Глава девятая
СОН О РЕВОЛЮЦИИ И НАСЕКОМЫХ
Не получилось у Вени с куклами.
То есть в этот раз.
Но может, дальше получится.
«Нас всех ждёт гибель», как-то изрёк мне в те дни Веня и для чего-то заглянул, взял и заглянул мне в глаза.
Я же увидел его.
Да право, какое-то отчаяние и даже мировое, сидело в Вене, что-то копилось в нём, что-то чуял такое Веня. Господи, не приведи! Хотя… Может, только в отношении скульптур, только в отношении каменных идолов срабатывали интуиции Вени.
Конечно, Веня делился своими размышлениями с компанией.
И на это раз, придя с куклой, ещё не вынув её, поделился своим чувством на этот раз с Иван Северьяновичем.
Напротив, заявил Вене на его сомнения Иван Северьянович, из фигур самый рассудительный статуй, фигуры, мол, еще как-то существуют, поскольку каменные.
Что до человеков, сказал, конечно, прикончили бесы человеков, как из твоей же лекции, которую ты нам прочёл, со всей определённостью следует. Перевели в разряд нечеловеческий, можно сказать. Нет больше человеков. Капут Вам, Вень Ваныч! Имею, дескать, на то веские основания говорить так. Статуи и те самостоятельней… Стоят, в ус не дуют, никто их не трогает. Себе дороже дать затрещину статуе. Руку отобьёшь. Фигуры вообще, как изделия – весьма суверенные, то есть сами по себе, и гордые!.. Не то что человеки…
Северьяныч чего-то хотел еще дополнить, но не успел высказаться. Выпнулась Катерина Львовна.
- В сам деле, Вениамин Иванович, сколько тебе можно предлагать, переходи в разряд статуй! Тем самым только подтвердишь факт свово же, как ты выражаешься, энтого, случившегося уже, по факту то есть, метаморфозу.
- Думал уже, - обронил Веня. – Дык, не дадут мне переводу. Не оформлят бумаги… Сам бы я ничё, мне среди вас ндравится. Статью и видом не хуже архитектурных изделий, вполне подхожу, и в доску же свой. Мог бы и постоять на пьедестале заради Отечества! А так, конечно, Катерина Львовна, как рыба, бьюсь об лёд головой. Натурально, задыхиваюсь. Нет мне никуда хода. И выходу тоже. Выброшен я на помойку истории. Ни Мане машины мне не купить, куда там, прокормить бы, и то ладно, чтобы не сдох Манечка, ни Иоанновну не протрезвить, вишь, не для чё, утверждает, не для чё ей жить, ни Муси не вызволить с добровольной ея каторги… Я и сам…будто нету меня. Как-то… по себе, по самому, как по мёртвому, сдуру свечку в церкви поставил. Спохватился, ан, думаю, нет разницы. От так с поставленной и хожу. И от, значитца, теперь за Мусю, за Маню, за бедную Анечку только молюсь про себя - вроде как мёртвому не положено свечки ставить, хоть и за здравие.
Ну и вот. Закончив с речью, Веня, как и обещался, полез куда-то к себе за пазухи вынуть куклу, которую принёс для собрания в качестве наглядного пособия к лекции на тему политических режимов, м-да…
Таким, значит, был склад ума у Вени. Таким донельзя наглядным. Не смейтесь, господа… Что и куклой не манкировал Веня, чтобы проявлялась наглядность. С нею же убедительность.
Дело в том, что Веня задумал целый цикл лекций на разные темы в порядке просвещения статуев. Режимы ж имелись в виду не простые, а марионеточные. Вот и понадобилась кукла для демонстрации. То есть Вене хотелось показать, как дергают бесы за нитку цельные государства. И преж всего Российскую Федерацию. Кукла натурально представляла собой Россию, само собой, в сарафане, с пшеничной косою и запеченным Венею караваем, выставленном поперёд себя на рушнике, вышитом подсолнухами и красными петухами. Веня не забыл даж про солонку, которая, правда, просыпалась, сместившись за пазухами. Соль жгла Вене царапины на груди (а Веня столько падал, что завсегда был в царапинах), и Вене хотелось, если не задушить, то хотя бы вытащить куклу. Но и, увы, - не суждено было Вене представить на этот раз собранию столь прекраснодушное изделие. (Мы соответственно также как-нибудь в другой раз скажем о кукле, но зато со всеми подробностями. Щас же…).
- Значит, заели тя, Веня, начальники…
Ещё и не выказав лучезарного личика куклы, Веня засунул цирцею обратно.
- Нет у меня щас прямого начальства. На пенсиях я. Никому не подчиняюсь. Ток государству.
- Значит, под им ходишь… Оно ж из начальников. Хых… Из тех же чиновников.
- Гниды они! – выскочило из Вени.
Скорей так, по привычке, нежели по делу, выскочило сие из Вени.
Вообще говоря, на этот раз Веня пребывал в некоторой благодарности к государству.
К министрам, Председателю правительства и Презенту.
Право, в благодушном был настроении Веня.
Как ж… Вене прибавили пенсию. Ни много, ни мало, на пять цельных целковых в месяц. Считай, на бутылку молока – цельную, да ишо на полбулки хлеба. Ежели есть по крошке, на месяц хватит. Существенная прибавка. Правда, посушить хлебец надо будет… А то заплесневеет булка. Если на месяц растягивать. Конечно, скажем, главы госкорпораций (ВТБ там, Роснано, Сколково) ток за день получают зарплаты на сто тыщ булок. Веня не знает, куда они их запихивают. Вене ж, конечно, ваще не впрок - пенсия – вся до копейки на папироски идёт. Дорогие ж нынче папироски. Да и от них только вред. Выходит, пенсию вообще не нужно давать Вене. Таким, как Веня, ток вредить пенсией. Куды только и смотрит правительство!.. А так что же… Святым духом питается Веня. Вкруг ж головы зато – ауры… Скоро, скоро святым сделается Веня.
И тем не менее.
Такова сила привычки.
- Крапивное семя! Чернильные души! Гнус! Все энти чинуши! - наново излетело из Вени.
И эх. Эх, эх. Вот тут то…
Что тут началось, господа!
Залетев откуда-то сбоку, как ни в чём не бывало, черненькая такая, злая и кусучая, села на оратора муха…
Только отмахнулся Веня, как две село.
Покрупнее.
Должен заметить. Эт уже третье ( как б не напутать со счётом), третье уж нашествие насекомых случилось на Веню. Первое, между прочим, произошло по причине того, что Веня вознамерился возвести на княжение в граде Орле царя… Между нами - Иоанна Грозного. То есть, как только скульптура прибудет в Орёл. Всё упорней подобного рода слухи доносились до статуй, всё чаще и чаще. И, мол, посадит царя Веня на трон, хоть и скульптура, тут ж положение изменится… Поскольку, грят, самодержец приедет с опричными. Опричные ж у него, аки собаки (так выразился Веня). Инд, с мётлами. Зараз выметут всяческий гнус. Всяческую орловскую нечисть. Дале, мол, Москву брать поедут. В столице изводить гнус!
Тут, понятно, гнус и накинулся на Веню.
В другой раз энти скорпиёны хотели покусать Веню, когда Веня про бесов лекцию скульптурам вчинил.
Тут третий раз, значит, случился.
Хошь, не хошь, задумаешься: случайно ли? С чего эт?
Конечно, конечно, нельзя сказать, что кровососы ни за так, ни за что гонялись за Веней, похоже, и впрямь принимали себя за высшее некое сословие. А можа и были им? Хто знает…
Вишь, как… Ругал-то Веня чиновников, чиновников крыл матом, а энти - они к себе относили матерки Венины. Как если бы Веня и даж сугубо противу них шел. С того и мстили Вене.
Конечно, конечно, нельзя утверждать, что чиновники неким загадочным и неустановленным образом превратились в эти самые, в подлые насекомые… Как-то переселились в них. Хотя… Переселились и, значитца, право заимели. То есть на законных основаниях жалить и кусать, вообще изводить Веню, устраивать ему столь мученическую жизнь. Пра. Как если б под пыткой жил Веня (денно и нощно), какой-т утонченной, только тем и занимался, что вынимал из груди жала. Ладно б с под кожи, с души выковыривал. «Понимаешь, как-т духовно они стали жалить. Так, от, научились. Худшая… Прост, невыносимая пытка».
Конечно, конечно, Веня уже совершенно путался… Кто, где и чё.
- Так завсегда, - сказал живописец в некотором ещё недоумении. – Так, так… Так веками они, - (и все-таки тут Веня поправился, сказал, что имеет в виду начальников). – Завсегда так, от, на народ наш садились. Садились и кровь нашу пили! – Веня подумал. – Бочками, - проговорил, - пили. Если собрать… В нутрях у самого у меня капли и той не остались. Давеча из пальца кровь брали, а она – не течёт... Всю выпили.
Ххых, вечерело.
Определенно, случилось какое-то недопонимание в гнусе.
Веня хлопнул на себе комара.
Заметим, экземпляр был преогромный, редкой породы, не встречались такие Вене. Должно быть, напух кровью.
Следом пчела над Вениамином Ивановичем закружилась.
Хоть и не имела прямого отношения к гнусу, а всё ж…
На барыню походила.
Барыня барыней, а от укуса вмереть можно. Особо ежели в язык жалом вонзится.
Катерина Львовна заметила, что пчела так, без каких либо намерений прилетела, то есть, без того, чтоб укусить.
Верно, на духи Венины.
Это уже вошло в обычай шутить так над Веней.
Может, на медовуху, прибавила Любовь Онисимовна.
Северьяныч выразил устоявшееся собственное мнение, что ром у Вени такой запашистый. Тут опять:
- Слепень!.. - (заметим, как в прошлый, в предыдущий раз). - Бычий! – ойкнула Любовь Онисимовна.
- Планирует! – пробасил дьяк.
- Прямо на нос!
- Бей ейного, Веня!
Веня взбесился.
- Нет, впрямь, нет, пра, что за нашествие!..
Веня крутанулся на месте, увёртываясь от нападений, несколько стеснительно размахивая руками.
В воздухе, правда, сделалось некое (теперь настоящее) столпотворение. Причём из неправдоподобно крупных и весьма (на этот раз) красивых, даж обаятельных насекомых, таких нарядных, таких представительных. От чему всё более дивился Веня. Некоторые особи из жуков и жучих были как бы в платьях, прозрачных, даж с воланами, даже в пачках. Туфелек, правда, не было на них. Откуда и налетело… Появились (к вящему и очередному изумлению Вени) стрекозы и бабочки, которые будто в вальсе кружились над головой Вени, перед восхищёнными его глазами (да, да, тут же Веня пришёл в восхищение), разве что не случилось в сквере пианолы с механическими звуками и объявленного распорядителем, ну, Повелителем мух, бала, то есть согласно языческому церемониалу, во главе с Вельзевулом. Впрочем, что до звуков, звуки заменял шёлковый шум крыл. Воздух ходил волнами. Золотая пыль стояла столбом (слетала с бабочек). Груди насекомых, головы и даже сяжки, крылья и брюшки были словно обрызганы солнцем! Осыпаны брильянтами, инд, жемчугами, а то светились рубинами, сияли, сияли и лезли в очи Вене будто со звёзд царевых и - орденов, таких, как, от, у фельдмаршала… Веня присмотрелся. Нет, не к фельдмаршалу. К насекомым. Вперился взглядом в жуков. Немножко влюблено и отуманено проследил за мелькнувшей пред очами (верно, на ресницу к Вене садилась), за шальною в шоколадной шали с бордовой каймою бабочкой. Ах, улетела! Только опахнула многоцветной пыльцой. Все о;соби и осо;бы, как женского, так и мужеского полу (почему-то именно так подумалось Венечке), были впрямь как б в перевязях и с лентами (для орденов?), вообще отмечены какими-то чудными знаками ( как если б ностранцы) - то в виде овалов, то зубчиков, то ромбиков, а то и крестов. И все удивительно пышные, сдобные, пухлые и - «жопастые» (так утверждал Веня). Дамы в шёлковых и атласных платьях, мужи в кафтанах красного бархату, с меховой оторочкою, зеленой и жолтою, камзолы – парчовые. Все такие помпезные и вальяжные.
- Так эт ж они! Точно! Они сами и есть!.. вскричал вдруг заполошно Вениамин Иванович.
- Кто, Веня?
Лица не было на Вене.
Веня мучительно размышлял.
Очевидно было для Вени: все энти шишки на ровном месте, жучки и паучки, козявки разные, что бы и как бы там ни было, - были при званиях и даж должностях, и не маленьких. Ну, может, некоторые – в отставке. Особ сановитые. В возрасте… Вишь, нечленораздельно и с перебоями стрекочут. У иных (причем заметно) наблюдался явно выраженный тремор, эт, когда трясутся конечности. Некоторые потряхивали брюшками и задами. И – ве;ками!.. Иные ж стояли (ходили тож, правильней сказать, прыгали) – как бы на палочках. Палочки у них, если они садились, складывались. Сами ну очень согбенные. Тем не менее – прыткие. Энти всем своим видом и даж выраженьем ворсинок и брюшек выказывали некую царственность. В основном почему-то – небритые. В большинстве. Ладно, которые с пушком. Но протчие… Хотя. Какое то уважение (невольное) вызывали те, которые были при бакенбардах, гм… Различал же и таких Веня… В основном же, гм, гм, летали - с бородами. Так передавал мне Веня. Так видел живописец. Бороды - скобой. Весьма окладистые. Безусловно, безусловно, при званиях. Только знаки отличия непривычные. Не нынешнего и даж не советского режиму и пошибу… «Неуж?..» Веня даже побледнел. «Неуж ишо царского?..» Но с чего эт? Откуда? И для чё? Что за знамения такие даются Вене? Чем так растревожил насекомых и как если б пробудил Веня? Может, снится сие Вене? Самому…
Не, не, правда, каки-т платья у них на особку… Какого-т кроя мундиры… средневекового.
- Эт ж… Дык, конечно… Бояре! – выскочило из Вени.
- Та боярыни, - сказал. - С воеводами. Вишь, как выпендриваются. Как выпячиваются! И он, он. Статс-дамы. Хххх… Шталмейстеры. Гофмаршалы. Советники, статс-секретари… Всякая придворная челядь. Ваще вельможи! Дореволюционные! Явились… Иные, как мухи!.. Иные, как жуки! Дамы, как бабочки и стрекозы. В таком, от, обличье… Вишь, какие духовитые, какие толстые, быдто в шубах.
Бабочки исчезли… Вообще всякие дамы. Похоже, попрятались.
Жуков, сановитых, напротив, прибавилось.
Само собой, мух.
Каких-то особо зловредных. Ненасытных и крупных.
Предзакатное солнце, рассказывал Веня, провалившись меж туч, осветило тревожным светом сие летучее собрание, обагрило гнус, словно кровью его помазав.
Воздух взгудел.
В глазах зарябило от слепней.
Слепни метались.
Выше над ними, зависнув в воздухе, как бы заседал «штаб» (по определению Вени). Как б образовалось отдельное собрание (в этом был даже убеждён Веня) из крайне высоких особ, судя по всему необыкновенно важных, «ликом впрямь царственных». Некоторые особы, передавал Веня, рыдали.
Похоже было на то, что в «ставке» (по Вениной терминологии) образовалась паника.
У шершней (а именно они составляли большинство «штабистов») было столь мрачное выражение (конечно, нельзя сказать, что в лицах, а как бы в самой «ихней осанке»), столь постное, что как бы тьмой покрывались, чернели сии паразиты. И многие скрючивались. И бились в судорогах. Прямо в воздухе. Как если бы от неведомой эпидемии. Не то свихивались, безумея от неустановленных ещё обстоятельств.
Слева, сбоку, плотно и сплошь будто из пневматической пушки ударило, подкинуло породистый гнус и повалило - воздухом - наземь.
С юго-востока, навстречу закатному солнцу тучей на город нечто накатывало. Валом. Гудом. Массой. Так рассказывал Веня. Воздух, который бросил наземь «енералов», как раз и двигался поперед этой массы.
Летели, пищали, свистели сонмы комариков.
«Маленьких- маленьких, тощеньких-тощеньких»…
«Рабочий люд» (так убеждал меня Веня) «служивые», «вообще хрестьяне».
По земле ж мураши (ползком, перебегая) и тоже тьмой подвигались на город, чёрные и рыжие, на «толстосумов», на всех энтих дородных и разжиревших тварей. Выскакивали из под тротуаров, лезли изнутри скамеек (древоточцы), сползали со стволов и листьев (садовые).
За ними – тля…
Ну и мушицы – мелкие, мелкие такие, глазом неухватные, едва и видимые - россыпями там и сям взлетали с пней, с навозных куч, с прочей разной гадости, в которой возились и, может, даже жили. В ней же и зарождались.
На лету, на ходу все энти скопища соединялись, перестраивались, принимали подобие «умственной» (сознательной) организации…
«Можешь верить, можешь не верить, Яковлевич! - заклинал меня Веня, рассказывая мне о «Господом данном ему видении». – Я видел! На глазах моих совершалась натуральная революция! То есть восстание, хых, энтих самых «животных с насечками», класса Ins;cta. Самых пресамых мелких. Насток мелких, что чрез мелкоскоп не видно. Противу чудовищ! Такой величины были другие! И не подумал бы, что эт тож насекомые. Без обиняков, Яковлевич. У дома на Карачевской 12/3 развернулась энта, такого масштаба, что не меньше Вселенского, битва! С непостижимыми для разума превращениями!»
Так глаголел мне Веня.
«Я конечно, полагал, что спятил! – продолжал Веня. – Во-первых, смещение во времени. Бояре… Это когда они ещё были? Во вторых, какие-т беспозвоночные, верченые, гнутые, крученные, кусучие, ползающие и которые с крылышками… В третьих, как Homo sapiens, будучи человеком, я считал, что и революции - они только среди человеков. А тут среди насекомых. С того и вывел для себя такое умозаключение, что энто был сон, что снится мне сия беспробудная, сногсшибательная катавасия, революцьённая сия кампания. Грешным делом полагал, что через какую-то дырку в ад залетел. И от, значит, не могу никак пробудиться. Теперь же, напротив, боюсь - засыпать. А как снова окажусь в эпицентре сих, не знаю как и сказать, мелкотравчатых, что ли, и вместе - широкомасштабных событий и сил. Инд, окончательно спячу… Ток на деле всё энто было, на деле, Яковлевич, у дома 12 дробь 3, по Карачевской, рядом с церковью. Николай Семенович свидетель. Что хошь, то и думай.
И энти, - наседал на меня Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, - канючил, ныл и ужасался живописец, - энти мушицы и мураши, - Веня делал большие глаза, - не сойти мне с места, Яковлевич, - оне как б шеренгами двигались, как б в тумане, сметая боляринов, да, да, как б на глазах у меня и у статуев произошла энта, не нонешняя, которая надвигается и всенепременно будет, а ещё та , ну, Октябрьская революция! Такие пряники!
Только что не человеки энто перед нами были, - Ins;cta... А так и не отличишь от человеков… - как-то обескуражено произнёс Веня. – Прост одни набухшие кровью, другие – испитые…»
И дале…И далее Веня шпарил, как по учебнику истории (КПСС), хых, непосредственно даже. Но не совсем так. Как-то наглядней, что ли. Как ж, сам видел. Перед глазами ж у Вени разворачивались события.
«Ну в общем такое, от, виденье мне было, Яковлевич, - продолжал Веня. – Инд, на самом деле… Въяве. Летели мушицы - крест на пузо! - в шинелках, в бушлатах, в ватниках, в пиджачках суконных, в гимнастёрочках, в кожаных тужурах, при фуражечках, препоясанные пулемётными лентами, с винтовочками, наперевес, и на штыках несли тех, первых, боляринов, помешиков та буржуев, заводчиков, фабрикантов та банкиров, сам видел. Некоторые вже были как б засушенные, ссохшиеся, будто бы мумии, исчерневшие дочерна, и многие, и те, и другие - мёртвые, и несомые и несущие, однако ж продолжали двигаться, такой в них был запал, такой заряд ненависти, такой, что и в смерти не останавливались. Иные, верно, хрестьяне, неслись как б с вилами, с серпами, на которых кровянились мушиные (но от наикрупнейших мух) яйца, барские, белые. Я как б чрез микроскопу видел, всё в энтом дело, - пояснял Веня - Таким вострым зрением обладал. Отменным. Оттого видел и различал… Солдатики, ну, комарики, те, конечно, с винтовочками. Иные как б в тельняшках летели, - продолжал Веня, - как б матросы, и на лету, значитца, от утопленников освобождались, которые висели на них. Верно, с барж поснимались, может, от самого Черного моря двигались, игде топили всю энту сволочь. Ины шли с кувалдами, как б рабочие, прям со станками, и под прессами там у них, под огнедышащими молотами тож барахтались насекомые, таки, от, крупные, в дохах, с муфтами, нтеллигентные…»
Веня переводил дух.
«Яковлевич!»
«Да, Веня!»
«Я за свою жизнь чего только не перевидел! А тут трясся прямо! Пойми меня, Яковлевич, правильно… Яковлевич! Не то было чудно, чудно и страшно, что мураши, мушки, комарики, все энти козявочки и, значитца, как бы с приборами были, то есть летали и перебегивали по земле с оружием, гм… В жизни впрямь чего не бывает! Подумаешь, насекомые и с винтовочками! Эка невидаль! Ну, положим, положим, что и приснилось… Так для снов же это и вовсе заурядные вещи. Вроде как яйца выеденного не стоят. Совсем даже обычное дело. В снах впрямь и не такое бывает! Однако ж факт – сны и даже видения, которые случаются наяву, они – сбываются. И даже чаще, нежели редко. Даже какими б чудовищными не были. Не то… Пра! Оружие в них ток для вида было!.. Как б для очеловечивания, что ли!.. Хм… Вроде, хоть и насекомые, а есть они часть, честь имеют принадлежать к цивилизации! Как сказано у Иоанна в Евангелии: «Иди и смотри!» Взглянул я и увидел!.. Насекомые они и есть насекомые! Энто всё для очарования – шеренги, ряды, ленты, ну, пулемётные, на тельниках, звёзды на ушанках, эполеты, погоны, ордена на груди. Для приличия, что ли… В упор же я наблюдал! Как они на лету сшибались. Как удушали друг дружку. Кромсали и рвали. Как сдавливали… Как трещали у них стерниты и ломались клешни. Отрывались бошки, отлетали ручки та ножки. Ток стенали они как б по человечьи. Как с помощью жвал, жал, хоботков, ваще челюстей, то есть - напрямую прокалывали врагов, впивались в них и загрызали!.. Живьём!.. Присасывались к ним и пили их кровь!.. Нет, нет… Я в Бога верую. Только я не о человеках. Я о насекомых, Яковлевич!.. От почему, отвращаясь глазами от зрелища, я не удивлялся сему побоищу. Даже не жалел их, ни тех, ни других, ни шершней и слепней, ни мушек, тучами налетавших на них, ради убиения, не жалел, столь лютое невыносимое с обеих сторон было остервенение… Та и чё ж плакать о насекомых то, а?.. Хоть тоже Божьи создания. Стоит ли переживания!.. А?!.. Отдаю отчёт: непотребное, страшное чё-т говорю. И, может, нет ничего страшней сего откровения! Но нечто ещё, много страшнее, открылось мне впереди! Глаза бы мои не видели! Как они, сии мураши да мушицы, опивались вражьею «благородною» кровью! Как они отъедались царским мясом! Но даже и не от сего меня выворачивало. Не от сего мутило меня. Содрогался я оттого, как они разбухали! Вот что!.. Как они на глазах, мураши да комарики, раздувались! Аки клопы! Аки гадюки и жабы! Как, вспухая, твердели у них пищевые зобы и росли горловые мешки! Как они превращались в чудовищ! И, о Господи, самое отвратительное из зрелищ! Они на ходу линяли! Слышно было, как трескала у них кожа, как лопались их покровы! Выворачиваясь наизнанку наподобье чулка, они выходили из них – голые, мокрые, перемазанные кровью, и, просыхая, одевались в новые!
И энти, - не унимался Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, энти мухи при галстухах были. И как одна ****ь все в дорогущих костюмах. В белых. Косили под человеков… На лапках туфли. Лаковые. Штаны широки, свободны. Все при пузах. Подбородки отвисшие. Раздобревшие. Сытые. Тож лицами белые. Как б припудренные. Наодеколоненные. Из бывших, эт как-то видно было, голову на отсечение, из энтих - нардепов, из комбедчиков, продотрядовцев, протчих активистов советских. Таки знаки на лицах их были. М-да. Наркомы и комиссары, видные партгосаппаратчики, красные охфицеры, енералы, следователи чрезвычаек, персоны расстрельных троек, начальники тюрем, надзиратели, вертухаи, лягавые и фараоны. Рабкриноввцы, сановники из рабпартконтроля, профсоюзные деятели. Обкомовские суки, хы, ну, секретари, с секретаршами. Горкомовские да исполкомовские. Райкомовская шваль и шушера. Секретари комсомольские, сучата. Инструкторы. Инспекторы. Уполномоченные. Объездчики. Наконец, кооператоры… Торгсиновские и Орсовские штучки. Снабженцы и заготовители. Директора и председатели заводов и фабрик, трестов и синдикатов, колхозов и совхозов, спецы, зав.базами, складами и конторами, шишки на ровном месте, ой-ё-ёй, сотни и сотни тысяч. Завлабы, ректоры, лекторы, профессоры, доценты, ины просвещенцы, певцы оперны, ххы, и энти были там, на лету пели, грудки выпячивая, даж танцоры подлетали, из народной самодеятельности, и мухи энти всё ещё танцевали, ну и, само собой, писатели там крутились, такие раскормленные, не чета тебе, Яковлевич, а писучи, и они среди гнид там прохаживались, шептались та раскланивались, то налево, а то направо. А у нас, значитца, ни мухобоек, чтоб хлопать их, ни пшикалок, штоб отгонять, ни шпилек, хых, то есть иголок, штоб накалывать, ну, как накалывают бабочек, для музеев, место то им в музее, в коробочках под стеклом, лежать в них пришпиленными… Была одна пшикал Глава девятая
Сон о революции и насекомых
Не получилось у Вени с куклами.
То есть в этот раз.
Но может, дальше получится.
«Нас всех ждёт гибель», как-то изрёк мне в те дни Веня и для чего-то заглянул, взял и заглянул мне в глаза.
Я же увидел его.
Да право, какое-то отчаяние и даже мировое, сидело в Вене, что-то копилось в нём, что-то чуял такое Веня. Господи, не приведи! Хотя… Может, только в отношении скульптур, только в отношении каменных идолов срабатывали интуиции Вени.
Конечно, Веня делился своими размышлениями с компанией.
И на это раз, придя с куклой, ещё не вынув её, поделился своим чувством на этот раз с Иван Северьяновичем.
Напротив, заявил Вене на его сомнения Иван Северьянович, из фигур самый рассудительный статуй, фигуры, мол, еще как-то существуют, поскольку каменные.
Что до человеков, сказал, конечно, прикончили бесы человеков, как из твоей же лекции, которую ты нам прочёл, со всей определённостью следует. Перевели в разряд нечеловеческий, можно сказать. Нет больше человеков. Капут Вам, Вень Ваныч! Имею, дескать, на то веские основания говорить так. Статуи и те самостоятельней… Стоят, в ус не дуют, никто их не трогает. Себе дороже дать затрещину статуе. Руку отобьёшь. Фигуры вообще, как изделия – весьма суверенные, то есть сами по себе, и гордые!.. Не то что человеки…
Северьяныч чего-то хотел еще дополнить, но не успел высказаться. Выпнулась Катерина Львовна.
- В сам деле, Вениамин Иванович, сколько тебе можно предлагать, переходи в разряд статуй! Тем самым только подтвердишь факт свово же, как ты выражаешься, энтого, случившегося уже, по факту то есть, метаморфозу.
- Думал уже, - обронил Веня. – Дык, не дадут мне переводу. Не оформлят бумаги… Сам бы я ничё, мне среди вас ндравится. Статью и видом не хуже архитектурных изделий, вполне подхожу, и в доску же свой. Мог бы и постоять на пьедестале заради Отечества! А так, конечно, Катерина Львовна, как рыба, бьюсь об лёд головой. Натурально, задыхиваюсь. Нет мне никуда хода. И выходу тоже. Выброшен я на помойку истории. Ни Мане машины мне не купить, куда там, прокормить бы, и то ладно, чтобы не сдох Манечка, ни Иоанновну не протрезвить, вишь, не для чё, утверждает, не для чё ей жить, ни Муси не вызволить с добровольной ея каторги… Я и сам…будто нету меня. Как-то… по себе, по самому, как по мёртвому, сдуру свечку в церкви поставил. Спохватился, ан, думаю, нет разницы. От так с поставленной и хожу. И от, значитца, теперь за Мусю, за Маню, за бедную Анечку только молюсь про себя - вроде как мёртвому не положено свечки ставить, хоть и за здравие.
Ну и вот. Закончив с речью, Веня, как и обещался, полез куда-то к себе за пазухи вынуть куклу, которую принёс для собрания в качестве наглядного пособия к лекции на тему политических режимов, м-да…
Таким, значит, был склад ума у Вени. Таким донельзя наглядным. Не смейтесь, господа… Что и куклой не манкировал Веня, чтобы проявлялась наглядность. С нею же убедительность.
Дело в том, что Веня задумал целый цикл лекций на разные темы в порядке просвещения статуев. Режимы ж имелись в виду не простые, а марионеточные. Вот и понадобилась кукла для демонстрации. То есть Вене хотелось показать, как дергают бесы за нитку цельные государства. И преж всего Российскую Федерацию. Кукла натурально представляла собой Россию, само собой, в сарафане, с пшеничной косою и запеченным Венею караваем, выставленном поперёд себя на рушнике, вышитом подсолнухами и красными петухами. Веня не забыл даж про солонку, которая, правда, просыпалась, сместившись за пазухами. Соль жгла Вене царапины на груди (а Веня столько падал, что завсегда был в царапинах), и Вене хотелось, если не задушить, то хотя бы вытащить куклу. Но и, увы, - не суждено было Вене представить на этот раз собранию столь прекраснодушное изделие. (Мы соответственно также как-нибудь в другой раз скажем о кукле, но зато со всеми подробностями. Щас же…).
- Значит, заели тя, Веня, начальники…
Ещё и не выказав лучезарного личика куклы, Веня засунул цирцею обратно.
- Нет у меня щас прямого начальства. На пенсиях я. Никому не подчиняюсь. Ток государству.
- Значит, под им ходишь… Оно ж из начальников. Хых… Из тех же чиновников.
- Гниды они! – выскочило из Вени.
Скорей так, по привычке, нежели по делу, выскочило сие из Вени.
Вообще говоря, на этот раз Веня пребывал в некоторой благодарности к государству.
К министрам, Председателю правительства и Презенту.
Право, в благодушном был настроении Веня.
Как ж… Вене прибавили пенсию. Ни много, ни мало, на пять цельных целковых в месяц. Считай, на бутылку молока – цельную, да ишо на полбулки хлеба. Ежели есть по крошке, на месяц хватит. Существенная прибавка. Правда, посушить хлебец надо будет… А то заплесневеет булка. Если на месяц растягивать. Конечно, скажем, главы госкорпораций (ВТБ там, Роснано, Сколково) ток за день получают зарплаты на сто тыщ булок. Веня не знает, куда они их запихивают. Вене ж, конечно, ваще не впрок - пенсия – вся до копейки на папироски идёт. Дорогие ж нынче папироски. Да и от них только вред. Выходит, пенсию вообще не нужно давать Вене. Таким, как Веня, ток вредить пенсией. Куды только и смотрит правительство!.. А так что же… Святым духом питается Веня. Вкруг ж головы зато – ауры… Скоро, скоро святым сделается Веня.
И тем не менее.
Такова сила привычки.
- Крапивное семя! Чернильные души! Гнус! Все энти чинуши! - наново излетело из Вени.
И эх. Эх, эх. Вот тут то…
Что тут началось, господа!
Залетев откуда-то сбоку, как ни в чём не бывало, черненькая такая, злая и кусучая, села на оратора муха…
Только отмахнулся Веня, как две село.
Покрупнее.
Должен заметить. Эт уже третье ( как б не напутать со счётом), третье уж нашествие насекомых случилось на Веню. Первое, между прочим, произошло по причине того, что Веня вознамерился возвести на княжение в граде Орле царя… Между нами - Иоанна Грозного. То есть, как только скульптура прибудет в Орёл. Всё упорней подобного рода слухи доносились до статуй, всё чаще и чаще. И, мол, посадит царя Веня на трон, хоть и скульптура, тут ж положение изменится… Поскольку, грят, самодержец приедет с опричными. Опричные ж у него, аки собаки (так выразился Веня). Инд, с мётлами. Зараз выметут всяческий гнус. Всяческую орловскую нечисть. Дале, мол, Москву брать поедут. В столице изводить гнус!
Тут, понятно, гнус и накинулся на Веню.
В другой раз энти скорпиёны хотели покусать Веню, когда Веня про бесов лекцию скульптурам вчинил.
Тут третий раз, значит, случился.
Хошь, не хошь, задумаешься: случайно ли? С чего эт?
Конечно, конечно, нельзя сказать, что кровососы ни за так, ни за что гонялись за Веней, похоже, и впрямь принимали себя за высшее некое сословие. А можа и были им? Хто знает…
Вишь, как… Ругал-то Веня чиновников, чиновников крыл матом, а энти - они к себе относили матерки Венины. Как если бы Веня и даж сугубо противу них шел. С того и мстили Вене.
Конечно, конечно, нельзя утверждать, что чиновники неким загадочным и неустановленным образом превратились в эти самые, в подлые насекомые… Как-то переселились в них. Хотя… Переселились и, значитца, право заимели. То есть на законных основаниях жалить и кусать, вообще изводить Веню, устраивать ему столь мученическую жизнь. Пра. Как если б под пыткой жил Веня (денно и нощно), какой-т утонченной, только тем и занимался, что вынимал из груди жала. Ладно б с под кожи, с души выковыривал. «Понимаешь, как-т духовно они стали жалить. Так, от, научились. Худшая… Прост, невыносимая пытка».
Конечно, конечно, Веня уже совершенно путался… Кто, где и чё.
- Так завсегда, - сказал живописец в некотором ещё недоумении. – Так, так… Так веками они, - (и все-таки тут Веня поправился, сказал, что имеет в виду начальников). – Завсегда так, от, на народ наш садились. Садились и кровь нашу пили! – Веня подумал. – Бочками, - проговорил, - пили. Если собрать… В нутрях у самого у меня капли и той не остались. Давеча из пальца кровь брали, а она – не течёт... Всю выпили.
Ххых, вечерело.
Определенно, случилось какое-то недопонимание в гнусе.
Веня хлопнул на себе комара.
Заметим, экземпляр был преогромный, редкой породы, не встречались такие Вене. Должно быть, напух кровью.
Следом пчела над Вениамином Ивановичем закружилась.
Хоть и не имела прямого отношения к гнусу, а всё ж…
На барыню походила.
Барыня барыней, а от укуса вмереть можно. Особо ежели в язык жалом вонзится.
Катерина Львовна заметила, что пчела так, без каких либо намерений прилетела, то есть, без того, чтоб укусить.
Верно, на духи Венины.
Это уже вошло в обычай шутить так над Веней.
Может, на медовуху, прибавила Любовь Онисимовна.
Северьяныч выразил устоявшееся собственное мнение, что ром у Вени такой запашистый. Тут опять:
- Слепень!.. - (заметим, как в прошлый, в предыдущий раз). - Бычий! – ойкнула Любовь Онисимовна.
- Планирует! – пробасил дьяк.
- Прямо на нос!
- Бей ейного, Веня!
Веня взбесился.
- Нет, впрямь, нет, пра, что за нашествие!..
Веня крутанулся на месте, увёртываясь от нападений, несколько стеснительно размахивая руками.
В воздухе, правда, сделалось некое (теперь настоящее) столпотворение. Причём из неправдоподобно крупных и весьма (на этот раз) красивых, даж обаятельных насекомых, таких нарядных, таких представительных. От чему всё более дивился Веня. Некоторые особи из жуков и жучих были как бы в платьях, прозрачных, даж с воланами, даже в пачках. Туфелек, правда, не было на них. Откуда и налетело… Появились (к вящему и очередному изумлению Вени) стрекозы и бабочки, которые будто в вальсе кружились над головой Вени, перед восхищёнными его глазами (да, да, тут же Веня пришёл в восхищение), разве что не случилось в сквере пианолы с механическими звуками и объявленного распорядителем, ну, Повелителем мух, бала, то есть согласно языческому церемониалу, во главе с Вельзевулом. Впрочем, что до звуков, звуки заменял шёлковый шум крыл. Воздух ходил волнами. Золотая пыль стояла столбом (слетала с бабочек). Груди насекомых, головы и даже сяжки, крылья и брюшки были словно обрызганы солнцем! Осыпаны брильянтами, инд, жемчугами, а то светились рубинами, сияли, сияли и лезли в очи Вене будто со звёзд царевых и - орденов, таких, как, от, у фельдмаршала… Веня присмотрелся. Нет, не к фельдмаршалу. К насекомым. Вперился взглядом в жуков. Немножко влюблено и отуманено проследил за мелькнувшей пред очами (верно, на ресницу к Вене садилась), за шальною в шоколадной шали с бордовой каймою бабочкой. Ах, улетела! Только опахнула многоцветной пыльцой. Все о;соби и осо;бы, как женского, так и мужеского полу (почему-то именно так подумалось Венечке), были впрямь как б в перевязях и с лентами (для орденов?), вообще отмечены какими-то чудными знаками ( как если б ностранцы) - то в виде овалов, то зубчиков, то ромбиков, а то и крестов. И все удивительно пышные, сдобные, пухлые и - «жопастые» (так утверждал Веня). Дамы в шёлковых и атласных платьях, мужи в кафтанах красного бархату, с меховой оторочкою, зеленой и жолтою, камзолы – парчовые. Все такие помпезные и вальяжные.
- Так эт ж они! Точно! Они сами и есть!.. вскричал вдруг заполошно Вениамин Иванович.
- Кто, Веня?
Лица не было на Вене.
Веня мучительно размышлял.
Очевидно было для Вени: все энти шишки на ровном месте, жучки и паучки, козявки разные, что бы и как бы там ни было, - были при званиях и даж должностях, и не маленьких. Ну, может, некоторые – в отставке. Особ сановитые. В возрасте… Вишь, нечленораздельно и с перебоями стрекочут. У иных (причем заметно) наблюдался явно выраженный тремор, эт, когда трясутся конечности. Некоторые потряхивали брюшками и задами. И – ве;ками!.. Иные ж стояли (ходили тож, правильней сказать, прыгали) – как бы на палочках. Палочки у них, если они садились, складывались. Сами ну очень согбенные. Тем не менее – прыткие. Энти всем своим видом и даж выраженьем ворсинок и брюшек выказывали некую царственность. В основном почему-то – небритые. В большинстве. Ладно, которые с пушком. Но протчие… Хотя. Какое то уважение (невольное) вызывали те, которые были при бакенбардах, гм… Различал же и таких Веня… В основном же, гм, гм, летали - с бородами. Так передавал мне Веня. Так видел живописец. Бороды - скобой. Весьма окладистые. Безусловно, безусловно, при званиях. Только знаки отличия непривычные. Не нынешнего и даж не советского режиму и пошибу… «Неуж?..» Веня даже побледнел. «Неуж ишо царского?..» Но с чего эт? Откуда? И для чё? Что за знамения такие даются Вене? Чем так растревожил насекомых и как если б пробудил Веня? Может, снится сие Вене? Самому…
Не, не, правда, каки-т платья у них на особку… Какого-т кроя мундиры… средневекового.
- Эт ж… Дык, конечно… Бояре! – выскочило из Вени.
- Та боярыни, - сказал. - С воеводами. Вишь, как выпендриваются. Как выпячиваются! И он, он. Статс-дамы. Хххх… Шталмейстеры. Гофмаршалы. Советники, статс-секретари… Всякая придворная челядь. Ваще вельможи! Дореволюционные! Явились… Иные, как мухи!.. Иные, как жуки! Дамы, как бабочки и стрекозы. В таком, от, обличье… Вишь, какие духовитые, какие толстые, быдто в шубах.
Бабочки исчезли… Вообще всякие дамы. Похоже, попрятались.
Жуков, сановитых, напротив, прибавилось.
Само собой, мух.
Каких-то особо зловредных. Ненасытных и крупных.
Предзакатное солнце, рассказывал Веня, провалившись меж туч, осветило тревожным светом сие летучее собрание, обагрило гнус, словно кровью его помазав.
Воздух взгудел.
В глазах зарябило от слепней.
Слепни метались.
Выше над ними, зависнув в воздухе, как бы заседал «штаб» (по определению Вени). Как б образовалось отдельное собрание (в этом был даже убеждён Веня) из крайне высоких особ, судя по всему необыкновенно важных, «ликом впрямь царственных». Некоторые особы, передавал Веня, рыдали.
Похоже было на то, что в «ставке» (по Вениной терминологии) образовалась паника.
У шершней (а именно они составляли большинство «штабистов») было столь мрачное выражение (конечно, нельзя сказать, что в лицах, а как бы в самой «ихней осанке»), столь постное, что как бы тьмой покрывались, чернели сии паразиты. И многие скрючивались. И бились в судорогах. Прямо в воздухе. Как если бы от неведомой эпидемии. Не то свихивались, безумея от неустановленных ещё обстоятельств.
Слева, сбоку, плотно и сплошь будто из пневматической пушки ударило, подкинуло породистый гнус и повалило - воздухом - наземь.
С юго-востока, навстречу закатному солнцу тучей на город нечто накатывало. Валом. Гудом. Массой. Так рассказывал Веня. Воздух, который бросил наземь «енералов», как раз и двигался поперед этой массы.
Летели, пищали, свистели сонмы комариков.
«Маленьких- маленьких, тощеньких-тощеньких»…
«Рабочий люд» (так убеждал меня Веня) «служивые», «вообще хрестьяне».
По земле ж мураши (ползком, перебегая) и тоже тьмой подвигались на город, чёрные и рыжие, на «толстосумов», на всех энтих дородных и разжиревших тварей. Выскакивали из под тротуаров, лезли изнутри скамеек (древоточцы), сползали со стволов и листьев (садовые).
За ними – тля…
Ну и мушицы – мелкие, мелкие такие, глазом неухватные, едва и видимые - россыпями там и сям взлетали с пней, с навозных куч, с прочей разной гадости, в которой возились и, может, даже жили. В ней же и зарождались.
На лету, на ходу все энти скопища соединялись, перестраивались, принимали подобие «умственной» (сознательной) организации…
«Можешь верить, можешь не верить, Яковлевич! - заклинал меня Веня, рассказывая мне о «Господом данном ему видении». – Я видел! На глазах моих совершалась натуральная революция! То есть восстание, хых, энтих самых «животных с насечками», класса Ins;cta. Самых пресамых мелких. Насток мелких, что чрез мелкоскоп не видно. Противу чудовищ! Такой величины были другие! И не подумал бы, что эт тож насекомые. Без обиняков, Яковлевич. У дома на Карачевской 12/3 развернулась энта, такого масштаба, что не меньше Вселенского, битва! С непостижимыми для разума превращениями!»
Так глаголел мне Веня.
«Я конечно, полагал, что спятил! – продолжал Веня. – Во-первых, смещение во времени. Бояре… Это когда они ещё были? Во вторых, какие-т беспозвоночные, верченые, гнутые, крученные, кусучие, ползающие и которые с крылышками… В третьих, как Homo sapiens, будучи человеком, я считал, что и революции - они только среди человеков. А тут среди насекомых. С того и вывел для себя такое умозаключение, что энто был сон, что снится мне сия беспробудная, сногсшибательная катавасия, революцьённая сия кампания. Грешным делом полагал, что через какую-то дырку в ад залетел. И от, значит, не могу никак пробудиться. Теперь же, напротив, боюсь - засыпать. А как снова окажусь в эпицентре сих, не знаю как и сказать, мелкотравчатых, что ли, и вместе - широкомасштабных событий и сил. Инд, окончательно спячу… Ток на деле всё энто было, на деле, Яковлевич, у дома 12 дробь 3, по Карачевской, рядом с церковью. Николай Семенович свидетель. Что хошь, то и думай.
И энти, - наседал на меня Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, - канючил, ныл и ужасался живописец, - энти мушицы и мураши, - Веня делал большие глаза, - не сойти мне с места, Яковлевич, - оне как б шеренгами двигались, как б в тумане, сметая боляринов, да, да, как б на глазах у меня и у статуев произошла энта, не нонешняя, которая надвигается и всенепременно будет, а ещё та , ну, Октябрьская революция! Такие пряники!
Только что не человеки энто перед нами были, - Ins;cta... А так и не отличишь от человеков… - как-то обескуражено произнёс Веня. – Прост одни набухшие кровью, другие – испитые…»
И дале…И далее Веня шпарил, как по учебнику истории (КПСС), хых, непосредственно даже. Но не совсем так. Как-то наглядней, что ли. Как ж, сам видел. Перед глазами ж у Вени разворачивались события.
«Ну в общем такое, от, виденье мне было, Яковлевич, - продолжал Веня. – Инд, на самом деле… Въяве. Летели мушицы - крест на пузо! - в шинелках, в бушлатах, в ватниках, в пиджачках суконных, в гимнастёрочках, в кожаных тужурах, при фуражечках, препоясанные пулемётными лентами, с винтовочками, наперевес, и на штыках несли тех, первых, боляринов, помешиков та буржуев, заводчиков, фабрикантов та банкиров, сам видел. Некоторые вже были как б засушенные, ссохшиеся, будто бы мумии, исчерневшие дочерна, и многие, и те, и другие - мёртвые, и несомые и несущие, однако ж продолжали двигаться, такой в них был запал, такой заряд ненависти, такой, что и в смерти не останавливались. Иные, верно, хрестьяне, неслись как б с вилами, с серпами, на которых кровянились мушиные (но от наикрупнейших мух) яйца, барские, белые. Я как б чрез микроскопу видел, всё в энтом дело, - пояснял Веня - Таким вострым зрением обладал. Отменным. Оттого видел и различал… Солдатики, ну, комарики, те, конечно, с винтовочками. Иные как б в тельняшках летели, - продолжал Веня, - как б матросы, и на лету, значитца, от утопленников освобождались, которые висели на них. Верно, с барж поснимались, может, от самого Черного моря двигались, игде топили всю энту сволочь. Ины шли с кувалдами, как б рабочие, прям со станками, и под прессами там у них, под огнедышащими молотами тож барахтались насекомые, таки, от, крупные, в дохах, с муфтами, нтеллигентные…»
Веня переводил дух.
«Яковлевич!»
«Да, Веня!»
«Я за свою жизнь чего только не перевидел! А тут трясся прямо! Пойми меня, Яковлевич, правильно… Яковлевич! Не то было чудно, чудно и страшно, что мураши, мушки, комарики, все энти козявочки и, значитца, как бы с приборами были, то есть летали и перебегивали по земле с оружием, гм… В жизни впрямь чего не бывает! Подумаешь, насекомые и с винтовочками! Эка невидаль! Ну, положим, положим, что и приснилось… Так для снов же это и вовсе заурядные вещи. Вроде как яйца выеденного не стоят. Совсем даже обычное дело. В снах впрямь и не такое бывает! Однако ж факт – сны и даже видения, которые случаются наяву, они – сбываются. И даже чаще, нежели редко. Даже какими б чудовищными не были. Не то… Пра! Оружие в них ток для вида было!.. Как б для очеловечивания, что ли!.. Хм… Вроде, хоть и насекомые, а есть они часть, честь имеют принадлежать к цивилизации! Как сказано у Иоанна в Евангелии: «Иди и смотри!» Взглянул я и увидел!.. Насекомые они и есть насекомые! Энто всё для очарования – шеренги, ряды, ленты, ну, пулемётные, на тельниках, звёзды на ушанках, эполеты, погоны, ордена на груди. Для приличия, что ли… В упор же я наблюдал! Как они на лету сшибались. Как удушали друг дружку. Кромсали и рвали. Как сдавливали… Как трещали у них стерниты и ломались клешни. Отрывались бошки, отлетали ручки та ножки. Ток стенали они как б по человечьи. Как с помощью жвал, жал, хоботков, ваще челюстей, то есть - напрямую прокалывали врагов, впивались в них и загрызали!.. Живьём!.. Присасывались к ним и пили их кровь!.. Нет, нет… Я в Бога верую. Только я не о человеках. Я о насекомых, Яковлевич!.. От почему, отвращаясь глазами от зрелища, я не удивлялся сему побоищу. Даже не жалел их, ни тех, ни других, ни шершней и слепней, ни мушек, тучами налетавших на них, ради убиения, не жалел, столь лютое невыносимое с обеих сторон было остервенение… Та и чё ж плакать о насекомых то, а?.. Хоть тоже Божьи создания. Стоит ли переживания!.. А?!.. Отдаю отчёт: непотребное, страшное чё-т говорю. И, может, нет ничего страшней сего откровения! Но нечто ещё, много страшнее, открылось мне впереди! Глаза бы мои не видели! Как они, сии мураши да мушицы, опивались вражьею «благородною» кровью! Как они отъедались царским мясом! Но даже и не от сего меня выворачивало. Не от сего мутило меня. Содрогался я оттого, как они разбухали! Вот что!.. Как они на глазах, мураши да комарики, раздувались! Аки клопы! Аки гадюки и жабы! Как, вспухая, твердели у них пищевые зобы и росли горловые мешки! Как они превращались в чудовищ! И, о Господи, самое отвратительное из зрелищ! Они на ходу линяли! Слышно было, как трескала у них кожа, как лопались их покровы! Выворачиваясь наизнанку наподобье чулка, они выходили из них – голые, мокрые, перемазанные кровью, и, просыхая, одевались в новые!
И энти, - не унимался Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, энти мухи при галстухах были. И как одна ****ь все в дорогущих костюмах. В белых. Косили под человеков… На лапках туфли. Лаковые. Штаны широки, свободны. Все при пузах. Подбородки отвисшие. Раздобревшие. Сытые. Тож лицами белые. Как б припудренные. Наодеколоненные. Из бывших, эт как-то видно было, голову на отсечение, из энтих - нардепов, из комбедчиков, продотрядовцев, протчих активистов советских. Таки знаки на лицах их были. М-да. Наркомы и комиссары, видные партгосаппаратчики, красные охфицеры, енералы, следователи чрезвычаек, персоны расстрельных троек, начальники тюрем, надзиратели, вертухаи, лягавые и фараоны. Рабкриноввцы, сановники из рабпартконтроля, профсоюзные деятели. Обкомовские суки, хы, ну, секретари, с секретаршами. Горкомовские да исполкомовские. Райкомовская шваль и шушера. Секретари комсомольские, сучата. Инструкторы. Инспекторы. Уполномоченные. Объездчики. Наконец, кооператоры… Торгсиновские и Орсовские штучки. Снабженцы и заготовители. Директора и председатели заводов и фабрик, трестов и синдикатов, колхозов и совхозов, спецы, зав.базами, складами и конторами, шишки на ровном месте, ой-ё-ёй, сотни и сотни тысяч. Завлабы, ректоры, лекторы, профессоры, доценты, ины просвещенцы, певцы оперны, ххы, и энти были там, на лету пели, грудки выпячивая, даж танцоры подлетали, из народной самодеятельности, и мухи энти всё ещё танцевали, ну и, само собой, писатели там крутились, такие раскормленные, не чета тебе, Яковлевич, а писучи, и они среди гнид там прохаживались, шептались та раскланивались, то налево, а то направо. А у нас, значитца, ни мухобоек, чтоб хлопать их, ни пшикалок, штоб отгонять, ни шпилек, хых, то есть иголок, штоб накалывать, ну, как накалывают бабочек, для музеев, место то им в музее, в коробочках под стеклом, лежать в них пришпиленными… Была одна пшикалка, и ту я на что-то использовал. Словом, дыхать сделалось нечем. Такой, от, плотной массой номенклатурные мухи обступали нас, как б захватывая в клещи и даж стискивая… От! Даж рёбра, даж у статуй потрескивали!»
Веня так рассказывал, что, ей-ей, я будто слышал.
Будто мухи не только на Веню - кидались на статуй!
Как бы до смерти не закусали мучеников!..
Однако, возвращаемся непосредственно на площадь.
- Что ж эт, что же!?. – вскричал вдруг, всполошился Веня, даж всплеснул руками. – А?
- Чё такое, Веня?!.
- Как ж так?.. Значитца, боляринов, помещиков та буржуев извели…
- Ну да, поприхлопывали!
- Порезали, аки ботву!
- Посекли!
- Начисто!
- Тады…- Веню будто заклинило.- Тады…Откуда ж и впрямь взялись энти - новые?!. Номенклатурные. А? Все энти аппаратчики. Политработники. Служащие. Те же буржуи… Хххы.
Веня прям таращился на собрание.
Чего-т не понимал Веня.
- Полезли... Будто грибы. Только ещё хужее! А ить, под корень, царских-то, резали. С корнем повырвали! Повыковыривали. Такую устроили пальбу! Таку бойню! Лютую! Ну вроде и впрямь извели… Не, тут ж наново новёхонькие народилися!.. Будто из мёртвых повылупливались…А? Чего эт такое?..
В лице Вени образовалось горько-недуменное выражение.
- Ладно… Раз, два – и энти, и энти, новые, тож исчезли… В перестройку. С крушением, хых, социализма. С распадом империи. Сами ж меж тем империю развалили. Угробили. Потери такие, как в Отечественную, может, даж большие. И… Как сгинули. Поскладывали с себя полномочия. Посдавали партбилеты. Попрятали ордена. Будто бы их и не было. Никогда. Будто они и не были теми, кем были. Куды-т поуходили. Пропали. Как сквозь землю провалились. Инд, тут же взяли и - вылезли… Как эт? А?
Объявились.
Переодетые. Перекрашенные. Перелицованные.
Бессмертные. Неуничтожимые. Новенькие.
Прошли очередной метаморфоз.
Вывернулись. Извернулись через себя. И заговорили. Закухдали! Запели! Не хочешь, заслушаешься! Так складно, так сладко. Игде ж глаза наши были?.. А?
И те ж над нами партейные, те ж, - вопиял Веня, - ток и то, что перебегивающие, перешмыгивающие из одной в другую партию, игде получше, ну, чистые мытари, бедные, хамелеоны перекрашивающиеся, однако ж хором подпевающие правящей партии, заискивающие пред ею, те ж лживые СМИ, продажные, над ими ж и выше – банкиры и магнаты, сидящие под закулисой, просевшее под них правительство, и дале и вниз по вертикали – государственные подрядчики с миллионными откатами, финансовые спекулянты и шулеры-предприниматели да фирмы их - дочки-матери с фальшивыми зиц председателями для прокачки денег, прочие – всякие мошенники, навроде чёрных риэлторов, агенты и брокеры, страховые и налоговые, разные управляющие, навроде управляющих компаний ЖКХ, региональные и местные провинциальные власти, разворовывающие бюджеты, и те ж судейские, вороватые, те ж следователи, те ж полицейские, отмазывающие преступников, прокуроры, покрывающие следователей, заодно с судейскими, все энти бандюги, вся энта нечисть, все энти кровососы, которые из века в век такой, от, тучей садились на народ, как мухи на сахар, обсасывая ево, обгладывая до косточек, аки собаки, обирая до ниток, набивая себе брюхо, откладывая в карманы, - всё то же… Всё те же… Ни сном, ни духом… Как, что русский народ ещё не спятил!?.
ка, и ту я на что-то использовал. Словом, дыхать сделалось нечем. Такой, от, плотной массой номенклатурные мухи обступали нас, как б захватывая в клещи и даж стискивая… От! Даж рёбра, даж у статуй потрескивали!»
Веня так рассказывал, что, ей-ей, я будто слышал.
Будто мухи не только на Веню - кидались на статуй!
Как бы до смерти не закусали мучеников!..
Однако, возвращаемся непосредственно на площадь.
- Что ж эт, что же!?. – вскричал вдруг, всполошился Веня, даж всплеснул руками. – А?
- Чё такое, Веня?!.
- Как ж так?.. Значитца, боляринов, помещиков та буржуев извели…
- Ну да, поприхлопывали!
- Порезали, аки ботву!
- Посекли!
- Начисто!
- Тады…- Веню будто заклинило.- Тады…Откуда ж и впрямь взялись энти - новые?!. Номенклатурные. А? Все энти аппаратчики. Политработники. Служащие. Те же буржуи… Хххы.
Веня прям таращился на собрание.
Чего-т не понимал Веня.
- Полезли... Будто грибы. Только ещё хужее! А ить, под корень, царских-то, резали. С корнем повырвали! Повыковыривали. Такую устроили пальбу! Таку бойню! Лютую! Ну вроде и впрямь извели… Не, тут ж наново новёхонькие народилися!.. Будто из мёртвых повылупливались…А? Чего эт такое?..
В лице Вени образовалось горько-недуменное выражение.
- Ладно… Раз, два – и энти, и энти, новые, тож исчезли… В перестройку. С крушением, хых, социализма. С распадом империи. Сами ж меж тем империю развалили. Угробили. Потери такие, как в Отечественную, может, даж большие. И… Как сгинули. Поскладывали с себя полномочия. Посдавали партбилеты. Попрятали ордена. Будто бы их и не было. Никогда. Будто они и не были теми, кем были. Куды-т поуходили. Пропали. Как сквозь землю провалились. Инд, тут же взяли и - вылезли… Как эт? А?
Объявились.
Переодетые. Перекрашенные. Перелицованные.
Бессмертные. Неуничтожимые. Новенькие.
Прошли очередной метаморфоз.
Вывернулись. Извернулись через себя. И заговорили. Закухдали! Запели! Не хочешь, заслушаешься! Так складно, так сладко. Игде ж глаза наши были?.. А?
И те ж над нами партейные, те ж, - вопиял Веня, - ток и то, что Глава девятая
Сон о революции и насекомых
Не получилось у Вени с куклами.
То есть в этот раз.
Но может, дальше получится.
«Нас всех ждёт гибель», как-то изрёк мне в те дни Веня и для чего-то заглянул, взял и заглянул мне в глаза.
Я же увидел его.
Да право, какое-то отчаяние и даже мировое, сидело в Вене, что-то копилось в нём, что-то чуял такое Веня. Господи, не приведи! Хотя… Может, только в отношении скульптур, только в отношении каменных идолов срабатывали интуиции Вени.
Конечно, Веня делился своими размышлениями с компанией.
И на это раз, придя с куклой, ещё не вынув её, поделился своим чувством на этот раз с Иван Северьяновичем.
Напротив, заявил Вене на его сомнения Иван Северьянович, из фигур самый рассудительный статуй, фигуры, мол, еще как-то существуют, поскольку каменные.
Что до человеков, сказал, конечно, прикончили бесы человеков, как из твоей же лекции, которую ты нам прочёл, со всей определённостью следует. Перевели в разряд нечеловеческий, можно сказать. Нет больше человеков. Капут Вам, Вень Ваныч! Имею, дескать, на то веские основания говорить так. Статуи и те самостоятельней… Стоят, в ус не дуют, никто их не трогает. Себе дороже дать затрещину статуе. Руку отобьёшь. Фигуры вообще, как изделия – весьма суверенные, то есть сами по себе, и гордые!.. Не то что человеки…
Северьяныч чего-то хотел еще дополнить, но не успел высказаться. Выпнулась Катерина Львовна.
- В сам деле, Вениамин Иванович, сколько тебе можно предлагать, переходи в разряд статуй! Тем самым только подтвердишь факт свово же, как ты выражаешься, энтого, случившегося уже, по факту то есть, метаморфозу.
- Думал уже, - обронил Веня. – Дык, не дадут мне переводу. Не оформлят бумаги… Сам бы я ничё, мне среди вас ндравится. Статью и видом не хуже архитектурных изделий, вполне подхожу, и в доску же свой. Мог бы и постоять на пьедестале заради Отечества! А так, конечно, Катерина Львовна, как рыба, бьюсь об лёд головой. Натурально, задыхиваюсь. Нет мне никуда хода. И выходу тоже. Выброшен я на помойку истории. Ни Мане машины мне не купить, куда там, прокормить бы, и то ладно, чтобы не сдох Манечка, ни Иоанновну не протрезвить, вишь, не для чё, утверждает, не для чё ей жить, ни Муси не вызволить с добровольной ея каторги… Я и сам…будто нету меня. Как-то… по себе, по самому, как по мёртвому, сдуру свечку в церкви поставил. Спохватился, ан, думаю, нет разницы. От так с поставленной и хожу. И от, значитца, теперь за Мусю, за Маню, за бедную Анечку только молюсь про себя - вроде как мёртвому не положено свечки ставить, хоть и за здравие.
Ну и вот. Закончив с речью, Веня, как и обещался, полез куда-то к себе за пазухи вынуть куклу, которую принёс для собрания в качестве наглядного пособия к лекции на тему политических режимов, м-да…
Таким, значит, был склад ума у Вени. Таким донельзя наглядным. Не смейтесь, господа… Что и куклой не манкировал Веня, чтобы проявлялась наглядность. С нею же убедительность.
Дело в том, что Веня задумал целый цикл лекций на разные темы в порядке просвещения статуев. Режимы ж имелись в виду не простые, а марионеточные. Вот и понадобилась кукла для демонстрации. То есть Вене хотелось показать, как дергают бесы за нитку цельные государства. И преж всего Российскую Федерацию. Кукла натурально представляла собой Россию, само собой, в сарафане, с пшеничной косою и запеченным Венею караваем, выставленном поперёд себя на рушнике, вышитом подсолнухами и красными петухами. Веня не забыл даж про солонку, которая, правда, просыпалась, сместившись за пазухами. Соль жгла Вене царапины на груди (а Веня столько падал, что завсегда был в царапинах), и Вене хотелось, если не задушить, то хотя бы вытащить куклу. Но и, увы, - не суждено было Вене представить на этот раз собранию столь прекраснодушное изделие. (Мы соответственно также как-нибудь в другой раз скажем о кукле, но зато со всеми подробностями. Щас же…).
- Значит, заели тя, Веня, начальники…
Ещё и не выказав лучезарного личика куклы, Веня засунул цирцею обратно.
- Нет у меня щас прямого начальства. На пенсиях я. Никому не подчиняюсь. Ток государству.
- Значит, под им ходишь… Оно ж из начальников. Хых… Из тех же чиновников.
- Гниды они! – выскочило из Вени.
Скорей так, по привычке, нежели по делу, выскочило сие из Вени.
Вообще говоря, на этот раз Веня пребывал в некоторой благодарности к государству.
К министрам, Председателю правительства и Презенту.
Право, в благодушном был настроении Веня.
Как ж… Вене прибавили пенсию. Ни много, ни мало, на пять цельных целковых в месяц. Считай, на бутылку молока – цельную, да ишо на полбулки хлеба. Ежели есть по крошке, на месяц хватит. Существенная прибавка. Правда, посушить хлебец надо будет… А то заплесневеет булка. Если на месяц растягивать. Конечно, скажем, главы госкорпораций (ВТБ там, Роснано, Сколково) ток за день получают зарплаты на сто тыщ булок. Веня не знает, куда они их запихивают. Вене ж, конечно, ваще не впрок - пенсия – вся до копейки на папироски идёт. Дорогие ж нынче папироски. Да и от них только вред. Выходит, пенсию вообще не нужно давать Вене. Таким, как Веня, ток вредить пенсией. Куды только и смотрит правительство!.. А так что же… Святым духом питается Веня. Вкруг ж головы зато – ауры… Скоро, скоро святым сделается Веня.
И тем не менее.
Такова сила привычки.
- Крапивное семя! Чернильные души! Гнус! Все энти чинуши! - наново излетело из Вени.
И эх. Эх, эх. Вот тут то…
Что тут началось, господа!
Залетев откуда-то сбоку, как ни в чём не бывало, черненькая такая, злая и кусучая, села на оратора муха…
Только отмахнулся Веня, как две село.
Покрупнее.
Должен заметить. Эт уже третье ( как б не напутать со счётом), третье уж нашествие насекомых случилось на Веню. Первое, между прочим, произошло по причине того, что Веня вознамерился возвести на княжение в граде Орле царя… Между нами - Иоанна Грозного. То есть, как только скульптура прибудет в Орёл. Всё упорней подобного рода слухи доносились до статуй, всё чаще и чаще. И, мол, посадит царя Веня на трон, хоть и скульптура, тут ж положение изменится… Поскольку, грят, самодержец приедет с опричными. Опричные ж у него, аки собаки (так выразился Веня). Инд, с мётлами. Зараз выметут всяческий гнус. Всяческую орловскую нечисть. Дале, мол, Москву брать поедут. В столице изводить гнус!
Тут, понятно, гнус и накинулся на Веню.
В другой раз энти скорпиёны хотели покусать Веню, когда Веня про бесов лекцию скульптурам вчинил.
Тут третий раз, значит, случился.
Хошь, не хошь, задумаешься: случайно ли? С чего эт?
Конечно, конечно, нельзя сказать, что кровососы ни за так, ни за что гонялись за Веней, похоже, и впрямь принимали себя за высшее некое сословие. А можа и были им? Хто знает…
Вишь, как… Ругал-то Веня чиновников, чиновников крыл матом, а энти - они к себе относили матерки Венины. Как если бы Веня и даж сугубо противу них шел. С того и мстили Вене.
Конечно, конечно, нельзя утверждать, что чиновники неким загадочным и неустановленным образом превратились в эти самые, в подлые насекомые… Как-то переселились в них. Хотя… Переселились и, значитца, право заимели. То есть на законных основаниях жалить и кусать, вообще изводить Веню, устраивать ему столь мученическую жизнь. Пра. Как если б под пыткой жил Веня (денно и нощно), какой-т утонченной, только тем и занимался, что вынимал из груди жала. Ладно б с под кожи, с души выковыривал. «Понимаешь, как-т духовно они стали жалить. Так, от, научились. Худшая… Прост, невыносимая пытка».
Конечно, конечно, Веня уже совершенно путался… Кто, где и чё.
- Так завсегда, - сказал живописец в некотором ещё недоумении. – Так, так… Так веками они, - (и все-таки тут Веня поправился, сказал, что имеет в виду начальников). – Завсегда так, от, на народ наш садились. Садились и кровь нашу пили! – Веня подумал. – Бочками, - проговорил, - пили. Если собрать… В нутрях у самого у меня капли и той не остались. Давеча из пальца кровь брали, а она – не течёт... Всю выпили.
Ххых, вечерело.
Определенно, случилось какое-то недопонимание в гнусе.
Веня хлопнул на себе комара.
Заметим, экземпляр был преогромный, редкой породы, не встречались такие Вене. Должно быть, напух кровью.
Следом пчела над Вениамином Ивановичем закружилась.
Хоть и не имела прямого отношения к гнусу, а всё ж…
На барыню походила.
Барыня барыней, а от укуса вмереть можно. Особо ежели в язык жалом вонзится.
Катерина Львовна заметила, что пчела так, без каких либо намерений прилетела, то есть, без того, чтоб укусить.
Верно, на духи Венины.
Это уже вошло в обычай шутить так над Веней.
Может, на медовуху, прибавила Любовь Онисимовна.
Северьяныч выразил устоявшееся собственное мнение, что ром у Вени такой запашистый. Тут опять:
- Слепень!.. - (заметим, как в прошлый, в предыдущий раз). - Бычий! – ойкнула Любовь Онисимовна.
- Планирует! – пробасил дьяк.
- Прямо на нос!
- Бей ейного, Веня!
Веня взбесился.
- Нет, впрямь, нет, пра, что за нашествие!..
Веня крутанулся на месте, увёртываясь от нападений, несколько стеснительно размахивая руками.
В воздухе, правда, сделалось некое (теперь настоящее) столпотворение. Причём из неправдоподобно крупных и весьма (на этот раз) красивых, даж обаятельных насекомых, таких нарядных, таких представительных. От чему всё более дивился Веня. Некоторые особи из жуков и жучих были как бы в платьях, прозрачных, даж с воланами, даже в пачках. Туфелек, правда, не было на них. Откуда и налетело… Появились (к вящему и очередному изумлению Вени) стрекозы и бабочки, которые будто в вальсе кружились над головой Вени, перед восхищёнными его глазами (да, да, тут же Веня пришёл в восхищение), разве что не случилось в сквере пианолы с механическими звуками и объявленного распорядителем, ну, Повелителем мух, бала, то есть согласно языческому церемониалу, во главе с Вельзевулом. Впрочем, что до звуков, звуки заменял шёлковый шум крыл. Воздух ходил волнами. Золотая пыль стояла столбом (слетала с бабочек). Груди насекомых, головы и даже сяжки, крылья и брюшки были словно обрызганы солнцем! Осыпаны брильянтами, инд, жемчугами, а то светились рубинами, сияли, сияли и лезли в очи Вене будто со звёзд царевых и - орденов, таких, как, от, у фельдмаршала… Веня присмотрелся. Нет, не к фельдмаршалу. К насекомым. Вперился взглядом в жуков. Немножко влюблено и отуманено проследил за мелькнувшей пред очами (верно, на ресницу к Вене садилась), за шальною в шоколадной шали с бордовой каймою бабочкой. Ах, улетела! Только опахнула многоцветной пыльцой. Все о;соби и осо;бы, как женского, так и мужеского полу (почему-то именно так подумалось Венечке), были впрямь как б в перевязях и с лентами (для орденов?), вообще отмечены какими-то чудными знаками ( как если б ностранцы) - то в виде овалов, то зубчиков, то ромбиков, а то и крестов. И все удивительно пышные, сдобные, пухлые и - «жопастые» (так утверждал Веня). Дамы в шёлковых и атласных платьях, мужи в кафтанах красного бархату, с меховой оторочкою, зеленой и жолтою, камзолы – парчовые. Все такие помпезные и вальяжные.
- Так эт ж они! Точно! Они сами и есть!.. вскричал вдруг заполошно Вениамин Иванович.
- Кто, Веня?
Лица не было на Вене.
Веня мучительно размышлял.
Очевидно было для Вени: все энти шишки на ровном месте, жучки и паучки, козявки разные, что бы и как бы там ни было, - были при званиях и даж должностях, и не маленьких. Ну, может, некоторые – в отставке. Особ сановитые. В возрасте… Вишь, нечленораздельно и с перебоями стрекочут. У иных (причем заметно) наблюдался явно выраженный тремор, эт, когда трясутся конечности. Некоторые потряхивали брюшками и задами. И – ве;ками!.. Иные ж стояли (ходили тож, правильней сказать, прыгали) – как бы на палочках. Палочки у них, если они садились, складывались. Сами ну очень согбенные. Тем не менее – прыткие. Энти всем своим видом и даж выраженьем ворсинок и брюшек выказывали некую царственность. В основном почему-то – небритые. В большинстве. Ладно, которые с пушком. Но протчие… Хотя. Какое то уважение (невольное) вызывали те, которые были при бакенбардах, гм… Различал же и таких Веня… В основном же, гм, гм, летали - с бородами. Так передавал мне Веня. Так видел живописец. Бороды - скобой. Весьма окладистые. Безусловно, безусловно, при званиях. Только знаки отличия непривычные. Не нынешнего и даж не советского режиму и пошибу… «Неуж?..» Веня даже побледнел. «Неуж ишо царского?..» Но с чего эт? Откуда? И для чё? Что за знамения такие даются Вене? Чем так растревожил насекомых и как если б пробудил Веня? Может, снится сие Вене? Самому…
Не, не, правда, каки-т платья у них на особку… Какого-т кроя мундиры… средневекового.
- Эт ж… Дык, конечно… Бояре! – выскочило из Вени.
- Та боярыни, - сказал. - С воеводами. Вишь, как выпендриваются. Как выпячиваются! И он, он. Статс-дамы. Хххх… Шталмейстеры. Гофмаршалы. Советники, статс-секретари… Всякая придворная челядь. Ваще вельможи! Дореволюционные! Явились… Иные, как мухи!.. Иные, как жуки! Дамы, как бабочки и стрекозы. В таком, от, обличье… Вишь, какие духовитые, какие толстые, быдто в шубах.
Бабочки исчезли… Вообще всякие дамы. Похоже, попрятались.
Жуков, сановитых, напротив, прибавилось.
Само собой, мух.
Каких-то особо зловредных. Ненасытных и крупных.
Предзакатное солнце, рассказывал Веня, провалившись меж туч, осветило тревожным светом сие летучее собрание, обагрило гнус, словно кровью его помазав.
Воздух взгудел.
В глазах зарябило от слепней.
Слепни метались.
Выше над ними, зависнув в воздухе, как бы заседал «штаб» (по определению Вени). Как б образовалось отдельное собрание (в этом был даже убеждён Веня) из крайне высоких особ, судя по всему необыкновенно важных, «ликом впрямь царственных». Некоторые особы, передавал Веня, рыдали.
Похоже было на то, что в «ставке» (по Вениной терминологии) образовалась паника.
У шершней (а именно они составляли большинство «штабистов») было столь мрачное выражение (конечно, нельзя сказать, что в лицах, а как бы в самой «ихней осанке»), столь постное, что как бы тьмой покрывались, чернели сии паразиты. И многие скрючивались. И бились в судорогах. Прямо в воздухе. Как если бы от неведомой эпидемии. Не то свихивались, безумея от неустановленных ещё обстоятельств.
Слева, сбоку, плотно и сплошь будто из пневматической пушки ударило, подкинуло породистый гнус и повалило - воздухом - наземь.
С юго-востока, навстречу закатному солнцу тучей на город нечто накатывало. Валом. Гудом. Массой. Так рассказывал Веня. Воздух, который бросил наземь «енералов», как раз и двигался поперед этой массы.
Летели, пищали, свистели сонмы комариков.
«Маленьких- маленьких, тощеньких-тощеньких»…
«Рабочий люд» (так убеждал меня Веня) «служивые», «вообще хрестьяне».
По земле ж мураши (ползком, перебегая) и тоже тьмой подвигались на город, чёрные и рыжие, на «толстосумов», на всех энтих дородных и разжиревших тварей. Выскакивали из под тротуаров, лезли изнутри скамеек (древоточцы), сползали со стволов и листьев (садовые).
За ними – тля…
Ну и мушицы – мелкие, мелкие такие, глазом неухватные, едва и видимые - россыпями там и сям взлетали с пней, с навозных куч, с прочей разной гадости, в которой возились и, может, даже жили. В ней же и зарождались.
На лету, на ходу все энти скопища соединялись, перестраивались, принимали подобие «умственной» (сознательной) организации…
«Можешь верить, можешь не верить, Яковлевич! - заклинал меня Веня, рассказывая мне о «Господом данном ему видении». – Я видел! На глазах моих совершалась натуральная революция! То есть восстание, хых, энтих самых «животных с насечками», класса Ins;cta. Самых пресамых мелких. Насток мелких, что чрез мелкоскоп не видно. Противу чудовищ! Такой величины были другие! И не подумал бы, что эт тож насекомые. Без обиняков, Яковлевич. У дома на Карачевской 12/3 развернулась энта, такого масштаба, что не меньше Вселенского, битва! С непостижимыми для разума превращениями!»
Так глаголел мне Веня.
«Я конечно, полагал, что спятил! – продолжал Веня. – Во-первых, смещение во времени. Бояре… Это когда они ещё были? Во вторых, какие-т беспозвоночные, верченые, гнутые, крученные, кусучие, ползающие и которые с крылышками… В третьих, как Homo sapiens, будучи человеком, я считал, что и революции - они только среди человеков. А тут среди насекомых. С того и вывел для себя такое умозаключение, что энто был сон, что снится мне сия беспробудная, сногсшибательная катавасия, революцьённая сия кампания. Грешным делом полагал, что через какую-то дырку в ад залетел. И от, значит, не могу никак пробудиться. Теперь же, напротив, боюсь - засыпать. А как снова окажусь в эпицентре сих, не знаю как и сказать, мелкотравчатых, что ли, и вместе - широкомасштабных событий и сил. Инд, окончательно спячу… Ток на деле всё энто было, на деле, Яковлевич, у дома 12 дробь 3, по Карачевской, рядом с церковью. Николай Семенович свидетель. Что хошь, то и думай.
И энти, - наседал на меня Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, - канючил, ныл и ужасался живописец, - энти мушицы и мураши, - Веня делал большие глаза, - не сойти мне с места, Яковлевич, - оне как б шеренгами двигались, как б в тумане, сметая боляринов, да, да, как б на глазах у меня и у статуев произошла энта, не нонешняя, которая надвигается и всенепременно будет, а ещё та , ну, Октябрьская революция! Такие пряники!
Только что не человеки энто перед нами были, - Ins;cta... А так и не отличишь от человеков… - как-то обескуражено произнёс Веня. – Прост одни набухшие кровью, другие – испитые…»
И дале…И далее Веня шпарил, как по учебнику истории (КПСС), хых, непосредственно даже. Но не совсем так. Как-то наглядней, что ли. Как ж, сам видел. Перед глазами ж у Вени разворачивались события.
«Ну в общем такое, от, виденье мне было, Яковлевич, - продолжал Веня. – Инд, на самом деле… Въяве. Летели мушицы - крест на пузо! - в шинелках, в бушлатах, в ватниках, в пиджачках суконных, в гимнастёрочках, в кожаных тужурах, при фуражечках, препоясанные пулемётными лентами, с винтовочками, наперевес, и на штыках несли тех, первых, боляринов, помешиков та буржуев, заводчиков, фабрикантов та банкиров, сам видел. Некоторые вже были как б засушенные, ссохшиеся, будто бы мумии, исчерневшие дочерна, и многие, и те, и другие - мёртвые, и несомые и несущие, однако ж продолжали двигаться, такой в них был запал, такой заряд ненависти, такой, что и в смерти не останавливались. Иные, верно, хрестьяне, неслись как б с вилами, с серпами, на которых кровянились мушиные (но от наикрупнейших мух) яйца, барские, белые. Я как б чрез микроскопу видел, всё в энтом дело, - пояснял Веня - Таким вострым зрением обладал. Отменным. Оттого видел и различал… Солдатики, ну, комарики, те, конечно, с винтовочками. Иные как б в тельняшках летели, - продолжал Веня, - как б матросы, и на лету, значитца, от утопленников освобождались, которые висели на них. Верно, с барж поснимались, может, от самого Черного моря двигались, игде топили всю энту сволочь. Ины шли с кувалдами, как б рабочие, прям со станками, и под прессами там у них, под огнедышащими молотами тож барахтались насекомые, таки, от, крупные, в дохах, с муфтами, нтеллигентные…»
Веня переводил дух.
«Яковлевич!»
«Да, Веня!»
«Я за свою жизнь чего только не перевидел! А тут трясся прямо! Пойми меня, Яковлевич, правильно… Яковлевич! Не то было чудно, чудно и страшно, что мураши, мушки, комарики, все энти козявочки и, значитца, как бы с приборами были, то есть летали и перебегивали по земле с оружием, гм… В жизни впрямь чего не бывает! Подумаешь, насекомые и с винтовочками! Эка невидаль! Ну, положим, положим, что и приснилось… Так для снов же это и вовсе заурядные вещи. Вроде как яйца выеденного не стоят. Совсем даже обычное дело. В снах впрямь и не такое бывает! Однако ж факт – сны и даже видения, которые случаются наяву, они – сбываются. И даже чаще, нежели редко. Даже какими б чудовищными не были. Не то… Пра! Оружие в них ток для вида было!.. Как б для очеловечивания, что ли!.. Хм… Вроде, хоть и насекомые, а есть они часть, честь имеют принадлежать к цивилизации! Как сказано у Иоанна в Евангелии: «Иди и смотри!» Взглянул я и увидел!.. Насекомые они и есть насекомые! Энто всё для очарования – шеренги, ряды, ленты, ну, пулемётные, на тельниках, звёзды на ушанках, эполеты, погоны, ордена на груди. Для приличия, что ли… В упор же я наблюдал! Как они на лету сшибались. Как удушали друг дружку. Кромсали и рвали. Как сдавливали… Как трещали у них стерниты и ломались клешни. Отрывались бошки, отлетали ручки та ножки. Ток стенали они как б по человечьи. Как с помощью жвал, жал, хоботков, ваще челюстей, то есть - напрямую прокалывали врагов, впивались в них и загрызали!.. Живьём!.. Присасывались к ним и пили их кровь!.. Нет, нет… Я в Бога верую. Только я не о человеках. Я о насекомых, Яковлевич!.. От почему, отвращаясь глазами от зрелища, я не удивлялся сему побоищу. Даже не жалел их, ни тех, ни других, ни шершней и слепней, ни мушек, тучами налетавших на них, ради убиения, не жалел, столь лютое невыносимое с обеих сторон было остервенение… Та и чё ж плакать о насекомых то, а?.. Хоть тоже Божьи создания. Стоит ли переживания!.. А?!.. Отдаю отчёт: непотребное, страшное чё-т говорю. И, может, нет ничего страшней сего откровения! Но нечто ещё, много страшнее, открылось мне впереди! Глаза бы мои не видели! Как они, сии мураши да мушицы, опивались вражьею «благородною» кровью! Как они отъедались царским мясом! Но даже и не от сего меня выворачивало. Не от сего мутило меня. Содрогался я оттого, как они разбухали! Вот что!.. Как они на глазах, мураши да комарики, раздувались! Аки клопы! Аки гадюки и жабы! Как, вспухая, твердели у них пищевые зобы и росли горловые мешки! Как они превращались в чудовищ! И, о Господи, самое отвратительное из зрелищ! Они на ходу линяли! Слышно было, как трескала у них кожа, как лопались их покровы! Выворачиваясь наизнанку наподобье чулка, они выходили из них – голые, мокрые, перемазанные кровью, и, просыхая, одевались в новые!
И энти, - не унимался Веня, - ты не поверишь, Яковлевич, энти мухи при галстухах были. И как одна ****ь все в дорогущих костюмах. В белых. Косили под человеков… На лапках туфли. Лаковые. Штаны широки, свободны. Все при пузах. Подбородки отвисшие. Раздобревшие. Сытые. Тож лицами белые. Как б припудренные. Наодеколоненные. Из бывших, эт как-то видно было, голову на отсечение, из энтих - нардепов, из комбедчиков, продотрядовцев, протчих активистов советских. Таки знаки на лицах их были. М-да. Наркомы и комиссары, видные партгосаппаратчики, красные охфицеры, енералы, следователи чрезвычаек, персоны расстрельных троек, начальники тюрем, надзиратели, вертухаи, лягавые и фараоны. Рабкриноввцы, сановники из рабпартконтроля, профсоюзные деятели. Обкомовские суки, хы, ну, секретари, с секретаршами. Горкомовские да исполкомовские. Райкомовская шваль и шушера. Секретари комсомольские, сучата. Инструкторы. Инспекторы. Уполномоченные. Объездчики. Наконец, кооператоры… Торгсиновские и Орсовские штучки. Снабженцы и заготовители. Директора и председатели заводов и фабрик, трестов и синдикатов, колхозов и совхозов, спецы, зав.базами, складами и конторами, шишки на ровном месте, ой-ё-ёй, сотни и сотни тысяч. Завлабы, ректоры, лекторы, профессоры, доценты, ины просвещенцы, певцы оперны, ххы, и энти были там, на лету пели, грудки выпячивая, даж танцоры подлетали, из народной самодеятельности, и мухи энти всё ещё танцевали, ну и, само собой, писатели там крутились, такие раскормленные, не чета тебе, Яковлевич, а писучи, и они среди гнид там прохаживались, шептались та раскланивались, то налево, а то направо. А у нас, значитца, ни мухобоек, чтоб хлопать их, ни пшикалок, штоб отгонять, ни шпилек, хых, то есть иголок, штоб накалывать, ну, как накалывают бабочек, для музеев, место то им в музее, в коробочках под стеклом, лежать в них пришпиленными… Была одна пшикалка, и ту я на что-то использовал. Словом, дыхать сделалось нечем. Такой, от, плотной массой номенклатурные мухи обступали нас, как б захватывая в клещи и даж стискивая… От! Даж рёбра, даж у статуй потрескивали!»
Веня так рассказывал, что, ей-ей, я будто слышал.
Будто мухи не только на Веню - кидались на статуй!
Как бы до смерти не закусали мучеников!..
Однако, возвращаемся непосредственно на площадь.
- Что ж эт, что же!?. – вскричал вдруг, всполошился Веня, даж всплеснул руками. – А?
- Чё такое, Веня?!.
- Как ж так?.. Значитца, боляринов, помещиков та буржуев извели…
- Ну да, поприхлопывали!
- Порезали, аки ботву!
- Посекли!
- Начисто!
- Тады…- Веню будто заклинило.- Тады…Откуда ж и впрямь взялись энти - новые?!. Номенклатурные. А? Все энти аппаратчики. Политработники. Служащие. Те же буржуи… Хххы.
Веня прям таращился на собрание.
Чего-т не понимал Веня.
- Полезли... Будто грибы. Только ещё хужее! А ить, под корень, царских-то, резали. С корнем повырвали! Повыковыривали. Такую устроили пальбу! Таку бойню! Лютую! Ну вроде и впрямь извели… Не, тут ж наново новёхонькие народилися!.. Будто из мёртвых повылупливались…А? Чего эт такое?..
В лице Вени образовалось горько-недуменное выражение.
- Ладно… Раз, два – и энти, и энти, новые, тож исчезли… В перестройку. С крушением, хых, социализма. С распадом империи. Сами ж меж тем империю развалили. Угробили. Потери такие, как в Отечественную, может, даж большие. И… Как сгинули. Поскладывали с себя полномочия. Посдавали партбилеты. Попрятали ордена. Будто бы их и не было. Никогда. Будто они и не были теми, кем были. Куды-т поуходили. Пропали. Как сквозь землю провалились. Инд, тут же взяли и - вылезли… Как эт? А?
Объявились.
Переодетые. Перекрашенные. Перелицованные.
Бессмертные. Неуничтожимые. Новенькие.
Прошли очередной метаморфоз.
Вывернулись. Извернулись через себя. И заговорили. Закухдали! Запели! Не хочешь, заслушаешься! Так складно, так сладко. Игде ж глаза наши были?.. А?
И те ж над нами партейные, те ж, - вопиял Веня, - ток и то, что перебегивающие, перешмыгивающие из одной в другую партию, игде получше, ну, чистые мытари, бедные, хамелеоны перекрашивающиеся, однако ж хором подпевающие правящей партии, заискивающие пред ею, те ж лживые СМИ, продажные, над ими ж и выше – банкиры и магнаты, сидящие под закулисой, просевшее под них правительство, и дале и вниз по вертикали – государственные подрядчики с миллионными откатами, финансовые спекулянты и шулеры-предприниматели да фирмы их - дочки-матери с фальшивыми зиц председателями для прокачки денег, прочие – всякие мошенники, навроде чёрных риэлторов, агенты и брокеры, страховые и налоговые, разные управляющие, навроде управляющих компаний ЖКХ, региональные и местные провинциальные власти, разворовывающие бюджеты, и те ж судейские, вороватые, те ж следователи, те ж полицейские, отмазывающие преступников, прокуроры, покрывающие следователей, заодно с судейскими, все энти бандюги, вся энта нечисть, все энти кровососы, которые из века в век такой, от, тучей садились на народ, как мухи на сахар, обсасывая ево, обгладывая до косточек, аки собаки, обирая до ниток, набивая себе брюхо, откладывая в карманы, - всё то же… Всё те же… Ни сном, ни духом… Как, что русский народ ещё не спятил!?.
, перешмыгивающие из одной в другую партию, игде получше, ну, чистые мытари, бедные, хамелеоны перекрашивающиеся, однако ж хором подпевающие правящей партии, заискивающие пред ею, те ж лживые СМИ, продажные, над ими ж и выше – банкиры и магнаты, сидящие под закулисой, просевшее под них правительство, и дале и вниз по вертикали – государственные подрядчики с миллионными откатами, финансовые спекулянты и шулеры-предприниматели да фирмы их - дочки-матери с фальшивыми зиц председателями для прокачки денег, прочие – всякие мошенники, навроде чёрных риэлторов, агенты и брокеры, страховые и налоговые, разные управляющие, навроде управляющих компаний ЖКХ, региональные и местные провинциальные власти, разворовывающие бюджеты, и те ж судейские, вороватые, те ж следователи, те ж полицейские, отмазывающие преступников, прокуроры, покрывающие следователей, заодно с судейскими, все энти бандюги, вся энта нечисть, все энти кровососы, которые из века в век такой, от, тучей садились на народ, как мухи на сахар, обсасывая ево, обгладывая до косточек, аки собаки, обирая до ниток, набивая себе брюхо, откладывая в карманы, - всё то же… Всё те же… Ни сном, ни духом… Как, что русский народ ещё не спятил!?.
ГЛ. 9. Сон о революции и насекомых
© Copyright: Анатолий Загородний, 2023
Свидетельство о публикации №223031100443
Свидетельство о публикации №223031100443
Рецензии