День кончился, или памяти Ахматовой

– Встречу Ахматова – Бродский не назовёшь ни дружбой, ни союзом, ни отношениями, ни ревностным соперничеством, ни преемственностью учитель – ученик, ни иными привычными слуху штампами. Да и встречей тоже не назовёшь – это не встреча, когда молодой питерский повеса упал на хвост её поклонникам и тоже напросился в гости к Анне Андреевне на дачу, где не ждали не только его, но и привычных визитёров.

– Незачем. Опять будете читать свои вирши, ожидая малейшего знака одобрения? Судьба Ахматовой безжалостно ткнула её в лицо фактом ещё в молодости: бессмысленно ждать одобрения от окружающих – друзья прощают всё, враги не дают спуска ни за что; и те и другие равноудалены от истин. Одна из которых в том, что литераторство – это путь, ступать на который большинство людей не пожелают в самые вегетарианские времена (если это литераторство, а не квинтэссенция чужих мыслей под видом своих или, если современным языком, кокетливое пописывание в блогах).

– Всё, что могла искренне сказать Ахматова юным поэтам – а чаще, мнящими себя таковыми – недурно сложил слова, мальчик. Но они обретают вес только через жизнь. Это относится и к юному Бродскому, которого она нарекла Рыжим в конце 50-х. И самая громкая похвала из её уст – «делают нашему Рыжему биографию». Вот это слово: «нашему». В её летоисчислении «наш» – не Кушнер и (тем более) не Евтушенко. И даже не Юрий Левитанский. А Блок, Гумилёв, Есенин, Цветаева и даже разменявший свой талант Маяковский.

– Биографы изощряются в версиях, что Ахматова не могла простить Бродскому большее, чем её самой, почитание им Цветаевой. Или – что, признавая талант, придерживалась линии жёсткой педагогики, чтобы не испортить дар.

– Обе эти версии никуда не годятся. Пережив несколько эпох и заканчивая дни в унизительной для её дара нищете, Ахматова была давно свободна от ревностной возни. Её собственный университет оказался страшнее тщеславных поэтических амбиций – о том, как естественная красота рассыпается от лобового столкновения с безжалостной эпохой, и остаётся лишь незримая душа. Которая молит уже не о былой красоте, а о мудрости. Это та же Цветаева, но выжившая в Елабуге.

– Какие после всего этого юные мальчики, читающие стихи? Право же, это забавно. Не более. И я вам не педагог, а просто слушатель, как и любой случайный прохожий. Читайте, не обольщаясь – вот и вся мудрость.

– Остаётся лишь одно: вся история Ахматова – Бродский – встреча двух равновеликих планет из внешне одной галактики. Просто одна из них – в земном измерении – намного старше. Это факт, который делает невозможным слишком многое, что нет нужды даже объяснять. Кроме одного: участи взаимно уцелевших и живых голосов.


******


Иосиф Бродский – Анне Ахматовой

День кончился, как если бы она
была жива и, сидя у окна,
глядела на садящееся в сосны
светило угасающего дня
и нe хотела зажигать огня,
а вспышки яркие морозной оспы
в стекле превосходили Млечный Путь,
и чай был выпит, и пора уснуть...

День кончился, как делали все дни
ее большой и невыносимой жизни,
и солнце село, и в стекле зажглись не
соцветья звезд, но измороси; ни
одна свеча не вспыхнула, и чай
был выпит, и, задремывая в кресле,
ты пробуждался, вздрагивая, если
вдруг половица скрипнет невзначай.

Но то был скрип, не вызванный ничьим
присутствием; приходом ли ночным,
уходом ли. То был обычный скрип
рассохшегося дерева, чей возраст
дает возможность самому
поскрипывать, твердя, что ни к чему
ни те, кто вызвать этот звук могли б,
ни тот, кто мог расслышать этот возглас.

День кончился. И с точки зренья дня
все было вправду кончено. А если
что оставалось — оставалось для
другого дня, как если бы мы влезли,
презрев чистописанье, на поля,
дающие нам право на длинноту,
таща свой чай, закаты, вензеля
оконной рамы, шорохи, дремоту.

2

Она так долго прожила, что дни
теперь при всем своем разнообразье
способны, вероятно, только разве
то повторять, что делали они
при ней.

(1966)