Старинные часы. Глава 14

Глава 14

Только когда рано утром хромой вышел из вагона поезда в Петербурге, он вдруг понял свою ошибку. Ему не следовало уезжать из Минска так поспешно. Надо было остаться и ждать у дверей злополучной квартиры старика! Ведь туда рано или поздно должен был кто-то прийти!

Хромой с досады ударил тростью о тротуар. Как много грубых ошибок он допускает в последнее время! В их с Мери положении они непростительная роскошь. Нервное перенапряжение, вызванное внезапным исчезновением часов, привело к тому, что он стал путаться в паутине собственных поступков: он проделал долгий путь домой с тем, чтобы при первой возможности вернуться назад в Минск.

Так хромой решил, глядя из окна автобуса, вывозившего его с вокзала на шумный проспект. Нужно только повидать Мери, а потом снова браться за «дело». Снова всё начинать сначала: аккуратно, не привлекая внимания, выследить старика или того, кто придёт в его квартиру и затем выяснить, куда оттуда увезли часы. Хромой втянул голову в плечи, и закрыв глаза, постарался отключиться от внешнего мира для того, чтобы всесторонне обдумать сложившуюся ситуацию. Он не должен больше совершать глупостей таких, как бегство от отразившегося в зеркале Чёрного Человека или поспешный отъезд. В последнее время он стал серьёзно опасаться за свой рассудок и за свою способность реально помочь Мери.
«Что я смог сделать для неё до сих пор? – спрашивал он себя. – Ничего! Надо взять себя в руки. К чёрту галлюцинации и мнимые страхи!»

В то утро хромой ещё не мог знать, что через два дня в Петербург приедет Эмма. Но неделю спустя репортаж о ней мелькнёт в вечерних новостях как раз тогда, когда они с Мери будут пить чай. Включенный телевизор на кухне раньше всегда раздражал хромого, но в тот момент он вознёс благодарность случаю за то, что жена не особенно потакает ему. Из репортажа хромой понял, что Эмма приняла предложение от балетной школы при Мариинке, где отныне будет хореографом. От неожиданности он даже подавился. Мери аккуратно похлопала его по спине, а когда он откашлялся, подала стакан с водой. Но тот от него отказался. Притянув жену к себе, он уткнулся Мери в живот. Его плечи дрожали, и она никак не могла понять: он плачет или смеётся.

Этот новостной репортаж хромой посчитал благосклонностью судьбы. Как-будто тот, кто создаёт её исправил допущенную оплошность и подарил ещё один шанс. Кроме того, хромой понял, что не один совершает ошибки. Во всей этой ситуации немало их и у Эммы. Последней из них, к примеру, стало это коротенькое интервью новостному каналу, в котором она рассказала о своих планах.
 
«Это означает, – размышлял хромой, – что она или не подозревает об опасности или подобно мне самому делает глупости. Очень вероятен первый вариант. Скорее всего часы из квартиры своего деда она забрала при отъезде из Минска. Ведь отныне она собирается жить здесь, если приняла предложение от балетной школы при Мариинке. Значит вполне логично, что их она взяла с собой. Думаю, я могу пока быть спокоен насчёт того, что она опасается меня и смело идти в балетную школу. Конечно, сейчас ей очень вредит известность, которая помогла мне вновь отыскать её».

Так случайность (а может, всё же закономерность, первопричиной которой та является?), кардинально изменила намерения хромого: необходимости снова уезжать в Минск уже не было. Он с надеждой рисовал в своём воображении, как, наконец, выкрадет у Эммы часы и продаст их Добролюбову за двойную цену. От своего первоначального плана, когда хромой собирался найти другого покупателя с тем, чтобы потом информацию о нём продать Добролюбову, он решил отказаться. Это рискованно и долго. У него нет времени на поиски, ведь сразу, как только он получит от Добролюбова деньги, нужно, не мешкая, вести Мери на операцию в Германию.

В ночь перед своим визитом в балетную школу хромой не мог уснуть. Он снова начал нервничать, опасаясь, что всё может пойти не так, как он задумал. Стоило ему закрыть глаза, как из подсознания возникал его Чёрный Человек. Хромой видел его, как в зеркальном отражении, и снова и снова переживал тот ужас, который впервые сковал его в квартире старика. Промучившись так часа три, хромой, наконец, оставил безнадёжные попытки заснуть и тихонько встал с кровати. Поправив съехавшее на пол одеяло Мери, он пошёл на кухню. Из кармана пальто достал потрёпанный обрывок журнальной страницы и долго перечитывал адрес Добролюбова, украденный из компьютера Шишкина.

«У меня ведь есть ещё одна возможность получить деньги от Добролюбова, – думал он, – продать ему не сами часы, а информацию об Эмме. Текст такого письма, к примеру, может быть таким: «Здравствуйте, уважаемый Дмитрий Васильевич! Я располагаю важными сведениями относительно теперешнего владельца разыскиваемых Вами старинных часов работы немецкого мастера Ганса Урбана. Я готов предоставить Вам их за солидное вознаграждение. Со мной свяжитесь по нижеприведенному адресу электронной почты». Своего имени хромой решил не сообщать, ограничившись инициалами – П. А. Поразмыслив немного, он не стал отправлять письмо немедленно, намереваясь вначале встретиться с Эммой.

В эту бессонную ночь он ещё не знал, что именно это решение лишило его такого надёжного второго варианта. Оно стало его новой серьёзной ошибкой, ибо когда утром он пришёл в балетную школу, ему сказали, что в ближайшее время увидеть Эмму не получится.
– Она попросила предоставить ей возможность приступить к работе через две недели с тем, чтобы предварительно уладить свои дела в Лондоне. В общем, вам придётся подождать, пока она вернётся. Приходите через две недели.
Он ничего не ответил, но эта досадная отсрочка разозлила хромого. Он решил всё-таки отправить письмо сейчас. Нельзя же ничего не делать полмесяца! В конце концов, можно второй вариант сделать первым, а позже первый станет вторым.
 Хромой стал ждать ответа. Несколько дней подряд он бегал в компьютерный клуб по много раз, но весточки от Добролюбова так и не получил. Тогда он повторил попытку снова.

Хромой пришёл бы в отчаяние узнай он, что опоздал со своим письмом всего на несколько часов. В тот самый вечер Эмма вступила в переписку с Дмитрием Васильевичем. Сообщив о своём намерении быть в Лондоне через два дня, она получила от него уверение в готовности немедля вылететь из Мехико, чтобы встретиться с ней.

 Письмо знаменитой балерины стало для Добролюбова полнейшей неожиданностью. Он читал историю семьи, поведанную братом своего деда в изложении Эммы, и плакал. Он держал в руках распечатанную фотографию Эммы на фоне так долго разыскиваемых им часов, снова и снова перечитывая надпись на циферблате: Die Zeit geht auch, wenn die Uhr stehen – Время идёт даже тогда, когда часы стоят.
«Так вот, что было написано Гансом Урбаном», – думал он, перелистывая дневник своего деда. Его страницы совсем пожелтели от времени, а кое-какие из них и вовсе рассыпались от ветхости. Чтобы понять то, о чём писал дед, ему не хватало информации, знаний и умения. Этот дневник содержал символы, знаки, схемы. В нём имелись сведения о древнем храме Новогрудской крепости и о петроглифе, что лёг в основу циферблата часов. Но главное, дневник хранил сведения о роде Добролюбовых. В нём была зашифрована какая-то тайна, свято хранимая дедом до конца жизни. Составитель дневника, по всей видимости, не только хотел донести её до потомков, но и старался скрыть от случайных людей, которым дневник мог попасть в руки. Дмитрию Васильевичу немногое удалось прочитать, но пожелание деда на первой странице он понял совершенно. Письмо Эммы воодушевило его, ибо позволяло выполнить волю своего предка. А ещё он был счастлив предстоящему воссоединению семьи.

Дмитрий Васильевич родился и вырос в Мехико. Ещё в детстве он увидел, как бережно хранит его отец эту старую тетрадь. Но тогда мальчишкой не знал, что в ней написано. Только годы спустя, когда отца не стало, он смог впервые взять её в руки. Разбирая его бумаги, Дмитрий Васильевич узнал, что отец всю жизнь пытался отыскать хоть какие-нибудь сведения о прошлом своей семьи. Имея зацепкой те самые старинные часы, о которых было написано в дневнике, он вступал в переписку с разными людьми. С теми, кто, по его мнению, мог обладать необходимой информацией. Прочитав письма, лежавшие стопкой в ящике его стола, Дмитрий Васильевич понял, насколько тщетными оказывались все такие попытки.
 
Ювелир Добролюбов с женой и сыном эмигрировал во Францию, откуда отправился на пароходе через Атлантику в Мексику. В то время в Мехико ещё не существовало русской колонии, появившейся несколько позже, поэтому он обосновался на севере страны. Много лет работал в горнорудной отрасли, где с ним вместе были ещё несколько русских инженеров. Позже он создал собственную компанию, ставшую лидером на рынке. Входил и горячо принял отделение по поддержке русской эмиграции в Мексике. Со временем приобрёл в собственность издательство в Мехико, и семья перебралась в столицу. Когда сын подрос, стал продолжать дело отца.
 
Здесь Добролюбов прожил всю жизнь и здесь хотел умереть, чтобы быть похороненным рядом с женой, ушедшей в мир иной пять лет назад. Она была мексиканкой. Когда Дмитрий Васильевич встретил её, компанию сотрясал первый со времён великой депрессии кризис. В те трудные годы только любовь Барбары помогла Дмитрию Васильевичу не пасть духом и продолжать бороться за дело своего деда и отца. Она тогда была для него не только любимой женщиной, но и другом, союзником, помощником. Потом Добролюбов понял, что спасти компанию во многом удалось и благодаря её энергичности, уму и смелости.

Через несколько лет Барбара родила ему девочек погодок. Старшая Жанна пошла в мать – смуглая, черноглазая, темноволосая. Она была шустрой, разговорчивой, уверенной в себе. Во время обучения в университете французскому и английскому языкам успела выйти замуж и развестись. По окончании учёбы начала работать в семейном издательстве переводчиком. Младшая Марианна, напротив, была точной копией своего деда по отцовской линии: синеглазая и рыжеволосая. Говорила мало и предпочитала держаться в тени. Изучала право, мечтая стать адвокатом для бедных. Когда на восемнадцатилетие отец подарил ей серьги и колечко с бриллиантами, она тут же выставила их на продажу и все вырученные деньги перечислила приюту для бездомных людей. Со временем Марианна организовала фонд помощи тем, кто оказался за чертой бедности, настояв на том, чтобы их компания ежемесячно вносила туда солидные суммы пожертвований. Она сама контролировала, чтобы эти деньги использовались по назначению и ни в коем случае не попали в третьи руки. В семейном издательстве Марианна выпустила книгу, в которой резко «прошлась» по фальшивой благотворительности богачей, использующих её, как ширму для ухода от налогов. На деньги отца она провела широкую рекламную кампанию и результатом всей этой шумихи стали миллионные отчисления в её фонд. Таким образом, Марианна построила ещё сеть приютов и больницу для бедняков. Она считала, что сострадание должно быть деятельным. При этом Марианна никогда не примыкала к партиям, группам, организациям. Ни к легальным, ни к тайным. Она не участвовала ни в протестах, ни в движениях. Она только заставляла людей своего круга раскошелиться на нужды тех, кому требуется помощь.

Когда умерла Барбара, то не бойкая Жанна, а тихая целеустремлённая Марианна стала хозяйкой большого дома. В то время Дмитрий Васильевич сильно сдал, лишившись спутницы, бывшей много лет ему помощницей и опорой. Тогда делами компании тоже занялась Марианна.
– Она пустит дело по ветру, – как-то сказала Жанна, когда её сестра собралась открывать ещё одну больницу для бедных.
На что спокойная Марианна ответила:
– Если бы ты могла думать о чём-нибудь ещё, кроме мужчин, то поняла бы, что процветающая компания со стабильной прибылью принесёт долговременную пользу не только для нашей семьи, но для благотворительных целей.
Жанна только пожала плечами. В действительности она нисколько не возражала против того, что Марианна взяла на себя всю ответственность за дом и компанию. Это делало её жизнь беззаботной, ибо работа в издательстве не была для Жанны необходимостью, а скорее вносила приятное разнообразие в череду вечеринок, свиданий и развлечений.

Когда же Дмитрий Васильевич собрался лететь в Лондон, разумеется, Жанна вызвалась сопровождать его. Она видела, что отец чувствует себя плохо и настояла на том, чтобы составить ему компанию в этом непростом для него путешествии.
Англия встретила их моросящим дождём. Пока такси колесило по мокрым улицам, дочь старалась согреть дрожащие руки отца.
 
Машина остановилась недалеко от кафе, где должны были ждать Эмма и Сергей. Когда Добролюбов вошёл, пропуская вперёд Жанну, на дверях звякнул маленький колокольчик. Именно дочь первая, оглядевшись по сторонам, узнала Эмму, а уже потом Дмитрий Васильевич тоже долго смотрел на неё, поражённый сходством с Марианной: та же мягкая улыбка, та же посадка головы, тот же взгляд синих глаз и те же рыжие с медным оттенком волосы. А ведь он не раз бывал на её выступлениях! И никогда не замечал этого сходства! Но ведь, в самом деле, кто бы мог подумать, что знаменитая балерина является частью их разделённой на целый век семьи?! Он почувствовал, как к горлу подступил комок и задрожали колени.

 Мгновения спустя обнимая Эмму, Добролюбов плакал, как ребёнок. Его плечи вздрагивали. Он гладил её по волосам, приговаривая: «Рыжик. Мой рыжик». Так он звал и свою дочь.
– Папа, ну всё, всё. Перестань, – похлопала его по спине Жанна.
Дмитрий Васильевич отпустил Эмму и стерев кулаком слёзы, внимательно смотрел на неё. Смотрел так, словно не мог наглядеться.
 Сергей бережно придержал её за локоток.
– Отец был так счастлив, когда получил ваше письмо, – тем временем сказала Жанна. – Ведь он много раз писал этому Шишкову.
– Шишкину, – поправил её Сергей.
– Ну, да. Но он перестал отвечать. Мы не знали, что и думать.
Дмитрий Васильевич взял в руки ладонь Эммы. Взглянув ему в глаза, она сообщила:
– Шишкин умер. Скоропостижно. От сердечного приступа.
– Вот оно что! А я никак не мог объяснить себе его внезапное молчание. Он ведь с самого начала был очень аккуратен в ответах.
Минуту спустя они удобно расселись за столиком в маленькой нише, образующей уединённый уголок. Эмма выразила сожаление, что не смогла пригласить Дмитрия Васильевича и Жанну к себе.
– Уже неделю мы живём в гостиничном номере, потому что свою квартиру я сдала в аренду. Очень скоро мы вернёмся в Россию. Надолго. Там у меня впереди работа и свадьба.
– О, свадьба? – воскликнула Жанна, доставая из сумочки тонкую дамскую сигарету. – Ты выходишь замуж?
И повернувшись к Сергею, кокетливо добавила:
– Не ты ли жених?
Тот кивнул в ответ, открывая бутылку шампанского.
– Мои поздравления, – тем временем говорил Дмитрий Васильевич, обращаясь к Эмме. – Получив твоё письмо, я постарался узнать о тебе как можно больше. Читал о твоей блестящей балетной судьбе. Я ведь и сам бывал на твоих выступлениях. Ты прекрасна! Читал я и о падении. Вижу, что ты всё ещё восстанавливаешься.
Он погладил её по руке.
– Мы так рады встрече! – весело щебетала Жанна. – А потом вы познакомитесь ещё и с Марианной. Она тоже обрадуется. Правда, не знаю, как скоро, ибо это произойдёт не раньше, чем она спасёт человечество. А вообще надеюсь, мы больше не потеряемся.
 Сергей наполнил бокалы.
– Наконец, – произнёс Дмитрий Васильевич, – наша большая семья больше не будет разделена историей.
 
В тот вечер они ещё долго сидели в этом уютном лондонском кафе, вспоминая судьбу своего рода. Говорили о прошлом и строили планы на будущее. Дмитрий Васильевич отдал Эмме старый дневник. Открыв его, на первой странице она увидела текст, написанный на том русском языке, который оставался в употреблении вплоть до реформы русской орфографии 1918 года. Дмитрий Васильевич заботливо переписал его и на отдельном листочке, вложенном им в дневник, Эмма прочитала: «Эту тетрадь надлежит передать моему покинутому сыну или его потомкам, дабы он или дети его знали о том, что мы всегда помнили и любили его. До самой смерти в моём сердце не утихнет боль от разлуки с ним. Прочитав эти записи, он или дети его многое смогут понять обо мне, о матери, о нашей судьбе. А поняв, простить. Не по своей воле мы вынуждены были оставить больного ребёнка во враждебной к нам стране. Стране, в которую мне уже не вернуться. Старым я стал. С тоской и умру. Но покинутому сыну моему завещаю те слова, что написаны в этом дневнике. Это то малое, что я могу сделать для него. Да поможет ему Бог».
 
Это послание, нашедшее Эмму век спустя, она будет перечитывать ещё много раз. Тоненькая нить, соединившая семью, начиналась от старинных часов её деда и заканчивалась в потрёпанной тетради, лишившегося Родины, Добролюбова.

Продолжение здесь: http://proza.ru/2023/03/13/1328