Каракатица

                КАРАКАТИЦА
                (Мини-экстрим-роман)


  Над классной тёмно-коричневой доской висели портреты Ленина, Пушкина, Менделеева. Сбоку, за стеклянной дверцей шкафа, лежали стопки тетрадей, книги, и большой новый календарь с цветной фотографией Кремля и крупными золотыми буквами 1972 ГОД. Катя тоскливо смотрела на всё это. Жёлтый свет электрической лампочки, столы цвета мочи, бледные лица одноклассников и основательно напудренная физиономия Музы Анатольевны с обесцвеченной завитой причёской, всё это раздражало. Да нет, просто бесило. «Муза, имя-то какое нелепое! Ну, какая она муза? Муза от пуза», – в который раз думалось ей. – «Как всё гадостно, до чего ж всё тошно!» И она принялась рассматривать календарь за стеклом, ведь сидела за последним столом, рядом со шкафом. «Купола, разные, вот золотые, с пятиконечными звёздами. Ишь, звёзды. Какие красные, как кровь», подумала, «крови налакались». Её, почему-то, всё злило. И она стала смотреть в окно, но двор был плохо виден, мешали снежинки, наклеенные на стекле. Это дети к Новому Году украшали класс. Вырезали из белой бумаги, шестиконечные, а кто-то сделал из золотой фольги восьмиконечную, блестящую. Самую красивую. «Странная снежинка», - подумала Катя, – «на звезду похожа. Её бы на золотой купол присобачить, на все купола, красные не очень как-то, лучше золотые»…
  Учительница, между тем, подошла к шкафу, вынула стопку тетрадей, и сказала:
    - Плохо диктант написали, плохо. Четвёрок мало, пятёрки всего две.
  Она, сильно щурясь, принялась разглядывать обложки и оглашать фамилии.
    - Матренинская Таня, отлично написала, умничка.   Худенькая вертлявая Таня с высоким хвостом на макушке резво прошла меж рядами парт и взяла свою тетрадь.
    - Карасёв Саша. 
  Плотный круглолицый мальчик с вдумчивым лицом подошёл за своей тетрадью.
    - У Саши, как всегда, пять. Хорошо написал, молодец.
  Учительница взяла следующую тетрадь, пристально взглянула на обложку:
- Ну и почерк, что за каракули, это надо ж так, кура лапой, что ль? Что здесь написано? Кара… Кара… Каракатица…
 В классе послышались смешки.
    - А, нет. Карати Катя, забери свои закорючки.
    - Каракатица! – выкрикнул с задней парты весельчак Женька Пономарёв. – Ракакатица! 
  Класс захохотал.
    - Я не каракатица! – вспыхнула Катя. – Вы не имеете права! 
  Она в бешенстве подскочила к учительскому столу, схватила свою тетрадь и швырнула её на пол.
    - Карати, ты что, с ума сошла? – отшатнулась Муза Анатольевна. По её шее пошли красные пятна.
    - А вы, вы! – чуть не плача, выкрикнула Катя, и выскочила вон из класса, с грохотом швырнув дверь.   
  Она поняла, что слово это теперь на веки прилипнет к ней. И вместо лестного ей прозвища Брюлькаратик она теперь навсегда станет Каракатицей.
  Дверь противно пахла краской. Она стояла, тяжело дыша, в голове гул, как осиное гнездо. Привалилась спиной к косяку. Из-за двери доносился чёткий голос учительницы:
    - Дуринян Ашот, на этот раз неплохо написал, справился. Четвёрка. Блюбляс Ира, на троечку с трудом. Шумова Оля, очень плохо, двойка. Смердин Слава, опять запятые, почему деепричастный оборот не учишь? Макей Володя…
  Катя отошла в окну, села на широкий холодный подоконник, съёжилась. Прислонилась лбом к стеклу. Там, внизу, такой унылый школьный двор, затянутый серо-коричневатой грязной пеленой снега, присыпанного песком, окаймлённый горбами сугробов. А в классе остался её портфель, надо взять. Потом, на перемене. Нет, бежать, бежать отсюда!
  Она помчалась вниз по лестнице. Вот второй этаж, вот первый, коридор, раздевалка с решётками-стенами, решёткой-дверью. Ворвалась, схватила своё заношенное серое пальто и вязаную шапку под мышку, и выскочила во двор. Не ощутила холода. Лицо горело, в голове гудели осы. Она пересекла школьный двор, перебежала дорогу перед самым носом мчавшегося хлебного фургона, и побежала дальше. Мелькали жёлтые кирпичные дома. Большие, восьмиэтажные, с балконами, на которых висело обледеневшее на морозе бельё. Они окаймляли широкий двор с каруселями и горкой. Катя взобралась по ледяным ступенькам на горку и лихо съехала вниз. Накинула на плечи пальто, нахлобучила на взлохмаченную башку шапку. Снова влезла на горку. И – у-ухх! Скатилась ещё! В лицо – ветер швырнул снежинки! Хорошо! Потом пошла на карусель, схватилась ладонями за пронзительно холодные поручни, и – бегом, бегом, раскрутила карусель и запрыгнула на неё. У-уххх! Классно!!! И никакая она не каракатица, она – Брюлькаратик,  тонкая-звонкая, златокудрик синеглазик, так её называет лучшая подружка Светка Шалыга. «Почему Брюлькаратик?» - спросила тогда Катя.                «Ну как, ты же Карати, значит, караты, а это только в брюликах бывает, ну, в брильянтах, если ты не в курсе. У моей мамы столько брюликов, не поверишь! И у меня будут потом, да, сейчас рано ещё»!
  Так Катя узнала, что существуют на свете брюлики, в которых есть караты, и что это очень что-то ценное и красивое, и, значит, она тоже такая. Потом она рассматривала себя в большое школьное зеркало – в классе по домоводству. Золотистая копна вьющихся волос, кукольное личико, большие синие глаза, тонкая полудетская фигурка. Пионерский галстук ей очень к лицу. И коричневая школьная форма с чёрным фартуком, она уже ей маловата, в обтяг, и коротковата, и торчат тонкие ноги с острыми коленками. Белый воротничок она каждый день стирает и пришивает, Светка подарила ей кружевной капроновый, очень красивый! Ну, никак уж она не каракатица, не похожа. Может, и не прилипнет к ней это слово. Может быть!
    - Эй, Каракатица! Вот твой портфель, я принёс! – раздался знакомый голос.
    - Я не каракатица, придурок! – заорала Катя.
    - А портфелюга твой отлично скользит!
  Женька Пономарёв съехал с горки на Катином портфеле.
    - Отдай, урод! – она метнулась к нему.
  Но он уже опять оказался на самом верху горки и уселся на её портфель.
    - А ты возьми! – осклабился он. – Каракатица Ракакатица!
    - Дурак! Таких слов вообще нет! – крикнула она, и мигом взлетела наверх. 
  Женька оттолкнулся и заскользил вниз на её портфеле. У Кати от досады выступили слёзы. Она быстро вытерла глаза, отвернулась, спрыгнула с горки, и помчалась через двор что есть духу.
    - Эй! Забери свой портфель! – послышался сзади его голос. Он швырнул портфель на утоптанный снежный настил и стал пинать его ногами. – Эй, ты, Каракатица!
  Но она не обернулась. Мчалась вперёд, ноги несли её неведомо куда, в висках стучало, дыханье прерывалось. Снег под ногами был то рыхлый, то утоптанный, то льдистый. Дворы, дороги, остановки. Вскочила в какой-то автобус. Проехала несколько остановок, выскочила. Опять дорога, тротуар, череда домов. Забор, двор, церковь. Вошла. Тепло, свет, язычки пламени над свечами, сильный запах ладана, женщины в платках и несколько мужчин без шапок, какое-то странное песнопение из глубины, ей ничего не видно за спинами, только слышно, закружилась голова, села на длинную деревянную лавку вдоль стены. Воздух слишком густой и ароматный, от этого все поплыло перед глазами. Но уходить не хотелось. Злость и возмущение растворились, исчезли. Стало дремотно, спокойно….  Мысли поплыли куда-то вспять… Вдаль… В тихие лёгкие дни…  Вспомнилось, как мама возила её в деревню к бабушке с дедушкой, она была ещё малышкой, под Новый Год к бабе с дедой… Прозрачный белый зимний день, деда распахнул полы шубы и сказал: «Катюха, ищи подарки», а там были глубокие карманы, она в них шарила и с восторженным визгом вытаскивала конфеты и пряники! А летом-то как хорошо там было! Она сидела на плечах у деды, а рядом бабуля  - в длинной юбке и в белом платке... И поля, и они шли... Трава, столько солнца, так всё пахло, бабочки такие красивые… И что-то большое белое каменное было, такой дом чудной и высоченный… С золотым круглым чем-то сверху, и звон сильный, густой, а бабуля сказала: это храм, купол и крест на нём сверху, и колокол звонит. А когда подходили, Катя уснула на плечах у деды, и снились бабочки большие, и на них она летела, летела, высоко, к солнышку… Какое счастье, радость! От этих воспоминаний Катя заулыбалась. Стала разглядывать стену с иконами, глянула вверх на высокий-высокий купол, расписанный ангелами. Но дышать становилось всё тяжелее. Она встала. Шатало. Вышла во двор, на морозный воздух, в глазах померкло, упала в сугроб. Не помнила, сколько времени так пролежала, под снегопадом, не помнила, как добралась домой. Может, это ангел перенёс её на крыльях, тот, под куполом который? Нет, он же нарисованный, да их и не бывает, никаких таких чудес, училка же объясняла про религию, но почему тогда церковь? Зачем она вообще, для чего в ней всё это, почему? Или училка врёт? Врёт, наверно. Все училки противные, от них тошнит. 
  Возле подъезда на скамейке лежал её портфель. Она удивилась. Нет, это не Женька, он не знает, где она живёт. Да он бы и не стал. Кто-то?
  Дома было тихо и пусто. Родители ещё не пришли с работы. Они трудились на карбюраторном заводе, и домой приходили под вечер, усталые и хмельные. В день получки собирались друзья, было шумное застолье, бурное обсуждение каких-то неинтересных Кате дел, обид, сплетен о мастере, о парторге, о директоре и его секретарше, о премиях, перебранка, иногда всё заканчивалось ссорой и дракой. Катя сидела за общим столом в густом табачном мареве, на полу валялись «бычки» от «Беломорканала». Ела вместе со всеми селёдку, винегрет, горячую варёную картошку, всё было очень вкусно, и она чувствовала себя взрослой и значительной. Затянулась беломориной, прокашлялась, хлебнула обжигающе-горькой водки из папиной рюмки. Никто на неё не обратил внимания. Тут заверещал телефон. Он стоял на подоконнике рядом со столом, там, где сидел папа. И папа поднял трубку.
    - Здравствуйте, - послышался в трубке высокий женский голос.
    - Ну, – отозвался папа.
    - Мне нужны родители Кати, - прозвучало в трубке. – Я её классная руководительница.
    - Ну, и, - сказал папа. – Я родитель, и чё?
    - Как что? Вы, вообще, следите за учёбой дочери? У неё двойка на двойке, по русскому вообще безграмотна, пишет с ошибками, ужасный почерк, хамит учителям…
    - И чё ты, башка сто свечей, мне предъявляешь? – сказал папа. – Наша семья доверила те воспитание и образование нашей единственной дочери, а ты, банка с гайками, не можешь её ничему научить, воспитать, да ещё тут предъяву мне шьёшь!
  Он бросил трубку, длинно выругался, и вернулся к застолью.
  Больше Катиным родителям из школы не звонили. Это было замечательно! Жила она вольно, никто её не доставал, и некоторые одноклассники и подружки ей завидовали. Она могла прогуливать уроки сколько хотела, спокойно хватала двойки, а кое-кто из приятельниц считал это вообще роскошью, и Катя гордилась своей раскрепощённостью и лихостью. Казалось бы, вот оно, счастье! Родители хорошо зарабатывали, квартиру им от завода дали большую, и у Кати была своя комната. Но деньги у мамы с папой всё время куда-то девались. Катя ходила в старенькой школьной форме, из которой уже подвыросла, в стареньком заношенном пальто. Хотелось чего-то нового, красивого, яркого. Но нет. И при всей её вольготной и счастливой жизни, в душе копились раздражение и злость. Да, в классе считали, что жизнь её - лафа, ведь её не били дома за двойки, не унижали, не заставляли трудиться по хозяйству. Наоборот, родители гордились своей красивой и самостоятельной дочкой. Папа с мамой хвалили её, хвастались ею перед гостями. Катя рано научилась крепким словечкам, но всегда чтёко понимала, где и когда можно их употреблять. Она потаскивала у родителей папиросы и порой курила в школе на чердаке со старшеклассниками,  по-взрослому рассуждала о жизни, бросая крепкие словца, чем очень веселила парней.
    - Ну, малявка, скажи что-нибудь, - усмехался длинный прыщавый комсомолец Серёга.
    - А чего? – спрашивала Катя.
    - Ну, что ты думаешь о душе, например. За что бы ты продала душу?
    - Какую ещё душу,ты чё хрыч, кому продать? – не понимала Катя.
    - Ну, душа – это такой пар в теле, газ без цвета и без запаха, но нужный, без него тоска. А продать душу можно дьяволу за любые земные блага, за исполнение любых желаний. Вот что бы ты хотела? – пояснял ей коренастый чернявый Толик из 9-го Б.
    - Чего бы я хотела? – задумалась Катя. – А всё хочу! Только души у меня нет, наверно, а то тоска меня дерёт.
  Парни расхохотались.
  Катя сплюнула окурок на пол, и тоже принялась смеяться. Ей хотелось быть своей у этих взрослых парней. Они ей нравились. Особенно льстило ей внимание Руслана, большого, широкоплечего, с битловыми каштановыми патлами, спадающими на плечи, обтянутые  пушистым чёрном пуловером. В комсомол он вступать не захотел, и ему это сошло с рук. Ему всё позволялось, ведь он был сыном кого-то знаменитого. Он был раскован, начитан, и порой высказывал диссидентские мысли. Учителя делали вид, что не слышат этого и не видят. Он был лидером у старшеклассников, за ним бегали все девочки школы, и некоторые даже, подражая ему, пытались выйти из комсомола, но кто же им позволит. Руслана родичи сперва определили в школу с английским уклоном, и он там учился в начальных классах. А потом вдруг заартачился, и самолично перевёлся в самую обычную, возле дома. Зато здесь он сразу стал большой фигурой. Он гулял с самыми красивыми девочками, водил их в кино, в кафе. Читал им стихи, интересно рассказывал о знаменитостях, говорил на запретные темы. Девочки таяли. 
  Конечно, для Кати Руслан был недосягаем. И по уровню развития, и по возрасту, и по условиям жизни. Руслан был из другого пространства. Она это понимала. Но всё равно влюбилась. Одного она ещё не могла взять в толк своим подростковым умом, того, что Руслану надо соответствовать. Но Катя решила покорить его воображение своим эпатажем, независимостью, дикими выходками. Она старалась изо всех сил. Руслана это забавляло. Эта маленькая смазливая оторва с бешеным характером нравилась ему всё больше. Порой она была непредсказуема. Руслана особенно забавляла её реакция на то, что он ей говорил. Как-то он рассказал ей миф про Икара. Это взбудоражило Катю. Она созвала всех своих приятелей старшеклассников посмотреть на Икара Зимнего. В школьном дворе. Там она влезла на крышу хозблока, распахнула полы пальто наподобие крыльев, и сиганула вниз. Вонзилась головой в сугроб, вся туда провалилась, только ноги торчали тонкие в синих рейтузах.
  На Катю всё чаще накатывало раздражение, неприязнь ко всему вокруг. Такое противное, тошнотное чувство. Просто всех убить хотелось. Вот и сейчас. Очень мутно на душе. В такие дни она лезла в кухонный шкафчик, доставала бутылку маминого полусладкого вина, и хлебала из горлышка. И сегодня, проспав на первый урок, она сделала несколько больших глотков, и ей стало тепло и безразлично. Она напялила кое-как школьную форму, схватила портфель, захлопнула дверь квартиры, и бегом, не дожидаясь лифта, прыжками через каждую ступеньку, спустилась вниз. Возле подъезда уже сидели эти всегдашние обе утренние бабки. Катя зачем-то плюхнулась рядом. Ей вдруг стало смешно, идти на уроки  не хотелось, она взглянула на бабок и захихикала.
    - Катя, что с тобой? Ты почему не в школе? – спросила бабка в мохеровой шапке.
    - Нора, глядь-ка, да она пьяная! – сказала бабка в ушанке.
    - Ну что ты, Роза, как так, она ребёнок! – воскликнула мохеровая бабка.
    - Знаю я этих деток алкашников, все пьют, от мала до велика, - ответила Роза.
    - Аха-ха-ха! – расхохоталась Катя. – А меня недавно ангел от церкви прям сюда перенёс! И портфель мой принёс! Вот сюда, прям всё, а-а-а! 
    - Что она говорит? – изумилась Нора.
    - А, ну это было, да, – припомнила Роза. – Мой зять ехал, глядь, эта дура по дороге невменяемая тащится, лезет под машину, так и лезет, он её подобрал и сюда привёз, к подъезду. А внучка моя её портфель грязный нашла, вытерла и положила на скамейку.
    - Ну и что, ну и что! – стала злиться Катя. – А у меня День Рожденья недавно был.
    - Вона как, о-о-ой! Да она ещё и мресница к тому же! – протянула Роза. – Во как! Ну, тогда понятно.
    - Что ещё за мресница, что такое, а? – заинтересовалась Катя. – Что это?                - Слово это ей понравилось. – Мресница-чудесница! Ха-ха-ха!
    - Не бери в голову, – ответила ей Нора. – Это суеверие. 
    - Не-е, вы мне скажите, что, кто я, да-а? Скажите, ну! – стала злиться Катя.
    - Суеверие есть такое, у южных славян есть, – ответила Нора. – Они считают, что дети, родившиеся на Святки, ну, это от Рождества до Крещения…Э-э…То есть, в мресные дни, в ту пору, когда в мир приходит гулять и веселиться всякая нечисть, ведьмы, вампиры,  э-э… Да, что дети эти мресники, они могут видеть духов и демонов и общаться с ними, и характер у таких деток плохой, они к грехам склонны. Но это всё чепуха, суеверие.
- Ничего не чепуха, – сказала Роза. – Всё так и есть. Ну, ты глянь на Катьку, разве не мресница? Самая что ни есть! 
- Ха-ха-ха! Я мресница-прелестница! Ха! – крикнула Катя, вскочила с лавки, и принялась скакать возле крыльца. Ей стало очень весело.
- Вот чумная, - сказала Нора. 
- Пьяная! – воскликнула – Роза. – Так и есть! Пьянее не бывает!
- Несчастный ребёнок, – сказала Нора. 
  И обратилась к Кате:
- А ты, деточка, приходи ко мне, я тебе много чего интересного расскажу. Пирожками угощу, киселём.
- Пирожки хочу, и кисель тоже, – Катя сглотнула слюну. 
- Я в своё время преподавала Историю Религий, – сказала Нора. 
- А это интересно? – спросила Катя.
- Бесподобно! – ответила Нора. – Но сына убили, внуков нет, одна я теперь. Приходи, деточка, поговорим. А то и рассказать-то некому, а ведь столько всего накопилось!
  В это время к подъезду подбежала Маша Богатько, одноклассница Кати.
- Ты чего это так рано? – спросила внучку Роза.
- Физры не было, – ответила скороговоркой Маша. – Бабуль, прикинь, у нас физручка заболела. А такая здоровенная всегда, огроменная, прям как мужик!
  И, глянув на Катю, бросила:
- А тебя на второй год оставят, Муза сказала. Точно-точно, оставят!
- Ну и хорошо, – сказала Катя, – очень даже классно, я рада!
  И подумала: «Там никто каракатицей звать не станет. Расскажу, что мресница, с вампирами вожусь. Все бояться будут, уважуха!»
- Ой, Кать, – вдруг сказала Маша. – Муза вчера твой дневник мне отдала, тебя-то в школе не было. Там она всю страницу исписала для твоих родителей, и о том, что на второй год оставляет, и всякое такое. Идём ко мне, он дома, не таскать же его с собой каждый день!
  И девочки юркнули в подъезд.
  В дневнике было длинное и грозное послание.  В конце этого обращения говорилось, что родителей срочно вызывает в школу директорша. Катя прочитала, хмыкнула, сунула дневник в портфель, сказала:
- Ха!
  И поднялась к себе.
  Родители уже пришли. Их громкие взвинченные голоса пронзали пространство. 
- Ну и что эта твоя сеструха! – вопила мама. – Не общались сто лет, и чё она теперь лезет к нам?
- Ну, ведь, сестра ж родная, – гремел отец. 
- Да она презирает нас, и тебя, и меня! Как же, работяги, простые, не чета ей! А теперь вдруг вспомнила, брат у ней, вишь, есть, невестка, племяшка!
- Ну, вспомнила ж, – гудел отец.
- Ага, как муж бросил, так чё ж не вспомнить-то! А то слишком умная, хитрая она, вот чё. То-ожа мне, худо-ожница, боге-ема! И детей не завела, на кой ляд ей дети!
- Она талантливая, деловая, - оправдывался отец. – И неча бочку катить на мою Веру!
- Ага, ага, Вера, значит, лучше жены родной, да? Она, знать, талантливая, тварь, умная, да? Нечета мне, дуре! Так, значит, да?
- Веруха моя хорошая, и неча тут! Заткнись! – рявкнул отец.
  «Сейчас подерутся», – подумала Катя, проскочила в свою комнату и заперлась на ключ.
  Утром она всё же пошла в школу, нехотя, через силу. Отсидела вяло три урока. Муза Анатольевна долго мучила её нравоучениями, описывала её печальное и безысходное будущее, грозилась оставить на второй год, говорила, что по ней ПТУ плачет, что школа дотянет её с большим трудом лишь до 8-го класса, и так далее, в том же духе. Катя с отсутствующим видом ковырялась  в носу. Классная руководительница не выдержала, гневно хлопнула Катю по руке, крикнула:
- Прекрати считать сопли! Что это такое, в самом деле, в школу для дебилов тебя! 
- Отвянь, бабкаёшка! – вспыхнула Катя, и выбежала из класса.
  Она долго бродила по зимним улицам, замёрзла. Домой идти не хотелось. И она пошла к бабе  Норе. Та обрадовалась. В её небольшой квартирке были уютные ковры на полу и на стенах, в комнате стоял сервант, за стеклом которого на полках сверкали хрустальные вазы всех форматов, шкатулки, керамические балерины и собачки. Катя сразу же принялась всё это разглядывать. Было очень чисто, пахло пирогами и борщом, вкусно так пахло! У Кати дома обычно лишь щи, которые мама варила в выходные на неделю, большая кастрюля в холодильнике, и жёсткие невкусные котлеты из заводской столовой, их мама приносила с работы.
  Возле стены стоял диван, рядом с ним – большой стол с вышитой скатертью, в конце комнаты – телевизор на тумбочке в углу. Старушка сноровисто метала на стол супницу с борщом, большое блюдо с румяными пышными пирожками, графин с морсом. Тарелки, чашки, хлебницу. И Катя набросилась на еду. Какое всё горячее, ароматное, вкусное! Давно она такое не ела, с тех пор, как умерли бабушка с дедушкой, и её поездки в деревню прекратились, дом родители продали, и всё радостное закончилось. Потом Катя и баба Нора пили чай с вареньем, в углу уютно ворковал телевизор. Катя разомлела,  раскраснелась. И принялась рассказывать про деревню, какие были козочки у бабушки – Белочка и Мякуся, как бабуля их доила, какое было вкусное парное молоко с земляничным духом, ведь бабушка пасла их за избой в перелеске, в ягодных листьях. Странная там была полянка, ягод не было, одна трава вместо земляники. Козочки были мохнатые, шёрстка длинная, бабушка их вычёсывала, пряла шерсть на деревянной резной прялке, и вязала носки и варежки. Она всем их дарила на праздники, и родным, и знакомым. Катя их носила, и мама с папой – носки и шарфы пушистые тёплые. Были ещё чёрные куры и оранжевый петух. А яйца куры несли смуглые, с оранжевыми желтками. И вдруг Катя спросила:
- А почему у меня такая фамилия: Карати? Мы русские, ваще, или как?
- Не переживай, деточка, фамилия самая русская, славянская, древняя. Вот мы с тобой сейчас в справочник глянем, уточним.
=Только тут Катя заметила вдоль всей левой стены длинные и высокие полки, все сплошняком в книгах. Баба Нора встала на стремянку и вытащила из плотных книжных рядов толстый том. На кожаной обложке значилось: «Русские имена и фамилии. Происхождение».
- Так, смотрим. – Она принялась листать, приговаривая: - Ка, кар, кара, карат, а, вот оно. Смотри. Фамилия Карати, Караты, происходит из городища Киржач (Владимирская область). В библиотеке городища Дорогобуж… так… далее… Запись в церковной книге… печник Демьян Караты. Ну, вот. Всё и выяснилось.
- Печник! – вскричала Катя. – А я люблю печку, -  сказала она. – У бабы с дедой дома печка, с лежанкой, белая вся такая, была, бабуля её берёзовыми полешками топила. А я на лежанке спала, так хорошо, тепло было, ну вааще! А изба большая, и две печки были, в кухне и в большой комнате! Мне снится всегда, и во сне я там! И запах тот, особенный, так печкой с берёзовым огнём пахнет, так вкусно!
 Она всхлипнула. И сказала:
- А там ещё есть про мою фамилию?
- Да, здесь большая статья. Могу почитать дальше. Ну как, читать?
 Катя кивнула. Нора снова раскрыла справочник, нашла нужную страницу, и стала читать:
- Профессор Лебедев считает, что фамилия Караты произошла от древнеславянского слова Кради, которое произносилось распевно, согласно устной языковой традицией древних славян, и звучала как Карати, слово это обозначало ритуальный огонь. Древние славяне сжигали тела своих усопших. Не надо путать с понятием Огонь, который у славян  назывался Смага.
- А! – воскликнула Катя. – Смага, это же фамилия моей мамы, она ж Татьяна Смага!
- Так вот почему ты вся такая вспыхивающая, раз – и полыхнула, - улыбнулась баба Нора. – Я знаю твоих родителей, видела их не раз. Я вообще всех здесь знаю, и папу твоего, Никиту, и всех соседей.
- А у меня ещё тётя Вера есть, – сказала Катя. – Только она редко к нам приходит. Мама её не любит. Тёть Вера художница, да-а!
 Дома была тётя Вера. Она сидела в кресле, закинув свою бесконечную ногу в широкой брючине, на валик. Мягкие складки бордовой туники ниспадали с её прямых, почти мужских, плеч. На голове красовалась бордовая шапочка-чалма с золотым кольцом посерёдке, в кольце сверкал яркий прозрачный камушек. Она была очень красивая, тётя Вера. Длинные тонкие пальцы её узких ладоней были в перстнях с бордовыми и прозрачными камушками, на тонком запястье болтался витой браслет. Мама поглядывала на гостью с неприязнью, кисло улыбалась ей, стараясь быть гостеприимной. Папа, наоборот, смотрел очень тепло и радостно, много говорил. Видно было, что он очень соскучился по сестре. Катя радостно бросилась к тёте, но мама одёрнула её, сказав раздражённо:
- Иди, мой руки. На кухню потом, там креветки, сыр. Поешь хоть по-человечески.
- Это тёть Вера принесла? – бросила Катя, и помчалась сразу на кухню.
 Она уплетала креветки, запивала остатками пива, и прислушивалась к голосам в комнате. Папа что-то оживлённо рассказывал тёте Вере, она неспешно отвечала:
- Ну, естественно. Как сказал классик: «Отблеск пожара бывает опаснее самого пожара».
- Это какой же классик? – спросила мама.
- Французский, – ответила тётя Вера.   
 Катя допила всё, что оставалось в бутылках на столе. Кроме пива там оказалось шампанское, красное вино, алычовая наливка, ещё что-то. Объевшаяся и хмельная, она побрела в свою комнату, бухнулась в постель, и крепко уснула.
 Проснулась она поздно. Всё вокруг было тошнотно унылое, болела голова, мутило. В квартире было пусто. Ну, ясно, родители на работе, тёть Вера вчера ушла, конечно. Катя приняла душ, оделась, глотнула из заварочного чайничка горькую тёмную жидкость, доела остаток торта, и поплелась в школу. Забыла взять портфель. Был уже последний урок – физкультура. Она заглянула в спортивный зал. Все прыгали через «козла». Она повернулась, и пошла назад. Подождала звонок на перемену, поднялась на чердак. Но там никого не было. Руслан вообще исчез, давно его не видела. Старшеклассники готовились к приходу комиссии из каких-то инстанций и усердно занимались. Катя вышла во двор. Был конец зимы, и уже пахло весной. Завернула за угол, на заднем школьном дворе были лыжня и горка. Потопталась по лыжне, скатилась с горки. И побрела назад. Ей захотелось горячих пирожков, киселя, и уюта бабушки Норы. К ней она и направилась. Поскользнулась, чуть не упала. На утоптанном раскатанном снегу что-то солнечно блеснуло. Маленький яркий крестик золотисто сверкал. «Что это, золото?» – подумала Катя, и быстро схватила его. Повертела в руках, рассматривая. Распятие, буквы. «Спрошу у бабы Норы», – решила, и побежала, сжимая в ладони находку.
 7н6гПожилая женщина обрадовалась приходу девочки. Сразу поспешила на кухню ставить чайник, разогревать пирожки. Катя скинула пальто, шапку, сапожки, и торопливо прошла в комнату, ей очень хотелось есть. Она рассматривала вышитую цветами и птицами льняную скатерть, гладила её маленькой потной ладонью с прилипшим крестиком, про который она уже забыла. Нора поставила на стол большое блюдо с пышными румяными пирожками, тарелку с плюшками, керамический чайник с сине-голубой гжелевой росписью. Всё было необычайно ароматное, нежное, вкусное! Катя схватила пирожок, куснула, проглотила, снова куснула.
- Не спеши, жуй, деточка, жуй. Надо же, какая голодная! Стой, что это? – воскликнула бабушка Нора, увидев прилипший к пирожку крестик. – Стой, проглотишь!
- Ой! – воскликнула Катя. – А я на снегу нашла, это золото? – спросила Катя.
 Нора взята крестик, принялась рассматривать.
- Это какой-то сплав, – сказала она. – Похоже на латунь с медью, или ещё что-то. Может, здесь и золото есть частично.
- А это ценная штука? – спросила Катя с набитым ртом.
- Как тебе сказать? Для кого-то, да, ценная. Предмет культа, религии, христианства. Тут есть несколько православных храмов, есть даже работающий, дозволенный. Или даже два. Ведь иностранцы приезжают, экскурсии, – пояснила Нора.
- А что такое культ? – продолжала задавать вопросы Катя. Она уже съела с десяток пирожков и плюшек, и налегала на чай.
- Это я тебе сейчас расскажу! – воскликнула Нора.
 И она села на своего конька! Как давно она не преподавала Историю Религий, как быстро промелькнула её молодость! 
  Она достала с полки том с кратким описанием различных культовых учений, с фотками и картинками. И принялась рассказывать, эмоционально, поэтично, с актёрским талантом, вдруг прорвавшимся наружу! На неё нашло какое-то особенное вдохновение! Конечно, старалась говорить покороче, попроще, подоступнее, чтоб понятно было ребёнку.
  Катя слушала, открыв рот. Всё казалось так удивительно, так необычно! Она попала в мир таких странных волшебных сказок, в которые верили люди, они в них жили, а значит, это не сказки, а реальность, но особая, с невероятными событиями и взаимоотношениями. Разве так бывает? Хотя, Руслан рассказывал ей как-то про параллельный мир. Может, это он и есть? Есть, значит, два мира. Этот, злой и скучный, в котором она живёт. И другой, сказочный, волшебный. Так, что ли? У неё всё перемешалось в голове. Иисус Христос, воскрешающий мёртвых (надо попросить, чтоб оживил бабу с дедой, и чтоб снова к ним в деревню, туда!), Будда какой-то непонятный и реинкарнация (а вот умереть бы и родиться потом кем-то особенным, кем?), античные боги и богини (можно родиться Афродитой, она такая красивая и сильная, или Дианой охотницей)…
  Нора закончила говорить, перевела дух.
- Хочешь, я тебе что-нибудь подарю? – сказала она.
- Хочу! – обрадовалась Катя. – А что?
- Сейчас поглядим, - ответила Нора, и принялась рыться в серванте. Открыла шкатулку.
- Да вот, есть у меня симпатичный кулон. Подвеска такая, на шею.
  Она вытащила из шкатулки латунный кулончик с эмалевой лилией на крышке.
- Он открывается, внутрь можно что-то класть.
- А что положить-то? – спросила Катя, рассматриваю вещицу.
- Ну, девушки там хранят портрет любимого.
- Любимого? – задумалась Катя. – Руслана? Я его, кажется, уже не люблю. Точно, не люблю.
  И она сунула внутрь кулона крестик.
- У меня другой такой есть, – грустно сказала Нора. – В нём фото мужа с сыном.
- А где они? – спросила Катя, надевая украшение на свою тонкую длинную шею.
- Погибли на войне. В 41-вом. Убили их, деточка, на войне убивают, – Нора горько сжала губы.
- А-а, – протянула Катя равнодушно. И прибавила невпопад: – А у моего папы в марте юбилей, 1-го марта, да, ему 35 будет. Что бы ему подарить? Надо что-то хорошее, ну, не знаю. 
- Скоро уже, – сказала Нора. – Да, скоро. Февраль кончается. А ты забегай ко мне накануне, подберём. У меня много всяких интересных вещичек накопилось.
- А что у вас есть? – живо спросила Катя.
=Нора задумалась на миг, перебирая в памяти все свои «ценности». И сказала:
- Знаешь, деточка, вообще-то, дарить надо что-то новое, тем более на юбилей. Давай-ка, завтра приходи, и мы прогуляемся по магазинам, по салонам всяким, художественным. Купим самое лучшее. Денежки у меня есть, пенсия хорошая, куда её ещё тратить, да кое-что и поднакопилось, жизнь-то долгая у меня.
- А сколько тебе лет, баб Нора? – спросила Катя, теребя кулон на шее.
- Ровесница века я, – улыбнулась пожилая женщина.
 Катя запихнула кулон под воротник, ей захотелось чувствовать его телом, ощущать прикосновение к коже этой красивой подвески, в которую она когда-нибудь положит маленькое фото любимого.
- Спасибо, баб Нор, я пойду, – сказала она, схватила в охапку пальто и шапку, сунула ноги в сапожки, и побежала наверх к себе.
=Дома были все. Родной табачный дух сизовато окутывал квартиру. На кухне Катя увидела маму, папу, тётю Веру. И ещё каких-то незнакомых дядек с тётьками. На столешнице, покрытой клетчатой клеёнкой – бутылки и закуски. Катя была сыта, но всё же села за стол. А чего ещё делать, если все здесь? «Креветки, небось, тёть Вера принесла», – подумала она, колупая нежный розовый панцирь.   
- А это мой дар, к юбилею, Никит, тебе! Сам гнал! – сказал налитой и круглый, как картофелина, дядька. – Крепчайший самогон из мухоморов, таких красненьких в белый горошек, из самых юных шляпок! Эксклюзив!
- Ой! – вырвалось у Веры. – А это можно пить-то?
- Обижаешь, – сказал круглый. – Это самая целебная штука, по рецепту знахаря, силы даёт, здоровье, долгую жизнь!
- Вообще-то, верно, есть такой рецепт, – сказал тощий дядька в очках, сидящий рядом с тётей Верой. Он всё время брал её за руку и гладил её пальцы. 
- А ты, Вер, слушай, чё твой хахель говорит, он же у тя доцент, он знает, – сказала хмельная мама. – Ну-ка, доцент, говори, коли начал.
-  Да, действительно. Есть некое старинное народное средство, опробованное веками, - сказал доцент. – Это для иммунитета очень хорошо, для мужской силы, лечит глазные болезни, рак, диабет, воспаление спинного мозга. Шляпки мухоморов сушат и настаивают на водке, или самогоне, на спирту, но в определённой пропорции.
- Ага, сушат. А у меня лучше – я и гнал из мухоморов, и настаивал на них, на свеженьких, много! Ух, какая штука, напиток богов!
- Настойка, кстати, может вызывать глюки, она может иметь и наркотический эффект. Всё зависит от…
- Всё, харэ! – воскликнул дядька-картошка, и стал вытаскивать из мешка большой галлон с жидкостью.
- Индейцы называли водку Огненная Вода, - сказал доцент.
 Катя съела 2 креветки и пошла спать. Утром надо к бабе Норе, ездить по городу, искать подарок…  В коридоре, рядом с её комнатой, послышался какой-то грохот, что-то упало. И приглушённые голоса заспорили:
- Это ведь на юбилей, чего сейчас-то ставить?
- А я вообще такое не пью. Мы ж принесли коньяк…
- Давай уйдём по-английски…
- Не, не хорошо…
- А я говорю, уйдём…
 Утром Катя вскочила и быстро оделась. Была суббота. Все ещё спали. Она  сбежала по лесенке вниз, к Норе. Та уже ждала её. Позавтракали пирожками и киселём, который Нора сварила из старого клубничного варенья. Время как раз подошло к открытию магазинов, и они пошли. Ехали на трамваях, и на метро, и на автобусах, везде заходили. Но ничего интересного и нужного не попадалось. Направились к небольшой сувенирной лавке. Гулко ударил колокол. Катя оглянулась. Церковь, маковка золотисто блестит, и крест блестит, прямо как её крестик внутри кулона. Забор высокий, ворота решетчатые, и две тётки стоят, одна в платке, вторая в необычной такой, красивой вязаной шапке. Они беседуют.
- Баб Нор, смотри, какая шапка, – Катя махнула рукой в сторону женщин.
- Да, – обернулась Нора. – Эффектно. Самовяз. Какая интересная вязка, не знаю такую. Пошли глянем.
 Они подошли. Нора принялась изучать шапку. А Катя прислушалась к разговору. Ей стало интересно, зачем эти тётки тут стоят, они что, в церковь ходили, а для чего?
- Не, не может быть, она ж бесплодна, – говорила в шапке. – Я сама ассистировала, у неё инфертильность, это не лечится. Хромосомная аномалия. Не могла она родить. Бесплодна напрочь!
- А вот так, вымолила, – говорила в платке.   
- Нет, чушь всё это. Так не бывает, – твердила в шапке. – Такого вообще быть не может в природе!
- Но родила же! – уверяла в платке. – Всё по церквам да по святым местам моталась, даже далеко, в Сибирь с мужем ездили, в какие-то деревни дальние, к мощам, просили, молили, вымоленный ребенок. Чудо! И такой малыш чудесный, богатырь!
- Нет и нет, так не бывает! – твердила в красивой шапке.
- Да ещё не то бывает, – уверяла в платке. – Вот моя соседка, та от рака исцелилась, уж последняя стадия, на коляске возили, паломничали. Милость Божия, чудо Господне! 
- Нет, ну вот нет и всё тут! – восклицала в шапке. – Ну не может такого быть! Не может никогда!
- Так ведь есть же, – мягко улыбалась в платке. – Потому что есть Бог! Он своих верных овечек бережёт, лечит, деток им даёт, просьбы добрые исполняет.
- Ага, овечек, деток, – хмыкнула в шапке. – Бог, значит, даёт. Он и алкашам, и уродам деток даёт, а хороших деток забирает. Почему? Вот почему, скажи?
- Бог всем шанс даёт. Детки не виноваты, что родители грешат. Исправиться могут. А забирает  Господь тех, кто потом ещё больше нагрешит, и если хороший потом с пути собьётся в грех, того тоже забирает, пока нагрешить не успел, пока светлого Рая достоин.
 Катя удивлённо слушала всё это. А Нора пристально разглядывала красивую шапку на голове женщины, подошла чуть ли не впритык, и мысленно считала петли.
- Баб Нор, что это они говорят? – дёрнула её за рукав Катя.
- А, не слушай, суеверие всё это, идём, – сказала та. – Я поняла, вязка художественная. Если не найдём подарок, свяжем свитер. Красиво будет. И практично, нужная вещь.
- Я не умею, – сказала Катя.
- Научу. У меня много мотков шерсти, разноцветной. Яркий свяжем, узорчатый. Ты какой узор хочешь для папы?
- С облаками и с овечкой, – сказала Катя. Она представила себе очень красивый свитер, а на нём целая картина: сочная зеленовато-синеватая зелень плавно переходит в синие небеса, а вокруг – белоснежные овечки и облака, и белые лилии, лилии, да, такие прямо, как на её замечательном кулончике!
=Они вернулись, не найдя достойного подарка. И принялись разбирать многочисленные мотки шерсти. Катя сделала набросок рисунка, который они будут вывязывать. А Нора стала раскладывать на диване шерсть – ту, что осталась у неё от старых вещей, которые она распускала для следующих своих творений. Вот и пригодилась! Потом Нора достала из шкатулки спицы, и принялась учить Катю вязать. Девочка сразу всё поняла, процесс ей очень понравился. Сначала петли у неё соскальзывали со спиц, но вскоре она приспособилась.
- Ты вот так, давай, это будет горловина. Здесь просто. О, да у тебя неплохо получается! – подбодрила её Нора.
 Вечером Катя поднялась к себе.
- Ой! Что это! – вскрикнула она, увидев толпу на лестничной клетке.
 Милиция, какие-то мужчины в серых костюмах, соседи, зеваки, все возбуждённо галдели. Дверь Катиной квартиры опечатывали. Рядом стояла тётя Вера и плакала, её утешал «хахель».
- Тёть Вер, что это? – спросила Катя.
 Та взглянула на девочку, и вдруг истерично захохотала, тут же зарыдала, затряслась.
- У неё брат умер и невестка, – сказал какой-то зевака. – Самогоном потравились, и ещё двое жмуров. А ты иди отсюда, ребёнок, иди, зрелище не детское. 
- Зрить уже нечего, – сказал другой. – Жмуров увезли.
- Ох, да это ж Катя! – всплеснула руками соседка. – Бедная девочка, сиротка теперь.
- Ма, а куда теперь Катьку, в детдом сдадут? – спросил соседский Генка.
- Не знаю. Может, родня заберёт, – сказала соседка. – Жаль, такие молодые умерли, хорошие были, хоть и пили. 
 И тут до Кати дошло, что это про её родителей говорят, что папы с мамой больше нет. Она дико заорала и бросилась бежать по лестнице, вниз, вниз, вниз, прыгая через ступеньки, и лестница казалась бесконечной...
 Уже 2 недели Катя жила у тёти Веры. В школу она не ходила. В свою далеко ездить, а в новую её пока не перевели. Да и тётушке не до того было. Похороны, поминки, ещё одни поминки на 9-ый день, как обычно. Катя была вялая, и целыми днями спала. Просыпалась, доставала из сумочки, которая раньше была маминой… Из кожаной чёрной квадратной с блестящим замочком… Вынимала всякие мелочи, оставшиеся от мамы. Полустёртый тюбик помады, пудреницу с круглым зеркальцем под крышкой, носовой платок, фотографию. На цветном фото был её класс на фоне окна со снежинками, красивое фото с белыми резными снежинками над головами подростков. Вот с теми самыми снежинками, которые в канун Нового Года все вырезали и клеили на стекло, каждый – свою. А над Катиной головой была самая красивая, блестящая, золотая, восьмиконечная, похожая на звезду. Кто её сделал, Катя не вспомнила.
 Однажды, когда она, лёжа в постели, смотрела на фото, в комнату вошёл мамин друг доцент.
- Всё лежишь? Что смотришь? Дай глянуть?
 Катя молча протянула ему карточку.
- О, а над тобой Вифлеемская Звезда, – сказал он.
- Какая, где? – не поняла девочка.
- Золотая, над головой.
- Это снежинка, – вяло ответила Катя.
 Вечером она встала. Хотелось есть. «Вот бы сейчас пирожков и киселя клубничного», подумала она. – Как хочется домой, и к бабе Норе чтоб…» Она заглянула в холодильник, вытащила колбасу, пиво. Из соседней комнаты, которая была спальней и мастерской тёти Веры, доносился громкий спор.
- Нет, ну что теперь-то уж, – слышался голос доцента. – Забудь. Кто старое помянет…
- Забыть! Это как! – восклицала тётя Вера. – Да ты пойми, пойми меня, наконец! Что я тебе толкую! Если б братец мой беспутный не женился на этой деревенской дуре… Ну вот что я могла сделать, как удержать? Он меня никогда не слушал. Разница у нас в возрасте большая слишком, 15 лет, не понимали друг дружку. Мать меня уже в 45 лет родила. Уже не молодая была. А отец ещё старше был. Да и невестка моя тоже поздний ребёнок, её родители аж в 48 зачали, что, кстати, вообще не характерно для деревенских, те рано размножаются и обильно, а эти оригиналы были. Позднее дитя должно умом обладать, а эта вся наоборот, дура и алкашка, и Никитку моего споила…
- Вера! Ты всё не так трактуешь! – спорил доцент.
- Да тебе-то откуда знать! – не соглашалась тётя. – Он из-за неё институт бросил и на завод пошёл!
 Катя залпом выпила пиво, выскочила в коридор, схватила зимнюю одежду, и выбежала из квартиры, на ходу одеваясь. Через полтора часа она добралась до родного дома, поднялась на свой этаж. На двери была бумажная полоска сантиметров 20, на которой красовались 3 оттиска печати и подпись. Катя сорвала бумажку, достала из кармана ключ, отперла дверь, и вошла. В нос ударил запах спирта и затхлости. Ей стало жутко. Она быстро прошла в родительскую спальню, вышла на балкон, заваленный старыми подушками, одеялами, и всяким барахлом. Встала на перила, и закрыла глаза. Её качнуло. «Сейчас полечу вниз, или вверх, как Икар, разобьюсь, реинкарнируюсь, и стану Афродитой», – чёткая ясная мысль возникла в голове. – «Это будет хорошо, это правильно» – раздался внутри неё голос. Она взмахнула руками, готовясь к прыжку. Ноги скользнули. И… Сильный толчок в грудь опрокинул её назад, внутрь балкона, на старое тряпьё. Она тут же встала, потянулась к перилам. Но второй порыв штормового ветра снова сбил её с ног. И нестерпимо захотелось горячих вкусных пирожков. «Надо спуститься к бабе Норе», – подумала она.
 А дома… В этом новом её доме полыхали страсти. Когда Катя вернулась, она застала семейный ураган. Тётя Вера со злыми слезами на искажённом остервенелом лице изгоняла из своего жилища «хахеля». Доцент в смятении метался, он то хватал свои вещи, то падал на колени и каялся во всех сущих на земле грехах, просил прощения и пощады! Но всё же был изгнан. Пронзительная драма, шекспировские страсти! После уютного, тёплого общения с бабушкой Норой – такой внезапный контраст сильно подействовал на Катю. Потрясённая, она юркнула в комнату и забилась под одеяло. Её била нервная дрожь.
 В апреле тётушка наконец занялась Катиной судьбой и перевела её в новую школу. Это было трёхэтажное кирпичное здание недалеко от дома. В класс девочка пришла в новой одежде. Тётя Вера купила ей хорошую форму, портфель, тетради и дневник. Договорилась с директором. Это оказалось не так просто. Характеристика и оценки из прежней школы были ужасные, и Вера подделала документы. Ей, художнице, это было легко. Она знала, что проверять никто не будет: в те времена полностью доверяли бумажкам с печатями и подписями, даже поговорка была: «без бумажки ты букашка». Вера рассказала душераздирающую историю о несчастной сиротке с тонкой душой, круглой отличнице, у которой на глазах маньяк отравил родителей, и сама она чудом выжила, и теперь в глубоком стрессе, заторможена, со странными фантазиями, но это всё пройдёт, её наблюдают  лучшие профессора, уникальный случай, её изучают, лечат, пишут диссертацию. И т.д, и т.п. Директорша прослезилась. Правда, сказала, что все 5-е классы переполнены, и поэтому мест нет. (В средних классах учились подростки периода бэби-бума в СССР. Помещений не хватало, хоть школ было предостаточно. Учебные здания были 3-этажные, не широкие. Вокруг каждой школы был двор с бетонным забором. Зимой там была физкультура на лыжах, летом – бег на дистанцию). Но Вера всё же уговорила директоршу, и подарила ей свою картину. Та смилостивилась, правда, определила девочку не в 5-ый, а в 6-ой класс – только там нашлось место. Вера убедила директоршу, что Катя весьма одарённый ребёнок, почти вундеркинд, будущая золотая медалистка. На том и порешили. Классная руководительница была проинструктирована насчёт необычного подростка, ей тоже была подарена живопись в красивой раме.
 В тот день учительница ввела Катю в класс, и провозгласила:
- Ребята, знакомьтесь: это наша новая ученица, Катя Карати.
 42 любопытных мордашки  с любопытством уставились на бледную апатичную девочку.
 Мальчик за первым столом, темноволосый, синеглазый, с насмешливой гримаской на смышлёном лице, пристально разглядывал это вялое существо, безучастно застывшее рядом с классной руководительницей, и иронически усмехался.
- Карати? – переспросил он. – Тебя закоротИло?
- Крамаровский, прекрати, – прикрикнула на него учительница.
 Катя в упор посмотрела на него и с вызовом выпалила:
- Меня зовут Каракатица. Я алкашка из семьи алкашей. Мои родители померли от самогона, и теперь я живу у тёти.
- Ого! – присвистнул Крамаровский.
- Ну, ничё се! – послышалось с заднего стола.
 В классе повисла мёртвая тишина, а через пару минут раздался шквал восклицаний.
- Тише, тише! – замахала руками учительница. – Катя шутит. Она хорошая девочка. Правда, Катюша?
- Я просто Каракатица, – ответила она с расстановкой и с нажимом.
 Катю посадили за первый стол, рядом с Крамаровским. Другие места все были заняты. Миша Крамаровский сидел отдельно, он считался проблемным подростком. Ершистый, слишком эрудированный, он на уроках отпускал саркастические реплики, поправлял учителей, будоражил класс. Несмотря на отличные знания, ему никогда не ставили 5. За плохое поведение оценки на балл снижали. Он был на год старше одноклассников, так как пошёл в школу позже. Почему, никто не знал. Вообще, история его была тёмная и загадочная. И вот теперь перед носом преподавательницы сидели 2 сложных подростка, но сложных по-разному. Их присутствие напрягало, и даже пугало. Она была в замешательстве. «Что делать?» - метались мысли в её молодой головке с модной стрижкой «гаврош».  Миша смотрел на неё и усмехался. Анна Сергеевна, 35-тилетняя, худенькая, маленькая как подросток, в чёрной облегающей юбочке и кофточке-лапше в обтяг, без следов макияжа на остреньком личике, волновала его пробуждающуюся чувственность. И ему нравилось дразнить её, досаждать на уроках, подавать с места неожиданные реплики, задавать внезапные вопросы.
=«Их теперь двое, что будет? Как быть? Не буду их вызывать к доске, вот и всё. Не реагировать, не волноваться! Решено! Но как же ставить отметки? А, ладно, буду давать диктанты, контрольные. Или как?» – мучилась Анна Сергеевна.
 У всех в классе были прозвища. Мишу Крамаровского звали Диссидент. Анну Сергеевну звали Анка-пулемётчица: в честь персонажа любимого фильма «Чапаев» и по многочисленным анекдотам про Чапая и Анку. Но к Кате прозвище не прилипло. Её никак не называли, ни Каракатицей, ни по имени, ни по фамилии. Это смурная худосочная девочка, такая странная, не вызывала симпатии, с ней не хотелось общаться. Катя тоже никого не стремилась подпускать к себе. Всё в ней притихло, затаилось. В душе был надлом. Иногда она сильно прижимала руки к груди, надавливая на кулон под одеждой, он больно врезался в тело. Под крышечкой подвески сиял маленький золотистый крестик. Она о нём вспоминала, и ей, почему-то, становилось спокойнее. Сразу вспоминалось уютное тепло бабушки Норы, её благодушный голос, её рассказы, такие удивительные…
 А дома было неуютно, шумно. То нашествие тётушкиных гостей в поздний час, то её новый друг мельтешит, то тётушкино вдохновение и сильный запах красок, ацетона, и её ночные блуждания по квартире, шарканье шлёпанцев и бульканье. Катя просыпалась от едких запахов, шла на кухню, там на столе красовалась недопитая бутылка красного вина. Катя допивала, возвращалась в постель, и мгновенно засыпала.
 Она заметила, что постоянно хочет выпить чего-нибудь хмельного, рыщет по шкафчикам, находит, пьёт, без этого ей плохо. «Я спилась!» – в ужасе подумала она. – «Я как мама с папой! Надо прекращать». И она стала пересиливать себя, терпеть, это было мучительно. Мысли о выпивке всё время терзали её, и чтоб не думать, она искала себе занятье. Стала читать учебники, делать уроки, но это плохо помогало.  Во рту сохло, нестерпимо хотелось ощутить крепкий винный вкус. Не думать, не думать… Не думать! Но перед глазами  возникали бутылки с приятной жидкостью. Нет!
 И она поехала к бабушке Норе. Та очень обрадовалась! Обняла, захлопотала, разогрела пирожки. В те времена было плоховато с продуктами. Приходилось бегать по магазинам, стоять в очередях за самым простым, необходимым. Тащить в обеих руках тяжёлые сумки с едой. Разнообразия в питании не было, а хотелось чего-то вкусного. Поэтому хозяйки занимались выпечкой. Это было не трудно и  всегда выручало. Проще всего было испечь шарлотку, она тогда называлась «Гость на пороге», полчаса – и вкусный яблочный пирог готов. Мета времени, эпоха дефицита. Ну, и с одеждой был напряг, зато многие сами шили и вязали, каждая на свой лад. Смотрелось модно и неординарно. Нора  обычно вязала.  Всё у неё было ручной работы: костюмы, пальто, шапки, перчатки, шарфы, покрывала. Вязала она постоянно, как многие женщины. И сейчас она преподнесла Кате свитер, тот самый, с облаками и овечками.
- Катюшенька, деточка, помнишь, мы с тобой его начали. А я закончила. Очень красивый, всё, как ты хотела. На память. Он большой тебе, на вырост. Или подаришь своему жениху, когда повзрослеешь и влюбишься.
 Катя прижала свитер к лицу и всплакнула.
 Нора печально смотрела на девочку, вздыхала, и думала: «Эх, мой сыночек был бы жив… И муж бы…  У нас бы такая внученька была, красавица… Или правнучка… Уж как бы я её нянчила, как бы любила…»
 Поздно вечером Катя вернулась домой.
- Ты где была? – сердито спросила её тётушка.
- Ой, тёть Вер, – начала было оправдываться Катя.
- Не называй меня тётей! – оборвала её та. – Просто Вера. Понятно?
- Да, – сказала Катя.
- А его – просто Дима, – она кивнула на высокого молодого мужчину с густой шевелюрой до плеч. – Это Дима, поняла? Ясно тебе?
- Да, – ответила Катя. – Это кто, твой новый? Я его ещё не видела, – прибавила она, разглядывая симпатичного человека, вышедшего из комнаты. Он посмотрел на девочку, улыбнулся, и подмигнул ей.
 Вера нахмурилась и сказала:
- Катька, не хами. Уроки сделала? Есть будешь? Мы чай пьём, давай, иди.
 На столе была новая скатерть – с большими яркими жёлтыми подсолнухами. Сервизный фарфоровый чайник, чашки. В хрустальной вазе – эклеры. Вера налила племяннице чаю, положила на блюдце пирожное.
 «Ищь, как старается для Димы», – подумала Катя, хлебая чай. – «Скатерть красивая, сервиз. Пирожные, конечно, он принёс».
- А он твой новый хахель? – спросила она.
 Вера смутилась. Дима захохотал и ответил:
- Девочка, не хахель, а хахаль. Нет, я просто друг.
- Вер, а почему мои мама с папой были алкаши? – продолжала эпатировать Катя.
 Тётушка сердито взглянула на неё и сказала:
- Они не алкаши. Не понимаешь значение слов, молчи. Алкаши, это те, кто не работает, всегда в пьяном угаре, на улице валяются. А родители твои были рабочим классом, на них страна держится, у нас страна рабочих и крестьян, тебя что, в школе не учили, иль забыла? После тяжёлого трудового дня надо расслабиться, выпить чуть-чуть. И вообще, они пили только в дни получки и по праздникам.
- Ага, ну конечно, так пили, что жизнь пропили, – съязвила Катя.
- Вер, твоя племянница сирота? – спросил Дима, почесал ухо, и как-то странно посмотрел на девочку. – Ты не говорила. Что случилось?
- Несчастный случай, – нехотя ответила та. 
 «А он красивый», – подумала Катя. – «Вааще, дядька ничего так».

   В классе был диктант. Анка-пулемётчица прохаживалась между рядами столов с толстой тетрадью в руках и диктовала предложения, которые она накануне весь вечер и половину ночи подбирала из прозы русских классиков. Речь её была быстрая, она пулемётно строчила словами, по несколько раз повторяя каждую фразу. Диктант она составила на наречия, для закрепления пройденного материала. Катя пыталась незаметно списать у Миши. Из-под его авторучки стремительно выскакивали на бумагу красивые ровные буквы, переливающиеся лиловым чернильным цветом. (В то время в СССР уже появились в продаже шариковые ручки. Но в школах они были запрещены. Ими разрешалось пользоваться только в старших классах). Миша покосился на неё и подвинул тетрадь так, чтоб ей было видно. Катя мучительно и медленно переписывала, руки плохо слушались, буквы отплясывали бурный танец. Анка всё видела, но старалась не замечать этих проблемных учеников. Язвительного Мишу она побаивалась, а Катю жалела и надеялась.
 Вторым уроком была алгебра. И – контрольная. Катя уныло глядела на доску. Она ничего не понимала. Там было 2 варианта задач: 1-ый для тех, кто сидел слева, 2-ой – кто справа. Катя напряжённо рассматривала цифры и буквы на доске и не могла понять, что это ещё за алгебраическая сумма, как с этим быть?
- Ну вот что это? – прошептала она.
- Не знаешь? – участливо спросил Миша, и пояснил: – Это сумма положительных и отрицательных слагаемых.
 Он уже написал свою контрольную, и теперь скучал.
- Дай сюда, – сказал он, и взял её тетрадку. – Ерунда, решу за 5 минут.      
 Дома царила какая-то странная эйфория. Тётушка и друг были возбуждены и невменяемы. Оба в халатах с драконами, взлохмаченные. Катю они будто не заметили. Сияя лицами, галдели, хлебали из хрусталя коньяк.
- Огонь, что в ней горит, сильней, чем мной зажжённый! – декламировал Дима, делая  нелепые пассы. Огонь, что ли, изображал?
- Чокнулись, – пробормотала Катя, и ушла в свою комнату. 
 Ей стало одиноко и холодно. Вытащила из сумки свитер с овечками, надела, вся в нём утонула, закуталась, и бухнулась в постель. Перед глазами поплыли картины родного домашнего застолья с радостными голосами родителей и гостей, их добродушный жаргончик, пьяно-табачный запах… Бабушка с дедушкой и бревенчатые стены и печка с берёзовым духом, уютно, тепло, ласково… Баба Нора в комнате с коврами, стол, и пирожки такие вкусные, и чай…  А здесь всё чужое, холодное. И школа чужая. И двор. Нет подружек, приятельниц, знакомых старушек на скамейке. Никто здесь у подъездов не сидит, пусто. Что за дом? Все, что ль, в квартирах торчат, картины мазюкают?
 Она тихо заплакала и сильно прижала ладонь к груди, ощущая тёплый металл медальона с крестиком внутри. 
 Из соседней комнаты долетали восторженные возгласы:
- Это гениально! Это надо отметить прямо сейчас! А давай махнём в…
 Катя вскочила, вбежала в тётушкину комнату, крикнула, глядя на неё в упор:
- Кто тебе Дима? Кто он тебе, скажи честно!
 Вера рассеянно улыбнулась и сказала волнистым бархатным голосом:
- Дима мой натурщик.
- И художник тоже, – ответил Дима. – Мы написали гениальную картину. Вот, смотри.
 В центре комнаты стояло большое полотно. Мягкий золотистый фон. Лёгкие прозрачные краски, словно лучи солнца на перламутре. По дороге, почти не видимой, словно тающей в свете, идёт красивый мужчина с длинными волосами и бородой, очень похожий на Диму. Та же фигура, тот же длинный халат, но не китайский, а белый с золотистым отсветом, и не халат, а просто длинная одежда. Он как живой! Одежда его словно колышется в такт шагам, всё так реально, каждая складочка переливается, и тени, и лёгкий ветерок отдувает назад ткань и волосы, и всё окутано светом…
- А, вот зачем вы халаты напялили, – сказала Катя. – Вы их срисовывали с себя!
- Да, прямо на рабочую одежду надели, как видишь, и всё ещё в них, – ответила Вера.
- Ты глянь, какой шедевр! – воскликнул Дима.
 Катя застыла перед картиной. «Кто это?» – думала она. – «Это не Дима, точно». Она всматривалась в этого человека с таким добрым сияющим взглядом, длинноволосого и бородатого, в золотистом переливчатом свете, и ей так вдруг захотелось подойти к нему, туда, в это солнечное тепло… 
 В эту ночь ей снилось что-то тёплое, нежное, лучезарное, морское. Море красиво переливалось и отражало прозрачно-синее небо и множество пышных цветов, они  прекрасно благоухали, и там ходили кудрявые белые овечки. Такие точно, как на её свитере. Проснулась она радостная и бодрая. И улыбнулась. Впервые за много дней.
 В класс она вошла причёсанная, умытая, и спокойная. Миша удивлённо взглянул на неё и промолчал.
 Первый урок был Анкин.
- Хорошо написали диктант, молодцы, – выпалила Анка-пулемётчица, раздавая тетради. – Лучше всех, без единой ошибки, у Кати. Пятёрка тебе, Катюша. Только почерк подкачал.
 Катя недоверчиво раскрыла тетрадь. И удивилась. Это было первое 5 в её жизни. А у Миши стояло 4. «Ясно, она меня жалеет», – подумала Катя. – «Вера ей что-то наболтала».
   На другом уроке в алгебраической тетрадке тоже красовалась 5 за контрольную. «Вот это да! Я сплю?» Она ущипнула себя. «Больно. Не сон. Вот это да!»
 Следующего урока не было, учитель болел. 
- Ты там по Истории глянула? – спросил Миша. – Учебник-то хоть взяла?
- Не-а, ничё не знаю,–  ответила Катя. – Вот ничегошеньки. В учебнике муть какая-то.
- Хочешь, расскажу. Там казённым стилем пишут, мозги сломаешь. И врут. Я исторические романы люблю и анекдоты.
- Анекдоты? Исторические? – заинтересовалась Катя. – Как это?
- Ну, есть такие. Рассказать?
- Давай.
 Они одни остались в пустом классе. Миша рассказывал, Катя слушала, открыв рот. Яркие моменты из ЖЗЛ, смешные случаи прошлых веков, имена известных людей и исторические даты, всё это сыпалось из Миши как из рога изобилия. И, словно в неводе, застревало в Катиной памяти. Резкий звонок прервал всё это, и они поспешили в кабинет истории.
- Кто не выучил домашнее задание, признавайтесь! – низкий голос исторички Майи Григорьевны, желчной старой девы климактерического возраста, пронзил класс. – Ну же! Всем колы поставлю! Карати, хихикаешь? Дохихикаешься у меня. А ну к доске, быстро!
 Катя вышла к доске. Ей было смешно. В голове вертелось прозвище учительницы: Майский Жук. И впрямь похожа, фигура, костюм, и голос – словно жужжит. В памяти всплыло: майский жук, членистоногое… Прикрылась ладонью, фыркнула.
- Карати! – гулко прожужжала учительница. – Говорить будем, или в молчанку играть? Кол схлопочешь!
 Тут Катю прорвало. И она принялась чесать без остановки, красочно, интересно, пересыпая рассказ именами политических деятелей, датами, названиями населённых пунктов. Всё, что ей Миша рассказал, вывалила. Майский Жук слушала с вожделением, не перебивая. Это излияние прервал звонок на перемену. Катя получила 5, третью сегодня
 Она была в эйфории.
 После уроков Миша пошёл провожать её, но домой не хотелось.
- Давай погуляем, – сказала Катя. – Хочу показать тебе свой бывший дом. Хорэ?
- Конечно, – сразу согласился Миша. – Далеко?
- Да. На автобусе. Но пойдём пешком.
- Как скажешь. Давай портфель, понесу.
- Почему ты со мной дружишь? – спросила она.
- Ты не такая, как все.
- А какая? – она остановилась, взглянула ему в глаза.
- Непосредственная, настоящая. И очень красивая.
 Катя смущённо заулыбалась.
- У тебя улыбка как у американской актрисы, – сказал он. 
- Ну, ты скажешь, – ответила она, и прибавила шагу.
=Миша поспешил за ней. Они долго шли, пересекали дороги, заворачивали в переулки, и говорили обо всём, что приходило в голову.
- А вот и мой дом, – сказала Катя. – Пришли, наконец. Вон мой подъезд!
 На скамейке сидели Роза и Нора.
- Знакомые бабульки, – Катя махнула рукой в их сторону.
- Подойдём? – спросил Миша.
- Не-а. Не сейчас.
 И они пошли дальше. Шли и говорили. Мимо кирпичных восьмиэтажек песочного цвета. Мимо стеклянных витрин магазинов, столовых, кафе, газонов с чахлыми деревьями. Мимо дворов с детскими площадками. Вдоль серых лент шоссе со снующими автобусами, такси, жигулями и москвичами – раньше были такие машины, и ещё волги – эти считались элитными. Но машин было не так уж много. Мимо храма с красивой дверью. 
- Глянь, какая, верх полукругом, и кресты. Металлическая. Чугунная? – заинтересовалась Катя.
- Кованая, – сказал Миша. – Зайдём?
- Давай.
 Вошли. Тишина. Запах ладана. Полумрак, свечи горят, блики на иконах. Женщина в длинной чёрной юбке и платке протирает иконостас. Она обернулась, взглянула на подростков, сказала:
- Службы сегодня нет.
- Мы просто так, – ответил Миша.
- Просто так ничего не бывает, – сказала женщина, взяла другую тряпку, и принялась протирать большую икону в раме на стене. 
 Катя взглянула на икону. Лицо показалось ей знакомо. Похоже на то, что на картине Веры с Димой.
- Это Иисус Христос, – сказала уборщица.
- Такое интересное лицо, – сказала Катя.
- Лик, – поправила уборщица.
 Подростки  принялись рассматривать другие иконы и росписи на стенах.
- Кто такой Иисус Христос? – тихо спросила она Мишу.
- Вроде древнего диссидента, – ответил он. – Не считался с ихним строем и говорил, как жить, всех исцелял и оживлял жмуриков, не повёлся на посулы сатаны, а тот Ему власть хотел дать огромную и кучу денег. Не, не купился. Потом Его распяли. А Батя Его, Бог, воскресил Сына. 
- Его распяли? Как это? Он диссидент?
- Мои тоже…
- Кто?
- Да батя с мамой. Диссиденты. Сидят за это. В политику вляпались.
- Как это?
- Да всё возникали, болтали, что СССР это колосс на глиняных ногах, что скоро всё рухнет, что система прогнила…
- А когда рухнет? – спросила Катя.
- Они болтали, что лет, может, 10-15 ещё протянем, а там уж всё развалится.
- А почему? – недоумевала Катя.
- Лжи много, воровства, подхалимства, цензура свирепствует, правду кто скажет, сразу посадят, а то и расстрел как вредителя. И магазины тоже, ничего хорошего не достать… А в газетах пишут только о достижениях. Ура-ура, социализм побеждает, мы уже одной ногой в коммунизме… Не, вааще, одна нога в социализме, другая в коммунизме, стоим враскорячку.
 Женщина закончила уборку, обошла весь храм, крестясь и кланяясь перед иконами. Взглянула на подростков, и сказала:
- Я вам сейчас интересную книжку подарю. Написано очень просто, хорошо.
 Она достала с полки над столом небольшую книгу с названием: «Кто Такой Иисус Христос и что такое Христианство», и протянула её Кате. Под обложкой лежал листок с названием храма, адресом, и расписанием церковных служб.
 Катя сунула книжку  портфель, и быстро вышла на улицу. Миша поспешил за ней.
- Куда сейчас? – спросил он. – Может, в кино? Или в музей?
- Хочу мороженого, – ответила Катя.
- Я знаю классное кафе. «Шоколадница». Идём?

  В эту ночь Кате снова снился красивый сон. Сапфирное небо, множество ярких птиц, они пели и порхали вокруг. Вдруг перед ней появилась чья-то светлая фигура. Некто протянул Кате золотую книгу с названием «Сердце». Но книга оказалась шкатулкой. Девочка раскрыла её. Внутри были нательный крестик и большая глянцевая фотография: у школьной доски стоят бабуля и деда, мама и папа, Миша, баба Нора, тётя Вера, Дима, Муза Анатольевна, учителя, одноклассники, и разные знакомые, живые и усопшие. Они неуверенно улыбаются и с надеждой смотрят на Катю.
 Из прихожей послышался голос тёти Веры, он ворвался в Катин сон:
- Трепещущий луч солнца, и девочка, сотканная из света. Надо принести чистый холст…


05.03.20