Моя уже взрослая дочь

     Однажды я поняла,  кого она мне так  напоминает, моя уже взрослая дочь.

            Она походила на маленькую жужжащую добрую пчелу, которая жила вовсе не в мире грёз и фантазий, но и в не в том, где росли только красивые пахучие цветы, с которых она собирала сладкий душистый нектар и несла его туда, где он станет душистым сочным мёдом, подразумевая сладкую жизнь. Нет, на её пути, на лугах и полях встречались не только красивые цветы, но и те, что вредны были для здоровья, а значит и для жизни.

     И она это знала, эта пчёлка, на которую так походила моя дочь.

    Ей было нелегко смириться с тем, что растения бывают ядовитые, и потому  наносят непоправимый ущерб  чьей- то жизни.

         Она знала об этом,  и  даже с годами стала принимать сие явление, как данность, но соглашаться с таким не спешила, помня о том, что она добывает  сладкий нектар, перелетая с цветка на цветок,  с поля на поля, который  потом становится таким  же  сладким,  густым  и тягучем мёдом, так похожим на солнце в облаках, если на него смотреть снизу через замутнённое стёклышко, которое и создавало иллюзию текущего по небу   мёда,  или расплавленного куска солнца, там же,  которое тоже растекалось по небесам густой жёлтой массой, так напоминавшей  мёд, который добыла вечно  жужжащая   на тему жизни пчёлка.

       Той жизни, которая не всегда устраивала её, ведь те полевые и садовые цветы среди ядовитых отравляющих  растений, которых  было много, они,  как сорняки,  размножались  страшно быстро, окутывая своими ядовитыми корнями и листьями благородные цветы, те, которые  давали сладкий нектар и такое же сладкое на вкус ощущение жизни.

     Все это было  —   и яд, и патока, и мёд.  Но пчела,  на которую так походила моя дочь,  не хотела всё же мириться с наличием всех перечисленных факторов в той жизни, которая приносила не только радость и печаль, и тогда она из доброй пчелы, которая стремилась к солнцу, свету и теплу в отношениях  с другими пчёлами и насекомыми, становилась злой, зло жужжащей, которая  возмущённо  сетуя,  злилась   на этот мир, в котором было столько яду, а ей  хотел бы, чтобы был только сладкий  вкусный мёд, а тут просто какая- то безысходность   —   сердитые надутые шмели и шершни, больно,  ни за что,  ни про что  кусающиеся осы и такие же пчелы, с силой всаживающие в  твоё нежное, не тронутое  грубой рукой,   тельце свои цепкие мохнатые лапки стрекозы, что не добавляло приятных ощущений,  наоборот,  вся сладость  жизни становилась  горечью, и той невообразимой печалью, от которой пчёлка приходила в уныние, расстраивалась и начинала плакать.  И иногда так сильно,  будто чувство обиды за несостоявшееся  поглощало её  всю целиком. 

      Её, добрую и  такую душевную и  заботливую,  болеющую за каждое насекомое, которое уже или только  повстречалось на её пути и даже за тех, кому    ещё только предстоит   повстречать её.    Её,  пчелу, впадающую в  истерику от того, что снова  больно укусили, вонзив свой хоботок по самое не могу,  и даже не предупредили при этом,  что так  может быть,  и что  будет так больно, впустив под кожу  яд, который она потом старательно до последней  капли высасывала, как собака, зализывающая  свои несправедливо полученные  раны, по прежнему  не уставая удивляться, всё говоря про себя “ Да как же так?! Я   —   сладкий мёд, а мне в отместку горький невкусный отравляющий жизнь  яд?”
   
         Но при всём этом, при всех этих жизненных обстоятельствах и перипетиях,  мир всё равно не получалось перевернуть, поставить  его на оси задом наперёд, с  северного полюса на южный, так, чтобы кругом были только те поля и луга с произрастающими  на них цветами с  тем  сочным, льющимся   патокой нектаром, который просто обязан был потом превратиться в жёлтый прозрачный мёд, и затопить своей густой  сладостью всю землю  и весь тот мир, в котором  находилась та пчела,  так напомнившая однажды    мне мою дочь —   когда  добрая в том своём желании, чтобы  мир стал иным,  зная всё  же, какой он есть на самом деле, а  когда злая  от того, что он таким не становится,  оставаясь всегда  прежним, с той безысходностью, от которой порою  бежали мурашки по телу и очень хотелось плакать.

         Биться в истерике желание  возникало всё  реже, это доставляло только лишние  боли, концентрирующиеся в мышцах.  И от того тоже не хотелось лишних страданий  пусть и на физическом уровне. Хватало уже душевных, когда душа болела во всех местах,  во всех своих уголках, когда ощущение бездушия  приносило облегчение, но только временное.

        Подумав немного  об этом, она  снова,  вспомнив и обернувшись, встрепенувшись и взмахнув коротенькими прозрачными   пчелиными, хрупкими,  как сама жизнь,  крыльями,  полетит дальше,  вперёд, навстречу новым, тем, что были старыми,  проявлениям  жизни,  ведь всё старо, как этот мир, в котором мало что  меняется  из века в век,  и потому пчела не перестанет быть доброй и злой одновременно, в зависимости от ситуации,  меньше наивной и больше проявляющей понимания происходящих  невзгод  в этой жизни. 

       И наступит  однажды момент,  когда она  перестанет быть злой,  ибо злиться будет не на что, оставаясь  в душе доброй, она  не будет в то же время  наивной. И боль отступит, та, которая преследовала долгие годы, когда думала, что она какая- то не такая, не  такая хорошая,  какой должна быть — злая, а на самом деле глупая, но только от  отсутствия того  понимания, что доброта не спасёт этот мир, его ничего уже не спасёт  —  те ядовитые сорняки настолько поглотили его и тех, кто в нём произрастает, что  даже не хочется делать вид,  что ты наивен и даже глуп, чтобы не замечать этого.




       Лучше,  будучи добрым,  со всей возможной злостью,   не доходящей  до  полного  равнодушия,  сказать:

         “ Да чёрт с ним, с этим миром!  Пусть он остаётся таким,  какой уже есть, безнадёжно  пропащий,  с одним неизлечимым хроническим заболеванием,  которое называется  —   не проходящая всепоглощающая злость.

        Та злость, которой  во  мне больше нет, её убил  тот яд,   который  источали  непригодные  к хорошей,  нормальной  жизни растения,   оставив во мне доброту, которой хватит не на  многих, во всём случае,  не на всех,  уж точно.”
 
        И тогда однажды, когда это случится,  я смогу сказать, что в чем - то мы с дочерью похожи, хоть  она и  по прежнему напоминает мне  такую добрую,   вечно  жужжащую  пчёлку,  которая,  правда, больше не злится на этот мир, который какой  уже есть и лучше который уже  не станет.

09.03.2023 г
Марина Леванте