1962. Богомаз - в угол!

…НЕМНОГО О ХОРОШЕМ

     Отец отойдя от прежней «торговой» компании, ожил, участвовал в заводской самодеятельности. Заканчивал седьмой класс ШРМ. Проходил годичный кандидатский стаж для вступления в КПСС.
     Ещё в 1960 году, при очередной раздаче пригородных земельных неудобиц, отец получил участок в садоводческом товариществе под дачу. Сколотил будку метр-на-метр для инвентаря, посадил деревца и кусты, клубнику и цветочки для мамы и тёщи. Разметил фундамент под домик. Летом 61 года собирали первые ягоды.

     Зимой на заводе Измерительных Приборов в связи с новым статусом – «Виброприбор», меняли не только оборудование, но и ограду. Месяца два из старой широкой разваленной кирпичной кладки всей семьёй выбирали целые кирпичи, ровные половинки и отбивали от старого раствора. Из этих кирпичей на полученных шести сотках отец сам к лету 62-го сложил дачный домик. Помню, что я маленьким ведром приносил воду, подавал кирпичи, но больше заглядывал на завязь клубники и зелёные бубочки крыжовника.

***
     С января 1962 года мама работала в магазине № 34 (угол Ленина и 1-го Крепостного) сначала в отделе «воды-соки», потом в хлебном отделе, в бакалее и гастрономии, и снова в хлебном отделе. Вы спросите, почему она так часто меняла магазины и оказывалась «на хлебе»? Всё просто. В каждом магазине заведующая (щий), убедившись в её порядочности и профессионализме, переводили маму в старшие продавцы и ставили в престижный гастрономический отдел, который всегда даёт основную долю выручки, т.е. плана. Но кроме официального плана, нужно было получить ещё и некоторую сверхприбыль, часть которой оставалась у зава, а часть шла руководству Пищеторга, чтобы и дальше можно было рассчитывать на хорошее отношение и получение ходовых и дефицитных товаров не только по разнарядке, но и сверх того. И тут продавец должен был идти на пересортицу и другие уловки, чего мама не делала.
     Так как ни одна «контрольная закупка» и ревизии не находили у мамы обвеса-обсчёта, недостачи или, что ещё хуже, излишков в отделе, за теплые отзывы о её работе в «Книгах жалоб и предложений», в главке её ценили и предлагали заведующей и продавцу «договориться по-мирному».
     Тогда заведующая начинала наводить справки и узнавала предысторию понижения квалификации и непослушного продавца переводили с понижением на хлеб, где нет «калыма». Никто не осмеливался противиться КРУ.

     Заведующих тоже частенько меняли, и новая, удивившись, что такой опытный продавец «сидит младшим на хлебе» переводила маму «старшим» в бакалейно-кондитерский или гастрономию. До очередного «окрика». А иногда срабатывали зависть и обида прежних «хозяек престижных» отделов.

     В этом светлом уютном магазине на первом этаже пятиэтажки рядом с Маяком и памятником Петру Первому я проводил много времени и видел отношение покупателей к маме. Рядом с магазином стояла новая девятиэтажка, а вокруг старые крепостные улицы с частными домами. Постоянные покупатели часто забегали в магазин только для того, чтобы угостить полюбившуюся им продавщицу, только что испечённым домашним пирогом или пирожками. Удивлялись, какой у неё большой сын. Читал я и благодарственные отзывы с предложениями поощрить маму за хорошую работу. У одной из таких покупательниц я месяца два брал интересные книги из домашней библиотеки.
    
     Все большие магазины уже были оборудованы кассовыми аппаратами. Кассовые чеки насаживались на наколку, потом сбрасывались в коробку под прилавком. В конце рабочего дня, чеки нужно было обработать для сверки с контрольной кассовой лентой. Если до закрытия этого сделать не удалось, мама приносила чеки домой, вываливала их на стол, называла мне суммы, которые чаще всего пробивались в этот день, и я отбирал чеки по этим суммам, складывая по 10 штук крест-накрест. Мама пересчитывала разномастные чеки, а потом проверяла (не меньше двух раз) и считала одинаковые, собирала большие стопочки чеков, обвязывала суровой ниткой, подписывала и всё заносила в расчерченную тетрадь. Когда чеков было очень много, я брал вторые маленькие счёты и тоже плюсовал разномастные чеки. Это чаще всего было в конце месяца, когда для выполнения плана в магазин привозили много муки или сахара и в дни проверок при пересменах.
     Так я практиковал счётную технику и узнал, что на счётах можно и умножать, и делить ещё до того, как появились на уроке в школе логарифмические линейки. Социализм был учёт!

***
     Наверно, в школе я всё-таки был диссидентом. Видимо поэтому в пионеры меня приняли позже всех – в день рождения Ленина, с последней партией двоечников и записных хулиганов, что здорово подняло мой авторитет в их кругах. Но это не мешало потом периодическому втягиванию меня в школьные Советы Дружин разных уровней.

***
     29 апреля 1962 года был открыт после реконструкции городской Дом культуры в Парке. По этому поводу и в преддверии празднования 1-го Мая состоялось торжественное административно-партийное собрание, которое приветствовала группа верных пионеров-ленинцев школы № 16 с Богомазом-младшим. Во втором отделении в праздничном концерте, в дуэте с товарищем, Богомаз-старший с успехом исполнил популярные тогда песни «Березы» (Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд…) и «Хотят ли русские войны?». В этом же концерте я впервые услышал песню «Царевна-Несмеяна». Отец, как солист, получил Пригласительный билет на два места. Первое отделение с мамой был папа, а второе – я. Таким образом оба Богомаза вписали себя в историю открытия ДК Таганрога.
     И дальше мое общение с государством сводилось к снисходительным аплодисментам за чтение в строю юных пионеров «монтажных» бодро-советских стишков в разных ДК на парт– и профконференциях, где однажды после выступления мы забрели в опустевший и опустошённый после перерыва буфет. На стеклянной стойке около скучающей буфетчицы на тарелочке лежали три маленьких (не мини, а просто маленьких) зелёных-зелёных банана. Мелочи, которую мы с другом выгребли из наших карманов, хватило на один бананчик на двоих. Долго я потом удивлялся: и что народ находит в этих бананах?

     В школе объявили конкурс чтецов-декламаторов. Любой желающий, выучив стихотворение или прозу, мог продемонстрировать свой талант учителю и быть рекомендован на общешкольный тур и даже на городской. Я очень хотел отличиться и выучил наизусть из любимой «Книги про бойца» всю главу «Смерть и воин».
  За далёкие пригорки уходил сраженья жар.
  На снегу Василий Тёркин неподобранный лежал.
  Снег под ним, набрякши кровью, взялся грудой ледяной.
  Смерть склонилась к изголовью: – Ну, солдат, пойдём со мной.

     Читал, конечно, не очень артистично, по-детски, боясь забыть текст. Но не сбился, а во время декламации обратил внимание на отсутствующий вид Глафиры. Замечаний мне она не сделала, советов не дала и в финал не выставила. То ли Твардовский из-за Солженицына уже подвергался критике, то ли моя самостийность вмешалась…
     Так между детской комнатой милиции и партконференциями я и получил начальное образование.

     В общем, в начальную школу я ходил с интересом – правильная, чистая речь, новые знания, перспектива стать культурным человеком, образованным инженером, но тут же: будь готов, все «под чубчик», староста класса, бюро, шаг вправо, шаг влево – выговор, – и я ушел в дворовую беготню и в книги: путешествия, приключения, фантастика. В них была история, география, ботаника с зоологией, хронология открытий и изобретений, множество новых терминов, вся палитра человеческих чувств, но для прагматики соцреализма – мало толку.

     И хотя закончил четвертый класс на отлично, кроме четвёрки по русскому, но видно из-за непослушания, на итоговом фото был задвинут Глафирой в самый дальний угол. Спереди меня перекрыл самый высокий в классе Женька Облан, а рядом самый мощный – Вовка Башта.
     Аукнулись мои конфликты.