Прадикудель. часть 1. измена. глава 2. одрослав

Лосиным дубком в Рутенском княжестве как раз и прозвали то самое приземистое деревце высотой чуть ниже аршина, которое так испугало Прадикудель. Этот коротышка был поистине страшен- искрасна-чёрная слоистая кора, по которой обыкновенно сновали белые черви, напоминала многим людям тлеющую плоть, маленькая крона с кривыми сучками, вокруг которой в часы прохлады кружил бурый рой паутов, тоже выглядела как-то угрожающе, даже листья хоть и были подобны листкам обыкновенного дуба своим волнистым узором каймы, а всё же имели иной цвет- то ли серо-зелёный, то ли серо-голубой, в общем, тоже напоминающий собой истухшее мясо. Даже дрожали на ветру эти листья как-то страшно- от того, что сучья, к которым они крепились, были короткими и толстыми и не раскачивались на ветру, как у других деревьев и кустарников, и потому листья будто жили отдельно от дерева, одновременно, судорожно дёргаясь от потока холодного воздуха- они будто перемигивались с путником, увидевшим дубок, а их вкрадчивый шелест словно говорил ему: «Мы-плясуны смерти, а болото- это колыбель твоей погибели, смирись, смирись, путник…». В «Сказе о пяти погибших богах» Верховный Бог ниспроверг покровителя болот Клюзеня и потому народ Рутенского княжества толковал всуе, что в лосином дубке будто бы заключён его дух, но священники разъясняли людям, что это всего лишь предрассудок и что по книге «Верховный Бог лишил Клюзеня жизни без всякого остатка», особенно упирая на слово «остаток». «Древо есть древо»- так говорили они, но и смерды, и рабочие, и вольные крестьяне, и купцы, и даже бояре продолжали всё равно верить в жизнь этого злого болотного духа. Однажды один живописец на стене главной сборницы Синельского Приверха изобразил бога Клюзеня в виде лосиного дубка, а четырёх оставшихся погибших богов- тоже в виде иных смертоносных растений, произраставших в Стране озёр и яблонь, которые сгорали в праведном огне, источаемом всесильными дланями Верховного Бога. Живописец думал, что роспись будет люба князю Всевладу, что тот оценит по достоинству его работу, но тот осерчал и приказал отрубить ему голову прилюдно за ересь, пусть и не предумышленную- закон Рутенского княжества был суров.
«Нет кривды без правды, как дымка без огонька»- такова была народная мудрость рутенцев, и эта поговорка как раз была под стать сему случаю- раз уж дерзнул богобоязненный народ Страны озёр и яблонь усомниться во всемогуществе Верховного Бога и поддаться староверным, еретическим, глупым кривотолкам, то причиной тому мог быть только страх, страх, который невозможно обуздать никакими проповедями. Прошу прощения у читателя, что, может быть, ненароком ввёл его в заблуждение- он мог подумать, что только внешний вид лосиного дубка и вызывал у людей страх, но на самом деле истина была гораздо страшнее. Всё самое опасное сосредоточилось ни в мрачном стволе дерева, ни в его крючковатых ветвях, ни в его колеблющихся листьях, а в его огромных раскидистых корнях, спрятанных в болоте, которые сулили погибель каждому, кто наткнётся на них. «С виду он низок, да корень- глубок, кто это, дети…»- так начиналась рутенская загадка, ответ на которую вы знаете. Стоило только какому-нибудь нерадивому кричнику или собирателю ягод провалиться в болото и случайно задеть ногой корни лосиного дубка, как они в тот же миг оживали, становясь похожими на змей, и начинали со страшным звуком скручиваться вокруг его ног, ломая кости, из-за чего путник быстро обессилевал и, не сумев выбраться из болота, погибал, после чего коварное деревце долго и медленно подпитывалось соками мертвеца. Сначала люди думали, что дубок как-то чувствует кровь, что и приводит в движение его корни, поскольку жертвами дубка почему-то становились только молодые женщины; однако, когда в Рутенском княжестве на болоте погиб первый мужчина, то стало ясно, что дубок не щадит никого.  Почти всегда пленников дубка не спасало и то, что рядом с ними находились другие люди, которые могли бы их вытащить- за последние десять лет в Стране озёр и яблонь известны были только три случая спасения людей от корневых пут, и то двое из трёх спасённых навсегда потеряли ноги и остались хромыми. Самая удивительная история спасения произошла пару лет назад именно здесь, на одном из болот близ Крицековальной слободы- тогда мужики поспели при помощи топора выкорчевать дубок во время того, как один старик-кричник угодил в эту ловушку и, уволакиваемый на дно, уже захлёбывался, да и разрубить главный корень, который и давал жизнь всем остальным корням, скрытым на глубине. Когда корень был перерублен, из него хлынула тёмная, смрадная жижа с каким-то надсадным, прерывистым, хриплым звуком, словно это был не корень, а человеческое горло, захлёбывающееся от предсмертного кровохаркания, будто это голоса всех погибших на болоте людей слились в один звук. «Лосиный дубок — это более змей, чем дерево, а его корни- не корни, а суть пресмыкающиеся члены»- так толковали некоторые умные люди и были по-своему правы. Почему это болотное деревце назвали лосиным дубком до сей поры остаётся загадкой- бабки говорили, что якобы потому, что в эту западню часто попадались лоси, разгуливавшие по болоту, хотя люди становились жертвой дубка куда чаще, чем животные, посему данное объяснение было сомнительным; возможно, что-то подобное рогам особенно пытливый глаз мог отыскать в ветвях дубка, но сходство также было весьма и весьма отдалённым.
 «Надо бы перехватиться, для удобства…»- думал Явор, глядя на Пряду, которая из последних сил держалась за скользкую лопатку, острый край которой больно резал ей ладони. Но юноша всё же не решался оставить лопатку и взять Пряду за руки, поскольку тогда ему бы пришлось подвинуться ближе к обвалистому и зыбкому краю островка и тогда, вероятно, Пряда увлекла бы его за собой в болото, а корневых ответвлений у дубка было настолько много, что хватило бы и на него, и на неё- Явор это прекрасно понимал. Рёв из глубины усилился, а потом что-то громко хрустнуло — всё это произошло настолько внезапно, в один миг, что кричник даже не успел понадеяться, что ноги Прадикудели остались в целости- женщина разомкнула онемевшие пальцы и пошла было на дно, но Явор успел схватить её за руки; железная лопатка, прощально сверкнув, полетела в болотную топь, как бы возвращаясь в то место, откуда она произошла. Спаситель крепко сжал руки утопающей и подался назад, почувствовав, что сейчас сопротивление стало сильней и что выстоять ему будет непросто, Прадикудель же с надеждой и доверием смотрела в глаза Явора, уже перестав кричать. Тут юноша почувствовал, что теряет почву под ногами и стал пятиться назад, беспомощно семеня и взметая грязь- из-за этой суеты он стал скользить и валиться ещё сильнее и в один миг упал в болото вслед за женой кузнеца. «Это конец. Конец для неё и, может быть, для меня…»- подумал Явор, погружаясь в топь с головой. Несколько мгновений вязкой темноты вначале повергли кричника в страх, однако тут он понял, что ничего хуже быть уже не может, что страх этот предельный и потому дальше бояться чего-то ещё не имеет никакого смысла. «Теперь я знаю, что такое смерть»- подумал Явор. -«Ну, где же ты дубок- возьми и меня…»; но когда он вынырнул на свет, то, отплевавшись и обтерев лицо рукавом, увидел невдалеке от себя Прадикудель- уже не тонущую, а болтающуюся на поверхности, как чёлн- взгляд её был тревожен, но лицо покойно- Явору стало ясно, что никакая сила её уже не держит за ноги.
-Ну ты и дура, Пряда…- повторил свои же слова Явор, только в этот раз без всякого веселья, воздел руки к небу, как бы благодаря Верховного Бога за то, что  тот уберёг их от гибели. Спасение настолько обрадовало и кричника, и кузнечиху, что они даже не задумывались о том, почему дубок так легко отстал от Пряды; через несколько мгновений они уже выкарабкались на берег, ёжась от усиливающегося ветра. Наконец, опомнившись от страха за свой живот и живот Пряды, Явор загрустил от того, что потерял две хорошие вещи- нож для резки тростника и лопатку для крицы. «Ах да, тростник, тростник и кувички!»- подумал Явор. - «Не знаю, нужны ли они ещё Прадикудели, но оставаться в долгу я не хочу, да и когда я ещё пойду на болото! Видимо, уже осенью». За неимением ножа тростник пришлось драть с корнем, что было занятием весьма хлопотным- Явору пришлось немного подрывать хлипкую землю кочки, на которой этот тростник рос, и, присогнувшись, тянуть его вверх. «Ну не дура ли она?»- спрашивал себя Явор. - «Чёртовы кувички! Кувички…А ведь мне ещё было стыдно не знать, что такое эти кувички. Стыдно знать, что такое кувички — вот что поистине стыдно! Бабья чушь!». Прадикудель в это время доедала воронику с того же самого куста, который она заприметила тогда, когда они пришли на болото. «Как будто мне это почудилось, будто ничего и не было!»- подумал Явор. «Сгодятся?»- спросил кричник у Пряды, выходя на сушу и показывая ей стебли камыша, после чего та одобрительно кивнула.
Чтобы немного опомниться от ужаса и просушить свою обувь кричник и кузнечиха присели на бережку- Прадикудель на камень, а Явор- на какую-то трухлявую корягу. Явор снял свои сапоги- несмотря на хлипкость, они не развалились после сего происшествия на болоте, но воды в них набралось много. Прадикудель тоже сняла поршни, размотала портянки, очистила их от мха, отжала их и через какие-то мгновения надела всё это обратно.
-Хороший ты человек, Явор. - сказала Пряда, отжимая промокшие портянки и глядя на кричника пустым, отстранённым и даже немного задумчивым взглядом, после чего скупо, но нежно улыбнулась и потупила свой взгляд в землю, ивовым прутиком пытаясь вывести на глинистой почве какой-то узор, напоминающий кружево; а между тем усиливался ветер, очерет стал трепетать, затрепетала и мокрая косынка, обвязанная вокруг шеи Прадикудели, из-за чего капли с неё полетели в сторону Явора и попали на его лицо, затрепетали и её тёмно-русые волосы, а тучи на небе хоть медленно, но сгущались. «Отчего мы сидим? Отчего молчим?»- думал Явор и ради забавы даже вообразил, что дух Клюзеня, заключённый в  лосиный дубок, всё-таки одолел их и что они уже мертвы и находятся не на земле, не рядом с болотом близ Крицековальной слободы, а в царстве мёртвых, которым правит Архиматерь, потому и ветер здесь такой колючий, такой морозный и такой смрадный. «А может это начинается тот самый Великий ветер и всё живое скоро сгинет?»- промелькнула в голове юноши новая мысль, но тут Прадикудель чихнула и кричник отошёл от раздумий, взглянув на жену кузнеца- и тут она стала ему желанна так, как никогда. Отчего-то именно сейчас ему хотелось вкусить мёд бледных обветренных губ, испещрённых трещинами, которые немного потемнели из-за сока ягод вороники, который влился в них- Явор чувствовал, что этот миг нельзя упускать и нужно что-то делать.
-А можно я тебя поцелую, Пряда? -с неожиданной для себя смелостью проговорил Явор, вообразив себе то, как Прадикудель сначала растеряется от этих слов, покраснеет, ответит Явору отказом, а уж потом наградит его одним скупым поцелуем в щёку.
- Нет, нельзя. - ничуть не удивившись странности вопроса сухо ответила Пряда, сломав в руке свой прутик.-Тем более, я и не хочу этого- мало того, что я верна мужу своему, Вешнаку, так ты ещё и очень дурен собой- лицо у тебя ну совершенно некрасивое.
- А что в нём некрасивого?
- Ха, вот невидаль какая- живёт себе, живёт человек двадцатый год и никак в толк не может взять, что рожей не вышел! Да неужто тебе ни одна баба об этом не сказала? Я, видать, самой честной оказалась, Яворушка! - со смехом сказала Прадикудель и хлопнула юношу ладонью по колену.-А может и самой злой…
- Да нет ведь, Пряда, ты не поняла меня! - резко убрав руку Пряды со своего колена поспешил объяснить свои слова Явор, в голосе которого не слышалось ни малейшей обиды, но звучало какое-то намерение, какая-то странная решимость.- Я-то знаю, что урод, но мне любопытно, что именно тебе во мне не нравится- рябь ли, губа ли обвисшая, бледность может, али худоба, нос кривой…Глаз ещё косит у меня…
- Рябой ты.-сказала Прадикудель и стала пристально рассматривать лицо Явора, будто лекарь.-Остальное- не так важно. Щека левая ещё ничего, но вот правая…
- Ну, знаешь, Пряда, я ведь рожу себе не выбирал. Была б моя воля- поблагообразнее бы подыскал что-нибудь. Зато у меня норов ладный, и душа добрая- а это ведь главное, не так ли, Пряда?
- Но и норов ведь, Яворушка, ты себе тоже не выбирал- ты таков, каким тебя матушка с батюшкой воспитали.
-Так я сирым рос- не было у меня ни матушки, ни батюшки…-поспешил оправдаться перед Прядой Явор.
-Это не важно!- дерзко сказала Прадикудель, поправив развеваемые ветром волосы и отвернув голову в сторону от кричника.-Важно то, что ты таков, каким тебя сделали люди вокруг, так что нечего своей душой похваляться! А то нынче некоторые бабы считают себя добрыми, ежели любят женишков своих за душу, не взглянув на плохую наружность- глупость это! Любовь к душе так же слепа, как и любовь к наружности, ведь никто на свете ничего не выбирает, Яворушка, запомни это хорошенечко!
- Можешь думать всё, что угодно, но зачем тебе толковать о том? Ладно я не обижусь, а другой ведь возьмёт, да и обидится. Ещё и возненавидит себя, а то и пойдёт к ехарихе, да и повесится на ней.
- Ну обидится, ну повесится, и что с того? И что с того, Яворушка?!-ещё более дерзко, но даже с некоторым волнением в голосе сказала Пряда, вставая с камня и пытаясь как-то отряхнуться, однако, быстро поняла, что ещё больше размазывает по сарафану болотную склизь и прекратила это занятие.-Тем более я бы не стала говорить, если бы ты меня на грех не толкал! Ишь ты, целоваться задумал, любовничек ты мой болотный! Выискался чудак!
- Тьфу ты, скверная змея! Вот выберусь из слободы когда-нибудь в город и стану я купцом- и будет у меня сразу пять жён- и все красивые, и на убогое моё лицо ведь не посмотрят!- -сказал разгорячённый Явор, пытаясь за напускным пренебрежением к Пряде скрыть свою глубокую обиду. Явор пытался перекричать ветер, который становился всё более шумливым, но боялся, что его крики будут неверно будут приняты Прядой за раздражение.
- Ишь ты! - быстро отозвалась Пряда и снова присела на камень. С каждым словом в голосе кузнечихи слышалась всё большая хрипота, из-за чего её голос помигово менялся и приобретал какую-то нарастающую таинственность и томность, которая, как казалось Явору, была совсем не к месту её насмешливым речам.-Я оценила замашку…Красивые все будут, говоришь? Нет, я охотно верю, но что же ты баб по наружности судишь, а про своё убожество вспоминать не хочешь- справедливо ли это? Мог бы ты, скажем, жениться на одноногой?
- Кто ж знает, Пряда, куда жизнь-то заведёт. Но хотелось бы всё-таки жену с обеими ногами…
- А вот представь, Яворушка- у тебя красивая жена, положим, как я, и вдруг в один миг она ногу теряет. Неужто оставишь её? Неужто на произвол судьбы бросишь?
- Да где же это она ногу потеряет? -удивлённо спросил Явор, вытаращивая свои пустые, мутно-серые глаза.
- Да неважно это! - выпалила Пряда, снова встав с камня и стала похаживать из стороны в сторону.-Ну, скажем, как я- провалится в болото, а дубок-то её и хвать...
- Тьфу ты, чёртов дубок! Моя жена не будет такой как ты, Пряда, и на болото не полезет.
- Явор, ты или мои слова не понимаешь, или отвечать не хочешь... На гвоздь твоя милочка напорется, да и корча злая случится с ней, лекарь ногу отрежет. Бросишь тогда жену или нет?
- Конечно не брошу, не оставлю! Это ведь подло. Подло, Пряда, тут совсем другое дело…
- Ну так, а в чём разница между той, что до свадьбы была без ноги была и той, что уже в замужестве потеряет ногу? Разница только во времени. - развела руками Прадикудель.
- Любишь ты загадки всякие! Ну ладно, тут я не буду пререкаться, но меня венчать с одноногой не надо- рожа у меня хоть и рябая, но ноги в целости.
- Так я вижу- прыгаешь по болотам, как олень! Так вот и ты меня с собой не равняй- я самая милая в слободе, а у тебя- лицо рябое!- насмешливо сказала Пряда и снова уселась на камень рядом с Явором. «Я, может, и как олень бегаю, но ты-то вот что то встаёшь, то садишься…»-думал Явор, суетливость Прадикудели которому напоминала повадки какого-то зверька, название которого он вспомнить не мог; а потому решил немного сменить предмет разговора и рассказать историю про своё лицо, хотя внутренне и понимал, что лучше было бы отделаться от Пряды поскорее и идти домой, а не истории сказывать.
-Я изгноем в детстве переболел. Сдюжил, как видишь. С лисенятами любил играться, а один, самый резвый пройдоха, мне палец прокусил. Через неделю колотить начало, а потом и пятна появились. Вот и осталось с тех пор…-сказал Явор и указал рукой на лицо, а затем развернул саму руку так, чтобы Пряде были видны и те рябины, которые на руке были.-Вот ещё, погляди! Хорошо, хорошо, что сдюжил, потому я Бога не корю, что уродом стал- хорошо, что я вообще жив.
-Слушай, Явор, а ты ведь знаешь Жижела? -как-то неожиданно спросила Пряда, снимая косынку со своей шеи, которую она распластала на своих коленях для того, чтобы она быстрее сохла.
-Не только знаю, но и дружу с ним!- с какой-то гордостью сказал Явор.-А зачем тебе Жижел?
-Он вот- красавец то, что надо! Ещё и кузнец первого молота, как мой муж! -с восхищённым блеском в глазах сказала Прадикудель, глядя на своего собеседника. «Как же приятно ловить на себе красивый взгляд красивой женщины, даже если она думает вовсе не о тебе!»-так думал Явор.
-Да, бабы его любят.-согласился юноша.
-И ты даже не будешь пререкаться?
-А зачем мне пререкаться? Человек он хороший- и ликом вышел, и дар кузнечный имеется- в двадцать пять годов-то мало кто становится кузнецом первого молота. Наш слободской староста Борис, к примеру, только к пятому десятку им стал…
-Какой же ты добряк, какой скромник! - восхищённо сказала Пряда.-Не то, что я! Да если бы кто-нибудь сказал, что моя подруга милее меня, я бы задушила его, а уж опосля подругу…
-Вот потому у тебя подруг-то и нету.-усмехнулся Явор.
-Нет, правда, Яворушка, я очень люблю тебя за то, что ты честен перед собой и друзей не попрекаешь из зависти!
-Так делают только бабы. -ответил кричник, а затем ещё прибавил.-Причём все бабы! А ты, по-моему, не любишь меня, а только дразнишь, уязвить хочешь…
-Да нет же, правда нет! А ещё купцом заделаться — это ты славно придумал!
-Тьфу ты, Пряда! Я до сих пор понять не могу ты добрая или злая…
-Я не добрая, и не злая, ведь нет на свете ни добра, ни зла…Я-честная. Перед собой и перед другими.
-Никогда я тебя не пойму, попрешница ты мерзкая…Пойди умойся на речке что ли, тут недалеко.
-Знаешь, Явор…-начала Пряда, словно не обратив внимания на увещевания кричника.-Я всегда думала, почему же красивые люди так легко дружат с уродами, да и сами уроды с охотой принимают дружбу от красавцев?
-Что ж тут непонятного? - удивился Явор.-Дело тут ясно- те, что лицом не вышли, тянутся к видным красавцам, чтобы почаще с милыми девицами знакомиться в такой компании, а красавцы тянутся к уродам, чтобы красоту свою яснее обозначить! «Быстрее бы спровадить эту безумную, а то мне уж надоело толковать про уродов, да про красавцев…»- подумал кричник.
-Умно ты толкуешь, Яворушка- я ведь раньше сама так думала. Ровно теми же словами думала. А потом поняла, что это несуразица какая-то- зачем уродам быть в обществе красных девиц- они только раздразнят себя, а любви не сыщут? И зачем красавцам обозначать свою красоту- глупость какая! Всё самое прекрасное на свете заметно и так…
Тут Прадикудель задумалась, глядя на небосклон и подыскивая красивые объяснения своим словам, а потом спросила:
-Вот скажи, Яворушка, ты любишь на журавлей поглядывать? На то, как ровной стаей они летят осенью в тёплые страны, или на то, как весной они возвращаются сюда, в Страну озёр и яблонь, встречая нас весёлыми криками?
-Ненавижу журавля- он такой подлец! - неожиданно выкрикнул Явор.-Добрая птица ведь гнездовища на юге не знает, живёт здесь зимой, хохлится, хохлится от холода, а улетать не думает! Пропитание ищет, согревает птенцов своим пухом воробей какой-нибудь- я-то уверен, что он презирает этих всех журавлей…Грачей…Кукушек…-тут Явор остановился, понимая, что разговор уходит не в ту сторону и что он намеревался закончить эту глупую беседу.-Да и при чём здесь журавли?
Явор явно лукавил, говоря: «Да и при чём здесь журавли?», поскольку он понимал, к чему клонит Пряда и что она уподобила журавлям красивых людей и, выразив нелюбовь к журавлям, он на самом деле намекал на то, что ему противны красивые люди наподобие Жижела- хоть Явор и пытался скрывать зависть к наружности своего друга-кузнеца, да не стерпел и высказал это намёками и уподоблениями. Жижел был по мнению Явора подобен журавлю не только из-за красоты, но и, например, из-за того, что был как бы птичкой перелётной- ему доводилось бывать в горах Гренского княжества и в его знаменитых железных городах; мало кому из жителей Страны озёр и яблонь повезло побывать там, а обитателям нищей Крицековальной слободы уж тем паче.
Прадикудель рассмеялась:
-А многим людям журавли нравятся- возьми это себе в толк, а теперь вообрази, Яворушка, ежели какой-нибудь хромой гусь с перебитой стрелой крылом в клин к журавлям затешется- он ведь нарушит красоту, нарушит весь порядок.
-Это верно. Ну, а тогда почему же красивые дружат с некрасивыми? Говори же ясней…Я ведь человек простой-не люблю всех этих заковырок.
-А дело вот в чём- если ты чересчур красив или чересчур дурен, то тебе жить скучно! Красивый человек- он ведь обычно распутник, потому и быстро пресыщается сладостью жизни. А урод- он и есть урод- радости он отродясь не видывал…
-Я понимаю тебя.-перебил Явор. -Ты хочешь сказать, что красавец и урод понимают тягость жизни легче, чем любой другой человек, от того они и сближаются! Как же умно! Я влюблён в тебя, Пряда, правда, ты очень и очень умна…Давеча, кстати, Жижел толковал о том, что надоели ему и хмель, и женщины, и женщины во хмелю, и что будто бы он даже готов уйти в скит, подальше от людей!
-Ну вот, наши мысли и сошлись в аккурат! -сказала Пряда.-Я тоже люблю тебя, Явор. Как друга, но люблю! Ты хоть книжек не читаешь, а очень смекалист!
-Будто ты читаешь…
-Ха-ха! Ну я хотя бы читать умею.
-Где ж ты выучилась?
-Мой батюшка умел, и я умею!
-Ну даёшь! -восхищённо сказал Явор.-Ты бы помыться пошла, а то грязь болотная- ядовита и сохнет быстро.
-А насколько она ядовита? -поинтересовалась Прадикудель.
-Голова может покруживаться дня два, да и кашель ещё может прибавиться. Не смертельно, конечно, но всё же не очень приятно, поэтому шла бы ты лучше отсюда да помылась поскорей.
-А почему ты сам не желаешь помыться?
-Да я уж почти что Клюзень- болотный владыка! -хвастливо сказал кричник.-Я уж до дома потерплю, а ты до речки сходи, помойся.
-Так что ж- я нагой буду при людях плескаться? Ну уж нет…
-Ну почему же при людях! Будь посмышлёней, Пряда! Серпь ведь река большая- так и искупайся там, где она проходит мимо дороги в Вечное. Туда днём почти никто не ездит.
-А лекари?
-Лекари заходят ближе к вечеру, да и то не каждый день. Иди, Пряда, иди.
-Ну ладно. Прощай, Явор! Благодарю за то, что очерета мне нарезал! - весело сказала Прадикудель, обвязала вокруг шеи свою косынку и стала удаляться, прихватив под мышку камышовые стебли.
Явор долго смотрел вслед уходящей кузнечихе, удручённо вздыхая. «Жаль, что из болота спас её не я, а случай. Быть может, она бы не стала тогда говорить мне таких жестоких слов?»- думал Явор.- «Хотя нет! Именно за эти жестокие слова, за эту прямоту Прадикудель мне и нравится. Она как ребёнок, весёлый злой ребёнок!».
Нельзя сказать, то Явору не везло в любви- бывало, Явора любили девушки, порой даже и очень милые, да только Явору противна была их любовь, поскольку он ненавидел себя и ненавидел тех, кто был способен его полюбить, Пряда же была особенной- она презирала его и потому он к ней тянулся- так говорил Явору его больной рассудок, напоминающий тёмную заводь. В Рутенском княжестве была известна песня «Цветок, полюбивший луну» и Явор мысленно уподоблял себя этому цветку. «Прадикудель для меня как луна- пусть она и не способна обогреть меня своим холодным светом, а всё же я люблю её»- так размышлял Явор. «Нет, даже не так- я именно за то её и люблю, что она не желает меня обогреть. Я недостоин этого…Но достоин ли этого Вешнак? Достоин ли Жижел? Достоин ли её любви любой другой слободской первомолотник?»- думал Явор, глядя на стремительно удаляющуюся слобожанку и вспоминая тот особенный блеск её глаз, когда она толковала о его друге- кузнеце Жижеле. «Только одно хорошо- что Пряда так верна мужу своему, так кротка перед ним, что никогда к Жижелу не уйдёт, какой писаный красавец он ни будь! Не рассорит меня баба с другом никогда!»- продолжал свои размышления Явор, сам не до конца веря в то, что целомудренность женщины может быть безграничной- ему казалось, что даже самая чистая дева может когда-нибудь встретить такого красавца, которого она готова была бы одарить любовью в тот же миг, что у каждой женщины есть некоторая внутренняя околица, сдерживающая её похоть, а за той околицей начинается неокультуренное поле страсти, умопомрачения и увлечения. И тогда, в тот час, когда девушка встречает своего любимого (даже не любимого, а желанного, ведь желание сильнее всякой любви)- вот тогда её взгляд и приобретает тот особенный блеск, который Явор уловил во взоре Прадикудели, когда она заговорила о Жижеле- блеск восторга, упоённого желания сблизиться, уединиться с человеком, про которого она подумала, причём этот блеск казался юноше глупым, но таким чистым, искренним, но всё же пустым, напоминающим отблеск необработанного минерала. «Может, она обернётся? Может, она помашет мне рукой на прощание как доброму другу?»- с затаённой надеждой думал кричник, но Пряда и не думала оборачиваться и шла себе, шла в сторону дороги. В один момент Прадикудель остановилась и кричник подумал, что она всё-таки обернётся, но слобожанка всего лишь уронила один из стеблей и, подняв его с земли, продолжила свой путь.
Долго ли, коротко ли, но Прадикудель вышла по этой дороге к реке Серпи. Всё вокруг ей показалось унылым- обыкновенный каменистый берег, покрытый мхом, редкие кусты всклокоченного буроватого ситника и одиноко выглядывающие из-за камней бледно-жёлтые лютики- общий вид природы не сильно отличался от той скудности, что Пряда видела сегодня на болоте; однако бурный, неистовый поток летней реки всё же пробуждал в сердце Пряды желание искупаться, к тому же и ветер ослаб, а тучи стали рассеиваться. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ней никто не подсматривает, она поочерёдно скинула с ног расходящиеся по швам поршни из телячьей кожи, запах которых из-за негодной выделки напоминал запах гнилого картофеля, размотала портянки, сняла с себя перепачканный сарафан, завернула в него материал для будущих кувичек, чтобы камышовые стебли не разлетелись от ветра, и без раздумий бросилась в ледяную воду. Внезапно вспомнив, что она забыла снять оберег с шеи, она не придумала ничего лучше, чем во время купания положить медную гусеницу себе в рот, чтобы она не билась об её грудь во время мытья. «Почему у меди нет вкуса никакого?»- думала Прадикудель, одновременно пытаясь не быть снесённой течением Серпи и обтирая холодной водой зелёные от болотной тины плечи. «Вот железо- оно кровью отдаёт, или наоборот кровь отдаёт железом. А медь- мёртвый металл, потому ни ржа её не берёт, ни язык её не чует…»- так думала она. Некоторое время спустя, Пряду стало раздражать и то, что оберег постоянно бился об зубы и она решила прижать его языком к нёбу, но отчего-то это не помогло и она продолжила купание. Полностью очистив своё тело от грязи, но изрядно продрогнув, Пряда выбежала на берег так же быстро, как и до этого зашла в воду, облегчённо вытолкнув языком оберег изо рта- вязкая слюна обволокла медное насекомое так, что оно казалось настоящим, будто только что вылупившимся из яйца. Чуть обсохнув, Пряда взяла свой сарафан и уже было взялась его застирывать, но вдруг заметила в двадцати шагах от себя нечто странное- два всадника на гнедых лошадях двигались в её сторону. При приближении Пряда заметила, что облачены они в доспех, а на боку у обоих висели сабли.
-Кто вы? -испуганно спросила Пряда, пытаясь закрыть сарафаном, который она не успела надеть, то грудь, то промежность. Ей казалось, что сейчас её могут изнасиловать.
-Да, понимаешь, милочка, мы люди объезжие… -медленно, с коварной полуулыбкой сказал рыжебородый коротышка, но его тон доверия у Пряды не вызвал. Конь у этого странного человека был под стать всаднику- приземистый, покрытый какими-то несуразными бурыми пятнами, со злым блеском в чёрных глазах и с красноватой длинной гривой, которой он очень любил потряхивать, особенно, когда всадник что-то говорил, будто вторя ему.-В дружине мы служим, за порядком в государстве следим…
-Плохо следите. -после некоторого молчания дерзко сказала Пряда. -У нас тут то крадут, то насильничают, то скот угоняют- вон один атаман Одрослав сколько бед в Заозёрском краю натворил и уже к нам подходит. «Если они действительно из дружины, то они достаточно умны, чтобы не обозлиться на эти слова»- подумала кузнечиха.
-Ну что ж! Как можем, так и бдим. – спокойно, но тоже будто с каким-то затаённым коварством сказал второй всадник, слезая с лошади и всматриваясь нагой женщине в лицо, затем что-то шепнул на ухо своему товарищу и продолжил, неспешно приближаясь к обнажённой барышне. -Представляешь, баба, у нашего воеводы Ворон умер.
-Это конь? - спросила догадливая слобожанка.
-Ага. Выбился совсем из сил, да и почил сном смертным. Воевода убивается.-сиплым голосом сказал дебелый дружинник, присаживаясь на берегу реки рядом с Прядой на корточки. «Ага, так я тебе и поверила, увалень!»- подумала Пряда. –«Положим, эти двое действительно из дружины, но каков же тогда их воевода? Наверняка он ещё более грозен, чем они- стал бы он тогда убиваться из-за смерти коня? Даже если всё, что они сейчас говорят правда, то в любом случае они мне зубы заговаривают, явно замыслили что-то недоброе...». Прадикудель удивилась ещё и тому, что эти подозрительные стражи не поинтересовались о том, что делает раздетая женщина у реки близ дороги к благоденному селу- как будто они видят такое каждый день. Она всё больше тревожилась, но одновременно ей становилось всё более любопытно что будет дальше.
-Я вижу, что ты не веришь нам. Хочешь сама поглядеть? - спросил Пряду толстяк.
Пряда, понимая, что лучше соглашаться на всё, чего пожелают эти опасные люди, испуганно кивнула головой и рыжебородый поманил её левой рукой, затем круто развернулся на своём дьяволоподобном коне и пошёл куда-то в сторону перелеска. Прадикудель решила, что нужно следовать за ним и, прикрывая сосцы руками и склонив голову, немного робко поплелась за всадником. Конь норовил броситься в галоп, но всадник каждый раз одёргивал его для того, чтобы Пряда поспевала идти за ним; второй же дружинник остался у Серпи- он примачивал свой потный лоб речной водой, то и дело поглядывая в сторону голой Пряды, нерешительно следующей за конём- он как будто не любовался красотой юной слобожанки, а следил за ней, чтобы она не сотворила чего-нибудь.
Войдя в гущу перелеска, страж и жена кузнеца прошли ещё шагов пятьдесят; в лесу он взял Пряду за руку, объяснив ей это тем, чтобы та не отстала от коня и не потерялась- на самом же деле страж боялся, что женщина убежит, скрывшись среди ветвей и листвы. Валежник больно колол босые ступни Прадикудели, а от того, что она вынуждена была поспевать за конём, который шёл то быстрее, то медленнее, эта боль усиливалась и ослабевала, но женщина решила молчать, так это казалось ей самым разумным решением.
-Видишь, дымок вьётся? - спросил всадник у Пряды, указывая на седую завесу впереди.-Нам сюда.
Они подошли вышли на прогалину, к тлеющему очагу, рядом с которым в землю была воткнута сабля с коричневым от засохшей крови лезвием, на крыже которой болтался порожний кожаный бурдюк, а ещё  в паре шагов отсюда валялось перевёрнутое седло и упряжь. Чуть поодаль от костра, подле куста лещины стоял на коленях скорбящий воевода, лицо которого всеми своими чертами напоминало Пряде лицо её мужа Вешнака, только немного состарившегося- что-то было в нём благородно-тоскливое, а между тем и мужественное; воевода был раздет по пояс, а на его мохнатой груди кровью был нарисован знак «красная чаша»- любой рутенец, даже смерд знал, что он означает лоно Архиматери и любое написание сего знака приравнивается к служению старым богам и каралось или смертью, или отсечением руки- на усмотрение княжьего суда.  Перед мужчиной лежало грузное, угольно-чёрное тело коня без упряжи, а мясистая шея мёртвого зверя была аккуратно прорезана в нескольких местах. Поскольку тело было ещё свежим, оно не представлялось слишком уж лакомой снедью для мух, но всё же несколько синих насекомых лениво кружились подле лужи из крови и слюны, образовавшейся под головой животного. Этот обряд показался Прадикудели страшным, но в то же время каким-то красивым - особенно её поразило, что такой дюжий, грозный на вид мужчина способен скорбеть по своему животному- слобожанка даже забыла на миг, что она стоит в лесу нагая рядом с двумя посторонними мужчинами. Слёзы катились по груди воеводы так, что очертания «красной чаши» становились всё более неразличимыми, а его руки были положены на колени. «Почему он будто не замечает своего друга по дружине рядом с голой бабой, хоть мы и стоим перед ним? И почему этот злой коротышка не окликнет его?»- думала Прадикудель, забыв про свой испуг и живо интересуясь всем происходящим, хоть и не решаясь задавать вопросы. Наконец, воевода стал говорить, обратив свой взор на Прадикудель:
-Ты кто будешь? - басовито спросил он. В его голосе чувствовалась какая-то праведность, мудрость, а также и неколебимость.
-Меня зовут Прадикудель, живу недалеко, в Крицековальной слободе.
Воевода недоумённо приподнял бровь, очевидно, не понимая, что такое Крицековальная слобода.
-Это слобода близ Белого города. - разъяснил воеводе всадник.
-Я жена кузнеца Вешнака.- торопливо пыталась объяснить Пряда, чтобы сразу обозначить своё замужество и чтобы до неё не домогались.
-А отчего нагая? - спросил воевода. Пряда начала было объяснять, но тут встрял коротышка.
-Мы на речке её нашли. - ответил он. «Видно, что этот коротышка лебезит перед воеводой»- подумала слобожанка.- «А ведь если они стражи, то сейчас мне придётся растолковывать, что я делала на речке, почему я провалилась в болото, для чего я вообще пошла на болото, зачем мне очерет, зачем мне кувички…»- испуганно подумала Пряда.- «А вдруг они думают, что я что-то злое сотворила и  меня теперь в острог свезут?». Но воевода более ничего не спрашивал, а только встал и направился в сторону Прадикудели, но та начала пятиться назад, после чего воевода покачал головой, как бы говоря: «Неужто ты думаешь, что я тебя взять хочу?» и сел обратно перед своим конём, чтобы женщина успокоилась. «Странно это всё, очень странно!»- подумала Пряда и вдруг ринулась сквозь кусты орешника, как коза. -«Вот я дура! Я ж бегу опять в сторону Серпи, а там этот увалень сидит! Схватит он меня». Но, не успев добежать до реки, её догнал рыжий страж и сказал:
-Ну, ты чего испугалась-то? Воевода ничего дурного не хотел…У него конь умер, его верный друг, видишь- как он убивается? Думаешь, он захотел тебя, когда у него на сердце такое горе? Глупая, вздорная бабёнка!
Но Прадикудель не хотела отвечать и со страхом смотрела в глаза дружиннику.
-Садись на коня сзади, подвезу до Серпи. Там ведь твой сарафан остался, ведь так? -сказал он, пытаясь своим голосом изобразить то, что ему можно доверять, но злая, чёрная, неполнозубая улыбка выдавала его. Однако, Прадикудель согласилась и, неуклюже, но с первого подхода вскарабкавшись на маленького гнедого коня, понеслась вместе со всадником в сторону реки. Во время скачки она всё думала: «Если уж это дружинники, то странно, то у них воевода верит в старых богов. Разве государственным людям дозволено почитать Архиматерь?». Слобожанка как-то в детстве видела, как хоронили одного волхва и запомнила все странности сего обряда- во-первых, погребение у староверов всегда производилось на месте гибели человека и никак иначе. (Однажды, пару веков назад, когда уже воцарилась в Стране озёр и яблонь вера в Верховного Бога, один старовер по имени Обока увидел, как на площади Синельского Приверха отрубили голову другому староверу, нашёл потом его тело и произвёл прямо на месте казни обряд погребения- и конечно, был замечен людьми князя, которые тут же отрубили голову самому Обоке, а тело изничтожили таким образом, чтобы другие староверы его не нашли и не удумали на месте казни вновь проводить обряды. Подвиг Обоки прославляли волхвы и советовали всем вести себя точно так же). Во-вторых, при погребении покойнику всегда вскрывали шею в пяти местах- и каждый надрез обозначал пятерых сыновей Архиматери, которых, по «Сказу о пяти погибших богах», как раз и уничтожил Верховный Бог. В-третьих, тело просто оставляли и после обряда староверам было запрещено прикасаться к покойному- задумывалось так, чтобы тело либо съедалось зверями и птицами, либо же его уносили нечестивые люди, которые не почитали Архиматерь и служили Верховному Богу. Но вот хоронили ли таким же образом животных- этого Прадикудель не знала и сильно сомневалась, что у коней вообще может быть душа. Достигнув Серпи, она слезла, увидев, что второй дружинник держит под уздцы своего коня и поит его, а тот топчет своим копытом её сарафан.
-Э-э!- недовольно крикнула Пряда и побежала к своему сарафану, пытаясь высвободить его из-под коня.-Неужто не видно?
Толстяк, поражённый смелостью этой странной женщины, тут же отвёл зверя в сторону. Прадикудель развернула сарафан, проверила камышовые стебли и, убедившись в том, что они целы, бегло надела сарафан- так, будто стесняясь перед незнакомцами и будто они ещё не успели разглядеть все её прелести. В этот миг стражники молчали, тревожно переглядываясь. Одевшись, Прадикудель окинула взглядом мужчин, а затем от чего-то стала заливисто хохотать, от чего стражники будто ещё больше встревожились.
-Отчего смеёшься, дура? - спросил Пряду толстый стражник.
-А оттого, что вы не те, за кого себя выдаёте… -серьёзно сказала Прадикудель, внезапно перестав смеяться.-Все ведь знают, что люди из дружины городской не имеют своих собственных лошадей, а берут любых, что на коновязях всей Белогородской земли имеются- они ведь долгие вёрсты проезжают и потому сменяют лошадей.
-Ежели мы не ратники, а люди объезжие, то ты думаешь, что у нас и лошадок своих не имеется? Дура какая! -запальчиво сказал рыжий страж.-У нас у всех свои лошади!
-Да и кличка-то то у коня вашего издохшего какая- Ворон. Бьюсь об заклад, что вы её только что сейчас и выдумали! -сказала Прадикудель и ещё раз заливисто расхохоталась. -Да каждый дурак у нас кличет свою лошадёнку Вороном! Вряд ли бы ваш, как вы его называете, во-е-вода дал бы своему любимцу такое имя…Постойте! -выкрикнула Пряда, которую осенила новая мысль. -А зачем вам тогда вообще утаивать прозвище коня? Не знаю, как в других землях Рутенского княжества, но в Белогородской и Заозёрской землях только об одном коне ходит слух — это конь Бычок, на котором атаман Одрослав совершает свои набеги на деревни…
После упоминания имени Одрослава рыжебородый вздрогнул, а толстяк замер и коварно улыбнулся- при улыбке его и без того жирные щёки вздувались, будто опара в квашне.
-Так, так, а ведь ты, рыжий- продолжила Пряда, показывая на всадника пальцем. -отчего его по имени не окликнул? Неужто выдать мне имя разбойника не хотел? Отчего же воевода не знает про Крицековальную слободу, ежели он из белогородской дружины? Только не говорите мне, что вы из дружины другого города, а сюда, мол, случайно забрели- таким песням даже птички не поверят. А что вы делали в лесу, ежели дружинники по дорогам ездят? Эх, горе-лазутчики! А ещё у Одро…, ой, ну есть у вашего воеводы на груди был написана «красная чаша», а сей знак...
-Ну всё, допелась! -озлобленно сказал толстяк, перебивая Прадикудель и пытаясь достать саблю из ножен.
-Погоди…-остановил его второй всадник, схватив за руку.-Атаман, видать, положил глаз на эту юродивую. Оставим её. «Ага, теперь он уже не воевода, а атаман! Значит я оказалась права — это лихие люди…»- подумала Прадикудель.
-Да ты что, Выжлец, чёрт ты верёвочный? - озлобленно отозвался второй дружинник, отдёрнув руку от стражника, вытаскивая саблю и направляя на своего друга.- Ту девку заозёрскую не пожалел, а эту- хочешь в живых оставить? Видать, это не Одрослав, а ты, ты, курощуп, положил на неё глаз!
-Послушай, Мясник!- махнул рукой Выжлец, как бы останавливая клинок.- Сколько мы приводили баб атаману? Случалось ли, чтобы он хотя бы на одну не кинулся и тут же ей не овладел?
-Он даже пятилетнюю девчонку не пощадил.
-Ну вот и возьми себе в толк- почему он не тронул её?- спрашивал Выжлец, указывая на Прадикудель.
-А может, она ему не понравилась.- ответил Мясник, уже опустив саблю. Выжлец рассмеялся:
-Эта? Не понравилась? Ты слепой или полоумный? Одрослав эту бабу в жёны себе хочет взять — вот что. Так что давай оставим её. Тут не похоть, тут любовь, хе-хе!
Мясник с неохотой согласился с Выжлецем, и, убрав саблю в ножны, взгромоздился на коня, намереваясь уходить.
-Прощайте, стражники- лиходеи да бражники! -расхохотавшись, сказала Пряда, уже уверенная в том, что все опасности дня её миновали.
Но всадники ничего не ответили, а только круто развернулись на своих лошадях и пошли в сторону леса. Размеренный и гулкий цокот подков по прибрежному булыжнику вызвал у Прадикудели некоторые воспоминания- сначала она вспомнила какого-то старого толстого боярина в высокой шапке из чёрной лисы на коне, которого Пряда как-то видела на мостовой Белого города, а потом поняла, что этот звук напоминает молотковый стук в кузнице её мужа и решила, что ей нужно как можно скорее возвращаться домой, в слободу, а не то её ждут побои. «Нет, не будет мне сегодня покоя до вечера. Странный сегодня день, очень странный»- так думала кузнечиха. Минув каменистый берег, лошади вышли на землю и пыльный галоп унёс разбойников куда-то далеко, в сторону перелеска.