Мастерская-2

          После её ухода, на пороге появился Гаврилов со своими покупками. Он улыбался и был неподдельно весел. Так улыбается носильщик, сбросивший с себя непомерный груз. Потом чистили картошку и осетровые головы. Варили уху...  По мастерской поползли запахи, удалённо напоминающие детство.

        - Не забудь бросить лаврового листочка и перчика немного, – предупредил меня шеф, как будто сейчас это было так важно. – Ну чего ты застыл, как мумия, не обращай на неё внимания. Это всё нервы. Она выплеснет свои эмоции, так ей сразу легче станет. Вот и убирается восвояси.   

          Зазвонил телефон, женский голос в трубке попросил Гаврилова.

        - Виктор Михайлович, вас! – отрапортовал я.

        - Неси сюда?!..

          Я распутал провод, и подал аппарат Гаврилову, восседающему на топчане. Он любил сидеть там, прибывая в полной нирване: уехала Вера, по мастерской носился запах ухи. Должны были подъехать гости, а тут ещё этот женский голос в трубке, елейно затекающий в ухо... Он разглаживал его морщины, от чего улыбка Виктора Михайловича растягивалась до ушей, напоминая собой доисторическую пирогу, которая всё плыла и плыла куда–то.

          Вечером за столом сидели: я, Виктор Михайлович, местный поэт Василий, именно Василий, а не Вася, он всех строго предупредил об этом. Это был гордый независимый дворник, приехавший из Перми покорять Москву. Не поступив с первого раза в «Литературный», решил оттачивать свои вирши с метлой в руках, при этом получив неплохую каморку, где–то на чердаке. Здесь же, за столом, сидела ещё одна выдающаяся личность – «тенор», хотя я мало разбираюсь в оперных голосах, но решил про себя именно так называть этого человека. Он где–то там пел, чего–то закончил, знавал самого Вертинского, подрабатывал в церкви на клиросе по воскресениям. Говорил очень зычным поставленным голосом. Держался надменно, почти не шутил.

          Они увлечённо разговаривали о поэтах «Серебряного века», проходились по Есенину, сравнивали его с Рубцовым, спорили, каждый отстаивал своё мнение, при этом, незаметно поедая уху, сваренную нами на неделю вперёд. Меня это волновало больше, чем их споры, тем более, что я старался не влезать в эти совершенно ненужные дискуссии.

          Гости ушли, оставив гору немытой посуды и полное опустошение холодильника. Хоть я и был у Гаврилова всего - без году неделю, но врождённое чувство собственника никто не отменял. Гаврилов, на мой взгляд, был слишком расточительным в отношении гостей.  Как правило, это касалось многочисленных друзей, большую половину которых составляли женщины, и разных проходимцев от искусства, для которых смысл жизни составляла пустая болтовня и сплетни, а если их ещё и угощали в этот момент, так они и вовсе плыли в облаках блаженства…

          Но это внимание не распространялось на семью. Как будто у него не было жены и детей: мальчика и старшей девочки, которые учились в школе и требовали к себе постоянного внимания, а истерики, постоянно раздражённой матери, им были уже не выносимы.

          Назавтра Гаврилов уезжал в Клин по делам, смотреть очередной объект. Как правило, он набирал много работы, а потом годами "тянул" с ней, не имея возможности расквитаться с заказчиками.

        - Саш, ты давай, чтобы всё тип–топ, к началу занятий я успею вернуться. Придут ребята, ты уж встреть их, как положено. Поставь натюрморт – пусть рисуют, а я подскачу. Ну, всё, я пошёл.   

          Он громко хлопнул дверью. Я остался один. В институт мне не идти, займусь делами, которые поручил мне Гаврилов: распутаю моток скомканной медной проволоки, "набью" глиной шаблоны для гербов Союзных Республик, ну и ещё кое-какая мелочь. Я включил музыку и приступил к работе, размышляя: "Неужели то, что я делаю - это и есть монументальное искусство?"

          Звонок в дверь прервал мою идиллию. Открываю, на пороге женщина лет тридцати пяти... В какой-то театрализованной шляпке и немыслимой, на мой взгляд, накидке. Она, непринуждённо попыхивая дорогой сигареткой, выпускала сизые полосочки дыма. Её прищуренный левый глаз внимательно изучал меня. Мне, кажется, она хотела понять: кто я такой и, как обращаться с подобным персонажем?   

        - Можно войти? – начала она, протягивая руку вперёд, как бы отстраняя меня. – Где Гаврилов? Он же назначил мне встречу, обещал посмотреть, думает, что я изменилась за это время. Постарела, что ли?..

          Я не находил слов для ответа, и главное - не знал, что делать и как себя вести в таких случаях.

        - А вы кто? Собственно... - осторожно поинтересовался я.

        - Я "собственно" натурщица, между прочим, а вот вы кто такой? Что–то я вас раньше здесь не замечала. Новенький, что ли? А теперь я не знаю, что делать? Он хотел меня на «группу взять», решил стариной тряхнуть - готовить абитуриентов в Строгановку,- опять за своё.

        - В каком смысле? – поинтересовался я.
 
        - Ну как же так, он опять начал готовить ребят в институт, а как молоденькие появляются, так у него сразу новый роман. Не так ли? - она вопросительно посмотрела, как бы в поиске поддержки.

          Бывало у меня всякое: и женился не так рано - двадцать восемь стукнуло, нельзя сказать, что мальчиком ходил. Сейчас на рисунке в институте, почти каждый день обнаженная модель. Но это в институте официально, с однокурсниками и с педагогом в аудитории… а здесь, в пустой мастерской, где кроме нас двоих никого, - это совсем другое… Что–то вдруг задрожало у меня внутри, как у мальчика, который впервые в журнале увидел полуобнажённую фотомодель, рекламирующую колготки.

        - Да вы проходите, чего в дверях стоять, сейчас чайку организуем.

        - Нет, не надо ничего, – она твёрдо отвергла моё предложение. – Давайте так, вы меня посмотрите, и я пойду. Поймите, у меня времени в обрез.

          Кого посмотрите и зачем?.. Я не сразу понял... Но я знал, что модель художники выбирают ну, например, как скульптор хороший кусок мрамора.
 
        - Где у вас можно переодеться? Где подиум? А есть ли у вас рефлекторы? - она засыпала меня вопросами. Я был не готов вот так сразу и на всё отвечать.

        - Да раздевайтесь здесь, – я указал на Гавриловский топчан. – а я сейчас приду.

          Покинув девушку, я завернул на кухню, где зачем–то помыл руки, сравнивая себя с хирургом перед операцией, а на самом деле просто тянул время.

        - Я готова... – услышал я голос из соседней комнаты.

          Быстро вытер руки о не совсем чистое полотенце - просто, другого не было. Натурщицу встретил в коридоре, вернее, столкнулись нос к носу. Она была в одном халатике на голое тело. Я сразу почувствовал, как быстро срабатывает наш основной инстинкт.

        - Проходите не стесняйтесь, – я указал ей на дверь в рабочий зал, который представлял собой основную скульптурную мастерскую, в том числе, проектную, а также библиотеку. Имелось ещё большое пространство свободного пола, где ютились мольберты учеников, а также что–то напоминающее подиум, на котором Гаврилов устанавливал натуру, а сейчас я предложил своей гостье присесть.

        - Вас как зовут? - наконец, поинтересовался я.

        - Лика – чуть слышно проговорила она, испуганно держась за свой халатик.

        - А это что за имя?
 
        - Да я и сама не знаю...

        - Ну, вот и хорошо – я приблизился к ней вплотную. – Сколько берете за час?

        - Два.

        - Что два?

        - Рубля...

        - Отлично! Давайте час поработаем. Я вас порисую, а потом доложу Гаврилову всё, что думаю по этому поводу.

        - Хорошо. - согласилась она.

          Я не успел взяться за карандаш, как халатик был сброшен, и предо мной предстала худенькая, съежившаяся от холода, фигурка. Мне почему–то всегда было жалко натурщиц, особенно, когда они мёрзнут. Я решил изменить ситуацию. Сходил в кладовку, раздобыл там два старых рефлектора. подключая их краем глаза старался лучше рассмотреть свою модель, но кроме жалости ничего она у меня не вызывала. Наконец, всё было сделано.

            Лика сидела, положив левую руку на спинку стула, голову повернув вправо. Рефлекторы стали греть, протянувшись к ней своими красными стержнями, застыв в горячем напряжении и желании, как казалось мне. Я лихо рисовал, постоянно стирал, набрасывая вновь, и чувствуя себя таким же рефлектором, который тоже переполнен  желанием и хочет одного, заняться обогревом этой модели.

          Когда она ушла, наступил вечер. Гаврилова ещё не было, хотя вскоре начали подтягиваться ученики. Я встречал их непринужденной улыбкой, они – с настороженностью смотрели на меня, а когда узнавали, что учителя нет, огорчались, не желая признавать во мне такового. Я подбадривал их, как мог, увещевая, что всё будет хорошо...

        - Не волнуйтесь, проходите, чувствуйте себя, как дома. Он просил меня встретить вас. Чуть задерживается, но мы постараемся выйти из этого положения, начнём без него, – я чувствовал, что слишком много беру на себя, а тут затарахтел телефон. В телефонной трубке звучал встревоженный голос шефа.

        - Байков, прокол резины. Я стою ещё на выезде из Клина, навряд ли успею к занятиям. Ты давай начинай, я переброшу колеса, а там как получится. Ты уж постарайся. Ну всё, пока… 

           Дальше гудки.  Я положил трубку.

          Ребята в это время расположились за мольбертами. Одни сами поправляли сбившийся натюрморт, другие - спокойно сидели и ждали. Когда? И это «когда» наступило. Я понял, что именно сейчас должно было произойти главное. Я начал... и это был первый проведённый мною урок в жизни, а сколько их было потом?.. Один Бог знает!

        - Разрешите представиться, Александр, прошу любить и жаловать. Студент Строгановки, т.е. института, куда вы с таким рвением стараетесь поступить, а некоторые из вас и не первый год. В отсутствие основного преподавателя урок поведу я!
 
          И мы начали... Они даже не успели осознать той подставы, которая произошла у них на глазах. Все решили, что так и должно было быть. Это было моё первое занятие, проведённые мною без чьей-нибудь поддержки. Оно прошло на ура!.. Ребята остались довольны, а я был на седьмом небе. И за это за всё получил ещё и гонорар, правда, - половину, но свои кровные первые педагогические.

        - Саш, а ты талант, – говорил мне Виктор Михайлович, когда узнал, что урок прошёл на славу, а не сорвался.

        – Слушай, мне с тобой поговорить надо. Понимаешь, я сейчас часто буду отсутствовать в мастерской. Ночевать буду вне дома, а в другом месте. Ну, у женщины, понимаешь? Так что постарайся, чтобы Вера об этом не догадывалась, хорошо?

       - Да, обязательно постараюсь. - уверенно произнёс я.   

       - Ну, вот и хорошо. Ты давай дерзай, а я поехал.

         Гаврилов ушёл, а я опять остался один. Но в мастерской трудно было скучать. Все полки были заставлены книгами, имелась хорошая подборка виниловых пластинок. И вообще, можно было рисовать, при этом слушать музыку, прибывая в полной нирване.   Но это бывало редко. Каждые десять минут тишину нарушал надрывный звонок телефона. (продолжение следует)