Дружили два писателя. Повесть Адриана Розанова

         
ПРЕДИСЛОВИЕ НАТАЛЬИ МЕНЩИКОВОЙ
К  ДОКУМЕНТАЛЬНОЙ ПОВЕСТИ
АДРИАНА РОЗАНОВА "ДРУЖИЛИ ДВА ПИСАТЕЛЯ"

Часто не ожидаешь, с кем в следующий момент столкнет тебя судьба. Будет ли это  «столкновение» вежливым рукопожатием, дружеским объятием, переживанием любви, страстным поцелуем, поворотом спиной предавшего тебя друга, обидой, отвращением, презрением или чем-то еще.
Одним из таких столкновений судьбы для меня стала встреча с Аркадием Гайдаром. Открытием. Аркадия Гайдара мне открыл мой первый муж Адриан Розанов, который лично знал Аркадия Петровича Голикова. Более прочего, Гайдар был самым близким другом его отца, писателя Сергея Григорьевича Розанова. В следующем, 2024 году, Сергею Григорьевичу исполнится 125 лет, Аркадию Петровичу – 120 лет.
Да и мне, младшенькой и самой любимой жене Адриана уже не 17,  но ещё не 100, поэтому хочется оставить читателям документальную повесть Адриана Розанова об Аркадии Гайдаре. Многие наши родственники, друзья, знакомые и читатели просили. Это одна из версий, в моей редакции. Мне это всё было рассказано (уже в который раз!), когда в начале 1990-х годов огромная стремительно лысеющая голова «презренного потомка» Егора Гайдара закрывала собой весь телевизионный экран и вещала, вещала, надувая щеки, о перестройке и ускорении в виртуальное далёко, дна которого никто никогда себе не представлял.  С «дном» большинство были знакомы лишь по угрюмой пьесе Максима Горького «На дне». Очень тогда не монтировалась эта голова с другой, в боевой папахе, головой Аркадия Гайдара, которую мы привыкли себе воображать в нашем далеком детстве.
Мы и в школе изучали произведения Аркадия Гайдара, но бог с ней, со школой. Каждый читал его рассказы, повести, многие зачитывались. В основном моё поколение воспринимало творчество Гайдара как героическую историко-приключенческую литературу; психология детей нашего поколения была вовсе иной, мы были младше его внука Егора, скептиками, без царя и бога в головах в большинстве своем. Но даже теперь многие мои сверстники, в основном мужчины, называют Аркадия Гайдара любимым писателем своего детства. Все его творчество пронизано светлыми эмоциями, смелыми идеями и образами.
Каким был человек, написавший такие произведения?  - Не нам об этом судить, давно всё происходило, каждый из нас может только составить свой образ Аркадия Гайдара. Образ этот может оказаться противоречивым. В условиях, когда всё подвергается сомнению, переписывается история, переосмысливаются идеалы. Публикацию делаю без оценок. Как психолог и как редактор. Просто предоставляю слово своему мужу, безупречно честному человеку – это могу утверждать наверняка.

Можно обратиться к источникам:

Адриан Розанов. Первороссийские мальчишки. Повести. – Алма-Ата: Жалын, 1988. – 160 с. -  ISBN 5-610-00005-X; тираж 70 000 экз. ;

Наталья Менщикова. Живое имя. – М.: Яуза, ЗАО Изд-во «ЭКСМО-Пресс», 1999 –  ISBN 5-8153 – 0036 -5. – ББК 88.5. - М50. – 240 с.; тираж 15 000 + 15 000 (допечатка тиража) = 30 000 экз.

Наталья Менщикова. Послание в столетние снега. – Проза.ру. Наталья Менщикова. –  свидетельство о публикации №223012000609.

Наталья Менщикова. «Что в имени тебе моем?..» - изд. «Олимп»; изд. АСТ., 1996. – 50 000 экз., 

а также многие источники периодической печати, где были представлены фрагменты источников, указанных выше.
Есть аудиозапись фрагмента «Мои встречи с Гайдаром" в авторском исполнении Адриана Розанова.

Публикую ещё одну уникальную документальную фотографию из нашего семейного архива, на которой два друга-писателя: Аркадий Петрович Гайдар и Сергей Григорьевич Розанов (тот, который ближе к фонтану).
Для описания фотографии позволю себе привести фрагмент рассказа Адриана Розанова:
«Папа и Гайдар часто отправлялись в странствия, они ездили по Украине и любимой отцом Белоруссии, по Волге, Крыму и Кавказу. Ученый-литературовед написал бы, что они-де занимались сбором материала для будущих произведений. Нет, это не совсем так.  Сергей Розанов и Аркадий Гайдар просто дышали воздухом своей страны, общались с самыми разными людьми, друг с другом. У них были собственные литературные игры, помогавшие писательскому делу. Случались и приключения».

Всё охраняется Международным авторским правом.

=Наталья Менщикова, вдова Адриана Розанова, прозаик, поэт, психолог, редактор=


АДРИАН РОЗАНОВ. ДРУЖИЛИ ДВА ПИСАТЕЛЯ

Два месяца шла война. Я только что окончил десять классов. Мне предстояло отправляться в армию. 25 августа 1941 года я сидел у окна и читал прекрасную повесть «Алые паруса». И так увлекся, что забыл обо всём на свете и не услышал, как протопали по коридору тяжелые сапоги.
- Здравствуй! – передо мной стоял загорелый солдат в командирской фуражке. Несколько секунд я не мог узнать его – так изменился Гайдар.
- Здравствуйте, Аркадий Петрович! Вы откуда?
- Из Киева прилетел. На рассвете обратно. Сережа где? – Гайдар спрашивал о моем отце.
- Папа сейчас вернется. – Я испугался, что Аркадий Петрович уйдет, и я не успею с ним поговорить. – Вы посидите, пожалуйста. Скажите, как там на фронте? – Мне до сих пор неловко, что я задал этот, видимо, глуповатый вопрос.
- Не сладко, - отвечал Гайдар. Лицо у него было хмурое, усталое, и говорить ему было трудно. – Я, понимаешь, давно по-человечески не спал. Пойду прилягу на Серёжиной кровати. Ты разбуди, когда отец придет.
Больше читать я не мог. В те дни радио и газеты ограничивались лишь короткими сообщениями с фронта. Никто не мог мне ответить, почему наша армия отступает. В Москву просачивались слухи о наступлении фашистов – один нелепее другого. И вот в наш дом пришел самый первый человек с передовой, который, я был убежден, знает всю правду.
Поплясал последний солнечный зайчик, в комнате стало сумрачно. Я опустил штору из плотной черной бумаги - уже больше месяца Москву каждую ночь бомбили, ни один лучик не должен был просачиваться на улицу – и зажег настольную лампу под зеленым абажуром.
Было естественно, что Аркадий Петрович пришел к нам. В то время он еще не был очень знаменитым. Гайдар крепко дружил с моим отцом, писателем Сергеем Григорьевичем Розановым.

Идем мы как-то с папой по Москве, по Большой Дмитровке. Жаркий летний день. Грохочут телеги по булыжной мостовой, звенят трамваи. Мне шел одиннадцатый год. Отец ещё совсем молодой. У него волнистые светлые волосы и добрые глаза под круглыми роговыми очками. Не слишком часто мы с ним видимся, но уж когда встречаемся, я ни в чем не получаю отказа. На лодке? – Пошли! Мороженого? – Держи!
- Хочешь, к Гайдару зайдем? – спрашивает отец.
- К тому самому писателю? – я останавливаюсь от удивления. – А ты откуда его знаешь?
- Редактировал в «Детгизе» его повести, мы и подружились. Ты ведь «Школу», кажется, прочитал?
- Совсем недавно. А Гайдар про себя написал в этой книге?
- Кое-что он взял из своей жизни, - отец любит, когда я его спрашиваю и отвечает серьезно и обстоятельно. – Если помнишь, он написал про Бориса Горикова, а настоящая фамилия Гайдара – Голиков. Но он в своей книге вывел обыкновенного парнишку, а у Аркадия биография совсем необыкновенная. Он в 17 лет был командиром полка, отвечал за действия пяти тысяч всадников!
- Почему же он про всё это не напишет? – заволновался я.
- Разве тебе «Школа» не понравилась?
- Понравилась. Но то – Борька Гориков, а то – командир полка!
- Аркаша ещё молодой. Много всякого успеет написать.
И тут меня осенило: раз Гайдар молодой, то и пишет о самом обыкновенном – просто не научился как следует писать книги. Подучится – напишет о необыкновенном. И так мне это рассуждение понравилось, что я решил высказать его при знакомстве самому Гайдару. Но станет ли он меня слушать? Всё-таки комполка! Небось в его квартире на каждой стене висит именное оружие – сабли, револьверы, а посреди – фотография, изображающая командира на его любимом боевом коне. Ух ты! Нет, сначала я попрошу Гайдара рассказать про какие-нибудь героические события, а уж потом, если окажется, что он разговорчивый, вверну свое мнение насчет обыкновенного и необыкновенного.
Тем временем, поднимались мы по скучной лестнице старого многоэтажного дома и вошли в квартиру, где жило несколько семей, потому что с кухни слышалось шипение многих примусов и сердитые голоса десятка женщин. Встретил нас какой-то полный розовощекий парень в белой рубашке с закатанными рукавами и завел в полупустую комнатку. Там стояли только железная кровать, покрытая серым одеялом, стол, застеленный газетой, да пара табуреток. Сел я на подоконник и стал глядеть в окно, нетерпеливо дожидаясь, когда, наконец, командир полка товарищ Гайдар придет, и начнется деловой героический разговор. Подумал я, что он, наверное, проживает в соседней комнате с коврами и саблями, и мы после туда войдем. Но комполка задерживался, а папа про него вроде бы забыл. Вместе с тем белобрысым парнем он раздирал и жевал сухую соленую рыбину (я от угощенья сердито отказывался), и оба произносили странные фразы из смеси русских и французских слов. При этом вдруг принимались неудержимо хохотать. Их несерьёзное поведение меня наконец рассердило, и я строго спросил:
- А Гайдар скоро придет?
- Кто-о? – парень уставился на меня смеющимися голубыми глазами.
- Писатель, командир полка товарищ Гайдар.
Тут они начали хохотать еще сильнее. Отец, сняв очки и вытирая повлажневшие от смеха глаза, сказал:
- Мсье колонель де Гайдар находится здесь, мон фис, прямо пред тобою. Аркаша, сделай ручкой!
Парень в белой рубашке вскочил с табуретки, выдвинул вперед ногу и сделал вид, что плюмажем мушкетерской шляпы подметает половицу. А я чуть не взревел от обиды и разочарования. Да таких молодых людей сколько хочешь!
Взрослые, почувствовав мою обиду, перестали смеяться. Я осмелел и спросил Гайдара:
- А есть у вас фотография своего коня?
- Не сохранилась, понимаешь.
- А сабля?
- Сдал при демобилизации. Вместе со шпорами.
- Кому?
- Боевому старшине товарищу Порубаймеху. Где он теперь, славный друг моей тревожной юности?
Аркадий Петрович шутил, а мне было тяжко. По малости лет я еще не знал, что героические люди чаще всего бывают на вид самыми обыкновенными. Пыжатся и зазнаются лишь те, кто набивает себе цену. Но это я понял много лет спустя. А в детстве многие поступки Гайдара казались мне всего-навсего веселыми чудачествами. В повести «РВС» есть мальчуган по прозвищу Топ. Помните, он всё просит старшего брата, Димку, чтобы тот достал ему бо-ольшой гвоздь, и Топ его будет в доску заколачивать. Как-то я подумал, что Гайдар напоминает этого самого Топа: мальчишеские голубые глаза, чуть вытянутые вперед губы, когда Гайдар произносил смешные русско-французские фразы…
Но если бы боевой командир полка Аркадий Голиков не оставался в душе мальчишкой, чистым, честным и отважным, то не стал бы он писателем Аркадием Гайдаром.

Летом мы снимали комнату в подмосковном поселке Голицыно. Аркадий Петрович квартировал где-то поблизости. Однажды моя младшая сестра Ляля играла на крылечке с куклой, а вокруг было раскидано ещё немало игрушек. Тут вошел в калитку чем-то озабоченный Гайдар. Он присел рядом с сестрой на ступеньку.
- Будет у меня с тобой, Лялька, серьёзный разговор. Умеешь ты серьёзно разговаривать?
- Ага, - кивнула Ляля. – А мою куклу зовут Катя. Дай, Катя, ручку дяде Аркаше.
- Отставить! Дело тут не кукольное. Иду я сейчас, понимаешь, со станции, слышу – девчонка ревет. Дочка сторожихи из дома отдыха. Подхожу: ты чего? Пойдем, говорю, со мной в гости. Не идет и не унимается никак. Сильно, выходит, обидели человека. Так я тебя, Ляля, прошу: дай-ка ты нам свой мяч поиграть. Не насовсем, а только поиграть. Вечером я обратно принесу, ладно?
- Ладно, - осторожно согласилась сестра.
Аркадий Петрович взял большой красно-синий мяч и торопливо хлопнул калиткой.
Не успел он пройти и сотни шагов, как Ляльке стало жаль своего имущества. Она заревела, будто тепловоз на дальнем перегоне. Из дома тотчас выскочила няня Анна Егоровна.
Вообще-то нянька относилась к Гайдару как к родному. Угощала чаем из своего заветного чайника. Но тут, вообразив, что обижена её ненаглядная Лялька, рассвирепела. Она настигла Аркадия Петровича в тот момент, когда он подходил с мячом к заплаканной сторожихиной дочке.
- Ты чего, Гардай, малое дитя обижаешь? – закричала Егоровна. – Отдавай сейчас же мячик!
- Аннушка, - примирительно сказал Гайдар, - ты же деревенская, ты понять должна. У твоей Ляли вон сколько игрушек, а у этой девочки чурка в тряпку завернута. Неужели ты допустишь, чтобы твоя Ляля буржуйкой выросла?
Но растолковать что-либо яростной няньке было невозможно. Она выхватила у Гайдара мяч, помахала перед его носом жилистым кулачком и победоносно засеменила обратно.
Вскоре мимо нашего забора неторопливым галопом проскакал Гайдар, изображая богатырского коня. На плече у него сидела смеющаяся сторожихина дочка. Поравнявшись с Лялей, она показала ей язык. Ляля смотрела на соперницу с завистью. Ей тоже хотелось покататься на могучем плече дяди Аркаши, но тот даже не глянул в её сторону.

Все новые произведения Гайдара впервые звучали в нашем доме. Неверно было бы утверждать, что Аркадий Петрович читал новые вещи только нам. Он вообще любил показывать то, над чем работал, братьям-писателям. И они – Беньямин Ивантер, Лев Кассиль, Рувим Фраерман, Константин Паустовский, Михаил Лоскутов и другие – всегда готовы были слушать Аркадия, если надо, безжалостно критиковать, советовать. Но я говорю о том, что хорошо помню. Я вижу:  Аркадий Петрович, большой, плотный, одетый в неизменную солдатскую гимнастерку, кавалерийские галифе и хорошо начищенные хромовые сапоги, читает отцу, его жене Александре Иосифовне и мне «Голубую чашку», вернее не читает, а слово в слово рассказывает то, что написал. Все свои вещи он помнит наизусть, так как долго и взыскательно ищет каждое слово. Самые главные слова Гайдар произносит, чуть запинаясь, но особенно отчетливо, словно забивая гвозди, взмахивая при этом сверху вниз напряженным кулаком.
Вижу, как в ожидании отца и Бусинки (так ласково мы называли Александру Иосифовну), Гайдар ходит по нашему дому, большой, задумчивый, и негромко распевает на собственный мотив песню, которую потом в «Тимуре и его команде» будет петь Женя:
Ах, если б только раз
Мне вас ещё увидеть,
Ах если б только раз,
И два, и три!
А вы и не поймете
На быстром самолете,
Как я ожидала вас
До утренней зари. Эх!..
Аркадий Петрович увлекся, он поет уже в полный голос, не замечая няньки. Держа на руках кота, она вышла из кухни и умиленно любуется своим Гардаем (так нянька произносит его псевдоним Гайдар). А он поет:
Летчики-пилоты,
Бомбы-пулеметы,
Вот и улетели
Вы в дальний путь.
Вы когда вернетесь,
Я не знаю, скоро ль,
Только возвращайтесь
Хоть когда-нибудь!
Звякает цепочка на входной двери, пришла Александра Иосифовна. Она, конечно, еще с лестницы услышала песню Гайдара, запомнила мелодию. С 1926 года Александра Иосифовна руководит драмкружком Дома пионеров. Как только появляется новая хорошая книга, Бусинка сразу превращает её в пьесу для своих кружковцев. Они показали спектакли «Школа», «РВС», «Дальние страны», «Военная тайна», «Голубая чашка». И, конечно, на каждую премьеру приходил Гайдар. Бывало, что-то советовал исполнителям, а случалось, что менял в своих произведениях отдельные слова и целые фразы, услышав, как они звучат со стороны. В районный Дом пионеров на премьеры спектаклей в довоенные и послевоенные годы приходили Алексей Толстой, Константин Паустовский, Рувим Фраерман, Сергей Михалков, Николай Носов, Владимир Тендряков и многие-многие другие наши писатели.
В зрительный зал Дома пионеров очень трудно пробиться, когда там показывают новую работу Александры Иосифовны и её питомцев – «Судьбу барабанщика». Едва в «Пионерской правде» начинает печататься повесть «Тимур и его команда» - кружковцы готовятся к репетициям одноименного спектакля. И на роль Тимура, конечно же, намечается школьница Шурка Чудина, высокая худая белобрысая девчонка, очень похожая на мальчишку.
Пройдут годы, отгремит война – Александра Чудина станет всемирно известной спортсменкой – баскетболисткой, волейболисткой, чемпионкой по бегу и прыжкам. Она, как и прежде, будет считать Александру Иосифовну самым любимым и главным своим учителем, будет приходить к ней за советом и помощью, просто так, погреться, вспомнить кружковцев, не вернувшихся с войны. А вместе с Шуркой будут приходить очень многие другие повзрослевшие ученики А.И. Розановой, приводить своих детей в драмкружок, который получит название Театр имени А.П. Гайдара. Для того ведь и пишутся книги и пьесы для детей, чтобы учить ребят хорошим, увлекательным делам.
Впрочем, я после расскажу один эпизод из жизни Театра имени Гайдара, а пока продолжу рассказ о самом Гайдаре.

В первый день войны Аркадий Петрович явился в военкомат и потребовал, чтобы его немедленно отправили в действующую армию. Отказали: старые боевые раны делали его негодным для воинской службы. Гайдар ушел на фронт корреспондентом «Комсомольской правды». Ему выдали грузовичок-пикап, прикрепили водителя и пулеметчика, которым велели следить, чтобы писатель в пекло не лез – все нужные факты получит у штабных офицеров. Разумеется, всё это было не в стиле Гайдара. Он сказал своим бойцам:
- Теперь, братцы, я ваш отец- командир. Поехали.
И передвижной корреспондентский пункт «Комсомолки» помчался прямо в пекло, в те места, где Гайдар когда-то командовал ротой, где наступали фашисты.

Два месяца мы ничего не знали о Гайдаре. И вот он спит в соседней комнате, и я боюсь, что он уйдет и ничего толком не расскажет.
Вернулся отец. О чем-то быстро переговорил с Аркадием Петровичем и отправился звать соседей. Все мы ждали, когда Аркадий Петрович начнет рассказывать. А он не торопится, односложно отвечает на вопросы. И совсем не похож на мальчугана Топа. Возле губ легли резкие складки, глаза без привычной смешинки смотрят жестко и остро.
Придвинулись поближе к лампе под зеленым абажуром, Гайдар вынимает из полевой сумки зеленый блокнот и рисует на его твердой обложке звездочку, от которой расходятся лучи. Такой знак есть на всех его рукописях и письмах. Значит, сейчас начнет…
- Написал очерк, - говорит Гайдар. – Называется «Мост». Обещали дать в «Комсомолке». Давайте прочитаю.
Но он не читает, а как всегда, рассказывает свою вещь, не глядя в рукопись:
- Прямой и узкий, как лезвие штыка, лег через реку железный мост…
Спустя сорок с лишним лет я сидел на скамеечке над синей днепровской водой, возле памятника, установленного над могилой Гайдара, глядел на ржавые остатки того самого моста и в шелесте июньской листвы слышал хрипловатый голос Аркадия Петровича, словно доносившегося из той давней ночи:
- Протяжно воют «мессершмитты». Тяжело ревут бомбардировщики. Они бросаются на мост стаями. Их много – тридцать, сорок. Вот они один за другим ложатся на боевой курс. И кажется, что уже нет силы, которая помешает им броситься вниз и швырять бомбы на самый центр моста, туда, где прислонившись спиной к железу и сдвинув на лоб тяжелую каску, молча стоит часовой Бекетов…
Много лет спустя узнал я, что на мосту, о котором писал в своем очерке Гайдар, во время очередного налета фашистских самолетов получился затор. Те, кто шел с запада, не сумели разойтись с теми, кто шел с востока. Рев моторов, вопли женщин и детей, стоны раненых, треск пулеметов, удушливый дым разрывов, кровь. Тогда в толпу ворвался здоровенный человек в командирской фуражке и военной форме без знаков различия. В руках – трофейный немецкий автомат. Он отдавал спокойные распоряжения. Его принимали, видно, за большого начальника и слушались. На мосту был наведен порядок.
Об этом в памятную августовскую ночь Гайдар нам не говорил. Он никогда своими подвигами не хвастался. Недаром одну из лучших своих книг написал не о командире полка Голикове, а о рядовом Борьке Горикове. Гайдар рассказывал нам, как после налета на мост хлебал с зенитчиками уху, слушал, как бойцы рассуждают о войне, вспоминают о доме. Да, враг силен, говорил Аркадий Петрович, куда сильнее, чем его нам изображали. Но наши бойцы учатся воевать. И обязательно научатся. Многих мы потеряем, но победим.
Перед неторопливым глуховатым голосом Гайдара бессильными и невесомыми, как палые листья, становились проникавшие в Москву слухи с фронта. Жаль, что в те минуты слушали его лишь мы, пятеро, а не десятки тысяч людей, которым нужна была правда.
В рассказе Аркадия Петровича война выглядела тяжелой необходимой работой. Опасно? Да. Но от работы куда уйдешь? Однажды его грузовичок-пикап попал в расположение какого-то батальона. Ни окопов, ни командных пунктов. Обычное село с белыми хатками, перед ним – большое поле подсолнухов, - за всем этим – фашисты.
- Разговорились мы с комбатом, молоденький такой парнишечка. «Школа», спрашивает, Ваша книга? Моя, отвечаю. Тут начали фашисты из минометов сажать. Аккуратненько сажают, в шахматном порядке. Лежу среди подсолнухов и думаю, как бы поглубже в землю втиснуться. А в ушах почему-то песня звенит, тоненько-тоненько: «Над волнами вместе с нами птица-песня держит путь».
Гайдар эти слова так и пропел: тоненько-тоненько. И продолжил с усмешкой:
- Поднимаюсь после обстрела, морда, должно быть, очумелая, стряхиваю с себя землю, а тот комбат мне, понимаешь, говорит : «Эх, товарищ писатель…».
Гайдар замолк, задумался, и мы молчали. Зловеще шуршал радиорепродуктор, готовый вот-вот объявить тревогу. Каждую ночь вражеские самолеты бомбили Москву.
- Писать хочется страшно, - сказал Гайдар. – Ругаю себя за то, что в мирные дни плохо время берег. Придумалось вот начало повести. Сидит командир у слияния двух рек – белой и черной. Катятся светлые воды и сливаются с темными водами. И думы у командира – светлые и темные. Катятся и сливаются думы.
Мы так и не узнаем никогда, о каких событиях хотел поведать Гайдар в ненаписанной своей повести. Радио сказало железным голосом: «Граждане, воздушная тревога… Воздушная тревога…»
Взрослые ушли в подвал играть в шахматы. Так у них повелось с первых налетов. Мы с Мишей Вольфом, пожарные дружинники, взяли длинные щипцы для сбрасывания зажигалок и полезли на чердак. Из чердачного оконца открылось бледное небо, испещренное веснушками далеких зенитных разрывов. Возник в вышине «фонарь» или САБ – светящаяся бомба на парашюте. Чердак залило мертвенно-бледным светом, медленно поползли из угла в угол тени. На мгновение стало тихо-тихо. И в этой тишине возникло зловещее мяуканье кошек. Они первыми чувствовали неладное и принимались голосить. Об этом у нас даже собственная песня была:
Мы расставлены по крышам
На пожарные посты,
Ничего ещё не слышим,
Лишь мяукают коты.
Замечено, что кошки
Худеют от бомбежки
Весьма.
Подумал я, что хорошо бы пропеть эту песню Гайдару. Но вдруг раздался нарастающий свист, и грохнуло так, что весь многоэтажный дом подскочил.
Бомбили в ту ночь крепко. Одна фугаска упала возле Никитской площади и порвала надвое памятник Тимирязеву. Шрам на камне до сих пор видно. Было жутко, но я старался думать о людях, которые остались у того днепровского моста. Они лишь чуть старше меня, а приходится им труднее. И мне скоро так придется. Значит, надо приучаться. И я заставлял себя следом за Мишкой выбираться на крышу, проверять, не свалилась ли зажигалка.
Полыхали пожары, со всех сторон – зарева, черные силуэты крыш. Вдруг стало тихо до звона в ушах. И снова замяукали коты.
- Эй, ребята, Гайдара нет с вами? – услышали мы голос с чердака.
- Нет. Он в бомбоубежище в шахматы играет.
- В том-то и дело, что не играет. Пропал!
Аркадия Петровича мы обнаружили на отцовой кровати. Он спал, уютно посапывал,  и снова был похож на мальчугана Топа, которому необходим бо-ольшой гвоздь. Жаль было будить, да пришлось.
- Скандал, на самолет опаздываю! – Гайдар выпрямился, расправил гимнастерку, крепко обнял отца. Я проводил Гайдара вниз по лестнице, а на улицу мне не полагается – комендантский час, без пропуска задержат.
- Может, встретимся там, Аркадий Петрович…
- На войне всякое бывает. Только ты не трусь. И будь здоров.
Шаги его, отдаляясь, звенели по переулку.

Зимой 1944-го мне посчастливилось на сутки попасть с фронта домой. Мы сидели с отцом за столом, за которым я читал когда-то «Алые паруса», у окна, с которого уже сняли светомаскировочную штору. В черное небо взлетали ракеты – красные, белые, зеленые. Москва салютовала воинским соединениям, освободившим еще четыре города Украины. И вдруг с удивительной четкостью представилось мне сумрачное лицо Гайдара, рассказывающего про мост. В то же мгновение отец сказал:
- Аркашу-то убили, - подбородок отца задрожал. На столе лежал оставленный Гайдаром зеленый блокнот с лучистой звездой на обложке. В нем – очерк «Мост», неразборчивые карандашные строчки. И вот последняя запись: «Слива, срезанная снарядом. На пожарище плачет девочка. Обезумевшая старуха роется в горячей золе, бормочет: «Боже мой, боже! Карай меня, старую грешницу, а внучиков за що?».

В 1984 году исполнялось 60 лет самому первому в мире Дому пионеров – он много лет занимал помещение старого особняка в Москве. К юбилейному дню Александра Иосифовна, бессменный руководитель Театра имени Гайдара, маленькая, седая женщина, похоронившая многих близких людей, задумала поставить со своими учениками небывалое представление о самом-самом важном, что произошло за 60 лет. Готовили это представление бывшие молодые люди, уже пенсионеры, ставшие близкими друзьями Александры Иосифовны. Приходили на репетиции и молодые её ученики-студенты, и школьники разных возрастов. Задумали в маленьких сценках рассказать об истории Дома пионеров, о разных людях, помогавших в работе Дома. В их числе были и Владимир Маяковский, и Самуил Маршак, и Аркадий Гайдар, и Агния Барто, и Николай Носов. Были и ребята, погибшие на войне, ничего выдающегося совершить не успевшие.
Когда репетиции юбилейного представления шли уже полным ходом, товарищи, которым было поручено организовать торжество, вдруг сказали:
- Александра Иосифовна, мы считаем, что можно обойтись и без вашего представления. Зачем Вам, старому человеку, надрываться, собирать по вечерам пионеров и пенсионеров? Лучше отдохните, а мы отметим юбилей короче и проще. Соберем собрание, прочитаем доклад о 60-летии. Кто захочет – выступит с речью. И быстренько разойдемся по домам.
Должно быть, Александре Иосифовне следовало согласиться с руководящими товарищами. Или поспорить с ними, чтобы отстоять свою точку зрения. Но ей было уже 80 лет. Эта маленькая, седая и отважная женщина на своем веку победила во многих сражениях и хотела рассказать о своем боевом опыте сегодняшним ребятам. Не в докладе, а в красочном спектакле, который уже увлеченно готовили люди самых разных профессий.
Услышав о том, что её работа не нужна, эта смелая женщина вдруг потеряла сознание. А когда сознание вернулось, - оказалось, что Александра Иосифовна потеряла способность говорить, у неё отнялась рука, и врач сказал, что она проживет недолго – день-два. Она лежала на своем диванчике и неподвижно глядела в потолок широко открытыми глазами.
А вечером к ней пришли все те люди, которые готовились к задуманному представлению. Им бы следовало сидеть на торжественном заседании, а они пришли к своей старой наставнице. Люди самых разных возрастов – и пионеры, и пенсионеры, и люди среднего возраста 30-50 лет, и тихонечко запели:
Ах, если б только раз
Нам вас ещё увидеть,
Ах если б только раз,
И два, и три…
И когда песня зазвучала, маленькая седая женщина приподнялась на подушке и попросила: «Пойте, пожалуйста, громче». И сама запела.
После этого праздника Александра Иосифовна прожила два года. Она работала: по-прежнему руководила Театром имени Гайдара, писала свои воспоминания. Врачи говорили, что случилось чудо. Но чудеса делают люди.

=Адриан Розанов, 1987.
Редактор – Наталья Менщикова =

(С) Наталья Менщикова