Два лада или Песни о Будде

           Два  лада или песни о Будде, увиденном в замочную скважину

     Не однажды уже обращалось внимание на тот факт, что буддизм мог возникнуть только в южных странах, потому что лишь под очень жарким солнцем окружающая жизнь вызывает ощущение сновидческого марева. И тогда у человека два выхода : либо затаиться и преодолеть это глубокое, тоскливое, мистичекое ощущение, а потом, дождавшись, когда оно пройдет или ослабнет, продолжать свою повседневную жизнь, либо попытаться совершить метафизический духовный прорыв в ту или иную неизведанную область бытия. Первым путем идут африканцы, арабы. Второй путь выбрали бесчисленные мудрецы Индии. Этим же путем шел и Будда.
     А вот в наших северных регионах Будда никогда бы не мог появиться, потому что никогда и ни при каких условиях сновидческое восприятие жизни не в состоянии осилить ощущение жизни как реального и трезвого бдения. Оттого и практиковать успешно буддизм в наших широтах так напряжно и даже подчас неестественно. Я это не раз замечал на себе. Но и все многочисленные буддийские монастыри, ашрамы и семинары, выросшие на Западе в последние десятилетия, точно грибы из земли после теплого осеннего дождя, как хотите а производят тоже немного искусственное впечатление.
     Чем экзистенциальней разговор между людьми, тем он больше склонен на высокой ноте спонтанно замирать... и, кажется, одно лишь последнее, глубокомысленное и бездонное, как звездная ночь, молчание может быть естественным его финалом.
     На практике же зачастую такой предельно серьезный разговор неожиданно разворачивается на сто восемьдесят градусов и заканчивается чем-нибудь пустяковым и к делу прямо не относящимся. Так что выходит обратное : «Начал за упокой, а кончил за здравие». Почему так получается?
     Приходилось ли вам обращать внимание на то, как странно замирает жизнь под палящим южным полднем? И такое ощущение в этот момент, будто вот-вот может произойти что-то непоправимо неблагополучное.
     У древних это был внезапный и жуткий хохот бога Пана. В наше время это скорее вой сирен «Скорой помощи», спешащей спасти получившего от жары инфаркт старика. Ужас насквозь пронзенного жарким солнцем полдня. Почему я его всегда ощущал в южной Европе и никогда в буддийских регионах?
     Там признается и открыто исповедуется сновидческая природа бытия. А здесь ничего не признается и уж тем более не исповедуется, кроме вечного и бесконечного бдения. Сны и сновидения? Пожалуйста. Сколько угодно. Но лишь в сознании сновидца. Никоим образом не вне и помимо него.
     А между тем перед серьезной операцией с общим наркозом и сразу после выхода из него я всегда ощущаю растворение бдящей реальности : словно пазы времени, по слову Гамлета, разверзаются подо мной. И сходное чувство я испытываю, когда меня вдруг постигает очень, очень большое горе.
     И даже перелет с одного континента на другой вызывает в моей душе ощущение некоторой «нездешности» – и только по мере ментальной акклиматизации оно проходит. Равным образом и минувшая жизнь, сверх меры ожившая в воспоминаниях и вставшая почти на равных с жизнью повседневной, воспринимается мною неизменно как нечто сновидческое.
     Разумеется, я молча исхожу из того, что все вышесказанное касается в равной мере и любого из читающих эти строки. Иначе не стоило бы и писать об этом.
И все-таки признавать, а тем более каждой клеткой души и тела ощущать сновидческую природу бытия в Европе, за исключением южного полдня, операции, внезапно постигшего горя, дальнего перелета и интенсивных воспоминаний, трудно. Если не невозможно.
     О чем это говорит? Прежде всего о глубочайшей и принципиальной неоднородности бытия. И как следствие – о том, что свести концы с концами в этой жизни, о чем бы ни шла речь, нельзя по определению.
     Вот почему посреди самой экзистенциальной беседы и почти на одном дыхании люди вдруг сменяют тему, отдаваясь не молчанию, в котором одном логическое продолжение всех наиважнейших тем жизни, а каким-то отвлекающим и, как правило, незначительным побочным разговорам. Сами того не ведая, беседующие, меняя произвольно минор на мажор, зачерпывают гораздо глубже, как если бы они оставались в миноре.
     Все-таки что там ни говори, а невольно отдавая предпочтение индийским мудрецам перед жителями Африки и Ближнего Востока в духовном апекте, нельзя не учитывать, что контрапунктное восприятие полдневной жары африканцами и арабами нам, европейцам и русским, где-то даже ближе, чем возвышенные прорывы из нее в потусторонние миры индусов и буддистов.