Юность Жон-Дуанская

Загадка от Марьи Ивановны Ушкиной:
Когда же юности мятежной
Настала Ушкиной пора –
Пора надежд и грусти нежной,
Кого прогнали со двора?

Кого же прогнали? Или что? Разгадка юности проста: прогнали спокойные вечера за книгой, безмятежные сны, свежесть пробуждения, нежную грусть, - всё поганой метлой вымели.
Марье Ивановне очень не хочется становиться героиней автофельетона «Тише, тише…Уша пишет», она словно в бутылочный осколок смотрит,  там всё преломляется, трансформируется, вытягивается или сжимается, округло выпячивается, как отражение носа в самоваре, или уменьшается до многоточия. В мемуарный формат Маша Ушкина не желает скатиться, но и продолжать Жон-Дуанский список юности не представляет возможным…

Кот Тарас смотрит внимательным омутом янтарных глаз.

- Маша, стучат. Открой.
- Сами откроют.

Сквозняк хлопает приоткрытой старой форточкой,  дверной проём комнаты в общежитии заполняет неопределённая голова, оглядывает присутствующих, «машет ушами» и нетвёрдым голосом сообщает: «Нет никого». Присутствующие в комнате, усмехнувшись, вступают в оживлённый полилог. Кровать Машки Ушкиной слева от двери. Она уже делит её с Принцем. Псевдосемейной идиллии не мешает наличие ещё трёх девиц, расположившихся на своих пружинных вместилищах. У одной товарки тоже есть приходящий Принц,  другие – в активном поиске…

 Над кроватью нелепый коврик, к которому прикреплено некачественное фото индийского актёра Чакраборти, на которого отдалённо похож Принц, рядом фото напомаженной Мани с лисоватым взглядом под осветлённой чёлкой и такой огромной шапкой-кубанкой, словно папаха казака. Машка выводит в серую записную книжечку каллиграфическим почерком понравившуюся строчку: «Бог, не суди, ты не был женщиной на Земле!»
Намедни прикупила книгу стихов в букинисте. Так интересно ходить по букинистическим магазинам, брать в руки чьи-то книги и слушать, что расскажут они о своих бывших хозяевах… Так Марья в очередной раз выпала из реальности. Но в одном из букинистов к ней подошёл молодой человек…
 
Банальный романтический сюжет в канву ушкинской жизни не вписывается, поэтому безжалостно засунем нить этого повествования в мусорное ведро вместе с букетом ни в чём не повинных роз от молодого человека.
В ведро недрогнувшей рукой отправляются ещё несколько сюжетных линий: местный Вадик, ликом похожий на лошадь…Вереница влюблённых в Марью друзей Принца… Ник.Ник. – препод-неформал, который таинственно шептал будущей Марье Ивановне крамольную фразу: «Вы знаете, Маша, я вас хочу», перемежая свои признания душевным пением: «Фиалки в густой траве твои глаза, нельзя без тебя прожить, с тобою нельзя. Нельзя о тебе сказать, ты дальше слов, ты – ниточка из мечты, из детских снов. Пусть кто-то сорвёт тебя, возьмёт в букет, пусть лгут у тебя глаза, пусть сердца нет, пусть будут твои цветы на день, на час. Ты – ниточка из мечты, фиалки глаз».

Ишь, ты! Не хочет в ведро!!!

 «Я хочу подарить тебе радость. За это казнят. Я хочу отворить тебе дом. Это так бесприютно. Я хочу распахнуть тебе рай, а за окнами ад. Потому и не верь этой сказке и боли минутной. Я давно разучился любимых своих обольщать, я с открытым забралом стою в этом зале дуэльном. Так зачем красотою своею себя обещать и не дать утолить до конца этой жажды смертельной»…
Тогда всех других – в ведро! Вместе с их стихами! К чему ложная скромность, гадкая утица Ушкина расцвела и засияла ослепительной фантастической птицей в последнее десятилетие 20 века! Машке посвящали много стихов! Когда-нибудь Марья Ивановна слепит колобок из посвящений и закинет его катиться по тропинке. Или же накропает цикл произведений о приключениях Ушкиной-Полушкиной в лихие девяностые…

- Маша, стучат!
- Слышу…
- Привет, Одарка!
- Привет, Тутанакс!
- Ты ведь не сможешь написать обо мне со своими приколами,   
  насмешками, шпильками…
- Почему так думаешь? Я уже начала…
- Ты живёшь с чувством вины.
- Ты прав. Но я смогу сколько угодно потешаться над собой…

Маша Ивановна замолчала. Через пространство и время неслись мириады звёзд, комет, неосуществившихся желаний, неразгаданных тайн, недодуманных мыслей…

- Ты простил меня?
………………………………………………………………………

- Маша, телефон звонит. Трубку возьми.
- Перезвонит, кому надо!
- Возьми. Это важный звонок. А телефон старый, без определителя
номера.

Сбивающийся голос одноклассника Зайцева (см. предыдущие части трилогии) Марья узнает не сразу. Возможно, выпил для храбрости: «Ты замуж вышла? Поздравляю. Но…я буду тебя ждать».

Рефрен: Маша Ивановна замолчала. Через пространство и время неслись мириады звёзд, комет, неосуществившихся желаний, неразгаданных тайн, недодуманных мыслей…

…………………………………………………………………………….

- Маша, сходи к почтовому ящику.
- В почту что ли выйти?
- Нет. Вниз, к металлическому почтовому ящику. Там письмо.

Марья достала помятый конверт. Видимо, шла корреспонденция не одно десятилетие. Адресант – Г.Г. Адресат – Маша Полушкина (она же взяла фамилию Принца). Читать письмо, подгладывая через плечо тридцатилетия, весьма привлекательное занятие…

«Мария Ивановна! Милая Мария!
Ну что ж, давайте добавим ещё одно письмо в Вашу переписку: моё - о Вас, о себе. И это не рецензия. Рецензия отдельно. Это не для третьих глаз, и, если Вам негде надёжно хранить, - уничтожьте сие.
Вы – молодец. Я давно это знаю. С 1 курса. И давно влюблён в Вас. Когда узнал о Вашем замужестве, было больно и грустно. И будь мне тогда, когда Вы ещё не стали Полушкиной, хоть несколько меньше лет, чем есть, я бы не отдал Вас никому. Я и сам тогда был в разводе. Потом женился…полуфиктивно, ради прописки и жилплощади. Наши – помните – «лекции» о русской литературе с Вами… Вы – красива. На красоту обращается внимание, и я не хотел, чтобы Вы расценивали моё высокое внимание к Вам как внимание только к Вашей красоте. Хотя, конечно, и к ней… Отсюда вся моя повышенная сдержанность все последующие годы. И вот, видимо, Ваша «переписка» об Эмме [курсовая в форме писем о госпоже Бовари, героине Гюстава Флобера] заставила меня нарушить сдержанность: снимаю перед вами шляпу и целую Ваши колени, прекрасная женщина!
Теперь Вы понимаете, почему в последнем нашем с Вами разговоре о возможности дипломной работы я долго не мог понять, что декабрь – это ещё не послезавтра, а через полгода. Я всегда закипаю внутри, видя Вас. Мне нелегко спокойно говорить с Вами, и уж тем более трудно знать, что скоро Ваш диплом, и я Вас больше не увижу. Видеть Вас – минуту, миг – о, я очень хорошо мог бы Вам объяснить, что это такое…
Вот – признался. Привет! Не помогли годы, а укрепили.
У Вас хоть всё в порядке в «личной жизни»? Беру в кавычки, ибо что не личная жизнь, если – жизнь? А ставить точку в этом письме к Вам не хочется, раз уж прорвалось у меня… к Вам. Здравствуйте, наконец!»

Марья Ивановна отложила затёртую до дыр бумажицу. Этих писем потом были сотни. Толстенный эпистолярный роман. Не хуже, чем книга «Любовь – это сердце всего». К сожалению, письма сгорели во время абьюзивного припадка персонажа из другого, дешёвого, произведения…

Читая и перечитывая этот эпистолярный образчик, Марья Ивановна вспоминает портрет, интерьер, пейзаж…
Детали портрета адресанта примечательны неимоверно! На уставшем многолетнем лице выделяется огромный изрытый жизнью нос, на котором покоятся старомодные очки в роговой оправе. Широкий сократовский лоб плавно перетекает в могучую плешь, слегка прикрытую остатками волос; бакенбарды, характерные для шестидесятников, сохранили былой ворс; брови, когда-то густые, но теперь, будто молью траченые; из ушных раковин произрастают возрастные кисточки; щёлочки сероватых умных глаз с поволокой вечной грусти. Фигура сутулая, худощавая, с излишне удлинёнными верхними конечностями.
На момент написания письма ему - 64 года! Полушкиной – чуть больше двадцати…
Стоит этому человеку войти в аудиторию и начать лекцию, как добрая половина филологинь (и недобрая тоже) попадают под гипнотическое влияние силы слова. Такая преподавательская харизма, как дудочка флейтиста из Гамельна, ведет за собой на созерцание интерьера его скромного жилища - простенькой обстановки однокомнатной квартиры, уставленной цветочками «полуфиктивной», уже третьей жены…

Машка пришла. Слушала стихи. А ещё узнала об увлечениях супруги: сайентологии, Роне Хаббарте, овертах. Однако такие детали слишком далеко уводят нить повествования. Оверт Марьи состоял в том, что она осталась среди этого незамысловатого интерьера.
Довершает очарование «харизьмы» - пейзаж! Посёлок Висим, заповедные места, тяга вальдшнепов, ирландский сеттер, юная Полушкина «а-ля Пришвин» с дробовичком, фаршированная, буквально нашпигованная стихами... Когда-нибудь Марья Ивановна, активировав режим «Пришвин-Паустовский», обязательно наваяет такой рассказище – тайга закачается!
……………………………………………………..

-Маша! Открой дверь.
-Маша! Возьми трубку.
-Маша! Письмо забери.

Время нелинейно. Хронотоп может не иметь чётких рамок, если протагонист уходит в пространство постмодерна. Тогда финал может стать чьим-то сном во сне, осложнённым сонным параличом. Хороша «финалочка» с размытым образом Господа, включающего в себя авторские черты, усовершенствованные портретными деталями классиков. Можно «зафиналить» риторическим вопросом, на который вдумчивый читатель, просветлённый пониманием авторской позиции, умело даст ответ, начинающийся с вводных конструкций «на мой взгляд», «по моему мнению». А бывает, что адекватный хронотоп реализма приводит к самой неожиданной развязке. Но даже, если автор раздвигает привычные пространственно-временные рамки, никуда не деться ему от классического архетипа. А он в данном случае вполне определяем, как и мифологема.
На перепутье трёх дорог лежит Алатырь-камень. Он вечен. Как мудрость предков. Три дороженьки от камня того: "Направо поехать — богату быть, коня потерять. Налево поехать – коня спасать, быть голодну да холодну. Прямо поехать – убиту быть».

Мария Ивановна Полушкина оказалась на перепутье трёх дорог. Она ушла от Принца, ради которого затевался когда-то «Жон-Дуанский список». Розовые очки, через которые она глядела в рот могучей старческой «харизьмы», уже стали терять свой флёр. В памятный июньский день Марья собралась в областной центр, где престарелая «харизьма», будучи увлечённым ещё и кинологией, судил лаек-сук. Зайцев, который тоже уже жил в областном центре, узнав по своим каналам, что «сердце красавицы склонно к измене и перемене, как ветер в мае…», позвонил и ждал.
Алатырь-камень буквально испепелял душу Марьи выбором: Ждал (давно), Судил (лаек-сук), Пил (водку).
 Направо была дороженька, где грустил поблёкший Принц. «Коня потерять, но богату быть» - жить, как все, руководствуясь общечеловеческими ценностями, но заплатив жизненной инстинктивной энергией.
Налево была дороженька, где Г.Г. судил лаек-сук. «Коня спасать, быть голодну и холодну» - вступить в противоречие с общественным мнением, пройти путь самоотречения во имя идеи, стараться что-то кому-то доказать.
Прямо была дороженька, где одноклассник Зайцев честно ждал… «Прямо пойти – убиту быть». Третий путь, именно тот, что ведет прямо, являет собой трансцендентную область, где могут объединиться несовместимые противоположности, где возможно все сразу: и процветание, и слава. Во внутрипсихическом пространстве эта дорога означает смерть существующей Эго-установки…

Изящной ножкой прощупала Марья все три дороженьки. На всех изрядно пружинило, как на болоте. Вступила на правую… Да не ходят, согласно пословице, дважды в одну реченьку. Вступила на левую… «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный…» Вступила прямо… чуть не свалилась, разглядев поближе сущность этой дороженьки.
Ключевое слово здесь: вступила (инфинитив «вступить»).
Тягучее «в – в – с – т – у- у – п – и – и – т-ь»: в нём и стопа – ступа, и глоток воды – «пить», и «тупость», и двойственность, и всполох вспугнутой птицы… Есть старый еврейский анекдот: «Мойша говорит Саре: «Я в партию вступил», на что мудрая Сара отвечает: «Вечно ты куда-нибудь вступишь: то в партию, то в г…но».

 
Вступила Машка Поушкина-Ушкина.

Вышла Марья Ивановна. Как Иванушка из котлов…

В ту далёкую пору появился кот «Тарас номер раз»…

- Маша, не открывай дверь.
- Маша, не бери трубку.
- Маша, не читай письмо.
………………………………………………………………..

Он собрал листочки черновика рукописи, глубоко вздохнул, свернулся калачиком подле. Поспи, болезная. Скоро будильник зазвенит, запуская свой ежедневный хронотоп.