы мы умели читать чертежи и грамотно чертить, знали всё о разрезах и сечениях, не путали ортогональную проекцию с кабинетной, а, главное – мы знали, что залогом любой успешной работы является правильно организованное рабочее место и грамотно подобранный инструмент. Даже карандаш на её уроке был таким главным инструментом. Никаких «огрызков», то есть карандашей меньше половины его первоначальной длины. Никаких «общих» для всех работ. Для основной работы – карандаш Т, для обводки – 2М и только правильно заточенный и заправленный на нулевой шкурочке. Этот принцип отношения к инструментам (даже кухонным) служит мне по сей день. Практически всю жизнь занимаясь оформительством, я никогда не забывала и уроки рисования моей строгой учительницы. Я знала, что кисти нельзя держать в воде. Их нужно тщательно промывать после каждого вида работ и осторожно, по ворсу, обсушивать специальной салфеткой, без которой мы в своё время просто не допускались к работе. Благодаря такой аккуратности мне удалось сохранить кисти в хорошем состоянии на протяжении 30 лет.
Она научила нас видеть и планировать пространство, подбирать шрифты, писать кистью и плакатным пером. Кто знал тогда, что эти навыки так пригодятся мне в жизни: параллельно с учительством я всю жизнь занималась оформительством.
Не меньшую благодарность испытываю к учителям русского языка и литературы Юдиной Ольге Ивановне и Дудиной Любови Павловне. Они научили меня чувствовать красоту и весомость слова, его потрясающие возможности, и если я не вполне овладела языковыми навыками, то это только моя личная несостоятельность.
Тем, что я полюбила книги, особенно книги о жизни замечательных людей, я обязана им.
Однажды при встрече моя уже очень немолодая учительница Ольга Ивановна сказала мне, тоже уже учительнице: «Я читаю, Верочка, в газетах о тебе и твои статьи, и стихи и горжусь». Эта похвала и признание значили для меня не меньше, чем правительственная награда. И я старалась. Чтобы не огорчать любимых учителей. И быть похожими на них.
Ради чего мы ходим в школу? Ради оценок? Оценки, конечно, это важный показатель, но всё–таки они - не отражают главного: хочется ли тебе идти в школу, комфортно ли тебе там? Если тебе неуютно, то тут не до учёбы. Вот здесь очень важно иметь школьных друзей. Обязательно. Тогда, если даже предстоит трудный день, контрольная, например, ты знаешь, что подружка рядом. И если будет совсем туго, она поможет. Вместе и пирожок на двоих в школьной столовой вкуснее, и дорога домой короче и веселее. И рассказать подружке проще то, за что взрослые начнут «воспитывать».
Мои школьные годы закончились тогда, когда я вышла на пенсию. И много лет слышала на линейке 25 мая песню:
«Школьные годы чудесные,
С книжкою, дружбою, с песнею.
Как они быстро летят,
Их не воротишь назад.
Разве они пролетят без следа?
Нет, не забудет никто никогда
Школьные годы».
Эта живучая песня потому и поётся столько лет, что в ней простая правда: как бы они ни проходили, эти школьные годы, они не забудутся никогда. И чем активнее, чем насыщеннее твоя школьная жизнь, тем больший след она оставляет в судьбе и сильнее влияет на неё. В школе имеет значение всё. Первые роли играют учителя, но ведь и каждый ученик, и я – все -  и актёры и зрители одновременно. И успех зависит от каждого. От учителя, как от личности, зависит не только то, чему он учил и научил, но и то, как одевается, как говорит, как двигается. Я, например, мало что помню из курса «Конституция СССР». Скучноватый предмет, далёкий от нашей бесшабашной школьной практики. Но вот как выглядела наша учительница Барановская Валентина Григорьевна, помню до сих пор. Всегда безукоризненно отутюженное платье (тогда все ткани ещё были мнущиеся) обязательно с подобранным по контрасту, но в тон, шёлковым шарфиком, заколотым изящным аграфом. Менялись шарфики, но стиль оставался неизменным. На нынешний манер я бы присвоила ей титул « Мисс Элегантность». Она и в манере говорить была аристократкой в лучшем смысле слова: научные термины и сложные понятия в её объяснении были так привлекательны и так уместны, что без них, казалось, не будет праздника познания.
Она была приветлива, говорила, никогда не повышая голоса, в перемену могла что-то неформально спросить, но никто никогда даже в мыслях не мог допустить с ней никакого панибратства.
Мы были очень трудным классом. Из 36 человек к 8 классу 9 мальчишек уже состояли на учёте в инспекции по делам несовершеннолетних. Бедная классная Сюльгина Анфиса Георгиевна старалась нас «вовлекать». Но ни артистов, ни спортсменов среди нас так и не прорезалось. У меня, Ольги Польсковой  и Виктора Разорёнова обнаружились некоторые способности чтецов-декламаторов. И, помню, даже на городском смотре-конкурсе заняла как-то первое место. Фотокарточку победительницы поместили на школьную доску Почёта, и я при каждом удобном случае старалась пробежать мимо, чтобы полюбоваться своим, прямо скажем, неказистым изображением. Виктор Разорёнов хорошо рисовал, я оказалась с ним в компании в роли редактора и оформителя заголовков, рамок и пр.
Если я и не любила ходить в школу, то из-за мальчишек, которые хулиганили, особенно в 5-6 классах. Они сбрасывали со столов вещи, толкались, кричали, больно дёргали за косы.
В старой школе были ещё не столы, а чёрные парты с двумя отверстиями для чернильниц. Поясню. Когда мы начинали учиться, ещё не было шариковых ручек. В крохотных мешочках на длинной тесёмке носили из дома чернильницы, привязывая их к портфелям. Чернильницы назывались непроливайками. Они и не проливались, ес-ли их нести ровно, не размахивая портфелем. Но по дороге длиной в километр обязательно что-нибудь приключалось. Например, с горки лучше было ехать, чем идти. Съедешь, и, считай, третью часть пути одолела. Единственным транспортом был, конечно, портфель. Драться мальчишкам тоже было удобнее портфелями со всеми вытекающими, в буквальном смысле, последствиями.
Потом чернильницы завели школьные. Раздавали их дежурные из специальных фанерных ящичков. Вот тут чернилки иногда просто летали. Разумеется, «звёзды» чернильные украшали класс от ремонта до ремонта. Чернила были качественные, химические, а таких эффективных моющих средств, как сейчас, не было.
Так вот. Вытащив чернильницы из отверстий в парте, Витька Крипан и Вовка Кудин, сидевшие за мной, просовывали развязанные на концах моих кос ленты в отверстия своей парты, завязывали их внутри и, пока я сидела, всё было хорошо. А когда мне нужно было идти к доске, я смогла только привстать. Дело было на уроке математики. Анфиса Георгиевна, наша классная руководительница, видя, что я не тороплюсь, теряя терпение, повторила: «Никашкина Вера, в чём дело, иди к доске!». Я стояла, не шевелясь. Она раздражённо махнула рукой, что-то записала в тетрадь, которую всегда держала в сильно намелённых руках, и отложила разбирательство до перемены. Времени было в обрез. Прозвенел звонок. Я быстро записала задание в дневник, а потом, развернувшись, треснула сначала одного, а потом другого «соседа» по голове. Погрозила кулаком. Меня отвязали. А. Г. попросила меня остаться, но, поняв, что виноваты мальчишки, не стала мне ставить двойку за отказ отвечать, а им записала в дневники.
С Витькой мы так и остались в контрах, а с Вовкой подружились в 6 классе. У него умерла мама. Он сильно плакал. Мы очень его жалели, по очереди ходили к нему домой. Он приглашал меня на каток в парк Куйбышева, в обиходе именуемого Кубышкой. Я не умела кататься, но отказаться не могла – боялась его огорчить. Он терпеливо учил меня, и, кажется, эта роль учителя ему нравилась. А я радовалась, что он отвлекается от своего горя. На 8 Марта он подарил мне открытку с изображением космонавта Германа Титова.
После окончания школы он приезжал, уже будучи военным, с женой Клавой и тремя детьми. Детей они оставили у Клавиной мамы, а мы вчетвером (гости и мы с мужем – тоже нашим одноклассником) сидели заполночь, вспоминали школу. Припомнила я Вовке и тот случай с косой. Он искренне раскаялся и пожалел, что у меня теперь нет тех кос. Оказывается, они им очень нравились.
Мальчишкам, да и вообще мужчинам, особенно дорого в девчонках то, чего у них нет: косы, бусы, каблучки, пышные юбочки, про-зрачные блузочки и т. п.