Глава тринадатая. Сентябрь был тёплым

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ. Книга вторая.
Глава тринадцатая. Сентябрь был тёплым.


 Сентябрь был тёплым. Сергей Гончаров неподвижно стоял у раскрытого окна  редакции и смотрел вдаль невидящим взглядом. События последних дней выбили его  из колеи и он уже никак не мог на чём-то сосредоточиться. В том числе, и на своей работе.
 Сказывалась прошедшая бессонная ночь. Итак, сегодня развод. Вот этого-то он не хотел, не желал, сопротивлялся этому. Но ничего теперь нельзя было поделать. 
 Ничего! Да и раньше тоже. Под утро ему вдруг приснилась дочка Света. Они втроём гуляли по парку. Такое у них тоже было, но не часто.
 Сергей надеялся на то, что этот сон ему в руку, то есть, к добру. Пока он ещё верил в лучшее. Причины для развода с его стороны он не видел. Ничего плохого не совершал.
 Измену Людмиле он не то, чтобы простил, а просто не желал случившиеся воспринимать, как реальность. Это всё, казалась ему, страшным сном. Он ещё всё надеялся на то, что и Людмила одумается, да вдруг и поумнеет.
 В тоже время, Сергей понимал, что это совершенно невозможно. Она никогда не образумится. Потому он и не знал, что и как ему сейчас поступать, что делать. Он был в полнейшей растерянности.
 Так и не дождался он от неё никаких извинений. Кроме того, ему сейчас хотелось  ещё и самому посмотреть и услышать: в чём же она его будет обвинять в суде? Она же до сих пор молчала. Какие к нему у неё будут претензии?! Какие?    
 Ведь и серьёзного разговора у них так и не получилось. Она отгородилась от него глухой стеной молчания. Как он понимал сейчас, самой ей, Людмиле, жаловаться на него было не на что? Причин у неё для жалоб на него просто не было.
 Хотя и в суд ему тоже совсем идти не хотелось. Просто нож острый. Не привык он ходить по судам. Это было противно его существу и впервые в его жизни. Но и не пойти он теперь уже не мог, она бы сочла это его ещё одной слабостью. Хотя он и слабину свою ей уже много раз показывал. И какую! Вот от этого ему было сейчас совсем неприятно.
 Со второго этажа трёхэтажного здания Управления комбинатом перед его глазами простиралась, совершенно непритязательная, картина, словно эта и была уже сама территория комбината. Не очень ухоженная, поистине производственно-индустриальный пейзаж.
 Невольно он призадумался: "Неужели, всё это и тянет сюда Аркадия на комбинат, вместе его подопечными из художественной школы? Какая тут может быть красота?"
 Пейзаж, действительно, был не ахти даже какой прекрасный. Хотя, это и было уже почти и самое начало его родного посёлка. Честно говоря, здесь и глазу не за что было зацепится, не то, чтобы любоваться.
 Но Сергей, однако, упрямо смотрел в окно. Пейзаж за окном был скучным, серым, ничем непримечательным. Совсем не живописным, нельзя даже и близко назвать его пейзажем. Даже производственно-индустриальным. Не картина маслом. Мягко говоря, картина совсем не эстетичная, никогда никому она здесь не доставляла удовольствия, в том числе. и самому Сергею.
 Но он продолжал стоять и смотреть в окно, не желая оторваться. Что же он там увидел сегодня интересного и примечательного? Чем он сегодня так привлёк его внимание? Неужели же, детской его памятью? 
 Да, конечно, они, пацаны, тогда часто в детстве проникали сюда, на этот склад, в поиске приключений. И у него вдруг мелькала мысль: "А не подсказать ли брату Аркадию написать этот пейзаж в подарок ему, Сергею, на память? Как вид из окна его редакции?!". Прямо из редакции нарисовать! Пусть и некрасиво, но зато как было это у него в жизни. Может быть, и его самого, стоящего у окна, в его сегодняшнем непростом состоянии.
 Что же, идея неплохая. Она Сергею понравилась. Что-то в этом пейзаже за окном было родное и близкое для него. Также одиноко и грустно. Вот уже пять лет, как Сергей работает в этой редакции. Сроднился с ней, но не чувствовал себя как дома. Был и здесь он одинок и настороже. И это напрягало.
 Прямо под ним, под её единственным окном, располагалась довольно обширная площадь-стоянка для служебных автомобилей. Предназначена была, конечно, не для работников Управления, не для личного их автотранспорта, а для служебных надобностей самого предприятия.
 Но, тем не менее, владельцы личного авто потихоньку-полегоньку начали её осваивать, ставя здесь и свои автомобили. Точно также, как и работники ближайших от Управления цехов комбината и сторонних организаций. Сергей давно сожалел о том, что у него не было своего автомобиля. Хотя бы одного на всю их большую семью.
 Тогда бы и он тоже мог сюда подъезжать с важным видом, как многие его сослуживцы. Но нет, конечно, он не был завистливым или высокомерным, а просто ему хотелось быть не хуже других. С собственным железным конём. Тем более, что это была их с Олегом давнишняя мечта. И всё зависело от того, как скоро его демобилизуют.
 В основном здесь стояли "Москвичи" и "Жигули", да ещё несколько "Запорожцев". Но сегодня таких автомобилистов было совсем немного. Стояли в основном грузовые машины снабженцев комбината и прибывающих сюда на легковых автомобилях гонцов-снабженцев со всех концов страны.
 Так что, по их номерам, можно было бы изучать географию всей страны. Сергей усмехнулся: иногда эти номера его удивляли. Только не сегодня. "Возможно потому, что сегодня понедельник и день тяжёлый?",- подумалось Сергею,- вот и нет наших автолюбителей". 
 Сегодняшний, действительно, начался у него день совсем нехорошо. Из рук вон плохо. С Людмилой они встретились рано утром на кухне. Не то, чтобы как чужие люди, живущие в одной коммуналке, а как близкие люди, но в каком-то странном смущении друг от друга.
 Чувствовали они себя теперь пока ещё и не чужими людьми, но и уже не единым целым. Как было раньше. Они оба не могли понять: что же это такое? И от этого им обоим было ещё тяжелее.
 - Доброе утро,- сказал он.
 - Доброе,- ответила она ему, отводя глаза.
 Тогда отчего же это утро должно быть для них добрым? Коли у него в кармане повестка в суд, полученная вчера вечером из её рук, от той же Людмилы?! Но не мог, никак он не мог с ней не поздороваться. Они же ещё были связаны друг с другом, чем-то светлым и чистым?! Сергей подумал: "Светой?".
 И ещё какой-то невидимой и неведомой им по крепости нитью. И эта тонкая нить была ещё так прочна и крепка, под названием, если не любовью, то привязанностью, что совсем пока ещё не исчезла. Не могла она враз просто так оборваться, исчезнуть и умереть! Но они чувствовали оба, что в любой момент эта ниточка могла оборваться.
 И как её укрепить и сохранить они не знали. Теперь он уже и не мог запросто подойти к ней, тем более поцеловать в шею. Как прежде. А она ему ответить тем же.
 Уходя из дома, он услышал:
 - Так ты, пожалуйста, не опаздывай!
 - Хорошо, не опоздаю...
 Как будто бы они к вечеру собирались идти в театр или в кино. Как же это теперь всё было давно! Неужели было? Театр и кино, прогулки под луной? В её словах ему даже сейчас показалась некая грусть и теплота. Да, и жалость тоже. Но это ему лишь только показалось. Он смотрел в окно.
 Сергей видел за этой непрезентабельной площадкой, совсем с ней рядом, как высится деревянный забор склада стройматериалов и топлива. Именно, этот забор, почерневший от времени и пыли, наводил не него всегда тоску и грусть, когда он смотрел в окно. Хотя это случалось не так часто, когда у него болели глаза от писанины.
 И всегда он старался на этот забор не смотреть. Да и сегодня тоже он старался смотреть поверх него. В дальнюю-даль. Как говорят местные старожилы, раньше здесь, прямо за этим складом, окружённым почерневшем от старости забором, стоял когда-то ещё один двухэтажный деревянный жилой дом.
 Стоял он совсем на отшибе от посёлка, на небольшом пространстве между железнодорожной насыпью и рекой Вороньей. В доме том раньше жил один из друзей Сергея, его раннего детства, Николай Пашин.
 Сергей часто бывал у него. Со временем, в результате ускоренного строительства жилья в Крутом Яру, жильцов этого дома отселили подальше от комбината. Тот старый дом снесли. Теперь Николай живёт недалеко от Сергея, но они почему-то редко встречаются. У каждого из них теперь свои семейные дела.
 Сергей подумал и о том, как же быстро близкие люди становятся далекими друг от друга, хотя и рядом могут жить. Как они с Людмилой. И опять же, он подумал о необходимости идти в суд. Идти ему туда не хотелось.
 Теперь, когда этого дома нет, из окна редакции хорошо был ему виден старый больничный корпус, где лежит ныне его отец, Семён Савельевич. И об этом Сергею тоже думать не хотелось. И потому он старательно отводил в сторону глаза, стараясь не смотреть и не думать о судьбе отца, а также о предстоящем своём походе в суд, переключить всё своё внимание и мысли на несуществующий ныне старый дом, на своё давнее детство. Это его отвлекало и успокаивало. Но не полностью.
 Глядя сейчас в окно, Сергей мысленно представлял себе этот дом, который раньше был необычного вида, запомнившийся ему своей несуразностью. Как-то он даже просил Аркадия воссоздать его на бумаге по своей памяти, по своим детским впечатлениям и по рассказам ещё здравствующих старожилов.
 Как иллюстрацию к будущему своему повествованию о Крутом Яре. Сергей задумал написать книгу о своей малой родине и близких ему людях. Но до того ли ему сейчас? Отнюдь! Ему стало ещё печальнее.
 Это мысль его не согрела. Пока это была только лишь одна его фантазия. Но он продолжал маниакально смотреть в окно. Что же он там ещё видел?
 За складом стройматериалов и топлива осталась лишь одна одинокая и небольшая насосная станция, подающая воду на доменные печи. Для их охлаждения. И вот она, эта самая станция, да ещё старинный крепкий железнодорожный мост комбината, построенный в конце девятнадцатого века вместе с комбинатом, и представляли теперь, действительно, подлинный интерес не только для художников, но и для историков Крутого Яра.
 Таковым считал себя и Сергей. Он собирался вставить и этот мост в свою книгу. Кроме того, своей необычностью мост, действительно, привлекал внимание не только художников и жителей посёлка, но ещё и его гостей, в том числе, и кинематографистов.
 В Крутом Яру, и на самом комбинате, было снято известными советскими режиссёрами немало художественных и документальных фильмов. Съёмки всегда были значительными событиями в культурной жизни крутояровцев, они с удовольствием принимали участие в массовых сценах.
 Теперь своё внимание Сергей переключил уже на этот мост. Он тоже принимал участие в съёмках. Но тут он удивился тому: "Как это всё могло прийти сейчас мне в голову? Как будто бы мне больше не о чём думать?". Но, всё равно, он продолжал упорно безотрывно смотреть в окно, старался уйти от всех своих горестных мыслей. Но они не уходили.    
 С высоты второго этажа редакции он видел не только крыши подъезжающих и отъезжающих автомобилей, но ещё и то что происходит во дворе самого склада, за всё тем же высоким и почерневшим от времени забором.
 Он видел, как там, с высоченного откоса железнодорожной насыпи прямо на асфальт склада, выгружалась из вагонов коксовая мелочь. Когда-то эта насыпь, напоминающая ему всегда высокую плоскую гору, по которой давно были проложены железнодорожные рельсы, являлась шлаковым отвалом. Но это было очень давно.
 Это были первые годы работы самого комбината, в ещё дореволюционные времена, в конце девятнадцатого века. Здесь, прямо за Управлением и сливался шлак из первых маломощных доменных печей.
 Ныне же, эти рельсы были предназначены не для паровозов, а тепловозов, и не для слива шлака, а для связи предприятия с внешним миром. Они вели тепловозы от комбината, над шоссейной дорогой и трамвайными рельсами, затем через старый железнодорожный мост над рекой Вороньей к ближайшей станции на магистрали "Москва-Симферополь".
 Вот, таким образом, уже многие годы и осуществляются транспортные связи комбината с внешним миром, происходила отправка произведённой продукции, а также и снабжение самого комбината сырьём и топливом, различными грузами-материалами и станками, оборудованием и агрегатами, прочим ему необходимым.
 Сергей любил наблюдать за эшелонами, убегающими вдаль. И это было у него с детства. Он пытался даже угадать, где конечная их остановка. В том числе, и вагонов с заводской продукцией. Но сейчас никаких тепловозов не было. Но он продолжал и продолжал смотреть в окно.
 Взгляд Сергея был устремлён именно туда, в самые дальние края, подальше от его неразрешимых проблем и жизненных неприятностей. "Но от судьбы не уйти. Не уйти!",- вертелось у него в мозгу.
 Сергей вздохнул и уже собирался было отойти от окна, как коксовая мелочь вновь шумно посыпалась с откоса. И этот шум вновь привлек его внимание. Мелочь текла рекой, напоминала чёрную лавину, несущейся с настоящей горы. И эта картина не могла не задержать Сергея опять у окна.
 Мелочь с шумом обрушивалась через открытые "фартуки" из вагонов, загоняемых на вершину площадки откоса небольшими тепловозами с территории самого комбината. Сергей, конечно, не раз бывал на этом складе и не раз описывал его работу, как и работающих там людей. И всякий раз, вот эти чёрные лавины, привлекали его внимание. Он и сейчас, вопреки себе, стоял у окна и не отрывая глаз от чёрного потока, от работающих у вагонов людей.
 Труд грузчиков не лёгок. Считался, конечно, высокооплачиваемым, но грязным и тяжёлым. Особенно тяжёлым он был на эстакадах в доменном цехе. Иногда и Сергею тоже, когда было ему слишком материально тяжело, думалось пойти работать на выгрузку. Но любимая работа его не отпускала. Да и тяжесть работы смущала.
 Так он и не решился бросить свою профессию. Да, и здоровьем он был не настолько крепок, чтобы на это решится.
 Сергей стоял и смотрел сейчас, как уголёк всё сыплется и сыплется под откос, окутанный облаком пыли. Эта коксовая мелочь была высокого качества и давала в квартирах много тепла. Мелкий уголёк не годился для доменных печей, для них он был бесполезен и быстро прогорал, как солома, не давая высокой температуры. 
 Печам нужен был крупный и жаркий кокс. Потому мелочь шла лишь для отопления жилья самих крутояровцев. И это было только массово до середины 60-х годов. Ныне же во многих домах газ и паровое отопление с комбината, но были ещё частные дома с печным отоплением, где эти дрова и уголёк очень даже ценились.
 Кроме мелкого кокса из отдельных вагонов вдруг покатились вниз под откос брёвна, старые шпалы и доски на дрова, бывшие в употреблении. Годные только лишь для отопления жилья. Для тех домов в Крутом Яру, в которых ещё не было газа или же центрального отопления.
 В своё время и у них, Гончаровых, не было в квартире газа. В старой квартире, где он сейчас живёт со своей семьёй. Пока живёт. Там было только печное отопление. Маленькую и аккуратненькую жаркую печь им сложил дядя отца, Тихон. 
И Сергей с отцом тоже здесь брали когда-то этот уголёк. Были им тоже довольны. 
 Тогда он работал в механическом цехе и тоже получал топливную книжку каждый год. По ней и получали они с отцом вот этот мелкий уголёк, да ещё и брёвна-шпалы на дрова.
 Но почему всё это Сергею сейчас вспомнилось? Почему?! Он этого не знал. Неужели, потому что вспомнилось тепло его домашнего очага в старой их коммунальной квартире? На сердце у него потеплело.
 "Но, всё-таки,- думалось ему,- что же изменилось с тех пор?!" Квартира всё та же, в ней он родился, вырос, а сейчас живёт вместе с Людмилой и дочкой. Но домашнего тепла в ней нет. Почему? Куда оно делось?
 Хотя, в квартире всё есть: газ, вода, канализация и паровое отопление. Нет в ней только ванной комнаты, но это пустяки, в Крутом Яру общественная есть прекрасная русская баня с крепким паром и берёзовым веником. Лишь только, получается, главного нет в их квартире сегодня человеческого тепла?
 Значит, не в угольке тут дело, а в теплоте человеческих душ и сердец. Так что ли? Родительский их домашней очаг пылал, получается, жарко только от материнской любви их мамы, Тамары Васильевны. Любви к своей семье!
 И эта её теплота согревала Сергея и сейчас, в старой их квартире, когда ему там было одиноко и нехорошо. Хотя рядом с ним мамы давно нет, она теперь согревает своей любовью их "родовое гнездо", что в Крапивенке".
 От этой мысли у Сергея стало ещё тяжелее на сердце: "Как она воспримет уход отца? Не ускорит ли это и её уход?".
 Вспомнилось ему, как умело отец загонял сюда, на этот склад, свой грузовик. К самому основанию откоса. Как они здесь с ним вдвоём, широкими шахтёрскими лопатами, торопясь и наперегонки, накидывали его из этакой вот угольной реки, прямо в кузов его грузовика.
 Столько уголька, сколько сил было потрачено ими, чтобы забрать его столько, сколько ему было положено по той книжке. А сверх той угольной мелочи, они ещё и накидывали в кузов дрова-брёвна, которые потом пилили и кололи на поленья не менее двух дней.
 К физической работе Сергей был приучен с детства. Да и сейчас, он ею не гнушался. Вспомнив про отца, Сергей бросил печальный свой взгляд за речку, туда, где за железным громыхающим автомобильным мостом, среди старых деревьев заросшего сада, виднелась та самая злосчастная больница, от которой он столь опасливо отводил сегодня свой взгляд.
 Там сейчас лежал умирающий отец, которому он обещался прийти сегодня в свой обеденный перерыв. Он помнил его глаза при прощании. Ему было больно сейчас смотреть на это серое пятно больничного здания. Но он смотрел и смотрел без отрыва. И тут ему показалось, что вдруг увидел он перед собой глаза отца, молящего о помощи. Но чем он мог ему сейчас помочь? Ничем! Сергею стало ещё тяжелее на сердце.
 Он прикрыл глаза, избегая отцовского взгляда. Ему было больно и горестно за своё бессилие, оно его угнетало. Да, конечно, Сергей никак теперь не сможет попасть к нему в обеденный перерыв, как обещал. Никак.
 "Прости, отец, не смогу! Не смогу!". На это точно назначено время и его развод с Людмилой. Он должен быть в суде. Должен. И это его тоже мучило, не давало покоя. Сердце болело, Сергею было нехорошо.   
 Он отошёл от окна. Сел за свой старый рабочий стол, который он полюбил за время  своей работы. Он его успокаивал. Сергей принялся за обработку срочных материалов, готовя их в очередной номер.
 Элеонора Кузьминична сегодня отсутствовала. Она не пришла на работу. У неё, видимо, опять больничный лист, как всегда, ей нездоровится. Это было совсем не удивительно для Сергея. Он к этому привык.
 Во-первых, она была уже в возрасте. Во-вторых, не всегда выглядела здоровой. И потому в Управлении все ей сочувствовали. Как и он сам, Сергей. Да и сама Элеонора Кузьминична, была когда на рабочем месте, то для Сергее не имело особого значения. Не было для него никакой разницы работать с ней или без неё.
 На нём лежала всё та же нагрузка, с ней и без неё, не меньше и не больше. Так уже повелось, что всю газету они поделили на две части: первая и вторая полосы были за Сергеем, а вот третья и четвёртая за редактором. Сергей хоть и считал это не очень нормальным, но вполне приемлемом и разумным в существующих условиях. Никогда не роптал. Это давало ему большую свободу в журналистской деятельности.
 Во-первых: он моложе, потому на нём и должна лежать большая часть работы. Во-вторых: ему ещё и опыта надо было поднабраться. Первая полоса, конечно, сложнее, но познавательнее. Прежде всего тем, что здесь происходило освещение всей производственной деятельности предприятия, вторая полоса тоже непроста - это экономика и соревнование, новая техника и технология, научная организация труда и управление, многое другое. Тем она его и привлекали.
 Третья и четвёртая полосы, пусть и полегче, как считал он, пусть тоже не менее важны, чем первые две: это общественная жизнь, культура и мораль, спорт и здоровье, небольшие зарисовки  о знаменитых людях, объявления и всякие сообщения, но они непосредственно не касались производственной деятельности предприятия.
 Но он и здесь успевал делать свои материалы. Они у него получались попутно, как бы сами собой. Это давало ему разрядку и даже наслаждение. Творческое удовлетворение и позволяло быть в курсе происходящего в посёлке. 
 Так что и здесь работы было немало. В общем-то, Сергей считал, что в журналистике "лёгких" тем и полос не бывает. В каждой материале и на любой полосе есть свои сложности и подводные камни. Сергей не чурался всех тем и газетный полос, для него сложившееся разделение работы в редакции было делом лишь условным и не существенным.
 На всех страницах постоянно публиковались его материалы под различными  псевдонимами. Он был ненасытен в своём творчестве. И это приветствовалось Элеонорой Кузьминичной. Она поощряла его рвение. Оно шло на пользу газете.
 Особенно, ему нравилось писать о людях предприятия. Тех, чьими руками, мозгами и нервами создавались материальные блага. И в этом он использовал различные формы. От зарисовок до очерков.
 Был в поиске подачи материала, весьма, изобретателен. Мечтал даже о людях труда и их труде написать книгу. Точно также, как и запечатлеть свои интересные наблюдения из жизни Крутого Яра. То есть, написать его современную историю.
 Никогда Сергей не упускал случая сделать интересный материал по пути из цеха в цех, с работы и на работу. Большой радостью была для него каждая новая встреча с интересном человеком.
 Вот и сейчас, отойдя от окна, Сергей уже думал о том, что неплохо бы было ему показать на страницах своей газеты старое и новое время, сравнить: какие изменения произошли в посёлке и на комбинате по улучшению условий жизни и труда его жителей.
 Всё это он тут же внёс в свой личный план на неделю, в свою записную книжку. Эту манеру, записывать все свои мысли и наблюдения, он перенял у секретаря парткомам Кравцова. Интересно, как он сейчас отнесётся к его разводу с Людмилой? И что теперь они с директором отпишут её отцу в Медуны?
 Конечно, отнесутся к этому неприятному событию в его жизни не с одобрением, как и к самому Сергею. Работать потому ему станет ещё сложнее. В том, что его могут уволить из комбината он даже и не думал. Газете он был нужен и без него не в ней обойдутся. Это он знал точно.
 Так разве Сергей сам что-то одобряет в своей нынешней жизни? Зачем ему нужен этот развод и потеря семьи? Конечно же, нет. Переживает. Только не показывает вида. Кому ему жаловаться, кто его пожалеет? Так, разве, это теперь только от него одного зависит? Не он же подал заявление в суд!
 И ему опять стало горько. Чтобы отвлечься от этих своих мысли Сергей вновь углубился в работу. В раскрытое окно доносились звуки работающего склада, рёв автомобильных моторов и людские голоса. Всё это ему теперь мало мешало. Он к этому привык. Да ему просто и не хотелось вставать, чтобы закрыть окно.
 Во-первых, было жарко. Во-вторых, ему не хотелось смотреть на тот больничный корпус, где лежал отец. В третьих, его мысли опять вернулись к отцу. И он опять отвлёкся от работы. Как же это было хорошо, когда они, все вместе, жили в своей старой квартире.
 Он был тогда ещё не женат, молод и юн, полон мечтаний и планов на будущее. Да и родители у них тогда были ещё молоды и здоровы. А теперь они, их дети, в том же возрасте и все женаты. У каждого своя семья, свой домашний очаг, свои заботы и хлопоты.
 Но почему их всех, всё равно, тянет в их "родовое гнездо", к родительскому причалу. Пусть теперь в старой их квартире и есть всё: газ и вода, канализация. Всё равно, и его, Сергея, тоже тянет к домашнему очагу, к родителям, к их заботе и теплу, в царящую в их доме ауру сердечности и доброты.
 Может быть, точно также тянет и её, Людмилу, к её родительскому очагу? Скучает она по своим Медунам? Конечно, всё так и есть, не смогли они вместе с ней создать-сохранить свою семью, свой собственный очаг.
 Не смогли они с самого начала зажечь свой домашний очаг, воспламенить его своей любовью. К чему им теперь все эти достижения и блага цивилизации, коли для любви достаточна лишь искра, маленький горящий уголёк, чтобы воспламенить семейный очаг, но не воспылать ему без любви и уважения друг к другу. Не воспылать!
 И тут мысль Сергея зацепилась за слово "уголёк". А правда, куда теперь он идёт, коли вокруг газ? Вот эта вся угольная мелочь, что сыплется на топливном складе?!
 Ведь домов с печным отоплением в посёлке почти и не осталось. А коксовой мелочи на этом складе, однако же, достаточно много. «Наверное,– подумалось Сергею, – топливо это можно было бы реализовать в подшефных сельских хозяйствах…».
 Возможно, это так и есть. Нужно об этом написать. Подшефных хозяйств у комбината целых пять: два совхоза и три колхоза. На селе комбинатом строилось жильё для сельчан с печным отоплением, а также школы и общежития, детские сады и клубы. Но пока дело до газификации здесь ещё никак не доходило.
 "О чём же ты, думаешь,Сергей? - мелькнула у него мысль,- о каком-то угольке! У тебя же сейчас, в обеденный перерыв, развод?". Но он понимал ещё и то, что если он будет думать только о разводе или же о судьбе отца, то просто сойдёт с ума.
 Ежемесячно, Сергей, в составе рейдовой бригады комбината, то есть газеты, с участием профкома, отдела кадров, комитетов комсомола и народного контроля  ездил по этим всем подшефным хозяйствам, с фиксацией состояния там дел и результатов оказания помощи селу.
 Одновременно, устраняя имеющиеся недостатки в этой работе. То должен был сейчас себе честно признаться, что комбинат по благоустройству своих подшефных сёл и деревень уступает Медунам. Это село, можно было бы, взять за образец благоустройства деревенского быта.
 Сергей мысленно перенёсся в это село. Главным отличием от их подшефных хозяйств были дороги. Здесь все они были асфальтированы и с тротуарами, с ухоженными газонами. Производили благоприятное впечатление. Сергей очень желал, чтобы их подшефные хозяйства выглядели бы точно также. Да и улицы самого Крутого Яра.
 Эти размышления вновь отвлекал его от предстоящей встречи с Людмилой. Как же ему не хотелось сейчас предстать в суде в роли ответчика, обвиняемого, кто бы это знал! 
 Раз Людмила истица, то так получится, что он и виноват? Впервые он оказывается в роли подсудимого. В большой редакционной комнате, где он был сейчас один, ему было сегодня очень неуютно. Жанна Моисеевна печатала обработанные им материалы в своём "предбаннике". Её машинка строчила безостановочно. Потому Сергей мог предаваться своим размышлениям не боясь выдать себя. Это было можно понять по его отсутствующему лицу и непривычному его отношению к работе. Такого с ним ещё никогда не бывало.
 Состояние его психики было почти что на грани срыва. Он не хотел, чтобы кто-нибудь сейчас увидел бы его лицо и почувствовал что с ним происходит неладное. Тем более, узнал бы о его разводе или же о болезни отца. Тогда ему было бы ещё тяжелее. Семейная жизнь его рухнула, кажется, безвозвратно. Он это отчётливо  понимал.
 Но ему не хотелось верить в это. Старался думать о работе и только о ней, но не думалось. Усилием воли, Сергей достал из стола папку с планами на месяц и наткнулся, сразу же, на пункт "Благоустройство Крутого Яра".
 Прочитал начало недописанного кем-то материала: "Газофикация и централизованное отопление жилых домов в посёлке Крутой Яр от ТЭЦ-ПВС комбината давно уже привели к тому, что в нём почти не осталось печного отопления. За исключением, быть может, частных домов на окраинах Крутого Яра. В посёлке, можно сказать, что не осталось никаких котельных. Единственная котельная отапливает сегодня лишь общественную баню...".
 Тут он опять прервал своё чтение и предался воспоминаниям. Баня, действительно, у них замечательная и с прекрасной парилкой. Находится она в самом центре посёлка. Любили и они с отцом в той бане париться. Вспомнив про всё это, Сергей ещё больше затосковал. Сердце его сжалось от сильной боли. Ему было жаль отца.
 Он встал и опять подошёл к окну. И сразу же его взор опять устремился за окно и за речку Воронью, за ширь созданного здесь технического пруда, над парящей и остывающей в нём тёплой водой.
 Потом взгляд его опять перескочил на насосную станцию, затем на громыхающий под ногами железный мост и замер на проступающем сквозь листву деревьев сером пятне, на одноэтажном здании старой больницы. Нынешнем терапевтическом отделении медсанчасти комбината.
 Там лежал его отец. И опять же, он увидел его молящие глаза. Сергей собирался уже сорваться с работы и бежать к нему, проведать его. Но не хотелось ему сейчас выдать себя Жанне Моисеевне вот этим порывом и своим внешним видом.
 Он боялся её настойчивых расспросов, боялся не выдержать да и признаться ей в болезни отца и в своём разводе. Ему не хотелось, чтобы и отец тоже мог это понять при свиданье, ему очень не хотелось огорчать больного человека.
 – Сергей Семёнович,– раздался вдруг у него за спиной негромкий голос,– что-то случилось?
 Сергей оглянулся. На него смотрели внимательные и любопытные глаза Жанны Моисеевны. Он сразу всё понял, что этим внимательным глазам уже всё хорошо  известно. Жанна Моисеевна и все остальные, не только в этой редакции, ждут его личного подтверждения о предстоящем разводе и о страшном диагнозе его отца. Новости по Управлению, как и по всему посёлку, разносились мгновенно.
 Он же не мог до сих пор воспринять и принять в своём сознании ни одну из этих двух страшных вестей. Для него это было невероятным и невозможным к пониманию. Он гнал эти страшные мысли прочь из головы, стремился тем самым отодвинуть надвигающуюся на него, и на их всю большую семью, беду. Но беда была огромна и неотвратима.
 Он не мог забыть, как при предпоследним посещении отца, его перехватила по пути заведующая терапевтическим отделением и пригласила к себе в кабинет, где и сообщила ему о том страшном диагнозе, который сейчас Сергей не то чтобы вслух, а и в мыслях боялся произнести. Он в него не верил.
 - Мы его к субботе выпишем,– сказала ему тогда заведующая отделением,–  лечение в этом случае невозможно. Готовьтесь…
 "Невозможно",- постоянно стучало в висках у Сергея. Всё это было для него так неожиданно, странно и страшно, что, казалось, ему просто ужасным и несправедливым, совершенно невозможным, да так, что он долго не мог прийти в себя и понять смысл сказанных ею слов.
 Однако же, Сергей взял себя в руки и прошёл к отцу на следующий день после этого известия довольно внешне спокойным. А внутри у него всё сжалось от жалости к нему. В больничной палате находилось человек десять. Сергей поздоровался со всеми больными и улыбнулся отцу:
 - Как твое самочувствие?
 Отец был ему рад:
 - Всё в одной поре. Но, кажется, лучше.
 Сергей спокойно расспросил отца о его самочувствии и передал ему фрукты. Но отец даже к этому отнёсся не с вниманием, хотя яблоки он любил. Он смотрел, не отрывая глаз от сына, стараясь в лице его что-то прочесть.
 А ведь совсем недавно, Семён Савельевич, был полон сил и неизбывного оптимизма, которым он заражал всю их семью. Он строил ещё недавно, вместе со всеми ими грандиозные планы на будущее. Теперь их не будет.
 Будущего у отца не было. И это Сергей понимал. Но почему же это так всё некстати случилось? Почему?!
 А ведь жизнь в большой их семьи, казалось бы, вполне налаживалась. Все дети выросли, встали на ноги и обрели свои профессии, выучились и переженились. Всё было хорошо.   
 Последним женился Сергей. И у отца, от четырёх его детей, были уже три внука и две внучки. Казалось бы, только жить ему, да жить!
 Выйдя на пенсию, Семён Савельевич уже года четыре водил свой большегрузный автомобиль и радовался своей пенсии, немалому своему заработку. Семья перестала нуждаться в деньгах и могла позволить себе многое. А тут, как обухом по голове, вот такой страшный удар-молния, неотвратимый диагноз.
 – Да, Жанна Моисеевна, случилось!– как-то вдруг резко вырвалось у Сергея.
 И он отошёл от окна к своему рабочему столу, стараясь сдержать подступающие к горлу спазмы. Нужно было ещё продолжать работу по макетирования газеты и спешить на свой развод. Он же обещал Людмиле не опаздывать.
 А после своего обеда-развода нужно было ему ещё успеть и сдать в набор, отпечатанные Жанной Моисеевной, материалы в наборный цех типографии, а макеты - на вёрстку.
 Жанна Моисеевна бесшумно и осторожно прошла в свою небольшую комнату, где вскоре вновь застучала её машинка. «Быть может, зря я её так?- подумалось Сергею,- она-то в чём виновата? Быть может, спросила она из искреннего своего сочувствия?!" Сергею стало стыдно.
 Но что делать, коли так вышло. И извиняться теперь глупо. Однако же, время подпирало. Приближался обеденный перерыв. А газету после обеда нужно было обязательно доделать и отвезти. Сергей углубился в работу. Жанна Моисеевна имела свойство печатать быстро и грамотно. Её машинка строчила безостановочно в соседней комнате. "Как пулемёт",- шутила с гордостью иногда Элеонора Кузьминична. И это Жанне Моисеевне нравилось. Очереди следовали одна за другой, прерываясь лишь на мгновения, когда она переворачивала страницы рукописного текста.
 Кроме того, Жанна Моисеевна успевала порой и слушать своих собеседников, то есть посетителей редакции. Как секретарь-машинистка она было просто незаменима.
 Сергею же в эти дни было невообразимо тяжело. Всё сразу навалилось на него, как снежный ком-лавина с горы. Несчастья сыпались одно за другим, словно из мешка. Одна беда догоняла другую.
 А ведь совсем недавно, Сергей чувствовал себя самым счастливым человеком на земле.
А.Бочаров.
2020.

©