Бекасы и вальдшнепы

         Отцу довелось охотиться много. И трофеев у него было не счесть. В его детстве, это была единственная возможность выжить, не умереть с голоду. Была война.  Семью кормил лес и река. А ещё Костик, Володя, ружьё и верный пес. Баба Анюта тоже упиралась во все лопатки: взращивала огород, собирала ягоду, держала домашнюю скотину, меняла масло на пшеницу в чернозёмных губерниях, пекла хлеб, сеяла тайком просо на лесных делянках, что было строго запрещено законами, сушила грибы.  Баба…, ей и было то едва за тридцать.
Костик с Володей волокли из леса дичь, тащили с реки рыбу, выловленную всевозможными и невозможными способами. Караулили по ночам просяные посадки, чтоб журавли не расклевали. Пробовали варить самих журавлей. Они, как и чайки оказались малосъедобными. Благо хватало уток, тетеревов, глухарей, бобров, лосей, рябчиков, зайцев и прочих съедобных обитателей мещеры. Выручали грибы, ягоды. Так и выжили: Костик, двое его младших братьев Володя и Коля, сестра-малютка Валя, мать Анна  и израненный отец Алексей.

       Я ещё помню бабушкины рассказы про опухших от голода людей. Страшное время пережили тогда люди. Правда, пережили далеко не все..

          Война и голод минули. Жизнь, как ей и свойственно, помаленьку налаживалась. Однако,  охота так и осталась пожизненной страстью отца. Нет, он вовсе не стал записным душегубом. Его манил процесс, азарт. Он никогда не проявлял алчности к добыче. Делился с товарищами, которым повезло меньше.  Строго соблюдал писаные и не писаные правила правильных охотников.  Например, никогда не стрелял утку весной, когда та готовиться сесть на яйца, не охотился на глупых глухарок осенью, когда,  они собирают камушки на дорогах и представляют собой лёгкую добычу,  особенно для экстремистов на колёсах. Ну, не воспринимают глухари машину как опасность, близко к себе подпускают. Живя один, из плавющих рядом селезней, он высекал и убивал только одного, да так, чтоб других не зацепить при этом. От ненадёжного выстрела всегда воздерживался. Достав селеня говаривал: «Хватит одного, куда мне, да и рыба ещё осталась», - и прекращал охоту, не смотря на мои азартные подначивания.

 Таких охотников сейчас мало. Хотя есть, наверняка даже. Во всяком случае, я очень надеюсь на это.   
 
       Частенько мне вспоминаются его рассказы про горных кекликов, китайских фазанов, тамбовских кабанов, коварных рысей. Его занимала не только охота, но и поведение животных, их пищевые привычки, излюбленные места. Состарившись, он продолжал ходить в лес ежедневно. Зимой и летом. Пешком и на охотничьих лыжах. В дождь и мороз.  Проходил по десять и более километров, останавливаясь, прислушиваясь, присматриваясь, отмечая не видимые неподготовленному глазу вещи. Спутником заядлому охотнику в эти годы служила чаще всего обычная палка-посошок. Ружьё он оставлял дома, под матрасом. «Чего тяжесть то таскать обапл ( т.е. зря)».

        Иногда мы ходили в лес вместе. Я тоже любил такие прогулки, хотя настоящим охотником так и не стал. Не хватило времени, опыта и закваски. Это ничего. Не главное это было, как я теперь понимаю.
В лесу отец любил тишину. Шли, как правило,  молча, с оглядкой. Иногда останавливались, чтобы переговорить вполголоса или присаживались отдохнуть где-нибудь в малоприметном, со стороны, месте. Иногда разводили костерок, выпивали. В беседах отец никогда не давил. Хочешь, говори. Не хочешь… Можно просто помолчать, глядя на воду, облака, лес.

       Вот и в этот раз, я сижу около Могинской канавы, в двух километрах от хутора  Малаховские выселки. Дров я наготовил заранее. Воды натаскал достаточно. Да и колодец рядом, если что.
Компания и без меня, временно, обойдётся.  Шашлыки мне не интересны. Застольные разговоры, тоже, не особенно.
 А, поеду-ка я на канаву. Так и сделал.

         Машину оставил на поляне, поодаль. Заглушил мотор. Медленно, аккуратно подошёл к посеревшему от времени деревянному  мосту. Присел на бревно-прогон.

           Начало мая. Вечер. Солнце уже село. Скоро сумерки. Небо серенькое, в облачках. Хотя дождя, видимо, не будет. Воздух напитан весенними запахами прелой травы, раскрывающихся почек, воды.  Деревья и кусты подернуты лёгкой зелёной дымкой. За поворотом темнеет сосновый бор. По обочинам песчаной дороги молодая, ещё не запылённая трава. Тихо. Безветренно. Только канава журчит, проходя через трубу под мостом. Стволы упавших берёз отмокают в торфяной воде. Часть из них подмыло водой, некоторые завалили бобры. Вода около них закручивается в бурунчики, через которые ловко скользят водомерки. Лепота. Скоро должен пойти вальдшнеп. Здесь, всегда, была неплохая тяга.

        Отец присаживается рядом. Он подошёл тихо, беззвучно. Вот, что значит многолетняя привычка лесного человека. На нём старая болоньевая куртка. «Великовата на пару размеров» - отмечаю я про себя. На ногах резиновые сапожки-коротыши. Дорожный  вариант, в воду в них не полезешь, зальёшь тут же.  На голове серенькая фуражка с длинным козырьком. Он смешно морщит нос,  глядя в небо.
- Может и будет чего, а там кто его знает, - забрасывает он удочку  разговора.
-  Должен пойти уже, - поддерживаю я.
-  Хор, хор, хор - слышно где-то со стороны бора. Птицы не видно.
-  Сторонкой прошел, - констатирует Константин.
-  Хор, хор, хор  - уже громче и чётче.
На этот раз вальдшнеп идёт прямо на нас, над канавой, низко. Чётко виден клюв-игла и пятнистое брюшко лесного куличка. Отец срывает фуражку и ловко подбрасывает вверх прямо перед летящей птицей. Фуражка, не переставая крутиться, на миг застывает в верхней точке и начинает неуклюже планировать в кусты. Вальдшнеп, расправив крылья,  устремляется за ней. Старый охотничий трюк.
-  Пах, пах  - выдыхает отец,  изображая, что целится в птицу и  прикладывается к ружью.
Вальдшнеп улетает, часто и испуганно хлопая крыльями. Отец явно доволен  шуткой. Улыбается.
Ещё два или три хрюкальщика пролетают чуть в стороне.
-  Далековато. Не взять.  Ну, всё равно, тяга неплохая, - негромко говорит отец, посматривая то на бор, то на канаву.
Заря почти угасла. Только горизонт с запада немного подсвечен малиново-розовым.
-  А бекасов в этом году, что-то, совсем не слыхать, - вдруг замечает он.
И точно. Привычного в эту пору «дю-дю-дю-дю», словно выдуваемого в пустую бутылку, не слышно.
-  Может, извелись? - спрашиваю я.
-  Х*р их знает, хотя вряд ли, конечно. С чего бы вдруг?  - рассуждает он.  -  Да, только жалко на них дробь гадить. Птичка то, со скворца, во.. Почитай, нет ничего. Блажь одна… Трудно засранца взять. Он ведь пикирует, как Юнкерс… Дю-дююю…
 Он делает резкое рубящее движение рукой со сжатым кулаком.
-  Хотя и королевская охота считается. Тимофеич - друг мой старинный, любил эту забаву. Говорил, мол, ничего вы в королевской охоте не смыслите.  Вроде того, деревня, что с вас взять.  Пороху и дроби изводил уйму. Одного, двух подстрелит и доволен . Б-а-альшой любитель бекасиной охоты был, -  отец ехидно посмеивается, оправляя усы кончиками пальцев.
- Ладно, темнеет уже - говорю я, направляясь к машине.
Отец встаёт с брёвна и молча смотрит на меня.
-  У нас всё нормально, вроде. Мать жива. Постарела сильно. Девчонки уже выросли. Они в Москве сейчас, в основном. Старшая  замуж вышла. Дом я достроил. Жора…ну, ты знаешь..  -  молчу ещё какое-то время.  - Митричи с  Машей заглядывали к нам на хутор. Митрич-младший  на мотоцикле гоняет, вырос. Всё путём,  вроде как... -  тихо говорю я и оборачиваюсь. 

      Но отец уже не слышит меня. Он перешёл через мост и удаляется своей беззвучной походкой. Его сгорбленная фигурка тает в надвигающихся сумерках. На песке видны только мои следы.