Счастливчик Сип

В тот год сезон дождей как будто обходил Самуй стороной. Лишь ненадолго лёгкие тучки зависали над островом, рассеивая дождевую россыпь, осторожно, как искусный садовник орошает клумбы с особо прихотливыми растениями. Затем уносились ветрами дальше, в сторону континента.

Но в один день всё изменилось. Внезапно серая мгла опустилась на остров, закрыв его непроницаемой завесой, а вслед за тем хлынули ливни. И были они такими, будто все воды океана вдруг взмыли ввысь и с огромной высоты разом ринулись на этот клочок земли, намереваясь поглотить его. А когда им этого не удалось, и остров вновь возвысился над океаном, бурными потоками устремились с гор вниз, увлекая за собой всё, что попадалось на пути. Как бумажные кораблики, уносились непреодолимой силой лёгкие хижины, тяжёлые автомобили, огромные деревья. Заросли непролазных кустарников, вырванные из земли, обезумевшей каруселью затягивали в свой круговорот живых существ, и больших и малых. И всё это с грохотом и воем сбрасывалось в море, которое теперь более всего напоминало огромный кипящий котёл. И казалось, вновь сошёл на землю первозданный хаос.


Так продолжалось несколько дней. Но однажды солнце огненными стрелами пронзило тучи, ветры разорвали их в клочья, разметав до самого горизонта, и ласковые воды Сиамского залива вновь заиграли бирюзой и лазурью.

Жизнь налаживалась. И ничейный пёс Сип выкарабкался из закутка в дальнем углу веранды, где провёл все эти ужасные дни, свернувшись калачиком в тесном ящичке, предназначенном для кота. Сам же кот во время буйства стихии, по обыкновению, прятался в жилой части дома.

Сип был крупным, долговязым псом неопознанной породы, нескладным, как подросток. И если по строению туловища и черепа опытный кинолог с некоторыми сомнениями ещё мог бы признать в нём немецкого жесткошёрстного ягдтерьера, то слишком длинные лапы, делавшие его намного выше своих собратьев, выдавали в нём примесь чужеродной крови. Чёрный, с лёгкой проседью, причиной которой была особенность этой породы, а вовсе не преклонный возраст, как думали многие, с чёрной длинноносой мордой, обрамлённой рыжей, клочковатой бородой, на непропорционально длинных ногах, как будто позаимствованных у юного верблюжонка-дромадера и пришитых неизвестным чудо-доктором, он казался сущим монстром, ошибкой природы. К тому же от него всегда воняло дурианом, знаменитым королём фруктов всей Юго-Восточной Азии, воплотившем в себе одновременно вкус рая и запах ада. И вонь, исходящая от пса, наводила на мысль, что это нелепое существо только что выскочило из преисподней. Впрочем, самого Сипа, похоже, всё это нисколько не беспокоило. Был он жизнерадостным и дружелюбным, нравом совсем не походил на своих высокомерных чистокровных сородичей. И казался счастливым.

Может быть, только одна странность не позволяла ему слиться в полной гармонии с окружающим миром - это его непреодолимая боязнь воды. И хоть жил он на этом острове с незапамятных времён, и большую часть времени проводил на побережье, никакой силой невозможно было затащить его в море. А когда кто-нибудь пытался это сделать, пёс непонятным образом утяжелялся, впечатывался в песок и сдвинуть его с этого места можно было бы разве что вместе со всем земным шаром.

Теперь, когда ненавистный ему водный поток, наконец, иссяк, Сип, предварительно опустошив обе плошки с едой, и свою и кошачью, сытый и довольный отправился на пляж. Растянувшись во всю длину своего тела на белоснежном коралловом песке, он нежился в лучах тропического солнца, ещё затянутого туманной дымкой, и потому совсем не жгучего, а ласкового, как добрая мать после долгой разлуки.

А вокруг вовсю кипела жизнь. Всевозможные обитатели суши, смытые в море селевыми потоками и чудом выжившие в круговерти чуждой им стихии, возвращались на берег, в родные места, в зелёные чащи окрестных гор. По пляжу ползли змеи, бежали ящерицы, черепахи, скорпионы и прочая живность. А навстречу им также самыми разными способами двигались едва живые обитатели моря, выброшенные волнами на сушу. Эти ливни внесли великую сумятицу в жизнь острова, и теперь всё это стремилось восстановить равновесие. И большие и малые создания бежали, ползли, карабкались прочь от неведомой силы, осознание беззащитности пред которой как будто заставило забыть все присущие им вековые инстинкты. В едином порыве жажды жизни хищники двигались бок о бок со своими всегдашними жертвами даже не пытаясь напа.сть на них, а жертвы не проявляли никакого страха перед извечными врагами. И, казалось, воцарилось в мире великое братство всех живых существ. Всё вокруг шуршало, шипело и топало многочисленными лапками, навевая сладкую дрёму на пса

Сип медленно засыпал изредка прядая ушами, когда кто-нибудь из бегущих задевал его хвостом или лапкой. Вдруг сквозь смежающиеся веки ему привиделось необычное. Из моря выходило нечто чёрное и гладкое, как будто чугунное, но живое. Пошатываясь на тонких ножках оно направилось в сторону пса, но не дойдя до него всего нескольких шагов, без сил рухнуло на песок. Сип поднялся и направился к пришельцу. Им оказался кабанчик, совсем ещё юный, видимо унесённый селевым потоком далеко в море. Возвращение на сушу явно стоило ему немалых сил. Пёс осторожно обнюхал его и застыл в задумчивости. Казалось, он размышляет о том, что делать с пришельцем. Вдруг Сип подпрыгнул, резко рванул к морю и, как безумный, начал метаться по берегу угрожающе рыча и лая на набегающие волны. Страшное воспоминание жгло его ледяным огнём.

Огненные драконы, раскинув чёрные крылья приближались с ужасающей скоростью. Хозяин, наконец, оставил попытки завести мотор лодки и теперь изо всех сил грёб вёслами. Но драконы летели намного быстрее, поочерёдно сверкая ослепительно яркой чешуёй, и гнали впереди себя огромные волны. Вначале Сип пытался их отпугнуть громким лаем. Но это не помогло. Волны поднимались всё выше. И псу виделось в них страшное морское чудовище МАкара, смесь крокодила, слона и дельфина, мчащееся за их лодочкой, всё шире и шире разевая хищную пасть. Кровь ягдтерьера закипела в жилах. Сип приготовился первым напасть на врага и принять бой с монстром во много раз превосходящим его и размером и силой. Но враг был коварен. Враг ударил сбоку длинным хвостом и лодка взлетела ввысь под самые тучи, насыщенные электричеством так, что шерсть встала дыбом, а в ушах зазвенело, затем рухнула вниз в широко разинутую пасть чудовища. Сип вылетел за борт, погрузился в морскую пучину чуть ли не до дна, но вынырнул и теперь барахтался в пенистом вареве, пытаясь вернуться назад, туда, где его хозяин принял бой с врагом. Но непреодолимая сила гнала Сипа совсем в другую сторону. Волны швыряли его вверх - вниз и невозможно было вырваться из их дьявольской колыбели. Сип кувыркался в пенных гребнях как тряпичная кукла, то соколом взмывая в небо, то, как подстреленный, падая в бездну. Но даже в высшей точке своего полёта он не мог разглядеть ни лодки, ни хозяина, ни спасительного берега, всё закрывало бушующее море. Он потерял все ориентиры, но продолжал отчаянно бороться с беспощадной стихией, хоть уже было ясно, кто победит. И только горячая кровь ягдтерьера не позволяла ему сдаться.
Но милосердная богиня морей с высоты своего поднебесного дворца вдруг заметила малую зверушку, барахтающуюся в пене волн и, проникшись безмерным состраданием, послала спасение. Сипа, уже совсем обессилившего, подхватило подводное течение, понесло в сторону острова и осторожно опустило на песок у самой кромки воды.

Рано утром молодой буддийский монах обнаружил бездыханного пса на пустынном берегу. Решив, что собака утонула во время шторма и выброшена волнами на берег, монах собрался совершить над ней посмертный ритуал, дабы помочь перерождению этого существа в иной, лучшей ипостаси. Но когда укладывал зверя в надлежащую позу, тот вдруг изверг из себя огромное количество морской воды, задышал, замотал головой, но встать на свои длинные лапы не смог. Тогда монах взвалил его на плечи, отнёс в монастырь и выхаживал много дней. Поил тёплым молоком, растирал кунжутным маслом, читал мантры и молитвы о его выздоровлении. И Сип остался в этом мире.
Успокоившись немного после своей безумной беготни по берегу, пёс вернулся к кабанчику и пару раз лизнул его, наблюдая за реакцией. Но зверь не шелохнулся. Тогда Сип начал интенсивно вылизывать его шершавым языком, потом улёгся рядом и, обняв передними лапами, толкал задними в живот. Эта процедура вскоре дала результат. Кабанчик задышал часто-часто, потом его вырвало, после чего он поднялся на ноги, но сил ему хватило всего лишь на несколько шагов, он вновь упал на песок и уснул на этот раз спокойным сном. Сип пристроился рядом, но не спал, а зорко следил, чтобы его подопечному никто не причинил вреда.

Через какое-то время кабанчик проснулся, встал и уже уверенной походкой направился в сторону гор. Сип шёл рядом. Вдвоём они перешли дорогу. Дальше начинались джунгли. Здесь пёс остановился, а кабанчик уже в одиночку направился в чащу. Запах родных мест как будто придавал ему силы, он бежал всё быстрее и быстрее и ни разу не оглянулся на своего спасителя.

Сип вернулся к дороге, вернее, к тому, что от неё осталось, ливни смыли почти весь асфальт. Но многочисленные рабочие в оранжевых робах, похожие на огромных рыжих муравьёв, уже вовсю трудились над её восстановлением. Техника грохотала, рабочие кричали, пар от горячего асфальта поднимался ввысь, как подношение санга бессмертным. Шум и суета, царившая вокруг, необычайно радовала пса. Сип знал, что это значит. Скоро, очень скоро и в огромные отели, и в маленькие бунгало приедут новые постояльцы, и взрослые и дети. Начнётся праздник блаженного безделья, великое веселье, нескончаемые игры. Взмоют в небо разноцветные воздушные змеи, весь день будет шумная беготня и суетня, а вечером - задумчивые прогулки под звёздами и запуск летучих фонариков, уносящих ввысь тайные желания их отправителей.

Пёс прыгал вокруг рабочих звонко лая, путался под ногами, мешая работать. Горячий асфальт обжигал лапы. Его гнали прочь, сердились, смеялись, иногда пинали ногами. Но это уже не имело значения. Жизнь налаживается! Прекрасная жизнь! Именно это он и старался донести всему миру своим собачьим способом.

***
Сип ушёл из монастыря не потому что ему там было плохо. Напротив, монастырь казался идеальным пристанищем для одинокой души. Там царил мир и покой, утром и вечером - полная плошка еды и всегда холодная вода в роднике у подножья горы, в зарослях диких орхидей. Монахи не обижали и так сладко спалось под их бесконечные мантры и молитвы. Там вполне можно было бы остаться и навсегда.

И уж, конечно, не из-за глупой обезьяны, которая, может быть, и возненавидела его, как существо иного рода, но трудно было с уверенностью это утверждать, так как гиббон досаждал всем. Большую часть времени он прыгал вокруг своей будки, похожей на собачью конуру, привязанный к ней длинной цепью, чтобы не убежал, так как являлся работником особо ценной специальности: собирал кокосовые орехи в монастырской пальмовой роще. Никто лучше него не мог бы справиться с этой задачей, и потому потеря такого помощника была бы очень ощутимой. Но иногда эта хитрая зверюга каким-то неведомым способом умудрялась освободиться от своей привязи и, будто одержимая демонами, с победными воплями носилась по территории монастыря, по ступам со священными реликвиями, по крышам, по их ажурным конькам, а главное, как будто назло монахам, всегда гадила на статую Будды. Для истинных буддистов это не должно было иметь значения. Безмерная равностность не делает различия между приношением неразумного существа, обречённого пребывать во мраке тупости, и богатыми дарами обитателей высших миров. Но молодые монахи, ещё не достигшие должного уровня просветления, обычно устремлялись в погоню за гиббоном. Это было совершенно бессмысленное действие, догнать обезьяну никому не удавалось, и всё, что они могли сделать - только отгонять эту тварь от особо почитаемых мест.
И такая беготня обычно продолжалась до заката. Но когда солнце заливало всю округу прощальным светом, гиббон затихал, забирался на кровлю какой-нибудь башенки, принимал настоящую медитативную позу и замирал в полной отрешённости. Тогда один из самых ловких монахов подкрадывался к нему, напяливал мешок на его голову и возвращал притихшее животное на землю.

В такие дни обезьяньей вольницы Сип непременно становился жертвой расшалившейся зверюги. Гиббон неожиданно и непонятно откуда скатывался прямо на спину пса, тот с воем начинал метаться по двору, а обезьяна, свернувшись клубочком, как профессиональный жокей, с торжествующими криками яростно выдёргивала шерсть из его холки и бороды, и чёрные и рыжие клочья разлетались по ветру на всём пути безумной скачки.

Но однажды, когда мерзкая тварь в очередной раз оседлала Сипа, тот неожиданно с лёгкостью сбросил всадницу. Она кубарем отлетела в угол двора, где пёс мгновенно настиг её, повалил навзничь, прижал лапами к земле. Оставалось только схватить за горло мёртвой хваткой и сомкнуть железные челюсти. Поверженная обезьяна оцепенела под змеиным взглядом ягдтерьера. В глазах её явно читалась покорность судьбе и мутная плёнка смерти уже начинала застилать их. А пёс смотрел холодно и отчуждённо. Но малая капля чужеродной крови вдруг напомнила о себе лёгким толчком в сердце. Хватка ослабла. Гиббон мигом выскользнул из лап собаки и взлетел на ближайшую пальму.

В тот же день Сип покинул монастырь.

***

СамУй - остров небольшой. По кольцевой дороге быстроногая собака может оббежать его за пару часов. Но домик, где жил Сип со своим хозяином, пристроился почти у самого края песчаной полосы, разделяющей море и сушу, и путь к нему лежал вдоль сильно изрезанной береговой линии, большей частью по белоснежным коралловым пляжам, где пальмы тянутся лохматыми кронами к морю, как будто хотят вырваться из земли и уплыть за горизонт. Некоторым это удаётся, но море возвращает их, и они лежат на берегу серые и безжизненные, как утопленники. Крабы мечутся по песку на длинных паучьих ножках, едва различимые в знойном мареве, как песчаные привидения. Утренний бриз покалывает тело мириадами ледяных иголочек. А вечерний, унося в морскую даль тепло уходящего дня, ласкает на прощанье шёлковыми крыльями.

Местами путь выводил Сипа на просёлочную дорогу. И тогда он бежал мимо рисовых чеков, банановых плантаций, мимо эвкалиптов, увешанных буддистскими ленточками счастья, и зарослей крОтонов в разноцветных листьях. Мир вокруг переливался многообразием цветов, как в калейдоскопе. Но нет способа узнать, каким виделся он Сипу. Когда-то учёные уверенно утверждали, что собаки вообще лишены цветового зрения. Теперь с той же уверенностью приписывают им способность видеть всё только в сине-фиолетовом и жёлто-зелёном цвете, с неисчислимым множеством оттенков серого. Но каким бы ни был этот мир в собачьих глазах, он чрезвычайно нравился Сипу.

Когда по пути попадались деревни, местные собаки поднимали лай и дружной стаей гнали чужака прочь со своей территории. Но Сип и так не собирался там задерживаться. Он спокойно и сосредоточенно бежал дальше, не обращая внимания на мелких, свирепых зверушек. Ни одна из них не решилась бы на него напасть. На своих верблюжьих ногах он был просто великаном в сравнении с ними, и всё, что они могли себе позволить - злобно лаять и устрашающе скалить зубы. Сип даже не огрызался. Переполненный радости возвращения, он нёс её, как драгоценный напиток, стараясь не расплескать и не уронить ни капли. Всё это предназначалось только его хозяину.

Питался тем, что находил в мусорных баках, расставленных в деревнях вдоль дороги. Были они высокими, чтобы мелкие зверьки не могли добраться до них, но длинноногий пёс, встав на задние лапы, без труда дотягивался до крышки, откидывал её и, выбрав наиболее соблазнительно пахнущий пакет, убегал с ним в укромное место. Среди всевозможной снеди в пакетах непременно присутствовали остатки дуриана, столь любимого местными жителями, и, возможно, именно тогда и приобрёл Сип этот запах, от которого уже не мог избавиться.

Трудно сказать сколько времени потратил пёс на поиск родного дома, и существовало ли для него само понятие времени. Прошлое у него несомненно было, ибо именно туда он сейчас стремился. А настоящее наступало мгновенно в момент пробуждения вместе с радостным осознанием что он ещё жив, что и на этот раз его не съели, и что жизнь продолжается, прекрасная жизнь! Что же касается будущего, то в незамутнённом концепциями уме собак такого понятия могло и не существовать.
 
Наконец Сип увидел знакомые места. По пляжу бежали две рыженькие собачки, скованные одной цепью. Он знал их. Они жили неподалёку, и их всегда отпускали гулять в связке, чтобы далеко не убегали и тормозили друг друга. Флегматичный буйвол, похожий на чугунное изваяние, как обычно, пасся на своём месте в полосе сочной зелени. Пёс приветливо махнул хвостом, но буйвол лишь укоризненно взглянул на него и продолжил жевать.
 
А вот и родной дом. С радостным лаем пёс влетел на веранду, ворвался в комнаты, оббежал их, обнюхал все углы. Дом пуст. Хозяина нет. И запах его едва уловим. Сип улёгся у порога и приготовился ждать.

***
Дни шли за днями, но хозяин не возвращался. Теперь каждое утро Сип проводил на пляже, охотился на крабов, и утолив голод несколькими наиболее крупными экземплярами, гонялся за остальными просто забавы ради. Когда солнце поднималось к зениту и становилось нестерпимо жарко, удалялся в тень кустарника, где флегматичный буйвол жевал свою жвачку. При появлении гостя буйвол оглядывал Сипа всё тем же укоризненным взглядом, как будто видел в нём причину всех своих невзгод, и продолжал жевать. Под мерное движение его челюстей пёс сладко спал в самые жаркие часы дня. Проснувшись, бодро бежал к дому проверить не вернулся ли хозяин. И не обнаружив его, возвращался на пляж, растягивался на песке во весь свой рост, нежась в лучах послеполуденного солнца. А когда уходящий день разрисовывал небо отчаянно кричащими мазками, Сип усаживался на берегу в медитативной позе, как это делал гиббон в монастыре, и неотрывно смотрел в даль. И нет способа узнать, что видел он там. Какие формы творило его сознание из пустотности мира. И каков он, мир Сипа, один из неисчислимого множества параллельных миров.

Однажды, вернувшись к дому после дневного сна, пёс почуял чужих. Он затаился в зарослях гибискуса и приготовился к бою. Вскоре дверь отворилась и на веранду вышел совсем маленький человечек. Он ещё неуверенно держался на коротких ножках, а головка его жёлтая и пушистая, как соцветие ксантостемона, при каждом шаге качалась на тоненькой шейке. Он с большим трудом, как четвероногий детёныш спустился по ступенькам и направился в сторону кустов. Сип вышел из своего укрытия, а человечек, увидев его, радостно вскрикнул и кинулся к нему, как к старому другу, растопырив ручки. Он спотыкался и падал, но вновь вставал и продолжал бежать, пока не плюхнулся на землю прямо у лап пса. Сип улёгся рядом и позволил обнять себя за шею. Но этого малышу было мало. Он трогал Сипа за нос, за уши, смотрел в глаза, дёргал за бороду, вскарабкался на спину, и что-то бормотал ему в ухо. Речь малыша была невнятна, но вибрации его голоса были приятны, как журчание ручейка в чаще, успокаивали и расслабляли. И в сладкой неге пёс растянулся на земле, а маленький человечек ползал по нему, как огромный жук, цепляясь лапками за шерсть, пока не уснул на его спине, крепко обняв за шею.

Вдруг раздался страшный крик. Сип мигом вскочил на четыре лапы, малыш скатился наземь и тоже заорал. От дома в их сторону бежала женщина, следом мчался мужчина с огромной палкой в руке. Сип мгновенно принял боевую стойку готовый защитить своего маленького друга. Но ярость в глазах людей была столь устрашающей, что проклятая капля чужеродной крови вновь ударила в сердце. Сип дрогнул и поджав хвост бежал с территории, охранять которую считал своим долгом. Скорость его с каждой секундой возрастала, лапы уже почти не касались земли и бег всё больше и больше походил на полёт. Трудно сказать, что его гнало сильнее, страх перед грозными людьми и их оружием или стыд за своё позорное отступление. Подобно мифическому снежному льву, трижды оттолкнувшись в воздухе, промчался он мимо пруда, полного вечно хохочущих лягушек, пулей пролетел через дорогу, и как птица гаруда, взлетел на вершину холма. Только там он смог остановиться и осмотреться. Место оказалось удачным. Отсюда хорошо просматривалось всё, что творилось внизу. Парочка преследователей вернулась на веранду и занялась мытьём детёныша. Малыш отчаянно сопротивлялся, орал и вырывался из рук своих мучителей. Сип чувствовал его страх, как свой собственный. Как будто это его самого мыли эти безжалостные люди. Он даже начал тихонечко поскуливать. Но экзекуция вскоре закончилась, и укутанный огромным жёлтым полотенцем, малыш затих на руках женщины.

***
Внизу у подножия холма, на небольшой поляне в окружении зарослей диких орхидей стояли три небольших домика. В одном из них, в одиночестве, не считая огромного кота-британца, жил владелец этого места по имени Ванчай, остальные сдавались гостям, слетавшимся со всех концов света в это царство экзотики.

Ванчай знал Сипа. Знал и его хозяина - мрачного мужчину почтенного возраста, европейской наружности. Эта парочка ещё не так давно каждый день прогуливалась вдоль побережья: утром - в южном направлении, вечером - в северном. На лице мужчины, казалось, навсегда застыло отвращение к окружающему миру, что наводило на подозрение о его принадлежности к касте чиновников. А псу, похоже, этот мир был очень даже по душе. Он бегал кругами по пляжу, распугивал птиц, с радостным лаем гонялся за ящерицами, и производил впечатление счастливого и беззаботного дитя природы. Вопреки расхожему мнению, что собака всегда похожа на своего хозяина, Сип ничем не напоминал своего угрюмого спутника. Лишь когда к ним приближался незнакомец, пёс подбегал к хозяину и строго смотрел на пришельца янтарными глазами.

Но однажды они оба пропали. Их отсутствие никого не встревожило, поскольку человек был нелюдим, ни с кем не заводил знакомств, на приветствия местных жителей не отвечал, а когда вынужден был с ними общаться, говорил на совершенно непонятной, какой-то дьявольской смеси множества языков, в которой с большим трудом можно было разобрать некоторые тайские слова. Никого не заинтересовало куда он подевался со своим нелепым псом. Заявление о его пропаже в местное отделение полиции не поступало. И его никто не искал.

Теперь Ванчай, увидев Сипа, мчавшегося на вершину холма, неожиданно для себя, обрадовался ему, как старому другу. И когда через некоторое время пёс спускался вниз, окликнул его по имени. Может быть, услышав своё имя, Сип проникся доверием к мало знакомому человеку, подошёл к нему, позволил себя погладить, и после некоторого раздумья, опустошил предложенную ему миску с едой. А потом, как будто в знак благодарности, а может, соскучившись по человеческому теплу, ткнулся головой в колени Ванчая. Тот снова погладил пса и стал задавать ему абсолютно бессмысленные вопросы о том, что случилось с ним и его хозяином, будто действительно надеялся получить вразумительный ответ на них. Но ответ неожиданно пришёл. Сип поднял голову и взглянул в глаза человека. И в тот же миг Ванчай увидел всё: и огненных драконов, и чёрные крылья их, затмившие небо, и страшное морское чудовище МАкару. Он как будто провалился в совершенно другой мир. Но всё это мгновенно рассыпалось в памяти на множество осколков, оставив ощущение важной тайны, к которой он лишь слегка прикоснулся, но осознать её полностью не смог.

С того дня Сип обосновался на территории Ванчая, что вовсе не означало обретение им нового дома и нового хозяина. Он продолжал жить вольной жизнью, по-прежнему навещал своё старое жилище или наблюдал с вершины холма за ним и за его постояльцами, которые теперь там часто менялись, большую часть времени пропадал неизвестно где, возвращался к Ванчаю уже в сумерках, съедал приготовленную для него пищу и устраивался на ночлег на пороге одного из домиков. По сути своей он оставался ничейным псом. Однако чувство собственного достоинства не позволяло ему становиться нахлебником человека. Сип очень старался быть полезным Ванчаю. С восходом солнца оббегал хозяйскую территорию, изгоняя змей, ящериц и других нежелательных пришельцев. Но главной своей обязанностью считал опеку гостей Ванчая. Он сопровождал их на пляж, охранял оставленные на берегу вещи пока их владельцы плескались в море, зорко следил за детишками и с тревожным лаем метался по берегу, когда кто-то из малышей заходил в воду без надзора родителей. Ко всем отдыхающим относился дружелюбно, и на ночлег устраивался на пороге домика особо полюбившегося ему постояльца. А глубокой ночью, когда всё вокруг затихало, Сип неслышно пробирался в комнату гостей и под их мирное сопение сладко засыпал на прикроватном коврике. Однако такое его счастье длилось недолго. Жуткая вонь дуриана быстро пробуждала обитателей спальни. И Сип изгонялся из человеческого жилища, как вонючий тайский призрак Пхи Пхонг.

Поначалу Ванчай несколько раз пытался избавить Сипа от этого мерзкого запаха. Он привязывал несчастную зверюгу к дереву и поливал водой из шланга. Но пёс издавал такие жуткие вопли переходящие в почти членораздельную человеческую речь, выл и стенал, как грешник в аду, при этом смотрел на Ванчая страдальческим взглядом, долго выдержать который было просто невозможно, и мытьё быстро заканчивалось. Тем более, что оно не приносило никаких результатов, поскольку после такой экзекуции Сип пропадал неизвестно где иногда по нескольку дней и возвращался таким же вонючим, как и прежде.

***
На следующий день после восстановления дороги, Ванчай собрался в аэропорт на своём форде-пикапе встречать первый после ливней рейс из Бангкока, в надежде залучить в свои гестхаусы каких-нибудь гостей. Перед тем, как уехать, он провёл с Сипом беседу и строго-настрого приказал оставаться на месте и охранять территорию. Пёс внимательно слушал и, казалось, всё понял и со всем согласился. Но стоило автомобилю тронуться с места, как Сип молниеносно вскочил в кузов и затаился там, распластавшись на дне, как амёба. Ванчай сделал вид, что ничего не заметил.

***
Судьба колотила в дверь коваными башмаками. Затем раздался визг болгарки. Неприступная, как казалось, крепость рушилась, подобно лачуге бедняка под сокрушительными ударами стихии. Бежать было некуда. Но внутренний голос твердил: «бежать, бежать». С небольшим рюкзачком, лишь пару дней назад приготовленным к подобному случаю по совету всё того же внутреннего голоса, Сергей Середа выбрался на чердак, затем, мало кому известным, потайным ходом, спустился в подвал и, пробежав короткую дистанцию, добрался до спуска в нижний мир.

Когда-то, ещё подростком Сергей увлекался диггерством и сейчас этот опыт очень ему пригодился. Пробираясь тёмными проходами, он размышлял о том, что никакие знания не бывают лишними, в какой-то момент непременно понадобятся и всплывут в памяти. Главное, было бы что вспомнить. Теперь в голове Середы шевелился целый муравейник пробуждающихся воспоминаний, причём одно тянуло за собой полдюжины других, каждое из которых в свою очередь будило целую сеть новых воспоминаний из самых разных глубин прошлого. И количество их возрастало в геометрической прогрессии. Вдруг на фоне этого хаоса в память прорезались обрывки давно забытой песенки, сочинённой когда-то его школьным другом. «Видел ли ты волосатые спички? Если не видел, то лучше молчи». Потом что-то говорилось о ботинках, оставленных в Эрмитаже, и о двух безногих инвалидах, волочащих по лестнице гроб. Дальше вспомнить не удавалось, зато неуправляемый до этого поток сознания, готовый уже взорвать мозг, внезапно прекратился, и теперь в голове безостановочно крутился лишь припев: «волосатые спички - всюду!». Абсурдность этих строк как нельзя более всего подходила к абсурдности ситуации. Середа бежал неизвестно от кого, неизвестно куда. За собой он не чувствовал вины такого масштаба, ради чего стоило высылать к нему целую когорту легионеров. Просто однажды чёрный лебедь взмахнул крылом, разорвал линейность его жизни, бизнес неожиданно масштабировался, и в один день Середа, не спросив ничьего разрешения, сделался фантастически богатым. По его кастовой принадлежности такого ему было не положено, и он это прекрасно понимал, но остановить процесс уже не мог. Удача нахально подмигивала и звала за собой...

И вот теперь он бежал подземным лабиринтом городских коммуникаций, распугивая светом налобного фонарика обитателей тёмного царства. Пауки, спешно удалялись в свои убежища. Крысы же, напротив, высовывались из норок, шевелили усиками, затем с писком устремлялись за бегущим, как будто заражённые его паникой, бежали от неизвестности в неизвестность. Вскоре Середу сопровождало уже целое полчище крыс, непрерывно пополняемое всё новыми особями.

Случайно оглянувшись и увидев свой эскорт, Сергей ужаснулся. Ему показалось что за ним тянется живая ковровая дорожка серо-бурого цвета, непрерывно шевелящаяся, пищащая, и усыпанная бусинками красных глаз вспыхивающих зловещими огоньками в свете его фонарика. Увиденное на мгновение парализовало его. Затем он ощутил толчок и прилив сил. Он вновь рванул со всё возрастающей скоростью. И через какое-то время уже перестал чувствовать своё тело, он, как будто, в какой-то момент сбросил его, как тяжёлую шубу и вмиг стал лёгким и неуловимым, как ветер. И очень скоро увидел люк, помеченный тайным знаком. Это был выход в верхний мир.

Такси быстро домчало до аэропорта. Ближайший рейс был в Бангкок. Выбирать не приходилось. Всё равно нигде в мире никто не ждал его.
 
Лишь пройдя паспортный контроль он почувствовал некоторое облегчение. Кажется, побег удался. Должно быть многоголовая гидра - его судьба, в панцирях, шлемах и кованных башмаках решила, что хозяин дома отсутствовал и не устремилась в погоню. На этот раз удалось отсрочить роковую встречу. Успокоенный этой мыслью Сергей сладко проспал весь полёт до самого Бангкока.

Сразу после приземления в аэропорту СуварнабхУми, спешно купив билет на остров Самуй, Сергей Середа продолжил бег по длинным галереям и переходам огромного аэровокзала в поисках выхода на посадку. До его рейса оставалось совсем немного времени, но конца этим коридорам и травелаторам не было видно. Теперь он мчался по ним так же, как недавно по подземному городу с той лишь разницей, что уже не убегал, а догонял, и было светло, работали кондиционеры, а украшавшие путь экзотические растения цвели и благоухали одуряющими ароматами. Да и сопровождало его на этот раз не полчище крыс, а разноголосая толпа, таких же как и он, потерянных и растерянных пассажиров, бегущих неведомо куда. Но в голове, как напоминание о недавно пережитом, всё ещё крутился навязчивый припев про волосатые спички. Наконец, всё позади. Выход найден, самолёт даже немного задержали ради него, одного из немногочисленных в этот день пассажиров. И вот Середа уже летит над Тихим океаном, и с такой высоты тот действительно кажется тихим и величественным, как безначальная пустота. Лишь россыпь многочисленных островов на водной глади напоминает о том, что мир уже сотворён.

Маленький аэропорт острова Самуй изумляет каждого, впервые прибывшего сюда. Удивление охватывает сразу по выходу из самолёта: у трапа ожидают, похожие на игрушечные, электромобили необычного для таких средств передвижения дизайна, более подходящие для посетителей диснейленда, чем для пассажиров международных авиарейсов. Кроме экзотических форм и небольших размеров они ещё и разрисованы яркими красками, и рисунок их более всего напоминает оперенье попугаев. Эти Шаттлы-попугайчики везут гостей в сторону загадочного поселения. За густой зеленью, отгораживающей его от остального мира, можно разглядеть только шатровые крыши под пальмовыми листьями. И поначалу возникает мысль, что через некоторое время вы окажетесь в этнодеревне, где непременно должны будете познакомиться с историей и обычаями местных жителей прежде чем ступить на их землю, дабы не оскорбить их чувств, совершив по незнанию непростительных ошибок. Может быть, это такая традиция, а может, бонус от авиакомпании. Однако тайна вскоре раскрывается, и это загадочное поселение оказывается всего лишь аэровокзалом, но очень необычным. Все его службы укрыты от палящего солнца пальмовыми сводами. Стены отсутствуют. Сквозной ветерок свободно гуляет по лабиринтам аллей, созданным из зарослей цветущих кустарников, освежая и разнося по всему пространству пьянящий запах тропиков. А хрустальный перезвон разнообразных фонтанов и фонтанчиков ещё более усиливает иллюзию свежести и прохлады. Множество диванов, кресел и пуфиков, разбросанных по всей территории и усыпанных разноцветными подушками, манят присесть или даже прилечь и расслабиться. И нелегко устоять перед таким соблазном.

После всех пережитых волнений Середа, удобно расположился среди подушек на широком диване в удалённом уголке зала ожиданий, намереваясь без суеты и спешки обдумать свои дальнейшие действия прежде чем отправиться в неизвестность. Пассажиров в эти первые дни после ливней было совсем немного, да и те, в большинстве своём, сосредоточились вокруг багажной ленты в ожидании своих чемоданов. А служителей и вовсе не было видно. Напряжение прошедших суток медленно отпускало и тело наполнялось теплом и блаженством. Середе казалось, что он тает и растворяется в пустоте. Потом появилось ощущение чьего-то присутствия. Как будто какие-то невидимые существа, уловимые лишь шестым чувством, окружали его. Перед глазами проплывали зыбкие тени. Но невозможно было вглядеться в них, они таяли, исчезали, вновь являлись, меняли цвет, меняли форму. Они шелестели и шептались, но о чём, разобрать было невозможно. «Это тайный народец, духи и демоны гор и лесов», - думал Середа, - «Сейчас я усну и проснусь в другом мире».

 Через какое-то время одна из теней сделалась неподвижной и начала густеть. Она становилась всё темней и плотней, и когда стала почти чёрной из неё брызнули два ярких луча. Середа мгновенно очнулся. Перед ним стоял странный пёс, огромный, чёрный, но с рыжими бакенбардами и пристально смотрел на него янтарными глазами. Какое-то время пёс был неподвижен, затем повернулся и стал уходить, оглядываясь. Взгляд его янтарных глаз настойчиво звал за собой. Недолго думая, Середа выкарабкался из подушек и направился следом.

 Выйдя за периметр аэровокзала, обозначенный лишь рядом фонтанов, он задохнулся в горячем воздухе. Это оказалось полной неожиданностью, как внезапный удар в лицо. Ведь под пальмовыми крышами, несмотря на отсутствие кондиционеров, было вполне комфортно. Ему потребовалось некоторое время, чтобы восстановить дыхание. Пёс терпеливо ждал его.
***
Ванчай так и не залучив с этого рейса ни одного постояльца в свою маленькую гостиницу, уже собрался уезжать, но не обнаружив Сипа, решил немного задержаться. Впрочем, ждать было и необязательно, собака хорошо ориентировалась на острове и всегда возвращалась домой. Ванчай уже сел за руль, когда увидел Сипа и человека, идущего за ним, Это был мужчина среднего роста, среднего телосложения, явный представитель среднего класса, ухоженный и хорошо одетый, но без багажа, лишь с одним небольшим рюкзаком на плече. Вид его был несколько растерянный и удивлённый. Он шёл за собакой, как будто знал, куда идёт. Ванчай и сам очень удивился, увидев эту парочку. Никогда ещё Сип не оказывал ему подобной услуги. И два человека, будучи в одинаково удивлённом состоянии, можно сказать, загипнотизированные собакой, как-то сразу прониклись друг к другу доверием. Они быстро обо всём договорились, и через несколько минут уже мчались в стареньком форде вдоль побережья Сиамского залива. Солнце поднялось в зенит и морская поверхность в его лучах искрилась и сверкала, как бескрайняя россыпь самоцветов. Нереальная красота заворожила Середу. Похоже, тайный народец действительно похитил его и теперь уносит в свой мир, о существовании которого Сергей когда-то как будто даже знал, но совсем забыл. Он непрерывно вертел головой, стараясь уловить всё в этой фантасмагории, пока она ещё не растаяла как мираж. А когда оглядывался назад, встречался с янтарными глазами пса, внимательно следящими за ним.

***
Первые дни Середа лежал на белоснежном коралловом пляже, воображая себя медузой, выброшенной на берег. Он ждал, когда жаркое солнце растопит его студенистое тело, а набежавшая волна слижет останки и унесёт с собой. Ему хотелось навсегда забыть свою земную жизнь и слиться с отцом-океаном. Но когда лучи солнца становились нестерпимо жгучими, и ожидание невыносимым, приходилось самому бросаться в волны.

Всё время, пока Середа валялся на песке, Сип, расположившись неподалёку, наблюдал за ним. А когда тот нырял в воду, пёс метался по берегу, скулил и громко лаял. Середа звал его с собой, но безуспешно. Пёс только заносил лапу над водой, но тут же резко отпрыгивал и мчался назад в зелёную чащу к буйволу. Похоже, тот своим мерным жеванием и укоризненным взглядом действовал на Сипа успокаивающе. Возвратившись от него пёс усаживался у самой кромки воды и горестно выл. Когда же Середа выходил на берег, приветствовал его радостным лаем, бегал кругами, вынюхивал крабов, и учуяв добычу, рыл песок своими верблюжачьими лапами, зарывался длинным носом в ямку, извлекал краба и приносил Середе в качестве подношения. Он очень старался порадовать своего нового друга. Но тот даже не успевал рассмотреть подарок, освобождённый краб в мгновение ока ввинчивался в песок.

Время шло, но метаморфозы не происходило, медуза не таяла и отец-океан не принимал её в свои просторы. Мир вокруг не растворялся как фата-моргана, а становился всё более реальным. И Середа сбросив сладкое оцепенение пляжного ничегонеделания, отправился обследовать окрестности. Пёс возликовал. Наконец-то, наконец-то бродяга проснулся. Восторг его был безграничен. Подобно бессмертному Санчо Панса Сип мог бы кричать: Скитаться! Скитаться! Но ликование своё выражал лишь громким лаем и беганьем в припрыжку вокруг человека. С этого дня пёс, как верный оруженосец, всюду следовал за ним.

Нельзя сказать, что Середа был рад такому попутчику. Но некий суеверный трепет, испытанный им при первой встрече с Сипом, всё ещё таился во глубине его души. Особенно тревожили янтарные глаза собаки. В них крылась какая-то весть. Казалось, пёс пытается передать ему что-то очень важное, но Середа не в состоянии это понять.

***
В первые дни они ходили не север в город Натон, столицу острова. Путь до него был не близким, но фантастически красивым. Дорога, обрамлённая непролазными зарослями цветущих кустарников, вилась среди полей и лугов, где на фоне необычайно сочной зелени вспыхивали огненной россыпью не только цветы ослепительной яркости и невообразимых форм, но и листья, как будто расписанные сумасшедшими супрематистами. Середа, опьянённый воздухом и зачарованный светом, воображал, что идёт райским садом. И думал, что Эдем должен был быть именно таким.

Они проходили небольшие селения. Домики утопали в зарослях тропических растений, веерные пальмы приветливо махали широко раскрытыми ладонями, и над всей деревней возвышались равеналы, как распахнутые хвосты гигантских павлинов. И почти у каждого дома - кумирни с маленькими рукотворными божествами, а перед ними - чашечки с рисом, фруктами, напитками, украшенные гирляндами из живых цветов. Местные жители улыбались, жестами приглашали зайти, предлагали какую-то пищу. Но Середа помнил про лотофагов и лишь приветливо махал рукой, торопясь поскорее покинуть это место. Зато деревенские собаки, завидев Сипа, выскакивали со всех дворов, намереваясь изгнать чужака. Однако заметив рядом с ним человека, замолкали, и смотрели на Сипа как будто с уважением. Присутствие хозяина явно повышало его социальный статус. Он больше не был бездомным бродягой. Он был на службе. И вёл себя как государственный чиновник, с высоты своего верблюжачьего роста лишь поверхностным взглядом скользя по этим мелким тварям. И они, поджав хвосты, униженно уползали под свои заборы.

Но стоило только миновать деревню, как Сип становился самим собой, жизнерадостным и беззаботным псом-подростком. Он носился по всей округе, вынюхивал чьи-то норы, совал в них свой длинный нос, иногда получал отпор от хозяев и обиженно поскуливая прибегал к Середе. Но иногда возвращался и с добычей, с какой-нибудь экзотической ящерицей или мелким грызуном. Вопреки рассказам о железной хватке ягтерьеров, зверьки, подносимые Сипом Середе в качестве охотничьих трофеев, оказывались практически нетравмированными и моментально удирали, как только пёс разжимал челюсти. Похоже, это удивляло его, но нисколько не огорчало. Он с новым рвением кидался на поиск следующей добычи.

Через несколько километров путь выводил их к автотрассе. По ней, хоть и не часто, но на большой скорости проносились автомобили. Здесь поведение Сипа менялось. Он больше не носился по округе, как беззаботный щенок, а шёл радом с Середой ровной походкой, как модель на подиуме, грациозно ступая след в след четырьмя лапами и уже сильно напоминал красавца-дромадера в песках Сахары. Но шёл всегда со стороны автомобиля, и это заставляло Сергея нервничать. Он слышал, что в Таиланде собаки такие ленивые, валяются где попало, часто посреди дороги и даже не спешат уступать место машинам. И поэтому водителю, сбившему собаку не грозят никакие неприятности. Виноватой считается жертва. Как подтверждение этому Середа уже в первые дни пребывания на острове заметил нескольких трёхногих собак, а также собак с покалеченными мордами. И ему вовсе не хотелось увидеть гибель своего четвероногого спутника под колёсами какой-нибудь перегруженной фуры. Но Сип, похоже, испытывал такую же тревогу за своего двуногого друга. И вопреки всем усилиям Середы всегда оказывался между ним и железным монстром, мчащимся навстречу со скоростью ураганного ветра. Середа отталкивал Сипа на обочину и проводил с ним разъяснительные беседы. Он человеческим языком объяснял ему, как опасно находиться на проезжей части дороги и при этом указательным пальцем вдалбливал свои мысли в его бестолковую башку. Сип смотрел на него янтарными глазами и, как будто, всё понимал. Но стоило появиться очередному движущемуся объекту в его поле зрения, как он тут же опять занимал опасную позицию. И так повторялось много раз на протяжении всего пути. Но однажды Середу осенило: это он в глазах Сипа умственно и физически неполноценное существо. Пёс наверное думает, если можно так выразиться, что двуногое создание не может быть устойчивым и таким же ловким и увёртливым, как он сам, и что оно нуждается в помощи и защите. И именно поэтому собака должна вести себя с ним, как профессиональный охранник. Это озарение ошеломило и сильно возмутило Середу. Он хотел крикнуть: «Нет, Сип, я здесь главный, я царь природы!». Но только открыл рот, и закрыл, не произнеся ни слова. Неизвестно, кем видят нас те, кого принято называть «братьями нашими меньшими». Неизвестно, кто в их иерархии меньший, а кто больший. И нет способа узнать это.

С того момента Середа стал внимательней присматривался к Сипу. И всё то ему казалось, что собака его понимает, а он её нет. Осознание бессилия своего ума перед непреодолимым барьером между двумя параллельными мирами погружало его в неутешительные размышления.

Натон можно назвать городом лишь условно. Фактически он представляет собой одну торговую улицу, протянувшуюся вдоль береговой линии. Здесь находится администрация острова, банк, полиция, госпиталь и ещё какие-то службы. Перпендикулярно главной улице уходят в горы ещё несколько улочек, застроенных небольшими особняками. Но если двигаться по ним вглубь острова, все признаки цивилизации постепенно исчезают и улицы превращаются в трудно проходимые горные тропы. Начинаются джунгли полные злющих комаров, ядовитых пауков и опасных змей. Но других поселений, более похожих на город, на Самуйи нет.

 Первые этажи большинства домов вдоль главной улицы Натона заняты небольшими магазинчиками, мастерскими и ресторанами. На открытой веранде такого ресторана Середа обычно обедал, а Сип устраивался под его столом и сидел тихо-тихо, ничем не выдавая своего присутствия. Лишь мерзкий запах дуриана давал знать, что Сип рядом. Но бдительные официантки через какое-то время всё же его обнаруживали и изгоняли из его укрытия швабрами и вениками. При этом они извинялись перед Середой за доставленные неудобства, не допуская мысли, что такой респектабельный господин может водить дружбу с таким нелепым созданием собачьего рода. А Сип не спеша переходил на другую сторону улицы и устраивался в ресторане напротив, но и оттуда вскоре изгонялся, причём самым жестоким для него способом: женщина, убирающая помещение, непременно напоследок ещё и окатывала его, уже уходящего, ведром воды. Середа наблюдал всё это, но не вмешивался, однако чувствовал себя предателем.

Самого же Сипа это, похоже, ничуть не огорчало. Казалось, он понимает, что та весть, которую он несёт в себе, и должен обязательно передать этому человеку, намного значимей всех этих мелких неприятностей. Он находил новое место для ожидания своего спутника и, как только тот выходил из ресторана, моментально к нему присоединялся.

К вечеру они возвращались на свой берег на западе острова. Это место славилось неописуемо красивыми закатами, что привлекало сюда немало художников и фотографов. Они слетались со всех уголков Земли и подобно стайкам морских птиц бродили на закате по пляжу, пытаясь уловить неповторимые мгновения игры лучей уходящего солнца. Но в те дни, о которых здесь рассказывается, берег всё ещё оставался безлюдным после разгула стихии. Сергей с Сипом располагались у самой кромки воды и погружались в Великую Пустоту. Вечерний бриз то холодил, то согревал шёлковыми крыльями. И облака остывали.

Были дни, когда они отправлялись скитаться в южном направлении. Тогда большая часть их пути проходила по узкой полосе песка вдоль скалистого берега.

Однажды, во время прилива на одном участке пляжа образовалась небольшая бухта. Волны били в крутой берег и откатывали назад унося с собой песок, всё более углубляя бухту. Взобраться на скалу без альпинистского снаряжения не представлялось возможным. Но вплавь преодолеть неожиданное препятствие не составляло труда. Середа, дождавшись, когда волна отхлынула от скал, легко переплыл бухту, а Сип остался на другой её стороне. Он метался по берегу, лаял, отчаянно выл и скулил. А Середа наблюдал за ним даже с некоторым злорадством. Он уже строил планы, что сейчас выйдет к автостраде, поймает такси и объедет, наконец, весь остров, посетит водопады, змеиную ферму и монастырь с мумией знаменитого настоятеля, и может быть, даже покатается на слоне. С вонючкой Сипом их не взял бы ни один таксист. Для очистки совести Сергей всё-таки какое-то время ждал собаку, и звал плыть к нему. Но пёс никак не решался войти в воду. Наконец Середа, помахав на прощание рукой своему верному спутнику, пошёл дальше. Вдруг он услышал страшный шум за спиной и оглянулся. На мгновение ему показалось, что ужасное морское чудовище МАкара гонится за ним огромными прыжками, то выскакивая из воды то вновь погружаясь в пучину. Но это был Сип. Однако он как будто увеличился в размерах и выглядел устрашающе. Ещё мгновенье - и он достиг суши, кинулся к Середе, повалил его навзничь и начал метаться вокруг, радостно лая, как будто кричал всему миру: «Я сделал это! Смотрите, смотрите все! Я сделал это!». Середа, оправившись от шока, поднялся на ноги, но пёс с разбегу опять кинулся на него, передними лапами толкнул в грудь и опять повалил навзничь. Восторг переполнял его и заражал всё вокруг весельем. Волны бились о скалы, казалось, ещё сильнее, рассыпаясь серебристыми брызгами, и море как будто смеялось беспечно и радостно, как ребёнок, и песок переливчато сверкал под ослепительно белым солнцем, и всё это кружилось сумасшедшей каруселью вокруг хохочущего Середы и восторженно лающего Сипа.

Но вдруг мир остановился. От внезапного толчка Сергей как будто вылетел кубарем в другое пространство.

 Он увидел мальчика лет четырёх-пяти, лишь недавно покинувшего младенчество и только ещё вступающего в детство. Тот бежал за стайкой мальчишек постарше, размазывая слёзы кулачками по чумазым щекам и жалобным голосом канючил: «Мальчики, ну пожалуйста, подождите, ну, пожалуйста, возьмите меня с собой!». Безжалостные пацаны только досадливо отмахивались от него и, насмехаясь, кричали: - «подрасти сперва, мелюзга сопливая!». Или, того хуже: - «спроси разрешение у своей бабушки!». Но это было совершенно невозможно. Бабушка его много лет служила бессменным завучем местной школы и знала всех хулиганов округи чуть ли не до седьмого колена. И она строго-настрого запрещала ему общаться именно с этими мальчишками, и особенно, с их вожаком. Взамен она советовала дружить с хорошими мальчиками из приличных семей. Но беда в том, что те хорошие мальчики совершенно не нравились малышу. Они вечно чего-то боялись, на всё всегда спрашивали разрешения, никогда не пересекали границ дозволенного и   были как аквариумные рыбки. А эти, из «дурной», по словам бабушки, компании, похоже, ни у кого никаких разрешений отродясь не спрашивали, делали, что хотели, и не знали никаких преград. Они казались свободными и счастливыми. И маленького мальчика со страшной силой тянуло к ним. Он не хотел быть аквариумной рыбкой. Он слышал зов Океана. При малейшей возможности, он удирал из-под зоркого ока бабушки и спешил присоединиться к такой притягательной, но не принимавшей его к себе и безжалостно гнавшей прочь, весёлой компании. Особенно восхищал их вожак, по кличке Боцман. Малышу так хотелось, чтобы тот был его старшим братом. Но Боцман вообще его не замечал, и даже никогда не насмехался над ним в отличие от остальных. И пропасть между ними казалась непреодолимой. Но мальчик не отступал. Он изо всех сил старался быть полезным во всех их мероприятиях в надежде, что когда-нибудь они примут его в свою шайку.

Однажды они собрались на берегу реки строить плот. Работа кипела и к полудню всё было готово. Малыш тоже участвовал в этом, подносил охапки тростника, подавал инструменты гвозди и верёвки. И был почти уверен, что место на плоту ему обеспечено. Но хитрые мальчишки отослали его с каким-то пустяшным поручением, а когда он вернулся, плот уже был на середине реки, и вся шайка веселилась под чёрным пиратским флагом, развевающемся на шесте в центре судна. Слёзы огромными жемчужинами выкатились из глаз малыша. Он опять начал умолять взять его с собой, но безжалостные мальчишки только смеялись в ответ. Они махали ему руками, лицемерно звали к себе, издевательски кричали, чтобы он догонял их, и если доплывёт, будет принят в пираты.

Малыш плавать не умел. Более того ему строго-настрого было запрещено даже подходить к реке.
 
Но эти, на плоту, коварно зазывали: «плыви к нам!».

Малыш скинул майку, сандалии и решительно вступил в воду. Он шёл к плоту, и вода медленно поднималась вокруг него. Сначала до колен, потом до пояса, потом до груди, и, наконец, дошла до шеи. Ещё шаг, и земля ушла из-под ног, бездна поглотила и потянула вниз. Он опустился на дно, почувствовал твёрдую почву и оттолкнулся от неё. На миг оказался над водой отчаянно колотя по ней руками и вновь опустился на дно. Как будто кто-то тянул его вниз. Но опять всплыл, поднимая фонтаны брызг. И так повторилось несколько раз. Сквозь толщу воды он услышал, как кто-то крикнул: «мелкий тонет!», почувствовал, что всё, это конец, из последних сил оттолкнулся от дна, всплыл и стал бить по воде уже и руками и ногами. И вдруг понял, что плывёт. Как будто чьи-то ладони поддерживали его снизу в горизонтальном положении, не давая опуститься на дно. Берег удалялся, а плот приближался. На палубе воцарилось молчание, все глаза были устремлены на малыша. И тогда, охваченный невозможной радостью, он закричал: «смотрите, я плыву! Смотрите, смотрите все! Я плыву!!!» Плот был уже совсем близко. с него протянулись руки, схватили за шкирку и втащили на борт. Малыш лежал на палубе прерывисто дыша, а пираты собрались вокруг, хлопали его по плечам, рукам, ногам, все смеялись, а потом пустились в пляс вокруг него и было всем хорошо... Боцман произнёс речь из которой малыш понял, что он настоящий пацан и что отныне он член команды. С того дня он больше ничего не боялся, как будто река унесла все его страхи. И Боцман стал ему братом.

Когда родители в конце лета приехали за сыном, они его не сразу узнали. К ним выбежал мальчик худющий, загорелый и весёлый, весь в веснушках, синяках и ссадинах. Но самое главное, совершенно неуправляемый. Он делал, что хотел и ни на что не спрашивал разрешения. Бабушка жаловалась на него, говорила, что такого безбашенного ученика никогда у неё не было и советовала купить ребёнку «усмирительную» рубаху.

Сергей лежал на песке и изо всех сил пытался понять, как он мог забыть это. В голове звучал голос Боцмана: «И чего бежали? И кого испугались?» Такими словами он обычно их встречал, когда они c яблоками за пазухой и бешено колотящимся сердцем в груди, прибегали после очередного налёта на чужой сад. Воспоминания накатывали волнами и малыш как будто вновь выныривал из тёмных глубин. А Сип вприпрыжку метался по берегу, радостно лая, периодически набрасывался на Сергея, слизывал слёзы с его щёк и вновь мчался кругами.

***
Лой-Кратонг пришёл в Сиам и укутал в разноцветное кружево всё королевство. Цветочные гирлянды оплетали стволы деревьев, волнами струились вдоль оград, лианами переплетались и свисали над входами особняков и бунгало, устилали залы храмов мягкими коврами. Радость и веселье заполнили все уголки страны. Волны музыки, смех, танцы, праздничная суета заряжали игривой энергией всё вокруг. И таким был весь этот день.

 А с наступлением темноты неисчислимое множество маленьких лодочек-кратонгов, из банановых листьев, цветов и фруктов, с горящей свечой на борту опускались в воды рек и морей и отправлялись в плавание, унося с собой все накопленные за год омрачения, оставляя взамен надежду на счастливые перемены. В небо взмывали летучие фонарики. И это был, наверное, самый красивый праздник Таиланда. Праздник воды и огня.

С раннего утра в Натоне, на площади у причала, на специальных столах выставлялись кратонги разных форм, размеров и самых невообразимых конструкций. Тут были и корабли давно ушедших эпох, и знаменитые тайские храмы с кружевными коньками и башенками, и монастыри, и роскошные королевские дворцы. Множество драконов самых причудливых видов, мифические существа, бестии и реальные звери и птицы Таиланда изготовленные из разных материалов украшали кратонги. И ни одно изделие не повторяло другого.

Зрители толпились в проходах, удивлялись, восхищались, ахали, охали и селфились среди этих удивительных творений. Праздник только начинался и лучшие модели ещё предстояло выбрать, и наградить их создателей в торжественной обстановке.

 А вдоль набережной расположились торговцы лодочками попроще. Некоторые плели их тут же на глазах покупателей. Торговля шла бойко и весело. Сергей тоже купил два кратонга, один для Сипа в форме лодочки, другой для себя, похожий на плот, на тот самый плот.

И когда на остров опустилась ночь и полная луна поднялась над холмами, тысячи маленьких огоньков зажглись в море. Народ высыпал на пляж. Многие заходили в воду, стараясь отойти как можно дальше от берега, чтобы волны не вернули их кратонг к земле, это было бы плохим знаком.

 Сергей с Сипом смешались с толпой и тоже вошли в воду. Сергей пустил лодочку Сипа и свой плотик по лунной дорожке и теперь следил, как они уплывают вдаль. И Сип так же не спускал с них янтарных глаз. Кратонги плыли рядом, а это могло означать, что Милосердная Богиня Морей связала судьбы Сергея и Сипа. И теперь в следующей жизни им предстояло вновь   встретиться и вспомнить всё.

 Море вспыхнуло и запылало до самого горизонта и Сергей чувствовал что растворяется в его пламени. Усмирительные рубахи сползали с плеч и опускались на дно. Он свободен. И Отец-океан принял его.

***
 На другой день Середа покидал остров. Сборы не заняли много времени. С лёгким сердцем и лёгким рюкзачком он вышел из гестхауса. В голове звучал голос Боцмана, насмешливо повторявший: «И чего бежали? И кого испугались?». Голос того счастливого времени, когда самое страшное было прослыть трусом и не было ничего страшнее такого позора...

Ванчай уже ждал его за рулём своего автомобиля. Но надо было попрощаться с Сипом. Откуда-то Сергей знал, что никогда не вернётся в эти края. Хотя, казалось бы, с этим не должно быть проблем. Трезвым своим умом он понимал, что в любой момент можно будет прилететь сюда вновь. Но другой его ум нашёптывал, что этого почему-то не случится, с Сипом они расстаются навсегда. И потому хотелось как-то особенно попрощаться с псом, сказать ему что-то такое, что умная собака должна была непременно понять. Но Сипа нигде не было. На призыв он не отзывался. Даже когда старенький форд тронулся, пёс не запрыгнул в кузов. И всё же Сергея не покидало чувство, что янтарные глаза следят за ним. И всю дорогу до аэропорта он невольно оглядывался назад.

 А Сип тем временем, затаившись в зарослях диких орхидей, внимательно наблюдал за происходящим. Когда автомобиль исчез за поворотом, пёс молниеносно, как птица-гаруда, взлетел на вершину холма и оттуда ещё долго следил за фордом, пока очертания его окончательно не растаяли вдали.

Тогда пёс повернул свою бородатую морду в сторону моря. И его мир  распахнулся перед ним. В небе метался бессмертный феникс, разбрасывая огненные перья и поджигая облака. Страшное морское чудовище МАкара как всегда поджидало в прибрежных водах. Сип ринулся вниз. Со всё возрастающей скоростью промчался мимо пруда с хохочущими лягушками, пулей пролетел сквозь заросли кустарника, где печальный буйвол на этот раз даже повернул голову в сторону собаки, и в его всегда грустных глазах вдруг вспыхнули искорки интереса. Потом вечерний пляж, тени бродящих вдоль кромки воды птиц и мечущихся по песку крабов, а дальше - океан, уходящий за  горизонт. С радостным лаем Сип в несколько прыжков преодолел мелководье и кинулся в волны. Страшное чудовище МАкара теперь в ужасе уныривало в глубины океана. Сип лупил лапами по воде, поднимая мириады брызг, и радужные кольца образовывались над ним. Они увеличивались, уплывали ввысь, таяли и исчезали, вновь появлялись и вновь исчезали. Весь мир заполнялся радужными кольцами. И нет способа узнать какими видел их Сип, чёрно-белыми, сине-жёлтыми, или, может быть, сияющими таким богатством оттенков, каковых человеку не дано узреть.