Как думаешь, прав я?

   Сапоги ушли в рыхлый песок до верха голенищ, приземлился я в самую вершину кучи недавно высыпанной здесь большегрузным самосвалом. Это и спасло меня после падения с площадки ещё не ограждённого перилами балкона третьего этажа, где я, стоя на самодельной старой расдолбленной  деревянной лестнице, замазывал цементным раствором верхний шов между    фасадной панелью  третьего этажа и нависавшим над ней балконом четвёртого этажа.

  Чёрт меня дёрнул подвесить тяжелое  ведро с раствором с помощью куска загнутой арматуры на ступеньку лестницы, да ещё и  встать на неё  же  ногой. Подгнивший деревянный брусок  разломился, и арматурный крюк с тяжеленым ведром,  словно плуг «перепахал» остальные ступеньки, предоставив возможность мне лететь вниз в том же вертикальном положении, в каком я находился.

  Сам полёт я не помню, лишь секунд двадцать не мог вдохнуть от сбитого толчком о землю дыхания. Половинки лестницы вертикально воткнулись в ту же песочную кучу по обе стороны от меня, а ведро, ударившись днищем  в твёрдый грунт под самыми балконами, разорвалось по шву,  и цементный раствор из него брызгами разлетелся в стороны.

    На стройплощадке  в это время были строители, мой полёт заметили и сопровождали его громкими спонтанными криками, на которые моментально выскочил из будки мастер смены – молодой парень,  недавний выпускник строительного техникума. Вслед за ним ковылял, стараясь быстро идти,  ветеран-фронтовик наш прораб хохол Перепейчай.

  Собравшийся, было,  вокруг меня народ,  начальники быстро разогнали по рабочим местам. Прораб всё щупал мои ноги, спину и руки, постоянно спрашивая:

  - Тут болит? А так? Нет, ну, и, слава Богу!

Перепуганный больше меня молодой мастер ворчал:

  - Ты технику безопасности нарушил, пиши объяснительную.

Его прервал прораб:

  - Да погоди,  ты! – и, видимо,  матюгаясь про себя, подумал, что, мол, дурак ты молодой, что случись, так с этой объяснительной первым и сядешь, и уже вслух продолжил,  - ты иди, мастер,  мы тут разберёмся, я потом доложу.

  Мы дошли до бытовки монтажников. Прораб взял со стола чей-то термос, видимо, по фронтовой привычке понюхал содержимое, и плеснул мне в колпачок горячего чая. Выждав, когда я сделаю несколько глотков, он спросил:

  - Как же это всё случилось?

Пока я рассказывал, он меня не прерывал. Потом он хмыкнул в свои густые усы и о чём-то задумался.

    - Так я того, дальше пойду работать, только бы мне лестницу найти  надёжную, - как-то виновато негромко попросил я его.

    - Нет, нет,- прораб вернулся в разговор, - сегодня ты домой иди, только, если что заболит, немедленно к врачу, понял?    А завтра утром  меня  у прорабской жди.  Мастеру на глаза не попадайся, если надо будет, мы вместе с тобой напишем «объяснительную». Если всё понял, иди. До завтра!

     Позже я познакомился с прорабом  поближе и узнал много интересного.  Петр Никитич Перепейчай, высокий, худощавый, с тёмными  волосами, крепкий мужчина лет сорока пяти. Родом с Украины.   Не отказывался Пётр Никитич и от рюмки после работы перед выходным, мог и тихо матюгнуть за дело, и повоспитывать с шуткой, а задания всегда давал,  словно просил ему лично помочь,  никогда не повышал голос, имел присказку: « Зачем кричать? Я  тупого от глухого  по глазам  отличаю».  Хвалил редко, но душевно.
   
        На следующее утро я ждал прораба у его будки, прячась за угол  и поглядывая по сторонам, чтобы не нарваться на мастера. Пётр Никитич быстро переоделся в рабочую робу и позвал меня за собой. Мы двинулись в ту часть огромной,  протяженностью около километра,  нашей стройплощадки, где ещё шли работы по нулевому  циклу,  и  только заканчивалась засыпка песка под новые фундаменты.

    Подошли к площадке, оставленной бульдозерами не тронутой, с травой  и старыми раскидистыми деревьями,  под  которыми  живописно вписались  дощатый сарай и много повидавшая потрёпанная прорабская будка.
 
    В открытых воротах сарая виднелись фанерные бочонки  литров по  пятьдесят, источавшие сильный запах детского пластилина, и  куча  полуметровых  металлических трубок диаметром сантиметров десять.

  Завидев нас, откуда-то вынырнул  мужик лет тридцати пяти в строительной робе. Но прораб, заметивший его раньше, уже здоровался:

  - Привет, Василий! С понедельника пойдёшь в отпуск. Вот тебе подмену привёл.  А то мне начальство все мОзги проело за тебя, второй год без отпуска. Хорошо учи, чтобы не сбежал и не подвёл. Если  у него дело пойдёт, так  я тебе и второй отпуск, что за этот год, следом подпишу.

   Василий открыл  свою будку,  и мы вошли в помещение. Здесь на металлическом столе стояла  промышленная мясорубка.  К  той её части, откуда  обычно должно выходить  молотое мясо,  крепилось приспособление для фиксации  металлических трубок-цилиндров.  Вся противоположная стенка состояла из полок-стеллажей, на которых лёжа хранились  цилиндры,  но уже  заполненные серой похожей на пластилин  массой.

  Видимо, желая скорее ввести меня в курс дела,  прораб первым начал моё обучение:

  - Наружные швы на стеновых панелях заполняются специальной мастикой и затем замазываются тонким слоем цементного раствора.  В этих бочках нам её привозят с завода. Фанерную бочку, состоящую из двух половинок, нужно топором разрубить по шву и  отделить массу от каждой из половинок. А затем следует нарубить топором  массу на полоски, пролезающие в горловину мясорубки. Чтобы  нарубленные полоски не слипались друг с другом, складывай их по отдельности на листы фанеры.
 Ну, а как цилиндры этой мастикой с помощью мясорубки  заполнять, тебе Василий покажет. За ними к тебе будет приезжать грузовик, он их в три микрорайона  города развозит, где наш домостроительный комбинат  панельные дома возводит. За  неделю, кровь из носа, нужно будет не меньше шестисот штук набивать. И запомни, выдавать будешь строго только на обмен. Сколько тебе пустых цилиндров привезли, столько же отдашь полных.

    - Интересно, а что с цилиндрами на стройке делают? – поинтересовался я.
 
   - Вставляют  в специальные шприцы и шлангом под большим давлением гонят  горячий  воздух.  От него масса размягчается   в пастообразный  материал,  при   остывании похожий на резину, герметизирующую  заполненный ею шов между панелями.

    Всё, ребятки, дальше сами, а я пошел, - прораб уже одной ногой вышел из будки, но тут, держась за косяк, обернулся и тихо мне сказал:

  - Зарплата здесь сдельная, 13 копеек за один цилиндр, так что рублей двести  на руки получать будешь. Работать тут желающих много, поэтому робу рабочую здесь переодевай и на стройплощадке не мельтеши, меньше будут видеть, меньше  будут  интересоваться и завидовать,  нам спокойнее.

  Прораб ушел. Василий сел на самодельную лавку, приделанную к стене будки,  и закурил:

  - Ну,  рассказывай о себе, как тебя на стройку занесло.  Говоришь в одиннадцатый класс перешел, решил летом на каникулах подработать.  Так это ты, значит, вчера с балкона третьего этажа навернулся?  И чё ? Теперь высоты испугался.

   - Не, это начальство испугалось, прораб с мастером. Мне  восемнадцать  будет только осенью, и  по закону на высоте ещё работать нельзя.  Вот меня сюда с глаз долой и убрали. Сам об этом только что узнал.
   
   Василий  загасил ногой окурок и бодро встал с лавки:

  - Ладно, «студент», пошли учиться! Бери топор, будем из пластилина «колбаски» рубить.

  При первой же моей попытке разрубить высвобожденный Василием из бочонка большой ком «пластилина»,  топор в моих руках отскочил,  как от упругой резиновой автомобильной  покрышки.

  - Придётся, «студент», тебе кое-какие секреты раскрыть, а то мне отпуска не видать. Ладно, так и быть,  с получки с тебя «чекушка» и два пива, - довольный Василий, заранее знавший результат моей попытки, полушутя полусерьёзно поставил своё условие.

  - За два рубля двести научиться зарабатывать любой согласится, и я считать умею, - обнадёжил я его.

   Василий сразу перешел к делу:

    - Я специально взял бочонок, который уже два дня на улице, на солнышке валялся. Запомни! Летом при жаркой погоде и прямом солнечном нагреве   «пластилин» липким и вязким делается, но когда остынет, становится упругим, и от бочки его не отодрать. А потому в жаркую погоду солнечную придётся тебе приходить на работу часов в пять утра, чтобы до жары  «пластилиновых колбасок» нарубить на весь день.
 
  Мы пошли в сарай, где находились укрытые от солнца и жары бочонки.  Часов до двенадцати я  управился с тринадцатью бочонками, и Василий сказал, что этого количества  «колбасок» хватит для заполнения примерно 120 гильз.
 После обеда  мы приступили к изучению производственной электро мясорубки.
  Василий пропел на мотив интернационала: «Недолго мучилась  стару-уш-ка в высоко-во-ольт-ных  про-во-дах», - и подвёл меня к электрощитку:

  - Вот, пока этот рубильник не «вырубишь»  вниз, ни при каких условиях не лезь пальцами в мясорубку. И "колбаску" в мясорубку пропихивай вот этой специальной лопаткой. Я при тебе одну гильзу заполнил, дальше, если всё ясно,  пробуй сам.

  Незадолго до окончания смены к нам опять пришел прораб. Василий показал ему мою работу.  Пётр  Никитич,  молча всё осмотрел, и. пожимая на прощание руку Василия, произнёс:

  -  Передавай  ключи «заместителю».
             
                * * *
   Прошло недели две. Я втянулся в работу, дневную норму выполнял без проблем. На моё счастье жара, стоявшая в первые дни  моей работы «мясником», когда действительно приходилось начинать работу в шесть или половину седьмого утра, спала.

   На последней неделе машина за гильзами не приезжала, я заполнил все имевшиеся в наличии пустые гильзы, и, чтобы не сидеть без дела, решил навести порядок. Сбоку у будки имелся навес, под ним  на ночь  оставляли листы фанеры, на которой днём я раскладывал нарубленные «колбаски», ожидавшие своей очереди  отправиться в «мясорубку». Листы фанеры поставил вертикально, их теперь можно брать, как книги с полки. А на высвободившейся площади под навесом сложил  фанерные половинки  опорожнённых бочонков, доселе беспорядочно разбросанных по окружающей территории.  Таких половинок  бочонков из берёзовой фанеры,   сложенных один в другой в штабель, набралось  больше кубометра, а это ведь хорошие дрова.

    Территорию  вокруг будки  прибрал граблями. В одной  стороне сарая ровным штабелем сложил бочонки с мастикой, а у противоположной стенки из досок сколотил от пола до потолка две стойки, между которыми можно, как дрова в поленницу, складывать  пустые гильзы.
 
    Утром следующего дня резко потеплело, духота усиливалась,  приближение грозы витало в воздухе. Часов в десять к моей будке подковылял Перепейчай, его приближение я услышал, он шел прихрамывая. Сообразив, что я увидел его, он подал голос:

  - Проклятая резкая перемена погоды, чёртов осколок  - «подарок»  с войны, болеть начинает хуже, чем когда в госпитале лежал. Дай – ка  я у тебя немного на стеллаж прилягу, дам ноге отдохнуть, подкинь телогрейку, под голову засуну.

  Немного покряхтев, пока выбирал удобную позу, Пётр Никитич успокоился и после минутной паузы заговорил своим обычным бархатистым негромким голосом:

  - Вчера после смены заходил к тебе, вижу, дурака не валял. Даже окурки грабельками собрал. И сарай через щель между досок рассмотрел. Правильно. А скажи мне, куда сорок шесть бочонков, что за сараем в куче лежали, перенёс?

   - В сарай! Я их отдельно внутри сарая  у задней стенки поставил. Мне Василий сказал, что они бракованные, от сильного солнца с фанерой слипшиеся, не отодрать  «пластилин»  от фанеры.

  - Ну, спасибо! Молодец! Сообразил не путать всё в кучу.

 - Пётр Никитич! Я и открыл один бракованный бочонок. Слой  мастики  сантиметра полтора пришлось пожертвовать, склеился с фанерой  и затвердел вдоль стенок, и то только на той стороне, что к солнцу была обращена.  Нашпиговал я не десять гильз с неё, как с обычной бочки, а восемь. Это же лучше чем целую бочку списать. В газетах каждый день пишут, что нужно беречь и экономить материалы.

  Прораб сморщил лицо,  и было понятно, что не от боли в ноге:

  - Володя, пойми,  жизнь это не газета, в ней свои чудеса происходят. Вот расскажу я тебе,  как мне героя труда дали. Женщине, второму  секретарю  обкома,  положили на стол десять характеристик с анкетными карточками.  Мы,  кандидаты, хоть и знали  друг друга, но  очно не  соревновались,  например,   кладку кирпичную класть, кто быстрее, да кто ровнее, нет.  А характеристики-то у всех из нас достойные, как под «копирку»  написанные. Потому, видать, и  сравнивала  нас секретарь обкома по анкетным данным. Вот я, например: до войны колхозник, на войне с июля сорок первого до конца сорок четвёртого,   фронтовик, член партии с сорок второго года, есть боевые награды: орден и три медали.  После  госпиталя  демобилизован  по ранению  в апреле сорок пятого.  Мне и сейчас ранение о войне, что ни день, напоминает.

    В сорок  втором году отца, мать, сестёр и молодую жену с двухлетним сыном убили фашисты и полицаи,  родное село сожгли  дотла. Весной сорок пятого, как демобилизовали меня по ранению, поехал домой в родное село.  Приехал и увидел только  разваленные печи да головешки, начинавшие зарастать травой. Ни одного односельчанина не встретил. Только в райцентре  мне председатель Исполкома и начальник райотдела милиции  всё рассказали. Хлебнул водки с горлышка, смахнул слезу и стал думать, как дальше жить.  Потом долго перед глазами стояла сожженная хата, понял, что вернуться туда не смогу.

    С лета сорок пятого работаю на стройке, вот, подался сюда в этот город, с годами техникум вечерний строительный окончил, прорабом стал, женился,  дочки родились, квартиру 3х комнатную дали. Первым в городе начал панельные дома  строить, перед тем у московских строителей  на стажировке был. Сейчас переходящее знамя три года держим.

   Думаю, не я один среди кандидатов фронтовик, но чую, тронула  женское сердце секретаря обкома  смерть невинного моего сыночка. На моей кандидатуре и остановилась. Сказывали, что потом об этом сама говорила. Как думаешь, тем, остальным девяти, столь же достойным, не обидно, что им не «героя» дали, а только орден Трудового Красного знамени. Вот и выходит, что мне «героя» дали не за работу, а за сына моего убиенного. А народ, читая газеты, думает, что за трудовые подвиги.  А ты: «В газетах пишут…».
 
  Разговор прервали громкие раскаты грома, полил летний ливень. Теперь, пока тучка пройдёт, вынужденный перекур,  прораб продолжил:

   Вот ты использованные половинки бочонков аккуратно на дрова  сложил. Будь ты моим сыном, сказал бы тебе: «Молодец! Инициативу проявляешь, аккуратность и бережливость, стало быть, хозяйственность в себе вырабатываешь». Но как прораб я тебе вот, что скажу. Завидуют нам. Зарплатам нашим, тому, что пять лет отработал, получай квартиру! И каждый завистник норовит тебе гадость сделать, ну хоть какую подляночку. И ведь найдётся такой, кто сфотографирует твою поленницу и  письмецо, что, мол, Герой соцтруда  собирает производственные отходы из древесины и приторговывает дровишками,  в Госконтроль отправит.

    А они к нам с проверочкой, объясните, мол, что это на фотографии. Хотите на отходах заработать  или  отходы в гос. доходы превращать?  А где тогда акты о том, сколько кубов отходов древесины заготовили?  Кто предложил,  и почему не поощрили рационализаторов? Где на этот счёт приказ директора Домостроительного комбината? Почему плановый отдел не установил продажную цену? Где бухгалтерская отчётность, чеки за покупки, куда и на что потрачена вырученная сумма, уплачены ли налоги государству с этой не планируемой прибыли,  и какой установлен план сбора  древесных отходов  на будущий срок?  На кого из исполнителей возложена эта работа?  А нет у вас всех этих «докУментов и  бумажечек»  значит, народное добро растаскиваете, продаёте, а денежки себе в карман. Ай-я-яй!  Как героя социалистического труда наказывать будем?

   Так я что?  Должен тебе за всю эту нервотрёпку и лишнюю работу спасибо сказать.

Сделав небольшую паузу, прораб продолжил:

  -    Марию, кладовщицу знаешь?

  - Знаю,  она кладовщиком хозсклада у нас работает, я у неё рабочие рукавицы  меняю, как износятся.

  - Так вот она на самую маленькую, здесь на стройке, зарплату в 75 рублей одна двух сыновей-подростков растит.  Живёт там, за стройплощадкой в частном доме  с печным отоплением, её домик, наверно,  в следующем году под снос пойдёт. Так мы  в кузов грузовика, на котором ей с центрального склада хозинвентарь привозят, после разгрузки   всегда закидываем  все бесхозные деревяшки, в том числе и твои фанерки от бочонков, и водитель ей домой эти дрова для отопления отвозит. И бесплатно, и без всякой бюрократии. Целевым назначением как раз той, кому профсоюз в первую очередь помогать должен, да что-то хило у него это  получается.   Так что запомни, любая  инициатива у нас в стране, если на неё десять разрешений не дано, да десять бумажек не оформлено, дело наказуемое.
 
   Гроза  прошла, дождь почти закончился, но, судя по всему, прораб уходить не торопился.  Его медлительность стала мне понятна, когда к будке подъехал грузовик  за полными гильзами. Водитель грузовика подошел к прорабу с накладными,  поверх  которых  металлической скрепкой были  прикреплены две купюры по двадцать пять рублей . Прораб  обратился ко мне:

  - Принимай триста пустых гильз, и загрузишь  заполненных  триста  двадцать.

  Я недоумённо посмотрел на прораба, но не успел и рта  открыть,  как он продолжил:

  - Я для того и нахожусь здесь, чтобы лично дать команду: загрузить «триста двадцать».

    Когда грузовик уехал, прораб оправдался:

  - Что? Увидел, как я пятьдесят рублей взял, так это залог за гильзы,  у них два пятьдесят залоговая цена, как раз за двадцать штук.  Возвратят  эти гильзы, верну деньги, а если «забудут», то будет чем недостачу покрыть,  ведь за гильзы я материально ответственный.  Если вопросов больше нет, работай!

   На следующее утро Перепейчай пришел ко мне раньше обычного.  Молча всё осмотрел, потом сел на стеллаж в моей будке, и. сделав паузу, заговорил:

  - Ты парень  работящий, всё понимаешь, не хочу, чтобы ты думал, будто я какой жулик. Знаю, что вчера подумал про меня, фронтовик, мол, Герой соцтруда, член партии, а тоже что-то «химичит».

  В Восточном микрорайоне на стройке прораб, тоже участник войны, и строитель тоже заслуженный. Выделили ему землю под строительство дачи. Понятно, что это удовольствие не дешевое, потому всяк стремится, как бы,  дешевле построить, смекалку творческую проявляет. Вот и он договорился у нас на комбинате бракованные панели стеновые купить по цене неликвидов, для одноэтажного строения их можно в дело пустить.  Случай, то, не частый, чтобы частники из панелей дачи строили,  а потому мастику для заделки швов в магазинах в розницу и не продают. Вот и попросил он меня помочь. А тут вопрос возникает законный,  и ты  имеешь право спросить, кто и кому за мастику платить должен?

  А вспомни про сорок шесть бочек мастики, что мы списали, законно списали, т.к. они потеряли часть свойств, необходимых для их технологичной зарядки в гильзы, хотя, сам видел, бОльшую часть мастики из них можно использовать. Для этого, правда,  рабочие должны быть сильными, трудолюбивыми, добросовестными, но не все такие. Вот и пишут у нас нормы списания под середнячков, в меру трудолюбивых, в меру ленивых.  Как Василий,  например.  Ему за гильзы заполненные платят, а не за то, что он будет, лишнее время ковыряться и спасать мастику из частично некондиционных бочонков.  Вот он и откидывает их в сторону. Но ты, то,  нашел время и силы аккуратно с ними обойтись. Ну, хочешь,  тот прораб тебе за мастику деньги заплатит?

   - Ну, что Вы, Пётр Никитич!  Это же не моя мастика, государственная.
 
   - Вот и я говорю, маленькая толика спасённого тобой из законно списанного. Государство тебе за это не заплатит, потому что списано сырьё, законно списано по утверждённым нормативам,  нет его.   А вот от нас, ветеранов войны тебе низкий поклон и сердечное спасибо! Считай, что помог ветеранам, отдал им крупицу своего долга. А мы больше и не просим, нет такой валюты, чтобы расплатиться с ветеранами  за подаренную тебе жизнь.

    Так неужели участник войны,  фронтовик не заслужил такого подарка.  Мы, фронтовики, свою кровь проливали, теряли друзей и близких. Вот с тобой рядом сейчас бы мог стоять мой сынок, а его нет, и никогда не будет. Не победи мы фашизм, возможно, и тебя бы не было. Неужели мы не достойны права иметь хоть чуть больше других, тех кто на себе не испытал, что такое фронт, смерть в бою, гибель близких.
 
   А посмотри на тех, кто по молодости лет на войну не попал, как они в жизни устроились и, что фронтовикам досталось. Глянь, что в мясных магазинах делается, за любыми рогами- копытами очередь, а кто же ест филе да шейные карбонаты? А посмотри  на мясников с самодовольными  рожами,   шеи как у быков с «пудовыми» золотыми цепями. За хороший кусок мяса всех купили, и милицию, и торгинспекцию. Без всякой боязни нужных людей через задний вход отоваривают.

 А женщины, наши фронтовые подруги, им сейчас по сорок – сорок пять, самый женский цвет,  медсёстрами в больницах по ночам за сто рублей работают, но чаще на двух ставках, почти без выходных,  мечтают купить себе модные финские сапожки.   А завмаги, гниды, семидесяти рублёвые импортные  сапожки оптом сдают  фарцовщикам по сто двадцать, и барыш делят пополам.  А те продают их попарно через барменш и парикмахерш, которым «двадцатка» тоже на карман не жмёт, и они уже  предлагают по сто сорок.  Оправдываются перед клиентками-покупательницами, что по случаю, мол,  по  140 рублей  с рук купили,  и им, видите ли, размер не подошел.

  Этим кровопийцам  ты бы стал помогать?

   Пётр Никитич встал, и уже собираясь уходить,  спросил:

  - Как думаешь,  прав я?


P.S. –  Происходили описанные события  летом 1965 года.  Года  двадцатилетия  победы, когда «9 мая» - День победы советского народа над фашистской Германией стал выходным днём, а инвалиды и участники В.О.В. получили первые льготы.  Но годы берут своё, и в наши дни, к сожалению, мы уже исключительно редко  встречаем участников В.О.В.
 
   Я описал лишь небольшой эпизод  своей молодости  в уже не существующей ныне стране, но боюсь, что будь ещё и сейчас столько же ветеранов и инвалидов войны, как в те далёкие годы, трудно разрешимых проблем для них нашлось бы не меньше, потому как одни проблемы уходят, другие появляются.

    Общество развивается циклично  и   сегодня страна  уже  год  снова  находится в состоянии войны, и каждый понимает и разумом, и сердцем, что жизнь наша от этого не становится богаче и лучше.  Как долго она продлится и сколько ещё потребует жертв,  к каким приведёт дефицитам,  сказать не могу.  Ясно одно, что когда-нибудь  она закончится и появится новая прослойка общества -  жертв этой войны: матерей, потерявших своих сыновей; жен, потерявших мужей; детей, потерявших отцов; инвалидов и участников этой войны. Хочется  надеяться, что их не будут  миллионы  и сотни тысяч.

    Но все мы будем разделены незримой чертой, отделяющей тех, для кого ВОЙНА БЫЛА В ТЕЛЕВИЗОРЕ, и тех, кто связан с ней ЛИЧНО, и кто в отличие от нас, положит  на её алтарь  свою жизнь,  своё здоровье, молодость, своих сыновей и мужей, не родившихся внуков, разделит свою жизнь на «до» и «после».

  И чтобы не «завидовать» им в будущем, не кричать истерично: «Куда  лезешь  без очереди! Развелось вас тут инвалидов  и  ветеранов», - возьмите свой военный билет  и идите в райвоенкомат,  а если вы, мой дорогой читатель – женщина,  отправьте туда добровольно  своих мужей и сыновей.
  Что? КрУтите пальцем у виска в мою сторону. Я не в обиде, понимаю.  Только через какое-то время, встретив этих ветеранов и инвалидов,  описанных  мной выше,  вспомните эту историю, а лучше не забывайте её. Ибо ваш ДОЛГ, переложенный на чужие плечи, всегда впоследствии ведёт к пожизненным неоплатным ДОЛГАМ тем, кому выпадет доля выполнить его и за вас.
 Если вы заметили, главный герой рассказа украинец, положительный персонаж, настоящий советский человек. Я верю в скорейшее окончание этой братоубийственной войны, и заранее, имея на то жизненный опыт, призываю относиться ко всем инвалидам и ветеранам этой войны с милосердием. Вот об этом мой рассказ.


Букулты                март  2023г.
        Владмир  Пантелеев