Старинные часы. Глава 3

Глава 3

Несмотря на победу в Праге и первое признание в Минске, Московский Большой театр принял Эмму не сразу. Ей неохотно давали даже второстепенные партии в спектаклях и долгое время приходилось танцевать во втором составе. Зрители не имели возможности оценить талант юной балерины в полной мере, продолжая восхищаться признанными мастерами балетного искусства. Девушке, приехавшей в российскую столицу, оказалось очень непросто заявить о себе и порой Эмма думала о том, чтобы оставить все попытки и вернуться домой. Туда, где её любят и ждут. Со временем она стала сомневаться в своих возможностях, заставляя себя больше работать.

– Неужели я перестала слышать и чувствовать музыку? – не раз спрашивала она себя. – Почему меня не видят? Почему я исчезаю, растворяюсь в составе статистов?
Много раз Эмма грустно смотрела из-за кулис на великолепные партии ведущих балерин, а потом плакала по ночам в подушку. Перед жёсткой реальностью театрального мира постепенно отступали её детские мечты о танце. Чтобы заслужить право на их осуществление, надо было выслушать много отказов разных хореографов и долгие годы разучивать главные партии во втором составе артистов. Рано или поздно она вернулась бы в Минск, но всякий раз, когда, поддавшись отчаянию, Эмма начинала собирать вещи что-то вдруг останавливало её на полдороге. Тогда она садилась рядом с раскрытым чемоданом и закрыв лицо руками, беззвучно плакала.

Так продолжалось пять лет. Все эти годы Эмма терпеливо ждала своего шанса. Он представился ей однажды, когда за день до премьеры балета, поставленного по мотивам русской сказки, исполнительница партии царевны на генеральной репетиции подвернула ногу. Времени искать равноценную замену приме Большого у хореографа не было и в спектакль пришлось вводить балерину второго состава. На тот момент все были очень расстроены тем, что премьера обещает быть не такой, какой ожидали её видеть. Но когда постановка произвела фурор, хореограф отказывался верить, что это благодаря участию в ней Эммы. Потом он не раз скажет журналистам, что не случись травмы у фаворитки сцены, ещё долго мир мог не узнать о новом «голубом бриллианте» балетного искусства.
 
После этого выступления об Эмме заговорят критики, поклонники, постановщики. В Большом Московском театре балет будет идти несколько сезонов и всякий раз зрители будут стремиться попасть на него для того, чтобы своими глазами увидеть чудо Белой Птицы. С этим же спектаклем уже год спустя она попадёт на сцену Лондонского театра, а после и других театров мира. После такого грандиозного успеха Эмма ещё пять лет прослужит в Московском театре, но потом примет предложение танцевать в постановках известнейшего английского хореографа и заключит контракт с Лондонским театром. Это предложение подарит миру череду её партий, много позже ставших эталоном балетного искусства.

В отличие от России Европа примет Эмму сразу и безоговорочно. За последующие десять лет она сумеет станцевать на её сценах все самые знаменитые партии и поработать с лучшими хореографами мира. Став в последствии примой Лондонского театра, она окончательно переедет в английскую столицу. Специально для неё потом будет написан балет под названием «Белая птица», в котором партнёром Эммы станет прославленный русский танцовщик. С этим балетом она покорит Новый Свет.
На минскую сцену Эмма сумеет попасть вновь только пятнадцать лет спустя. К тому времени она давно будет иконой нового стиля в танце. Её трепетные руки и лёгкость прыжка подарят зрителю ощущение полёта, ведь недаром критики называли её Белой Птицей. Казалось, что она то сложит крылья, то расправит вновь. То поднимется ввысь, то замрёт на подмостках. Всё, что в ней есть вдруг превращается в нежность и до того она пронзительна, что зал замирает. Замирает, чтобы потом выразить сдерживаемый восторг громом аплодисментов и морем цветов. Танцуя на сценах Нью-Йоркского, Римского, Санкт-Петербургского Мариинского и Большого театров, Эмма Петрова стала легендой балета.
 
И вот она вернулась домой, на родную сцену. До начала спектакля оставалось минут двадцать, и Эмма сидела в гримёрке. Спина сегодня болела особенно сильно, поэтому пришлось делать обезболивающий укол. Закрыв лицо руками, она облокотилась на туалетный столик и замерла, ожидая момента, когда лекарство начнёт действовать.
Боль в спине Эмма ощутила года два назад. Вначале это были лишь непродолжительные приступы, вызванные постоянными физическими нагрузками. Сказывались многочасовые репетиции и мастер-классы в различных балетных школах, гастрольные туры и выступления в театральных сезонах.
– Вам необходим перерыв и тщательное медицинское обследование, – в унисон твердили врачи. – Иначе вы рискуете получить очень серьёзные проблемы с позвоночником.
В то время Эмма танцевала Жизель в новом спектакле знаменитого постановщика, и её гастрольный график был расписан на год вперёд. Публика жаждала видеть только её, ибо именно Эмма являлась «бриллиантом» этой постановки. И потом она не хотела никаких перерывов! Перестать танцевать для неё всё равно, что перестать дышать.
Превозмогая боль, Эмма выходила на сцену. Восторженные поклонники разных стран даже не догадывались чего ей это стоит. Откуда им знать, что, завершив свой воздушный прыжок в последнем аккорде, она присаживалась в грациозном поклоне в ожидании, когда опустится занавес, а потом падала на подмостки, теряя сознание от боли. Но они аплодировали, бросали на сцену цветы и ждали, что вот-вот она выпорхнет из-за кулис. Иногда такое ожидание длилось долго. Настолько долго, что врачи успевали привести Эмму в чувства и, собрав остаток сил, она вновь появлялась перед публикой на поклон.

Вот и сегодня, в этот долгожданный вечер своего возращения в Минск, она выйдет на сцену, преодолевая себя. Ей так хочется воздать ярким выступлением подмосткам, с которых всё начиналось. Подмосткам, откуда зажглась в мире танца её звезда.
 
А ещё Эмма знала, что в зале сидит человек, о встрече с которым она мечтала три месяца.
Они познакомились в Петербурге. Тогда импресарио сообщил ей, что корреспондент какого-то журнала хочет взять у неё интервью. В преддверии выступления в Мариинке она не стала отказываться от беседы.
Только когда они сели за столик в театральном буфете, Эмма узнала, что к журналистике Сергей Воробьёв не имеет никакого отношения. Более того, вопрос, который его интересовал, несколько обескуражил её. Речь зашла о старых дедушкиных часах.

Сергей показал журнал: на развороте была её фотография пятнадцатилетней давности. Тогда Эмма впервые выступила на театральной сцене, и какой-то корреспондент посвятил этому событию, страшно подумать, полстраницы в популярном издании! Позже фотография несколько раз перепечатывалась в прессе. На ней Эмма была запечатлена на фоне подаренных дедом часов.
Выслушав долгую историю о правнуке Добролюбова, о поисках, которыми занимается антиквар Шишкин, о храме, найденном в комплексе Новогрудской крепости и его петроглифах, она сказала:
– Насколько я помню эти часы всегда находились в мастерской. По крайней мере до того дня, когда повзрослев, я перевезла их в свою собственную квартиру. Дед много лет занимался починкой старых часов. Помню, как ещё совсем девочкой я любила бывать у него. В мастерской всегда горел свет, но это не мешало мне крепко спать на маленьком диванчике. Ещё там было большое зеркало, напротив которого как раз и висели эти часы.
– А ваш дед никогда не рассказывал, откуда они? – спросил Сергей.
– Может быть рассказывал, но я ничего об этом не знаю. Об этом лучше расспросить его самого.
Сергей воодушевился:
– Понимаете Эмма, по всей видимости вы являетесь обладательницей совершенно уникальной вещи. Если это ни копия, то она каким-то образом связывает вас с одним из родов дореволюционного времени. Об исторической ценности этих часов я уже и не говорю!
– Кто бы мог подумать?! – улыбнулась она.
– Вы разрешите мне взглянуть на часы? И поговорить с вашим дедом?
– Почему нет? Правда, для этого вам придётся приехать в Минск. Дед ни за что не захотел покидать город, где прожил большую часть своей жизни. Там родился мой отец, а потом и я. Вот только эту встречу можно организовать лишь в марте. Сделать это раньше мне не позволит плотный гастрольный график, но через три месяца я должна танцевать в Минском театре и тогда можно всё устроить.
– Я готов подождать.
– А я в свою очередь обещаю привезти часы, которые сейчас находятся в моей лондонской квартире.

Но на тот момент история о часах, рассказанная Сергеем, заинтересовала Эмму намного меньше нежели он сам. Когда вечером она получила от него букет роз, то поймала себя на мысли, что готова с радостью принять его предложение поужинать в каком-нибудь ресторане. Ей нравилось, что говорил он мало, но при этом не был скучным. Эмма с ходу оценила его чувство юмора и умение молниеносно реагировать на её слова. Кроме того, он умел ухаживать. Делал это красиво, ненавязчиво, словно невзначай.

Иногда они гуляли по набережной Невы. В ту неделю в Петербурге стояла прекрасная погода, поэтому они любили бродить по городу, наслаждаясь лёгким морозцем, а потом заходили в какое-нибудь кафе, чтобы выпить горячего чаю и, забывая о времени, сидели в нём до закрытия. Общение с Сергеем доставляло Эмме огромное удовольствие, поэтому каждый вечер после спектакля она ждала его звонка, надеясь на встречу. Много лет спустя, когда первая несчастливая любовь совсем стёрлась из памяти, Эмма влюбилась вновь. Только в этот раз всё было иначе, так как теперь она чувствовала взаимность. Чувствовала искру, пробегающую между ней и Сергеем. Ту, о которой пишут поэты и поют певцы. Эмме снились его карие глаза и чёрные волосы. Слышался в тишине звук его голоса. Она любила как бы случайно прикоснуться к нему. Любила, когда, обнимая её, он вдруг начинал дурачиться, как мальчишка. К примеру, щекотать. Потом, как дети, они играли в снежки. Эти игры заканчивались долгими поцелуями. В те дни она не чувствовала усталости и даже казалось, спина болит меньше. Каждый вечер, как девчонка, бежала на свидание.
Несколько раз Эмме приходилось давать интервью для телевидения или журналов. Отвечая на вопросы корреспондентов, она едва сдерживала смех, видя, как за соседним столиком Сергей корчит весёлые рожицы. А как он однажды пел в караоке! В тот вечер они долго о чём-то спорили, сидя в баре, куда заглянули, чтобы согреться. Будучи уверенным в своей правоте, Сергей сказал, что готов спеть прямо здесь, если проиграет в споре, который сам и затеял. И проиграл. Тогда он всячески пытался выманить Эмму из бара, но она была непреклонна, и ему пришлось петь. Начал Сергей робко, с трудом попадая в ноты. Он сидел на высоком стуле в центре небольшой сцены и старался не смотреть на веселившуюся неподалёку компанию. Вначале они не обращали на него внимания, но потом, услышав, как он поёт, стали громко подбадривать. Голоса и слуха у Сергея не было, но поймав «нужную волну», он постепенно сумел превратить своё рычание в пение. Эмма зааплодировала и к ней присоединились другие. В конечном итоге он сорвал свои первые и последние в жизни овации, пообещав, что больше никогда не выйдет на сцену. В качестве приза ему тогда вручили бутылку шампанского. Её они открыли дома. Сергей был питерским и в тот вечер впервые пригласил Эмму к себе.
 
В его холостяцкой квартире всё было устроено с мужским минимализмом: ничто не должно отвлекать от работы. Она увидела на полках несколько его книг и на столе незаконченную рукопись.
– О чём будет твоя новая книга? – спросила Эмма, взяв в руки лист бумаги, исписанный мелким почерком.
– О древнем храме, найденном в Новогрудке, и о петроглифе, что лёг в основу рисунка циферблата тех самых часов. Ведь удивительно, что это изображение историкам не удалось найти раньше, хотя храм довольно хорошо исследован. Когда ко мне пришёл Шишкин с предложением отправиться в экспедицию, я не особенно верил в успех. Пошёл, чтобы увидеть храм своими глазами. Ведь тогда, как собственно и сейчас, меня больше интересовали наскальные изображения, по которым можно изучать представления древних о времени. В это понятие они вкладывали своё понимание вечности. Нам ещё многое нужно исследовать, чтобы увидеть, что это понимание сродни самым современным гипотезам. Ведь чтобы двигаться вперёд, следует оглянуться назад. Часы иногда идут в прошлое.

Эмма задумалась, вспомнив мастерскую своего деда.
– Знаешь, – сказала она, – я с детства ощущала какую-то странность, связанную с этими часами. Когда я становилась напротив зеркала, то видела их отражение. Тогда мне чудилось, что там, в зазеркалье, уже существует то время, которое пришло, как я теперь поняла, значительно позже. Я танцевала в том странном видении, как спустя годы танцую на разных сценах мира. Как будто зазеркалье долго хранило мой полёт. Может быть, это тайна отражённых часов? А может, всего лишь моё детское воображение?
– А что ты видишь в зеркале сейчас?
– Сейчас наверно уже ничего. Только вдруг иногда мне становится страшно. Кажется, что зазеркалье втягивает куда-то в бездну и отражение часов становится размытым. Танцующие люди на стрелках видятся какими-то скорчившимися, сломленными. Этакими уродцами, вызывающими страх.
Эмма замолчала, задумчиво глядя перед собой, а потом добавила:
– Но может быть, это тоже лишь моё воображение. Как в детстве. Я не знаю.

Тогда впервые Эмма рассказала об особенности отражений старых часов. Почему существовала эта особенность не мог объяснить даже дед. Много раз она пыталась выяснить, что же видел он сам, но старик предпочитал отмалчиваться. Только однажды заметил, что в этом нет мистики, так как «и в окне, и в зеркале – один и тот же мир. Только в зеркале его заслоняет твоё отражение» (5). Но маленькой Эмме такое объяснение казалось неубедительным. Она верила в чудо, стремясь увидеть в зазеркалье другой мир. Мир, тесно связанный с её детскими снами, в которых она танцевала также, как и в этих странных не соответствующих реальности отражениях. Этот мир был соткан из тайных детских желаний, в которых она ещё только воображала себя балериной. В нём не существовало времени, ибо отражённые часы там всегда шли назад. Иногда Эмма думала, что оттуда из зазеркалья кто-то с любопытством следит за ней, намеренно создавая образы, взятые из её сознания и души. В том мире они уже жили отдельно от неё, жили своей обособленной жизнью. И в этой параллельной жизни Эмма видела себя словно со стороны. Однако вопреки всем законам эти два мира имели точки пересечения где-то далеко в будущем, где уже повзрослевшая Эмма все-таки стала одной из лучших танцовщиц мира.
Тайна отражённых часов и по сей день оставалась неразгаданной. В их семье было не принято говорить о ней. Отец Эммы только отмахивался, а мама объясняла это так: «Мы видим то, о чём мечтаем или то, чего боимся. Только и всего». Со временем все привыкли к тому, что порой мерещилось в зеркале. Это уже не пугало и не изумляло. А потом, когда Эмма увезла часы в лондонскую квартиру, где сама бывала недолго, в редких перерывах в гастрольном графике, эта особенность и вовсе стала забываться.

Услышав эту историю, Сергей только пожал плечами. Возможно он и пошутил бы на этот счёт, но вспоминая свои ощущения, возникшие в храме, постарался быть сдержаннее в недоверии и скепсисе. В самом деле, кто знает, какие загадки мироздания скрыты от нашего понимания? Правда, в тот момент это всё казалось легендой, рождённой из детских фантазий Эммы. Не о ней думалось Сергею, когда он глядел в синие глаза, когда прикасался к шелковистым волосам, когда крепко обнимал её. Только сейчас он начал понимать, что ценность этих старинных часов заключалась для него не в том, что они являются семейной реликвией рода Добролюбовых, не в том, что они уникальны, потому что в мире таких больше нет. Для него их ценность была в том, что благодаря этим часам он познакомился с Эммой. Благодаря им она больше не недосягаемая звезда, а женщина, которую Сергей полюбил. Эти несколько дней, проведённые с ней в Петербурге, он потом будет вспоминать, ожидая новой встречи в Минске. Он боялся загадывать наперёд, потому что знал: Эмма всегда будет уезжать от него в долгие гастрольные туры. Предстоящее расставание станет первым, но не последним. К ним ещё надо привыкнуть, приспособиться, научиться с этим жить. Но сегодня он старался отогнать от себя мысль о близкой разлуке. Он хотел просто любить её, наслаждаясь каждым мгновением близости.
– Я никогда не думала, – шептала Эмма, – что любовь может быть так стремительна. Мы ещё мало знаем друг друга, а мне уже не хватает воздуха без тебя.
Она уткнулась лицом в его плечо. Не считая первой почти детской влюблённости, её чувство к Сергею впервые за долгие годы разбудило спящую душу. Вначале оно даже немного напугало, так как нахлынуло мощно и быстро, не оставив шанса опомниться.
– Как я переживу эти три месяца? Без воздуха я задохнусь. Скажи мне сейчас: ведь ты обязательно приедешь в Минск? Ты не передумаешь? Ты не отложишь встречу? Обещай, что приедешь!
Сергей поцеловал её.
– Иначе я уже не смогу.
– Боже, ты подумай – три месяца! Это ведь девяносто дней! Девяносто! Звучит устрашающе, как девяносто лет. Это целая жизнь!
– Нет, давай считать по-другому. Вспомни, что время есть танец вечности, а она состоит из мгновений. Нам всего-то нужно переждать девяносто мгновений! Разве это долго?
Эмма поморщилась и вздохнула.
– Это ужасно долго!
Сергей снова поцеловал её. Стремясь уговорить Эмму, он совсем не знал, как уговорить себя самого. Эти слова он потом вспомнит ещё не раз. Вспомнит, когда будет провожать её в театр, когда будет сидеть в пустом зале на репетициях, когда будет гулять с Эммой по Петербургу. В городе на Неве она пробудет ещё неделю, представ перед зрителями в балете «Щелкунчик».

 Когда она уезжала, он долго стоял на перроне, глядя вслед уходящему поезду, а потом целых три месяца ждал новой встречи. Пытаясь работать над книгой, он не мог заставить себя сосредоточиться. Все материалы лежали на столе, но голова была занята мыслями об Эмме. Изучая представления древних о времени, Сергей почувствовал на себе его главную шутку – время перестаёт идти, когда ждёшь. Словно «…колёса времени стачивались в трении, – Всё на свете портится от тренья. И тогда обиделось Время, и застыли маятники Времени»(6).

Так и жил Сергей в мире остановившихся мгновений до тех пор, пока вдруг не осознал, что, наконец, садится в поезд до Минска. Три месяца, казавшиеся бесконечными, закончились внезапно. Словно провалились в бездну все разом в одну секунду. И вот уже стучат колёса, как будто сдвигая время с мёртвой точки, и несётся оно всё быстрее и быстрее пока вдруг резко не замрёт в то самое мгновение, когда в переполненном зале Большого театра Сергей взглянет на сцену, освещённую светом софитов и попытается унять своё, бешено бьющееся, сердце.

А в этот момент Эмма покинула гримёрку и в ожидании своего выхода на сцену встала за кулисами. Под действием лекарства боль в спине притупилась, а присутствие в зале Сергея окрылило её. Прозвенел последний звонок.
Волнительное ожидание скорой встречи с ним и любовь, окрепшая в разлуке, серебряными нитями вплелись в кружево танца, создав на сцене подлинное чудо. Музыка, как путеводная нить, вела её через хитросплетения сюжета от начала до того момента, когда, совершив свой знаменитый прыжок в финальном аккорде, Эмма, вскрикнув от боли, упала на подмостки.

Зал ахнул в едином испуге. Ахнул и замер, глядя на то, как она лежит без движения, подобна раненной птице. Музыка стихла, захлебнувшись в неправильном ритме и в тишине, возникшей затем, потерявшую сознание Эмму Петрову, уносили со сцены.

В этот миг из глубины зрительного зала раздались первые тихие аплодисменты, постепенно переросшие в овации.
 
В тот вечер публика долго бросала на подмостки цветы и аплодировала. Аплодировала и ждала, что великолепная Эмма Петрова ещё станцует для них, чтобы закончить свой, так внезапно прерванный полёт. И никто тогда не смог бы даже подумать, что она уже никогда не выйдет на театральную сцену.

(5)В.Синявский
(6)В.Высоцкий

Продолжение здесь http://proza.ru/2023/03/11/902