Домника

Мама ушла из моих рук. В полном сознании. Прошло уже столько лет, но я до сих пор  вспоминаю каждое её движение, каждое словечко и пытаюсь молиться за неё. Именно пытаюсь, но чувствую, что что-то не так… Мама до пятидесяти лет была некрещёной, и наша ба-Мотя ( моя пра, а её – бабушка) так и называла её, когда серчала - «Динка-нехристь». Дед мой был из черкесов. Потому и имя ей дал своё - кавказское. Креститься мама надумала, когда умерла бабушка. Поехала в церковь с соседкой, имя её там не приняли, дали другое, но мама его напрочь забыла и до последних дней не могла вспомнить.

В лето её крещения я приехала к ней погостить во Владик, и она попросила написать для неё разборчиво Отче наш. Я подарила ей икону и написала молитву на четвертушке листа. Прошли годы. Икона была всегда рядом с ней на тумбочке. И переехав в Южно-Сахалинск, мама привезла её с собой. Икона не маленькая, старая, на легкой высушенной доске без оклада. На обороте, чтобы её не косило, было вставлено два клинышка, которые тоже рассохлись. Мои пальцы помнят каждую трещинку на иконе. Я её обнимала и гладила.

Отчим любил маму так, как меня , наверное, никто никогда не любил. В те черные дни не дал вынести её вещи, сказал, что сам вынесет, повесил в гостиной портрет над комодом и, суровый атеист, не пустивший священников в дом, когда я хотела сделать хоть что-то для облегчения маминой участи, поставил на этот комод икону, лампадку , вазы с цветами, награды и любимые мамины безделушки. Так и жил…

А я пыталась молиться « упокой Господи душу усопшей рабы Божьей ( ты знаешь, Господи, как её зовут) моей матери…» и видела в своем жарком душном Хабаровске странные сны – вроде бы возле финского шиферного домика из моего гарнизонного детства появляется мама, но я её не вижу, просто чувствую, что это она, кидаюсь к ней и спрашиваю «Мам, ну как ты там?», а она , взмахнув рукой, отвечает «Да никак» и уходит…

И вот снова черный день – 21 марта…настало время прощаться с отчимом. .В самый циклон мы добирались до заснеженного Сахалина, потом нанимали людей, чтобы откопали мамину могилу, потому что такого снега, как на Сахалине, нет нигде, потом прощались с последним человеком на этом свете, который нас помнил девочками… «Дед… да посмотри, какое солнышко…,- лились из меня совершенно бабские причитания, - да посмотри, какой снег, да как он завалил твою последнюю квартиру… да как же мы тебя , кубанского казака, как эскимоса хороним…»
Потом в опустевшей квартире с сестрой разбирали вещи… Дед наш ничего не вынес – всё было как при маме, даже последний её носовой платочек в прикроватной тумбочке…

Квартиру придётся продавать… И я с трепетом пошла разбирать мамины вещицы на комоде. А мама грустно следила за мной с портрета. И вдруг на задней стороне иконы под клинышком я нашла свернутый квадратиком пожелтевший листочек – это была мною написанная молитва Отче наш, и внизу простым карандашом слегка наискосок маминым почерком приписано – Домника…
Теперь я живу с этим…